Сказка вторая
Рыбак Палунко и его жена
I
НАДОЕЛА рыбаку Палунке бедность. Жил он в одиночестве на пустынном берегу моря и по целым дням ловил рыбу на костяную удочку, потому что сети в том краю еще не были известны. А что можно выудить на удочку!
– О, сколь бедна моя жизнь? – говорил сам себе Палунко, – что за день наловишь, то вечером съешь – и нет никакой радости для меня на этом свете.
Услыхал, однако, Палунко, что есть на свете много богатых жупанов[1] и вельмож, что живут они в добре и холе, в золоте и роскоши. И запало в голову Палунке желание, хотя бы один раз увидеть такое богатство и пожить в нем. И дал он зарок три дня в своем челноке пробыть в море, но рыбу не ловить, надеясь, хотя бы этим помочь себе.
Так Палунко провел в своем челноке на морском просторе три дня и три ночи – три дня сидит, три дня постится, три дня рыбы не ловит. И когда уже приближался рассвет третьего дня, показался из морской пучины серебряный челн с золотыми веслами, а в нем, как светлая царевна, ясная Заря-девица.
– Три дня охранял ты жизнь моих рыбок, и потому скажи теперь, что ты хочешь, что бы я для тебя сделала? – сказала Заря-девица.
– Вызволи меня из этой бедной и скудной жизни. Вот так я целый день бьюсь в этом убогом месте. Что за день наловлю, то вечером съем, и нет для меня никакой радости на этом свете – говорить Палунко.
– Иди домой и там найдешь все, в чем нуждаешься – отвечает ему Заря-девица. Сказав это, тотчас же исчезла вместе со своим серебряным челном в пучине.
Поспешил Палунко к берегу и прямо домой. Когда он приближался к дому, появилась перед ним бедно одетая девушка, совершенно изнуренная длинной дорогой по прибрежным горам. Говорит девушка:
– Умерла моя мать, нет у меня больше никого на свете, женись на мне, Палунко.
Не знает Палунко, что ему делать. «Не есть ли это счастье, что мне, бедняку, посылает Заря-девица?
Видит Палунко, что она так же бедна, как и он, но боится ошибиться и упустить свое счастье. Согласился и взял сиротку себе в жены. А она была так изнурена, что легла и проспала до следующего дня.
Палунко едва дождался наступления дня, чтобы поскорее увидеть счастье, которое должно к нему придти. Но в этот день ничего не произошло, и когда Палунко взял удочки и отправился на рыбную ловлю, жена ушла в горы собирать лебеду. Вечером вернулся Палунко, вернулась и жена, и на ужин поели вместе с рыбой немного лебеды. «О, если это и есть счастье, тогда я мог бы и без него обойтись», – подумал Палунко.
После ужина села жена подле Палунки и чтобы скоротать время начала ему рассказывать сказки. Рассказывает она о богачах, о царских дворцах, о змеях, что стерегут сокровище, о царевне, что в саду жемчуг сеет, а алмаз жнёт. Слушает Палунко, и сердце его огь радости трепещет. Забыл Палунко и бедность свою – и три года согласен слушать такие сказки. Но еще больше обрадовался Палунко, когда у него мелькнула такая мысль: «Женщина эта – волшебница, и она укажет мне дорогу к сокровищам змея или к царевнину саду. Нужно только немного терпения, чтобы не обиделась она.»
Ждет Палунко – бежит день за днем, прошел год, а там и другой. Уж у них и сынок родился – назвали его Влаткой малым. А все осталось по-прежнему – Палунко удит рыбу, а жена днем в горах бьется, разыскивая лебеду, вечером ужин готовит, а за ужином дитя качает и Палунке сказки рассказывает. Все лучше и лучше она рассказывает, и все тяжелее становится Палунке ждать. И вот однажды вечером он не выдержал: когда жена с особым увлечением рассказывала о несметных богатствах и роскоши Морского Царя, вскочил разгневанный Палунко, схватил жену за руку и говорить:
– Не могу я больше ждать, и завтра рано утром вези ты меня во дворец Морского Царя.
Испугалась жена, когда Палунко так вскочил. Говорить ему она, что не знает, где дворец Морского Царя, но Палунко в ярости, избив жену, пригрозил ей убить ее, если она не откроет ему волшебную тайну.
