Глава шестая
Свадьба
А.В. Левитова-Журавлева в девушках
Мы жили в Кратове на даче у Зайдмана. В журнале «фото» я записал: «17 июля 1949 г. <…> Ровно пятьдесят лет назад в этот день тоже было воскресенье – праздновалась свадьба папы». <…> Но до золотой свадьбы мама не дожила ровно сорока пяти лет… Папа сидел задумавшись. Я записал его слова буквально, с одной разницей – он сказал: «свадьба… в Раненбурге». <…>
События развивались бурно.
1899-й год, 7 апреля – резолюция архиерея: «Вызвать учителя Журавлева для занятия места в Телятниках». <…>
30 апреля – указ благочинному.
11 мая – день памяти Кирилла и Мефодия: «сей указ читал учитель Иван Журавлев». По вызову папа ездил в Рязань, очевидно – договоренность о сроках посвящения. Получил на руки копию указа. Она написана папиной рукой, а подпись секретаря консистории подлинная.
4 июля – свадьба в Раненбурге.
18 июля – Рязань, посвящен в дьяконы.
19 июля – в священники.
15 августа – освобожден от должности учителя журавинской школы, очевидно – конец каникул. <…>
Свадьба была в Раненбурге в воскресенье 4 июля 1899 г.
Семья Левитовых в то время: глава – Василий Васильевич, священник соборной Троицкой церкви. Есть фотография без даты. Его жена – Евпраксия Ефимовна, до замужества Виноградова. Мало известно мне об их прошлом. <…> Жили в собственном доме на улице Набережной. Дом деревянный с палисадником, двор, сарай – часть его приспособлена спать летом: ребят было много. Скотины не держали. За сараем сразу обрыв и скат к реке; на этом склоне их сад. Ничего в нем не было. Но Левитовы снимали большой сад, с яблонями, на берегу реки Рясы – у «Иван Яклича». Там пристань, лодки, зеленая беседка, где пили чай, – помню я со времени последней поездки с мамой (1904 г.). В этом саду протекала летняя жизнь учившейся левитовской молодежи. Отдых, но не физическая работа. <…>
Родила Е.Е. детей шестнадцать-двадцать. Умерли. Осталось семь. После смерти старших детей первую оставшуюся живой девочку, оказавшуюся и единственной, лелеяли и берегли до такой степени, что зимой не выпускали на улицу – простудится. Похоже – боязнь простуды у Левитовых была болезненной, как в крестьянских семьях. Помню приезд дяди Миши в наш скопинский дом летом. Он прежде всего потребовал закрыть дверь на террасу. У нас она оставалась открытой с раннего утра до позднего вечера.
В.В. Левитов
Со слов старших я всегда считал, что Анюта окончила Епархиальное училище в Рязани – среднее женское учебное заведение духовного ведомства. То же, что и женская гимназия. Было шесть классов, позже – семь. Общежитие. Но вот Катя говорит – мама занималась только дома, и если сдавала экзамены, то экстерном. Это больше походит[78]. Сохранилась тетрадь – поварская книга, куда она записывала рецепты разных блюд. Часть написана папиной рукой. Очевидно, это книга уже молодой самостоятельной хозяйки. Свою переписку с мамой папа сжег при переезде в Москву. Быть может, и раньше: тяжело, если чужие руки роются в интимных делах. Грозили обыски, да и были не раз… Поварская тетрадь – единственный памятник маминой руки.
Лермонтов – любимый мамин поэт[79]. Любила она и Надсона. Ее однотомник Лермонтова до нас не дошел. Остался в Раненбурге, а кто-то из дядей продал его на базаре в 30-е годы. <…> О том, что он был, и о его судьбе мы узнали лишь после войны от дяди Вани. Вероятно, он и продал – похоже на него.
