Вы здесь

След черного волка. Глава 2 (Е. А. Дворецкая, 2017)

Глава 2

Сидя в санях, Лютава смотрела по сторонам, поэтому первой заметила то, чего еще не увидели остальные.

– Смотрите! – вдруг закричала она. – Там мужик на дереве сидит!

Бойники и люди Богорадовой дружины принялись вертеть головами. Кто-то схватился за оружие, Лютомер, шедший рядом с санями, тут же пригнул голову сестры и прикрыл собой: «мужик на дереве» вполне мог означать засаду.

Но все было тихо, в дружину не летели чужие стрелы, из-за деревьев не сыпались люди с топорами.

– Правда, вон он! – Чащоба тоже показал куда-то в заросли на берегу и крикнул: – Мужик, ты чего там?

– Где?

– Да вон, иву видишь толстую?

– Ого!

– Он спит, что ли?

– Эй! Мужик! Просыпайся!

Не каждый день увидишь, как человек спит среди бела дня, сидя на толстой ветке ивы на высоте в три человеческих роста над землей. Обоз остановился, бойники подошли на лыжах вплотную к дереву. Лютомер пригляделся к мужику, потом вдруг свистнул и резко махнул рукой: стойте, мол.

Несмотря на шум и крики внизу, тот даже не шелохнулся, не поднял головы в овчинной шапке, прислоненной к стволу. Лица его было не видно. На спине, на плечах, на голове, на руках, обнимающих ствол, лежал снег.

Лютомер осторожно приблизился. Под стволом валялись кое-как брошенные лыжи, полузарытые в снег. На них виднелись следы звериных зубов…

Сбросив рукавицу, Лютомер осторожно разгреб верхний слой снега – от ночного снегопада. Пошарил, ощупал кончиками пальцев невидимые издалека следы. Вынул из снега что-то очень маленькое, поднес к лицу.

– Так чего он – мертвый, да? – окликнул Дедила.

Эта печальная истина была ясна уже всем.

– Снимать будем? – К Лютомеру подошел поближе стрый Богоня и тоже посмотрел на мервеца, придерживая шапку.

– Нет, – Лютомер покачал головой, держа перед собой волчий волос. – Сперва у Рознежичей спросим, не пропадал ли кто.

Селище Рознежичи было следующим, где гощенье предполагало ночевать.

– Волки загнали? – Богорад посмотрел на волос, потом на лыжи со следами зубов.

Лютомер молча кивнул. Он уже приметил веревку, которой несчастный мужик, загнанный хищниками на дерево, привязал себя к стволу, чтобы не упасть, если заснет. И он не упал. Но сойти наземь так и не смог, а замерз насмерть во сне.

Волчий волос Лютомер убрал в рукавицу и вернулся на лед. Обоз тронулся дальше.

Месяц лютень шел к середине. Княжеское гощенье двигалось вниз по Угре и приблизилось к устью впадавшей в нее реки Гордоты – неширокой, мирно текущей в крутых, но низких берегах. Лютава проходила этот путь в первый раз, но Лютомер бывал здесь уже неоднократно и был знаком с жителями верхней Угры и ее притоков. После встречи на Рессе уже две дружины вместе пробирались по лесу от верховий Перекши к истокам самой Угры, чтобы дальше ехать вниз по течению до Ратиславля. Гощенье это выросло из старинных объездов отца, проверявшего по зимам, как живется отделившимся детям и внукам: разбирал споры, улаживал ссоры, помогал делом, где нуждались. Приносил жертвы по праву старшего в роду, стоящего наиболее близко к предкам. По мере того как роды разрастались в племена, потомку родоначальника приходилось совершать все более и более далекие объезды. Князь старшего племени – как тот, что сидел на верхнем Днепре в краю кривичей-смолян, – уже и не мог сам обойти за зиму земли всех малых племен, и ему его долю доставляли малые князья. В каждом селении князь собирал дань: десятую часть урожая, вытканного полотна, добытых мехов. Все это хранилось у него, частью шло на жертвы, частью на пропитание войска, если будет нужда собирать ополчение и идти в поход, частью – на помощь тем родам и волостям, где случился неурожай или еще какое бедствие.

Зимолом встречали у Звеничей – в селище близ Звон-горы, куда собирались на велики-дни жители округи. На Звон-горе выстроили целую крепость из снега, и в ней засела «старая Марена» – здешняя большуха в рогатой кичке и с дубиной в руках. Лютава вышла против нее с жердью, изображавшей копье, и в накидке из медвежьей шкуры – как молодая Лада, впервые пробующая прогнать старуху. Но старухе еще не настало время уходить: под вопли зрителей на валу святилища Лютава лишь сорвала с нее кичку и убежала с добычей, подгоняемая дубиной и бранью старухи.

Гощенье тронулось дальше. В каждом селище – одиночном или старшем в своем гнезде, – обоз останавливался, люди располагались в обчине отдыхать и греться, старшие собирались в беседы – обсуждать дела. Считали и грузили дань. О князе Ратиславичи говорили, что Вершина приболел – на случай если слухи все же пойдут, – и поэтому его заменяет Лютомер.

Близ селищ нередко встречались волчьи следы. В это время, когда лес уже завален глубоким снегом, стаи держатся возле жилья, хватают собак, угрожают лошадям путников, иной раз забираются и в хлевы. Шла пора волчьих свадеб – уже сложившиеся пары вожаков уединяются, готовясь произвести новое поколение, а подросшая молодежь образует собственные пары, основу будущих стай.

Почти каждую ночь, когда дружина располагалась на отдых, Лютомер исчезал. Об этом не знал никто, кроме Лютавы. А она тайком выходила из беседы, где ночевали, и прислушивалась. Из темноты со стороны чащи доносился волчий вой – протяжный, пронзительный, проникающий в сердце, будто холод клинка. Вой матерого волка – низкий, грозный. Волчицы – чуть выше. Тонкие голоса молодых. Один начинал, потом присоединялся другой, третий… И вот уже семь-восемь волков – вся местная стая – соединяли свои голоса, словно стебли холодных цветков в зимнем венце Марены. Будто нити узорного пояса, который ткет она в дальней ночи, чтобы опоясать и подчинить своей власти земной мир. Вой накатывал волнами – одна за одной, и казалось, это стучится в двери людского мира сама Навь.

И всякий раз Лютава с замиранием сердца различала вплетающийся в пение с Той Стороны голос Князя Волков – так хорошо ей знакомый, особенный, полный силы. Она и беспокоилась о нем, и тосковала, понимая: как ни близки они с братом, в его жизни всегда будут тайны, недоступные ей, и тропы, куда ей не дано за ним последовать.

А минувшей ночью она слышала голос только одного волка – чужого и одинокого. Он выл, созывая стаю на охоту, но никто не отвечал ему – ни подруга-волчица, ни молодняк-переярки. Падал снег, на пасмурном небе не было видно луны, а волк все выл и выл. Среди ночной тишины голос его был словно клинок меча на черном полотне. Была в нем тоска, и горе, и угроза. Лютава не могла заснуть; казалось, волк предупреждает о неведомой беде. Три раза она выходила наружу, не в силах дождаться Лютомера. Но, вернувшись, он ничего ей не сказал, а только покачал головой и повалился спать.

Обоз тронулся, Лютомер занял обычное свое место рядом с санями, где ехала Лютава. Порой она, замерзнув, надевала лыжи и тоже шла, чтобы согреться, а потом, утомившись, снова залезала под большую медведину.

– Это не здесь он выл? – окликнула она брата.

– Выл не здесь. Но он здесь был. И сидел долго. День и часть ночи. Ушел, только когда мужик замерз.

– Он – одиночка и не может себе пропитания добыть?

– Он – одиночка. Но я вчера нашел косулю… И возле нее те же самые следы. Он ее загрыз, но ни куска не съел. Загрыз и ушел. Дня два назад.

– Что же все это значит? – Лютава забеспокоилась.

– Придем в Рознежичи – может, там что-то знают… – уклончиво ответил Лютомер.

А когда они под вечер пришли в Рознежичи – первое на Гордоте селище среди дубрав, – там стоял крик и плач. Горестные людские голоса, причитания женщин и рев детей были слышны еще на реке. Сперва, различив первые выкрики, Лютава подумала, что в селище уже знают о гибели замерзшего на дереве мужика. Но крик нарастал, уже было слышно, что плачет сразу множество голосов, и она похолодела: а что, если тут есть и другие жертвы? Но чтобы так плакали, волки должны задрать полсела!

– Напали на них, что ли? – изумился Богорад. – А ну, сынки, поднажми!

Встревоженные походники ускорили шаг. Оставив пока обоз на льду, поспешили вверх по тропе, где вытянулось вдоль оврага селище – десяток изб с огородами на задах.

Толпа народу собралась перед длинным хлевом, обнесенным частоколом. Мужики, бабы, дети – здесь, похоже, были все. Кто-то заметил чужих; все обернулись, сперва испуганно подались назад, к воротам в частоколе, потом двое-трое поспешили навстречу.

