Глава шестая. Категорический план для фея…
….Вороховы, как всегда, запаздывали, и все хитрости своего вечернего туалета фей тщательно скрыл от меня в моем же кабинете: светлом, без портьер, с переливами позднего сентябрьского, нежно – жгучего солнца, на осветленном, навощенном паркете, с разбросанными повсюду кипами книг и большим зеркалом в углу.. Я увидел ее, уже одетую – в синем бархате, завернутую туго, как кокон, с тонкой талией, под которой едва угадывался корсет.
Бедра ее, от корсета, показались чуть шире, разрез слева – открывал их начало, но самую сердцевину знал только я, она была открыта только моим касаниям… Скользкий капрон телесного цвета, обтягивал ее крохотные ступни, пальчики; она переступала босыми ножками по паркету, будто зябла, наклонив шею, пытаясь застегнуть тонкую нить жемчужного колье. Но пальцы ее не слушались.
– Горушка, застегни ты? Не могу, наверное, руки устали. – Она, не поднимая головы, опять угадала мои шаги. Или, может быть, мой запах?…«Аромат от Армани», как она шутит…
– Спасибо. – Ее губы легко касаются моего запястья, когда колье послушно укладывается на хрупкой шее.– Я смотрю, запонки подошли? Нравятся они тебе? Это – папины еще.. Остались. Теперь твои пусть будут..
Простые, позолоченные запонки, с зеленоватой прямоугольной серединой, обхватывают мое запястье, как то особенно: не туго, но – нежно, властно.
– Нравятся. Да. Это – не обсуждается. – Я мягко касаюсь губами ее волос.– Смотри – ка, тут красивая пара, в зеркале?… Ты не находишь?
Она улыбается, пожимает плечами.
– Мы просто продолжаем друг друга.. Потому – волшебный круг. Она обхватывает свободной рукой мою голову, целует меня осторожно, как будто я – стеклянный: – Надо поужинать. Еще только – пять… Хочешь чего – нибудь?
Я развожу руками:
– Ну, всегда – тебя.. Это – во – первых. А, во вторых.. Бутерброды и кофе. Салат какой нибудь… Сейчас сообразим…
– Осторожнее! – она грозит мне пальцем.– Твоя рубашка. Не запачкай? – Тут же улыбается, со вздохом: – Она красивая очень. Ты в ней на Жерара Филиппа похож.
– А ты когда его первый раз увидела? – Я смотрю на нее, уже выходя в двери. Она делает рукой неопределенный жест, щелкает пальцами, поправляет волосы, едва – едва коснувшись пряди над виском.– Лет в десять.. «Фанфан Тюльпан», как все.. – Это потом Даниэль Даррье, «Красное и черное»… С голосом Караваевой… Целый роман… Она сохранила голос от всей своей былой красоты… Машеньки своей… Я все хочу написать о ней, о Караваевой, а рука не поднимается.. Таким страшным кажется все это… Ее судьба.
– О ней вышел роман «Синяя кровь», кажется. Я чуть не получил его на рецензию.
– Мне кажется, любое воплощение ее судьбы покажется теперь слабой подделкой. Хоть в книге, хоть на экране. Не будет экспрессии, горечи, причем испытанной дополна… Роман показался мне каким то разбросанным – именно от растерянности, что ли.. Искусство охватить словом образ стало совсем куда то исчезать… Ты не находишь?
– Не знаю, голубка. Так. Раз ты говоришь, значит, так. – Я улыбаюсь, смотря на нее. Все сложные вещи она всегда говорит просто. Умеет говорить.
– Ты про себя думаешь: " Ну, разлеталась тут!» Ладно, не принимай всерьез меня.– Она машет рукой, ища крохотной ножкой замшевую туфлю, чтобы обуться, трогая ее пальцами, и пытаясь дотянуться.
– Кофе завари? – zmerzla tvoia pani…
– Zaraz. – В тон ей отвечаю я, – Сама обуешься или помочь?
– Ne vemo! – она пожимает плечами. – Пробовать буду.
