Сказка снежной пустыни. Август. Север края. Начало (Илья Музыка)

…Будучи в поселке Хайкан и ожидая машины до Эмкэрмакита, я познакомился с местным учителем – краеведом. Он, узнав, что я не геолог, потащил в свой музей.

– Хоть один цивилизованный человек попался! – радостно восклицал он, ведя меня к школе. – Мы тут по мере сил собираем следы ушедшего, а кто на это смотрит? Я в школьниках стараюсь интерес поддержать к родному краю. Экспонаты собираем, директор, вон, комнату дал, оформили экспозицию…. Но ведь гости у нас нечасто, а так хочется показать свою работу!

– Да, да, это важное дело – музей, – поддакивал я, поспешая за учителем. Мы должны знать свою историю, да и детей приучать к этому.

Учитель, чисто и опрятно одетый, с очками на худощавом лице, был как с картинки советских времён, словно олицетворяя собой стремление передавать знания, зажигать и вести за собой. Сведущий в любых вопросах, умеющий найти подход к любому ребёнку. Уходящий, как класс, увы, – с грустью отметил я. Его новый костюм и аккуратные полуботинки не могли скрыть пропасть лет, лежавшую между нами. Это выдавала даже его старая «nokia», которую он сжимал в руке. Заметив мой вопросительный взгляд, он с готовностью откликнулся.

– Телефон? Телефон нужен для связи, не более.

– А как же интернет, соцсети?

– Зачем он мне в телефоне? Я дома на компьютере посмотрю, если что надо. «Одноглазников» не люблю и не понимаю. Чем мне хвалиться, разве своими учениками. Они у меня хорошие, только кому это в соцсетях интересно.

– Возможно, вы и правы.

– У вас, в городе, хорошо, музей большой, всегда что-то новенькое. О жизни малых народностей целый зал, у нас же все в одной комнатке.

– Да, недавно новую экспозицию открыли, – ответил я, вспомнив газетную статейку, и подумав, что сам не был в музее лет десять. Надо бы заметку дать в газету об этом музейчике, пусть учитель порадуется. Как приеду в город, попробую написать.

– А про машину не беспокойтесь, – продолжал учитель, – я сказал в конторе, заедут за вами в школу.

– Конечно, – кивнул я, – спасибо вам.

Не сказать, что я очень люблю маленькие музеи. Хоть в них и попадаются интересные вещи, но большей частью приходится с умным лицом смотреть на пожелтевшие бумажки, разглядывать бабушкины угольные утюги, и тусклые помятые самовары. Здесь не избежать нудного гостеприимства хозяев, представляющих свое любимое детище. Это в больших музеях можно спокойно стоять у витрин, чувствуя пыль былого.

– Ну вот мы и пришли! – воскликнул мой провожатый, останавливаясь у кирпичного одноэтажного здания. – Это наша школа, а музей вот, рядом с директорским кабинетом. – Он забренчал ключами.

В музейной комнате действительно оказался старый самовар, ржавые куски ружья, какие-то фотографии, бумаги. Ну не дорос я ещё до очарования музеями! Несколько каменных наконечников стрел, древние бусы, явно джурчженьской9 работы, большой кусок темно-серого камня с какими-то письменами, треснувший старательский лоток….

У камня я остановился, узнав известняк10. Словно повеяло на миг пещерным холодом.

– А что, у вас тут пещеры есть, не слышно? – спросил я учителя.

– Нет, никто ничего не говорил. Да и мы с учениками по округе ходим, но ничего не встречали.

Видя, что я собрался отойти к другому экспонату, учитель торопливо сказал:

– Тут на камне слова, нам их даже перевели. Эдакий «антивоенный» текст получился.

Я нагнулся над камнем. Рядом лежала отпечатанная бумажка.

«В час, когда страх сожмет твою душу, и крылья тьмы закроют путь к свету – сломай копье».

– И откуда это у вас? – из вежливости поинтересовался я, думая о глупости древних – ломать копье, когда кругом враги и тьма!

– В реке пацаны нашли, километров пятьдесят отсюда. На рыбалку ездили, и нашли. Посмотрели, что буквы непонятные, иероглифы, решили во что бы то ни стало донести и в музей поставить.

Я повернулся к старому, потемневшему старательскому лотку, но тут за окном просигналила машина.

– Это за вами, – заторопился учитель.

– Большое спасибо за экскурсию, – поблагодарил я, пожав ему руку, – случись ещё раз здесь, непременно зайду.

