Глава вторая
Генри. Я ошивался в таксопарке или окрестностях с утра до вечера и с каждым днём узнавал всё больше. В тринадцать лет я собирал квитанции для подпольной лотереи и торговал фейерверками. Я просил таксистов покупать мне упаковки пива, а потом продавал их с наваром мальчишкам на школьном дворе. Для несовершеннолетних воришек нашего района я стал кем-то вроде мини-босса. Я платил им деньги вперёд, а краденые радиоприёмники или свитера перепродавал потом другим парням из таксопарка.
Перед большими праздниками, вроде Пасхи или Дня Матери, вместо того чтобы идти в школу, я отправлялся на «обналичку» с Джонни Маццоллой. Джонни, живший рядом с нами, был одержим игрой на скачках, и перед длинными выходными брал меня с собой обналичивать двадцатки, которые он покупал у фальшивомонетчика Бэнси из Озон-парк по десять центов за доллар. Мы двигались от магазина к магазину, из одного квартала в другой, и, пока Джонни ждал в машине, я бежал в магазин и покупал что-нибудь на доллар или два, расплачиваясь поддельной купюрой. Джонни научил меня придавать им потёртый вид при помощи смеси холодного кофе и сигаретного пепла – накануне следовало вымочить фальшивки в этом составе и оставить сохнуть на ночь. Ещё он научил меня делать вид, будто я очень тороплюсь. А ещё – никогда не иметь при себе больше одной купюры. «Если соблюдать эти правила, то тебе будет очень легко притвориться, будто ты не при делах, а липовую двадцатку всучил тебе кто-то другой, даже если за руку поймают», – учил Джонни. И он был прав. Это работало. Меня ловили пару раз, но я всегда легко выкручивался. В конце концов, я был всего лишь ребёнком. Я начинал кричать, и плакать, и повторять, что моя мамочка обо всём узнает. Что она отлупит меня за то, что я потерял деньги. Потом я удирал со всех ног, прыгал в машину, и мы отбывали в соседний квартал. В одном квартале мы обычно куролесили не больше пары дней – потом фальшивки начинали всплывать в местных банках, а те предупреждали магазины. Тогда у кассиров появлялся список номеров фальшивых банкнот, висевший на стенке прямо около кассы, и мы с Джонни меняли район операций. К концу дня «обналички» у нас в багажнике обычно громоздилось столько одно-двухдолларовых покупок: пончиков, сигарет, бритвенных лезвий и мыла, – что они загораживали нам обзор в зеркале заднего вида.
К Рождеству Тадди научил меня сверлить дырки в стволах бросовых ёлок, которые доставались ему почти забесплатно, и втыкать туда ветки. Если как следует поработать над ними, даже эти облезлые палки начинали выглядеть пышными красавицами ёлками. Потом мы впаривали их задорого, обычно уже в темноте, около станции метро на Евклид-авеню. Через день или два ветки начинали отваливаться. Даже быстрее, если на нашу ёлку сразу вешали игрушки.
Мы постоянно думали, на чём бы ещё навариться. Новой темой могло стать всё что угодно. Однажды Тадди устроил меня работать грузчиком в дорогой итальянский продуктовый магазин – лишь для того, чтобы я закидывал самые ценные товары в открытые окна наших такси, которые Тадди стратегически размещал поблизости. Дело было не в том, что Тадди, Ленни или Пол нуждались в этих продуктах – оливковом масле, ветчине прошутто и тунце. У семьи Варио хватало денег, чтобы при желании приобрести сотню таких магазинов. Просто краденая еда была для них в тысячу раз вкуснее купленной. Много лет спустя, когда я уже вовсю зарабатывал на краденых кредитках, Поли перед походом по ресторанам со своей женой Филлис всегда просил меня дать ему несколько таких карточек. Поли называл их «мальдунами» и уверял, что алкоголь, купленный на мальдуны, становится гораздо вкуснее. Наверное, многие удивятся, что Пол Варио, могущественный бригадир-капо мафиозного семейства Луккезе, отправляясь в ресторан с женой, добровольно шёл на риск попасться с краденой кредиткой. Однако, если вы хоть немного понимаете умников, вам не надо объяснять, что главным счастьем Поли было обуть лоха. Ни музыка, ни шоу, ни еда (хотя он очень любил поесть), ни даже удовольствие от общения с его обожаемой Филлис – ничто не доставляло Поли такой радости, как осознание факта, что он прямо сейчас кого-то грабит, причём совершенно безнаказанно.