– Ну – ка, дай! – Я присаживаюсь перед ней. Мои пальцы обхватывают ее ступню, щиколотку, и я осторожно поворачиваю ножку фея, чуть вдавливая ее в туфлю и, ощущая, как слегка напрягаются мышцы ее крохотной стопы.
– Вот и все. Давай, теперь попробуем другую ножку? Не больно?
– С таким принцем, что ты! – Она осторожно ерошит волосы на моей голове.
– Мы когда их с Мишкой заказывали, мастер три раза у меня переспрашивал размер. Не верил, что тридцать третий. Не давят они тебе?
– Нет. – она качает головой.– Как раз. Больше не вырастет нога, как ты думаешь?
Я смотрю на нее снизу вверх. Кажется, она опять смеется. Только глазами.
Я развожу руками, поддерживая игру:
– Любовь моя, я только про людей знаю, что нога у человека растет до двадцати одного года, а про фей – ничего не знаю.. Они же – волшебницы. Творят все, что захотят. – Внезапная трель звонка прерывает нас. Фей, соскочив с пуфа у зеркала, мчится на кухню, я – в прихожую. Открываю. На пороге, увы, не Мишка Ворохов с Аней, а соседка, Полина Никитична, седовласая, хрупкая старушка, с изумрудными глазами, удивительно молодыми для ее возраста. В одной руке она держит фарфоровое блюдце с крохотными румяными пирожками, в другой – бумажку, чуть запачканную сливочным маслом.
– Георгий Васильевич, голубчик, я Вашу машину в окно увидела, только сейчас. Не знаю, кого просить, мне в аптеку нужно, а рецепта не могу понять, уже в две звонила аптеки, они там название спрашивают, а я в латыни не понимаю ничего….
– Вам не надо понимать. Врач должен был сказать Вам! – Я беру у Полины Никитичны бумажку, мельком гляжу в нее. – Это сироп от кашля, с добавлением алоэ и солодки, новый какой то, поэтому его и не знают – Улыбаюсь, ободряюще. – Входите же. А кто заболел?
– Да Михаил Петрович мой, кто же еще то? Ходит в куртке нараспашку, уже сколько раз говорила! – Полина Никитична едва ли не на цыпочках входит в квартиру и осторожно ставит на трюмо блюдце с пирожками: – Вот угощайтесь, свежие, только напекла час назад.
– Спасибо. – Я снова улыбаюсь. – Мы как раз кофе собирались пить. – Ланочка, у нас гости.
– Нет, нет, что Вы! – всплескивает руками старушка, и почти выхватывает у меня рецепт, торопясь выскользнуть за дверь – мне и так совестно беспокоить, что Вы.
– Да никакого беспокойства! – улыбается фей, выходя в прихожую. —. Мы только рады. Зябко немного. – Фей снимает фартук и поводит плечами.– Отопления ведь еще нет?
– Нет, деточка, не дали еще пока. На днях должны, вроде бы. Слесарь бегал по корпусам, предупреждал, чтобы все дома были.. А у Вас такое открытое платье.. Вы всегда нарядны, но сегодня.. Куда то собрались? – Полина Никитична с любопытством смотрит на фея.
– В оперу.– Мягко улыбаясь, своим тихим голосом отвечает фей.
– Как чудно! – Полина Никитична всплескивает руками. – Сто лет не была в опере! А что дают?
– Верди. «Травиату».
– Прелесть какая! Мы когда то с Михаилом Петровичем в Новосибирске слушали эту оперу. Декорации были прекрасные. Мы, тогда аспиранты, смогли билеты купить только на галерку. Смотрели стоя. Но не заметили, как прошло два часа.
– По моему, «Травиату» можно смотреть даже на улице, под дождем, закутавшись в целлофан. – Решительно вмешиваюсь я в разговор, краем глаза заметив, что фей зябнет у открытой двери – Милая, там наш кофе не сбежит? – Я осторожно подмигиваю фею, стараясь не смутить соседку.
– Ах, да! Извините. – Фей всплеснув руками, вихрем бежит на кухню, шурша бархатом платья и снова завязывая фартук..