До нас дошла визитная карточка – фото мамы-девушки, без даты. <…>
Родителей звали «папашинька» и «мамашинька». И для нас, малышей, дедушка и бабушка – журавинские. А раненбургские – папашинька и мамашинька. Сохранилось со слов мамы. <…>
Свахой была знаменитая Пелагея Антонна – жена виниковского двоюродного брата папы Михаила Григорьевича Глебова. Знаменитая потому, что тетя была всегда в тревоге, ожидая «Антонну» в гости: она зла на язык, всегда недовольна приемом, угощением, «осудит», «ославит», «разнесет» про вас дурное… <…>
Почему и как она нашла Левитовых, да еще в Раненбурге, мне не известно. Вероятно, сговор был за 1–2 года до свадьбы. Свадьба откладывалась до поступления на «место». Думаю так потому, что получить известие о назначении 11 мая, найти невесту и 4 июля сыграть свадьбу – слишком поспешно и несерьезно. Думаю и потому, что когда-то в Скопине я прочитал часть письма, в котором из Раненбурга упрекали папу, что он недостаточно энергично ищет место. Мне, впрочем, это не совсем понятно: только 16 августа 1899 г. ему исполнилось 25 лет, а моложе не посвящали[80]. Почему согласились? Семьи разные – город и деревня. Привычки, требования к бытовым условиям, общая атмосфера в семье – все это не совпадало. Даже источник материальных средств – в Журавинке основное в хозяйстве (земля, скотина), у Левитовых его не было. Не знаю, на какие средства давали образование детям, могло ли хватить на это дохода В.В. Разве старший сын помогал?[81]
В семье журавинской – атмосфера физического труда, забот о хозяйстве. Умственная деятельность – в пределах чтения духовных книг, беллетристики, газеты. Образование дали только сыну. В характере – склонность посмеяться, пошутить.
В семье раненбургской – атмосфера умственной жизни: все учились, старшие братья Михаил, Павел – люди умные, серьезные, да и отец был серьезный человек, – постоянно обсуждали философские вопросы, вовлекая и младших. Физического труда – никакого. В характере – излишняя серьезность, склонности к веселью, шуткам не было; повеселиться, пошутить они не умели. Ум Левитовых склонен к абстракции. Рассуждения – на основе логических построений… «В нас, Левитовых, заключены были большие умственные силы, в частности – способность к оригинальному мышлению, к самостоятельной творческой работе (выше всех в этом отношении стоял брат Михаил Васильевич)», – писал дядя Павел в письме 1941 г.
П.В. Левитов, 20 августа 1928 г., Скопин. Фото Д.И. Журавлева
Строго говоря, все это относится к Михаилу и Павлу. Иван очень любил пофилософствовать, но от него слишком пахло схоластикой, было неглубоко, бессодержательно, походило на способ провождения времени – от скуки. Прочих братьев близко я не знал, никаких «трудов» от них не осталось. А Миша и особенно Паша много писали. Часть их брошюр у нас есть[82].
По мощи ума папа не уступал Левитовым, но уступал в творческой активности. Склад ума иной – преобладал здравый смысл и рассуждения на почве реальности. Папа мог вполне понять рассуждения Левитовых и по достоинству оценить их. Иногда не прочь был посмеяться над ними. Но только заочно. Я уже писал – они не понимали и не терпели шуток. <…>
Разница осознавалась Левитовыми. Братья внушали маме избегать сближения с журавинской семьей, не дружить с тетей Анютой. Катя думает: очевидно, считали журавинских недостаточно культурными. Я, впрочем, объясняю примитивным эгоизмом: свекор и свекровь, золовка-колотовка со временем сядут-де на шею их сестре. Кто из нас прав? Вероятно, оба.
Но было и сходство: глубокая религиозность, круг духовных интересов, семинария, отсутствие элементов светского воспитания. Я имею в виду прежде всего отношение к женщинам. Молодые Левитовы терялись в обществе девушек, чувствовали себя связанными, не могли найти темы для разговора, жизнерадостного веселья не получалось. И их избегали, и они избегали. Похоже – таким же был и папа. Возможно – это следствие семинарского воспитания, но, конечно, лишь до некоторой степени.
Трудности выйти замуж, выдать дочку замуж, погоня за женихами как бытовое явление показаны Чеховым. Но для духовенства это дело еще более усложнялось. Исторически выработалась кастовая замкнутость духовенства. И после отмены крепостного права, да в деревне и вплоть до революции, считали невозможным выдать дочку за мужика, за мещанина, как и сыновьям считалось зазорным брать невест из этих сословий. Выход допускался или в свою духовную среду, или в разночинную. Много детей духовенства перешло в разночинцы за последнее столетие, разрушая кастовую замкнутость.
Наши дедушки и бабушки журавинские и раненбургские – из коренных духовных семей. Когда позже мамин брат Дмитрий женился на раненбургской портнихе, его мать Е.Е. никак не хотела признавать за родственницу «мещанку» – слишком низко. Впрочем, брак был действительно неравный, но в обратную сторону: Дмитрий не был достоин своей жены, прекрасной женщины, содержавшей семью своим трудом.
