Глава 2
Прошло два года прежде, чем я вернулся в Англию. Это были нелегкие годы. Я писал Софии и довольно часто получал известия о ее семье. Ее письма, как и мои, не были любовными – просто послания, написанные друг другу близкими людьми: в них мы делились идеями и мыслями, комментировали ход повседневной жизни. И все же я знал – про себя и про Софию также, – что наши чувства друг к другу росли и крепли.
Я вернулся в Англию в теплый, пасмурный сентябрьский день. Листья на деревьях золотил вечерний свет. Ветерок дул игривыми порывами. С аэродрома я послал телеграмму Софии:
«Только что вернулся. Давай поужинаем сегодня вечером в ресторане Марио в девять часов. Чарльз».
Через пару часов я сидел и читал «Таймс», и в колонке объявлений о рождениях, свадьбах и смертях мое внимание привлекло имя «Леонидис».
«19 сентября, в «Трех фронтонах», Суинли Дин, на восемьдесят восьмом году жизни скончался Аристид Леонидис, любимый муж Бренды Леонидис. Глубоко скорбим».
Чуть ниже было напечатано еще одно объявление:
«ЛЕОНИДИС – умер внезапно, в своей резиденции «Три фронтона», Суинли Дин, Аристид Леонидис. Глубоко скорбящие дети и внуки. Цветы присылать в церковь Св. Элдреда, Суинли Дин».
Эти два объявления показались мне довольно любопытными. По-видимому, служащие допустили какую-то ошибку, и это привело к появлению двух объявлений. Но моей главной заботой была София. Я поспешно послал ей вторую телеграмму:
«Только что прочел известие о смерти вашего дедушки. Глубоко сожалею. Дайте мне знать, когда я могу вас увидеть. Чарльз».
Телеграмма от Софии пришла в шесть часов, в дом моего отца. В ней говорилось:
«Буду у Марио в девять часов. София».
Мысль о том, что я снова встречусь с ней, одновременно взволновала меня и заставила нервничать. Время ползло так медленно, что это сводило меня с ума. Я пришел к Марио за двадцать минут раньше назначенного времени и стал ждать. София опоздала всего на пять минут.
Всегда испытываешь шок, когда снова встречаешься с человеком, которого долго не видел, но о котором ты думал все это время. Когда она наконец вошла во вращающуюся дверь, наша встреча показалась мне совершенно нереальной. София была одета в черное платье, и это почему-то меня испугало. Большинство других женщин носят черное, но я вбил себе в голову, что это знак траура, и меня удивило, что София принадлежит к тем людям, которые действительно носят черное – даже в знак скорби по близкому родственнику.
Мы выпили по коктейлю, потом нашли наш столик. Говорили быстро и лихорадочно, расспрашивали о старых каирских друзьях. Это была искусственная беседа, но она помогла преодолеть первую неловкость. Я выразил ей соболезнования по поводу смерти дедушки, и София тихо ответила, что она была «очень внезапной». Затем мы снова предались воспоминаниям. Я начал испытывать неловкое ощущение того, что нечто идет не так, и это не связано с первой естественной неловкостью встречи после разлуки. Определенно, что-то было не в порядке с самой Софией. Не собирается ли она сказать мне, что нашла другого мужчину, которого любит больше, чем любила меня? Что ее чувство ко мне было «ошибкой»?
Все же мне казалось, что дело не в этом; а вот в чем – я не знал. А пока мы продолжали нашу натянутую беседу.
Затем, совершенно неожиданно, когда официант поставил на столик кофе и с поклоном удалился, все встало на свои места. Мы с Софией сидели вместе, как часто прежде, за маленьким столиком в ресторане. Нескольких лет разлуки словно и не было.
– София, – произнес я.
– Чарльз, – тут же отозвалась она.
У меня вырвался глубокий вздох облегчения.
– Слава Богу, все кончилось, – сказал я. – Что это с нами было?
– Наверное, это моя вина. Я вела себя глупо.
– Но теперь все в порядке?
– Да, теперь все в порядке.
Мы улыбнулись друг другу.
– Дорогая! – сказал я. А потом: – Когда ты выйдешь за меня замуж?
Улыбка ее погасла. То нечто, чем бы оно ни было, вернулось.
– Не знаю, – ответила она. – Я не уверена, Чарльз, что смогу когда-нибудь выйти за тебя замуж.
– Но, София, почему? Потому что ты чувствуешь, что я тебе чужой? Хочешь подождать некоторое время, чтобы снова привыкнуть ко мне? У тебя есть кто-то другой? Нет… – оборвал я сам себя. – Я глупец. Не в этом дело.