Где-то через полгода работы в таксопарке я начал помогать Варио с азартными играми. Целыми днями мы с Бруно Фаччоло собирали столы для игры в кости – точно такие же, как в Лас-Вегасе. А по ночам я возил крупных игроков из точек сбора – вроде кондитерской под эстакадой на Либерти-авеню или «Деликатесной лавки Эла и Эвелин» на Питкин-авеню – в квартиры и магазины, где в ту ночь шла игра. Пару раз игры устраивались и в моей собственной школе № 149 на Евклид-авеню. Малыш Варио подкупил школьного сторожа. Моей задачей было высматривать копов, особенно тех, что в штатском, из спецотдела или штаб-квартиры полиции, которые в то время в основном трясли азартные игры. Насчёт местной полиции можно было не беспокоиться. Она была у нас в кармане. Оказалось, что на этих «штатских» у меня нюх. Они обычно носили рубахи навыпуск, чтобы скрыть пистолеты и наручники. Всё время ездили на одних и тех же грязных «плимутах». Мы переписали все их номера. Но главным признаком был наглый вид, с которым они расхаживали или разъезжали по улицам, типа: «А ну всем сосать, я коп!». Я таких узнавал за версту. Выкупал сразу же.
Наши азартные игры были великолепны. Обычно собиралось человек тридцать-сорок. Богатеи из Швейного квартала Манхэттена. Бизнесмены. Владельцы ресторанов. Букмекеры. Профсоюзные боссы. Врачи. Дантисты. В то время нельзя было запросто слетать на ночь в Лас-Вегас или съездить в Атлантик-Сити, поэтому они шли к нам. А ещё к нам приходили практически все умники города. Игрой управляли профессиональные команды, но деньги контролировали братья Варио. Они вели записи и держали кассу. Профи же получали твёрдый гонорар или процент, в зависимости от договорённости. На Поли работали те же самые люди, что устраивали игры в казино или, для развлечения, на всяких мероприятиях. Карточными играми управляли дилеры, игрой в кости – боксмэны и стикмэны, как и в обычном казино. Были тут и швейцары – парни из нашего таксопарка, – которые проверяли всех пришедших; а проигравшимся всегда были готовы помочь деньгами ростовщики, тоже, разумеется, за долю малую работавшие на Пола. С каждой ставки в пользу «дома», то есть Поли, отчислялось пять-шесть процентов, а специально приглашённый бармен обеспечивал бесперебойную подачу напитков.
Моей обязанностью на играх было бегать за кофе и сэндвичами в «Деликатесную лавку Эла и Эвелин», однако вскоре я смекнул, что заработаю больше, если стану делать сэндвичи сам. Пришлось хорошенько потрудиться, зато я смог поднять несколько лишних баксов. Через пару недель Эл и Эвелин подошли ко мне на улице. Пригласили в лавку. Объяснили, что хотят поговорить. Времена нынче трудные, сказали они. Из-за моих сэндвичей они потеряли кучу заказов от игроков. У них ко мне предложение. Если я снова начну покупать сэндвичи у них, они будут платить мне пять центов с каждого «карточного» доллара. Отличное предложение, но я не спешил соглашаться. Хотел насладиться ситуацией. Со мной вели переговоры, как со взрослым! «Ладно, – наконец буркнул Эл, не обращая внимания на хмурый взгляд Эвелин. – Семь центов за доллар». – «Хорошо», – ответил я, ощутив себя на вершине блаженства. Мой первый откат, и это в тринадцать лет!