Возможно, у меня такое впечатление, в журавинской семье, быть может, что под влиянием бабушки Настасьи Ивановны с ее здравой головой, кастовый вопрос не так остро стоял. Старшую дочку Лизу выдали за крестьянина. Брат бабушки Григорий сам отказался учиться и приписался к крестьянскому обществу. Родная и близкая семья Лоховых – крестьяне…
Духовенство рассеяно по городам и весям. Предрассудок крайне ограничивал возможности естественного сближения молодых людей… Как-то случайно в Скопине среди папиных бумаг я открыл старое письмо и начал читать в средине. Кто-то из Раненбурга обращался к папе и маме с просьбой, нет ли у них на примете жениха для его дочери. Желательно академика. Но можно и семинариста, такого, как Иван Дмитрич. «Анюта улыбается», – добавлено после этих слов. «Академиками» обычно называли окончивших Духовную академию. <…>
Июль 1969 г. Покровка
Вот родословная Левитовых.
Все даты я записал 8 марта 1952 г. со слов дяди Вани. <…>
Василий Левитов (жена – Евдокия), дед нашей мамы, был дьяконом в селе Боршевое Скопинского уезда[83]. Единственное, что вспомнил о нем когда-то в разговоре со мной дядя Ваня, – каждую субботу он порол своих ребят. Провинившихся – за вину, невинных – чтоб впредь не провинились. Это – метод воспитания. Из его детей мне известны только два сына: Василий – отец нашей мамы – и Дмитрий, в какие-то годы бывший протоиереем в Раненбурге. Его сын Николай в молодые годы – мой учитель в Рязани (1916–1918 гг.). Позже он – профессор психологии в Московском Университете. <…>
Наш дедушка <…> был священником сперва в селе и с давних пор в Раненбурге, в соборе. Папа с большим уважением относился к нему: человек умный, серьезный, твердый. Он умер 2 марта 1906 г., в 3 часа утра, после операции – рак желудка. Тетя рассказывала о его мужестве: когда он лежал на операционном столе, и врачи, обрисовав положение, спросили, согласен ли он на операцию, он, севши, сказал им поучение. Операция не помогла. И вот ничего-то о нем я не могу написать. Запомнилось лишь одно: он любил спать на полу, и я очень смутно припоминаю это место в раненбургском доме. Я тоже предпочитаю спать на твердом. Приехав на каникулы в Скопин, я к ужасу Агафьи снял перину и спал на старом одеяле. В Москве по нужде я спал на полу с 1931 г. до переезда в Сокольники, т. е. до 1962 г.
Не помню я и живого дедушку. Только его фотографию. В Скопине она всегда висела пред папиным столом, а теперь в альбоме. Без даты, но позже 1894 г. <…>
Детей у Левитовых родилось много. Но до зрелого возраста дожило семь человек: шесть сыновей и одна дочь. Все сыновья получили образование в Рязанской семинарии, кроме Ивана. <…> Трое – Павел, Василий, Алексей – окончили Духовную академию, Дмитрий – историко-филологический факультет университета. <…>
Михаил, старший сын, родился в 1868 г., умер от разрыва сердца 2 апреля 1921 г. Он – священник в селе Покровском Данковского уезда. Все братья считали его самым умным и способным в их семье. У нас сохранились несколько оттисков его статей и брошюр[84] и лишь два письма 1913 и 1914 гг. <…> В 1918 г. я написал ему из Рязани и получил очень содержательный ответ. Помню лишь одну мысль – нельзя строить общество, основываясь на обмане. Жалею, письмо пришлось сжечь вместе с другими: были обыски, искали не вины, а повода для репрессий.
