Глава двенадцатая. Angelos in allernum…2
…Подьезжая к синим воротцам, мы видим бело – серую «шкоду», с заляпанным грязью бампером и распахнутым во все четыре дверцы салоном.
– Опять курила, зараза! – яростно шипит Мишка, стискивая руль, и кривя верхнюю губу. – Сейчас, вот я ее, за шиворот!
– Не надо, Миша! – вздыхает легко фей, и его ручка в красной перчатке едва касается плеча разъяренного Ворохова – Такая жизнь, что я иногда думаю, что и сама бы закурила..
Мишка пристально смотрит на фея, в зеркало переднего обзора, и вдруг – улыбается. Расслабившись:
– Тебе бы пошло, королева! Если с мундштуком – ваа – аще отпад… Грэг, как ты думаешь?
– Да. – Я задумчиво улыбаюсь. – Только сигареты в такт к ее духам не подобрать.. Она их часто меняет. Духи….. Через день – два.. Не успеваю привыкнуть.
– Это я вместо.. Вместо – мужа. – Фей смягчает абрис щеки тонкой, едва заметной улыбкой… – Перчатки, духи, шарфы, коллекции. То, что подобает менять настоящей женщине Подлинной. Не копии. Теперь я, видишь, Мишенька, даже дом сменила… Живу на даче… Как здорово! —
Проглотив язык, ошеломленно, смотрю на Мишку, он подмигивает мне в зеркало, и держит большой палец вверх, что означает у него всегда – полный восторг, но ответить что то на монолог фея мы оба не успеваем, потому что фей уже весь – в другом… И – о другом совершенно.
– Ой. А это кто там? – ахает она, поднеся обе ладошки к щекам.. – Лешик? Лешик мой приехал! Ура!!! – И едва машина успевает затормозить, как фей почти выпрыгивает из нее, не освобождаясь, не убегая от объятий краснощекого Лешки, тотчас бросившего корзинку с яблоками и охапку хвороста на половине садовой дорожки. – Па, привет! – ломающимся тенорком сипит Лешка, целуя фея в нос, и куда то – пониже шеи, пожимая руки мне и Мишке. – Там мама камин топит целый день, но тепло только, если двери в столовую закрыть.. Наверху дубак вообще! И еще, прикинь, па, мама мышь поймала на кухне! Класс! – Лешкины глаза горят азартным огоньком, но он брезгливо морщит нос:– Теперь она все комнаты с хлоркой моет.. Там такая аромагия, блин! Фей, тебе нельзя пока в дом.. Посиди в саду, а? – Лешка осторожно берет Ланочку за руку и ведет, по тропинке, к ольховой скамейке под кустиком низкорослой черной рябины. – Я тебе плед сейчас принесу, подушку.
– Да. Я побуду тут. Хорошо после дождя. Свежо. – Фей согласно кивает, ласково гладя Лешкины соломенно – черные вихры на затылке. – А ты яблоки собирал, да?
– Хм… Ма сказала, компот сделает и варенье. Как у бабушки в Ярославле. Я еще не дособирал.. Их много.. А давай вместе собирать? Грэг, можно? – Лешка вопросительно смотрит на меня и одновременно ободряюще подмигивает, мол, не дрейфь, дружище, я рядом…
Я киваю медленно, раздумчиво:
– Не спешите только.. Потихонечку. Если фей устанет, ты знаешь, что делать, да?
– Ну, нет, братцы! – Вступает вдруг в разговор Мишка, нагруженный, как и я, сумками и пакетами из багажника.– Мышь это – класс, конечно, зверье, живье, и все такое, но так дело не пойдет, надо котофея искать..
– Ух, ты.. Вместе с феем у нас еще и котофей будет??! Ух, ты здорово!!! – и младший Ворохов, пританцовывая, кружится по садовой дорожке, подняв к солнечным бликам утра сентября нос в веснушках, и красные, как яблочки, щеки.
Фей рассыпает по краю дорожки серебряные колокольцы – дребезги своего тихого смеха, как обычно, и у меня немного светлеет на душе.
****
….Распахиваются входные двери и на крыльцо вылетает Аня Ворохова, в синих джинсах и шлепанцах на босу ногу, в куртке канареечного цвета..
