Скандалы советской эпохи. 1963 (Ф. И. Раззаков)

В начале 60-х футболист Леонид Островский был личностью известной. Будучи воспитанником рижской «Даугавы», он в 1956 году, в возрасте 20 лет, был приглашен в московское «Торпедо» на позицию крайнего защитника. И довольно быстро стал в нем одним из лучших игроков – в 1957 году Островский стал победителем III Международных спортивных игр молодежи. Три года спустя в составе «Торпедо» Островский стал чемпионом СССР и обладателем Кубка СССР. Еще через год его пригласили играть за сборную страны.

В эпицентр скандала Островский угодил в начале 1963 года, когда внезапно надумал покинуть ряды «Торпедо» и перебраться в киевское «Динамо». Повод у него для этого был серьезный, и история эта началась еще в 1962 году. Тогда из «Торпедо» изгнали тренера Виктора Маслова, которого игроки сильно уважали. В отместку за это увольнение торпедовцы подняли настоящий бунт – заявления об уходе из команды подали сразу 9 игроков (Воронин, Метревели, Островский, Посуэло, Кавазашвили, Глухотко, Гусаров, Денисов, Маношин). Естественно, случись такое, от славной команды «Торпедо» мало бы что осталось. Поэтому руководство клуба и его меценаты из ЦК КПСС предприняли все возможное, чтобы не допустить развала команды. Маслова они не вернули, а вот игроков решили осадить.

В итоге из девяти подавших заявления об уходе из команды был отпущен только один игрок – Метревели (в тбилисское «Динамо»). Остальных заставили остаться в «Торпедо». Однако Островский продолжал настаивать на своем уходе (в киевское «Динамо», куда перешел Виктор Маслов), а когда ему в очередной раз отказали, попросту сбежал: в конце 62-го перебрался с семьей в Киев. Причем его торпедовские руководители узнали об этом постфактум – когда футболист уже покинул столицу. И тогда против Островского «зарядили» прессу.

22 января 1963 года в «Комсомольской правде» появилась статья Г. Кочергина «Похищение защитника». В ней писалось следующее:

«В Москве пропажа. Потерялся левый защитник. Приметы: выше среднего роста, носит футболку с буквой „Т“ на груди, сухощав, русоволос.

Несколько лет Леонид Островский оборонял подступы к торпедовским воротам. И вдруг исчез. Болельщики всполошились: кто похитил нашего верного бека?

Следы вели в Киев. Здесь-то и следовало найти торпедовского левого защитника, а заодно и его похитителей. Едем в Киев…

А вот и он: молодцеватый, стройный. Правда, у него легкий насморк после прогулки на каток, но настроение бодрое:

– Меня не похитили, я сам…

Семь лет назад необстрелянного юного футболиста заметил и пригласил в команду «Торпедо» тренер Константин Бесков. Лучшие игроки, настоящие мастера, щедро передавали опыт, все «секреты», накопленные годами, молодому Леониду Островскому. Команда одерживала победы. Островскому вместе с другими доставались призы, награды. Вместе с несколькими торпедовцами он вошел в сборную страны.

Но вот начались поражения «Торпедо» в чемпионате страны. И в этот трудный момент первым из команды надумал бежать ее защитник.

– Имею право. Все законно… Если меня будут наказывать, то это – нарушение законности. Пережитки культа личности…

Леонид Островский бросил все и всех, удрал, руководствуясь одним немудреным принципом: после меня хоть ворота трещи.

Сейчас он пытается все взвалить на жену. Жене, мол, очень понравился Киев. И все тут. А я за ней, потому что не хочу разбивать семейную жизнь. Прием старый, как мир…

24 декабря Леонид с женой и дочкой прибыли в Киев. Через неделю (!) они уже въезжали в трехкомнатную прекрасную квартиру в центральной части города. (В Москве у них осталась двухкомнатная квартира, где хранится часть мебели.)

Но это только начало обусловленных благ и поощрений. А потом… Потом обещают принять его, имеющего семилетнее образование, в физкультурный институт на курсы тренеров. Все киевские динамовцы имели «Москвичи», и все недавно поменяли их на «Волги». Островского тоже не обойдут милостями. Ведь Киев не Москва, тут команда одна. А щедрых дядек у нее хоть отбавляй.

Не понимает Леонид одного: гонясь за небольшими приобретениями, он идет на сделку с совестью, теряет любовь искренних почитателей, настоящих болельщиков. А для футболиста это значит потерять все…»

Эта статья возымела действие. Но не на Островского, а на Федерацию футбола СССР. Она дисквалифицировала перебежчика на один сезон. Но у киевского «Динамо» оказались не менее влиятельные покровители. В частности, одним из них был председатель Совета министров Украины Владимир Щербицкий – ярый футбольный болельщик. Благодаря его усилиям ситуацию с Островским удалось «разрулить». В июле футболист покаялся на страницах еженедельника «Футбол», после чего дисквалификация с него была снята. И он вышел на поле в майке киевского «Динамо».