– Не в этом. – Она покачала головой. Я ждал. Она тихо произнесла: – Дело в смерти моего дедушки.
– В смерти твоего дедушки? Но почему? Какое это может иметь значение? Ты ведь не хочешь сказать… ты не думаешь… дело в деньгах? Он не оставил денег? Но, конечно, любимая…
– Дело не в деньгах. – На ее лице промелькнула улыбка. – Думаю, ты был бы готов «взять меня в одной сорочке», как говорили раньше. А дедушка никогда в жизни не терял денег.
– Тогда в чем же дело?
– Просто его смерть… Видишь ли, Чарльз, я думаю, что он не просто… умер. Может быть, его убили…
Я уставился на нее.
– Но… что за фантастическая мысль! Почему ты так думаешь?
– Не я так подумала. Начать с того, что доктор вел себя странно. Он не хотел подписывать свидетельство о смерти. Они собираются делать вскрытие. Совершенно ясно, они подозревают, что здесь что-то не так.
Я не стал с ней спорить. Мозги у Софии были в полном порядке; на любой вывод, к которому она приходила, можно было положиться. Вместо этого я серьезно произнес:
– Их подозрения, возможно, совершенно необоснованны. Но если предположить, что они подтвердятся, какое отношение это может иметь к нам с тобой?
– Может, при определенных обстоятельствах. Ты на дипломатической службе. Они очень пристрастно относятся к женам… Нет, прошу, не надо говорить все то, что тебе не терпится сказать. Ты должен это сказать, и я верю, что ты действительно так думаешь, и теоретически я с этим полностью согласна. Но я гордая, я чертовски гордая. Я хочу, чтобы наш брак был удачным для нас обоих, и не хочу, чтобы он представлял собой жертву ради любви. И, как я сказала, все может быть в порядке…
– Ты хочешь сказать, что доктор, возможно, ошибся?
– Даже если он не ошибся, это не имеет значения, – если его убил соответствующий человек.
– Что вы имеете в виду, София?
– Отвратительно так говорить. Но в конце концов лучше быть честной… – Она предупредила мои следующие слова. – Нет, Чарльз, я больше ничего не скажу. Наверное, я и так уже сказала слишком много. Но я твердо решила прийти и встретиться с тобой сегодня, чтобы заставить тебя понять. Мы ничего не можем планировать, пока все не выяснится.
– По крайней мере, расскажи мне об этом.
Она покачала головой.
– Я не хочу.
– Но… София…
– Нет, Чарльз. Я не хочу, чтобы ты смотрел на нас под моим углом зрения. Мне хочется, чтобы ты увидел нас непредубежденным взглядом постороннего.
– И как мне это сделать?
Она смотрела на меня, и ее сверкающие голубые глаза странно светились.
– Ты все узнаешь от своего отца.
В Каире я рассказал Софии, что мой отец – помощник комиссара Скотленд-Ярда. Он до сих пор занимал эту должность. Услышав ее слова, я почувствовал, как на меня опускается холодная тяжесть.
– Все так плохо?
– Думаю, да… Ты видишь того человека, сидящего в полном одиночестве за столиком у двери? Довольно приятный на вид, невозмутимый, похож на бывшего военного…
– Да.
– Он был на платформе в Суинли Дин сегодня вечером, когда я садилась на поезд.
– Ты хочешь сказать, что он проследил за тобой до этого места?
– Да. Я думаю, мы все – как это говорят? – находимся под наблюдением. Они почти намекали, что всем нам лучше не покидать дом. Но я твердо решила повидать тебя. – Она вызывающе вздернула свой маленький квадратный подбородок. – Я вылезла из окна спальни и спустилась по водосточной трубе.
– Дорогая!..
– Но полицейские работают очень эффективно. И конечно, была еще та телеграмма, которую я послала тебе. Ну, не важно, мы здесь, вместе… Однако с этого момента нам обоим придется действовать в одиночку.
Она помолчала, потом прибавила:
– К сожалению, нет сомнений, что мы любим друг друга.
– Никаких сомнений, – подтвердил я. – И не говори, что это «к сожалению». Мы с тобой пережили мировую войну, мы много раз спасались от смерти, и я не понимаю, почему внезапная смерть одного старика… кстати, сколько ему было лет?
– Восемьдесят семь.
– Конечно. Это было в «Таймс». Если ты спросишь меня об этом, я отвечу: он просто умер от старости, и любой уважающий себя врач признал бы этот факт.
– Если бы ты знал моего дедушку, – сказала София, – то удивился бы, как он мог вообще умереть, от чего угодно!