Скандалы советской эпохи. 1964 (Ф. И. Раззаков)

Купите Гурченко!

После того как в 1958 году в центральной прессе появились критические статьи об актрисе Людмиле Гурченко (ее обвинили в участии в «левых» концертах), она, как мы помним, покинула Москву и уехала к родителям. Переждав там какое-то время, она затем вернулась в столицу. Постепенно вновь начала сниматься в кино, однако главных ролей ей какое-то время не давали, и ей приходилось довольствоваться эпизодами. Наконец в начале 60-х произошло возвращение Гурченко к главным ролям, правда, случилось это вдали от Москвы, на республиканских киностудиях: в 1961 году она снялась в фильме «Гулящая» (киностудия имени А. Довженко), а три года спустя – в комедии «Укротители велосипедов» («Таллинфильм»).

Однако для центральной прессы имя Людмилы Гурченко по-прежнему оставалось неким раздражителем и периодически возникало в разного рода критических заметках, причем иной раз даже выносилось в их заголовки. Один из таких примеров – публикация в «Советской культуре» от 23 января 1965 года письма студента-заочника Ленинградского института театра, музыки и кино (ЛГИТМиК) Е. Ершова, озаглавленного весьма хлестко – «Станиславского нет, купите Гурченко!». Приведу лишь небольшой отрывок из этой публикации, где речь идет о нашей героине:

«Странное дело, достаточно какой-нибудь молодой актрисе сыграть одну-две роли в кино, ее фотографии тысячными тиражами появляются во всех киосках. Но попробуйте достать портреты, допустим, Качалова, Москвина, Хмелева, Вахтангова, современных мастеров театральной режиссуры – напрасная трата времени!

– Станиславского нет, купите Гурченко! – ответят вам…»

Ни в коем случае не хочу сравнивать Гурченко с Качаловым или Вахтанговым, однако в то же время не могу согласиться и с автором письма. На тот момент Гурченко хоть и была молодой женщиной (ей шел 29-й год), однако в творческом плане считалась актрисой достаточно зрелой. Она уже девять лет снималась в кино, и за ее плечами были съемки в 8 фильмах, причем в половине из них она сыграла главные роли. Так что ее фотографии от Бюро кинопропаганды имели полное право распространяться по стране без каких-либо ограничений.

Трофим Ломакин был известным советским штангистом. Он прославился на Олимпийских играх в Хельсинки в 1952 году, когда с огромным отрывом от ближайших соперников завоевал золотую медаль. А ведь на той Олимпиаде судьи откровенно засуживали наших спортсменов, пытаясь сделать все от них зависящее, чтобы СССР остался как можно с меньшим количеством наград. Но Ломакина им засудить не удалось – уж слишком явным было его превосходство над остальными соперниками. В последующие годы Ломакин дважды побеждал на чемпионатах мира и трижды – на чемпионатах Европы. На Олимпиаде-60 в Риме он завоевал «серебро».

Спустя год Ломакин покинул большой спорт и какое-то время про него не было ни слуху, ни духу. Пока 3 марта 1964 года в газете «Известия» не была опубликована статья Е. Ивановой и Е. Рубина «Сын чемпиона», где бывший олимпийский чемпион представал перед читателями совсем в неприглядном виде.

Статья начиналась с эпизода, когда в редакцию «Известий» пришли шесть учеников 4-го «А» 173-й средней школы Москвы. Все шестеро – члены совета отряда. Один из них был сын Трофима Ломакина Сережа. Повод для прихода у ребят был серьезный: они… жаловались на бывшего чемпиона. Чем же провинился красавец сибиряк из семьи потомственных золотоискателей? Вот как об этом писалось в статье:

«Каким же надо было стать чемпиону, чтобы его возненавидел собственный сын? Десятилетние одноклассники Сережи сказали просто: плохим. Что случилось? Поищем ответ у взрослых.

Екатерина Васильевна Ломакина, продавщица книжного магазина, мать Сережи:

– Избаловали мужа. Все избаловали, и я в том числе. Восемнадцать лет служил в армии (Ломакин выступал за команду ЦСКА. – Ф. Р.), начальники его похваливали, провинности спускали – чемпион! Торжества по случаю победы превращались в пьянки, мелкие нарушения дисиплины – в скандалы. А потом пытались воздействовать, воспитывать, уговаривали. Да было уже поздно: «Кто вы такие, меня, чемпиона мира, учить? Трофим Ломакин еще себя покажет». И показывает. Особенно дома. С тех пор как демобилизовали его, ни на одной работе не держится. Не может взять себя в руки. Слабый он человек, слабый. И друзей у него не осталось, одни собутыльники.

