Примечание
Большинство единиц измерения – расстояния, времени, массы и т. п. – переведена в понятные нам земные.
Вступление
Сознание отказывалось сосредотачиваться на происходящем. Разноцветные пятна, путающиеся мысли. Внутренности скручивало в животе, будто они уже оторвались и сейчас вращались по инерции, как чай в кружке после размешивания.
А в ушах ревела кровь. И, хотя расшифровка звука поступала в мозг не через барабанные перепонки, а через нейрошунт, сквозь этот рев с трудом пробивались голосовые сообщения интеллект-систем корабля и крики диспетчера станции.
Маркер катастрофически близкой планеты, центральная звезда этой системы, остальные звезды, маркер орбитальной станции и четыре маркера аварийных кораблей-роботов, на полной скорости несущихся сейчас к нему, но все еще находящихся где-то в середине пути. Все это сейчас резво проворачивалось перед экранами грузовика огромным колесом – тяжеловоз крутился в пространстве совершенно неприличным для воспитанного космического корабля образом.
Четыре минуты назад какой-то урод на юркой яхте выскочил всего в сорока километрах от грузовика. Полыхнули оранжевыми зарницами транспаранты-предупреждения. Искин, взвыв женским голосом, мгновенно дорисовал симуляцию практически лобового столкновения двух космических кораблей, только что перешедших в нормальную метрику.
Но было уже слишком поздно. Как обычно.
Одно утешало – уроду досталось «на орехи» куда сильнее: небольшая гоночная яхта вошла в остаточное поле измененных метрик трехмегатонной махины рудовоза, только-только оказавшегося в нормальном пространстве. Три с половиной миллиона тонн покоя! С измененными метриками после только что завершившегося гиперперехода! А учитывая, что урод и сам был только-только «оттуда» – получилось совсем весело.
Поля с разными метриками сцепились и очень тепло «поздоровались» – пространство дрогнуло и исказилось в объеме, отдаленно напоминающем огромную хитровыкрученную рюмку без ножки. Рюмка из мягкого желе диаметром полсотни километров. Разумеется – полсотни километров нормального пространства, а сколько там было километров, метров или даже сантиметров субъективного – одним звезда известно). о всяком случае, пространство внутри «рюмки» дрожало очень похоже.
Почему именно «рюмка»? А это уже вопрос к топологам, изучающим старшие метрики.
Спустя мгновение: грузовик крутится юлой уже в половине гигаметра от точки столкновения, а яхта, тоже кувыркаясь, медленно летит куда-то прочь и от места аварии, и от планеты. В отличие от грузовика, несущегося в противоположную строну. Грузовик, кстати, летит точнехонько к планете.
И к орбитальной станции на ее орбите.
– Сука! – Кричал он сразу после «столкновения», не слыша собственного голоса. – Первая моя разгрузка! Первая разгрузка! И так мне все обосрать! Выживешь – сам тебя прибью, сука!
Думал, что кричал. На самом деле – сипло хрипел, с трудом шевеля губами. Но системам корабля это было неважно – они исправно записывали все, что происходило на мостике.
Голос диспетчера станции пробился сквозь грохот в ушах. В женском голосе была неприкытая паника. Чистая и неподдельная. Женщние-диспетчеру было от чего паниковать – ИС станции уже построил траекторию движения грузовика. Получалось… очень грустно и неутешительно.
– Борт Лиош-9511, немедленно измените курс! Вы идете прямо на нас! Девяносто пять – одиннадцать! Дайте доступ для внешнего управления! Стандартная сигнатура из вашего профиля не проходит!
Он не ответил. Во-первых, отвечать на внешние запросы – исключительно в компетенции капитана, во-вторых, у практиканта нет ни доступа к управлению, ни капитанского мастер-пароля – он практикант, существо бесправное и бесполезное – иногда дают за управление подержаться… и то – под надзором взрослых и опытных.
Зато он оценил переданную со станции симуляцию траектории. Траектория неуправляемого движения рудовоза вела точно в центр сектора синтеза заправки топливом маневровых двигателей. Так что – да – было от чего паниковать диспетчеру станции. Если произойдет столкновение и реакция синтезируемого и хранящегося там топлива, от станции не останется даже обломков. Одна пыль. Космическая.