Славные были времена. Умники спокойно разгуливали повсюду. Это был 1956 год, ещё до Апалачинского сходняка, после которого «Чокнутый» Джои Галло развязал тотальную войну, чтобы потеснить своего босса, Джо Профачи. Тогда я и познакомился с миром мафии. Тогда я встретил Джимми Бёрка. Он тоже частенько приходил к нам поиграть в карты. Ему было не больше двадцати пяти лет, но он уже стал легендой. Стоило ему войти, как все начинали сходить с ума. Он давал швейцару сотку лишь за то, что тот открыл дверь. Он совал сотни в карманы дилеров. Бармен получал свою сотню за хорошо охлаждённый лёд. Джимми был фатом. Мне он давал пятёрку за каждый принесённый сэндвич или банку пива. Два пива – две пятёрки. Выигрывал он или проигрывал – у него всегда водились деньги, и обслуга получала свои чаевые. Вскоре, узнав, что я с Полом и работаю на Варио, он начал давать мне за сэндвичи двадцатки. Он буквально фаршировал меня деньгами. Двадцатка здесь. Двадцатка там. Он был не такой, как все. Братья Варио и прочие итальянцы были всё же жадноваты. Они порой раздавали доллары, но жалели их. Ненавидели терять зелень. Джимми был сделан из другого теста. Человек-праздник. Обожал лично разгружать угнанные грузовики, чтобы пот струился по лицу. Он угонял, наверное, сотню грузовиков в год, в основном те, что шли из аэропорта. Большинство угонщиков забирали у водителей их права: типа такой намёк. Водитель понимал, что теперь ты знаешь, где он живёт, и если он будет слишком откровенен с полицией или со страховой, то наживёт себе проблем. Джимми поступал так же, но взамен прав совал водиле в бумажник пятидесятидолларовую купюру – за это он и получил прозвище Джимми Джентльмен. Сколько он таким образом приобрёл себе друзей в аэропорту – и не сосчитать. Люди его любили. Водители обычно сами наводили его парней на самые жирные грузы. В какой-то момент дело запахло керосином, и копы отрядили целую армию, чтобы поймать его, да не смогли. Оказалось, что Джимми сделал всех копов своими партнёрами. Джимми умел подкупить и святого. Он часто повторял, что коррумпировать полицейских не труднее, чем кормить слонов в зоопарке: «Главное – запастись фисташками».
Джимми походил на всеми обожаемых кинозлодеев. Он и сыновей назвал в честь героев популярного фильма «Фрэнк и Джесси» – Фрэнк Джеймс Бёрк и Джесси Джеймс Бёрк. Он был крупным парнем, но передвигался очень легко. Выглядел настоящим бойцом. Со сломанным носом и крупными ручищами. Если кто-то только начинал на него наезжать, Джимми налетал, словно ураган. Хватал врага за галстук и припечатывал рожей о стол, прежде чем тот успевал понять, что произошло. Самые везучие оставались в живых. Все знали, что Джимми чокнутый. Забить кого-то до смерти ему было раз плюнуть. Это без вопросов – Джимми умел урыть человека быстрее, чем руку пожать. Ему было плевать. Он мог сесть с тобой за стол милейшим парнем в мире, а на десерт вышибить тебе мозги. Он был таким непредсказуемым, что наводил страх на самых грозных людей города. От Джимми можно было ожидать чего угодно, но при этом он был умнее большинства из тех, с кем имел дело. И умел поднимать бабки как никто. Джимми приносил Поли много денег, и, в конечном счёте, именно поэтому к его безумствам всегда относились снисходительно.
На четырнадцатый день рождения Тадди и Ленни Варио подарили Генри карточку профсоюза каменщиков. Даже тогда, в 1957 году, членство в строительном профсоюзе означало высокую зарплату (сто девяносто долларов в неделю) и хорошую медстраховку, не считая прочих приятных мелочей вроде оплачиваемых отпусков и больничных. Большинство трудяг из рабочего района дорого заплатили бы за такую карту, если бы у них хватало денег на что-нибудь, кроме еды. Впрочем, Генри сделали членом профсоюза вовсе не для работы, а для того, чтобы строительный подрядчик мог зачислить его на фиктивное рабочее место, оплату за которое делили между собой братья Варио. Кроме того, карточка давала ему доступ на все местные стройплощадки, где он собирал с рабочих долги нелегальным ростовщикам и принимал ставки для подпольной лотереи. Генри месяцами не появлялся в школе, вместо этого он бегал по стройкам, а потом относил собранное в подвал «Пиццерии Престо», где счетоводы семьи Варио подбивали итоги нелегальных финансовых операций.
