2 класс
«Хочу быть режиссером»
4 глава
Прекрасное лето закончилось, а я набрался новых сил и готов был идти «в бой».
На второй в моей жизни школьной линейке я чувствовал себя намного увереннее, чем в первый раз. Уже знал свой класс, и у меня было два друга.
Началась учеба, и мое место по-прежнему было на последней парте с этой медведицей. Понятия не имею по какой причине меня не пересаживали, но к счастью она переключилась с меня на другого мальчика. Он сидел впереди нас, его звали Степан. У него были большие вечно обветренные губы, сальноватые черные волосы и зеленые глаза. Ему чертовски подходило это имя.
Настя била меня в бок и говорила: «Смотри!», а затем делала какую-то мерзость Степану и ждала, что я на это скажу. Чаще всего я выдавал липовый смешок. Приходилось. В основном она доставала большую козявку из носа и швыряла ему на голову. Козявка цеплялась за волосы, и он весь день ходил с ней на голове. Как-то раз я попытался сказать ему об этом, но она остановила меня и пригрозила: «Расскажешь – убью!». Ну, я и молчал, собственно, в тряпочку. Мне проблемы были не нужны.
Вскоре мама перестала приходить за мной после школы, она устроилась на работу, и я был вынужден оставаться на после урочные занятия, которые назывались «продленка». Не самое лучшее место, к тому же, ее проводила не моя учительница, а какая-то старуха, которой, казалось, было лет сто.
Оставаясь там, мне приходилось обедать в школьной столовой. Это было пыткой для меня. Меньше всего на свете я хотел жевать бледную котлету с недоваренным рисом и запивать скисшим компотом. Но, к великому несчастью, меня заставляли. Насильно пихали в рот здоровенные куски котлеты и риса.
– Я не могу больше! – Лепетал я, с набитым ртом.
– Ты должен съесть все! – Орала старуха.
От такой еды мне становилось очень плохо – болел живот. Я пережевывал эту гадость и задавался вопросом: «За что?»
Приходя домой, первым делом я начинал жаловаться на «продленку». Обычно меня выслушивал Тимон, так как он приходил домой раньше меня и кроме него никого больше не было.
– Меня заставляют делать там уроки! И кушать гадкую еду! – Возмущался я.
– Дурак, делай там уроки, а дома не будешь их делать! – Твердил он. – И еда там нормальная!
– Нет, не нормальная! Гадкая еда! Тухлятина! Если ее есть – можно умереть!
– Я жру и не умер же еще! Ты просто брезгливый до невыносимости, как баба!
Но даже девчонки уплетали ту еду за обе щеки, а меня при одном только ее виде выворачивало.
Потом я звонил маме и говорил то же самое, что и брату.
– Потерпи, представь, что это твоя работа. – Говорила она.
Но невозможно так представлять. За работу дают деньги, которые можно тратить на всякую всячину, а за это ничерта не дают.
Целыми днями, после занятий, я смотрел мультики, играл игрушками и делал уроки. Игрушки у меня были самодельные. Всегда. Не потому что мне не покупали новые, а потому что мне не нравились магазинные. Я любил играть человечками, у которых двигаются все конечности, но таких было мало, а если и были, они двигались туго, и играть ими неудобно. Тогда я находил дома старых кукол-девочек моей мамы, отрывал им ноги, руки и в эти отверстия вставлял конечности других игрушек, только мужские и которые хорошо двигались. А чтобы инородные конечности не выпадали, я приклеивал их скотчем, и они неплохо держались. Потом брал маркер и рисовал им усы, бороду, брови. Словом, я превращал их в мужчин, но мне было все равно, как они выглядят – красиво или страшно. Главное, чтобы было удобно и не мешало моей фантазии. Все игры у меня были про мафиози и бойцов. Я представлял, что снимаю голливудский фильм. Обычно я «снимал свой фильм» с самого начала, рассказывал про главных героев, развивал события поэтапно, как в настоящем кино. Иногда мне было неинтересно все обыгрывать, но меня мотивировала та мысль, что если я сразу перейду к интересным сценам – фильм не удастся, и его никто не будет смотреть. Не знаю почему я так думал, и самое главное зачем так делал? Но иначе я просто не мог. Либо так, либо никак. Просто играть и наслаждаться – для меня было бессмысленно. Я воображал зрителей и критиков – это меня сдерживало, чтобы не взорваться и не начать играть в свое удовольствие. Зато, когда я доходил до желанных сцен, где были перестрелки и драки, я наслаждался и смаковал этими моментами, переигрывал их по нескольку раз, стараясь превзойти предыдущие «сцены» и думал: «Вот это будет кино. Шедевр…», и после каждой игры, я давал название этому «фильму». Я даже пародировал голоса этих странных переводчиков, зажимая нос двумя пальцами и говоря что-то наподобие: «Война – это жизнь» или «Джонни Франческа против Винни Горфитто».
