О смутном времени, революции и революционерах
Если правительство настолько глупо, что доводит дело до восстания, и настолько слабо, что неспособно его подавить, восстание столь же оправдано, как болезнь, тоже представляющая собой последний резерв, данный нам природой.
Одним из признаков революции стало то, что её первыми жертвами являются умеренные. А потом она превращается в борьбу экстремистов с двух сторон.
Те, кто расшатывают государственный строй, чаще всего первыми и гибнут при его крушении. Плоды смуты никогда не достаются тому, кто ее вызвал; он только всколыхнул и замутил воду, а ловить рыбу будут уже другие.
Быть смуте, коль смелы и ненавидят свою бедность. Быть смуте, коль чрезмерно ненавидят людей, лишенных человечности.
Если благородные и мудрые управляют глупыми и низкими, то царит порядок. Если же глупые и низкие управляют благородными и мудрыми, то будет смута.
Бунт – это отказ от какой-то части бытия во имя другой его части, которую он превозносит. И чем выше возносит, тем непримиримей отказ.
Бунтарь встает с колен, говорит «нет» угнетателю, проводит границу, с которой отныне должен считаться тот, кто полагал себя господином. Отказ от рабского удела одновременно утверждает свободу, равенство и человеческое достоинство каждого. Однако мятежный раб может сам перейти этот предел, он желает сделаться господином, и бунт превращается в кровавую трагедию.
Люди самого низкого положения желают выйти из него лишь для того, чтобы господствовать над другими людьми.
Бунт, начавшийся с безграничной свободы, неизбежно приходит к безграничной власти необходимости в мышлении и безграничному деспотизму в жизни.
Темная сила всегда всплывает в момент полного разложения общественного строя.
Тьма должна вступать в царство света, но для того, чтобы просветиться и поддержать источники света новыми силами, а не для того, чтобы низвергнуть все светильники и расширить царство тьмы.
Страшно зыбка современная душа, двоится для нее добро, двоится для нее зло. Зло воспринимается ею в обманчивых образах добра.
Поскольку бунтовщик считает себя невиновным, он, чтобы сразить зло, отказывается от добра и снова порождает зло.
Борьба против зла легко сама приобретает характер зла, заражается злом.
Беспорядок состоит всегда в том, что люди начинают не исполнять своих обязанностей, превышать свои полномочия и совершать запрещенные законом поступки. Необходимое оказывается несделанным; каждый поступает по своему усмотрению, не считаясь с пределами своих полномочий; запрещения уже не останавливают людей. И если все и постоянно начинают действовать так, то жизнь превращается в борьбу множества разбойников (в одиночку и шайками) друг с другом, в непрерывную смуту и безысходное разложение. Начинается общая неуверенность в жизни, расстройство в продовольствии и в делах, а потом паника, взаимное озлобление, усталость и готовность признать любой порядок, даже самый несправедливый и не свободный, только бы не было беспорядка.
Неизбежная борьба нищеты и невежества с несправедливостью приводит к смуте и революции.
Источник идеологий – потребности. […] Идеологии являются предметом творчества, но всегда имеют под собой биологическую базу. Авторы идеологий выбирают социальную группу с неудовлетворенными потребностями, излагают идею словами, распространяют среди недовольных, вербуют приверженцев, готовых к борьбе за влияние и власть. Если идея более или менее созвучна потребностям массы граждан (бедность, ущемление нации, свободы, кризис), группа сторонников расширяется, навязывает свою волю колеблющимся, силой подавляет противников и становится государственной. Таков механизм всех революций.
Все современные революции приводили к усилению власти государства.
Чем хуже социальное положение в стране, тем лучше ситуация для людей и партий радикальных взглядов, чтобы прийти к власти.
Наведение порядка надо начать тогда, когда еще нет смуты. Ибо большое дерево вырастает из маленького, девятиэтажная башня начинает строиться из горстки земли, путешествие в тысячу ли начинается с одного шага.
Когда у народа много острого оружия, в стране увеличиваются смуты.
Нет беды страшнее, чем гражданская смута.
Человек в сущности есть дикое ужасное животное. Мы знаем его только в укрощенном и прирученном состоянии, которое называется цивилизацией: поэтому нас ужасают случайные взрывы его натуры. Но когда и где спадают замки и цепи законного порядка и водворяется анархия, там обнаруживается, что он такое.
Благоразумная часть общества давно уже утомилась от долгих смут и держалась в стороне от политики. …Зато всевозможный уличный сброд, совершенно несведущие и беспринципные люди высоко подняли голову.
…Было отрезвление общества. Когда оно увидело к каким безумным решениям и безобразным насилиям ведет господство черни, оно поняло, что и очень плохое правительство все же неизмеримо лучше той анархии какая немедленно создалась, едва власть перешла в руки партии, которая называла себя демократическою и сулила, что наступит чуть ли не золотой век, лишь только дана будет ей власть.
Что такое вообще любая политическая система? Это система, которая должна так или иначе с наименьшими издержками гарантировать воспроизводство власти действующей элиты. Революция – это смена одной элиты другой.
Только политическая полукультура породила революции и их идеи, которые она поддерживает и развивает. Политическая прямота и полное политическое развитие везде – против революционных идей.
В революционные периоды люди дичают.
Цивилизация – это прежде всего воля к сосуществованию. Дичают по мере того, как перестают считаться друг с другом. Одичание – процесс разобщения. И действительно, периоды варварства, все до единого, – это время распада, кишение крохотных группировок, разъединенных и враждующих.
