Сыр-бор в Старбеево
Оставив в поле животных кривдых, вошли Павлина Куприяновна с Данилом Александровичем и старостой старбеевским Степаном Ладамировичем в деревню, куда знаки природные привели, и обнаружили ее пустой и безлюдной.
Поначалу удивился мужик в красивой вышиванке, а потом догадался: видать, на вече люд собрался, пока его не было, ситуация вскипела пеною, вот и пошли ее успокаивать – решение всенародное искать.
Направились на Кудыкину гору, где всегда собрания готовятся, и увидели и услышали, как бушует толпа сердито.
Разделилось общество на много сторон, и стоят друг другу доказывают правоту свою, им лишь понятную, остальных не слыша. Одни вспоминают, кто первый начал, вторые припоминают – кто виноват, третьи толкуют, что надо всем успокоиться, четвертые за перемирие, пятые за разделение, шестые – воздержавшиеся, а по центру стоит, бровью не ведет девушка-красавица с глазами бирюзовыми, ресницами пушистыми светлыми, косами длинными русыми, в сарафане нарядном и с улыбкой на лице лукавой, вздорной. Будто приятно ей самой в центре урагана находиться, брань выслушивать, нарываться на ругательства.
Поздоровался зазывно Степан Ладамирович, заявляя о своем присутствии. Поутихло общество и вмиг обрадовалось возвращению выборного старейшины.
– Здравствуйте, люди добрые, – кланялась чета Тихомировых-Курдюмовых. – Славы и почета! Мы, Данил Александрович с Павлиной Куприяновной, к вам по приглашению Степана Ладамировича пожаловали.
– Приветствуем гостей, – кланялись в ответ старбеевцы.
– Видим, спор горячий растревожил мироустройство, – начала было пребывательница.
– Правильно видите, тётенька, – вдруг ответила не по праву старшинства да звания русая красавица, заканчивая косу доплетать. – Собрались среди родных и близких решить, наконец, как свою жизнь к лучшему менять. И решим, если позволите, своим кругом, без посторонних глаз и ртов, – и сверкнула глазищами прекрасивыми, отворачиваясь нелюбезно, будто закончен разговор.
Заохали люди от позорного поведения своей односельчанки и опять затараторили, что гнать ее в шею надо. Остальные безропотно стояли смотрели, чем закончится.
– Все верно глаголите, только ведь и я старбеевским не чужая. Вот Андимир и Андагаст – мои троюродные братья стоят, заприметила Бачуда с Бостивой – племяшек четвероюродных, деверя со стороны Курдюмовых – Собеслава и Твердона с женами Умилой и Чароокой. Приветствуем! – поклонилась с улыбкой. Родные тоже заулыбались, распознав знаменитую родственницу.
– И я смотрю, Толимир и Прекрас, теткины сыны, женились и уж потомство наплодили, Род прославляя, – поддержал Данил Александрович, махая рукой знакомым лицам в благодушии.
– Приветствуем! – отозвались молодые мужчины, и жены их часто в пол закланялись.
Всем миром признали родство и со старейшинами поздоровались, приглашая к собранию.
– Ну, а теперь по старшинству, по рангу и положению прошу, добрые люди, заглавные и ответственные здесь, объяснить причину ссоры и переполоха.
Отодвинули невоспитанную красавицу с прихлебателями сварливыми в сторону и объяснили, что часть населения противится устоям старинным, богатству, от предков мудрых доставшемуся, из уста в уста с молоком матери передавать смысл и философию жизни в любви и уважении, почете и славе, родстве и силе к другим людям и к предкам божественным. Алла Сергачевская же, дочка Громилы и Мирославы Царьградских, молодуха, оставленная Притславой Буйным, настаивает, что давно уже каноны устарели, подговаривает часть деревни отделяться и по-новому, передовому устою жить, где каждый себе хозяин, со своим царем в голове и каждому такому царю всё дозволено равно с другими, не глядючи ни на возраст, ни на положение.
– Интересно же знать, по какому-такому новому? – поинтересовалась Павлина Куприяновна.
– А по такому, что, если человек умом широк, силою могущ, хитер, ловок и властен, – в первую очередь ему почести и славы даруют, а не узколобым скучным деревенщинам командовать разрешают, – с ухмылкой вещала девушка. – И потом, нигде ваши законы не записаны, нигде не отмечены, в руках их потрогать-подержать – не чается. А на слово не верю я! И люди смелые не верят! – и рукой указала на других неверующих, что пыжились за ее спиной, гордо выгибаясь. – Сначала докажите, что предки нынешним старейшинам мудрость передали. А может, те глуховатые неправильно услышали или недопоняли… – рассмеялась зло красавица, а прихлебательницы ощерились, – а нам теперь расхлебывать да следовать лживым наветам с канонами…
– А кто ж оценки расставляет широкому уму? – хитро спрашивала Павлина Куприяновна, улыбаясь вопросом на вопрос.
– Так оно и так видно, где рожь, где плёвна от зерен, – косами золотыми воротнула гордо молодуха.