– Приехали? Слава Богу! Миш, привет – она целует Мишку, на ходу, с летящей нежностью, куда то, мимо уха, от нее веет легким запахом хлорки, дезинфектора и яблок… Странный такой коктейль. Я морщусь слегка, и, обходя чету Вороховых на садовой дорожке, осторожно треплю Анину макушку, отчего ее волосы, стянутые тугой резинкой, рассыпаются…
– Грэг, привет! – Аня сжимает мое запястье.– Не хулигань! Пакеты поставь на кухне, я разберу… Наверх не поднимайся… И ты, солнышко, не поднимайся тоже, пока.. Нельзя туда. Сказали, через два часа.
– Кто? – Фей нетерпеливо развязывает ленты накидки – пальто – Кто сказал?
Санпедстанция* – важно произносит Лешка, выпуская воздух через одну ноздрю.. – Такая машина большая, зеленая, с крестом, и там два дядьки в противогазах с чемоданами… Как на войне, фей, прикинь, блин! Мышей травили… А на чердаке столько сундуков каких то… Они все двигали, и переставляли, и сказали, что сундуки с камнями, наверное… Но крыс там нет.
– Еще крыс только нам и не хватало! – хрипло смеюсь я, присаживаясь на крыльцо.
– Да. Для полного счастья. – Тихо шепчет фей, держась за мою руку и останавливаясь рядом. – Я их не люблю. – Она передергивает плечами. – Честно сказать, боюсь. И не понимаю, зачем они… А когда не понимаю, тогда мне страшно…
– Они же, как санитары, милая! – Я осторожно стягиваю ее перчатку с запястья вниз, целую, стараясь в одно мгновение, нитью губ, услышать пульс… Аритмия. Пульс то появляется, то – пропадает… Пахнет сиренью.. Ее любимые духи. Сквозь все.
Улыбаюсь, осторожно пригибаю ее мизинчик к тыльной стороне ладошки, еле слышно шепча детское и теплое: «Сорока – ворона, кашу варила» – и подмигиваю ей: Она улыбается, успокаиваясь:
– Прости, я думаю бог весть что!.. Аня, а вы давно здесь?
– Солнышко, мы – с утра. – Аня выходит на крыльцо с пледом и подушкой, с вышитым по атласу маком. – С утра дождь и дымка была, представляешь, какая красота! Я думала, радуга будет… Говорят, когда радуга так поздно, в сентябре – к теплу.
– Грибов тьма, наверное! – Мечтательно вздыхаю я.
– О. Грэг, а пойдем на разведку, а?… – встревает в разговор младший Ворохов и осторожно тянет за руку фея, отбирая у Ани, все, что она вынесла – Ма, чего ты, дай, я сам постелю.
– Аккуратнее только! – Аня, легко, бугорком ладони, касается головы сына. – Он прижимается к ее коленям:
– И папа сказал, у нас котофей скоро будет.. В придачу к фею.
…От мышей – котофей.
С глазом, что когтя – острей.
В доме он живет, где фей
Пьет на завтрак звезд елей…
Тихо, едва выдыхая, бормочет фей, и улыбается:
– Это про меня немножко, ребята, да? – И нетерпеливо бежит по дорожке от крыльца, позвякивая молниями на сапожках, в глубину сада. Лешик, тотчас же -«зигзагом» срывается за ней:
– Подожди, эй, куда ты?… Там яблоки, тихонько!!! Упадешь! – Но фей не замедляет шага…
– …Запиши, что ли? – Растерянно протягивает мне ошеломленный Мишка коробку от сигарет и сломанный наполовину карандаш…
– Я и так запомню. Не надо. – Мой голос срывается на хриплый шепот. Аня медленно сползает по столбику крыльца на ступеньку. Сидит и плачет беззвучно. Просто – не вытирает слез, которые капают со щек на ее пальцы, оставляют дорожки на шее.
В тишине слышно, как, с глухим стуком, падает в осеннюю, порыжевшую траву, яблоко, перепархивает с ветки на ветку озябшая от утреннего дождя синица. И отчетливо слышен вдалеке серебряный колоколец, переливчатый голос фея, который сосредоточенно и серьезно объясняет Лешке:
– Видишь ли, солнышко, когда этот рыцарь ехал по пустыне, со свечой от гроба Христа, то на него напали разбойники, хотели загасить пламя, избили его, смеялись над ним. Брать у него было нечего, он отдал им нательный крест… Они швырнули его в песок.
– Дураки! – Фыркает тотчас Лешик.– Нельзя ведь крест швырять куда попало. Он же – хранитель, да, фей?
– Да. Вот это еще положи в корзинку… И вот, тогда рыцарь решил с ними драться, проучить их. А так как оружия у него почти не было, и кинжал затупился, то он дрался баньерой..