За киевлян Островский будет играть до 1968 года. В их составе он дважды станет обладателем Кубка СССР (1964, 1966), столько же – чемпионом СССР (1966, 1967). В 1968 году, в возрасте 32 лет, Островский повесит бутсы на гвоздь и станет тренером в спортшколе киевского «Динамо». Потом станет тренировать команды «Днепр» (Черкассы) (1971), «Скури» (Цаленджиха) (1975–1976). В 1994 году вновь вернется на тренерскую должность в спортшколу киевского «Динамо».

Минуло четыре года после зубодробительной статьи в «Комсомольской правде» против Евгения Евтушенко, как вдруг ранней весной 1963 года поэт оказался в эпицентре куда более грандиозного скандала, который едва не поставил жирный крест на его поэтической карьере. А поводом к этому скандалу послужило то, что Евтушенко, будучи в служебной поездке во Франции, позволил себе отдать для публикации в парижский еженедельник «Экспресс» свою автобиографию в стихах, не одобренную советской цензурой. Такого поступка родные власти простить ему не смогли, тем более что именно в те дни Хрущев взялся «вправлять мозги» интеллигенции за ее заискивания перед Западом. В итоге была дана команда хорошенько «пропесочить» поэта на страницах СМИ.

22 марта 1963 года в газете «Известия» публикуется стихотворение Сергея Михалкова под названием «Молодому дарованию». И хотя фамилия Евтушенко в нем ни разу не фигурировала, однако всем было понятно, кто является прототипом героя этого произведения. Цитирую:

В те дни в Москве прошел IV Пленум правления Союза писателей СССР, где чуть ли не каждый оратор счел за честь посклонять имя Евтушенко. Стенограмму пленума опубликовала «Литературная газета» 30 марта. Приведу отрывки лишь из нескольких выступлений.

Г. Марков: «А то, что произошло с Евтушенко, если говорить всерьез, по-мужски – а мы здесь в большинстве старые солдаты, – это же сдача позиций. Это значит уступить свой окоп врагу… Сибиряки за это не поблагодарят т. Евтушенко. Сибиряк в нашей стране, по моим представлениям, – это человек, который стоит на передовых советских позициях, а не подвизгивает нашим врагам…»

Л. Новиченко: «Евтушенко, при всем хорошем, что у него есть, что им сделано, ввел своим личным примером в поэзию молодых совершенно чуждый нашей литературе тип поэта-фрондера, политикана, делателя собственной славы… Евтушенко – человек очень необразованный и вообще, и в смысле марксистского образования, марксистского мировоззрения».

Ю. Жуков: «Евтушенко выступает с позиций определенной философии, которая расходится с тем, чему учит нас партия. Он отказывается встать по одну сторону баррикады, разделяющей два мира, и предпочитает „витать над схваткой“ и защищать некую абстрактную „правду“…»

Поскольку «Литературку» в Советском Союзе читали в основном в интеллигентских кругах, а значит, в число посвященных в перипетии скандала с Евтушенко могло быть вовлечено ограниченное число людей, было решено расширить этот круг «посвященных». И в тот же день 30 марта по Евтушенко ударила все та же «Комсомольская правда», которая считалась одной из самых читабельных газет в стране. Там была помещена большая статья за подписью сразу трех авторов: Г. Оганова, Б. Панкина и В. Чикина. Статья называлась хлестко – «Куда ведет хлестаковщина». Приведу из нее лишь некоторые отрывки:

«Теперь истории литературы известны две автобиографии поэта Евгения Евтушенко. Одна из них написана для Союза писателей, другая – для парижского еженедельника „Экспресс“. Эти два документа сильно разнятся. В том числе и размерами: в первом – полторы страницы скромного рукописного текста – „родился, учился, публиковался…“, в другом – чуть ли не сто страниц рассуждений, предсказаний, откровений и откровенностей…

Чувство, которое мы испытали, прочитав «исповедь» Е. Евтушенко, в двух словах можно было бы выразить так – крайнее недоумение. Трудно решить, чего здесь больше – наивности или невежества, самообольщения или откровенной хлестаковщины, заблуждения или политического юродства? Впрочем, судите сами…

«Я пошел в „Форум“ в День Победы. Это был особенный день… Люди смеялись, целовались, плакали. Они полагали, что все самое худшее позади и началась лучшая жизнь…»

И вот – венец его рассуждений:

«Русский народ… работал с ожесточением, чтобы грохот машин, тракторов и бульдозеров заглушал стоны и рыдания, прорывавшиеся из-за колючей проволоки сибирских концлагерей…»

Если бы весь этот вздор был опубликован в нашей стране, то любой успевающий школьник уличил бы автора. Но «исповедь» опубликована в капиталистической стране, в реакционном буржуазном журнале, она написана для читателя, имеющего весьма смутное представление о нашем обществе, его истории и проблемах. Этот читатель может легко принять глупости за откровение, позерство за искренность.