Лидия Александровна Мишина, Сережина учительница:

– Класс Сережу любит и очень о нем тревожится. Второй год подряд билет на кремлевскую елку ему отдают – дома у всех елки, а у него нет, – только он сам не пошел, сказал, что все я да я, а другие? И отдал билет Тане Поздниковой. Хороший он мальчик, мать любит, по дому ей помогает, за младшим братишкой Федей присмотрит… Трудно им. Анна Михайловна, директор школы, хотела Сережу в интернат определить, Юрий Власов (знаменитый тяжелоатлет, олимпийский чемпион. – Ф. Р.) (мы ему звонили) предлагал устроить в Суворовское училище, но мальчик отказался: «А как же мама одна будет?» Отца он боится так, что цепенеет под его взглядом и спешит выполнить любое дикое приказание: сними сапоги – он снимает… Но стоит отцу тронуть мать, как сын бросается на защиту. Это – против силача…

Четвертый год бываю у Ломакиных, раньше уютно было, чисто, нарядно. Сейчас Трофим Федорович разделил комнаты, вещи к себе перетащил и продает. Сколько раз я с ним говорила: «Тима, детей пожалейте, опомнитесь, ведь вы еще молодой человек, вам и жить, и работать». А он мне: «Что вы заладили – работать, работать. Вот вы учительствуете всю жизнь, а что, кроме Москвы, видели? А я тридцать три раза за границей был, мир посмотрел, себя показал». Любит так спьяну пофилософствовать…

Николай Григорьевич Арфенов, начальник 10-го отделения милиции города Москвы:

– А что мы с ним сделать можем? Выслать как тунеядца? Так у него выходное пособие было после демобилизации. Недавно взяли с него подписку – на работу устроился тренером в спортивную школу в Люберцах, а вскоре и оттуда ушел.

Нынче осенью, как вернулся с большими деньгами из Якутии, где работал на руднике у своего брата, загулял и избил жену. Посадили мы его на семь суток за хулиганство, а могли изолировать и года на два. Так жена простила его. А сейчас он снова у нас, снова дали ему семь суток за мелкое хулиганство. А дальше что? Чтобы возбудить дело, нам нужно заявление…»

Заканчивалась статья следующими строками: «Может, на этот раз вспомнит Трофим Ломакин, что, кроме славы, у человека есть доброе имя? Слава проходит, а имя остается. И беречь его надо всю жизнь. Потому что есть сыновья, и им носить доброе имя. Сейчас Ломакину 39 лет. Сейчас еще может он добиться, чтобы выражение страха в глазах его сына сменилось выражением восхищения…»

Увы, конец у этой истории окажется трагическим. Минует девять лет с момента выхода в свет этой статьи, когда бывших поклонников талантливого спортсмена потрясет известие о его гибели. Случится это 13 июля 1973 года. История выглядела таинственно.

Согласно одной из версий, уйдя из спорта, Ломакин связался с перекупщиками золота. Это выглядело вполне правдоподобно, если учитывать тот факт, что Ломакин родился и вырос в семье алтайского старателя и с 15 лет вместе с отцом мыл золотишко. После смерти отца он вместе с братом отправился за золотом в Якутию, причем последние 300 километров к прииску они протопали пешком по таежным тропам. Короче, в «желтом металле» бывший олимпийский чемпион разбирался хорошо. И, видимо, этим и мог пригодиться перекупщикам. Дважды на Ломакина заводили уголовное дело: в первый раз он отделался двумя годами условного срока, во второй раз – загремел на зону на несколько лет. В начале 70-х он вернется в Москву, но к нормальной жизни приобщиться так и не сумеет. Согласно данным экспертизы, в момент гибели Ломакин был сильно пьян, и его, судя по всему, сбросили вниз с трибуны стадиона «Юных пионеров». Кто конкретно это сделал, так и останется неизвестным.