Дух революционного учения есть дух мести, насилия и убийства.
Революция – это братание идеи со штыком.
Революция отрицает не только личность, но также и связь с прошлым, с отцами, она исповедует религию убийства, а не воскресения.
Шарлотта Корде, поразив Марата, надеялась уничтожить источник насилия и беззакония. На суде её спросили, когда она замыслила убить Друга Народа. «После событий 31 мая, дня изгнания народных депутатов (жирондистов)», – прозвучал ответ. «Я убила, – продолжала она, возвысив голос, – одного человека, чтобы спасти сто тысяч, злодея – чтобы спасти невинных, хищного зверя – чтобы дать спокойствие моей отчизне. Я была республиканкой прежде революции, и никогда во мне не было недостатка в энергии».
Большинство революций обретает свою форму и своеобразие в убийстве. Все они, или почти все, были человекоубийственными.
Если жизнь наша в опасности от казней, от насилий, от мечей разбойников или недругов, то всякий способ себя оборонить законен и честен.
Благо тому народу, который в минуту испытаний, не спрашивая о том, как по правилам поступали другие в подобных случаях, с простотою и легкостью поднимает первую попавшуюся дубину и гвоздит ею до тех пор, пока в душе его чувство оскорбления и мести не заменится презрением и жалостью.
«Сейчас или никогда» – излюбленный лозунг предпереворотной поры во все времена от Римской империи до наших дней.
Как известно, все революции делаются именно в столицах.
Такова вечная изнанка истории – когда масса восстает, ведущее меньшинство разбегается.
Если правительство настолько глупо, что доводит дело до восстания, и настолько слабо, что неспособно его подавить, восстание столь же оправдано, как болезнь, тоже представляющая собой последний резерв, данный нам природой. Но кто и когда сказал, что человек обязан болеть?
Всегда был убежден, что ответственность за революции падает не на народ, а на правительство. Революции невозможны, если правительства всегда справедливы, всегда бдительны, если они современными реформами предупреждают недовольство.
Сила революционеров не в идеях их вождей, а в обещании удовлетворить хотя бы небольшую долю умеренных требований, своевременно не реализованных существующей властью.
Те, кто делает мирную революцию невозможной, делают насильственную революцию неизбежной.
Когда людей ставят в условия, подобающие только животным, им ничего более не остается, как или восстать, или на самом деле превратиться в животных.
Когда все остальные права попраны, право на восстание становится бесспорным.
Когда интеллектуалы голодают, они берутся не за выращивание картофеля, а за организацию революции.
Маркс был несравненным обличителем. С невиданной до него силой он бичевал жалкое и алчное общество, лицемерно поступившееся понятиями чести и разума в угоду корыстным целям.
…Капитал сосредоточивается в руках нескольких хозяев, чье растущее могущество основано на краже. Сотрясаемые беспрестанными кризисами, измученные противоречиями собственной системы, эти хозяева уже не могут обеспечить прожиточный минимум своим рабам, поступающим в зависимость от частной или общественной благотворительности. И вот неизбежно наступает день, когда огромная армия угнетенных бросает вызов кучке презренных предпринимателей. Это и есть день революции.
Всеобщая вера в революцию есть уже начало революции.
Восстанию с оружием в руках всегда предшествует восстание идей.
Всякая революция, которая не совершилась также в нравах и идеях, терпит поражение.
Восстание – последний довод граждан.
Восстание – самый короткий путь к победе, но и самый опасный.
Экономическая стабильность и довольство масс – не та атмосфера, в которой могут процветать революционные, радикальные движения.
Для того чтобы в стране была возможна революция, необходимо, чтобы в народе скопился достаточный запас революционной воли.
Воля к революции накапливается в стране тогда, когда старое устройство жизни, – дурное и несправедливое, – не поддается изменению по закону; то есть когда старый строй не только дурен, но и не позволяет перестроить себя, хотя бы понемногу: для этого он придает себе особую неотменимость или неизменимость и тем замуровывает выход к лучшему.
Революции – локомотивы истории.
Революция зарождается в стране не в момент уличных движений, но в тот момент, когда в душах начинает колебаться доверие к власти; поэтому тот, кто расшатывает это доверие к власти, – вступает на путь революции.
Кто посеял привилегии, должен будет пожать революцию.
Организм болеет потому, что он слаб и не может сопротивляться, а не потому, что есть единичные виновники.
Революции чаще всего совершаются не потому, что одна сторона стала просвещеннее, а потому, что другая натворила слишком уж много глупостей.
Когда далеко заходит измена иерархических высших классов своему назначению и духовное растление в них, тогда зреет революция как справедливая кара за грехи высших и сильнейших.
Пусть господствующие классы содрогаются от коммунистической революции!
…Где бы ни происходило революционное потрясение, за ним всегда кроется известная общественная потребность, удовлетворению которой мешают отжившие учреждения.
Кто сеет ветер, пожнет бурю.
Во Франции в свое время не без основания говорили, что если бы не было Руссо (Ж. Ж. РУССО), не было бы и революции.
А какой была Франция в то время, можно узнать от автора комедии «Недоросль» русского писателя Дениса Ивановича Фонвизина, который посетил страну за десять лет до народного взрыва. Фонвизин рассказывал, что на каждой станции его окружали нищие и просили хлеба. Положение здешних крестьян, по его мнению, было даже более тяжелым, чем в России. В городах Франции тысячи ремесленников, не принадлежавших к цехам, прозябали. Отчаяние и бедность толкали людей к крайним формам проявления недовольства.
