Глава девятая. Тарантелла фея…
Едва войдя в квартиру, и повиснув на моем локте, фей, снимает туфлю с правой ножки и бросает ее, без прицела дальности, вглубь прихожей, с воинственным криком амазонки: «Ура, мы до-оо – ма!»
– Тише, тише, любовь моя! – Я со смехом прижимаю ее к себе… – Ты же всех соседей так перебудишь!
– Madame, с Вами всегда – полный абзац! – Немедленно фыркает и грохочет смехом за моим плечом Ворохов. – Может, мы еще и тарантеллу спляшем?
– Давайте! – Моментально соглашается фей, и в прихожей начинается что то невообразимое: летит в темноту квартиры второй туфелек, замша которого безнадежно смята, на головке фея оказывается моя запыленная старая шляпа из фетра, с верхней полки гардероба, а в руках – пояс от кожаного плаща, который она превращает не то в обруч, не то в лассо, не то – в змею, опутывая им ошарашенного в конец Ворохова.
…Она танцует босиком, будто кружится маленькая искорка от костра, гибкая, теплая. Или – змейка – саламандра, согревшаяся на углях саксаульного костра в недрах огромного песочного безмолвия…
Мишка вторит ее танцу, живому и солнечному, несмотря на ночь. Да. Вот именно. В ее танце нет лунного холода. Только солнечный, медленно плавящий жар. Она кладет руку на его левое плечо, потом правое, она кружится вокруг него вихрем, а ее щиколотка и ступня, ее пятка, просто есть продолжение линии пола, одно целое с ним… Жаль, что в крохотных ладонях у нее нет бубна.
..Мишкина сильная грация зрелого гепарда только оттеняет ее пронзительную тонкость прозрачной, серебристой, горячей, нежной, плавящейся вокруг него огненной ленты, мига, солнечного луча, жизни…
Я вхожу в этот танец третьим. Незаметно для себя. Вскидывая кверху ладони, отсчитываю ритм этой бешеной тарантеллы, на которую у нее не должно хватить дыхания… Не должно. Но – хватает. Моя рука на ее левом плече. Потом на правом… Я вижу, как по ее виску сползает маленькая соленая капля, но глаза, так глубоко вобравшие в себя теплый кипящий янтарь ночных фонарей, смотрят на меня, улыбаясь, а ямочки в углу рта, оттеняют мягкость щек и подбородка. У нее очень мягкая линяя подбородка. Моя рука поддерживает ее спину. Сквозь бархат и гипюр я чувствую контур ее лопаток. Где то в их срединной ямке испуганной птичкой бьется пульс. Мои губы приникают к ее шее, мочке уха, обдают жаром родинку на виске:
– Любимая, потрясающе! Мы с тобой так давно не танцевали уже лет пять, да? Еще чуть – чуть, и все это кончится яростной эротической сценой на полу… Клянусь… Я не могу… Ты меня сводишь с ума… Совсем…
– Хорошо, любовь моя!… Я согласна. – Она чуть пожимает плечом. – У меня пятки ломит.. Страшно немножко. Держи меня. Помнишь, доктор говорил как – то, что можно побороть это – танцем? Помнишь, да? – Ее зрачок чуть расширен от затаенной боли.
По прежнему, танцуя, она легко подводит меня к краю широкого голубого пуфа в прихожей, у зеркала, и мы садимся на него одновременно. Она оказывается на моих коленях с совершенно прямой спиной. Обнимает меня за шею. Целует в висок. Он влажен от пота.
Мишка садится у косяка гостиной, тоже прочертив по нему гибкую линию позвоночником..
– Ух, ты! Здорово. По – моему, я десяток лет разом сбросил.. Классно, ребята. – Кисти Мишкиных рук, подвижные и нервные, повисают совершенно свободно вдоль тела. – Аньку бы еще сюда… С Вами – вообще классно. Всегда. Спасибо.
– Пить хочешь? – соскользнув молнией с моих колен, фей касается всей ладонью головы Мишки. Он трепетно ловит губами ее запястье Выпускает тут же… – Сейчас я принесу. Где то был томатный сок и холодный лимонный чай. Кто что хочет?
Я выбираю горечь чая, Мишка – томатный сок. Фей, вручив нам стаканы, и сидя на пуфе, смотрит на то, как я стягиваю с себя смокинг, отстегиваю квадратики запонок, осторожно роняя их на подзеркальник трюмо. Потом берет меня за руку, целует пальцы, перебирая горячим дыханием. Шевелятся и пальчики на ее крохотных ножках.