После обструкции, устроенной ему в советских СМИ в марте 1963 года, поэт Евгений Евтушенко находился в глубокой опале. Как вдруг сам Юрий Гагарин, который, кстати, тоже внес свою лепту в критику Евтушенко (обвинил его в невежестве), пригласил его выступить в Звездном городке 12 апреля 1964 года на вечере, посвященном Дню космонавтики. Евтушенко согласился, поскольку устал от опалы и хотел реабилитироваться в глазах публики (этот вечер должны были транслировать в прямом эфире по ТВ). Однако приход поэта завершился громким скандалом. Вот как об этом вспоминает сам Е. Евтушенко:

«Я очень волновался и взад-вперед ходил за кулисами, повторяя строчки главы „Азбука революции“, которую собирался читать (глава входила в поэму „Братская ГЭС“, которую Евтушенко только что написал. – Ф. Р.). Это мое мелькание за кулисами было замечено генералом Мироновым, занимавшим крупный пост в армии и в ЦК (он курировал правоохранительные органы. – Ф. Р.).

– Кто пригласил Евтушенко? – спросил он у Гагарина.

– Я.

– По какому праву? – прорычал генерал.

– Как командир отряда космонавтов.

– Ты хозяин в космосе, а не на земле, – поставил его на место генерал.

Генерал пошел к ведущему, знаменитому диктору Юрию Левитану, чей громовой голос объявлял о взятии городов в Великую Отечественную, показал ему красную книжечку и потребовал исключить меня из программы концерта. Левитан сдался и невнятно пролепетал мне, что мое выступление отменяется. Я, чувствуя себя глубочайше оскорбленным, опрометью выбежал из клуба Звездного городка, сел за руль и повел свой потрепанный «Москвич» сквозь проливной дождь, почти ничего не видя из-за дождя и собственных слез. Чудо, что не разбился. Гагарин кинулся за мной вдогонку, но не успел. «Найдите его, где угодно найдите…» – сказал он двум молодым космонавтам. Они нашли меня в «предбаннике» ЦДЛ, где я пил водку стаканами, судорожно сжимая непрочитанные машинописные листочки… Самолет с советской правительственной делегацией, в которой был генерал Миронов, через месяц разбился о югославскую гору Авала (на самом деле эта авиакатастрофа произошла значительно позже – 19 октября 1964 года. – Ф. Р.), а с Гагариным я больше никогда не виделся и глубоко переживал его трагическую гибель в марте 68-го…»

Кстати, этот скандал поссорил Гагарина и с Иосифом Кобзоном. Он тоже выступал на этом концерте, и именно его Гагарин попросил передать Евтушенко, что его выступление нежелательно. Но Кобзон отказался. Тогда эта миссия выпала Левитану. Далее послушаем Кобзона:

«Я дождался конца этого вечера и, когда все перешли к столу, сказал Гагарину, что это не по-мужски. Что он как-никак свободен от конъюнктуры. Юра отрезал: „Если ты так недоволен, можешь к нам больше не приезжать“. Отношения потом восстановились, но уже такой искренности не было. Хотя, безусловно, я, как и все, остро переживал его гибель…»

Популярный киноактер Юрий Белов, прославившийся ролью Толи Грачкина в комедии «Неподдающиеся» (1959), в актерской среде слыл виртуозным рассказчиком. Этот талант обнаружился в нем еще во время учебы во ВГИКе, и тамошние педагоги даже советовали талантливому студенту не зарывать его в землю, а развивать и использовать в своей актерской деятельности – например, выступать с ними в концертах. Юрий Никулин, который близко знал Белова, потом скажет, что он в своей жизни встречал только четырех уникальных рассказчиков: Георгия Буркова, Андрея Миронова, Льва Дурова и Юрия Белова. Однако именно этот талант и стал для актера роковым.

Весной 1964 года, когда Белов снимался у Рязанова в комедии «Дайте жалобную книгу», ему случилось быть на одном творческом банкете. И там, перебрав лишнего, Белов начал рассказывать разные смешные истории, а в конце своего спича внезапно объявил, что очень скоро первого секретаря ЦК КПСС Никиту Сергеевича Хрущева снимут с его должности и отправят на пенсию. Сказано это было в шутку, но в очень неудобный момент: в дни, когда вся страна отмечала 70-летие Хрущева (оно выпало на апрель). Поэтому уже на следующий день эта шутка стала достоянием компетентных органов. В итоге Белов был объявлен сумасшедшим и помещен в психиатрическую клинику.