Лозунг французской революции: мир хижинам, война дворцам.
В хижинах мыслят иначе, чем во дворцах.
Знак, под которым начинаются революции, – это знак неясных позиций и самообмана относительно чьих-либо истинных целей.
Оптимизм – религия революций.
Ненавижу всякую революцию, потому что она уничтожает не меньше благ, чем создает.
Революция и революционные потрясения, конечно, являются для общества бедствиями, и потому оно может прибегать к ним только для достижения достаточно значительного, прочного и продолжительного благополучия, возмещающего временное нарушение спокойствия…
Революции походят на шахматную игру, где пешки могут погубить, спасти короля или занять его место.
Каждый успешный переворот называют революцией, а каждый неудачный – мятежом.
Мятеж не может кончиться удачей, ведь в этом случае его зовут иначе.
Преуспевший революционер – это государственный деятель, а неудачливый – преступник.
Произвол государей подобен удару молнии: он длится лишь краткий миг. Народная революция – это землетрясение: толчки его ощущаются на безмерно дальних расстояниях.
Революция – это идея, вооруженная штыком.
Революция есть развязание безбожных, противоестественных, разрушительных и низких страстей; она родится из ошибок правящей власти и из честолюбия и зависти подданных; она начинает с правонарушения и кончает деморализацией и гибелью.
Одержимость безбожной идеей революционного социализма в своих окончательных результатах ведет к бесчеловечности. Происходит нравственная идиотизация человеческой природы, теряется всякий критерий добра и зла. Образуется жуткая атмосфера, насыщенная кровью и убийством.
В большевизме гуманизм переходит в свою противоположность, в истребление человека.
В революционные эпохи обыкновенно правит кучка демагогов, которая ловко пользуется инстинктами масс.
Государственные перевороты и революционные движения всегда обязаны своим успехом победе организованного меньшинства над неорганизованным большинством.
Демократия никогда не торжествовала в революциях. На почве этого всеобщего принудительного уравнения и обезличивания править будет тираническое меньшинство…
Революции любят оправдывать свои деяния ссылками на ими же отвергнутое право.
Революции замышляют гении, осуществляют фанатики, а их плодами пользуются проходимцы.
Революции – это такого рода болезни, из течения которых тысячи ловких шарлатанов умеют извлекать немалую для себя пользу.
В моменты политических переломов огромные массы людей, доведенные до крайности, не зная чего требовать и к чему стремиться для удовлетворения своих прав и интересов, начинают крушить все вокруг без разбора и в конечном счете становятся добычей очередных политических прохвостов.
Революции, все революции, обнаруживают необыкновенную низость человеческой природы многих наряду с героизмом немногих. Революция – дитя рока, а не свободы.
Ваши революции несут с собой порабощение человека, погружение его в изначальную тьму.
В массе, в толпе всегда есть темная бездна. И революции всегда бывали таким же приливом хаотической тьмы, как и нашествие варваров. И варвары, и революции нужны дряхлеющему миру.
Революции производят люди действенные, односторонние фанатики, гении самоограничения. Они в несколько часов или дней опрокидывают старый порядок. Перевороты длятся недели, многие годы, а потом десятилетиями, веками поклоняются духу ограниченности, приведшей к перевороту, как святыне.
Всегда при революции переворачивают банку. Всегда, это закон. Банку переворачивают, то, что было на дне, становится наверху пеной такой. Но потом время проходит и эта пена опять уходит в осадок. Это естественный процесс человеческий. Тут надо учитывать опыт человеческий. Мы не первые, мы не последние.
Революция совершается ради высоких идей, но плодами революции, как известно, пользуются проходимцы и подлецы.
Революция – варварский способ прогресса. Сколь благородна, плодотворна, необходима ни была бы революция, она всегда принадлежит к более низкой и полузвериной эпохе человечества.
Всякая революция – несчастье. Счастливых революций никогда не бывало.
Чрезмерное подавление тирании рождает еще большую тиранию.
Разве многие не знали, что революция есть только кровавая игра в перемену местами всегда кончающаяся тем, что народ, даже если ему и удалось некоторое время посидеть, попировать и побушевать на господском месте, всегда в конце концов попадает из огня да в полымя? Главарями наиболее умными и хитрыми вполне сознательно приготовлена была издевательская вывеска: «Свобода, братство, равенство, социализм, коммунизм!» И вывеска эта еще долго будет висеть – пока совсем крепко не усядутся они на шею народа.
Это свобода, это равенство и братство, – словом, это война!
Странно вспомнить о жалобах и негодованиях на отсутствие свободы и тиранию в старом строе. Тогда все-таки была огромная свобода по сравнению со строем советским.
Революции никогда еще не облегчали бремя тирании, а лишь перекладывали его на другие плечи.
Честный революционер оказывается лишним после революции. Так как идеалы остаются поруганными и новой властью, ему снова приходится уходить в оппозицию, и, скорее всего, становиться жертвой.
Узники одной эпохи часто становятся тюремными сторожами в следующую эпоху.
Всякий революционер кончает как палач или как еретик.
Самые радикальные революционеры становятся консерваторами на другой день после революции.
Те, кто использует террор, чтобы прийти к власти, правят при помощи террора, оказавшись у власти.
Революция… есть превращение индивидуального противозаконного террора в узаконенный массовый.