– Да ты у нас просто снайпер, подружка! – Тихо прошептал он.
Состояние было, как у пьяного. А что у трезвого на уме, то… Наверняка, это слишком умный скафандр впрыснули какой-нибудь препарат, наконец-то проанализировав плачевное состояние человеческого организма, пережеванного разнонаправленными перегрузками в момент столкновения и выплюнотого за ненадобностью.
Грохот крови в ушах стих. Это уже был не грохот, а шум. Перед взором тоже прояснилось. Не до конца, но уже что-то. Так что нельзя сказать, что усилия систем скафандра пропали зря.
– Пилот. Рекомендую смену курса!
Замигавший перед глазами маркер показывал, что интеллект-система корабля почему-то обращается именно к нему. Но почему «пилот»?
Вопрос он, видимо, задал вслух, так как система любезно пояснила:
– Сейчас на борту нет других дееспособных членов экипажа, способных к управлению кораблем и к принятию решений… пилот. Согласно регламенту за номером… вы назначаетесь мастер-пилотом с временными полномочиями капитана судна!
Что?! Он, разумеется, не поверил и включил трансляцию с камер ходового мостика – он сейчас не видел своими глазами, хоть и находился на мостике – в глазные нервы трансляция от систем корабля тоже шла через нейрошунт. Поэтому он не мог просто поднять голову и осмотреться.
Посмотрел через камеры и тут же от них отключился. Потому что нет ничего интересного в залитом кровью ложементе капитана Хомора (тела не было – видимо, внутренняя транспортная система уже утащила его в медблок, руководствуясь таблицей приоритетов спасения).
И в теле штурмана Земана нет ничего любопытного. С выгнутой под неестественным углом шеей штурман совсем не красил строгое внутреннее убранство мостика. И почему-то штурман лежал не в их с практикантом ложемент-спарке, а висел в невесомости у самой створки входного тамбура.
Техник Коба (он же – Кабанчик) отсутствовал, но раз интеллект-система повысила в звании только его, практиканта, о судьбе Кабанчика остается только сожалеть… Да и по стыковочному регламенту техник должен находиться рядом с машинным отделением, а не в ходовой рубке. Ну, хоть в чем-то регламент на «Лиоше» соблюдался!
– Пилот, необходима смена курса! По информации от диспетчера станции «Видари-семнадцать», наш курс ведет к столкновению со станцией! Мощности защитных полей недостаточно, чтобы выдержать столкновение!
– Ну, так смени!
– Не могу, пилот! Система позиционирования не отвечает на тесты, масс-детекторы неисправны – из-за этого интеллект-управление двигателями невозможно! До перевода системы позиционирования в режим получения информации по видеоканалу – сто восемьдесят секунд – вышли из строя шесть из семи интеллектуальных ядер. Запрос на внешнее управление со стороны станции «Видари-семнадцать» отвергнут из-за отсутствия мастер-пароля.
Б…ть! Или б…дь? Как правильно, кстати?
Он не знал, у кого брали голос для озвучивания интеллект-системы, но эта неизвестная женщина с мягким проникновенным голосом всегда представлялась ему грациозной ослепительно красивой дамой, имеющей некоторое внешнее сходство с Ее Императорским Величеством. До сего момента. А сейчас… сейчас перед его мысленным взором почему-то стояла Наяда со своей кукольной внешностью и похотливо-развязной улыбкой на пухлых губках.
– Девяносто пять – одиннадцать! – Рявкнул голос. Теперь уже мужской. – Говорит «Алеут-четыре-двести»-на! Смените курс или будете уничтожены-на! Повторяю…
– Четыре-двести! – Выдавил он. – Курс сменить не могу, системы пространственного ориентирования неисправны! – И, поколебавшись, добавил. – На.
– Делай, что хочешь-на, хоть пятками по вакууму тормози-на! Если через минуту-на, не изменишь курс-на – распылю к звездным демонам-на! На атомы-на! Понял-на?!
Теперь еще и военные… «Алеут» – это, кажется, легкий крейсер. Крейсер! На то, чтобы распылить тяжеловоз, его возможностей хватит. За глаза. Еще и останется на три десятка таких же рудовозов. Не на атомы, конечно, а в пыль, но – способен. Хотя, скорее всего, ударит грави-пушкой, чтобы сбить с опасной траектории. Живому и условно живому экипажу тяжеловоза, правда, от этого легче не станет… Хм, ну ему и сейчас как-то не очень весело! А вот танки с мекариевой рудой при этом совершенно не пострадают. Сплошной профит!