Там он пробыл полгода – ровно до того момента, когда в октябре того же 64-го Хрущева и в самом деле сняли со всех его постов и отправили на пенсию. И хотя правда осталась за Беловым, однако ярлык «сумасшедшего» теперь навсегда приклеился к нему. Он попал в разряд неблагонадежных актеров, и ворота всех киностудий страны перед ним закрылись. А когда спустя четыре года Белов все-таки сумел вернуться в большой кинематограф, то главные роли ему уже не давали, и он вынужден был перебиваться одними эпизодами. К тому же теперь он числился не в штате главной студии страны – «Мосфильма», а на киностудии имени Горького. Лишь в родном Театре киноактера у него была одна крупная роль – Жорж Милославский в «Иване Васильевиче» М. Булгакова. Очевидцы утверждают, что играл он ее просто превосходно. Когда на премьеру спектакля пришла вдова Булгакова Елена, она в первую очередь выделила именно Юрия Белова.

Слава пришла к певцу Муслиму Магомаеву в 1962 году, когда он выступил в Кремлевском Дворце съездов в рамках фестиваля азербайджанской культуры и исполнил песню «Бухенвальдский набат» и каватину Фигаро. Худой 19-летний юноша в пиджаке с короткими рукавами (этот пиджак у него тогда был единственным в гардеробе) произвел на слушателей неизгладимое впечатление. После этого триумфа Магомаева пригласили на стажировку в миланский театр «Ла Скала». Вернувшись в Москву, Магомаев получил приглашение работать в Большом театре, но певец отказался. По его словам: «Не люблю, когда кто-то командует, что и как мне петь».

И все же постоянное место работы Магомаев тогда обрел: в 1963 году он стал солистом Азербайджанского театра оперы и балета имени М. Ф. Ахундова. Но несмотря на это, свою свободу не потерял – выступал в театре не часто, обычно выручал его, когда у того «горел» план. К тому времени Магомаев был уже очень популярным исполнителем эстрадных песен, собиравшим огромные залы, и его выступления приносили театру большую прибыль. Впрочем, не только театру – руку на этом грели и разного рода посредники, которые устраивали концерты певца в различных городах, в том числе и в Москве. Именно на этой почве в 1964 году случился скандал, о котором и пойдет сейчас речь.

Перипетии этой истории раскрыла на своих страницах газета «Известия» в номере от 30 июня 1964 года. В статье В. Беликова под названием «Обман в Зеркальном театре» сообщалось следующее:

«Поздно вечером 29 июня в редакции „Известий“ появилось несколько десятков человек. Негодующие, они пришли прямо из Зеркального театра сада Эрмитаж.

В последние дни там выступал Азербайджанский театр оперы и балета имени М. Ахундова, который до этого с большим успехом выступал на сцене Дворца съездов. Но Зеркальный театр совсем не приспособлен для сложных опер и балетных постановок. Понятно, что качество спектаклей ухудшилось, и московские зрители стали реже посещать их. Тогда из Баку был срочно вызван солист этого театра Муслим Магомаев, которому предложили выступить с сольными концертами вместо оперных спектаклей. Популярность М. Магомаева выручила дирекцию и администрацию театра: концерты, состоявшиеся 20, 24 и 28 июня, дали полные сборы. Билеты «на Магомаева» раскупили, не считаясь с тем, что они продавались «с нагрузкой», то есть фактически по значительно более высокой цене, чем положено.

Эта неприглядная финансовая операция проводилась несколькими районными кассами столицы. «Известия» на днях выступили против продажи «билетов-нахлебников», однако, как показал этот случай, руководство Московского объединения театрально-зрелищных касс (управляющий А. Пичхадзе) не пресекло подобной практики.

Однако это еще не все. Администратор Азербайджанского театра оперы и балета В. Гойзман своевременно не извещал кассы о том, когда будет концерт, а когда – спектакль. Трижды это проходило без происшествий, но вот наступил злополучный вечер 29 июня. За несколько дней до этого кассиры районных театральных касс Москвы по собственной инициативе звонили в Зеркальный театр и пробовали выяснить, что будет показано на его сцене в этот день. Их уверяли, что продавать билеты на концерт Магомаева 29 июня можно. Однако затем дирекция театра изменила день выступления певца и перенесла концерт на 30 июня. Когда же желающие послушать М. Магомаева пришли вечером в понедельник в театр, им предложили посмотреть «Девичью башню». В итоге много москвичей испортили настроение препирательствами с администрацией театра.