Полуправда опаснее лжи. Солжет тот, кто скажет, что путь революции был устлан розами; кто умолчит об испытаниях и жертвах, принесенных народом во имя великой цели, кто закроет глаза на трагедии времен культа личности. Но трижды солжет тот, кто скажет, что не было ничего, кроме страданий; кто попытается вычеркнуть из памяти все то, что завоевано, построено, взращено на земле социализма.

Нет, недалеко ушел автор «исповеди» в своих рассуждениях от того, что ежедневно преподносит западному читателю реакционная пропаганда, пытающаяся набросить тень на все, чем живет, чем гордится и во что верит советский народ. Между тем сам Евтушенко нимало не сомневается в том, что каждое его слово – откровение, и откровение пророческое…

Если теперь сопоставить эту драматическую фигуру почти пророка, встающую со страниц «исповеди», с поэтом Евгением Евтушенко, известным советским читателям, перед нами откроется картина редкостного раздвоения личности. Вроде бы в одно и то же время существовали сразу два Евтушенко.

Первый, вспомните, со страниц комсомольских газет писал о красоте будничного труда пастуха и архитектора, призывал своих сверстников-поэтов ехать на великие стройки коммунизма, взволнованно приветствовал Глезоса, и Хикмета, и Стиля. От лица второго автор «исповеди» заявляет теперь на страницах «Экспресс»: «Я не мог писать ничего в стиле эпохи. Я сочинял только интимные стихи, рассматривая их как форму протеста против официальной поэзии». Первый, как и другие поэты, в ту пору искренне верившие в Сталина, посвящал ему свои строки, связывал с именем Сталина наши победы, и было бы нелепо упрекать его в этом. Второй же, внимая «внутреннему голосу» и «шепоту совести», оказывается, уже давным-давно «начал понимать ответственность и вину Сталина». «Я, – подчеркивает Евтушенко, – был бдителен на свой лад…»

Видимо, до сих пор Евтушенко не дал себе труда хоть сколько-нибудь серьезно разобраться во всем происшедшем. Выступая на IV Пленуме правления Союза писателей СССР, он как будто бы и не скупился на громкие слова, называя «позорным легкомыслием» факт своего сотрудничества в реакционной буржуазной прессе. Однако из этой его речи явствует, что он не осознал всей глубины своих ошибок. Ничем иным не объяснишь, что, оценивая теперь свою «автобиографию», он сожалеет лишь о том, что она «написана слишком поспешно», что «в ней много неточных формулировок» и что он-де «забыл о нравах зарубежной прессы».

Гневно говорили на пленуме СП советские писатели о позорном поступке Евтушенко, о политической хлестаковщине, гражданской безответственности, замешенных на дрожжах самовозвеличивания… Ведь это – вихляние легкомысленной рыбки, уже клюнувшей на червячка западной пропаганды, но еще не почувствовавшей острия и воображающей, что она изумляет обитателей океана грациозной смелостью своих телодвижений. А удильщикам из буржуазных газет и журналов уже не терпится насладиться добычей.

Мы не хотим усматривать в поступке Е. Евтушенко злой умысел. Но он должен понять – есть предел всему, в том числе и состоянию политической инфантильности. Он должен понять – нельзя без конца падать, а потом подниматься, отряхиваться и делать вид, будто ничего не произошло. Можно в конце концов набить себе такой синяк, что он останется навсегда несмываемым родимым пятном».

7 апреля «Комсомольская правда» опубликовала отклики читателей на эту статью. Приведу лишь некоторые из них.

М. Поляков, медработник, Москва: «Кто дал ему право клеветать на наших советских людей, на нашу Родину? Даже делая скидку на полную политическую неграмотность Евтушенко, простить ему этого бреда, позорящего нашу жизнь, нельзя».

П. Бажанов, капитан запаса, председатель Сочинского горсовета: «Тяжело оскорбил Евтушенко бывших фронтовиков. Он, не нюхавший пороха, он, не проливший и капли крови за родную землю… Если бы мертвые… узнали, что какой-то поэт через восемнадцать лет после Великой Отечественной войны найдет душевное облегчение в Мюнхене от рукопожатий артистки, тогда как рядом вновь маршируют фашистские молодчики, грохают танки реваншистов… они бы не простили, сочли бы проступок за предательство».

Надо отдать должное газете, она привела на своих страницах не только мнения «против», но и «за». Правда, последних было опубликовано всего… одно. Некто Л. Баев из Ленинградской области написал: «Своей статьей вы хотели вызвать у читателей чувство презрения к поэту, хотели представить его чуть ли не в виде изменника. У меня лично такого впечатления не создалось. Я понял лишь, что Евтушенко не тверд в своих взглядах и что он постоянно ищущий человек. Ни в чем не сомневаются лишь тупые догматики и люди, не имеющие собственного мнения. Разве можно написать для поэта устав и четко определить его обязанности?..»

