Глава 4
Я пожала плечами:
– Ничего особенного в моей биографии нет. Училась в школе, хорошо знаю немецкий язык. Высшего образования у меня нет, потому что умерла мачеха и пришлось зарабатывать на жизнь.
– И где вы работали?
Мне стало смешно.
– Вначале в метро, мастером машинного управления.
– Кем? – удивился Федор. – Машинистом?
– Нет, конечно, уборщицей, просто в подземке так красиво зовут поломоек. Потом чистила ковры в Доме моделей… всего и не перечислить. Впрочем, могу принести трудовую книжку. Последние годы преподавала немецкий, частным образом, детям.
– А кто ваши родители?
– Мать была осуждена и давно умерла. Отец тоже сидел, но сейчас ведет себя вполне прилично, работает в фирме, производящей мебель. Он женат вторым браком.
– Вы сами замужем?
– Мой супруг, Олег Куприн, милиционер.
Федор сморщился:
– Не пойдет!
– Что?
– Все.
– Что именно?
– Ну, ваша биография.
– Почему?
– Муж-милиционер есть у Кати Троновой.
– Да? Очень интересно. А почему у меня его не должно быть?
Федор скорчил гримасу.
– Отец-уголовник у Лехи Королева. Там мы вообще построили рекламную кампанию на том, что Леха родился на зоне. Очень здорово вышло. А теперь появляетесь вы! Да, придется думать над новой анкетой.
И он принялся с сосредоточенным видом постукивать остро отточенным карандашом по клавиатуре компьютера.
– Но почему у меня не может быть мужа-милиционера? – тихо удивлялась я.
Федор снисходительно улыбнулся.
– Потому что рекламная кампания Кати Троновой строилась на том, что ее супружник, кстати, он простой преподаватель Академии МВД, рассказывает женушке самые, самые, самые классные случаи. А теперь еще и ты с ментом! Мы что, издательство при легавке?
Я отметила, что парень перестал «выкать», и вздохнула:
– Господи, как же повезло этой Кате! Мой Олег, хоть и настоящий майор, заваленный по брови уголовными делами, никогда ни о чем не рассказывает, прямо слова не выдавишь!
Федор вытащил из футляра трубку.
– Катькин Иван олух. Максимум, что он способен растрепать, это то, какое пиво продают в киоске возле дома. Наверное, твой муж – хороший профессионал, но одна писательница, жена мента, уже есть, второй не надо, ясно?
– Вы меня выгоняете? – испугалась я.
Федор сосредоточенно раскурил трубку.
– Не блажи! Кто же выставит за дверь пишущего автора. Надо просто крепко подумать. Ясно одно: мужа надо менять. И вообще, зачем он тебе?
– Кто? – растерялась я.
– Муж.
– Предлагаете развестись?
– Нет, конечно, – хмыкнул Федор. – Просто придумаем новую биографию. Ну, допустим, ты – дочь рано умерших родителей. Отец всю жизнь провел в Африке, он изучал там местные племена и в результате сгинул в диких джунглях.
– Джунгли, кажется, не на этом континенте, – робко заметила я.
– Погоди, это я так, к примеру. До пятнадцати лет ты воспитывалась в деревне Мамбо-тонго, свободно владеешь наречием кумбо.
– Про такое я даже не слышала!
Федор хихикнул:
– А его и нет. Только кто сумеет проверить? Не перебивай. Потом твои родители поехали на охоту на слонов и погибли. Ты вернулась в Москву. Здесь можно рассказать о бедах. Денег нет, помочь некому, пришлось мыть полы. Народ такое любит. Люди ваще тащатся от чужих неприятностей. Может, сделать из тебя инвалида?
На всякий случай я отодвинулась от его стола: ей-богу, парень, похоже, сумасшедший!
– Но потом, – тарахтел Федор, – потом, однажды ночью, тебе приснился покойный отец, который начал диктовать криминальные романы, и жизнь заиграла яркими красками, потому что папенька не только наговорил книгу, а еще и посоветовал обратиться в самое лучшее на свете издательство «Марко». Усекла?
– Ну…
– И ваще ты вся такая… в перьях.
Я вновь на секунду потеряла дар речи.
– В чем?
