2
Благополучно продав товар, осла и тележку, Ингер устроился на телегу земляков, приезжавших на рынок по торговым делам. Теперь ему можно было только позавидовать!.. После его возвращения из стражного помещения торговля пошла не в пример бойчее. Народ, еще утром испуганно-равнодушно шмыгавший мимо него, теперь валом валил. Каждый норовил опередить соседа, нацелившись купить именно эти кожи и это кожаное изделие. Еще пара таких бесед с Ревнителем, и можно открывать собственную кожевенную лавку с маркой и развалистой надписью на входе: «Кожа от Ингера»!
М-да… Слегка оправившись от изумления, в которое поверг всех факт возвращения кожевенника от стражников без какого-либо убытка, народ повалил валом. Причем даже торговались как-то вяловато, больше с жаром расспрашивая: «А как?», «А что?», «А кто?» – принимая, впрочем, скупые и односложные ответы Ингера вполне благосклонно. Да и нечего болтать… Ревнители публика серьезная, так что знать о том, что происходило между ними и кожевенником на самом деле, никто не жаждал. Недаром умными людьми сказано: меньше знаешь – лучше спишь. Однако просто потолкаться рядом с героем столь необычного происшествия все одно было лестно. Поэтому и толкались, и платили сколько запрашивал. Толстая Камрина даже пожелала расплатиться натурой. На счастье Ингера, покупательницу оттеснили вместе с ее сладкими прелестями.
Так или иначе, но последние два часа торговли с лихвой компенсировали Ингеру утреннее отсутствие покупателей. И за свои кожи он выручил не в пример больше обычного. Можно было подумать и о покупках: подарках домашним, новом инструменте. Да вот еще сестра просила зайти в лавку к травнику и купить какое-то хитрое снадобье… Ингер порылся по карманам, ища щепку, на которой сестренка выцарапала мудреное название лекарства. Да, еще!.. Отец просил – без особой, впрочем, надежды, – чтобы Ингер наведался в мирской придел ланкарнакского Храма, в тот, что посвящен богу огня Берлу, и добавил бы силы «пальцу Берла». Если хватит доли от выручки… Отец Ингера гордился тем, что в их деревне было только три «пальца Берла»: у старосты Бокбы, у кузнеца Бобырра да у него, старого Герлинна, отца кожевенника Ингера. Правда, сила в «пальце» давно иссякла, и требовалось добавить ее, да вот не было денег.
Теперь будет вам, ближние, и тепло и светло, торжествующе подумал Ингер и, спрыгнув с телеги, затесался в толпу. Впрочем, «затесался» – это громко сказано: все расступались перед ним. Даже опозоренный Хербурк не рискнул сунуться к Ингеру, хотя и знал, что денег у того сегодня как никогда много.
Миновав два квартала, Ингер остановился перед большим, мрачным, с лепным фасадом зданием. Вход в него был украшен двумя каменными статуями, изображавшими бога огня Берла, или, как витиевато именовали его жрецы, «тепло между пальцев у Ааааму». Служители Храма поднаторели в теологических диспутах, а вот Ингеру было совершенно все равно, какие места грел Берл великому и светоносному богу. Он пришел сюда, чтобы вдохнуть силу в семейную реликвию, потому как он может себе это сегодня позволить.
Две статуи Берла воззрились на него своими выпученными, как у жабы, глазами – кажется, неодобрительно. Ингер произнес короткую молитву и, склонившись, вошел в низенькую дверь. Вход в мирской придел Храма, посвященный Берлу, нарочно сделан таким низким, чтобы все входящие невольно склонялись. Даже невысокий человек не прошел бы, не склонив головы, что уж говорить о таком рослом парне, как Ингер.
Народу было немного. Несколько человек стояли возле громадного, в десять раз превышающего человеческий рост, глиняного изображения Берла. Все они, кажется, были горожанами. Ингер встал последним. Пока подходила его очередь, он разглядывал внутренний покой придела Храма. Тут было сумрачно, прохладно и тихо – разительное отличие от того, что творилось на шумных, дымных и душных улицах Ланкарнака. Пахло тут, впрочем, тяжело и дурно: то ли прогорклым маслом, то ли перегретым железом, на которое плеснули вонючую болотную тину… Собственно, к самому Храму придел Берла имел мало отношения: громада главного культового здания, резиденция самого Стерегущего Скверну, была где-то там, в центре города… Там Ингеру и бывать-то не приходилось. Да и тут, в приделе Берла, он лишь во второй раз.