– Вот именно, что, пока не проверишь, – не узнаешь, где пустое, а где наполненное. Да порой и набитое смердит не тем, чем грезилось. Снаружи лишь лакомо, внутри-то плесень и гниль застарелые. Разок откусил – быстрей выплюнуть хочется, – раззадоривалась Павлина Куприяновна, глазами посверкивая, глядя, как стрелы острые в нужное место попадают. – Поэтому мудрые пращуры и постановили срок испытательный новоделам и новосёлам давать, прежде чем хвалы распевать да власть даровать, – продолжала говорить Павлина Куприяновна, теперь уже к людям обращаясь, а к девице спиной поворачиваясь, как та недавненько проделывала. – А насчет канонов, – серьезной староста сделалась, вспоминая тяжелое, – бывали уж времена, когда листу пергаментному верили больше, чем соседу. Повелось человечество на приманку хитрую иноземную верить лишь написанному. Да только опасное это дело, когда человек человеку не доверяет и бумагу выше уговора ставит. Оттого всем миром вселенским порешили, что коны с канонами у древлеправославного человека не на бумаге должны быть, а в голове!
Нехорошо девица цыкнула в ответ.
– Павлина Куприяновна, всю жизнь ты в старостах ходишь и при первом муже правой рукой пробыла, большой опыт житейский накопила. Рассуди нас, добрая, – призывали взрослые люди.
– Давайте разбираться, друзья, – согласно кивала гостья. – Присядем, в ногах правды нет.
И расселись согласно правилам старинным: кто голос имеет – поближе к кругу, а кто только приголосок – подальше. Однако ж Алла Сергачевская, которая по положению в четвертый круг уйти должна была, ибо ничего хорошего за свой срок еще для общества не сделав, осталась. Никто не зароптал. Знали, в ней весь камень преткновения. И прислужницы сварливые, гордо выставив руки в боки, стоять остались на месте прежнем, им недозволительном.
– Кого желаешь послушать первым?
Оглянулась Павлина Куприяновна, а потом подошла к одной из товарок невоспитанных Аллы Сергачевской и спросила:
– Скажи мне, женщина, зачем тебе здесь быть понадобилось? Какой у тебя вопрос?
– Лично у меня вопросов не водится, да подругу мою исключить из общества без причины хотят. Говорят, не работает, бездельничает, не участвует в общественных начинаниях, раздор сеет. А это неправда! Веселая и хорошая она девушка, интересные вещи рассказывает, знает много из прошлой жизни столичной. Вот если б прислушались к ней, много бы пользы деревне вышло. Интереснее б жизнь пошла. Веселее. Ее в управление надобно. Я за нее стою, – присовокупила кивком.
Пригляделась к ней поближе Павлина Куприяновна, пока та речь толкала, взяла за локоть ласково и говорит:
– Как поняла я, жизнь в Старбеево тебе скучной и простой кажется, намного лучше мерещится в столице иль где подальше, в иноземных изумрудных краях. Знаю такое мнение. – Потом глаза закатила, будто вспоминая давнее. – Расскажу тебе одну историю поучительную, не торопись прерывать, послушай. В Вечканово жила-была одна красавица вроде тебя, замужем была за хорошим работящим мужиком. Только он ей простоватым казался, а сама она себе сложной и глубокой. И подруги с соседками подтверждали несхожесть, ибо образованная и вниманием обласканная девица с молодости росла, в чужих речах ошибки находила, поправляла других за проступки, слыла дюже грамотной и преумной. И вот в один прекрасный день, наслушавшись разговоров о насыпях золотых в чужих краях, собралась в дальнюю дорогу, оставляя мужа нелюбимого и родных в болоте прозябать. Потеряли ее без вести и горевали-плакали о душе неприкаянной, в родных краях счастья не нашедшей. Да только быстро-скоро сама возвернулась в стан кровный с головой седой не по годам, с глазами пустыми от утрат многочисленных, без чести и без права, – тяжело в глаза собеседнице Павлина Куприяновна узрилась, будто разговаривала сейчас с той самой, про которую сказ вела. – А истина возвращения простой оказалась: что суета сует везде – хоть на земле, хоть на небе, хоть в столице, хоть в загранице. И мечты одинаковые, и богатые с раскрасивыми плачут, коли не правы, и глупость с мудростью бок о бок ходят, а вот сказки у всех по-разному сказываются, кто какого конца достоин, – понизила голос пожилая женщина, головой указывая на подруг. – Хлебнула одиночества, предательства, опыта скверного, обманутая, уставшая, больная вернулась в отчий дом, думая к мужу-простаку в объятия упасть и жизнью мирною, ранее ненавистною, зажить. Глядь, а он больше и не муж ей, а живет-поживает в доме лучшей подруги. Прознала она, что как только уехала, так сразу все советчицы разудалые на него и накинулись, всем он вдруг раскрасивым, распримерным, расхорошим показался. А был он хоть и простой, да настоящий, сердечный мужик, которых еще поискать. И тогда только поняла эта женщина, что никому в целом свете не нужна сталась. Ибо по-настоящему никого в жизни не ценила и не любила окромя себя, и ее, родимую, некому любить: ни детей, ни друзей истинных не заработала, родных опозорила и обидела. Заболела сильно от такого знания неутешительного и подалась одиноко в дебри дремучие, подальше от жалости человеческой, жизнь свою несчастную доживать. И ни от кого помощи не принимала, озлилась праведно на себя… Вот такая история грустная… А давно ли ты своего мужа видела, женщина? Давно ли спрашивала, как у суженого дела, как настроение? Давно ли баловала кашей своей отменной свадебной?
Конец ознакомительного фрагмента.