– Боярин! Княже! Княжич Лютомер! – закричали там. – Боги вас послали! Будь жив вовек, боярин!

– Что у вас творится? – спросил Богорад. – Лукома! Что вы причитаете, или помер кто?

– А вот иди посмотри! – Лукома, здешний старейшина, взмахнул рукой в сторону ворот.

Люди расступились, Богорад и Лютомер прошли первыми. За ними спешили Лютава и старшие бойники.

Войдя в ворота, все дружно охнули. Двор хлева был устлан мертвым скотом: коровами, овцами, свиньями. Животные лежали кое-как, друг на друге. Туши были покрыты рваными ранами, истоптанный снег залит уже давно замерзшей кровью.

– И там внутри то же творится! – прохрипел Лукома, махнув рукой в сторону хлева. – Ночью слышим: мычит, блеет… Пока поднялись, пока собрались, пока прибежали… А он уже ушел. Только вон Хотеня видел, как хвост мелькнул…

– Волк? – спросил Лютомер.

Лукома только руками взмахнул: дескать, а кто же?

– Невестку мою загубил! – К Лютомеру пробился другой старик. Бабы вокруг запричитали громче. – Она от коровы шла. Корова у нас должна телиться… Шла… да не пришла… А потом как мы увидали это все – а она под тыном валяется, уже снегом засыпана… Так он и внутрь попал – подстерег, как она выходила… Вдовец теперь мой Пищуля, а детей пятеро… Боги наши, боги!

Стала ясна причина общего плача. Погиб весь скот Рознежичей, кроме лошадей в отдельной конюшне, коз и кур, которых держали в пристройках к избам. Не уцелело ни одной коровы, люди остались без молока, в глаза глядела если не прямо голодная смерть, то очень бедственное существование – и надолго.

– И ведь не съел, не унес ни поросенка, – горестно толковали вокруг.

– Может, это оборотень? – сказал кто-то.

– Колдун какой захожий?

– Это кто ж нам такого зла-то желает?

– Чернеичи, может?

– Они, подлецы! Что, княжич, а как вы ехали через Чернеичи, не говорили там, мол, чтоб этим Рознежичам сдохнуть всем?

– Не говорили, – Лютомер покачал головой. – А что, люди, не пропал ли у вас мужик какой?

Народ вокруг замолчал.

– Белята пропал, – сообщил потом одинокий женский голос. – Свояк мой Белодед, Тихонин сын. Пошел ловушки проверять, уж два дня нету. А вы что… встречали его?

– Кто его родня ближайшая? – Лютомер вздохнул и огляделся. – Знаю, где Белята ваш…

* * *

Отправленные на реку сани привезли двоих. Пытаясь расцепить окоченевшие руки покойника, крепко сомкнутые вокруг ствола, свояк Молодила сорвался с ивы. Снег и кусты смягчили падение, но все же мужик расшибся и вывихнул ногу. Пришлось лезть еще двоим, и только тогда тело, обвязав той же веревкой, удалось спустить.

Едва успели вернуться в селище до темноты. Привезли и лыжи со следами звериных зубов: все Рознежичи ходили на них смотреть в баню, где уже лежало тело убитой волком женщины. Вторую жертву того же зверя положили рядом – ждать, пока оттает, чтобы обмыть и одеть.

Плач и причитания не прекращались. Потеря скота обрекала Рознежичей на множество невзгод; два человека погибли дурной смертью и тем грозили усугубить грядущие беды.

– Не погребать нам их на жальнике, а не то земля-мать обидится, хлеба не даст! – говорили старики. – И так без молока, без мяса остались, а теперь еще и хлеба не родится – погибнем, пропадем, будто и не было никаких Рознежичей на Гордоте-реке!

Лютомер осмотрел следы на скотном дворе и был уверен: все это натворил один и тот же волк. Тот самый матерый одиночка, чей голос они слышали предыдущей ночью.

И едва спустилась на землю скорая тьма зимней ночи, как они услышали его вновь. Опять тот же голос одинокого матерого волка, вновь понапрасну созывающего стаю на охоту. И тишина, отвечающая ему…

– Каждую ночь выводит! – заметил Лукома. – Так и воет, никому покою нет… Оборотень это, да?

«Оборотень тут один – это я», – подумал Лютомер, а вслух сказал:

– Не похоже на то. Разве у вас тут прежде оборотни водились? Или были колдуны, что умели людей волками оборачивать?

– От волков нам этой зимой житья не было, – покачал головой Лукома. – Две волчицы прошлой весной родили у них: одна, видать, от старшого, а другая от какого захожего молодца. Летом ничего, уживались с нами, а едва снег выпал, начали нам повсюду попадаться. На зятя моего Милогу напали, как он от Чернеичей к нам ехал, – только собаки и спасли. Потом прямо из селища трех собак унесли. Ловушки наши на дичь раньше нас обирали. Да что ловушки! Пошли отроки поутру рыбу удить – а глядь, зеленые огоньки светятся. Хорошо, с собой огонь был – давай горящие ветки метать, которыми в лунку светили. Да бежать, какая уж рыба! Ну, мы и порешили: надо извести их…

– И как?

– После Корочуна облаву сделали. Взяли десять голов. Один старшой у них и ушел. Думали, теперь посвободнее вздохнем.

Лютомер посмотрел на Лютаву и обменялся с ней понимающим взглядом.

– Так это их вожак и мстит вам теперь, – сказал он Лукоме со вздохом. – Вы его стаю извели, жену и детей погубили. А он вас скотины лишил. Потому и зарезал, а есть не стал, чтоб вы знали: это месть.

– Так все же оборотень? – охнул Лукома.

Лютомер покачал головой. Он с самого начала разобрал, что слышит голос обычного волка – только одинокого и полного лютой тоски о потерянной стае.

– Вы, стало быть, убили десятерых?

– Ну… Показать шкуры?

– А он у вас пока двоих…

– О боги! – Лукома переменился в лице. Он и так был изможден горем и тревогой, а теперь стал бледен, будто мертвец. – Ты что же баешь… он так и будет ходить, пока тоже десятерых…

Старейшина встал, будто хотел бежать куда, но снова сел – от ужаса подвели ноги.

– Хорошо хоть вы… Что же делать-то, княже? – Старик протянул руки к Лютомеру. – Да что же он – еще за восьмью головами придет?

– Придет.

– Помоги, княже! – Лукома вцепился в его руку. – Не дай детей погубить!

– Зря вы его стаю извели, меня не подождали. Может, я бы и договорился с ними.

– Не дождались, дураки были! Думали… Так как же быть теперь? Идти на этого облавой? Поможешь?

– Помогу, – кивнул Лютомер. – Только облавы не будет.

– А что?

– Буду за вас прощения просить. Я – ваш князь, а вы – мои дети…

– Слышишь, как близко? – Лукома поднял голову. – Прям будто за дверью…

Волчий вой раздавался совсем близко – не за дверью, но у самого селища. Волк, вооруженный только зубами и ненавистью, остался один, а Рознежичей было несколько десятков. Но в этом его вое звучала такая решимость, такая неотвратимость воздаяния, что было ясно: никто не посмеет до света выйти за порог.

Назавтра двух покойников повезли в лес, где у Рознежичей было свое место для сожжения тел – Марина Плешь. В санях с каждым сидели старик и старуха из старшей родни, и почти все Лютомеровы бойники отправились с ними – охранять по дороге.

Едва въехали в лес, как увидели следы. Осиротевший волк взял обидчиков в осаду, и бойники зорко осматривали лес вдоль тропы, готовые к тому, что придется с ним столкнуться.

Но в этот раз он на глаза не показался. Сложили две крады, подняли тела, бабка Лукомиха подожгла дрова. А Лютомер и Лютава натянули личины, взялись за свои кудесы и стали одновременно выстукивать ритм, призывающий духов… У Рознежичей сейчас не было своего волхва, а случай выдался такой, что его вмешательство необходимо, иначе целостность рода окажется нарушенной. Для таких случаев гощенье всегда сопровождал кто-то из волхвов, а нынче их прибыло сразу два.

Лютомер и Лютава могли выйти в Навь и без битья в бубен, но стук предназначался не для них самих. Он призывал две души – те, что так нехорошо расстались с телами и не смогут пройти за Огненную реку, если им не помочь.

Женщина появилась первой. Опустив лицо под личиной, мерно стуча колотушкой в бубен, Лютава вскоре увидела, как та робко вышла из тьмы и двинулась к ней по едва видимой тропке. Выглядела она ужасно – на горле рваная рана, пояс тоже порван, кожух распахнут, вся одежда спереди залита кровью. Платок и повой исчезли, разлохмаченные косы сползли набок и свисали с головы на плечо нелепой петлей.

– Стой! – приказала Лютава и наставила на нее колотушку, будто копье.

Душа замерла на месте, дрожа, как лист под ветром.

– Назови твое имя!