Революция подобна тяжкой инфекционной болезни. Раз зараза проникла в организм, нельзя уже остановить неотвратимого течения болезни. В известный момент будет 41о температуры, будет бред. А потом температура падет до 36 градусов. Природа революции такова, что она должна дойти до конца, должна изжить свою яростную стихию, чтобы в конце концов претерпеть неудачу и перейти в свою противоположность, чтобы из собственных недр породить противоядие. В революции неизбежно должны торжествовать крайние течения и более умеренные течения должны быть извергнуты и уничтожены.
Все революции одинаковы в своей разрушительной миссии.
Только дурные и пошлые натуры выигрывают от революции. Но удалась революция или потерпела поражение, люди с большим сердцем всегда будут ее жертвами.
Революции всегда бывают неудачные, удачных революций не бывает и быть не может. Они всегда порождают не то, к чему стремились, всегда переходят в свою противоположность.
Главная проблема всех революций – как и любой уличной драки – заключается в том, что никогда нельзя заранее предсказать их исход.
Всякая революция лишь тогда чего-нибудь стоит, если она умеет защищаться.
Революция перешла на новый этап, где бывшие соратники стали политическими конкурентами.
Один из лозунгов революции обычно звучит так: «Все дозволено».
Вопрос «все ли дозволено» – стоит и перед индивидуальным человеком и перед целым обществом. И те же пути, которые влекут отдельного человека к преступлению, влекут целое общество к революции. Это аналогичный опыт, схожий момент в судьбе. Подобно тому, как человек, преступивший в своеволии своем границы дозволенного, теряет свою свободу, и народ, в своеволии своем преступивший границы дозволенного, теряет свою свободу. Свобода переходит в насилие и рабство.
Во все времена психология восставших масс, поднявшихся низов была одинакова. Всегда эта психология была неприглядна и безобразна. Большая доля вины в этой уродливой и болезненной психологии лежала на высших классах, которые не исполняли своего назначения, первые изменяли общей святыне и высшей правде, но это не меняет оценки «пролетарской» психологии.
Жестокость революций – только последствие жестокости правителей. Революционеры – понятливые ученики. Людям не могла бы прийти в голову мысль о том, что одни люди имеют право силою устраивать жизнь других людей, если бы властвующие не обучали этому народы.
Если бы народ, выросший под игом нетерпимости и произвола, мог свергнуть это иго без помощи жестокостей и безумств, половина возражений против деспотической власти устранилась бы сама собой. В таком случае мы были бы вынуждены признать, что деспотизм по крайней мере не имеет пагубного влияния на умственный характер нации. Мы оплакиваем насилия, сопровождающие революции. Но неистовство этих насилий всегда будет пропорционально свирепости и невежеству народа, а свирепость и невежество народа будут пропорциональны притеснению и унижению, под гнетом которых привык он проводить свою жизнь.
Если наши правители пострадали от народного невежества, то это потому, что сами они отняли у народа ключ знания. Если народ нападал на них со слепой яростью, то это потому, что они требовали от него столь же слепой покорности…
Мы скорбим о крайностях, сопровождающих революции; но чем больше эти крайности, тем более мы чувствуем, что революция была необходима.
Все социальные революции – борьба за уважение к классу людей, ранее униженных, например за то, чтобы трудящийся человек ценился выше нахлебника, а не наоборот.
Если кто-то играет в реакционера, то наверняка для того, чтобы под видом спасения отечества и государства сравнять с землей все остальное и с полным правом топтать ближнего, особенно если тот чего-то стоит. Но и в революционеров играют с той же целью: наружная одержимость судьбой угнетенных и социальной справедливостью служит маской, освобождающей от досадной обязанности быть правдивым, терпимым и, главное, уважать человеческое достоинство.
Революции, безоглядные в своей нетерпеливой спешке, лицемерно щедрые на обещания всевозможных прав, попирают первейшее право человека, настолько первейшее, что оно определяет человеческую сущность, – право на непрерывность, на преемственность.
В революции происходит суд над злыми силами, творящими неправду, но судящие силы сами творят зло; в революции и добро осуществляется силами зла, так как добрые силы бессильны реализовать свое добро в истории.
Революция имеет два измерения – длину и ширину; но не имеет третьего – глубины. И вот по этому качеству она никогда не будет иметь спелого, вкусного плода; никогда не «завершится»…
Она будет все расти в раздражение… Революция всегда будет с мукою и будет надеяться только на «завтра»… И всякое «завтра» ее обманет и перейдет в «послезавтра»…
В революции нет радости. И не будет.
Революция не духовна по своей природе. Революция рождается от убыли, ущербленности духовной жизни, а не от ее внутреннего развития. Лица людей, захваченных революцией, говорят о падении духовной жизни. Выражение этих лиц до ужаса не духовно, и оно уже является осуждением революции.
Революции не идиллии, никогда революции не были прекрасными и добрыми, никогда не торжествовали в них лучшие стороны человеческой природы. Все революции будили темную и злую стихию в человеке, древний хаос. Никогда не были революции разумны. Никогда не приносили они радости и не давали того освобождения, о котором мечтали предшествующие поколения.
Духовное переживание революции не может привести к жажде реставрации, то есть к восстановлению старого мира со всей его неправдой. Ведь неправда старого мира привела к неправде революции и возврат к ней есть безумие, обречение жизни народной на безвыходное кружение. Необходимо выйти из этого безвыходного кружения революций и реакций к какой-то новой жизни, перейти к творчеству.
Единственной революцией, нужной миру, Д. Кришнамурти считает революцию, происходящую в душах людей, преображающую их души. И, конечно, никакого насилия, никакого оружия.
Бессмысленно реставрировать то, что привело к революции. Это есть пребывание в безвыходном магическом кругу.