Трясясь в машине, я еще раз вспомнил текст на камне. «Сломай копье!», да! Глупости.

Я много путешествую. Выйдя из среды туризма, я не стал туристом, и не люблю это слово. Турист – это некий праздношатающийся субъект, который если побогаче, то парит ласты в Майами, если поглупее и посильнее – то штурмует высочайшие вершины или глубочайшие пещеры. А я путешествую. Меня влекут тайны земли, громады гор и просторы тайги. Это не туризм, это другая, альтернативная жизнь. То, что могло стать судьбой, но не стало. Тонкая нить бытия, где вправо и влево реальность, а посредине грань ожидания. И я волен выбирать себе любую жизнь. Разговоры, встречи в пути, размышления о закономерностях жизни наполняют мои дороги. Говорят, таким, как мне, надо было жить лет сто-двести назад, когда не телефон, а нож на поясе определял статус владельца. «Smith-Wesson» калибра тридцать восемь – друг мой до последней перестрелки, если мы о чём-нибудь и просим, это чтоб подохнуть не у стенки», как-то так. Ходить с Арсеньевым и Пржевальским, открывать Америки с Колумбом и Васькой, который с гаммой. После открытия очередной Америки, отлежавшись на мягкой постели, снова уходить дальше, зная, что «где-то есть окраина, туда, за тропик Козерога, где капитана с ликом Каина легла ужасная дорога».

…Но больше всего я люблю пещеры. Нет, не те, большие и спортивные, в которые так любят ходить наши спелеотуристы, а маленькие, неинтересные для них. Пещера, открытая человеком, не должна быть им забыта, иначе там поселяется грусть. Да и в таких небольших пещерах всегда есть что-то живое, непонятное. И есть время остановившись, почувствовать это. В спортивных шахтах тебе не до ощущений, там идет борьба за жизнь. Глупо – забраться на глубину, в сердце земли, и начать бороться с природой. Там не до красоты. Луч налобника на миг вырвет из тьмы фантастическую натечку на стенах, скользнет в сторону, и опять ты видишь все то же: карабины, веревки, самохваты, баллоны с воздухом для акваланга, репшнуры…. Мимо тебя летят потоки воды, низвергающиеся из верхнего колодца, и в голове одно: пройти, быстрее пройти! А в маленьких пещерах стены дышат, смотрят на тебя, прислушиваются к твоим шагам. Они хранят ушедшее время. Под ногой хрустит камень, где-то капает вода. Слышно, как шуршит крыльями проснувшаяся летучая мышь.

Чем же притягивают и как возникают эти прибежища вечного мрака?

Пещеры образуются, когда бегущая вода размывает кальцийсодержащий минерал – известняк или гипс. На экзотику типа пещер в NaCl или в вулканической лаве я не обращаю особого внимания. Интересно конечно, но рядом у нас их нет. Камчатка далеко а Удалянчи в сопредельном Китае. Лавовые пещеры к тому же чаще имеют стены, достаточно неприятные, и они больше подходят под определение «жилище Люцифера». Сказочные чертоги – не про них сказано. Доломиты и конгломераты также являются поставщиком пещер, но здесь не лекция по карстоведению.

Самый простой случай формирования величайших пещер – это развитие по типу речных русел. Подземная река, получающая основной объём питания через один вход, протекая по слабонаклонным известнякам, образует меандрирующую полость без боковых притоков. С увеличением угла падения пластов образуются колодцы и шахты различной глубиной, иногда более 200 метров. Нередко ходы образуют сложную спираль, отдельные изгибы которых в плане накладываются друг на друга. Развитием первого случая, обусловленным в основном особенностями геологического строения района, является появление в средней и нижней частях системы расширений, так называемых залов. Огромную роль в их образовании играют также тектонические нарушения. Залы могут иметь колоссальные размеры. Например зал в малазийской пещере Лубанг11. В длину он больше 700 метров, в ширину больше 500, высота 131 м. Его площадь 154 500 м², а объём составляет 9,64 млн. кубометров. Миллионы кубометров нас мало интересуют, представить такое всё равно невозможно.

Когда три английских спелеолога прошли по галерее более километра и оказались в таком объёме, они офонарели, не сумев его осветить своими мощными фонарями. Рассчитано, что в зале такой площади могут разместиться полсотни самолётов Боинг 747. Говорят, что специалисты по горной механике до сих пор в шоке и не могут однозначно решить – каким образом зал сформировался, и какие силы удерживают гигантский безопорный свод.