– Ну, одеваешься экстравагантно, куришь сигареты с мундштуком, спишь на полу, привыкла в Африке. Питаешься фруктами: ананасами, бананами, манго и коа-коа.
– А что это такое, коа-коа?
– Понятия не имею, – заржал Федор, – тебе лучше знать. Кто из нас вырос в диком племени? Сама понимаешь, муж-мент сюда не катит! Ладно, ступай домой, завтра в пять жду у себя. Имей в виду, нас в отделе шесть человек, слушаться надо всех.
– Но зачем весь этот спектакль? – я попробовала слабо сопротивляться. – Почему бы мне спокойно не жить Виолой Таракановой?
– Ариной Виоловой, – поправил Федор, – детективы пишет не Виола Тараканова, а Арина Виолова. Так вот, мой дружочек, твоя биография неинтересна, никому не нужна. А мы должны возбудить любопытство, заставить людей шептаться: «Вы слышали, Виолова-то!» Вследствие этого вырастет тираж твоих книжек, мы хорошо заработаем, выплатим тебе отличный гонорар, ты купишь мужу-менту личное отделение милиции…
Федор расхохотался. Я смотрела на него во все глаза.
– Ладно, – парень стал неожиданно серьезным, – пошутили – и будет, значит, завтра в семнадцать ноль-ноль познакомим общественность с концепцией твоей рекламной кампании. Вызову-ка я сюда Сысоева и сам дам ему первое интервью. А ты завтра купи газетку «Сплетник», полюбуешься. Главное, что я понял, – ты хочешь стать известной и готова помогать нам.
В полном обалдении я выпала на улицу, добрела до метро и уставилась на новенькую «Экспресс-газету». Через всю обложку шел огромный красный заголовок: «Смолякова глушит коньяк бочками. Известная писательница топит страх в алкоголе». Чуть ниже виднелись синие буквы: «Певца Марио ограбили. У парня сперли коллекцию тараканов, которую он собирал с детства».
Я купила газету, спустилась в метро и принялась перелистывать страницы. Честно говоря, до сих пор я считала, что люди искусства просто не умеют себя вести. Ну звездит у них в голове, поэтому устраивают скандалы в ресторанах и гостиницах, без конца меняют партнеров и заводят в качестве домашних любимцев аллигаторов. Но сейчас мне в голову неожиданно закралась иная мысль: что, если у них есть такие Федоры, которые придумывают рекламные трюки? Может, на самом деле певцы, артисты и музыканты тихие люди, любящие по вечерам смотреть телик?
К Вике Виноградовой я хотела поехать утром, но, проснувшись, обнаружила, что таинственным образом, во сне, получила насморк и кашель. Термометр равнодушно показал 37,5. Представляете, как я обозлилась, сообразив, что теперь придется просидеть пару или тройку дней дома? Визит пришлось временно отложить и сидеть над кастрюлей с горячей картошкой, осторожно вдыхая пар.
К Вике я попала только через несколько дней.
Утром я, правда, попыталась посидеть за письменным столом и даже лихо написала еще одну фразу: «Кругом стояли лужи». Теперь текст выглядел так: «В тот вечер шел дождь. Кругом стояли лужи». Но на этом вдохновение исчерпалось. Я сломала от злости ручку «Бик» и отправилась на Реутовскую улицу. Скорей всего, Виктория на работе, но мне она не нужна, просто брошу письмо в ящик.
Подъезд оказался заперт, дверь щетинилась домофоном. Не успела я подумать, что делать, как щелкнул замок, наружу вышел парень, а я очутилась в темном, холодном подъезде.
Нужная квартира была расположена прямо тут, на первом этаже. Я хотела позвонить, но дверь распахнулась, и в проеме появилась женщина с большой сумкой.
– Вы Вика? – спросила я.
– Ее в больницу положили, – ответила тетка.
– Как? – удивилась я. – Когда?
– Сегодня ночью, вернее, утром, – пояснила незнакомка, пытаясь запереть замок. – Черт, он не поворачивается!
– Дайте попробую, у нас такой же, там надо ключ канавкой вверх засовывать.
Женщина протянула мне связку.
– Что случилось с Викой? – поинтересовалась я, гремя замком.