Революция есть догнивание старого режима. И нет спасения ни в том, что начало гнить, ни в том, что довершило гниение. Спасение может быть лишь в зарождении новой жизни.
Все революции кончались реакциями. Это – неотвратимо. Это – закон. И чем неистовее и яростнее бывали революции, тем сильнее бывали реакции. В чередованиях революций и реакций есть какой-то магический круг. Много мрачного бывает в реакциях – в них та же ярость и мстительность, что и в революциях.
Революция и ее неизбежный спутник – гражданская война – открыли шлюзы для безбрежного насилия. В этом сатанинстве гибли все: капиталисты и комиссары, белые офицеры и председатели комбедов, буржуазные лидеры и новые большевистские чиновники.
Революция пожирает своих детей.
Именем революции покрываются самые невероятные преступления против человечности, в жертву революции отдаются целые народы и культурные материки.
К числу недоразумений или неверных представлений о французской революции относится и то, что полагают, будто народом руководит кучка злодеев. А может быть, скорее, эти злодеи использовали настроение нации?
Ужас революции не в том, что она аморальна, обрызгана кровью, напоена жестокостью, а в том, что она дает золото дьявольских кладов, которое обращается в битые черепки после совершения ради этого золота всех жестокостей.
…В социальной практике революция… является главным, универсальным оправданием всех намерений и дел человека. Любых, в том числе и страшных, бесчеловечных, отталкивающих.
…Революция, конечно, существо получеловеческое, полузвериное. Те, кто не мчится вместе с ней, видят один только огромный, оставляющий после себя нечистоты зад зверя.
Революцию делают отверженные…
Ваши революции делают не лучшие, а худшие, за революцию хватаются и на них наживаются все, считающие себя неудачниками и обиженными, все озлобленные.
Преступники, умалишенные, алкоголики, вообще социальная грязь, лишенная всякого нравственного чувства и развращенная преступлением, – составляли самую главную часть бунтовщиков и революционеров.
В революционизме торжествует хамизм…
Революция прибегала не к лучшим представителям, а к разрушительным и разнузданным элементам. Революция выбросила на поверхность люмпена с его идеологией ненависти, зависти, разрушительства, произвола.
Народ, попавший во власть революционной стихии, теряет духовную свободу, он подчиняется роковому закону, он переживает болезнь, имеющую свое неотвратимое течение, он делается одержимым и бесноватым. […] Народу кажется, что он свободен в революциях, это – страшный самообман. Он – раб темных стихий, он ведется нечеловеческими элементарными духами. В революции не бывает и не может быть свободы, революция всегда враждебна духу свободы. В стихии революции темные волны захлестывают человека. …Революция делается над человеком, она случается с человеком, как случается болезнь, несчастие, стихийное бедствие, пожар или наводнение. В революции народная, массовая стихия есть явление природы, подобное грозам, наводнениям и пожарам, а не явление человеческого духа. Образ человека всегда замутнен в революции, затоплен приливами стихийной тьмы низин бытия.
Революция – это грабёж личной судьбы человека.
Наивно думать, что народ, попавший под власть закона революционной стихии, вошедший в магический круг революции, может быть руководим более разумными, просветленными и умеренными направлениями… Нет, в революциях неотвратимо господство якобинцев или большевиков. Болезнь должна быть изжита, яд должен сам себя истребить. Руководить революцией невозможно, и напрасно вы, делающие революцию и прославляющие ее, думаете, что вы руководите ею, управляете и созидаете. О как наивны, как темны и бессильны вы, думая, что вы свободны, что дух свободы действует в вас, что вы активны, что вы могущественны. Нет, вы – бессильные и пассивные рабы, рабы темных страстей, орудие темных стихий.
Если нарушена истинная иерархия и истреблена истинная аристократия, то являются ложные иерархии и образуется ложная аристократия. Кучка мошенников и убийц из отбросов общества может образовать новую лжеаристократию и представить иерархическое начало в строе общества. Таков закон всего живого, всего, обладающего жизненными функциями. […] Вместо аристократической иерархии образуется охлократическая иерархия. И господство черни создает свое избранное меньшинство, свой подбор лучших и сильнейших в хамстве, первых из хамов, князей и магнатов хамского царства.
Боюсь, как дьявольской напасти,
освободительных забот;
когда рабы приходят к власти,
они куда страшней господ.
Наша революция дала полный простор всем дурным и зверским инстинктам, накопившимся под свинцовой крышей монархии и, в то же время, она отбросила в сторону от себя все интеллектуальные силы демократии, всю моральную энергию страны.
Когда романтический, лирический поэт начал петь гимны неистовствам революции и писать статьи, оправдывавшие все ее злодеяния, он обнаружил лишь разложение собственной души, потерявшей всякое различие между правдой и ложью, между реальностями и призраками, и совершил предательство Духа.
…Сила революции в возвышенных стремлениях человечности, разума и свободы, а не в разнуздании животных инстинктов, вражды, произвола, насилия.
Революционная воля была расшатана ошибками максималистических течений.
Еще Платон говорил: нужно различать идею и ее носителя.
Платон также не соглашается, чтобы мир в его стране нарушался ради того, чтобы усовершенствовать ее управление, и не принимает никаких улучшений, если цена их – кровопролитие и разорение граждан. Он полагает, что человек доброй воли должен в этом случае все оставить, как оно есть, и только молить Бога о чудодейственном спасении. В этом смысле я был платоником еще до того, как узнал, что на свете был Платон.