Генри. Дела шли прекрасно. Я любил стройки. Там все знали, кто я. Все знали, что я с Полом. Иногда, как члену профсоюза каменщиков, мне разрешали окатить кирпичную кладку из пожарного шланга; считалось, что так она будет прочнее. Это мне страшно нравилось. Было интересно наблюдать, как кирпичи меняют цвет под струями воды.
Однажды я заявился домой из пиццерии, а отец уже поджидал меня с ремнём в одной руке и письмом в другой. Письмо было из школы. В нём говорилось, что я не появлялся на занятиях уже несколько месяцев. А я ведь врал родителям, что хожу туда ежедневно. Даже брал с собой для вида учебники, которые потом оставлял в таксопарке. Одновременно я врал и Тадди, будто у меня уже начались каникулы и с родителями не будет проблем. В общем, я спалился, словно жонглёр, попытавшийся удержать в воздухе слишком много мячиков разом.
Тем вечером отец мне так всыпал, что на следующий день Тадди и другие парни заметили следы и потребовали объяснить, что случилось. Я рассказал. И добавил, что боюсь лишиться своей работы каменщика. Тадди велел не беспокоиться, жестами приказал сесть в машину мне и ещё паре бандитов из таксопарка и поехал разбираться. Мы колесили по району, а я гадал, что будет дальше. Наконец, Тадди остановил автомобиль. Он указал на парня, опускавшего письма в ящик на другой стороне улицы, и спросил: «Это ваш почтальон?»
Я кивнул. Двое наших вдруг выпрыгнули из авто и схватили его. Я глазам своим не поверил. Среди бела дня Тадди с ребятами взяли да и похитили почтальона! Втиснутый на заднее сиденье автомобиля, он посерел от ужаса. Мне даже смотреть на него было неловко. Все молчали. Наконец, мы вернулись к пиццерии, и Тадди спросил его, знает ли он, кто я. Парень молча кивнул. Тогда Тадди спросил, знает ли он, где я живу. Тот снова кивнул. Тогда Тадди сказал, что с этого момента все письма из школы должны доставляться в пиццерию, иначе он сунет почтальона в печь ногами вперёд.
Всё, проблема была решена. Никаких больше писем от надзирателей за прогульщиками. Вообще никаких писем из школы. Фактически никаких писем ни от кого. В конце концов, пару недель спустя моя мать отправилась на почту с жалобой.
С тех пор Генри нечасто появлялся в школе. Ему это было и не нужно. Какой смысл? Глупо сидеть на уроках, слушая про американскую демократию девятнадцатого века, когда живёшь по понятиям сицилийской мафии века восемнадцатого.
Генри. Однажды вечером, когда я был в пиццерии, на улице раздался шум. Выглянув в окно, я увидел мужчину, бежавшего по Питкин-авеню в сторону нашего ресторана и оравшего во всё горло: «Меня подстрелили!» Так я впервые увидел огнестрельное ранение. Вначале я подумал, что он несёт кусок сырого мяса, который в мясной лавке заботливо перевязали белым шпагатом, однако вблизи оказалось, что это его собственная рука. Он закрылся ею от ружейного выстрела. Наш повар, старый Ларри Билелло, отсидевший двадцать пять лет за убийство копа, крикнул, чтобы я запер дверь. Я так и сделал. Я уже знал, что Поли не одобряет, когда кто-то умирает в его ресторане. Впустить раненого мы не могли, поэтому я схватил стул и вынес на улицу, чтобы парень мог присесть, ожидая прибытия скорой помощи. Потом снял свой передник и обмотал ему руку, пытаясь остановить кровь. Это мало помогло – передник промок насквозь за несколько секунд. Я сходил в ресторан и принёс ещё несколько передников. К прибытию скорой раненый был практически мёртв. Когда суматоха улеглась, Ларри Билелло всыпал мне по первое число. Он обозвал меня сопляком. Идиотом. Сказал, что я зря испортил кучу передников, и я помню, как почувствовал себя виноватым. Я чувствовал, что он, возможно, прав.