Тетка устало ответила:
– Отравилась, подробностей не знаю. Я санитаркой в токсикологии работаю. Виноградову привезли около трех утра. Ей к девяти полегче стало, она мне ключи дала и попросила из дома кой-чего привезти: ну, халат, тапки, дезодорант. А вы ей кем приходитесь?
Я хотела было сказать: «Подругой, вот, пожалуйста, передайте Вике письмо», но отчего-то осеклась и произнесла совсем другую фразу:
– Да никем, мы еле-еле знакомы. Работаем в одной конторе. Вика вчера по случайности ключи от сейфа уволокла, а сегодня на работу не явилась, вот хозяин меня и послал узнать, что к чему. Больница-то далеко?
– Рядом, две остановки на автобусе, близко совсем.
– Тогда пошли, помочь вам нести сумку?
– Да она легкая, – ответила тетка, – просто здоровая с виду. Неудобно у постороннего человека в вещах рыться, вот я и схватила торбу, которая в прихожей стояла. Как вас звать-то?
– Таня, – ляпнула я, – Таня Иванова.
И я снова удивилась про себя. Господи, да я становлюсь самой настоящей вруньей, ну отчего не назвала приветливой бабе свое настоящее имя?
– А я Анна Петровна, – улыбнулась санитарка, – всю жизнь по больницам полы мою. Собачья работа, скажу тебе, зарплата маленькая, вот и приходится крутиться, чтобы деньжонок нарыть. Кому судно подашь, кому палату лишний раз протрешь или вот за вещами сгоняешь, копеечка к копеечке, получается рублик.
Сказав последнюю фразу, Анна Петровна поставила сумку на асфальт и провела рукой по растрепавшимся волосам.
Мои глаза скользнули по ее тонким, бледным пальцам… Что-то показалось странным… Но тут, испуская удушливую вонь, подкатил автобус, и мы стали втискиваться в переполненное нутро. Анна Петровна не обманула. Путь действительно занял всего пять минут.
– Вот она, больничка, за супермаркетом, – сообщила санитарка, когда мы, слегка помятые, выбрались наружу, – тебе через главный вход идти, а мне с тылу, где сотрудники просачиваются. Ну, пока, может, еще встретимся.
Я потянула на себя тяжеленную дверь, оказалась в просторном холле и увидела небольшое окошечко с надписью «Справочная».
– Скажите, в какой палате лежит Виктория Виноградова?
Бабка в белом халате, сидевшая по ту сторону стекла, нехотя отвлеклась от книжки. Она перевернула карманное издание переплетом вверх и шмякнула его около допотопного черного телефонного аппарата. Я невольно бросила взгляд на фамилию автора и испытала укол совсем не белой зависти. Смолякова! Ее читают везде.
– Справки выдаем лишь ближайшим родственникам, – каменным голосом ответила бабулька.
– Я сестра Виноградовой.
– Покажи документ.
– Извините, паспорта нет.
– На «нет» и суда нет! – рявкнула старушка и погрузилась в Смолякову.
– Будьте добры, – я решила предпринять еще одну попытку.
Но бабушка молча опустила занавеску. Перед глазами закачалась табличка: «Перерыв двадцать минут». Поняв, что ничего не узнаю, я подошла к милиционеру, сторожившему вход.
– Можно войти?
– Пропуск, – лениво сказал он.
– У меня нет.
– Вход только по разрешению врача.
– Но как же продукты передать?
– Посещение больных с семнадцати до девятнадцати, – довольно вежливо пояснил парень.
– Мне в пять часов нужно быть совсем в другом месте!
– Это не ко мне, – покачал головой охранник, – есть пропуск – пущу, нет – приходите в установленное время.
Потерпев полное фиаско, я решила попытать счастья в окошке, над которым красовалась надпись: «Прием передач».
– Не могли бы вы взять у меня это письмо? – робко попросила я женщину примерно моих лет.
Та отложила книгу. Вновь Смолякова!
– Номер палаты и какое отделение?
– Токсикология, а в какой палате лежит, не знаю.
– Спросите в «Справочной».
– Там только родственникам сведения дают.
– Вы предлагаете мне бегать по коридору, размахивая конвертом? – окрысилась тетка. – Во народ, обнаглели совсем.
И она тоже опустила занавеску. На этот раз появилась табличка: «Идет разнос полученных передач. Новый прием через два часа».