– А что такое – баньера? – любопытный голосок Лешки звенит на высокой ноте неподдельного интереса.
– Баньера – это… – Фей поднимает глаза от корзины с яблоками, видя, что я стою перед ней.– Это же короткое древко, флаг, штандарт цветов прекрасной Дамы, за которую рыцарь сражается на турнире, да, любимый?
– Да, голубка. Все правильно. – Я поднимаю отяжелевшую от влажных яблок корзину за обе ручки и несу к скамейке. – Хорошая антоновка у нас тут уродилась… Баньерой драться трудно, она же – короткая, а это значит, что? Ну, Леха, соображай! – Я, тем временем, тщательно расправляю на скамейке свернутые вчетверо газеты и плед.
– Что? – Лешик с любопытством таращит на меня хитровато – смеющиеся смородинки глаз с зеленой прожилкой.
– Это значит, что рыцарь владел приемами кулачного боя. И неплохо. Наверное, так…
– Ух, же ты! – свистит восторженно Лешка через два передних зуба.. Боксером был. Как Кличко?
– Как Тайсон, – улыбаюсь я. – Ласточка, иди сюда, отдохни немножко. Я тебя укутаю…
– Не надо кутать, зачем? Тяжело. – Фей нетерпеливо машет рукой, но усаживается на скамейку, погружая ручку в перчатке в корзину с яблоками, вороша их, обрывая зеленые листки.. Потом ее пальчики легко касаются замка моей куртки, она застегивает его, отряхивает воротник, поправляет шарф.
– …И вот тогда разбойники в первый раз, по настоящему, испугались. – Она легко приподнимается на цыпочки, целует меня в щеку, нос, глаза… – Рыцарь не был сильнее их, но – не отступился. Отступились они. Их было много, но перерезать рыцарю горло никто не осмелился, так сильна была в нем отвага и прямодушие..
– Безрассудная храбрость и врагу может внушить уважение. Когда рыцарь вернулся из похода в родной город, в Толедо, мало кто из жителей верил, что он мог одолеть один десяток разбойников, и все трудности перехода по пустыне.
– Но кто-то же верил ему? – Лешка осторожно, с неуклюжей старательностью, помогает мне усадить фея на скамейку и укутывает ее плечи пледом.– Ты иди, мы еще посидим тут.
– Неважно, Леха, кто верил или – нет – отвечаю я вдруг решительно и резко. – Главное – самому верить, не отступаться от того, что наметил. Вот он наметил привезти свечу из Иерусалима, и привез. Категорически.
– В него верило само Небо, Лешенька! – тихо вздыхает фей, осторожно держась за мое запястье. – Рыцарь говорил, что чувствует это, когда входит в храм или сосредоточится, молясь, думая. О хорошем….. Может быть, гораздо важнее, когда в тебя верит сама Вселенная, и тебе дает шанс что то попробовать, нарисовать, написать, узнать, изменить…
– И в тебя тоже Небо верит.. Я знаю… – Лешик доверчиво обнимает колени фея. – Сиди – сиди, так хорошо… – Ты не умрешь, никогда, потому что и даже и не за то, что мы тебя любим, а ты нас всех – любишь сильнее, чем мы – тебя. Правда! Я когда о тебе думаю, или читаю твои сказки, то у меня голова не болит, Ничего не болит. И я как будто лечу куда то, и голос твой слышу.. А мне бабушка папина говорила, что если ты рядом с человеком – летишь, то это значит, человек – ангел… А ангел никогда не умирает.– Лешкина голова прочно лежит на коленях фея. Она задумчиво дует на его вихры. Молчит. Подносит руку к горлу.
– Лешечка, я вовсе не ангел.. Просто я – фей.. Твой крестный фей. – Она силится улыбнуться, но губы кривятся беспомощно. – Сказки простые пишу и книги. Ты за меня молиться станешь, когда меня не будет? Да?
– Нет. – Качает головой Лешка. – Не буду. Сказал же, не умрешь ты. Ангелы не умирают. Правда, Грэг. Скажи же ей! Ты ведь знаешь. Скажи ей, ну хоть по латыни…
– Почему – по латыни? – мои брови медленно ползут вверх, но прежде, чем я успеваю удивиться самому себе, с моих губ слетает: «angelos in aelernum». И тотчас, как отзвук тихого и неслышного голоса Вселенной в траву, со стуком падает яблоко… Одно, второе… Солнечный луч пронзает тишину сада.. Щебечут синицы.. Кажется, что и они поют: «Angelos in»… Во всю силу своих маленьких, будто посеребренных, горлышек….