8 мая в «Комсомолке» публикуется выступление Юрия Гагарина на Всесоюзном совещании молодых писателей. Из него следовало, что первый космонавт Земли тоже не остался в стороне от скандала с Евтушенко, посвятив поэту некоторую часть своего доклада. Гагарин сказал следующее:

«Я не понимаю вас, Евгений Евтушенко. Вы писатель, поэт, говорят, талантливый. А вы опубликовали в зарубежной прессе такое о нашей стране и о наших людях, что мне становится стыдно за вас. Неужели чувства гордости и патриотизма, без которых я не мыслю поэтического вдохновения, покинуло вас, лишь только вы пересекли границы Отечества? А ведь без этих чувств человек нищает духом… обкрадывает свое творчество… В своей недоброй памяти „Автобиографии“ Евгений Евтушенко хвастается тем, что он, дескать, никогда не изучал никакой электротехники и ничего не знает об электричестве. Нашел чем хвастаться! С каких это пор невежество порою возводится в степень некой добродетели?..»

К слову, Евтушенко на Гагарина за эти слова не обидится и спустя год примет его приглашение выступить в Звездном городке. Но это будет позже, а пока вернемся в весну 63-го.

Помимо перечисленных выше изданий, свое «лыко в строку» вставили и другие периодические издания огромной страны. Их было так много – от «Правды» и «Советской Латвии» до «Учительской газеты» и журнала «Донбасс», – что приводить их все нет смысла. Поэтому ограничусь лишь двумя изданиями.

«Литературная Россия», 12 апреля 1963 года, В. Федоров: «За сребреники, которые Евгений Александрович получил в Париже, его теперь сравнивают с Иваном Александровичем Хлестаковым. По-моему, это не совсем точное сравнение. Мне вспоминается образ из романа „Молодая гвардия“ – Евгений Стахович, двойником которого в жизни был скользкий хлюпик Геннадий Почепцов. Считаю, что поступок Евтушенко пахнет не хлестаковщиной, а стаховщиной… Именно Московское отделение СП, по меткому определению моего однофамильца Василия Федорова, „пустило Дуньку в Европу!“.

Журнал «Пограничник», № 10, май 1963 года, А. Мигунов: «Подобно автору „Доктора Живаго“ Евтушенко оплевывает Великую Октябрьскую социалистическую революцию, заявляя, что она не принесла народу ничего, кроме страданий… Пресмыкаясь перед империалистическими заправилами реакционной прессы, Евтушенко искажает историю советского общества, клевещет на советский народ, бросает тень на советский строй».

Дальше всех в своем неприятии поступка Евтушенко пошел его коллега Сергей Михалков, который написал о нем очередную басню – «Синица за границей». И ее опять напечатала главная газета страны «Правда» (4 июня). Вот она:

И Евтушенко после этого скандала, действительно, перестали выпускать за рубеж. И практически перестали печатать. Однако опала сошла на нет достаточно быстро – после того, как в 1964 году поэт написал поэму «Братская ГЭС», которую официальные власти встретили с одобрением.

Футболист Йожеф Сабо начал свой путь в спорте в 1955 году, когда стал играть за заводскую команду в Ужгороде. Играл хорошо, после чего его пригласили в основной состав ужгородского «Спартака». А весной 1959 года на Сабо положило глаз киевское «Динамо». С тех пор на долгие годы эта команда стала для Сабо родной. В ее составе он стал чемпионом СССР в 1961 году. А два года спустя карьера Сабо в футболе едва не завершилась после того, как он оказался в центре громкого скандала.

Инцидент произошел 13 июля 1963 года во время игры киевлян с московским «Торпедо» на поле стадиона имени Ленина в Лужниках. Матч завершился оглушительным поражением гостей 1:7. Однако тот матч запомнился не только этим, а также грубой игрой, которую показали обе команды. За все 90 минут игры судья показал несколько желтых карточек игрокам обеих команд, а также три красные – были удалены один игрок «Торпедо» и два игрока «Динамо». Одним из них был Йожеф Сабо, который совершил жестокий поступок – прыгнул на ногу молодому игроку москвичей Сидорову и нанес ему тяжелое увечье.

На следующий день этот поступок стал поводом к появлению на страницах «Комсомольской правды» заметки «Грубиянам не место в футболе» (публикация шла без подписи). О поступке Сабо в ней писалось следующее:

«Судья выгоняет нападающего динамовцев Сабо, который сломал ногу молодому торпедовцу Сидорову.

Сабо уже снискал себе печальную популярность грубияна на футбольном поле. Он не впервые удаляется с поля, много раз наказывался судьями, но по-прежнему своим поведением портит впечатление от выступления всей команды киевлян, которые неоднократно доказывали, что могут побеждать противников умной, техничной игрой.