Догадалась тогда бедная женщина, что Палунко думал, будто она волшебница, расплакалась и говорить:
– Бедняга, я не волшебница, а несчастная женщина, с чародейством незнакомая. А все, что я тебе рассказываю, то идет от сердца, с одним желанием развеселить тебя.
Еще более рассердился Палунко, что обманывался он два долгих года, и в гневе приказал жене на следующий день еще до зари пойти с ребенком морским берегом направо, а сам собрался налево, запрещая возвращаться прежде, чем найдут они путь к Морскому Царю.
На заре плачет жена и просит Палунку не расставаться. «Кто знает, где кто из нас пострадает на этом каменистом берегу» – говорила она. Но Палунко снова набросился на нее, и она, взяв ребенка, плача, пошла, куда ей муж приказал. Палунко же пошел в другую сторону.
Побрела женщина с ребенком, Влатком малым. Бредет неделю, бредет две. Нигде не могла она найти пути к Морскому Царю. Устала бедняжка жестоко и однажды, днем уснула на камне у моря. Когда проснулась, видит она, что исчезло дитя, беспомощный Влатко.
Она настолько перепугалась, что застыли у нее слезы в сердце, а от неизмеримой жалости потеряла она речь и онемела.
Вернулась сирота безгласная на берег морской и пришла домой. На следующий день пришел и Палунко. Не нашел он пути к Морскому Царю, вернулся в ярости и гневе.
Когда вошел в дом, видит – нет чада родного, Влатки, а жена немая. Не может она сказать ему, что случилось, и лишь убивается от печали.
Так с этого дня и пошло. Жена не плачет, не причитает, лишь молча по дому работает и за Палункой ухаживает, а дом тих и пусть, как могила. Через некоторое время переболел Палунко свое горе, но досада его совсем одолела: там, где он больше всего надеялся добиться богатства Царя Морского, там и настигла его беда и несчастье.
Принял решение Палунко и однажды утром снова отправился в море. На море он три дня сидит, три дня постится, три дня рыбу не ловит. На третий день появилась перед ним Заря-девица.
Рассказал ей Палунко про все, что случилось, и пожаловался:
– Тяжелее мне теперь, чем прежде было. Исчезло дитя, жена онемела, опустел дом. Пропасть от горя!
Ничего не сказала на это Заря-девица, только спросила Палунка:
– Чего ты желаешь? Я тебе опять помогу.
Но у Палунки – одна безумная мысль, и так как он вбил себе в голову, что должен наглядеться и насладиться богатством Царя Морского, то и не потребовал, чтобы дитя вернулось или жена опять заговорила, а попросил Зарю-девицу:
– О, ясная Заря-девица, покажи мне путь к Морскому Царю.
И опять ничего не возражает Заря-девица, а лишь внимательно советует Палунке:
– Когда в первый день новолуния станет светать, сядь ты в челнок, подожди ветра и пойди по ветру на восток. Отнесет тебя ветер к острову Буяну, к камню Алатырю. Там я тебя буду поджидать и путь к Морскому Царю тебе покажу.
Радостный идет Палунко домой.
Когда появился молодой месяц, он, не сказав жене ни слова, ранней зарею садится в челнок, ветра ждет и идет по ветру на восток.
Гонит ветер челнок и пригнал его в море незнакомое, к острову Буяну. Цветет пышно остров, как зеленый сад. На нем буйная трава и луга, на нем лоза виноградная, на нем миндаль цветущий. Посереди острова дорогой камень, бел-горюч камень Алатырь. Половина камня над островом сверкает, а половина под островом в море светит. Здесь на острове Буяне, на камне Алатыре сидит Заря-девица.
Прекрасно Заря-девица встретила Палунка и точные дала ему указания. Показала она ему, где на море около острова плавает мельничное колесо, а вокруг колеса Морские Девы пляшут и играют. Выучила еще она его, как нужно упросить колесо спустить его к Царю Морскому, а чтобы не поглотили его волны морские.
Говорить ему Заря-девица:
– Великим богатством и роскошью насладишься ты у Царя Морского, но знай: на землю не сможешь ты вернуться, потому что поставлено там три страшных стража. Один волны вздымает, другой ветер раздувает, а третий молнии мечет.
А Палунко радостный в челнок садится, плывет к колесу мельничному, думая про себя:
«Не знаешь ты, Заря-девица, что такое беда на этом свете. Не захочется мне опять на землю, где я одно лишь горе оставляю!»