Душа замялась, дрожа еще сильнее, окровавленные руки поднялись к груди, будто хотели стереть с нее ужасные пятна.

– Ты – Овица, Выполза дочь, Рябушина внучка, Пищулина жена? – Лютава заранее выяснила у женщин все родственные связи погибшей.

– Да… я… – Душа наклонила голову, принужденная отвечать. – Загубил меня лютый зверь… Выпил кровь мою… мужа вдовцом оставил… малых детушек – сиротками… не дал мне веку дожить, на земле догулять… Сроку мне было еще восемь лет, теперь не могу с земли уйти, покуда не доживу их… Хотела выйти – а он наскочил… И не опомнилась, а уже все…

– Ты уйдешь в Навь, – непреклонно возразила Лютава. – Я провожу тебя.

И прыгнула вперед, одновременно принимая облик волчицы.

Душа Овицы истошно взвизгнула и отшатнулась. Дрожа, побежала по темной тропе, спасаясь от ужасного зверя; но Лютава в три прыжка догнала ее, схватила, как волчица хватает овцу, перебросила через спину и устремилась вперед.

Она бежала через лес, который спускался, будто по склону горы. И вдруг замерла: ей навстречу из темноты выскочил волк.

Лютава сразу узнала его, хотя никогда не видела. Крупный матерый зверь, одетый в роскошный зимний мех, серый с черноватыми переливами, был бы красив на загляденье – если бы не жесткая, свирепая тоска в желтых глазах. Он загородил ей дорогу и грозно зарычал, показывая клыки. Сама эта тоска его взгляда могла ранить. Жажда крови обидчиков привела его на грань Нави, куда любой волк может порой ступить, и дала силу бороться за свою месть и здесь.

Он не умел говорить по-человечески, но это было не нужно: здесь, в Нави, Лютава хорошо понимала его. «Это моя добыча! – говорило его рычание. – Отдай мне ее, или пожалеешь!»

Лютава попятилась. Душа Овицы у нее на спине забилась, застонала, запищала, пытаясь вырваться ради безнадежной попытки спастись бегством. Не зная, как быть, Лютава еще попятилась. Она не была уверена, что одолеет такого крупного соперника, к тому же добычу перед дракой придется бросить – лови ее потом заново!

Сзади кто-то стремительно приближался. Она сошла с тропы и бросила косой взгляд назад. К ним мчался белый волк – Лютомер. На спине у него тоже лежала добыча – душа замерзшего Беляты.

Больше не замечая Лютавы, волк-одиночка шагнул навстречу новому противнику. Лютомер на ходу сбросил свою добычу; Лютава прыгнула вперед и обеими лапами придавила душу Беляты к земле, чтобы не ускользнула. А сама приготовилась наблюдать за дракой, надеясь, что ее вмешательство не понадобится и нужно будет лишь не упустить какую-нибудь из пойманных душ, пока Лютомер расчищает дорогу.

Она уже приготовилась к тому, как упадет сердце при виде противников, сцепившихся серо-белым клубком; приготовилась смотреть, как они покатятся по невидимой земле, рыча и выхватывая друг у друга клоки шерсти из боков, как окрасится кровью шерсть на их мордах. И если Лютомеру будет грозить опасность, она бросит эти жалкие души и ринется на помощь своему брату!

Но не успели соперники схватиться, как на тропе между ними возникло нечто огромное, черное, будто клочок бездны. Они не сразу поняли, что это, а лишь вдруг перестали видеть друг друга. Изумленная Лютава, присев от страха, различила белые зубы, красные огоньки глаз…

Радомир!

А он повернулся к волку-одиночке и тоже зарычал. Был он сейчас вдвое крупнее серого и надвигался, словно туча.

Серый попятился, но продолжал скалить зубы. Радомир шел вперед, потом приготовился к прыжку. И когда он уже взмывал над тропой, серый прянул в сторону и исчез.

Радомир обернулся.

«Идите за мной! – велел он. – Я расчищу вам дорогу. Не тратьте времени на драки. Вам нужно спешить».

И помчался вперед.

Лютомер вновь подхватил с земли душу Беляты и побежал за Стражем Нави. Лютава со своей жалобно визжащей ношей едва поспевала за ними.

Радомир был здесь не гостем, а хозяином, и тьма расступалась перед ним, как вода перед носом идущей лодки. Лютава бежала изо всех сил, уже не имея возможности оглядываться по сторонам и лишь ощущая, как все глубже погружается в холодную тьму, куда не проникает уже ни единого проблеска жизни. Даже ей нельзя было оставаться здесь надолго, и она уже чувствовала, как тяжело ей дышать. Тьма Нави душила, словно вода.

Но вот впереди замерцало багровое сияние. Под ногами заскрипел пепел. Спереди повеяло жаром, и этот жар встал упругой стеной, не пуская дальше. У любого волхва, входящего в Навь, есть пределы, которых он способен достичь. Сама же Навь беспредельна.

«Давайте их сюда». Радомир остановился и обернулся.

Лютомер и Лютава сбросили свою добычу со спины и положили в пепел берегов Огненной реки. Радомир наступил лапой на обе души сразу – перед огромным черным волком, могучим духом Нави, обе казались не крупнее белок.

«Возвращайтесь и продолжайте свой путь, – велел он. – Вам нельзя медлить. Тот, кого ты должна встретить, – он посмотрел на Лютаву, – уже совсем близко. Еще немного – и ты услышишь о нем».

Наклонившись, он взял обе души в зубы. Потом повернулся и прыгнул. У Лютавы захватило дух – черной молнией Радомир пронесся над багряным пламенем реки, не освещавшим ничего вокруг, и пропал в черноте.

Лютомер толкнул ее плечом и мотнул головой: пора возвращаться.

* * *

На зимнем холоде крада остыла быстро, и старухи собрали обгорелые останки покойных в два горшка, чтобы назавтра высыпать в прорубь на реке. Хотя души двух погибших нечистой смертью и были отправлены за Огненную реку и не будут остаток жизни бродить близ мест гибели, хоронить прах на родовом жальнике все же было нельзя. Ради такого горя Лютомер решил освободить Рознежичей от дани за этот год и даже оставил им сорочок куницы – купить новую скотину, чтобы вновь завести стадо.

В сумерках Лютомер ушел из селища. И вскоре тишину густеющей ночи пронзил волчий вой. Но это был другой голос, не тот, что не давал Рознежичам спать в былые ночи. Белый Князь Волков, сидя на черном кругу Мариной Плеши, пел погребальную песню о серых детях Велесовых, не доживших свой срок. Он пел, созывая к себе их души, и вой его ложился дорогой лунного света, указуя им путь на Ту Сторону.

А на Той Стороне их встретит иной, молчаливый вожатый. Огромный, как грозовая туча, черный, как сама душа бездны, владыка Нави ждал их, и пламя Огненной реки пылало в его очах. И они пошли к нему – своему отцу и вожаку, что проводит их в новые угодья.

И вскоре второй голос присоединился к песне Белого Князя – голос серого одиночки. Они пели вдвоем, оплакивая, провожая и прощаясь. И снег валил с серых, как волчья зимняя шуба, небес, засыпая ровную цепь следов, уводящих за небокрай…

Больше никто на Гордоте-реке не видел серого одиночки и не слышал его тоскливой песни.

* * *

На другой день Лютомерова дружина тронулась дальше, вверх по Угре. Лютава сидела в санях и, полная воспоминаний о последних днях, безотчетно осматривала деревья на заснеженных берегах. Но вместо этой белизны перед глазами ее стояла живая тьма – грозовая туча с багряным огнем в глазах, ее дух-покровитель в Нави – черный волк Радомир. «Вам нельзя медлить, – сказал он. – Тот, кого ты должна встретить, уже совсем близко. Еще немного – и ты услышишь о нем».

Не в первый раз она получала это обещание. Не один год миновал с тех пор, как дух-покровитель пообещал ей, утомленной ожиданием, что уже скоро. Скоро будет решена ее земная судьба, она родит сына, даст Радомиру новую земную жизнь и тем самым освободится от долга перед ним. В этом «уже близко» она уловила ту же тоску, что горела в глазах осиротевшего серого. Дух, живущий в Нави, так же жаждал нового воплощения, как одиночка – возвращения своей стаи.

И одиночка получит ее назад. Еще не миновало время волчьих свадеб – он отправился на поиски новой подруги, и весной в укромном логове зашевелятся под серым отощавшим боком мохнатые комочки – его новая стая. И она, Лютава, тоже вот-вот услышит зовущий ее голос… На этот раз она верила: и правда, уже скоро.

Но судьба нечасто приходит в том обличье, в каком мы ожидаем ее увидеть.

До следующего притока – реки Волосты – было от устья Гордоты не так далеко: менее дня хорошего пути. Но еще за полдень спереди донесся свист Барсука: кто-то ехал навстречу.