Сабо противопоставляет себя коллективу. Например, совсем недавно после кубкового матча со «Спартаком» он демонстративно отказался ехать в Ленинград, где должен был выступать за олимпийскую сборную СССР. Вчерашний поступок Сабо переполняет чашу терпения. Таким не место в нашем футболе…»

Помимо «Комсомолки», этот вопиющий случай был освещен еще в ряде центральных изданий (в «Советском спорте», например), после чего 17 июля на свое заседание собралась спортивно-техническая комиссия. Она вынесла решение: дисквалифицировать Сабо до 1 августа 1964 года с тем, чтобы через год вновь вернуться к этому вопросу и в зависимости от поведения наказанного решить его дальнейшую судьбу. Однако все разрешилось куда как быстрее.

У киевского «Динамо» были весьма влиятельные заступники не только в Киеве, но и в Москве, и именно они помогли Сабо. Уже 28 марта 1964 года дисквалификация с него будет снята и он вступит в новый сезон в составе киевского «Динамо». А вот торпедовец Сидоров долгое время проведет в больнице и на футбольное поле сможет вернуться только 14 месяцев спустя – это случится 11 сентября 1964 года. Однако полученная травма так и не позволит этому футболисту заиграть в полную силу, из-за чего он закончит свою футбольную карьеру уже в следующем году, хотя было ему на тот момент всего 20 лет.

Между тем Сабо продолжит играть в футбол еще восемь лет – до 1972 года. В составе киевского «Динамо» он еще трижды станет чемпионом СССР (1966–1968), дважды завоюет Кубок СССР (1964, 1966). В 1965–1972 годах Сабо неоднократно будет привлекаться к играм за сборную СССР. В 1966 году он получит своеобразный «привет от Сидорова»: на чемпионате мира во время игры со сборной ФРГ Сабо тоже сломают ногу.

Повесив бутсы на гвоздь, Сабо станет тренером: возглавит ворошиловоградскую «Зарю», киевский СКА, днепропетровский «Днепр». В 90-е годы Сабо станет тренером сборной Украины. В наши дни он работает в своем родном клубе – киевском «Динамо».

В конце 50-х – начале 60-х в советском кинематографе появилась целая плеяда молодых «звезд», которым многие пророчили блестящее будущее. Среди них были: Ольга Бган (ярко дебютировала в 1956 году в фильме «Человек родился»), Майя Менглет («Дело было в Пенькове», 1958; «Исправленному верить», 1959), Владимир Коренев («Человек-амфибия», 1962). Увы, но эти прогнозы так и не оправдались. Громко заявив о себе в дебютных фильмах, эти звезды затем как-то затерялись, и хотя фильмы с их участием продолжали выходить на экраны страны, однако такого успеха, какой им сопутствовал в первых ролях, уже не было. Да и пресса этих исполнителей мало поддерживала, видимо, опасаясь своими восторженными рецензиями захвалить молодые дарования. А вот критиковать их зазорным почему-то не считалось.

22 октября 1963 года в газете «Советская культура» было опубликовано письмо свердловчанина Бориса Когана, в котором автор учил уму-разуму целую группу популярных актеров театра и кино, среди которых были и названные выше «звезды». Статья была озаглавлена «Контакты и контракты» (Пусть заговорит совесть!). В письме сообщалось следующее:

«В августе этого года гостем Свердловска был Московский драматический театр имени К. С. Станиславского.

На рекламных стендах города появились в изобилии афиши, извещавшие о циклах встреч с киноактерами П. Глебовым, Е. Леоновым, Е. Урбанским, М. Менглет, О. Бган, Н. Веселовской, В. Кореневым, Д. Ритенбергс. Эти циклы проходили в Доме культуры железнодорожников и в Доме культуры имени Дзержинского, в двух крупных заводских клубах и в клубе аэропорта…

Часть этих встреч была интересной, прошла на высоком уровне. Но, увы, только часть и, к сожалению, меньшая. Если разговор Е. Урбанского был проникнут сознанием ответственности за свою работу в кино, взыскательностью настоящего художника, то выступления М. Менглет, например, были поверхностны и вызывали недовольство многих зрителей. Да и у других артистов почти все выступления, непродолжительные по времени, сводились в основном к беглому перечислению сыгранных в кино ролей и рассказу о том, как снимался тот или иной фильм. «Сверхзадача» таких встреч была очевидна: показаться зрителям «в натуре» и еще раз пожать лавры прошлых успехов.