Корреспондент «Известий» тут же побывал в Зеркальном театре. Администратор В. Гойзман отказался признать свою вину, ссылаясь на то, что никаких официальных документов о перемене спектакля на концерт 29 июня он не отправлял в театральные кассы. Почему же тогда кассиры в различных концах Москвы решились продавать билеты на концерты популярного певца?

Думается, что Министерство культуры СССР разберется в этом деле и воздаст должное виновным. Что же касается москвичей, у которых остались неиспользованные билеты, то Московское объединение театрально-зрелищных касс обещает предоставить им возможность посетить концерт М. Магомаева, который в ближайшие дни состоится во Дворце спорта».

Писатель Николай Вирта был личностью известной. Слава пришла к нему в 1935 году, когда 29-летний писатель написал книгу «Одиночество», где описал антоновский мятеж. Книги Вирты нравились Сталину, за что писатель четырежды был награжден Сталинскими премиями (1941, 1948, 1949, 1950). Однако после смерти вождя всех народов Вирта утратил былую благосклонность кремлевского руководства. И вместо привычных наград на него посыпались тумаки и зуботычины. Сначала в «Комсомольской правде» был опубликован фельетон про Вирту «За голубым забором». А потом по писателю ударила куда более влиятельная газета «Известия», где главным редактором был зять Хрущева Алексей Аджубей.

1 июля 1964 года в «Известиях» было опубликовано письмо работников Торжокской автобазы под названием «Пассажир зеленой „Волги“. Под письмом стояли подписи четырех человек: директора автобазы Г. Двойных, секретаря партбюро А. Быкова, членов партбюро И. Кочнева и В. Мананкина. Они рассказали неприглядную историю, главным героем которой был Николай Вирта.

Эта история случилась 20 мая. В тот день Вирта в компании своей жены Т. Нечаевой возвращался из Ленинграда в Москву. За рулем зеленой «Волги», которая принадлежала доктору биологических наук Г. Сахиуллиной, была супруга писателя. И вот на одном из участков трассы женщина не справилась с управлением и задела грузовик «ГАЗ-51», принадлежавший Торжокской автобазе. Однако несмотря на то, что виновата в ДТП была жена Вирты, писатель стал обвинять в этом шофера грузовика Лебедева. А когда на место происшествия приехали гаишники – капитан милиции Фигурин и инспектор Виноградов, – Вирта и их убедил в своей правоте (видимо, на милиционеров произвели магическое впечатление лауреатские медали Вирты). В полном составе все участники этого скандала отправились на территорию Торжокской автобазы. Далее послушаем авторов письма в «Известия»:

«Хотя повреждение „Волги“ было незначительным – вмятина левого крыла и дверки, Вирта потребовал с Лебедева „на ремонт“ тридцать рублей.

Начальник гаража осмотрел вмятину и сказал, что ее можно немедля устранить. Но писатель Вирта твердо стоял на своем.

Начальник гаража сказал Николаю Вирте, что если он не доверяет машину здешним мастерам, то пусть отремонтирует ее в Ленинграде на станции обслуживания, а счет для оплаты выставит автобазе. Но писатель непоколебимо требовал только тридцать рублей. «Никаким станциям обслуживания я не доверяю, – кричал он. – Только частник сделает это как следует».

Шофер Лебедев пытался объяснить, что он ни в чем не виноват и что платить вообще не за что. Но представители автоинспекции и слушать его не хотели. Видимо, для них было важнее поддержать «авторитет» именитого гостя, чем разобраться в деле по сути. «Плати, а то хуже будет!» – приказал Фигурин.

Нам было стыдно и больно смотреть, как известный писатель торгуется, словно нижегородский купец на ярмарке, желая получить то, что ему явно не положено. В конце концов Лебедев махнул рукой на это дело, занял в кассе автобазы тридцать рублей и отдал Николаю Вирте.

С довольным видом писатель покидал двор нашей автобазы. Вирта даже любезно предложил расписку на отнятые у шофера деньги, но никто у него расписки не стал брать. Слишком уж противно все это было…

Мы знаем Н. Вирту как автора многих хороших произведений и уважаем его за это. Но случай, о котором мы рассказываем, до глубины души огорчил нас. Уж лучше бы он не представлялся своим настоящим именем. Пусть бы это был частник, который вез на базар овощи, чтобы выгоднее их продать. По крайней мере, у нас легче было бы на душе».