Обоз продолжал двигаться, и вскоре Лютава увидела из саней, как приближаются двое: Барсук на лыжах и еще какой-то незнакомый отрок на лошади.

– Вот, говорит, из Доброхотина! – Барсук махнул Лютомеру на отрока. – Вести у них важные.

Лютомер поднял руку, и поводчики стали останавливать лошадей.

– Вот князь Лютомер! – Барсук важно указал отроку на вожака. – А вон боярин и родич его, Богорад.

Отрок соскочил с лошади и поклонился, с опаской поглядывая на волчью накидку Лютомера.

– Кто ты? – спросил Лютомер. – Откуда?

– Из Доброхотина я! – Отрок еще раз поклонился подошедшему Богоне. – Вы – гощенья княжьего дружина? Меня боярин Держигость в Рознежичи послал. На Гордоте всем людям сказать, чтобы они дальше сказали…

– Да что сказать-то? – не выдержал Богорад. – Что Держага за дурня такого нашел, что двух слов связать не умеет?

– Я зато на коне ловко… – обиделся было отрок, но вспомнил, перед кем стоит. – Прости, боярин. Прибежали к нам люди снизу, от боярина Даровоя, из Селиборля. У них там уж ведомо: идет по Жижале-реке смолянский князь с войском, дань берет, городцы разоряет!

– Смолянский князь! – почти в один голос повторили оба вожака. – Какой смолянский князь?

Оба невольно подумали о том князе, которого знали, – Велеборе. Но также всем было известно, что Велебор, старший князь днепровских кривичей, умер прошлой весной.

– Говорят, зовет он себя Зимобором, Велеборовым сыном. Говорят, городец Верховражье на Жижале с боем взял, боярина тамошнего, Окладу, смертью убил, старейшину пленил, городец разорил. Теперь сюда идет.

Все замерли, молча пытаясь осмыслить эти новости – как невероятные, так и пугающие.

– С боем взял? – повторил наконец Лютомер. – Он с войском идет?

– С огромадным! Тьма-тьмущая… люди говорят.

Лютомер и Богоня переглянулись, будто спрашивая один другого: что это может значить?

Вспоминалось, как в начале минувшего лета в Ратиславль приехали вятичи во главе с княжичем Доброславом. Они ездили к кривичам-смолянам просить помощи и защиты от хазар, но узнали, что князь Велебор умер, а его место заняла дочь Избрана, провозглашенная княгиней днепровских кривичей. Эти вести еще тогда весьма всех удивили, но у угрян нашлось довольно своих забот, и они почти забыли о смолянах. А напрасно. За недолгое время – неполный год – на берегах верхнего Днепра случилось немало важных событий[2].

– Зимобор… – хмурясь, повторил Богорад. – Это ведь Велеборов старший сын. Да, помню, двое у него было: Зимобор и Буяр.

– А мы думали, он умер! – Богонин сын, Любош, в удивлении сдвинул шапку на ухо. – Раз уж сестра на стол села…

– Куда же Избрана делась? – спросила Лютава.

Ответить никто не мог.

– Выходит, Зимобор Велеборович с того света воротился, а сестра туда отправилась, – произнес Лютомер. – Идет к нам старший князь за своей данью.

– А чего же сам-то сюда? – всплеснул руками Богорад. – И к чему городки разоряет? Или решил, что мы от смолян отложиться задумали?

– Вот мы и выясним. Пошли! – Лютомер махнул рукой поводникам, чтобы трогались в путь.

Все невольно ускорили шаг. Лютомер хмурился. Река Жижала входила во владения угрянских князей, и по давнему уговору дань с нее собирали они. Смолянские князья сюда не ходили. Если все сказанное отроком правда, выходит, новый смолянский князь нарушил уговор. Другое дело, если он, заняв отцовский стол, собирается объехать все подвластные земли – посмотреть их и показать себя. Но о таких поездках предупреждают заранее. И уж точно не берут с боем городцы, не убивают собственных данников.

Помня нрав Оклады, Лютомер не удивился бы, если бы оказалось, что тот первым стал нарываться на ссору. Но чтобы выяснить, как все было, требовались более надежные свидетельства. Лютомер надеялся, что в Доброхотине, городце в устье Волосты, он найдет людей, видевших смолян своими глазами. До Жижалы оттуда оставался всего лишь переход.

Но как бы там ни было, разбирать и улаживать это дело со смолянами ему – старшему сыну и наследнику Вершины.

– Лют! – вдруг окликнула его сестра.

Лютомер обернулся. Сидя в санях, Лютава смотрела на него огромными глазами – переменившаяся в лице и явно потрясенная некой пришедшей мыслью.

– Что ты?

– А как ты думаешь… ты не думаешь… а что, если… – она никак не могла справиться с собой. – А что, если это он!

– Кто – он?

– Князь Зимобор! Мой… кого мне обещали!

Лютомер сбился с шага и протяжно просвистел. Уж не явился ли молодой князь Зимобор в землю угрян за невестой?

* * *

В такое тревожное время боярин Держигость расставил дозоры, и приближение Лютомеровой дружины обнаружили заранее. Когда она, уже в густых сумерках, приблизилась к городцу Доброхотину, у ворот вала их уже встречал сам Держигость и его люди: родичи боярина и старейшины селища. Немало народу толпилось поодаль: всем хотелось знать, кто приехал и что теперь будет. Но поскольку дружина пришла с верховий Угры, вражеской она быть не могла и народ не испугался.

Боярин Держигость был еще не старый, моложе сорока, крепкий мужчина с продолговатым лицом, основательными чертами и густой бородой. На нем был хороший кожух, крытый крашеной желтовато-бурой шерстью, а за тканый пояс он засунул топор в кожаном чехле – не столько ради надобности, сколько ради успокоения народа.

– Будь жив вовек, Вершиславич! – Узнав Лютомера, он пошел навстречу. – И ты, Богорад! Да вы никак знали, если целой дружиной снарядились?

– Что у вас слышно? – Лютомер подошел к нему. – Встретили твоего отрока: говорит, смолянский князь войной идет?

– Войной не войной, а Верховражье он с боем взял, – кивнул Держигость. – Прибежали к нам вчера в ночь люди оттуда.

– Что за люди? Показывай.

– Да ваши же! – усмехнулся Держигость. – Родичи.

– Наши родичи? – не поверил Богорад. – Они-то здесь откуда?

– Вам виднее. Княжий родич Толигнев и жена меньшая Вершинина. Жену-то я впервые вижу, а Толигнева давно знаю.

– А ну… – Богорад переменился в лице.

С одной стороны тянулись дворы селища, где и жили доброхотинцы, а с другой темнели валы городца. Держигость повел пришедших за вал, в длинную избу-обчину, где уже устроились беженцы из Верховражья. Людей там было немало: десятка два. Горело несколько лучин. Войдя, Лютомер сразу увидел среди сидевших у стола старого знакомого – Толигу. Тут же рядом кто-то охнул; Лютомер обернулся и обнаружил Замилю.

– Вот вы где! – закричал Богорад, устремляясь вперед. – Толига! Сукин ты хрен! А мы гадаем, куда тебя и бабу встрешники унесли! Что, и Хвалис здесь где-нибудь?

Он огляделся, но смуглого лица второго Вершининого сына не приметил.

Толига в изумлении встал, переводя взгляд с одного знакомца на другого. Замиля тоже вскочила и прижалась к стене. Рукой она прикрыла нижнюю часть лица, словно пытаясь сдержать крик, в больших черных глазах плескался ужас.

Обе стороны были потрясены этой встречей: увлеченные последними событиями и мыслями о смолянах, друг о друге они забыли.

– Как ты сюда попала? – воскликнула Лютава и снова огляделась. – А Мируша где?

– Где Хвалис? – Лютомер подошел к Замиле ближе, и она сделала такое движение, будто надеялась всползти по стене под кровлю. – Вы ведь поехали к нему? – Он перевел взгляд на Толигу.

– Откуда они здесь взялись? – Богорад посмотрел на Держигостя.

– Говорю же: из Верховражья приехали. Эти – дня три назад, а Трескун со своими – вчера к ночи. Он и сказал, что там битва была. А вы и не знали?

– Хвалис в Верховражье? – спросил Лютомер у Толиги.

– Нет, – наконец подал голос тот. – Нет его там.

– А где?

Тут Замиля опомнилась.

– Я не знаю, я ничего не знаю! – громко запричитала она, будто хотела быть услышанной всем Доброхотином. – Горькая моя судьба! Мой несчастный сын! Я не знаю, не знаю, где он сейчас! Я искала его! Я пустилась искать его, потому что мой муж не мог… стал опасен… мог погубить меня, а где искать защиты бедной женщине, как не у своего сына, единственного мужчины, который жалеет ее! Мой сын! Где же ты? Приди и защити твою мать, которой везде грозит гибель!

Она закрыла лицо руками и разразилась громкими пронзительными рыданиями.