Однако помимо «сверхзадачи» кое-кто из актеров ставил перед собой и другие цели. Все выступления были платными, и, следовательно, их бурная активность носила отнюдь не бескорыстный характер. Работники Свердловского отделения «Знания» с возмущением вспоминают, например, о том скандале, который учинила им М. Менглет, требуя себе двойной – сверх положенного – гонорар…

Далеко не все артисты, снискавшие себе громкое имя в кино, показали себя на сцене театра на должной высоте, не все оправдали ожидания зрителей. И О. Бган, и М. Менглет еще далеко до подлинного сценического мастерства, им предстоит овладеть многими секретами профессии. И В. Кореневу, делающему первые шаги на сцене, вряд ли сослужит хорошую службу откровенная ставка руководства театра на его известность как участника фильма «Человек-амфибия». И в «Первом встречном», и в «Жизни и преступлении Антона Шелестова», где он играет роли одного плана, «блатные эпизоды», сцены в «малине» поставлены с особым усердием и явным учетом популярности молодого актера. Привлекательны внешне, но внутренне однообразны, подчас рассудочно-холодны образы Н. Веселовской. И даже такой талант и сочный актер, как Е. Леонов, нет-нет да и поплывет по теплым волнам популярности, сыграет «на публику», как это было у нас в спектакле «Де Преторе Винченцо», где именно из-за этого гибель Винченцо казалась случайностью, а не закономерностью, и трудно было ощутить дух трагикомедии…

Перед Театром имени К. С. Станиславского у нас в Свердловске гастролировали вахтанговцы. Какую благородную скромность, достоинство советского художника, какое чувство коллективной ответственности за лицо театра проявили они!..

Хорошо бы и Театру имени К. С. Станиславского последовать примеру вахтанговцев! «Организованное» раздувание популярности, носящее вдобавок коммерческий характер, едва ли принесет пользу театру и актерам, особенно молодым. Надо воспитывать в них чувство коллективной ответственности, стремление идти вперед, а не собирать проценты с прошлых успехов».

Было время, когда имя этого актера было у всех на слуху. В конце 40-х – начале 50-х Сергей Гурзо считался одним из самых популярных актеров советского кино, настоящей «звездой», по которой «сохли» миллионы поклонниц, а мальчишки во дворах играли в его экранных героев: Сережу Тюленина из «Молодой гвардии» (1948) и Васю Говорухина из «Смелых людей» (1950). Однако пройти с достоинством сквозь огонь, воду и медные трубы Гурзо не сумел – не устоял перед чарами «зеленого змия». Как итог: уже с середины 50-х годов Гурзо перестали приглашать сниматься в кино. А ведь было ему в ту пору всего 30 лет – самый расцвет жизни.

Постепенно киноактер Гурзо скатился до малюсеньких эпизодиков, а потом и вовсе пропал из поля зрения зрительской аудитории (в 1961 году вышел последний заметный фильм с его участием – «Все начинается с дороги»). Потом на протяжении многих лет о его нынешней деятельности не было ни слуху ни духу. Завеса молчания поднялась только один раз – в конце 1963 года, причем про Гурзо вспомнили не в связи с новой ролью или еще чем-то положительным, а по поводу скандала, в котором он оказался замешан.

28 ноября 1963 года в «Советской культуре» был опубликован фельетон Я. Рыжакина «Неуважаемые зрители», в котором речь шла об артистах, которые пренебрежительно относятся к зрителям. В число таких актеров попал и наш герой Сергей Гурзо. Цитирую:

«Неуважение к „уважаемому зрителю“, увы, неисчерпаемо в своем многообразии. Читательница Л. Павловская сообщает, что недавно в городе Фрунзе объявили концерт Ленинградской эстрады. И не одной эстрады, а „при участии артиста кино С. Гурзо“. Этим добавком к концерту администраторы рассчитывали привлечь побольше публики. Публика была. Была и эстрада. Но не было С. Гурзо. О причинах отсутствия киногастролера красочно рассказывали в этот день служители местного ресторана…»

К слову, спустя год – поздней осенью 1964 года – на экраны Советского Союза в повторный прокат выйдет главный фильм Сергея Гурзо – «Молодая гвардия». Однако поводом к тому, чтобы вспомнить о нем нынешнем, это не станет. В те дни будут писать практически обо всех актерах, игравших в этой картине, – Сергее Бондарчуке, Инне Макаровой, Нонне Мордюковой, Вячеславе Тихонове и др. – потому, что их судьбы в кино сложились благополучно. Про Гурзо не вспомнят ни разу (разве что в перечне актерских имен), поскольку он в те дни уже был мало похож на того, кем он был в 47-м. В итоге Гурзо так и уйдет из жизни, официально всеми забытый. Случится это в сентябре 1974 года.

Хоккейная команда Спортивный Клуб Армии (СКА) из Калинина была создана в 1957 году как филиал другого клуба – столичного ЦСКА. Поэтому многие игроки СКА позднее играли в этом прославленном клубе: Владимир Брежнев, Виктор Шувалов, Олег Зайцев, Евгений Мишаков, Игорь Деконский, Николай Сологубов и др.

Самым высоким достижением калининского СКА было 1-е место в первой лиге в 1959 году. В высшей лиге команда ничем особенным не блистала, считаясь клубом-середняком. Самый лучший показатель – 10-е место в 1962 году. А в следующем году калининский СКА оказался в эпицентре громкого скандала, после которого команду сняли с первенства. Поводом к подобному стала драка во время игры, учиненная игроками СКА. По сегодняшним меркам вроде бы эка невидаль! Однако в советские годы любое грубое поведение спортсменов во время соревнований (причем во всех видах спорта) рассматривалось как серьезное ЧП, как недостойное гражданина СССР перенесение в советскую жизнь законов буржуазного общества, где человек человеку не друг и брат, а волк. Поэтому любое подобное ЧП служило поводом к самым суровым выводам.