– Как же всегда мила Ваша супруга! Такая изящная, нежная. Она похожа на севрский фарфор. – Полина Никитична вздыхает. – Такие женщины почти исчезли. – Бывший доцент, а ныне – заслуженный пенсионер и общественница в домкоме, кокетливо поправляет выцветшую сиреневую прядь на виске. – Вот в наше время.
– Да. Да, я понимаю. Но вот в Париже еще что – то сохранилось, Вам не кажется? – Я смотрю на часы. – Может быть, кофе, все – таки? Чашку? – И делаю широкий, приглашающий жест в сторону кухни.
– Нет, нет, я пойду. Мне в аптеку еще. В Париже все сохранилось. – Полина Никитична утверждающе, категорично, вздыхает, и глубже засунув ноги в шлепанцы, как то не выпархивает, а выпрыгивает на площадку. – Дай Вам Бог здоровья, Георгий Васильевич. Благодарю.
– Не за что. Пусть Михаил Петрович скорее поправляется. – Я осторожно закрываю дверь, еще минуту прислушиваясь к шагам на лестнице. Вороховых все нет. Мишка, очевидно, подъедет часов в девять. Почти в последний момент, как всегда. Но это – неважно. Лишь бы успеть в театр и на парковку…
.. Я вхожу на кухню. Фей стоит у окна, двумя пальцами чуть приподняв гардину, и смотрит вниз.
– Жизнь….. Как часто в ней нас удерживают только воспоминания. Особенно – на закате. Вот тогда уже хочется делиться воспоминаниями со всеми, стараясь удержать ее, эту жизнь. Ну, хоть еще на – чуть – чуть. Хоть на мгновение. Правда? – она поворачивается, смотрит на меня. Ее профиль смягчен, он попал в тень стены…
Скоро сентябрьские сумерки опустятся на город, гася закат. И наша квартира на восьмом этаже блочной высотки, по проспекту маршала Жукова, будет, как корабль, плавать в огне неоновых реклам и вывесок, огней световых щитов и полос на дороге вдоль бульвара. В открытую форточку опять запахнет гарью и бензином, прелым осенним листом, низкой мокротою туч… За городом легче дышится. Скорее бы назад!
– Любимая, ну что у тебя за мысли в головке? – Я подхожу, обнимаю ее за плечи, ощущая губами тепло затылка, биение жилки пульса. – Не грусти, не надо! Ничего… Она любопытная, но безвредная старушка. Пирожки чудные, правда? Маленькие. Для тебя как раз, ну, вот, смотри – Я протягиваю ей блюдце.
Она ахает:
– Горушка, как же это! Надо же было вернуть блюдце….. Угостить чем то! Ах, я – растяпа! – Фей бросается к холодильнику и достает оттуда затейливую пузатую баночку с яркой крышкой. – Вот. Малиновое варенье. Джем. Он без косточек. Процеженный. Иди, отнеси, а? А то как то неудобно получилось. Я пока салат сделаю. – Она проворно перекладывает пирожки с блюдца в низкую хрустальную вазу – блюдо, расставляет чашки.
– Ты справишься сама, милая? – Я смотрю на нее, прищурившись. – А то ведь я могу вернуться оттуда только через сто лет. Смотри, в мое отсутствие, не влюбись тут в кого нибудь.
– Мне бы в твое отсутствие кофе не прозевать! – машет она кистью руки в мою сторону. – Я с оливками сделаю салат. Будешь?
– С удовольствием. Только добавь помидоры, хорошо? Так славно есть помидоры со своего участка, правда?
…Когда я возвращаюсь в квартиру через полчаса, с букетом астр в руках и маленькой изящной коробочкой из малахита, завернутой в папиросную бумагу, в кармане куртки, из кухни, навстречу мне, плывет шмелиный басок Ворохова:
– Madame, это Вы – несправедливы. Техника сейчас – атомная, и можно все придумать.. Там можно вывести, например, шланг, и машина будет работать и на холодной воде…
– Мишенька, я в этом не понимаю. Конечно, можно все, но – зачем? Столько хлопот. Зимой сложно за городом. И связи хорошей нет. А у Горушки вся работа – по интернету почти…
– Только и слышно: «Горушка то, Горушка – другое!» – беззлобно ворчит Ворохов.– Ты о себе бы подумала.. Тебе свежий воздух нужен..