– Прекрати! – резко осадил ее Лютомер, и хвалиска замолчала. – Толига! Вы из Верховражья? Что там происходит? Это вы рассказали, что смолянский князь Зимобор разоряет нашу землю?

Лютомер и Богоня прошли к столу и сели. И Толига наконец рассказал, что случилось. Он и правда привез Замилю с дочерью в Верховражье, где надеялся найти Хвалиса. Но позже Хвалис уехал, а вскоре после того пошли слухи о приближении по Жижале полюдья нового смолянского князя, который сам пришел за данью туда, где всегда собирали ее только угрянские князья. С низовий Жижалы приехали беженцы, искавшие защиты у Оклады и тем самым его предупредившие. Кое-кто из этих людей явился сюда вместе с Толигой, и Лютомер сам выслушал их. По их словам, смолянский князь брал именно столько – двадцатую часть от их годовых прибытков, сколько ему и причиталось. Только собирал свою долю сам, не дожидаясь, пока ему ее привезут в Смолянск, и попутно угрянам приходилось давать корм его дружине. Тем, кто подчинялся добровольно, смоляне зла не делали. Тем не менее Оклада отверг требования и решил затвориться в городце. Видя такой оборот дела, Замиля потребовала, чтоб ее снова отвезли к сыну. И Толига быстро согласился, понимая, что у Оклады не много надежд устоять против целого смолянского войска, и вовсе не желая оказаться запертым в городце. Поэтому Замиля вновь пустилась в путь, прихватив самое ценное из своего добра. Амиры с ней не было – девушку оставили в семье Оклады в знак того, что «молодой князь Хвалислав» не отказывается от уговоров.

– То есть что же – она там со смолянами осталась? – спросила Лютава.

Амира все-таки приходилась ей сводной сестрой, и ее саму было не в чем упрекнуть.

– Какие же у вас уговоры? – Лютомер посмотрел на Толигу, дивясь оборотистости младшего брата. Не ожидал!

– Да вот… – Толига посмотрел на Замилю, – Мирушку, сестру вашу, за Окладиного сына сговорили.

О том, что сам Хвалис обручился с Окладиной дочерью, именовал себя уже почти что угрянским князем и в таком качестве раздавал лестные обещания, Толига предпочел умолчать.

Из всех, кто сейчас находился в Доброхотине, смолян своими глазами видели только Трескун и его родичи – жители верховражского селища. Когда смолянская дружина заняла селище, его обитатели большей частью укрылись в городце вместе с Окладой, иные разбежались по округе. Трескун тоже поначалу нашел прибежище на ближней заимке, выжидая, что будет. И ночью после прихода смолян сам Оклада со своей дружиной сделал вылазку и напал на пришельцев. Состоялась битва среди метели, когда никто почти не знал, где враг, а где свои, но к утру в городце были уже смоляне. Где Оклада, на тот час никто не знал, но само его исчезновение означало скорее всего гибель. Тогда Трескун пустился дальше и добрался аж до Доброхотина, надеясь, что на саму Угру с Жижалы князь Зимобор не пойдет.

Но Лютомер не спешил разделить эти надежды.

Ратиславичи и старейшины Доброхотина проговорили до полуночи. На счастье Замили и Толиги, их родичи были слишком заняты мыслями о грозящем столкновении со смолянами, чтобы много думать о бегстве Замили из Ратиславля и даже о нынешнем укрытии Хвалиса. Самое важное, что все хотели бы знать: по праву ли Зимобор Велеборович называет себя князем днепровских кривичей? Посланные в конце весны из Ратиславля братья Хотеновичи в начале зимы вернулись: они виделись в Смолянске с новой княгиней, и она заверила, что все пойдет по-старому. Обещала зимой прислать посольство. А вместо этого явился ее брат, которого в Смолянске считали пропавшим бесследно. Каким образом княгиня Избрана потеряла власть и куда делась? По закону ли брат ей наследовал? Если Зимобор не признан смолянами и воюет с сестрой, то его появление здесь – тот же разбойничий набег, попытка ограбить свою соперницу Избрану и усилиться за счет принадлежащей ей дани.

И что в этом случае делать им, угрянам? На чью сторону встать? Если Зимобор взимает дань не по праву, то молодец Оклада, воспротивившийся незаконным поборам. А если Зимобор признан смолянами и лишь по каким-то причинам явился за данью сам – тогда непокорство Оклады могло ввергнуть все племя угрян в напрасную войну. Лютомер даже на миг пожалел, что Лютава так и не вышла за Бранемера дешнянского: у них был бы союзник в лице еще одного младшего кривичского князя, и хотя бы сестра находилась сейчас в безопасности.

– И если Зимобор – не законный нам князь, то и дани незаконной мы давать не станем, – объявил наконец Лютомер уже глухой ночью, когда все охрипли от споров и у всех звенело в ушах. – Тогда будем свое войско собирать. Но прежде… я сам с моей стаей вперед пойду. Хоть погляжу на это войско смолянское, расспрошу людей. А ты, Держигость, разошли людей куда сможешь, пусть мужики готовятся и зова моего ждут.

Вторая обчина была еще свободна, и дружина гощенья заселилась туда. Пока бояре и старейшины обсуждали дела, тут протопили очаги, теперь дым вышел, но крупные камни продолжали источать тепло. Лишние столы убрали, на освободившееся место постелили лапник, кошмы, овчины.

Несмотря на усталость, волнение не давало Лютаве заснуть. Завтра до рассвета стая должна была выступить вперед налегке, без обоза, и она собиралась с побратимами. Но для нее то, что ждало впереди, значило куда больше, чем для всех.

– Это может быть он! – шептала она Лютомеру, прижимаясь к нему под медвединой, когда бойники вокруг уже посапывали во сне. – Смотри, если он пришел воевать… или мы все-таки с ним помиримся… или он потребует невесту, как всегда требуют от младшего племени…

– Или он возьмет тебя в полон, – мрачно закончил Лютомер.

Оборот дела и впрямь мог привести к заключению между смолянскими и угрянскими князьями нового брачного союза – причем несколькими разными путями.

– Очень меня тревожит, какие мары унесли этого песьего Хвалиса, – с досадой продолжал Лютомер. О непутевом сводном брате он вновь вспомнил только сейчас. – Уж не там ли он – не у смолян ли?

– Тогда Замилька побежала бы туда, а не сюда! А если он там, то как бы Мирушку вперед меня за Зимобора не сосватали! – обеспокоилась Лютава.

– Он согласится, только если слепой, – утешил ее брат. – Зачем мне слепой зять!

– Но это же в Смолянск! – шепотом возмущалась Лютава. – Так далеко! Я не хочу жить у смолян! Я хочу остаться где-нибудь поблизости от тебя! Я всегда думала, что так и будет!

Она и правда надеялась, что грядущее замужество не слишком далеко уведет ее от брата, хотя трудно было представить, что загадочный жених найдется где-то в ближайших к Ратиславлю селениях, – там ведь она со всеми знакома! Ей ли было не знать, что исполнение долга перед предками нечасто сочетается с нашими желаниями, – но человеку свойственно надеяться на лучшее даже вопреки рассудку.

Уже лет шесть – с тех пор как узнала о своем необычном жребии, – Лютава с нетерпением ждала встречи с женихом, но теперь, когда он оказался почти в двух шагах, вдруг испугалась перемен, которые перевернут всю ее привычную жизнь. Один раз она уже переживала примерно это же – когда ехала к Бранемеру на Десну, – но тогда предчувствия обманули. Однако Лютава не могла надеяться, что и второй раз выйдет так же! Ведь Радомир сказал ей, что она увидит жениха уже скоро, и вот – молодой смолянский князь, самый что ни есть подходящий жених, едет ей навстречу!

– Вот мы не понимаем, зачем он сюда идет с полюдьем, – продолжала она, – а он за мной идет! Может, ему тоже дух какой велел… или волхвы предсказали, или мать вещий сон увидала. Ты не знаешь, он ведь не женат?

– Я не слышал. Но я вовсе о нем ничего почти не слышал! Я думаю, идет он сюда, потому что с сестрой воюет – или воевал, – и ему добра нажить надо поскорее. Вот и не ждет, пока мы сами привезем.

– Или знает, что мы не ему дань повезем, потому что он не настоящий князь.

– Но он может оказаться настоящим твоим женихом.

Лютава помолчала. Да, Радомир никогда не говорил, что ее жених непременно будет каким-то князем. Достаточно, чтобы он принадлежал к древнему роду и хорошо знал своих предков.

Воображение мигом нарисовало ей княжьего сына – изгнанника, который ищет себе доли в чужом краю и женится на дочери тамошнего князя… Может быть, он и на ссору пошел только ради того, чтобы потом помириться и скрепить мир свадьбой!

В том сказании, где брат и сестра жили вдвоем в лесной избушке, случилось именно так. Однажды, когда брат был на лову, в дверь постучал заплутавший чужак…

Вот только уступать чужаку Вершинин стол, как это бывает в сказании, никто не собирался. У князя угрянского не только дочь – у него довольно сыновей. Даже больше, чем хотелось бы!