Между тем перипетии скандала с калининским СКА выглядели следующим образом.

12 ноября 1963 года армейцы играли в Челябинске против местного «Трактора». Обеим командам очки были нужны позарез, что заметно отразилось на настроении хоккеистов – они играли очень нервозно. Поэтому игра получилась откровенно грубой. Причем настолько, что об этом 14 ноября сообщила «Комсомольская правда» в заметке «Премьера закончилась… дракой». Цитирую:

«Минувшим воскресеньем на челябинском льду впервые в этом сезоне состоялась встреча на первенство страны по хоккею. „Трактор“ принимал армейцев Калинина. Счет ничейный – 1:1.

Премьера омрачилась грубой игрой обеих команд. Незадолго до финального свистка капитан гостей В. Седов учинил на площадке драку. Вслед за капитаном на площадку выскочили несколько запасных игроков. Судьи вынуждены были приостановить состязание. Однако отнеслись к грубиянам они довольно мягко – удалили зачинщика драки В. Седова и челябинца А. Юшкова с поля на две минуты…»

В тот же день 14 ноября команды сыграли второй матч. На этот раз удача сопутствовала челябинцам, которые выиграли со счетом 3:0. Однако история на этом не закончилась.

29 ноября «Комсомолка» вновь вернулась к этой теме и сообщила, что в СКА (Калинин) было проведено собрание по факту недисциплинированного поведения капитана команды В. Седова и приняты следующие меры: Седов был лишен воинского звания «сержант» и отстранен из тренерского совета команды. Но и это оказалось еще не все.

11 декабря «Комсомолка» рассказала о том, что в предыдущий раз осталось за скобками коротенькой заметки. А осталось вот что. Вечером того дня, когда состоялся первый матч, несколько армейцев отправились в ресторан. Там они изрядно выпили и стали участниками массовой драки, в результате которой серьезно пострадал мужчина, болельщик «Трактора», – хоккеисты избили его чуть ли не до полусмерти. Эта история немедленно была доложена в Москву, в Федерацию хоккея СССР. О результатах разбирательства этого инцидента «Комсомолка» сообщила следующее:

«После тревожных сигналов из Челябинска спортивно-техническая комиссия Федерации хоккея СССР подробно разобралась с положением, сложившимся в команде СКА. Недостойное поведение калининских хоккеистов не является случайностью. Это результат наплевательского отношения руководства и тренеров команды к воспитанию молодежи. Ведь со спортсменами, по существу, не велось никакой политико-воспитательной работы. Встречались они лишь на тренировках да на играх. В команде не существовало комсомольской организации. Федерация хоккея СССР дисквалифицировала хоккеистов А. Дубовского, С. Крупина, А. Софронова, В. Седова, В. Шибанова и лишила их звания мастеров спорта. Центральный совет Союза спортивных обществ и организаций СССР по предложению федерации решил снять команду СКА (Калинин) с розыгрыша первенства страны. Результаты ее игр аннулированы».

СКА (Калинин) вновь объявится в первой лиге (вторая подгруппа) в 1964 году и по итогам сезона-64 / 65 займет 2-е место. В последующие годы таких отменных результатов команда уже показывать не будет.

Замечательный поэт Николай Рубцов в пору своего студенчества в Литературном институте несколько раз попадал в скандальные истории, и каждый раз это заканчивалось отчислением его из института. Из всех известных советских поэтов он один, наверное, имел столь скандальную славу.

В первый раз Рубцов отличился в самом конце 1963 года. 3 декабря он заявился в пьяном виде в Центральный дом литераторов и устроил в нем драку. И уже на следующий день после этого ректор подписал приказ об его отчислении. Столь суровый вердикт был не случаен: за время своего обучения поэт уже столько раз попадал в различные истории, и случай в Доме литераторов переполнил чашу терпения руководства института. И с ним не стали больше церемониться.

Между тем свидетели происшествия в ЦДЛ затем рассказывали, как на самом деле возникла та «драка». В тот вечер на сцене дома выступал некий оратор, который рассказывал слушателям о советской поэзии. В конце своего выступления он стал перечислять фамилии известных поэтов, но не упомянул Сергея Есенина. Это и возмутило Рубцова. Он стал кричать: «А Есенин где?», за что тут же был схвачен за шиворот рьяным метрдотелем. Николай стал вырываться, что впоследствии и было расценено как «драка».