Дальнейшее развитие подземной речной системы – принятие ею многочисленных притоков. Как и наземные реки, такие пещеры имеют рисунок, определяемый развитием трещин и характером питания. Если развитие пещеры происходит при поднятии горного массива или при врезании равнинных рек в водораздельные пространства, возникают многоэтажные системы, отдельные части которых связаны между собой колодцами или сифонными каналами. При этом отмечается наличие на всех этажах следов эрозионной деятельности воды и песчано-глинистых отложений.

Темнота и неизменная температура, тишина и влажность, отсутствие крупных жизненных форм привлекают в спелеотуризм некоторое количество населения, ищущего острых, отличных от альпинизма, ощущений, ошибочно полагая, что это более лёгкое приложение собственных сил. Из этого некоторого количества совсем небольшой процент составляют истинные исследователи, находящие радость в разгадывании ребусов природы и возможно желающие стать первооткрывателями.

Вообще-то значимость карста13 в народном хозяйстве невелика, и более стремится к рекреационному туризму, чем к строительству. В самом деле, вот у вас деревяшка, изъеденная жуком-короедом. Как деловая древесина, она уже не пойдёт, а вот для художника может и сгодится. Мастер усмотрит в узорах прогрызенных ходов рисунок и сотворит картину. Так и с подземными полостями.

И ещё немаловажный момент. Где сегодня на Земле ещё можно ощутить себя первооткрывателем не своего микроуровня, а планетарного масштаба? Первооткрывателем своего уровня ты можешь стать, зайдя на соседнюю улицу, где ещё никогда не был, это же первопрохождение для себя лично! Ну где же ещё что не открыто? Все вершины покорены, все материки обнаружены. В космос уже летают туристы, готовится колонизация Луны и полёт к Марсу. Мыши, так вообще в космосе прописались, гоняют туда-сюда. Потом мы удивляемся, почему везде, где есть люди, есть мыши?

Такой, высшей по эмоциям радости первооткрывания, не почувствовать уже нигде. Кроме как под землёй.

…Возможно Хайканский музей так и забылся бы в массе впечатлений и мыслей, что рождались в тишине девственной природы. Но, видно побывав в нём, я, не подозревая, нажал на клавиши другой реальности. Что-то сместилось в пространстве.

…Выйдя на низкий каменистый берег ручья, я решил устроить привал, вскипятить чаю. Потом пошел на перекат покидать мушку. С противоположной стороны реки вдруг раздвинулись кусты, и из них вышел олень с сидящим на нем эвенком. Олень перешел речку, поравнялся со мной. Я с любопытством оглядел животное и сидящего на нем старика. Времена оленеводов-кочевников проходят.

– Слазь, что – ли, чай пить будем, – пригласил я эвенка.

Он кивнул, и легко спрыгнул с оленя.

– Знаю тебя, знаю. Наши говорили. Про Марью твою знаю. Хунат аичимни14.

– Гиркив кэтэ. У меня много друзей.

– Агиду гиркичи ая бивки.

– В тайге с другом легко, – повторил я. – Без друга плохо.

После чая мы сидели у догорающего костра и курили. Я, расспрашивая эвенка об этих местах, спросил о карстовом плато Хайгдже, о пещерах.

– Ты не боишься пещер, лючи15? – спросил он.

– Нет, не боюсь. Я часто хожу в них.

– Мы не любим пещеры. Черт в них живет, однако. Мы кочевой народ. Раньше мы кочевали до Амура, большой народ был. Знаем эту землю. Нам не надо тьмы, мы солнце любим. Би агиду бидем16.

Старик помолчал.

– Старики говорили, есть на севере страшное место, много дыр в земле, Огонь из них идет, плохо там человеку. Каменное копье стережет вход туда. Кто завладеет копьем, тот прогонит зло.

Я отпил из кружки холодного чая. Перепутано все у эвенков, темные люди. В духов верят. Огонь из земли – вулкан…. При чем здесь пещеры? Да и нет тут действующих вулканов. Это на Камчатке есть. Разве что Новокаменский останец, последний из гряды вулканов Удалянчи? Ну, Удалянчи строго говоря не совсем погасли…. Сам у фумарол стоял. Так Новокаменский уж давно мёртв, и никогда не проснётся.