Ими (максималистами) руководит слепая вера во всемогущество «революционного акта», в созидающую силу разрушения; эта вера вовлекает их в слепую борьбу за неосуществимую цель, а слепая борьба заставляет их судорожно хвататься за все средства и не останавливаться ни перед какими мерами.
Эти сторонники крайнего и непрерывного беспорядка суть опаснейшие враги революции, но это не мешает им называть «врагами революции» всех более опытных, дальнозорких и осторожных.
Они… были свободны от способности предвидеть результаты. Это были деятели, самоуверенной ощупью искавшие выхода из потемков, в какие они погрузили себя самих и свой народ, чтобы закрыться от света, который дал бы возможность народу разглядеть, кто они такие.
Наконец-то я понимаю, что при революциях верховная власть в конце концов остается у самых отъявленных мошенников.
Революция бессильна изменить человеческую природу; она оставляет ее органически ветхой, подчиненной старой и непреодоленной физиологии и психологии, но притязает механически создать из этой старой человеческой природы совершенно новое общество и жизнь.
Безумием революции было желание водворить добродетель на земле. Когда хотят сделать людей добрыми, мудрыми, свободными, воздержанными, великодушными, то неизбежно приходят к желанию перебить их всех.
Революционная бюрократия обычно бывает еще ниже той старой бюрократии, которую революция свергает.
Революционеры поклоняются будущему, но живут прошлым.
Революционеры вообще не терпят возражений, ведь у них отнимают пафос абсолютной правды.
У революций, долго бывших в силе и, наконец, остановленных в своем течении, есть это надменное притязание, чтобы беззакония, им совершенные, остались неприкосновенными. Всякое исправление сделанного им зла они называют реакцией.
Революция всегда есть в значительной степени маскарад, и если сорвать маски, то можно встретить старые, знакомые лица.
Даже там, где жизнь меняется стремительно и резко, как, например, в революционные эпохи, при всех видимых превращениях сохраняется гораздо больше старого, чем полагают обыкновенно, и это старое господствует, объединяясь с новым в новое единство.
Я полагаю, что из-за революций люди постоянно будут бросаться от одной общественной системы к другой, и продолжительность каждой из них будет зависеть от преходящих достоинств отдельных людей.
У народов образованных бунтуют вообще только те, которым нечего терять.
Смешение истины с вымыслом имеет целью коварство, а коварство приводит к смуте.
Когда верх берет правый, он распинает левого, но прежде – того, кто посередине. Когда верх берет левый, он распинает правого, но того, кто посередине, в первую голову. Бывает, конечно, что возникают смуты и кровавые схватки; тогда правый и левый сообща распинают того, кто посередине, – потому что он не решил, против которого из двух бороться.
Революционеры обещали сделать добро, а кончили тем, что нажили добро.
Революция дает свободу всем любителям поживиться за чужой счет.
Революция часто говорит своим детям: «Обогащайтесь!» Откуда у них брались деньги? Ведь еще недавно эти люди были бедны как церковные крысы и сидели по уши в долгах.
Бывают смутные времена в истории народов, когда худшие люди подвигаются вперед и вверх, а лучшие задыхаются и терпят гонения.
Что осталось от революции? Революция превратилась в своекорыстное расхищение государства.
Но уступая корысти, объятые силой безумья,
Граждане сами не прочь город великий сгубить.
Движение революции всегда истребляет само себя, оно не ведет к новой жизни. Это не есть движение в глубину, это есть движение на поверхность поверхности. И с поверхности оно рассеивается, как пыль.
Слишком часто в истории революционное движение было призрачным движением. Реально оно было движением назад…
Неправы те, кто думает, что революции достаточно одного боевого настроения в народной массе: всякая сила сильна не только своим напором, но и отсутствием препятствий; и нет той силы, которая не могла бы быть остановлена достаточным сопротивлением.
Всякая революция кончается, как только в широких кругах народа воля к порядку отворачивается от революционного пути и становится враждебною беспорядку.
Все спасение в том, чтобы сама разрушающая воля тотчас же после своей победы превратилась в волю к новому порядку и новой организации: разрушающий порыв должен уметь вовремя стать созидающим. Если это превращение не удастся и разрушение, раз одержав победу, пойдет по инерции дальше, увлекаемое собственным размахом и распаляясь страстью от каждого нового удара, то его ждет насильственный, бесславный и бесплодный конец.
Революция в значительной степени есть расплата за грехи прошлого, есть знак того, что не было творческих духовных сил для реформирования общества.
Революции я считаю неизбежными, они фатальны при отсутствии или слабости творческих духовных сил, способных радикально реформировать и преобразовать общество.
Революция – конец старой жизни, а не начало новой жизни, расплата за долгий путь. В революции искупаются грехи прошлого. Революция всегда говорит о том, что власть имеющие не исполнили своего назначения. И осуждением до революции господствовавших слоев общества бывает то, что они довели до революции, допустили ее возможность. В обществе была болезнь и гниль, которые и сделали неизбежной революцию. Это верно и по отношению к старому режиму, предшествовавшему революции русской. Сверху не происходило творческого развития, не излучался свет, и потому прорвалась тьма снизу. Так всегда бывает. Это – закон жизни. Революциям предшествует процесс разложения, упадок веры, потеря в обществе и народе объединяющего духовного центра жизни. К революциям ведут не созидательные, творческие процессы, а процессы гнилостные и разрушительные.
Ответственны за революцию все, и более всего ответственны реакционные силы старого режима.