– Он нужен всем. Наточи еще этот, пожалуйста. – Я слышу звук точильной машинки для ножей и голос Ани из глубины коридора:
– Господа и дамы! Бросайте заниматься кухонными делами в вечерних туалетах. Это безобразие. Ланочка, пойдем, я тебя уложу? Отдохни хоть полчасика, а? Я ведь знаю, что ты весь день бегаешь… Вас не было здесь месяц, а как будто – жилая квартира. Не пылинки. Когда успели то? С тряпкой бегала два часа, без перерыва? Можно я возьму почитать? – Аня машет книгой извлеченной из недр стеллажа в прихожей, и тут вдруг замечает меня:
– Грэг, привет. Боже, какой роскошный букет! Мишка, тащи вазу.. Я в гостиной видела.. Где ты купил? Дождь на улице… Вечер уже.
– Вот тут, за углом. Сидит старичок в дождевике, перед ним – ведро, астры мокнут. Я забрал последние. Жалко старика. И цветы жалко.
Руки фея обнимают меня, где то чуть ниже плеч. Наклониться я не успеваю.
– Спасибо… – Она незаметно трогает что то в букете, перебирает, и он становится ярче, заметнее: белое и бардовое выгодно оттеняет друг друга. Капли крови всегда оттеняют белизну больничных стен. О чем я думаю, боже! Я осторожно и в то же время – крепко прижимаю к себе легкого фея. Еще улетит, выскользнет, упадет.. Мой фей…
– Ты же весь мокрый! Зачем на улицу вышел? Простудишься, боже мой! – Разбросав астры по поднесенному Вороховым богемскому чертогу хрусталя, и, уже не смотря на них, она встряхивает мою куртку, вешает ее и тут же вытирает мне чем то голову.. Полотенце.. Где она его взяла?!
– Иди, скорее, иди, чай пей.. Там сардельки, салат, иди скорее.. Немного вина надо… Ой, а что это? Горушка, что это у тебя? Какая чудесная коробочка… Откуда это? – Она извлекает из кармана куртки шуршащий, пузатый сверток, и, уже не замечая никого вокруг, садится на пуф, возле вешалки.. – Чудеса какие! А там кто нибудь живет? – она смотрит на меня вопрошающе, с детским неподдельным интересом. Она вся превратилась в ребенка. В одну секунду.
– Не знаю, cherrie! – я улыбаюсь, смотря на нее. Другая эмоция невозможна, нереальна в этой ситуации. – Открой и увидишь. – Она протестующее качает головой и протягивает хрупкую вещицу Мишке, который уже присел возле нее на корточки, в позе охраняющего пажа, волка, цербера, кого там еще? Про себя я – фыркаю. Не хватало тут только ревности! Но руку на плечо Ворохова кладет Аня, и все становится на свои места. Она тоже наклоняется над феем, незаметно поддерживая ее спину.
– Миша, ты открой. Я разобью. Это совсем старинное что то… – Завороженно шепчет фей.
– Да. Севр. Мануфактур ле руа.. Королевская фигня, – Мишка шутит в своей обычной манере. Подмигивает мне:
– Где отрыл, Грэг? И за какие бабки?
– Подарок. За переведенную новомодную медицинскую ересь, с двумя ошибками в одном слове.. Открывай, открывай, чего ты? – Я присаживаюсь на корточки возле фея, с другой стороны, и вся прихожая погружается в нетерпеливое ожидание чуда.. Ворохов приподнимает тонким пальцем художника, с изъеденными скипидаром и краской ногтями, кольцо малахитового сундучка – шкатулки, и высыпает на свою ладонь крохотного ангелочка, с позолоченными крылышками и венком на голове.
– Ух, ты! Какой смешной! – улыбается Аня. – Это же – наш фей. Ну, просто копия..