– Ровное это место, – продолжал старик. Лес растет, гнилой, однако. Рукой тронешь – падает. Ямы вокруг. К черту, нани17 зовут его Когдяму, вход. Старики говорили. Они сами не видели, их предки ходили там. Мой дед не ходил, отец не ходил. Худое место. На берегу реки отдельная скала стоит, на ней слова писаны. Йдук дукувун18? Не наши писали, другой люди, древний.

Старик откинул голову и закрыл глаза.

– Бойся путник духов земли, – начал он. Голос его стал глухой и далекий, словно разверзлась бездна времен.

– Глаз стережет эти провалы. В час, когда страх сожмет твою душу, и крылья тьмы закроют путь к свету – сломай копье. Все станет как прежде, и ты забудешь ужас глубин….

Я вздрогнул. Это же те слова, на камне из музея! Его нашли в реке, видно текст полностью не сохранился. Рассказ эвенка прозвучал бы как сказка, но я своими глазами видел этот текст.

– Далеко это место? – быстро спросил я эвенка.

Старик посмотрел не север, подумал.

– Мевон-Наксан, там где-то. Речка маленькая, Улсикан. Шесть ручьев впадают в нее. На одном из них, однако. Инэтче-ми Гида, так зовётся. Не надо тебе ходить туда.

Я мысленно представил карту. От Хайкана до Ира километров сто. Потом безымянный хребет, потом тундра. На границе тундры высокие горы Мевон-Наксан-Яна. Если считать что названия не изменились, речку найти можно. Яна – приставка, бок скалы обозначающая, не в счёт, её кто-то просто приделал, допустим.

Допив чай, я поблагодарил старика, и мы разошлись в разные стороны. Качнулись кусты, и вновь вокруг только тайга. Мой путь лежал на карстовое плато Хайгдже, где земля изрыта воронками, и ручьи исчезают в понорах19. Шагая по мху, я размышлял об услышанном. Вновь и вновь прокручивая в памяти надпись на камне, мучительно старался вспомнить нечто ускользающее, но важное. На фразе «глаз стережет эти провалы» я вдруг споткнулся, вспомнив странный случай, произошедший год назад. Тогда я гостил у одного геолога в поселке рудокопов, что в Дальних горах, в Приморье.

– Хочешь в пещеру сходить? – спросил меня геолог как-то вечером. Тут, прямо над поселком она.

– Конечно, схожу, – откликнулся я, – рассказывай, где.

И утром, налегке зашагал вверх по склону. На середине сопки действительно чернел провал. Упавший тополь разделил входное отверстие на две части. Я достал фонарь, проверил его, посмотрел по сторонам. С этой высоты поселок как на ладони. Со всех сторон встали голые сопки с засохшими дубами и сбросившим листву прочим деревом. На востоке из-за вершины выкатывалось солнце. Его лучи уже гладили противоположный борт долины. Пещера мертва, подумалось мне. Нет жизни во тьме у моих ног.

Спустившись в воронку, я постоял, привыкая. Включил свет. Сухая тишина вокруг, стены избиты трещинами. Здесь оказался всего один зал, без сталактитов и каменных занавесей. Я поднял плитку известняка, поломал ее и, почувствовав легкое касание страха, бросил обломки на пол. Что-то неживое, древнее словно смотрело на меня. Мертвая тьма пустыми глазницами мертвой пещеры. Я еще раз обошел зал. Луч фонаря высветил щербатый потолок, коричневую пыль на стенах, битый камень на полу. Наверное, так же выглядят гробницы фараонов. Прах былого тупо и без эмоций смотрит на тебя. Я попытался определить тип этой полости, и не смог. В ее рождении словно не было живой воды. Полость была больше, но сопка, разрушаясь, срезала часть пещеры. Ну и как обычно, пол здесь подвесной, образованный из обломков глыб, упавших со свода. Только пол не сцементирован глиной, а словно после взрыва засыпан камнем. И неуютно здесь как-то, тревога в душе.

Выбравшись из пещеры, пошел в поселок. Ерунда какая-то. Пещера мертва, но раньше здесь был большой страх.

Вечером мы с геологом пили чай, сидя на веранде картонного домика, и разговаривали. Домик действительно был из картона, бревенчатые только опоры, выступающие из земли метра на полтора, да каркас.

– Зачем это, Саша? – поинтересовался я.

– Сыро тут, в долине, вот и подняли. А что картон, так его у нас навалом, ящики всякие. Мы к тому же здесь только сезон стоим, на зиму в город уходим.

Он помолчал и добавил: – Да и если тряхнет, не страшно.

– А что, бывает?