«Бурбоны ничего не забыли и ничему не научились», – говорил он (Шарль Морис ТАЛЕЙРАН-ПЕРИГОР), наблюдая, как вернувшиеся в страну аристократы пытаются ввести порядки, бытовавшие во Франции до революции.
Реформа – это исправление злоупотреблений; революция – это переход власти.
Если путем насильственной революции пытаться достичь большего, чем разрушение тирании, то вероятность того, что революция приведет к новой тирании, ничуть не меньше вероятности того, что она достигнет своих реальных целей.
Революция – это удавшаяся попытка свергнуть плохое правительство с тем, чтобы посадить еще худшее.
В революционные бури люди, едва годные для того, чтобы грести веслом, овладевают рулем.
Революция дает иногда в повелители таких людей, которых мы не пожелали бы иметь лакеями.
В эпохи бурных потрясений возможно все. Рабы становятся господами, карьеры рушатся в один миг, а женщины легкого поведения вершат судьбы государства.
Каждая революция бросает семена, которые дают всходы, часто противоположные тем, что от них ожидают.
Революция есть величайшее бедствие народа.
Одним из признаков революции стало то, что её первыми жертвами являются умеренные. А потом она превращается в борьбу экстремистов с двух сторон.
За революцией обычно следует гражданская война.
…Революция приводит от старого гнета к новому, а люди, не сумевшие быть свободными, остаются рабами, хотя и меняют своего господина.
Вы уничтожили несколько угнетателей – явились другие, худшие, чем прежние. Вы уничтожили законы рабства, вам дали новые законы крови и еще новые законы рабства. Не стоит разрушать для того, чтобы заменить одно насилие другим. Свобода состоит не в том, чтобы этот, а не тот, а в том, чтобы никто не угнетал.
Надо уничтожать не того, кто господствует, а господство. Надо как можно скорее возвратиться к обычному порядку правления, при котором закон все охраняет и никого не угнетает.
Революция случилась, она так же отвратительна, как и всякая революция, но нужно идти к тому, что возможно и после нее, а не к тому, что было до нее. До нее было то, что к ней привело. Будем стремиться к тому, что не приведет к ней. Революция сама себя должна изжить и прикончить…
Пять лет прожил я в Москве при большевиках: я видел их работу и изучил их приемы и систему, я участвовал в борьбе с ними и много испытал на себе. Свидетельствую: это растлители души и духа, безбожные, бесстыдные, жадные, лживые и жестокие властолюбцы. Колеблющийся и двоящийся в отношении к ним – сам заражен их болезнью; договаривающийся с ними – договаривается с дьяволом: он будет предан, оболган и погублен. Да избавит Господь от них нашу родину! Да оградит Он от этого позора и от этой муки остальное человечество!..
Всякое новшество чревато опасностями. По правде говоря, мне представляется чрезмерным самолюбием и величайшим самомнением ставить свои взгляды до такой степени высоко, чтобы ради их торжества не останавливаться пред нарушением общественного спокойствия, пред столькими неизбежными бедствиями и ужасающим падением нравов, которые приносят с собой гражданские войны, пред изменениями в государственном строе, что влечет за собой столь значительные последствия, – да еще делать все это в своей собственной стране.
Мои враги те, кто хочет разрушать, а не творить самих себя.
…Революция есть всегда временный общественный беспорядок, который начинается и производится ради прорыва к новому, справедливому общественному порядку.
Лучшие из русских революционеров соглашались в этой земной жизни на преследования, нужду, тюрьму, ссылку, каторгу, казнь, не имея никаких надежд на иную, потустороннюю жизнь. Очень невыгодно было сравнение для христиан того времени, которые очень дорожили благами земной жизни и рассчитывали на блага жизни небесной.
По идее подпольный революционер есть «героическая натура», восставшая против политического гнета и ведущая самоотверженную борьбу за свободу и справедливость. […]
Движимый ненавистью и ожесточением, он начинает понимать свою ближайшую революционную задачу, как самодовлеющую, порывает с единой и объективной государственной целью и решает, что его задача оправдывает все и всякие средства, и поэтому всякое правонарушение кажется ему допустимым, всякая ложь – позволенной, всякий успех – желанным; чувство элементарной порядочности смолкает в его духе, мораль объявляется предрассудком, правосознание разлагается в самом корне. Гонения раздувают его злобу до неестественных размеров. …Бывший «герой» живет и действует… как безродный авантюрист, враг своего государства, губитель своей родины.
В душе революционера незаметно, но окончательно сдвигаются все духовные мерила и перерождаются все критерии ценности. В то же время «революционность» превращается в главный и даже единственный критерий ценности, которым он измеряет все предметы и все жизненные отношения. Соответствие революционным целям дает положительную оценку, несоответствие – отрицательную. Наконец, классовый интерес, отстаиваемый им во что бы то ни стало, заполняет все рассудочные и революционные пустоты его миросозерцания – и вырождение духа становится неминуемым. …Правосознание у революционеров прямо предназначается к разрушению, воля народа к деморализации, инстинкт массы – к разнузданию.
Вижу соблазны, вижу надвигающийся позор, вижу неминуемое крушение – и сердце рвется от любви и скорби.
У людей есть непреодолимая потребность в козле отпущения, во враге, который виновен во всех их несчастьях и которого можно и даже должно ненавидеть. Это могут быть евреи, еретики, масоны, иезуиты, якобинцы, большевики, буржуазия, международные тайные общества и т. п. Революция всегда нуждается во враге для своего питания и выдумывает врага, когда его уже нет. То же самое и контрреволюция. Когда найден козел отпущения, то человек чувствует себя лучше.