Он – к колесу мельничному, а около колеса шаловливые Морские Девы пляшут, играют. В волны ныряют, по морю носятся, волосы их по волнам треплются, серебряные их плавники колышутся, а уста румяные смеются. И на колесо они взбираются и подле колеса море пенят.
Подплыл челн к колесу мельничному, и Палунко сделал то, чему его Заря-девица научила: поднял весло над морем, чтобы его морские волны не поглотили, и сказал колесу мельничному:
– Колесо-вертун или до смерти заверти меня в пучине или доставь к Царю Морскому.
Лишь только проговорил это Палунко, позапрыгали Морсюя Девы, как рыбки серебристые, сгрудились около колеса, ухватились руками белыми за спицы и завертели колесо – завертели его быстро, до кружения головы.
Сделалась воронка в море, воронка глубокая, ужасающая, увлекла воронка Палунка, завертела Палунком, как тоненькой спичкой, и понесла его к прекрасным дворцам Царя Морского.
Еще в ушах Палунки шум морской и беззаботный смех Морских Дев, а уже очутился он на прекрасном песке, мелком песке из сухого золота.
Оглянулся Палунко и воскликнул:
– О, чудо чудное, целая поляна золотого песку!
Но это только Палунко думает, что перед ним поляна: не поляна то, а огромный чертог Царя Морского. Вокруг чертога море стоит, словно мраморная стена, а над чертогом море, как свод стеклянный. От камня Алатыря идет сияние голубое, точно прозрачный лунный свет. Висят вдоль чертога ветви жемчужные, высятся столы коралловые.
А с краю, на другом конце, где музыка звучит и тихо звенят малые бубенцы, там в золотом песке нежится и почивает Царь Морской. Зарылся он в золотой песок, только воловью голову свою поднял. Возле него коралловый стол, а позади золотая изгородь.
Нежные свирели так быстро и мягко звучали, а малые бубенцы так стремительно звенели, так этот блеск и роскошь сверкали – что Палунко и думать не мог прежде, что где-нибудь на свете может быть столько счастья и блаженства!
Обезумел Палунко от безмерной радости, показалось ему, что упился он вином, заиграло у него сердце, захлопал он в ладоши, забегал по золотому песку, как быстрое дитя, перекувырнулся и два, и три раза, как глупый шалун.
Очень понравилось это Морскому Царю. У Морского Царя грузные ноги тяжелы, а еще тяжелее тяжкая голова воловья. С грохотом рассмеялся Морской Царь, и так как лежал он в золотом песке, то вокруг него разлетался песок от его смеха.
– Совсем ты, как легконогий юноша, – говорит Морской Царь и взяв находящуюся над нам ветку жемчуга, подарил ее Палунке. Затем по приказанию Морского Царя вынесли русалки на золотых блюдах отборные яства и пития медовые. Блаженствует Палунко, в чести большой он у Морского Царя – сидит за столом коралловым.
Когда Палунко отобедал, спрашивает его Царь Морской:
– Не хочешь ли ты, человече, еще чего-нибудь?
А чего может пожелать несчастный бедняк, богатства никогда не видевший? Но так как Палунко из-за дальности пути был голодень, то не мог он наесться отборными яствами и напиться питиями медовыми и говорить Морскому Царю:
– Уж коли ты спрашиваешь меня, Царь Морской, то хотел бы я получить порядочное блюдо вареной лебеды.
Удивился этому Царь Морской, но затем догадался, рассмеялся и говорить Палунке:
– Э, братец мой, дороговата у нас лебеда, дороже жемчуга и перламутра, потому что далеко от нас до лебеды. Но коли уж ты пожелал, то пошлю я русалку и принесет она тебе из того края лебеды. Но ты для меня еще три раза перекувырнись.
Необычайно доволен Палунко, потому что это для него совсем не тяжело. Вскакивает он на ноги легкие, и быстро собрались в чертоге и русалки и вся челядь, чтобы посмотреть на это чудо.
Разбежится Палунко по золотому песку, перекувырнется, как белка, искусно и один раз, и два, и три, а Морской Царь и вся челядь с громким смехом дивятся этому уменью.
Но милее всех смеялось некое дитя слабое; а был это царевич малый, как его в плясках и играх называли русалки. Сидит царевич в золотой колыбельке, в шелковой рубашонке. На колыбельке жемчужные бубенцы, а в руке у ребенка золотое яблоко.