– Да, вот я только что хотел сказать. Точно! – Мишка осторожно крутит ангела на своей ладони. – Ну, Ланочка, смотри, и глаза такие же.. Огромные.
– Где ты его нашел? – Она удивленно смотрит на меня. – У Полины – таких нет. Я знаю.
– В песочнице валялся. – Отшучиваюсь я. – Его помыть надо. Видишь, у него голова в песке. – Беру ее под руку, осторожно приподнимаю с пуфа. – Пойдем, выпьем немного кофе. И тебе, действительно, нужно полежать. Ну, хоть полчаса….
– И еще, брат, Вам обоим надо подумать над одним вопросом – заговорщически шепчет мне Мишка, когда мы возвращаемся на кухню.
– Каким? – Я усаживаю фея за стол, и потому не сразу чувствую в Мишкиной улыбке – подвох.
– Ну, как успеть завести ребенка. Настоящего. Чтобы кукол не искать в песочницах во дворе. – Это Мишка произносит уже вслух.
Со стола медленно падает ложка. Аня яростно захлопывает крышку чайной банки и тотчас же хватает Мишку за ухо, шипя:
– Ворохов, я тебя прибью! Ты, вроде, за обедом не пил…
– А что? Что я не так сказал? Пусти ты, сумасшедшая, больно же! – Мишка обиженно трет покрасневшее ухо. – Я серьезно говорю. Тут обидного ничего нет.
– Поздно, Мишенька. Я тоже – серьезно. Мне – сорок пять. Грэгу – сорок семь. – Фей, нарочито спокойно, медленными, размеренными движениями наливает в чашку кофе, подает мне.
– Ну и что? Это что, разве – возраст? Что тут такого? И в пятьдесят заводят ребятню.. И в семьдесят. Эта богема.. Вон, посмотри, у Градского сын родился..– Ошарашенно взирая на фея, Мишка несется уже во всю прыть, не зная, как остановиться. Или – упрямо не желая остановиться.
– Миша, мы – не Градские. Яворские мы. И мне осталось.. Неважно, сколько. Я и за два года не успею. Или – не выношу. При этой форме белокровия… Она не сворачивается, кровь, понимаешь… Прах ее побери! Удивительно, как она еще Грэгу подошла..
– Любимая… Успокойся. – Я осторожно касаюсь ее руки, в которой она крутит серебряный черенок ложечки. – Не надо, успокойся. Прошу тебя. Нашел о чем говорить, балда! – беззлобно ворчу я, отвешивая Мишке подзатыльник. – Это мы в другое время обсудим. На даче, за шашлыками. У меня план, кстати, есть по этому поводу, стратегический. Вы обалдеете, точно. А сейчас, – Я поднимаю руки вверх ладонями. – А сейчас мы садимся все, пьем кофе, отдыхаем часик, и едем в театр. Все. Не обсуждается. Категорически.
– Милый, – Не выдыхая, и потрясенно смотря на меня, шепчет фей. Он моментально уловил суть игры. Он всегда тотчас же улавливает все, мой фей.. – А я то, я – есть в этом твоем… категорическом плане? Или как там его называют?
– Конечно, madame, как же – без вас! Вы – главное звено. Без Вас – никуда. – Я подмигиваю фею. – Так что, быстренько, пейте кофе и отдыхать.. Немедленно. Вы для стратегического плана мне нужны в отменной форме. И пусть madame Ворохова уложит Вам волосы. В театре надо – блистать…
– Мы все сделаем. Я фен привезла и лак. – Аня яростно раскладывает по холодной керамике тарелок салат и палочки сарделек. – Грэг, попробуй, тут соли достаточно?
– Нормально – Я со вкусом, нарочито медленно, разжевываю сардельку.– Да, я забыл спросить, а где у нас Лешик? Куда Вы дели младшего Ворохова?
– А что, он тоже нужен для… стратегического плана?? – не сговариваясь, хором, спрашивает у меня вся компания. И замирает на миг, когда я первым начинаю смеяться…