– Устала? Где то тут тапочки твои. – Я наклоняюсь, отворяя дверцы гардероба, и почти тотчас отыскивая в нем пушистое великолепие бардового цвета, невесомое крохотное «лебяжество», отороченное тонкой шелковой нитью. Привезено из Парижа. Это было то время, когда мне приходилось носить ее на руках чаще, чем сейчас. Тапочки почти не износились. Она редко надевает их. Мы даже забыли взять их на дачу.
– Сейчас… Дай ножку. Что ты?! – Она смотрит на меня и морщится. Смешно. По детски. – Что такое? Больно? – Я ощупываю ее стопу и лодыжку. – Все в порядке, ласточка моя, что ты? Где болит? – Встревожено и внимательно смотрю на нее. Опять судорога?! Только этого нам не хватало. Сердце ухает камнем вниз…
– Нет. Не больно. Мешает мне вот там! – сердито произносит она, и голос ее становится резким и хриплым. – Колется что – то такое. Внутри. В тапочке. Я не нарочно. – Она закусывает губу, на ресницах ее тотчас повисают капли – слезинки.
– Э – гей, не плачь, королева, ты что?! – Гудит рядом шмелиный баритон Ворохова. – Какая чепуха, зачем плакать? Ну – ка, дайте мне сюда это чудо. – Мишка осторожно берет в руки тапочек, дует на легкий помпон вишневого цвета и ощупывает пальцами подошву, стельки. А – а! Да тут просто отклеилось по шву, в носке.. Поэтому – давит на пальчик. Ну, ты совсем королева.. Как в сказке..– Мишка с неподдельным любопытством и восхищением смотрит на фея. – И где же это вот таких, как ты, производят?
– Нигде. Они – штучные. – Прищуриваюсь я и подмигиваю фею. – Моя голубка – эксклюзив.
– Знаем, знаем! – Мишка надевает поверх смокинга плащ и становится похожим на чужака – инопланетянина… – Поеду я, ребята, поздно уже! Что тебе привезти, королева, говори? Тапочек – само собою. Я его заклею.. У меня есть такой клей, для холста и рам. Все будет о, кей. А еще что? Ну? – Он присаживается на корточки, возле фея, поглаживая ее пальчики. – Что привезти тебе? Печенья, шоколаду, что? Не болей только. Христа ради! Если бы Анька в машине была, она бы с ума сошла сразу! Она тебя любит, как сестренку, надышаться не может на тебя… Не болей только.. Пиши свои стихи. Книжки пиши свои… Ради Бога!
– Миша, у меня такая смешная жизнь.– Фей, склонив головку к плечу, улыбаясь, грустно смотрит на Ворохова своими озерами глаз..
– Почему? – удивляется Мишка, по прежнему, держа в своей сильной руке ее ладошку. – Как это? Что значит это – смешная? Чего это ты?
– Ну как же? Я даже себе тапочки купить не могу. Нет таких ра -ааз – меров! – Фей опять морщится и вдруг чихает. Смешно, трогательно, как котенок.
– Я тебе сказал же: заклею эти. Будут, как новые! Ну- ка, давай, в ванную, бегом, и спать! – Мишка осторожно приподнимает фея с пуфа. – Грэг, ну – ка, бери ее. Тащи в ванную. Купай, грей… Завтра, на даче, на чердак полезу, буду смотреть, что там с отоплением. У тебя когда лекции?
– Завтра нет. Свободный день. Вместе поедем. Ближе к обеду. Надо отоспаться.
– Я с вами! – Зевая, бормочет фей и вдруг обращается к Мишке – Ты мне можешь куклу купить? Такая, знаешь, фарфоровая, в красной бархатной шляпе.. В кринолине.. Это в магазинчике, там, на площади, слева от театра.. Я видела, когда мы мимо проезжали. У нее в руках еще веер…. Мне для книги нужно…
– Не вопрос, Madame. Ваша воля. Завтра привезу. Спокойной ночи!
Фей, обняв Мишку за плечи, и чмокнув его в наклоненную макушку, исчезает в боком повороте прихожей. Уже у двери я протягиваю ему деньги
– Зачем? – Мишкины брови ползут вверх – Что ты выдумываешь, убери! Между мушкетерами не принято, брат…
– Кукла же дорогая. Антиквариат. Ручная работа. Ты так избалуешь ее. Зачем?
– Королев нельзя избаловать. Их можно только боготворить. На это есть право у каждого подданного. – улыбается довольно Ворохов и, прищурившись, подмигивает мне. – До завтра.. Поеду я… Звонить не буду. Поздно. Давай. Пока. Боже, храни Королеву! – насвистывает Ворохов и исчезает в полусумраке лестницы, подмигивая мне обеими глазами и поднимая руки вверх.