Когда Палунко перекувырнулся, а царевич от всей души рассмеялся, оглянулся Палунко на него. Взглянул на царевича Палунко и остолбенел: это был его сынок, слабенький Влатко малый.
О, мгновенно это сразило Палунку. И представить себе он не мог, что это его сможет так поразить!
Нахмурился Палунко, рассердился, а немного разобравшись, подумал: «Посмотри на шалуна, куда он забрался, чтобы насладиться играми и проказами, а мать его дома от печали онемела».
Разгневался Палунко, не может ни себя ни сына видеть в этих чертогах; но не смеет ничего сказать, чтобы не разлучили его с ребенком. Решил он поэтому стать слугой при своем сыне, Влатке малом, думая: «Останусь же когда-нибудь я один на один с ребенком, напомню ребенку об отце и матери, убежим мы с ним; унесу я упрямца-сына, вернусь с ним к матери».
Так рассуждал Палунко и дождался таки дня, когда остался вдвоем с сыном, и шепнул он тогда царевичу: «Айда, сынок, бежим со мной, отцом твоим».
Но Влатко был еще ребенком совсем крохотным и так как долго пробыл в море под водой, то отца совсем забыл. Улыбнулся он, улыбнулся маленький царевич, и подумал: шутит Палунко – и толкнул Палунку ножкой:
– Ты не отец мой, ты шут, потому что перед Морским Царем кувыркаешься.
Кольнуло это Палунку в сердце, от обиды готов был он сгинуть. Отошел он и расплакался от обиды горькой. Собралась подле него челядь Царя Морского, и так один другому говорит:
– О, должно быть на земле он был настоящим вельможей, когда и среди такой роскоши плачет.
– Искренно говорю, был я таким же, как и Царь Морской. Имел я дитя, что мне в бороду цеплялось, жену, что про чудеса мне рассказывала, а лебеды, брат, сколько хочешь, не нужно было из-за нее ни перед кем кувыркаться! – говорить оскорбленный Палунко.
Дивится челядь такому богатству и не мешает Палунке тосковать по своем счастье. А Палунко остался слугой у малого царевича. Ухаживает он всячески за сынком и думает: когда-нибудь все же уговорю его бежать со мной. А царевич с каждым днем становится все необузданнее и беззаботнее и поэтому, чем больше пробегает дней, тем все за большего шута считает он Палунку.
II
Пока все это происходило, жена Палунки продолжала дома в одиночества тосковать. В первый вечер она на очаге поддерживала огонь и готовила ужин, но, не дождавшись Палунки, перестала обращать внимание на огонь и больше его не зажигала.
Сидит сирота безгласная на пороге и по дому не работает – не убирает. Не плачет она, не причитает, а лишь молча убивается в горе и тоске. Ни совета ни у кого не может она спросить, потому что лишена речи, ни пойти в море за Палунком, потому что от печали совсем ослабела.
И ничего другого не оставалось несчастной, как пойти в свои родные места, где была похоронена ее мать. Стоит она над могилой матери, и появилась перед ней прекрасная лань.
Заговорила лань немым языком.
– Не смей, дочь моя, сидеть здесь и убиваться, потому что сердце у тебя разорвется, пропадет и дом твой. Готовь каждый вечер Палунке ужин, а после ужина начинай прясть тонкую пряжу. Если не придет Палунко, то на заре возьми его ужин, мягкую пряжу, прихвати с собой еще и легкую свирель двурогую и отправляйся на прибрежные скалы к морю. Там заиграй ты в свирель, и змеи со змеенышами съедят ужин, а чайки пряжей твоей гнезда свои обложат.
Хорошо поняла дочь все, что ей мать говорила, и так и сделала. Каждый вечер она ужин готовить, а после ужина пряжу прядет. Не возвращается Палунко. Берет ранней зарею жена свирель, несет к берегу ужин и пряжу. Там она играет в свирель двурогую, и лишь заиграет нежно в правый рог, выползают из-за камней змеи со змеенышами. Насладятся они ужином и женщину своим немым языком поблагодарят. А заиграет она в левый рог – прилетят чайки с птенцами, разнесут пряжу по гнездам и женщину поблагодарят.
И так женщина это делала каждый день – и уж три раза возвращался месяц, а Палунка все нет да нет.
Опять тяжелая печаль охватила сироту, и она снова идет на могилу матери.
Появилась перед ней лань, а женщина ей немым языком говорит:
– Матушка, всё я сделала так, как ты мне сказала, а Палунка нет и нет. Не могу я больше ждать. Или я в море брошусь или расшибу голову о стену!