Дядя Миша бывал у нас в Скопине и на старой квартире, и раз в новом доме. Были один раз у него в Покровском и мы, трое ребят с папой. Ездили из Раненбурга в 1912 г. Его жена Варвара Андревна угощала нас своей клубникой со сливками. Такое блюдо мы ели впервые. Он – бездетный. У нас любили посмеяться заочно над дядей Мишей, его большим носом, некоторыми странностями. Например, он, сельский житель, боялся животных. <…>
Дядя Миша как священник был и ленив на отправление треб, и не умел установить здоровых отношений со своими прихожанами. Требы и день и ночь. В любое время зовут соборовать и причащать умирающего. А Миша любил посидеть за столом с книгой, журналом, подумать, написать. Были в селе и сектанты. А на священника налагались, по сути дела, чисто полицейские обязанности по отношению к сектантам. Будучи сознательно веротерпимым и осуждая политику царского правительства, политику преследования сектантов, он и с ними не ладил[85]. Тяготился он своими обязанностями. Папа считал для него наиболее подходящим место священника кладбищенской церкви: там прихожане безмолвны и спокойны. Точнее бы сказать – упокойны. И Миша находил это для себя хорошим выходом[86]. Имели в виду место в Скопине. Но оно освободилось чрез год после скоропостижной смерти дяди Миши.
Павел – родился 13 января 1877 г., умер 10 февраля 1942 г. Из всех дядей Паша с раннего детства был нам наиболее близок, по-родственному близок. С Пашей мама была особенно дружна.
<…>
Московская духовная академия помещалась в стенах Троице-Сергиевой Лавры. И теперь здание цело. Я все сравнивал студенческие годы дяди Паши и мои и Кати. Он жил в общежитии, полностью обеспеченный. Без забот с его стороны, всегда сыт, одет, теплая квартира, обслуживание, где жил – там и учился. Значит, все время и все силы мог посвятить занятиям. И он не злоупотреблял своим положением. Много и добросовестно, с глубоким интересом, занимался, изучал подлинники, заготовил много выписок из книг и журналов, написал первые опубликованные статьи. Обратил на себя внимание своих руководителей. По окончании в 1901 г. курса мог рассчитывать остаться при академии. Но не было вакантного места. Начальство, желая его сохранить, предложило ему пока место библиотекаря. Библиотека академии была богата ценнейшими рукописями, редкими книгами. (Что из этого богатства дошло до нашего времени и где оно теперь?) Место для научной работы прекрасное. Но Паше показалось обидным: «магистрант» и вдруг библиотекарь! Отказался и уехал преподавателем Духовной семинарии в Екатеринослав. Позже тужил. Его предметы – психология, логика, философия, нравственное богословие. Более узкая специальность – психология. Иногда выступал с публичными лекциями. Читал лекции в женском Епархиальном училище. Женился на молоденькой епархиалке, чуть ли не своей ученице – Марии Федоровне. Симпатичная женщина. С нею я виделся два раза при поездках в Раненбург в 1912 и 1926 гг. Есть кабинетный портрет – дядя Паша и она 4 сентября 1910 г. Только в 1928 г. родился первый жизнеспособный ребенок – дочь Вера, позже еще одна – Ирина.
Да! Я не оговорился – в Епархиальном читал лекции. И в семинарии он вел курсы лекционные. Передовые преподаватели средних школ того времени в старших классах стремились пробудить в учащихся сознательное отношение к своему предмету и смело применяли методы высшей школы. А теперь наоборот: в вузах внедрены методы средней школы и усиленно охраняются администрацией всех рангов.
В 20-е годы дядя Паша как-то выступил на публичном диспуте в защиту своих убеждений. Ему удалось основательно поклевать противников. На другой день он прочитал о диспуте в газете: все наоборот! и заканчивается фразой: «а Левитов все-таки поп, хотя и без рясы»[87]. <…>
Иван родился 22 февраля 1879 г., умер 23 февраля 1955 г. Из Рязанской семинарии его уволили[88]; устроили в Пензенскую; но и оттуда уволили. «Ваня как тростинка, в поле ветром колеблемая», – говорила про него мама. Семинаристы набезобразничали в городском саду, разбежались. А он, по его словам, не участвовал в озорстве и потому не счел нужным скрыться. Городовой его забрал. Семинарский курс он сдал экстерном в Екатеринославе, когда там уже преподавал брат Павел. Хотел Иван поступить на медицинский факультет. Тогда при поступлении требовали свидетельство о политической благонадежности от губернатора. А рязанский губернатор отказал. Не получилось. Надвигалась солдатчина. Все Левитовы страшно боялись военных и тем более службы в армии. Спасаясь, Иван поступил священником в какое-то село. Не знаю, когда он женился. <…> Он собирался жениться раньше. Невеста – больная и хромая девушка. Семья с трудом отговорила, да, кажется, и невеста умерла. Любил с вечера пораньше лечь и в постели при свече почитать. Однажды проснулись среди ночи в дыму и огне. В исподнем выскочили в окно. Все сгорело. Жена простудилась и умерла. У папы в Помяннике записана Елизавета Левитова, умерла 1 декабря 1905 г. Оставил Иван место священника, отказался от сана – расстригся. Женился второй раз <…> и занялся практикой частного поверенного в Раненбурге. <…> Не помню, бывал ли он у нас в Скопине до революции. Не помню и его писем. До Скопина он увлекался картежной игрой, проигрывался жестоко. По его словам, выпивок избегал: выпив, тотчас свирепел и затевал ссоры. Детей не было.