– Черт его знает. По всем данным мы не в сейсмической зоне, Но вот как сюда только пришли, так было несколько толчков. Скала в долину сползла. Правда, дождь был сильный, может от этого она и поехала. Это явление «крип» называется. А когда упала – земля и загудела. Ты лучше расскажи, как сходил?

– В пещеру-то? Нормально. Неинтересная какая-то. Тихо, сухо. Как она хоть называется?

– Глаз, – ответил Саша.

– Что глаз? – не понял я.

– Ну, пещера так называется – Глаз.

– Почему?

– Почему, почему, – разволновался вдруг Саша. – Откуда я знаю почему. Назвали и ладно. Словно смотрит она на тебя всегда. Смотрела, – поправился он. – Та скала, что вниз рухнула, недалеко от пещеры стояла, она и срезала половину. Так на скале надпись какая-то была старая, полустертая, иероглифами. И один иероглиф так и переводился: «глаз». Потом ещё «страх» и «копьё» вроде. Китайские иероглифы, здесь же до революции китайцы вовсю шастали, женьшень искали. Я как-то в разрушенной фанзе их монету нашел даже. Империи Цинь. Вон, на полке книга лежит по древнему Китаю, там такая же монета нарисована. Я китайский не сильно хорошо знаю, дилетант.

На полке помимо нескольких книг стояли разные камни, кристаллы кварца, граната, данбурита20, аметиста. Увидев сталактит, я взял его.

– Это я знаю! Здесь нашел?

– Знаешь? А из чего он? – задумчиво спросил Саша.

– Хм, из…. Из грандиорита21?!

– Ага. А должен быть из известняка. Здесь. В пещере, которая Глаз называется. Забавная штука. Это какое же пламя нужно, оплавить камень?

– А что такого, газовый пузырь в лаве. Расплав камня пока застыл, вот и вытянулся сталактитом.

– Да пошёл ты! Ты тут лаву где видел? В карстовой пещере я его нашёл, хотя ты прав наверное. Нет, постой, на ещё вариант, – он достал с полки другой сталактит. Что скажешь?

Сталактит был обычный, кальцитовый, самый что ни на есть. И всё же…. Центральный канал роста отсутствовал. Тоже расплав.

– Ну не знаю, всякое бывает. Тоже здесь?

– Тоже. А мне та пещера не нравится. Тревога от неё исходит.

– Ну есть такое, я тоже почувствовал, но списал на своё одиночество в незнакомом месте, но ты же геофизик, а значит – материалист. Не тебе рассуждать о запредельном мире. Это мне можно, я географ. Ладно, завтра в штольню идём?

– Идём, конечно. Данбуриты должны быть, их не может не быть.

Забытый эпизод, как ни странно всплыл в памяти сегодня. Многие вещи, происходящие с нами, теряются в суете событий. Откуда мы знаем, что подсунет нам память завтра, и как оно пригодится нам?

Выходит, что «глаз» название какого-то древнего зла, сгинувшего в бездне веков, так что ли? Ведь никто из ходящих по пещерам в наше время не встречал ничего странного. Разве что следы «белого спелеолога», которым пугают новичков. Я не скажу ничего плохого об этой легенде, потому что сам я пока хожу в подземелья.

Не стоит смеяться над неизвестностью темноты, когда ты внутри неё. Но действительно в рассказах о «белом спелеологе» много от легенды, придуманной, чтобы посмеяться над новичками. А посмотри на это дело с другой стороны: есть чёрный альпинист, есть йети – снежный человек. Ты же тоже в них не особо верил.

Не верил, пока не случился случай на Памире, тавтология такая: «случился случай». Я не забуду тот ужас, который пронзил меня лунной июльской ночью. Ладно, для разгрузки читателя от пещер, вспомню.

Всё это было на самом деле, и я готов подписаться под каждым словом, да что толку, объяснения-то нет. А свидетельница, что она скажет? Мол да, не спали, было. А остальных, человек сорок, что чёрным мороком накрыло?

Вот как дело было: оказался я в горах Памира, да не один.

В общем лежали мы с девушкой лунной ночью в своём шатре у подножия невысокой горы, сплошь из сыпучих камней. Ни деревца вокруг, ни кустика, только травка, мелко подстриженная овцами да яками и камни, которые громыхают при ходьбе. Камни те ломаны плитками, и никак по ним не пройдёшь, чтобы не звякнуть и осыпи не вызвать.