– Дочь моя, – говорит мать, – не теряй веру. Тяжкие муки терзают твоего Палунку. А ты послушай о том, как можешь ему ты помочь. В некоем неизвестном море имеется щука, рыба огромная, на щуке-рыбе золотые перья, на перьях золотые яблоки. Изловишь ли ты в новолуние щуку-рыбу – облегчишь страдания твоего Палунки. Но до моря этого неизвестного можно добраться, лишь пройдя через три ущелья из туч: в одном змея исполинская, мать всех змей, которая море волнует и валы вздымает; в другом – птица исполинская, мать всех птиц, которая грозу вызывает; в третьем – золотая пчела, которая молниями блещет и управляет. Иди, дочка, к этому морю неизвестному, не бери с собой ничего, кроме удочек и нежной свирели, а окажешься ли ты в тяжком положении, оторви свой правый рукав, белый, неподрубленный.
Запомнила все это дочь. На другой день села она в челнок и отправилась в открытое море, не взяв с собой ничего, кроме удочки и свирели двурогой. Носится и скитается она по морю, покамест не принесли ее волны к одному месту, где в море три страшные ущелья из тяжелых туч.
У входа в первое ущелье подняла голову змея грозная, мать всех змей. Ужасная голова ее весь проход заняла, а телом она в ущелье вытянулась и, махая своим исполинским хвостом, море мутит и валы вздымает.
Не осмеливается женщина и приблизиться к чудовищу, но вспомнила про свою свирель двурогую и заиграла в правый рог. Лишь только она заиграла, как из дальней каменистой стороны спеша поплыли змеи и змееныши. Приплыли поспешно змеи пестрые и мелкие змееныши и стали просить змею страшную:
– Пусти, матушка наша, женщину в челноке пройти через ущелье. Она нам много добра сделала, кормив нас на заре ежедневно.
– Через ущелье пустить ее я не могу, потому что мне сегодня нужно все море поднять, – ответила змеи страшная. – Но если она вам добро сделала, добром я ей и верну: по ее желанию – или тяжкий слиток золота или шесть ниток жемчуга дам я ей.
Не далась верная женщина на обман жемчугом и золотом и змее этой немым языком так ответила:
– Пришла я ради одной пустяковой вещи, ради щуки-рыбы из моря неизвестного. Если я тебе услугу оказала, то пропусти меня через ущелье, змея грозная.
– Пропусти, матушка наша, подхватили змеи и змееныши, – скольких из нас она кормила, скольких выкормила. А ты, мать наша, ложись и поспи немного, а мы за тебя будем море волновать.
Не могла змея противостоять соблазнам многочисленной родни, а мечтала она о сне уже тысячу лет. И пустила женщину через ущелье, а сама, страшная, вытянулась в ущелье и заснула. Но прежде чем уснуть, змеям и змеенышам приказала:
– Хорошо, дети мои, море волнуйте, пока я немного сосну.
Прошла немая женщина через ущелье, а змеи и змееныши остались в ущелье. Но вместо того, чтобы взбаламутить море, они его усмиряют.
Выплыла женщина, добралась до другого ущелья, а в этом ущелье птица исполинская, мать всех птиц. У входа она страшную голову вытянула, и железный клюв открыла, а огромные крылья по ущелью распростерла и крыльями машет, ветер раздувает.
Вспомнила женщина свою свирель двурогую и в левый рог заиграла. Прилетели со всех сторон серые чайки и птенцы их малые и страшную птицу просить стали, чтобы пустила женщину с челноком через ущелье, потому что она им много добра сделала, принося им ежедневно пряжу.
– Не могу я пустить ее через ущелье, потому что сегодня мне нужно большой ураган поднять. Но если она вам добро сделала, еще большим добром хочу я ей вернуть. Дам я ей живой воды из клюва железного, чтобы ожила ее речь.
Тяжело это было для несчастной немой женщины, которая и желать даже не могла, чтобы ей вернулась живая речь. Но она осталась верна себе и так сказала птице:
– Я пришла сюда не для своей выгоды, а ради пустяковой вещи: ради щуки-рыбы из моря неизвестного. Если я тебе услугу оказала, то пропусти ты меня через ущелье.
Упросили чайки мать-птицу и посоветовали еще ей пойти немного соснуть, говоря, что сами за нее будут ветер раздувать. Послушала мать-птица свою родню, повисла на железных когтях в ущелье и уснула.