Примерно в то же время один парень открыл таксопарк рядом с нашим, за углом, на Гленмор-авеню. Назвал его «Такси Ребел». Он был настоящей деревенщиной, откуда-то из Алабамы или из Теннесси. Демобилизовался из армии и вообразил, будто может открыть здесь свой бизнес и конкурировать с Тадди лишь потому, что женился на местной девчонке. Он снизил цены. Он вкалывал круглые сутки. Он ввел специальные скидки для людей, ехавших от метро и последней автобусной остановки на Либерти-авеню в отдалённые районы Ховард-Бич и Рокавей. То ли он не знал, как здесь делаются дела, то ли просто был идиотом. Тадди подослал к нему людей поговорить. Они доложили, что парень упёрся. Тадди пошёл разговаривать сам. Объяснил, что для двух таксопарков здесь работы не хватит. Может, это было и не совсем так, но Тадди уже обозлился и просто не желал его видеть в своём районе. После того разговора Тадди был целый день вне себя и шпынял всех вокруг. Наконец, он позвал меня и велел прийти в наш таксопарк после полуночи. Я не верил своему счастью. От возбуждения не мог дождаться ночи, только об этом и думал. Было ясно, что Тадди что-то затеял против «Такси Ребел», но что именно, я не знал.
Когда я пришёл в таксопарк, Тадди меня уже ждал. В багажнике его машины лежала двадцатилитровая канистра бензина. Мы немного покатались по улицам, дожидаясь, пока в офисе «Такси Ребел» на Гленмор-авеню погаснут огни. Тогда Тадди вручил мне молоток с обёрнутой в тряпку головкой и кивнул на припаркованные автомобили. Я подошёл к первому такси «Ребел», зажмурился и ударил. Брызнуло стекло. Я перешёл к следующей машине и повторил процедуру. Тадди тем временем сминал газеты и поливал их из канистры. Пропитанные бензином комки бумаги он закидывал в машины через выбитые мной окна.
Закончив дело, Тадди подхватил пустую канистру и изо всех сил заковылял прочь. Ходил он нормально, но, когда пытался бежать, становилось заметно, что у него нет ноги. Он объяснил, что нет смысла нам обоим торчать посреди улицы с канистрой в руках, когда начнётся пожар. Тадди сунул мне пригоршню бумажных спичек и велел дождаться, пока он не подаст сигнал с угла улицы. Увидев, наконец, взмах руки, я зажёг первую спичку. Потом, как меня учили, подпалил всю упаковку. Швырнул её через окно в машину и быстро отбежал, на случай вспышки паров бензина. Поджёг другую книжечку и бросил её во вторую машину, потом в третью… Я был у четвёртой машины, когда взорвалась первая. Остальных взрывов я не видел, так как драпанул без оглядки. На углу меня поджидал Тадди, освещённый заревом пожара. Он яростно махал мне пустой канистрой, словно тренер, подгоняющий бегуна на дистанции, будто мне нужны были напоминания, что пора сматываться.
В первый раз Генри арестовали в шестнадцать лет. Тадди дал ему и Ленни, пятнадцатилетнему сыну Пола, кредитную карту «Тексако» и велел купить зимнюю резину для автомобиля его жены на автозаправке, что на углу бульвара Линден и Пенсильвания-авеню.
Генри. Тадди даже не проверил, краденая кредитка или нет. Он просто послал нас на ту заправку, где с нами уже не первый раз имели дело. Если бы я знал, что карточка краденая, я всё равно мог бы на ней заработать. Если бы я знал, что она «горячая», мог бы, например, отдать её заправщику: «На вот, получи премию пятьдесят баксов за возврат, половину отдашь мне». Даже на плохой краденой карте можно срубить деньжат, хотя, конечно, никакой зимней резины Тадди тогда не получил бы.
Вместо этого мы с Ленни просто приехали на заправку и купили шины. Продавец сказал, что ему нужен примерно час, чтобы установить их на диски. Окей, мы расплатились картой и поехали кататься по району. Когда вернулись, нас уже поджидали копы. Они спрятались у входа. Стоило мне войти в магазин, два опера выскочили и сказали, что я арестован. Ленни смылся. Копы заковали меня в наручники и отвезли в участок на Либерти-авеню. Там меня сунули в обезьянник, и я принялся разыгрывать из себя умника. «Меня выпустят через час, – заявил я копам. – Я невиновен». Выступил в точности как Джордж Рафт в роли бандита. Тадди и Ленни всегда учили меня не откровенничать с копами. Не болтать им лишнего. В какой-то момент один из копов предложил мне подписать протокол. С ума сошёл, что ли. «Ничего не стану подписывать», – объявил я. Тадди и Ленни говорили, что копам можно назвать лишь своё имя, и поначалу полицейские не могли поверить, что меня зовут Генри Хилл. Я схлопотал по морде от одного из них – он считал, что у мальчишки, якшающегося с такими людьми, не может быть фамилии Хилл.