Очередь Ингера между тем подошла. Высокий жрец, что-то жуя, невнятно потребовал плату и, кажется, даже удивился, когда Ингер с достоинством подал ему требуемые монеты. Затем кожевенник аккуратно потянул из своего кармана «палец Берла», тщательно завернутый в отрез мягкой, хорошо выделанной телячьей кожи. «Палец» напоминал несильно изогнутый бычий рог, однако же, судя по весу, был сработан из металла (тускло-серебристого, шершавого на ощупь) не только снаружи. Как устроена семейная реликвия, передававшаяся (как и во многих семьях) от отца к сыну, Ингер не знал и знать не хотел. Ему достаточно было, что эта штуковина помогает сильно экономить на дровах. На зиму хватает тепла, если до отказа влить в «палец Берла» силу. Так говорит отец, а Ингер привык верить отцу. Только вот возможности проверить, истинны ли его слова, как-то не было.
Теперь – есть.
Жрец взял у Ингера «палец» и сунул его острой оконечностью в одно из множества отверстий на «ладони» изваяния бога. Собственно, ладонью это можно назвать с большой степенью условности. Статуя бога Берла была крайне нелепой формы, частью глиняная, частью из тесаного камня, а кое-где – в особенности в средней части изваяния – проглядывал металл. От общего массива статуи отходили по самому полу две «руки», оконечности которых и именовались ладонями. Ладони представляли собой тумбообразные возвышенности, затянутые черной тканью, в которой были прорезаны дыры. Примерно по полсотни в каждой из «ладоней».
Из пары отверстий в груди божества (высоко, почти под потолком) шел теплый вонючий дым. Откуда-то доносился непрестанный гул, то почти утихающий, то разрастающийся до рева, от которого вибрировали плиты пола и стены.
В общем и целом статуя бога Берла представляла собой малосимпатичное сооружение, и потому Ингер обрадовался, когда провонявший местными миазмами жрец передал ему теплый «палец» и напутствовал:
– Иди! Теперь надолго хватит… Печку топить не надо и воду греть не надо, деревенщина!
Еще два часа ушли на покупки. Зашел Ингер и к травнику за снадобьем. Когда он вернулся к своим товарищам, те хором объявили, что и не чаяли его сегодня увидеть.
– Мы думали, что ты на радостях-то нажрался винища в кабаке и уже лежишь в постельке с теплой сдобной бабой! – огласил ему мнение общественности весельчак Лайбо. – Ну-ка дыхни… Э, мужики, да и он и не пил! Трезвый, как наш староста!
Ингер промолчал.
Едва телега миновала стражную будку на выезде из города, народ принялся было подбивать Ингера все-таки обмыть удачный торговый день. Раз он такой недогадливый!.. Но Ингер только молча покачал головой и шумно вздохнул. Товарищи подобного отступления от традиции в общем-то не одобрили, но настаивать не стали. Сидящий рядом с Ингером дед Кукинк жестом дал понять своим молодым спутникам, чтобы не лезли и утихомирились. У человека, чать, такое дело закрутилось, пусть отойдет, отмякнет, а там уж и… опять поспрошать можно. Пока же пусть себе посидит…
А Ингер крепко зажал подбородок в кулаке и наморщил лоб. Да уж… Ни один из сельчан не мог даже и близко похвастаться тем, что произошло с ним сегодня. Большая часть жителей родной деревни Ингера вообще знала о грозных Ревнителях благолепия только понаслышке. А тут… Клятва! Страшная клятва, которую нельзя нарушить, вне зависимости от того, кому она давалась, жалкому бедняку или могущественному правителю! Что, что же вынудило младшего Ревнителя благолепия пойти на такой шаг? Какое отношение имеет муравьиная суета родной деревни Ингера к интересам Ревнителей и делам церкви и государства? Ингер, с его довольно ограниченным, хотя и по-мужицки практичным умом, не мог представить этого.
От этих мыслей у кожевенника даже начала побаливать голова. Поэтому он на полдороге перестал думать о младшем Ревнителе благолепия Моолнаре и наконец принял предложение попутчиков. Телега притормозила у ближайшего Столпа Благодарения (того, что возле загородного трактира старика Клеппа), Ингер бросил в прорезь несколько мелких монет и получил большой кувшин, в котором бултыхалось не меньше пяти кляммов[3] кисловатого вина. Столп Благодарения, похожий на одноглазого железного великана с огромной дырой вместо брюха и двумя прорезями для монет вместо глаз, кажется, даже чуть пошатнулся от могучего тычка, которым наделил его при этом Ингер. Явление кувшина было встречено земляками восторженным воплем, а все тот же весельчак Лайбо возопил:
Конец ознакомительного фрагмента.