Революция застала его членом партии левых эсеров. <…> После октябрьского переворота Иван оказался уездным комиссаром юстиции в Раненбурге. В первые годы революции министры – народные комиссары. Был лозунг «власть на местах!». И в каждой губернии, в каждом уезде были по тем же ведомствам свои просто комиссары, уж не народные. Как власть имущее лицо был делегатом на одном из съездов советов, слушал доклад Ленина… Как комиссар юстиции Иван проводил все реквизиции и конфискации у торговцев, помещиков, у кого придется. И так лютовал, что получал много писем с угрозой убить его. Даже в Скопин дошел слух: в Раненбурге свирепо расправляется Левитов. Какой Левитов? Папа предполагал: надо думать, Иван. И делалось все это совсем беспринципно. Просто человека опьянила власть. Сам в Скопине рассказывал, как при обыске у купца нашли очень хорошее вино. Куда же дели? – спросил я. Он смутился, но ответил: сами роспили!.. Опасно стало в Раненбурге, и его перевели в Скопин на должность народного судьи. Вот тут-то он тесно сблизился с нами. Его квартира на нашей улице совсем близко от нас, минуты три ходу. Каждый день заходил. Папа работал в больнице конторщиком, тетя уже больная, принимать его возлагалось на меня. Досадно было, слишком я занят, чтобы тратить время на пустую болтовню. «Ты, Митя, не куришь, а у тебя спички всегда в кармане», – как-то заявил он. С пчелой было много работы, разводить дымарь приходилось часто. Дело ждет, а ты сиди с дядей Ваней и ублажай его. А ведь мне и почитать хотелось, и серьезно позаниматься. Ни разу не был у него ни я, ни кто либо из наших. <…>
Когда вернулся из плена Леня Кормильцев, устроили его секретарем. А сам судья больше предпочитал толкотню на базаре, продавал рваные башмаки и проч.
Года через два сам осознал: больше не удержишься. Уехал в Раненбург. Что делал там? Кажется, был учителем, давал платные уроки. <…>
После 1933 г. И.В. переселился в Ступино под Москвой. Там родственники его жены <второй>. Был учителем в школе. Когда стали в школах наводить порядок и от учителей потребовали образования, И.В. не мог представить документов: они когда-то сгорели, и сдал с успехом все экзамены на учителя. Прекрасная память. До смерти помнил он, например, все фигуры силлогизма. А учил еще в семинарии. Война погнала его снова в Раненбург. В конце войны его выписала в Москву и устроила ему квартиру племянница Анны Николавны <жены>, очень важная особа, заведующая хлебным магазином, хлеб тогда выдавался по карточкам. Дядя потребовался продавать с рук на рынке «остатки» хлеба. <…>
До революции И.В. занимался писательством, сочинял драмы. Когда жил в Скопине, давал мне читать одну. Не помню, да и критик я плохой, тогда и подавно. В Раненбурге чуть ли не ставили его драмы на любительских спектаклях. В Москве он посылал на молодежный конкурс под псевдонимом рассказ или повесть, но получил разносный ответ: «автор не избежал пошлости…». В последние годы он написал философский трактат. Говорил о нем, но мне не показал. Не помню, то ли сам послал, то ли завещал переслать его сыну дяди Васи. Я не скрывал своего иронического отношения к его философствованию. Однажды, войдя к нам и усевшись, он начал разговор: «Я утверждаю, что на солнце тоже есть живые мыслящие существа». Я уклонился от диспута, ограничившись репликой: «Изжарятся!». «Ты, Митя, похож на Ивана Карамазова», – заявлял он в таких случаях.
Интересное приключение: когда И.В. торговал на рынке хлебом, к нему подошел пожилой человек с возгласом удивления: «Отец Иван!». Узнал своего бывшего священника лет через 40! Понятно: страшно смутил его.