– Пусть это уже окажется он! – Лютомер повернулся и обнял ее с отчаянием перед потерей. – Хватит отодвигать неизбежное, мы только мучаем себя. Иди к нему. Поживи с ним, сколько нужно. А нужно-то меньше полугода. Когда ребенок зашевелится – Радомир сам позаботится, чтобы это случилось поскорее! – дух войдет в него, и твой плен окончится. Радомир выйдет из Нави в Явь и утратит власть над тобой. Он перестанет быть твоим духом-покровителем и станет твоим ребенком, понимаешь? Ты будешь владеть и повелевать им, а не он тобой!

Лютава замерла, пораженная этой мыслью. А ведь правда. На пятом месяце всякий плод в материнской утробе обретает дух. И когда Радомир вселится в тельце ее еще не рожденного ребенка, свое могущество обитателя Нави он утратит. И она из пленницы станет его полной госпожой, как всякая мать над своим чадом.

– А когда он родится, мы станем свободными, – тихо продолжал Лютомер. – Мы вырастим его вдвоем, ты и я. Как в древности, когда никто не знал своего отца и знать не хотел. И если у меня не будет жены, твой новый Радомир и станет моим наследником. Это нравится тебе, да?

Последние его слова обращены были не к Лютаве – он смотрел в темноту, будто надеялся встретить взгляд пары глаз, пылающих углями Огненной реки…

* * *

Дальше идти по реке было бы неосторожно, и стая двинулась на лыжах через лес. Дорогу им показывал Родима – четырнадцатилетний сын самого Держигостя. Вихрастый подросток отлично знал все тропки и прогалины в ближайшей округе Доброхотина и много раз бывал в Селиборле – последнем городце на Угре перед устьем Жижалы. С тамошним боярином Держигость ожидаемо был в родстве.

Но дошли они только до Ревуновой веси – скорее заимки из двух дворов, что стояла на ручье чуть поодаль от русла Угры. Предусмотрительный Родима завернул сюда, и оказалось, не зря: Селиборль уже был занят смолянской дружиной. Смоляне все же пошли на Угру.

– Что, битва была? – спросил Лютомер у хозяев.

– Не слышно, – покачал головой Ревун, старый ловец, живший тут с двумя женатыми сыновьями. – Тихо все. Боярин биться не стал, как друзей смолян принял.

– И что там теперь?

– Стоит дружина в Селиборле, по людям ходит, дань берет.

– У вас были?

– У нас были. Две лисы отдал, чего еще с меня взять?

– А полон из Верховражья с ними есть? – спросила Лютава. Она думала о детях Замили, которые вполне могли оказаться в плену у смолян.

– Слышно, что есть, но немного. Парни да девки.

– А кто? Чьи?

– Того не ведаем.

Бойники переглянулись. Было ясно, что узнать больше они могут только в самом Селиборле.

– А что, старче, вы бываете там? – спросил Чащоба у Ревуна.

– Чего мне там бывать?

– А люди бывают? Смоляне зла не чинят? Или хватают всех?

– Из Селиборля люди бежали? – спросил Лютомер.

– Не слышно, чтобы бежали. Как жили, так и живут.

– Надо хоть в селище зайти, – предложил Дедила. – Давай я пойду, погляжу. Не разберут смоляне, тамошний я или чужой.

– А почему это ты? – возразил Хортомил.

Бойники загомонили: многим хотелось пойти.

– Я пойду! – Вперед шагнула Лютава.

Кое-кто засмеялся, приняв это за шутку. Но она не шутила.

– Я сама должна на него посмотреть, – продолжала она, обращаясь к брату. – Все равно мне судьба… так чего тянуть?

Лютомер перевел взгляд на Родиму:

– Проводишь?

Он не слишком боялся за сестру: если боярин Даровой принимает смолянского князя как друга, то едва ли тот станет ссориться из-за первой встречной девки, да и Лютава не беззащитна. Зато Лютомер понимал, как не терпится ей поскорее увидеть Зимобора и понять: он ли ее жених? И сам Лютомер хотел это знать не менее ее самой. Ведь как Лютава много лет жила в ожидании своей судьбы, так и он ждал встречи с тем человеком, который заберет у него самую дорогую для него женщину. Лютомер подумал, не пойти ли с ней самому, но отказался от этой мысли: он, мужчина столь необычного вида, неизбежно привлечет лишнее внимание.

И Лютава отправилась дальше вдвоем с Родимой. Шагая на лыжах по руслу реки к Селиборлю, чьи дымы уже виднелись над перелеском, она ощущала лишь волнение и нетерпение. Неужели это случится – еще до ночи она увидит своего будущего мужа?

Впервые она задалась вопросом, как сумеет его узнать. Он должен быть похож на Радомира – ведь однажды, минувшей осенью в избе ведуньи Лесавы, он явился ей в своем прежнем человеческом облике. Или нет?

А может, он сам ее узнает? Может, он и пустился в этот путь, чтобы найти свою неведомую невесту? Ведь сколько есть сказаний, как витязь идет на край света за обещанной суженой!

Селиборль выглядел почти как обычно: в селище никакого беспорядка, ворота вала открыты. Лишь вдоль реки стояло множество распряженных саней, которым не нашлось места в городце. Сани были нагружены мешками, возле них прохаживались сторожа, горело с десяток костров. В селище все было спокойно: женщины несли воду с проруби, мужики кололи дрова, дети играли и катались с горки у реки. У множества пробитых во льду лунок сидели рыбаки.

– Куда пойдем? – спросил Родима, когда они приблизились к крайним дворам. – Можно к дядьке Осеннику заглянуть, вон его изба. Или сразу к боярину пойдем?

– Давай у дядьки лыжи оставим. И пойдем к боярину. Смолянский князь ведь у него пристал небось?

– Как водится, – важно согласился Родима.

Они отвязали лыжи и воткнули в снег под стеной избы. Попадавшиеся навстречу жители Селиборля отвечали на поклоны Родимы, с любопытством глядя на Лютаву. Мало того, что никто тут ее не знал: волчий кожух мехом наружу сразу давал понять, что гостья явилась необычная.

Сам боярин Даровой, старейшина Селиборля, жил в городце. Городец вырос из святилища, поэтому от берега его отделял лишь невысокий вал, оборонять который и не было никакой возможности. Вместо частокола, как в Верховражье, там имелись лишь места для священных костров. Внутри стояли длинные обчины, а на конце мыса раскинулся двор Даровоя. Туда Родима и повел Лютаву.

На площадке городца не оставалось свободного места: здесь тоже все было забито санями и лошадьми, стоявшими прямо под открытым небом. Тоже горели три-четыре костра, возле них сидели на санях или прохаживались смоляне – выговор их несколько отличался от угрянского. Ничего опасного или враждебного в них не было – если не считать невольной тревоги, которую само по себе внушает множество неведомых чужих людей, но к этому Лютава за свои долгие странствия и жизнь то среди вятичей, то среди дешнян уже притерпелась.

Ее появление сразу заметили: отроки и мужики оборачивались, толкали друг друга, показывали на нее. Иные что-то весело выкрикивали. Лютава отвечала на приветствия кивками, дружелюбно улыбаясь, но сердце ее от волнения билось так, будто сейчас оторвется. Стараясь выглядеть спокойной, она скользила взглядом по незнакомым лицам, всякий миг ожидая увидеть… его, того, кто будет не таким, как все, и в ком она сразу узнает своего будущего мужа.

По пути до боярского двора никого такого ей не попалось. Родима привел ее в самую большую избу, где челядь молола муку, девки перебирали что-то в решете, а у печи хлопотала невысокая, немолодая, полная женщина с красным лицом и красными руками.

– Стрыйка Долгуша! – окликнул ее Родима. – День добрый!

На его голос женщина обернулась, и Лютава увидела на ее очелье полоску красного шелка и два серебряных кольца по бокам – похоже, это была хозяйка.

– Это боярыня здешняя, а моего отца старшая сестра, – пояснил Родима. – Гляди, кого я привел!

Боярыня двинулась им навстречу, и Лютава поклонилась:

– Будь жива, матушка!

– Сказать? – Родима покосился на нее, потом наклонился к хозяйке: – Это князя Вершины дочь, из Ратиславля, князя Лютомера сестра. Пришла поглядеть, как вы тут, не обижают ли смоляне.

– Помню княжича Лютомера, – кивнула боярыня, с любопытством оглядывая Лютаву. – Где ж он сам?

– Неподалеку, – улыбнулась Лютава. – Послал меня посмотреть, как тут у вас дела. Где хозяин? Где сам князь смолянский?

– По весям поехали. Решили постоять у нас деньков несколько.

– Не обижают?

– Добрый человек князь Зимобор, приветливый. Уважительный такой.

– Так он в отъезде? – Лютава ощутила разочарование. – Скоро вернется?

– Да к ночи воротятся. Отдохни пока. Голодны? У меня теперь пир горой днем и ночью, во всякое время.