А чайки и птенцы их, вместо того, чтобы ветер раздувать, стали ветер усмирять.
Так немая женщина через другое ущелье проплыла и приближалась к третьему.
В третьем ущелье золотая пчела. У входа золотая пчела взлетает, блещет огненной молнией к громом гремит. Гудит море и ущелье, звенит молния в облаках.
Страх охватил женщину, когда она одна-одинешенька оказалась среди этого ужаса. Но она вспомнила про свой правый рукав: белый рукав неподрубленный оторвала, замахнулась им на золотую пчелу и пчелу рукавом изловила.
Сразу утихли гром и молния, а золотая пчела стала просить женщину:
– Пусти ты меня, женщина, на свободу. А я тебя кое-чему научу. Погляди туда, на море открытое: большую там увидишь ты радость.
Поглядела женщина на море открытое: только что начало всходить солнце, зарделась ширь небесная, зарумянилось море с востока, а из моря тотчас показался челн серебряный. В челне, как царевна светлая, ясная Заря-девица, а подле нее дитя малое в шелковой рубашке и с золотым яблоком. Заря-девица с царевичем утром по морю гуляла.
Узнала женщина сынка своего исчезнувшего.
О, чудо-чудное, не будь море так широко, мать его заключила бы в объятия, не будь солнце так высоко, мать его рукой ухватила бы.
Затрепетала она от великой радости и дрожит, словно осина тонкая. Не знает – или дитятке руки протянуть? Или его нежным словом позвать? Или уже лучше на него до конца века глядеть!
Плывет серебряный челн по морю зарумянившемуся, вдали челн скрылся, под воду челн нырнул, а мать едва лишь опомнилась.
– Я тебе укажу путь, – говорит женщине золотая пчела. – Доберешься ты до царевича малого, до сынка твоего, и будешь с ним в счастье жить! Но прежде пусти меня на свободу, чтобы я могла в ущелье молниями блистать, и не смей через ущелье проходить.
Печаль горькая несчастную мать охватила, охватила и взволновала. Чадо свое родное она увидела, желание свое неусыпное узрела – узрела, увидала, а не обняла, не расцеловала! Взволновала печаль женщину, и поколебалась она: искать ли дальше Палунку или оставить? Отпустить ли пчелу и к сынку своему добраться или же через ущелье пройти к морю неизвестному, к щуке-рыбе огромной?
Но как только печаль ее взволновала, так у нее слезы от сердца отхлынули, так ей и живая речь вернулась, и живым словом она пчеле проговорила:
– Не печаль меня, золотая пчела! Не пущу я тебя на свободу, потому что должна я через ущелье пройти. Свое чадо родное я выплакала и в сердце своем похоронила. Сюда пришла я не ради своего счастья, но из-за одной малой вещи: ради щуки-рыбы из моря неизвестного.
Так женщина говорила и в ущелье вплыла. В ущельи она задержалась, в челноке отдохнула, ночь новолуния стала ожидать.
О, родные мои, сколь сегодня море тихим стало, а бури утихли там, где в одном ущелье спит змея грозная, в другом птица исполинская, а в третьем женщина утомленная!
Так тихо день проходил, приближался вечер, а там и молодой месяц взошел. Когда месяц высоко на небе поднялся, женщина в полночь приплыла в море неизвестное и посередь моря удочку спустила.
III
Вечером приказал царевич малый Палунке сплести хорошие вожжи шелковые. «3автра ранней зарею запрягу я тебя в коляску, чтобы возил ты меня по золотому песку».
Это было уже слишком для Палунки. До сих пор ему удавалось скрываться от Зари-девицы, когда она утром в море спускалась, а завтра она увидит, как сын его запряг в коляску.
Спит вся челядь, спит Морской Царь, спит царевич-выдумщик, – только Палунко бодрствует: плетет вожжи. Решительно плетет, словно что-то придумал. Когда он сплел, крепкими оказались веревки, и говорить Палунко:
– Никого я не спрашивал, покамест так безумно работал, не хочу спрашивать и сейчас, когда снова за ум взялся.
Сказав это, тихо подошел он к колыбели, где сынок его безмятежно спал, протянул веревочки сквозь ушки колыбели, привязал колыбель себе на плечи и вышел, чтобы убежать с сынком.
Конец ознакомительного фрагмента.