Василий – родился 31 декабря 1880 г., умер 10 октября 1949 г. Мало что могу написать о нем. При свиданиях – это молчаливый, задумчивый человек, только все смотрел на нас. После Академии поступил учителем Духовного училища в Екатеринослав. Преподавал и в женском Епархиальном училище. Женился на совсем юной девочке, своей ученице. Симпатичная была женщина Ольга Дмитриевна, жизнерадостная. В 1912 г. в Раненбурге она рассказывала папе, что родила своего сына первенца то ли во время танцев где-то на балу, то ли тотчас после танцев, и с детски наивным видом спрашивала: к чему это? <…> Три сына: Василий, Дмитрий, Павел, один – врач. <…> От дяди Васи мы писем никогда не получали; есть карточка без даты: он в семинарской тужурке… Карточка, вероятно, еще от мамы. <…>
Когда-то папа прочитал в газете сообщение из Екатеринослава: ученик Духовного училища во время занятий вошел в класс и выстрелом из револьвера ранил учителя Левитова. Ученик был уволен и стрелял в качестве мести училищу, не имея зла против В.В. Попал в плечо. Еще в 1912 г., когда мы виделись в Раненбурге, B.B. не мог поднимать руку достаточно высоко.
Алексей – родился в мае 1883 г., умер 8 ноября 1933 г. Детский паралич оставил след на всю жизнь: не мог повертывать голову в какую-то сторону. Один из всех братьев остался холостым. Был очень религиозен, до мистицизма. Преподавал в Духовном училище. Едва ли был хорошим учителем. Чудаковат. А дети жестокий народ: не прощают никакого отступления от средины. В советское время его преследовали за религиозность и незадолго до его трагической смерти прогнали с работы. Из поездки на Юг он привез красивый, черный камень. В 1912 г. камень так понравился Сереже, что он упросил бабушку подарить ему. Камень и сейчас у нас. Вот, думали мы потом, было огорчение Алеше!
Есть у нас две карточки – Алеша в косоворотке, стриженый наголо, 23 июня 1903 г., Рязань.
В детстве на Рождество и Пасху мы посылали в Раненбург открытки с картинками. Сами получали открытку от семейства Левитовых. Писал обычно Алеша, своим крупным почерком с наклоном слева направо, он же написал письмо с ответом на сообщение о смерти Сережи. Оно должно быть цело. Но где оно? <…>
Дмитрий – родился в октябре 1884 г., умер в начале марта 1952 г. Последний ребенок в семье, любимчик матери, «Митец» – звали его братья. Он сопровождал мамашиньку, когда та приезжала в Скопин к умиравшей маме. Позже, в его студенческие годы (он окончил университет – филолог), ему пришлось долго ждать поезда в Ряжске. Выпил, и навеселе вспомнив о зяте в Скопине, нашел способ скоротать время – приехал к нам на полчаса, на час и вернулся в Ряжск к своему поезду. Смутно припоминаю этот визит – последний его приезд в Скопин. Ни писем от него, ни его фотографии у нас никогда не бывало. Совсем чужой нам человек.
А.В. Левитов, 1903 г., Рязань
19 апреля 1913 г. дядя Миша писал папе: «У мамаши к Пасхе большое горе: Дмитрия забрали в солдаты. Впрочем, есть некоторая надежда на освобождение. Лежит в Варшаве на испытании. Хоть и сам виноват, – но все же очень жаль». Служил он один год вольноопределяющимся. <…> «Сам виноват» – думаю, болтался без дела, с государственной службы в армию не брали. Значит, он не был в это время учителем. Жил он в Раненбурге, профессия – учитель средней школы. Жена его, умелая портниха, своим трудом содержала семью. Не признавала ее за родню свекровь: «мещанка», низко для ее сына. А женщина очень хорошая. Были дети. И теперь есть неведомое нам потомство. <…>
Левитовы совсем без слуху, музыку не любили, совершенно не пели. Не знаю, как обходились в службе дядя Миша, да и Ваня. Тяжко слушать таких священников…
Все Левитовы не считали себя способными к математике. В разговоре со мной в Москве в доказательство своей неспособности к математике дядя Паша указал: он всегда затрудняется высчитать сдачу в магазине. Когда я пытался объяснить ему разницу между простым счетом и математикой как наукой, он не хотел вникнуть и понять смысл моих рассуждений, оставаясь при своем мнении как неоспоримой истине. А я нахожу, что ум Левитовых чисто математический. Ему свойственна характерная для математиков узость логических суждений, последовательность, непрерывность цепи, то, что полезно в математике, но во всем прочем приводит рассуждения к отрыву от реального, – качество Левитовых, над которым папа иной раз был не прочь посмеяться. Не знаю, возможно, геометрического воображения и не хватало, – его совсем нет и у некоторых крупных математиков. <…>
…К дяде Паше в нашу комнату приходил повидаться с ним его семинарский товарищ – врач, из той же среды. Узнав, что я на физико-математическом факультете, он с удивлением заявил: «Вот куда потянулись наши!». Трудно мне сказать почему, но семинаристы больше шли в медицину.