– Спасибо, матушка. А вот еще скажи: слышали мы, смоляне из Верховражья полон привезли. Девок и отроков. Где они?

– Отроки в обчине, со смолянами. А девка одна.

– Кто? – Лютава помнила, что смоляне захватили вместе со всеми жителями Верховражья и ее сестру Амиру. – Как ее зовут? Какова собой?

– О боги, да вон она, – боярыня Долгуша обернулась и показала на лавку, где сидели девушки. – Игрелька, Окладина дочь. Вон, кудрявая.

Окладина дочь! Лютава подошла. Среди молоденьких белобрысых дочек самой Долгуши сидела одна, непохожая на них: с кудрявыми русыми волосами, в явно чужой рубашке, слишком для нее широкой, и несколько замаранной вздевалке из белой шерсти, пережившей превратности пути. Ради недавнего сиротства она носила одежду швами наружу, не имея при себе настоящей «горевой сряды».

– Вот она, Игрелька Окладина, – указал на девушку Родима. – Я ее видал. Еще летошный год отец хотел ее мне сватать, да Оклада не отдал. Теперь вон смолянам досталась.

Он хмыкнул, а Игрелька, сверкнув на отрока сердитым взглядом, показала язык.

– Не дразни ее. – Лютава взяла отрока за плечо. – Нам потолковать надо. У бедной девки горе большое – сиротой осталась.

Она села рядом и взяла Игрельку за руку.

– Не бойся, девушка. Может, я твоим бедам помогу. Что, сгинул отец твой?

– А ты кто? – Игрелька с подозрением посмотрела на ее волчий кожух.

– Я сестра княжича Хвалислава. Ты ведь знаешь его?

– Еще бы не знать! – Лицо девушки скривилось, будто она собирается плакать. – Еще бы мне жениха моего не знать! Вот ведь горемычная я! Отца лишилась, сирота я теперь горькая, от матушки родной увезли в даль далекую! Сулила мне судьба княгиней стать – а теперь везут в Смолянск полонянкой! Ой, матушка, чем я судьбу прогневила, за что мне такое горе-злочастье Рожаницы напряли!

Лютава слушала в полном изумлении. Жениха? Стать княгиней? Но, постепенно расспрашивая, выяснила всю повесть поразительных приключений Игрельки.

Началось все с приезда в Верховражье княжича Хвалислава. Он и сам по себе Игрельке понравился – был хорош собой и так не похож на остальных парней. Потом явилась его мать, «княгиня Замила», как ее, к недоумению Лютавы, называла девушка, и заверила: князь Вершина болен и вот-вот назовет Хвалиса своим преемником. И тогда Оклада решил обручить дочь с Хвалисом, не шутя надеясь увидеть ее угрянской княгиней.

Слушая, Лютава изо всех сил старалась не выдать своего изумления. О том, что у Вершины есть другой сын – Лютомер, превосходящий Хвалиса и годами, и знатностью материнского рода, Игрелька, похоже, вовсе и не знала. Да разве веселую девушку занимали эти скучные мелочи? На то родители есть, чтобы думать. Поэтому и Лютавы она нисколько не боялась и не считала своим врагом.

Перед свадьбой мать снарядила Игрельку в Макошино святилище – принести жертвы, а оттуда отпустила к родичам в Занозино село. Занозино стояло ближе к верховьям Жижалы, и туда смолянская дружина нагрянула, как гром с ясного неба. Старейшины платить дань не пожелали, ссылаясь на бедность и неурожаи, и тогда князь Зимобор решил взять свое полоном. Его отроки разбежались по селу, ловя девок и молодых парней, и в число их добычи попала Игрелька. Но никто не знал, кто она такая, никому из смолян и в мысли не всходило, что у них в руках – будущая угрянская княгиня!

На деле занозинцы были не так бедны, как на словах, и тут же принялись шарить в закромах, отыскивая, чем выкупить своих плененных детей. В тот же день выкупили всех, кроме Игрельки. Ее одну привезли в Верховражье, где и выяснили, кто она такая.

Но Игрелька была не робкого десятка и не покладистого нрава. Первой же ночью, которую смолянская дружина провела в селище Верховражья, она сбежала через собачий лаз под тыном и устремилась по Угре к тому самому святилищу Макоши, куда ездила с жертвами. Ночь была ясной, дорогу она знала, да и заблудиться на реке нельзя. Бежать было не больше двух поприщ, так что побег ее был не таким уж безрассудным. Пропажу юной полонянки вскоре обнаружили, смоляне устремились в погоню, но она все же успела, уже у них на глазах, пробежать за валы святилища – и очутилась в священном месте, под покровительством богинь, не доступная ни для какого принуждения.

Затаив дыхание, Лютава слушала, что было дальше. Князь Зимобор явился в святилище один, без дружины, и попытался уговорить местных жриц, во главе со старухой Крутицей – Игрелькиной двоюродной бабкой, – выдать ему беглянку. И ему это удалось!

– Он, видать, колдун какой, – угрюмо рассказывала Игрелька, за последние дни растерявшая свой игривый задор и беспечность. – Я и не поняла, что он им сказал. Вовсе ничего не говорил. Какое-то зелие у него при себе наговоренное – вроде венок, засохший, а как достал – по всей избе такой дух травы-молодильника, будто цветы рядом цветут. Положил на стол. Он молчит, и бабки молчат. А потом Крутица говорит: ну, коли так, забирай девку. Меня то есть.

Лютава невольно приоткрыла рот от изумления и волнения. Ей было трудно дышать. Все сходится – это он! Она не могла распознать по рассказу Игрельки, что за ворожбой владеет смолянский князь, но, судя по всему, у него есть какой-то сильный дух-покровитель. Как у нее самой, у Лютавы! А значит, этот дух и привел Зимобора сюда. Чтобы помочь ее отыскать.

Но, договорившись с Крутицей, Зимобор не стал забирать Игрельку из святилища, а позволил ей жить там, пока он не завершил все свои дела в Верховражье. А потом увез с собой. Однако, не будучи женатым, не пожелал взять ее себе, а собирался выдать за кого-то из своих соратников в дружине.

– Ранослав, сын… чей-то там, – выговаривая имя нового жениха, Игрелька морщилась, будто держа во рту что-то невкусное. – Вот что мне теперь удельницы напряли на кривое веретено! Полагалось мне княгиней стать, а стану… Ох, где же мой Хвалислав! – В голосе ее зазвучали слезы, поползли по щекам. – Если бы только узнал он обо мне…

– Да где же его искать? – Лютава сжала ее руку и наклонилась ближе. – Неужели ты не знаешь? Я пойду найду его и расскажу, что его невесту любимую чужие люди в полон взяли и увозят в даль далекую. У него дружина есть – он придет да вызволит тебя!

– Думаешь, вызволит? – Игрелька утерла слезы и с надеждой посмотрела на нее.

– Само собой! Неужели он уехал, а куда, не сказал?

– Я слышала, хотел по верхней Угре и притокам проехать, людей собрать, – неуверенно ответила Игрелька.

– На Угре его нет. Мы там ехали – не встречали и не слышали. На Гордоте не знают про него… туда он бы не успел добраться. На Волосте разве что?

– Может, там, – вздохнула Игрелька. – Если бы только вызволил он меня… Ты можешь его найти?

– Я найду! – уверенно пообещала Лютава. Шустрого брата, который успел по всей верхней Угре объявить себя будущим князем, обязательно нужно было найти! – Передашь ему знак какой-нибудь?

– Знак?

– Ну, платочек… перстенек… чтобы он видел, что я встречала тебя и просьбу твою передаю.

– Только и есть у меня от него, – Игрелька показала хазарский серебряный перстень с огненно-рыжим самоцветным камнем. Лютава узнала его: прежде не раз видела на руке Замили. – При обручении подарил мне.

– Отдай, я ему передам.

Игрелька вздохнула: расставаться с дорогим перстнем было жаль. Но уж очень ей не хотелось уезжать в Смолянскую землю и выходить там за какого-то Ранослава. Поколебавшись, она стянула перстень и вложила в руку Лютавы; та повесила его на ремешок своего ожерелья.

На Волосте! Там Хвалис тоже не появлялся, иначе Держигость знал бы об этом, а от него – и Замиля. Похоже, искать Хвалиса надо где-то в лесных весях между Жижалой и Волостой. Не зря же и мать Хвалиса устремилась именно туда!

В это время снаружи послышался шум, кто-то из челяди заглянул в избу и крикнул: «Приехали!» Боярыня Долгуша засуетилась, позвала девок, на стол потащили горшки, блюда и кринки.

– Приехали! – снова наморщив нос, повторила Игрелька.