Этот скандал получил свое продолжение 23 июля. В тот день в «Известиях» было опубликовано два документа: постановление Московского Союза писателей и покаянное письмо самого Николая Вирты. Начнем с первого:

«Секретариат Правления Московской писательской организации СП РСФСР… решительно осуждает поведение Н. Вирты как недостойное и несовместимое с высоким званием советского писателя.

Секретариат устанавливает, что Н. Вирта предъявил наглые и незаконные претензии к руководству и шоферу автобазы т. Лебедеву и тем самым грубо нарушил элементарные нравственные нормы советского общества, что особенно недопустимо для писателя, чья жизнь и деятельность должны быть примером соблюдения и пропаганды морального кодекса строителя коммунизма, провозглашенного нашей партией и принятого всем советским народом.

Секретариат правления отмечает, что за свое недостойное поведение Н. Вирта заслуживает исключения из рядов Союза писателей. Но, учитывая, что в ходе обсуждения вопроса на секретариате Н. Вирта осудил совершенный им поступок, а также принимая во внимание его долголетнюю деятельность в литературе, секретариат счел возможным оставить Н. Вирту в Союзе писателей, объявив ему строгий выговор с предупреждением».

Далее шло покаянное письмо Н. Вирты. Привожу его с небольшими сокращениями:

«Уважаемые товарищи!

Пишу вам это письмо, глубоко потрясенный и подавленный общественным откликом на материал, опубликованный в вашей газете, о моем недостойном поведении на Торжокской грузовой автомобильной базе двадцатого мая этого года. Как мне ни тяжело, я хочу сказать, что я благодарен вашей газете, которая помогла в первую очередь мне самому понять глубину моей вины перед нашим обществом.

Отдавая себе полный отчет в том, что правде, какой бы она жестокой ни была, надо всегда глядеть прямо в глаза, хочу сказать вам и прошу вас верить моей искренности, что пережитое мною за эти дни и ночи горьких размышлений, выводы, которые сделаны для самого себя, не оставляют никакого места для каких-либо иных суждений: я виноват, виноват непростительно…

Деньги, полученные мною 20 мая у шофера товарища Лебедева, после опубликованного в «Известиях» письма работников Торжокской автобазы я возвратил ему.

Принося свои чистосердечные извинения перед т. Лебедевым и перед Торжокской автобазой, коллектив которой вправе считать себя глубоко обиженным и оскорбленным мною, полностью осознав, как я был не прав в своих недопустимых действиях, хочу лишь добавить: все происшедшее на Торжокской базе двадцатого мая – это моя вина, и только моя, и она не может и не должна лечь черной тенью на наш трудолюбивый писательский отряд, гневно и сурово осудивший мой поступок.

Поверьте, все силы и способности в оставшиеся мне годы я положу на то, чтобы, не покладая рук, работать и писать о жизни нашего народа, ради счастья которого мы живем и трудимся.

С уважением, Н. Вирта».

Вот такая история приключилась весной 64-го. С высоты сегодняшнего дня даже не верится, что подобное вообще могло случиться: конфликт из-за каких-то 30 рублей (не самые большие деньги по советским меркам), который едва не закончился исключением (!) именитого литератора из Союза писателей СССР. Но эта история подлинная и наглядно демонстрирует ту пропасть, которая пролегла между советским обществом и нынешним российским. Сегодня на наших дорогах так называемые хозяева жизни творят все, что им заблагорассудится, и никто их даже не пытается усовестить. И счет убытков теперь идет уже не на какие-то жалкие 30 рублей. Вот буквально на днях в СМИ прошла информация о том, что какой-то кавказец, недовольный критикой прохожих по поводу его лихого вождения, выхватил… пистолет и расстрелял критиков. А что творится в многокилометровых автомобильных пробках? Там иной раз бушуют такие шекспировские страсти, что буквально кровь стынет в жилах. Короче, куда там Н. Вирте с его историей. Кстати, после того скандала в 64-м писатель прожил еще 12 лет: он умер в 1976 году на 77-м году жизни.

Конец ознакомительного фрагмента.