Но это был не конец моих игр. Помимо игрушек я играл туалетной бумагой. Да, той которой все люди подтирают зад. Я шел в туалет, отрывал двухметровый кусок туалетной бумаги, возвращался в комнату и игрался ею. Но я не просто так волок ее туда-сюда, нет. Я лепил из нее человечков. Отрывал небольшой кусочек и разделял пополам, но не разрывая полностью. Концы же скручивал, чтобы за них можно было держаться и вертеть. То есть у меня был прямоугольник, я его разделил пополам, конец скрутил и вот у меня получились руки. Концы этих рук, я скручивал в шарик, тем самым, превращая их в кулаки. Иногда я делал когти. Мне хватало около пяти или шести таких бумажных человечков, чтобы начать «снимать фильм». Думаю, я единственный кто развлекался таким образом. Сумасшествие, знаю. Но если мне это нравилось, что я мог поделать?
5 глава
Время шло, я все так же оставался на «продленке» и все так же наблюдал за тем, как моя соседка по парте швыряла козявки в Степу. Мне было искренне его жаль.
Потом у меня появилась новая проблема: каждый день у меня болел живот. Он начинал меня беспокоить где-то со второго урока и вплоть до конца дня. А в туалет я пойти не мог. У меня был барьер, я не мог какать в школьном туалете. Еле-еле малую нужду там справлял, а большую тем паче не мог. Но как-то раз я все же взял в школу туалетную бумагу, и, когда мне, в очередной раз, захотелось какать, я, на свой страх и риск, решил попробовать. Достал ее и побрел в школьную парашу. По пути я вдруг увидел, что надо мной все вокруг смеются. «Почему?» – подумал я. – «Они что знают, что я иду какать?», и вдруг я увидел Тимона, когда он меня заметил, то тоже стал хихикать.
– Почему все смеются надо мной?! – Возмущенно спросил я, подойдя к нему.
– Посмотри назад! – Сказал он.
Я оглянулся и увидел свою туалетную бумагу. Оказывается, я волочил ее по полу, а в руках был лишь маленький кусочек от нее. Дурачье.
– О нет! – Воскликнул я.
Сворачивая бумагу, я пробежался глазами по этим смеющимся лицам. Отвратительный смех, раздающийся из беззубых ртов: ехидно и подло. Они смеялись надо мной и над тем, что я иду в туалет, чтобы покакать. Но беспокоило меня не то, что надо мной смеются, а то, что я вот-вот обделаюсь у всех на виду.
– Эй, нагнись ко мне! – Поспешно сказал я Тимону.
Он нагнулся.
– Я хочу срать! – Сказал я.
– Да я уже понял. – Усмехнулся он. – Ну, иди в туалет, я посторожу у двери.
Я зашел в парашу, сел на толчок, потужился, пукнул, но ничего не вышло. Я просто не мог, пришлось встать и выйти вон.
– Посрал? – Спросил Тимон, когда я вышел.
– Нет, не могу… – Трагично заявил я.
И тут прозвенел звонок, и он ушел, советуя мне на ходу: «Зайди и попробуй еще раз!»
Я не послушал его и медленно побрел к своему классу, переполненный дерьмом.
Весь урок я сдерживался, чтобы не обделаться, но в конце концов – усрался. Я протянул руку вверх и вымолвил, все тем же похоронным тоном:
– Можно выйти?
– Нет, сиди. – Ответила учительница.
– Но мне очень нужно! – Крикнул я.
– Ладно, иди.
Я переваливался с ноги на ногу по пути к туалету, с грузом в штанах, чувствуя вонь собственных какашек. Там не оказалось туалетной бумаги, а свою я смыл чистой, еще в первый раз. Натянув штаны, я вернулся в класс с тем же, с чем и вышел. А впереди был поход в бассейн.
До конца урока я молил Господа, чтобы одноклассники, сидящие вокруг, не чувствовали мою вонь, но такое невозможно было не учуять.
– Кто напердел?! – Спросил один мальчик, по имени Рома.
– Да тут не напердели, а обосрались! – Крикнул другой.
«О Господи! Вот он – конец!» – думал я. Но вдруг, случилось чудо.