А в избу уже с шумом и говором входили несколько мужчин. О боги! За этой беседой Лютава совсем забыла о князе Зимоборе…

Она хотела было спросить, который из них, но догадалась сама. Пожилой длиннобородый мужчина с обширной лысиной, обнаружившейся под снятой шапкой, конечно, боярин Даровой; вот и Долгуша поклонилась ему: «Будь жив, отец», как всегда говорят матери семейства мужьям. За ним шел здоровенный, как медведь, мужчина помоложе, заросший темной бородой, с рябоватым лицом и высоким выпуклым лбом, говорившим об уме и упрямстве; но у этого вид был слишком угрюмый, о нем Долгуша не могла бы сказать «добрый, приветливый и уважительный». Третий был стройный парень со смуглым лицом, а вот четвертый…

– Ну, что, как моя беглянка? – послышался молодой веселый голос, и Игрелька неохотно встала. – Не сбежала опять?

Тот, что шел последним, с любопытством глянул на новое для него лицо в Селиборле.

– Здравствуй, князь Зимобор, – сказала Лютава в тот самый миг.

Годами он был, пожалуй, ровесником Лютомера или на год-два помоложе. Весь его облик дышал бодростью и здоровьем: даже в полутьме избы был виден яркий с мороза румянец на щеках, блеск карих глаз и русых с рыжиной кудрей. Округлое лицо можно было смело назвать красивым; горбинка на носу, явно оставшаяся после перелома, ничуть его не портила, а даже подчеркивала удаль. Но главное, это лицо источало оживленное дружелюбие ко всем вокруг; с первого взгляда на него казалось, что он явился в эту даль ради встречи с тобой и теперь очень рад тебя видеть! Лютава ни разу в жизни не встречала человека, способного с первого мгновения внушать любовь к себе безо всяких, казалось бы, усилий с его стороны. Это было похоже на колдовство, приворотные чары, а между тем никаких чар она на нем не чуяла.

– О! – Красавец тоже был удивлен встречей и вглядывался в Лютаву с напряженным вниманием, будто пытался сообразить, знакомы ли они. – Не сбежала… а еще подружку привела. Ты откуда, красавица? Ты разве здешняя? Я не видел тебя.

– Я не здешняя. – Лютава улыбнулась. Внутри ее творилось нечто странное: она как будто стала огромной, как бездна, но эту бездну стремительно заливало солнечным теплом. – Повидаться пришла.

– С кем же? – Зимобор подошел к ней ближе, явно радуясь знакомству.

– С тобой, князь Зимобор, – ответила Лютава, будто иного ответа не могло и быть. – Удивил ты нас. Никогда к нам на Угру не ходил, а тут вдруг явился.

– Так ведь прежде князем кривичей днепровских был мой отец, Велебор. А теперь я. Надо же мне свою землю обойти, людей посмотреть, себя показать.

– И как тебе наши люди?

– Хороши! – искренне ответил он. – Нигде лучше не сыскать!

– Оттого и подружку мою с собой забрал? – Лютава кивнула на Игрельку. – Она ведь здесь была просватана, а ты ее увозишь за высокие горы, за быстрые реки.

– А хочешь, и тебя возьмем, – улыбнулся Зимобор, но в этом было приглашение, а не угроза. – У меня в дружине женихов много, на всех девиц угрянских хватит. Вон хоть Красовита взять, воеводу моего, – он кивнул на мрачного мужика с рябоватым лицом. – И родом знатен, и отважен, витязь хоть куда.

Мрачный мужик насмешливо фыркнул, а вперед выскочил рослый, стройный парень, в лице которого угадывалось что-то степняцкое, хазарское:

– А то еще я! Я готов!

– Нет, княже, – Лютава покачала головой. – За воевод и отроков не отдадут меня родичи. Разве что ты сам посватаешься.

От гулкого стука сердца, отдающегося в ушах, она сама едва слышала, что сказала. Она искала в Зимоборе какой-нибудь тайный знак – как в сказании, руки по локоть в золоте, ноги по колено в серебре! – дабы точно знать, что это он, ее суженый. Но ничего такого в нем не было, парень как парень, хоть и всем взял. Ни звезды во лбу, ни месяца в затылке… и в то же время она не смогла бы и нарочно придумать жениха краше и приветливее. Скажи он ей сейчас: «Да, это я!» – она поблагодарила бы чуров и подала ему руку.

– У меня уже есть невеста, – сказал он, и это был почти тот ответ, которого Лютава ждала.

Ведь и она уже шесть лет знала, что у нее есть жених.

– Где же она?

– Я не знаю, – сказал он, и это было будто эхо разговоров, которые Лютава мысленно вела со своим неведомым женихом все эти шесть лет. – Хожу вот, ищу.

– Думаешь у нас тут найти?

– А вдруг повезет?

– Может быть, – многозначительно ответила Лютава.

Они смотрели в глаза друг другу; Лютава едва дышала от волнения, но и Зимобор явно был растревожен этой встречей. В глазах его отражалось напряженное внимание, будто он вдруг заподозрил, что все куда сложнее, чем казалось.

Или он тоже ищет звезду у нее во лбу? Ожидал встретить голубоглазую деву, с румянцем, будто заря, и волосами будто из солнечных лучей, а теперь не может узнать ее в волхве, покрытой волчьей шкурой?

От этой мысли Лютаве стало смешно. Похоже, Зимоборов дух-покровитель так же водит его в тумане, как Радомир – ее: по невесту послал, а куда – не сказал.

Видя, что она смеется, Зимобор охотно засмеялся тоже, и ей стало легче.

– Пора мне, – выговорила Лютава, очень боясь, что кто-нибудь ее спросит о причине хохота. – Увидимся еще, княже. Как поедешь мимо – заходи в гости.

– Где же ты живешь? – Зимобор взял ее за руку, будто хотел задержать.

– Вниз по Угре. – Лютава отняла руку. – Не минуешь нас. А если что, мы встречать вышлем.

И выбежала наружу, быстро поклонившись Даровою и его боярыне.

Родима околачивался возле избы, ожидая ее. Лютава проскользнула мимо и кивнула ему на ходу. Пробравшись через двор – теперь здесь стало еще теснее, так как вернулась ездившая с Зимобором часть дружины, – они вскоре оказались в селище, где возле Осенникова тына дожидались их лыжи. Смоляне смотрели им вслед. Но уже вечерело, и вскоре две проворные фигурки на лыжах канули в снеговую тьму.

* * *

Всю дорогу Лютава бежала как могла быстро, будто за ней гнались. Она не боялась, что кто-то станет ее преследовать, но от кипевшего в крови возбуждения хотелось не просто бежать, а лететь. Теперь и впрямь случилось нечто, что изменит всю ее жизнь, и ее терзали одновременно жажда будущего, прихода которого она так долго ждала, и нежелание расставаться с прошлым. Ее властно тянуло в две стороны, и она неслась, будто метель, стараясь убежать от этого разлада.

Уже настолько стемнело, что без Родимы Лютаве нелегко было бы найти Ревунову заимку. Там никто не спал, ожидая ее; едва они приблизились, как дверь избенки открылась и ей навстречу вышел Лютомер. С хохотом она бросилась ему на шею, но чуть не упала, запутавшись в лыжах, и уцепилась за него. Лютомер поднял ее, оторвал от земли и крепко прижал к себе, будто не надеялся больше увидеть. И только потом поставил, присел рядом и стал отвязывать лыжи с ее черевьев.

Когда ее привели в избу, отогрели и напоили горячим отваром хвои с земляничным листом, Лютава наконец смогла хоть что-то рассказать. И сама поразилась: как много впечатлений она вынесла из своего похода в Селиборль и как мало сведений! Она повидала князя Зимобора и убедилась, что он хороший человек… ей так показалось. Она могла подробно описать его внешность и повадку, но не выяснила ничего, что было действительно важно: по праву ли он называет себя князем днепровских кривичей, как разобрался со своей сестрой Избраной и куда она делась, зачем собирает дань сам? На уме у Лютавы было лишь то, что Зимобор, подобно ей, ищет свою судьбу и что ей очень нравится такая судьба, какую он воплощает. Собственно, за этим она и ходила. Его облик, речь, взгляд переполняли ее мысли, не оставив места ни для чего другого.

– Это он! – твердила она. – Я знаю, это он!

– Ладно, давай спать! – велел Лютомер, послушав ее довольно бессвязные восклицания. – Завтра до зари пойдем назад в Доброхотин, а там, пожалуй, мы с Богоней сами с Зимобором повидаемся.

– Хвалис-то хоть у него? – спросил Чащоба.

– Нет. Там никто про него не знает… кажется. Зато я видела его невесту! – вспомнила Лютава.

– Чью?

– Да Хвалиса!

Наконец-то она сумела поведать нечто стоящее: насчет Игрельки. Даже показала перстень Замили.

– О боги! – Лютомер прижал ладонь ко лбу. – Вот почему Оклада так расхрабрился! Он себя видел уже тестем угрянского князя! Нет, не будет мне покоя, пока я этого зайца не выловлю! Да, а Мирушу ты видела? Она тоже там?

Но, посмотрев на сестру, Лютомер обнаружил, что она уже спит…