Меньше чем через час в участке объявился Луис Деленхаузер. «Луи Антикоп», наш адвокат. Ленни побежал прямо в таксопарк и рассказал, что меня взяли на «горячей» кредитке. Тогда они послали Луи. Он обо всём позаботился. Как только копы отвели меня в суд, чтобы предъявить обвинение, судья назначил залог в пятьсот долларов, деньги были тут же уплачены, и меня освободили. Вый дя из зала заседаний, я увидел, что все Варио ждут меня в вестибюле. Кроме Поли, который отбывал тридцать суток за неуважение к суду. Но все остальные были здесь, и они начали смеяться, целовать меня, обнимать и хлопать по спине. Словно я сдал выпускной экзамен. «Ты сломал целку! Сломал целку!» – орал Тадди. Это было большое событие. После суда Ленни, Большой Ленни и Тадди отвели меня в устричный бар «У Винсента» в Маленькой Италии, чтобы угостить скунгили и вином. Устроили настоящий праздник. Потом мы вернулись в таксопарк и продолжили отмечать там.
Два месяца спустя Луи Антикоп добился мягкого приговора – шесть месяцев условно за «попытку» мелкого воровства. Возможно, удалось бы обойтись наказанием и полегче. Оглядываясь назад, я понимаю, что это было довольно глупо, так как начал заполняться «жёлтый лист», однако в те времена условный приговор считался полной ерундой. А ещё я был очень благодарен умникам за оплату адвоката, благодаря чему отец и мать так и не узнали о моём первом аресте.
Но с тех пор я начал нервничать. Отец становился всё подозрительнее. Когда я обнаружил у нас в подвале пистолет, то отнёс его в таксопарк, чтобы показать Тадди, а потом вернул оружие обратно. Пару раз Тадди говорил, что ему нужно одолжить пистолет для своих друзей. Я не хотел его одалживать, однако и говорить Тадди «нет» тоже не хотел. Кончилось тем, что я начал «одалживать» Тадди пистолет каждый день или два. Потом я заворачивал его в тряпицу точно так же, как было, и клал обратно на полочку за трубами в подвале. Однажды я пришёл в очередной раз взять пистолет для Тадди и обнаружил, что оружия на месте нет. Отец наверняка догадался обо всём. Он ни слова не сказал, но я понял, что он знает. Это было мучительно, словно ждать казни на электрическом стуле.
Мне было почти семнадцать. Я пошёл на призывной пункт и попытался записаться в армию. Мне казалось, что это хороший способ избавиться от подозрений отца и одновременно не говорить Тадди и Полу, как они меня достали. В призывном пункте мне сказали, что надо дождаться полных семнадцати лет, а потом приходить с отцом или опекуном, чтобы они одобрили вербовку. Я пошёл домой и поговорил с отцом. Сказал, что хочу записаться в воздушный десант. Что он должен подписать моё заявление. Он обрадовался, позвал мать и всю семью. Мать переживала, но отец был совершенно счастлив. В день семнадцатилетия я отправился в призывной пункт на Декалб-авеню и записался в армию.
На следующий день я пошёл в таксопарк и рассказал обо всём Тадди. Он подумал, что я спятил. Сказал, что позовёт Пола. Вскоре явился очень озабоченный Поли. Он выгнал всех из комнаты, усадил меня напротив, посмотрел мне в глаза и спросил, что не так. Может, есть что-то, о чём я умалчиваю? «Нет», – ответил я. «Ты уверен?» – спросил он. «Ага», – ответил я. Он задумался. Мы сидели в конторе таксопарка, набитого умниками. Два автомобиля с телохранителями ждали Пола на улице. Здесь было безопаснее, чем в склепе, но он всё равно заговорил шёпотом. Сказал, что, если я передумаю, он готов решить вопрос с призывом. Выкупить моё заявление. «Нет, спасибо, – ответил я. – Это всё равно что отсидеть».