«Делай, что хочешь»? Ну, вы сами напросились-на!
– Инка! – Позвал он интеллект-систему. – Запустить двигатели коррекции сможешь?
– Так точно, пилот!
– По моей команде – даешь импульс длительностью ноль-две и мощностью двести через точки… выведи схему… ага… через точки шесть, десять, два, четырнадцать, Г-двадцать… Направление вектора тяги – два-десять-десять от нормальной сетки…
– Уточнение для протокола, пилот: при планируемой мощности импульса и неисправных системах гравикоменсации ускорение может быть опасным для экипажа!
– Да плевать на ускорение, детка! Иначе поцелуемся со станцией… а там человек пятьсот, не меньше!
– Неприятная перспектива, пилот! – Согласилась искин. – Система коррекционных систем протестирована. Норма. Система готова в указанных вами параметрах. Маркер запуска «Коррекция» выведен на вашу вирт-консоль. Предупреждение: при неисправной системе самоориентирования и нестабильной работе гравикомпенсаторов опасность для здоровья экипажа выходит в красную зону и признается критической…
Он уже не слушал.
Грузовоз, как и положено нормальному космическому телу в нормальном пространстве, вращался, разумеется, с постоянной скоростью. И это ощутимо упрощало задачу. Импульс надо было давать в тот короткий промежуток времени, когда условное «дно» грузовика (на котором и располагались диски упомянутых точек системы грави-коррекции) окажется направлено в противоположную от планеты сторону. И перпендикулярно оси траектории сближения со станцией. Если в противоположную от планеты сторону – будет тяжелее изменить траекторию из-за притяжения планеты. Правда потом будет затруднительно вывернуться и не войти в атмосферу. С такими-то вводными.
Он мысленным усилием вдавил изображение клавиши.
– Есть импульс! – отреагировала искин.
Когда-нибудь в стену с разбегу врезались?
Холод. Искры в глазах. Воздух разом исчезает из легких, в глаза ненадолго приходит темнота. А потом – ошпаривает все тело, будто кипятком. Даже мозги, такое впечатление, вскипают. Во рту ощущается железистый привкус крови.
На вирт-консоль вывалился немаленький такой список повреждений его организма. Оранжево-желтый, иллюстрирующий цветом серьезность повреждений Сверху, от оранжевого, вниз, до желтого. Солидно. Потом. Все – потом!
Сейчас – сосредоточиться! И – раз!
– Импульс!
Бац! Ко всем прочим ощущениям добавилось ощущение чего-то, что течет по подбородку. Он приказал себе на этом не зацикливаться.
– Пилот! «Видари-семнадцать» прислал расшифровку траектории. Отклонение – ноль-ноль-один. Недостаточно. Ориентировочно, требуется не менее десяти импульсов. До столкновения – сто девяносто секунд. Настаиваю на эвакуации экипажа.
Послышался новый голос. Мужской. Без лишних эмоций, но уверенный, спокойный и веский:
– Капитану Лиош-9511! Говорит адмирал Эвелин ни-Ровено. Сообщаю для протокола: мною отдан приказ о снятии замков с главных калибров кораблей охранения. В случае сохранения траектории буду вынужден приказать атаковать борт Лиош-9511. Как принимаете, капитан?
– Я не капитан. Я практикант… Ваше Высочество.
Несмотря на шепот, его все-таки услышали:
– Прости, сынок. Но согласно Уставу, капитан теперь ты – по сообщению твоего искина, других живых на борту нет… соболезную.
– Принимаю нормально.
– Бить будем гравипушкой. Четвертью мощности. Будут шансы, сынок… держись.
Он снова не слушал. И – раз!
– Импульс!
Бац!
Орать от боли он начал после пятого импульса.
После девятого – перестал чувствовать боль.
После одиннадцатого уже не слышал и не видел. Даже через нейрошунты. Только подумал: «одиннадцать раз убить себя об стенку… крас-с-савец!» И даже успел удивиться – в чем юмор этого факта? Что смешнго?
На этом, собственно, потерял сознание. И умер.