К счастью, правда об этом происшествии вскоре дошла до ректора Литинститута И. Н. Серегина, и он в конце декабря издал новый приказ, в котором говорилось: «В связи с выявленными на товарищеском суде смягчающими вину обстоятельствами, и учитывая раскаяние тов. Рубцова Н. М., восстановить его в числе студентов 2-го курса…»

Справедливость была восстановлена. Правда, ненадолго. Уже через полгода после этого – в конце июня 1964 года – Рубцов попал в новую скандальную историю. И опять в ЦДЛ. Ситуация выглядела следующим образом. Наш герой и двое его однокурсников отдыхали в ресторане Дома литераторов. Время уже подходило к закрытию, но друзья не собирались закругляться. Они подозвали к своему столику официантку и заказали еще одну бутылку водки. Однако официантка им отказала, объяснив, что водка кончилась. «Тогда принесите вино», – попросили ее студенты. «И вино тоже кончилось!» – отрезала официантка. И в тот же момент ее окликнули с другого столика и тоже попросили спиртного. И тут друзья-студенты увидели, как изменилась их собеседница. Она вдруг расплылась в подобострастной улыбке и буквально бегом отправилась выполнять заказ клиентов. Вскоре на их столе появился заветный графин с водкой.

Судя по всему, именно этот эпизод и вывел из себя подвыпившего Рубцова. Когда официантка вновь подошла к их столику, чтобы сообщить, что ресторан закрывается, он заявил: «Столик мы вам не оплатим, пока вы не принесете нам водки!» Официантка тут же побежала жаловаться метрдотелю. А тот не нашел ничего лучшего, как вызвать милицию. Всю троицу под руки выпроводили из ресторана. Самое удивительное: до отделения милиции довели только одного Рубцова (по дороге двое его приятелей куда-то «испарились»). В результате он стал «козлом отпущения», и 26 июня появляется новый приказ об его отчислении из института.

Можно только поражаться тому дьявольскому невезению, которое сопровождало поэта почти в большинстве подобного рода случаев. Будто магнитом, он притягивал к себе неприятности и всегда оказывался в них крайним. Вот как Н. Коняев пишет об этом:

«Рубцов все время с какой-то удручающей последовательностью раздражал почти всех, с кем ему доводилось встречаться. Он раздражал одноглазого коменданта, прозванного Циклопом, раздражал официанток и продавцов, преподавателей института и многих своих товарищей. Раздражало в Рубцове несоответствие его простоватой внешности тому сложному духовному миру, который он нес в себе. Раздражение, в общем-то, понятное. Эти люди ничего бы не имели против, если бы Рубцов по-прежнему служил на кораблях Северного флота, вкалывал бы на заводе у станка или работал в колхозе. Это, по их мнению, и было его место. А Рубцов околачивался в стольном граде, учился в довольно-таки престижном институте, захаживал даже – ну посудите сами, разве это не безобразие?! – в святая святых – ЦДЛ…»

Как это ни странно, но после отчисления из института Рубцов не впал в уныние и даже, по мнению видевших его тогда людей, выглядел вполне благополучно. Этому было несколько объяснений. Во-первых, его личная жизнь складывалась тогда вполне удачно. Например, летом он прекрасно провел время с женой и дочкой в деревне Никольское Вологодской области, там, где он окончил когда-то начальную школу. Во-вторых, в журналах «Юность» и «Молодая гвардия» появились первые крупные подборки его стихов. А это было не только моральной поддержкой молодому поэту, но и материальной.

К сожалению, относительное благополучие поэта длилось всего месяца три. Осенью деньги, заработанные от публикаций, иссякли, и Рубцову пришлось довольствоваться копеечными гонорарами из газеты «Ленинское знамя», в которой иногда печатались его стихи. А затем случилась новая неприятность. Так как Рубцов нигде не работал, местное сельское руководство объявило его тунеядцем и вывесило его портрет в сельпо. Отмечу, что именно в этот период были написаны стихи (около пятидесяти), большая часть из которых затем войдет в сокровищницу отечественной поэзии.

В январе 1965 года Рубцов вновь вернется в Москву и благодаря стараниям своих друзей сумеет восстановиться на заочном отделении Литературного института. Однако прописки в столице у него не будет, поэтому ему придется скитаться по разным углам, вплоть до скамеек на вокзалах. А вскоре последует новый скандал.

17 апреля 1965 года Рубцов придет в общежитие института, надеясь, что его пустят переночевать. Но его не пустили. Тогда Рубцов поймал такси в 17-м проезде Марьиной Рощи и попросил отвезти его на одну из улиц города, где жил его друг. Доехав до пункта назначения, Николай отдал водителю (кстати, это была женщина) три рубля, надеясь получить с них сдачу, так как счетчик набил всего лишь 64 копейки. Однако водитель давать ему сдачи отказалась. И тогда поэт потребовал везти его к первому постовому милиционеру. Видимо, у него он думал найти справедливость. Но все получилось наоборот. Милиционер поверил не ему, а женщине-водителю, забрал его в отделение, и там был составлен соответствующий протокол. Через день он уже лежал на столе у ректора Литературного института. Так поэт в очередной раз лишился студенческого билета.