– Это Костя обосрался! – Крикнул Рома.
– Точно! – Поддержали его пару человек из класса.
– Так тихо! – Сказала учительница, делая вид, что не чувствует запаха моего добра.
А класс на том и остановился, что это Костя обдристался. Я вздохнул с облегчением.
После урока, мы пошли в бассейн. Я пулей влетел в кабинку, разделся, повесил обкаканные трусы на крючок и надел чистые плавки. Затем я пошел в душ, а после вышел к бассейну и сел на скамейку. Вдруг из душа выбежали мальчики, прикрывая носы и рты. Такое чувство было, будто там что-то взорвалось. Отдышавшись, у всех началась истерика. Они гоготали, как гиены. А я сижу и думаю: «По-любому это связанно с моими трусами».
– Эй, что случилось? – Спросил я Диму.
– Максим блеванул! – Задыхаясь от смеха, сказал он.
– Из-за чего?
– Ты зайди в раздевалку! Там вонь ужасная! Костя и сюда свое дерьмо принес!
Я посмотрел на Костю, он сидел на краю лавочки и плакал. «Бедный, он же ничего не сделал» – Подумал я. Мне было очень скверно и стыдно, я даже подумывал признаться всем, но тогда я бы стал в один ряд с этим Костей, а он был самым настоящим изгоем. «Грязный бомж» – так его называли ребята.
– Август, пойди, понюхай! – Не успокаивался Дима. – Там ужасно воняет!
– Да я верю…
Дождавшись пока все мальчики и девочки погрузятся в воду, я все же направился в раздевалку.
– Ты куда, Новак? – Крикнул мне тренер.
– Я пописать!
Зайдя туда, я побежал к своим трусам, схватил их и швырнул в помойку. «Фух, теперь я точно чист» – Подумал я.
После бассейна меня встретила мама. Я рассказал ей про то, что со мной случилось и заплакал. Она ели сдержала смех, а придя домой положила мне еще больше туалетной бумаги в рюкзак.
– Я не могу там какать! – Уверял я.
– Какай дома! – Советовала она.
Я послушал ее совета, но это не помогло. Живот по прежнему болел, но каждый день по-разному. У меня уже была своя десятибалльная оценка «хотения в туалет». Один-два балла – хорошо, но чуть-чуть побаливает живот, три-четыре – немного беспокоит, пять-шесть – болит и хочется какать, семь-восемь – очень хочется, девять – десять – обдрищивание. В основном было три-четыре балла, то есть терпимо. Но после того случая, через три месяца я снова случайно отложил личинку в штаны. Это был урок английского. Я сидел один на первой парте, с какашками в штанах. Учительница то подходила к моей парте, то отходила от нее. Было слышно шмыганье ее носа – пыталась определить, от меня воняет или нет.
Когда урок закончился, я побежал домой, несмотря на «продленку». Дома ждал брат. Он открыл дверь и вылупился на меня.
– Ты чего так рано?
– Я усрался… – Объявил я.
– Вот черт! – Гаркнул он. – Заходи, давай.
Я зашел в квартиру, мигом разделся и побежал на унитаз.
– Сам вытрешься? – Спросил Тимон.
Меня начал разбирать смех.
– Неа, нужно помыть мне попу. – Хохоча, сказал я.
В тот период, мне еще мыли задницу родители. Так уж вышло, сам я не мог или просто не хотел.
– О Господи! – Недовольно воскликнул он.
Тимон захлопнул дверь в туалет и оставил меня сидеть одного в ожидании. Вдруг я услышал его голос:
– Он обосрался.… Да, опять… Мне ему задницу мыть или что? – Затем небольшая пауза. – Вот блин!
Он советовался с мамой по телефону, и она, видимо, одобрила, чтобы тот помыл мне зад. Через несколько минут дверь распахнулась. В дверях стоял Тимон, перемотанный шарфом и с шапкой на голове, а на руках были две пары перчаток и в левой руке щетка. Самодельный защитный костюм. Я стал смеяться навзрыд, а он тем временем мыл мне зад, пыхтя и бурча себе под нос.
После того раза я больше никогда не обкакивался. Тот год был годом какашек, это уж точно…
В моих годовых оценках появились две четверки: по математике и русскому. Но я не расстраивался, меня это устраивало.
Летом я отправился в Польшу, к бабушке.
Тимон окончил школу и поступил в университет строительства. Начал учиться на инженера, хоть и ненавидел всякие науки и все, что с ними связано. Но он говорил:
– Любая работа – херня! Нужно идти туда, где много бабла, запомни это.