Обидно умирать вот так – синее небо, прозрачнейшая вода спокойного океана, яркое слепящее солнце тропической зоны, крики чаек… И белый борт уходящей яхты где-то в двадцати кабельтов. И миль сорок до берега. Морских миль. И почти полное отсутствие судоходства в этом районе.
Какой же я дурак! Какой же дурак! Надо было сразу обратить внимание, как этот козел смотрел на Ленку! Сразу! А ведь он с самого начала мне не понравился! Как же я умудрился к нему спиной повернуться-то, а? Ой, дурак! Ой, дурак! Ленка же сейчас в нашей каюте… в чем мать родила… Неужели ему, суке, мало девчонок-туристок на берегу? Они ж там все бешенные и голодные до этого дела! Хотя, да, у моей Ленки такая внешность… Дома, в северных широтах, мужики куда спокойнее реагировали, а тут… горячие южные парни, мать их, стаями вились!
Так я думал первые пять минут, бешенными (наверно) глазами провожая корму с черной красивой надписью со староанглийскими завитушками «Дочь Южных Морей». На английском. Опьянение от двух банок пива, которые я буквально высосал, пока валялся в шезлонге на палубе, отходя от постельного марафона в каюте, стремительно выветривалось из моей дурной башки.
Господи, спаси Ленку! Спаси ее, Господи! Не дай этому уроду своими лапами…
Я упорно греб за уходящей яхтой. Толку от этого никакого, но плыть куда-то все равно надо. Не бултыхаться же на месте. Тем более, перед тем, как Алессандро выстрелил мне в спину («Ой! Господин Онотолле! Посмотрите-ка вон туда! Неужели дельфины?»), мы как раз успели лечь на обратный курс. Так что, теоретически, плыл я в направлении берега.
Господи, сделай что-нибудь!
И хорошо, что на мне спасательный жилет. Все остальное – плохо.
Господи, так редко тебя о чем-то просил! Яви чудо, Господи!
Еще одна вредная мысль стучалась в голову, но я гнал ее от себя. Заставлял себя думать о Ленке и о том, что этот козел может с ней сделать. А ведь она даже выстрел не услышит – пистолет у этого мудака был с глушителем. Эти мысли помогали держаться на плаву и энергичнее двигать руками и ногами, не обращая внимания на распространение онемени в боку.
Господи, что угодно сделаю! Пожалуйста! Только спаси ее!
И вдруг – грохнуло!
Очумелыми глазами я смотрел на плотное серое-белое облако взрыва, уже снесенное ветром на несколько метров влево от «Дочери Южных Морей». Минуту втыкал, соображая, что при таком расстоянии звук шел до меня секунд десять, потому и вижу я сейчас языки пожара, уже успевшего заняться над развороченной палубной надстройкой потерявшей ход яхты.
А потом яхта стала сильно проседать на корму. А потом стала быстро погружаться в воду.
– Нет! Нет! Я не ЭТО просил! Сука! Сука! Ненавижу! Тварь!
Я орал не больше минуты – в океане, даже спокойном, долго не покричишь. И колотить руками по воде не надо было вообще. Лишнее это. Наглотался горько-соленой воды, разумеется. Чуть ко дну не пошел. Раньше времени.
Потом я плыл. Молча. Не думал о том, что Ленка могла спастись, спрыгнуть за борт, или еще что-нибудь. Или о том, что на месте крушения яхты могут остаться спасательные круги, куски обшивки, или даже аварийная шлюпка, или о том, как же хорошо, что Женьку оставили в отеле на попечении аниматоров и воспитателей. Вообще ни о чем не думал. Молча греб, не обращая внимания на отнявшуюся левую ногу.
И никого ни о чем уже не просил.
А потом что-то дернуло меня за ногу. Правую. Острая боль ожгла спустя несколько секунд. Потом заболел живот. Но гораздо слабее. Потом я разглядел два серых треугольника, режущих поверхность воды справа в десятке метров. В глазах мутилось, что-то бледное длинное в красном облаке тянулось под водой из моего живота…
Я не помню, кричал я от боли или нет. Наверно, все-таки кричал.
И «вредную мысль» я все-таки додумал: «Акулы – бич Гавайских островов». И – еще одну: «Ругаться на Него, кажется, не стоило».