Я как-то зашел в Москве в незнакомую мне церковь. Еще в студенческие годы. Было богослужение, священник говорил проповедь: громил математиков, обвиняя их во всем общественном зле. Откуда неприязнь к математике? В мое время в Рязанской семинарии математику преподавал человек, сам учившийся в семинарии и духовной академии, т. е. сам никогда не изучавший математики и не знавший ее. То же и в других семинариях. Такие учителя не могут скрыть своей неприязни к своему непонятному им предмету, не могут и пробудить интерес и любовь у учеников. Ученики воспринимают у учителя не только знания, но в первую очередь его эмоции – стимул к знанию. Наиболее способные семинаристы научались логично мыслить, проникали в глубокий смысл философских учений, знали, что математика – область безусловно содержательная, но им чуждая, недоступная пониманию и потому враждебная. <…>
2 сентября 1969 г.
Вот ее родословная:
«Диакон Евфимий» и жена его Александра – из села Вязовёнки Скопинского уезда. Евпраксия Ефимовна, «мамашинька», – наша бабушка. Ее брат Порфирий – пьяница и лодырь. Он добыл бумагу, разрешавшую ему как члену причта просить пропитание у мира ради его хромоты. Была такая форма, думаю, забыли отменить с древних времен. Порфирий нанимал мужика с подводой, ездил с «бумагой» по селам, набирал много милостыни и пропивал с помощью возчика. И так от кабака до кабака. Был как-то у нас. Смутно припоминаю хромого и объяснения наших – кто это. У него дочь Евгения, Еня Левитовых, их двоюродная сестра. Ее очень любили братья Левитовы. Она не выходила замуж. По крайней мере, в 20-е годы жила в доме Левитовых с дядей Алешей. Работала на махорочной фабрике. Получила чахотку. Последние годы жила в Ступине, под Москвой. Умерла в ноябре 1967 г. Еня сохранила и переслала нам мамин портрет. Он в большой раме в овале висел на самом видном месте в доме Левитовых. Его делал фотограф в Екатеринославе с карточки от 6 сент. 1902 г. после смерти мамы. Теперь он в другой раме, несколько урезанный, висит в моей комнате. Спасибо Ене! Совсем, можно сказать, чужой нам человек, я не помню ее в лицо, и все же поберегла нам портрет. <…>
А.В. Журавлева, 6 сентября 1902 г.
Едва отпраздновали свадьбу – надо было ехать в Рязань: посвящение. Оно состоялось в понедельник 19 июля 1899 г. <…>
В иереи посвящают только дьяконов. Поэтому Ивана Дмитрича накануне, в воскресенье 18 июля, посвятили в диаконы. И на другой день <…> в иереи. На руки была выдана ему ставленая грамота: ее полагалось строго хранить всю жизнь. Она играла роль того, что в мирской жизни называют дипломом.
Епископ Мелетий, посвятивший И.Д. и надписавший эту грамоту, умер 14 января 1900 г.
В 10 верстах от Пронска, на правом южном берегу реки Кердь, притоке Прони, большое село Дурное. Из географии Семенова в нем жителей до 4500, волостное правление, школа, лавки. В его же волости в 5 верстах к югу – село Семёнское с 2800 жителей и лавками. Село Телятники на левом берегу Керди, судя по схематической карте верстах в двух от реки и с. Дурного. В географии Семенова оно не упомянуто. Престольный праздник – Казанская – 22 октября.
Когда приехал и первый раз служил – мне неизвестно. Вскоре дополнительное назначение – обязательное, но не бесплатное: заведующим и законоучителем Гороховской церковно-приходской школы Пронского уезда. Состоял с 16 августа 1899 г. по 2 июня 1900 г. Горохово верстах в двух от Телятников.
Конец ознакомительного фрагмента.