Не может быть никакой революции восстановления, возрождения.
Ни в коем случае не революция, только эволюция.
Эволюция неизмеримо выше революции.
К прогрессу без варварства.
Всякая революция является последствием злоупотреблений власти. Но последствия каждой революции неизмеримо страшнее последствий любых злоупотреблений любой власти.
Я понял ложь всех революций истории: они уничтожают только современных им носителей зла (а не разбирая впопыхах – и носителей добра), – само же зло, еще увеличенным, берут себе в наследство.
Философ (Рене ДЕКАРТ) считал, что намного умнее учиться приспосабливаться к недостаткам государственного организма, чем стремиться его разрушить, ибо эти разрушения угрожают людям огромными бедствиями. Таким образом, ученый подчеркнул необходимость постепенных продуманных государственных преобразований без революций и гражданских войн.
Политические события, происходившие в течение последних тридцати лет в различных странах мира, ясно показали, что революции чаще происходят в таких промышленно недоразвитых странах, как Китай, Мексика и Индия, чем в таких странах, как Англия, Америка и Германия. И это несмотря на существование в промышленно развитых странах прекрасно организованного движения рабочих с высокой дисциплиной и старой традицией.
Революция нигилизма – радикальная и конечная форма тирании человечества, в силу чего эта революция обретает свое истинное лицо, превращаясь в рабство и зверство.
Если революция не способна тотчас же развить в стране напряженное культурное строительство, – тогда, с моей точки зрения, революция бесплодна, не имеет смысла…
Сделайте революцию залогом будущего согласия, а не рассадником будущих революций.
Никакой социальный порядок не может быть просто декретирован или утверждён путём внезапного политического переворота; в своей основе он складывается органически под влиянием всей совокупности технических, психологических и интеллектуальных условий, в которых живёт общество. Люди живут так, как они умеют жить, как их научил жить их исторический опыт, их правовые воззрения и условия их хозяйствования. Для того чтобы изменить социальный строй, недостаточно просто приказать сделать это; надо научить людей жить иначе, надо перевоспитать их интеллектуально и морально, надо, чтобы в самом старом порядке уже естественно сложились элементы и формы отношений, могущие служить образцом дальнейшего развития.
Революция только та благотворна, которая разрушает старое только тем, что уже установила новое… Не склеивать рану, не вырезать ее, а вытеснять живой клетчаткой.
Если революция должна произойти, лучше мы сделаем ее сами, чем станем ее жертвами.
Дело не обязательно будет правым только потому, что кто-то отдал за него жизнь.
Революционность определяется радикальным уничтожением прошлого. Но это иллюзии революции. Яростное уничтожение прошлого есть как раз прошлое, а не грядущее. Уничтожить можно лишь прогнившее, изолгавшееся и дурное прошлое. Но нельзя уничтожить вечноценного, подлинного в прошлом…
Надо воздействовать на все поры общественного сознания, чтобы предотвратить гражданскую войну. Надо понять, что пока все люди не изживут иллюзии, пока будут верить в светлое будущее, к которому нас может привести очередная революция, ничего не получится. Нужен только путь реформ. Может быть, он слишком медленный, но другой – скорый, кровавый – ужасен.
В полном жизненном цикле всех великих революций как бы просматриваются три типические фазы. Первая обычно очень кратковременна. Она отмечена радостью освобождения от тирании старого режима и ожиданиями обещаемых реформ. Эта начальная стадия лучезарна своим настроением, ее правительство гуманистично и милостиво, а его политика мягка, нерешительна и часто бессильна. Но вот в людях начинает просыпаться «наихудший из зверей». Краткая увертюра подходит к концу и обычно на смену ей приходит вторая, деструктивная фаза. Великая революция превращается в ужасающий шквал, неразборчиво сметающий все на своем пути. Она безжалостно искореняет не только обветшалые, но и все еще жизнеспособные институты и ценности общества, а тем самым уничтожает не только отжившую свой век политическую элиту старого режима, но и множество творческих лиц и групп. Революционное правительство на этой стадии безжалостно, тиранично и подчас кровожадно, а его политика преимущественно деструктивна, насильственна и террористична. И если случается, что торнадо второй фазы не успевает до основания разрушить нацию, то революция постепенно вступает в свою третью конструктивную фазу. Уничтожив все контрреволюционные силы, революция начинает создавать новый социальный и культурный порядок. Причем этот новый строй основывается не только на новых революционных идеалах, но и реанимирует самые жизнестойкие дореволюционные институты, ценности, способы деятельности, временно разрушенные на второй фазе революции, но возрождающиеся и вновь утверждающие себя помимо воли революционного правительства. В постреволюционном порядке обычно новые модели и образцы поведения тем самым гармонизируют со старыми, но не потерявшими жизненную силу образцами дореволюционной действительности.
Духовно пережил революцию лишь тот, кто увидел в ней свою несчастную судьбу и несчастную судьбу своего народа, кто ощутил в ней расплату за грехи прошлого.
Ни один уголок мира, ни одна нация не свободны от революционных микробов. Методы лечения болезни зависят от правильно поставленного диагноза, задолго до того, как болезнь начала прогрессировать. Подлинные средства излечения должны быть найдены в огромном наследстве неисчерпаемой цивилизации.
Нелегко победить радикальное зло человеческой природы и природы мира, и окончательная победа над злом есть преображение мира… Но отсюда не следует, что мы должны соглашаться на власть зла и на злую власть, что воля наша не должна быть направлена к максимуму правды в жизни.