Я вышла во двор и увидела ларек, бодро торгующий всякой всячиной: домашними тапками, халатами, печеньем, газетами.
Секунду я рассматривала ассортимент, а потом сообразила, как поступить.
Через пару минут, купив красные клетчатые тапки с помпонами, я нацепила их на ноги, сунула босоножки в пакет, бросила сверху две газеты, пачку дешевого печенья и отправилась искать служебный вход. Дверь обнаружилась в углу здания, возле нее читал журнал кабаноподобный дядька.
– Эй, ты куда? – бдительно притормозил он меня.
Я выставила вперед пакет.
– Да во двор за газетками сбегала, опять же сладкого захотелось, тут к чаю ничего не дают хорошего!
Секьюрити скользнул глазами по моим ногам, обутым в уродские тапки, и вздохнул:
– Ступай себе в палату, нечего по улице шляться, если лечиться приехала.
Я ужом проскользнула внутрь здания и полетела искать токсикологию. Наверное, Анна Петровна на работе, она покажет мне палату Вики Виноградовой.
Оказавшись в длинном коридоре, я остановила молоденькую медсестру с эмалированным лотком в руках:
– Где мне найти Анну Петровну?
– Спросите на посту, сведения о больных у них, – весьма приветливо ответила девушка.
– Мне нужна ваша санитарка.
– Кто? – удивилась медичка.
– Нянечка Анна Петровна.
– Такой тут нет.
– Как?
– Очень просто. В нашей смене баба Клава, есть еще Ольга Николаевна и Серафима Сергеевна. Если хотите договориться об уходе, идите сейчас в процедурную, баба Клава там пол моет!
Страшно удивившись, я пошла в указанном направлении и нашла в резко пахнущей лекарствами комнате кругленькую бабуську, бодро шлепавшую тряпкой по мокрому линолеуму.
– Вы Клавдия… простите, не знаю отчества.
– Зови бабой Клавой, – улыбнулась старушка, – чего тебе? Говори, не стесняйся, беру недорого, за сутки пятьдесят рублей. Работу исполняю честно. Кто у тебя тут? Пригляжу, как за родным.
– Вы не подскажете, где найти Анну Петровну?
– Это кто ж такая? – удивилась нянечка.
– Она мне сказала, что работает санитаркой, пообещала за моей подругой поухаживать, взяла сто рублей и пропала!
Баба Клава оперлась на швабру.
– Нету тут никаких Анек… Хотя постой, вот гнида!
– Вы кого имеете в виду?
– Да Анька из нейрохирургии! – воскликнула нянечка. – Она это, больше некому. Анна Петровна, с третьего этажа. Ишь, пройда, чего надумала! Клиентов моих отбивать. То-то она сегодня по нашему коридору шмыгала взад-вперед, взад-вперед. Я еще подумала: что ей тут надо? Ступай в нейрохирургию, забери свои деньги. Аньке никто не позволит в токсикологии за людями приглядывать, да и прошу я меньше, всего полтинник.
Я спустилась на этаж ниже, потыркалась в разные двери и наконец попала в сестринскую. Очень высокая и излишне полная женщина буркнула:
– Ищете кого?
– Мне бы Анну Петровну, санитарку.
– Ну, слушаю!
Я растерялась. Эта Анна Петровна совершенно не походила на женщину, которая несла сумку.
– Это вы?
– Да.
– Анна Петровна?
– Именно.
– Другой нет?
Санитарка шумно вздохнула:
– В этой смене работаю я.
– Нет ли другой какой Анны Петровны?
– У нас нет.
– А в больнице?
– Тут пятнадцать отделений, – обозлилась нянечка, – всех знать невозможно.
Сказав эту фразу, она схватила чашку и залпом выпила ее. Я невольно проследила глазами за ее широкой ладонью с короткими, потрескавшимися от тяжелой работы пальцами и обломанными ногтями и вдруг ощутила укол тревоги. Я поняла, что насторожило меня, когда женщина, несшая сумку, поставила ее на асфальт в ожидании автобуса. У той Анны Петровны были тоненькие беленькие пальчики с красиво наманикюренными, покрытыми красным лаком ноготками. Каким это образом, работая поломойкой, можно иметь длинные ногти с необлупившимся лаком?