Рядом другие палатки стоят, таких же альпинистов придурочных, а чуть дальше лагерь пастухов горных, они там яков пасли. Собаки у пастухов огромные, что волки северные. Килограммов по 60, не меньше. Только называются по-другому, типа алабай, что ли. Яки вообще отдельная тема. Я когда яка первый раз увидал, как он из-за вершинки вывернул и ко мне кинулся, сразу подумал – чёрт бежит. Хана пришла. Чёрный, рога огромные, острые, борода развевается. Чудес на Востоке много.

Отвлёкся. Лежим мы и само собой не спим, шепчемся обо всём на свете. Ночь такая лунная-лунная, как в песне – «хоть иголки собирай». Романтика! Вдруг на вершине камни громыхнули. Потом ещё раз. Собаки заволновались. Камни зашуршали, словно кто-то вниз спускается. Собаки залаяли злобно. А тот, кто спускается, на них внимания не обращает. Шаги всё ближе к подножию, и понимаю – двуногий идёт. Поначалу не страшно было, ведь рядом собаки такие, что даже нашего дальневосточного тигра в куски порвут. У среднеазиатских собак пастушьих охрана и боевые качества в отличие от других собак не выведены селекцией, они на генетическом уровне.

А потом ужас накатил.

Надо заметить, спим мы в горах по альпинистскому порядку, головой ко входу, так типа быстрее выпрыгнуть, когда лавина нагрянет. Ботинки там же, ледоруб под головой. Мне так совсем неудобно, но что поделаешь, приказ. Так вот, шаги приближаются, тяжёлые, уверенные. Собаки просто с ума сходят, но к нашей палатке не подходят, словно боятся. А вокруг все спят, как убитые. Шаги к нашей палатке приблизились. Кто-то большой постоял, послушал, обошёл вокруг палатки и остановился над нами. Ни дыхания его не слышно, ни хруста камня, но мы знаем, что стоит и на палатку смотрит. Ужас просто накрыл нас, пока он стоял рядом. А выскочить не могу, ледоруб-то хоть и под головой, да под палаткой. Как я тогда про карабин верный 7.62, пожалел, топор и нож таёжный? Нахрена я в эти горы поехал? Собаки мечутся, рвутся, но дальше чего-то невидимого не идут, а мы лежим, и я девчонке рот поцелуем закрываю, чтобы не закричала, а сам думаю – успею до ледоруба дотянуться? Однако тот, что за палаткой стоял, обратно в гору пошёл. Шаг, ещё шаг, снова тяжело и уверенно. Камни у подножия горы звякнули. Тут уж я не утерпел. В мистику не верю, вокруг народ спит, не помогут, что ли? Отстранил руки девичьи, и выскочил, ледоруб выхватывая. Луна, горы, видимость как днём, но никого нигде. И собаки умолкли. Что было делать? Вернулся к девчонке. Утром мы всех спрашивали, кто что ночью слышал? Собаки немного лаяли, отвечают, а что было, не знаем. Шагов не слышали.

Вот и что это было? А у меня ужас был такой же, когда тигр к моей палатке подходил, и ревел над головой. Тоже не слышали? Не каждый таким похвастать может, хотя чем тут хвастать, парой седых волос на заднице? Те люди, которые живут в городе а на каникулы летают на Филиппины, считают тигра красивой меховой игрушкой, видя его на картинках в интернете и в зоопарках. Они верят в то, что его надо спасать, и когда им случается быть на своей Родине, охотно выходят на митинги «день тигра». Веря в призывы «спасти и сохранить тигра», эти люди не верят, что в их стране существует огромное количество людей, которые не только не видели Манилу, но даже ни разу не бывавшие в столице своей Родины. Для жителей Солонцового или Катэна тигр, к сожалению, не игрушка, а головная боль, страх, и возможно – смерть. Непродуманными городскими акциями мы перекашиваем сознание масс. «Белая акула находится на грани вымирания. Приезжай на пляжи южных островов – ты нужен ей»!

…В тот день я устал. Одна переправа вброд по морю через разлившуюся Литовку вместе с некрепкой спутницей, не умеющей плавать, стоила отдельного рассказа. Реку я преодолеть с ней не смог, и пришлось идти через море, туда где сталкивалась лбами река и океан. Там я почти утонул, спасая её в яростно кипящей коричневой воде. Потом долгий путь в долину Чёртова утёса. В сумерках, совершенно измотанный я съел жареную камбалу, раскинул палатку и уснул под шелест трав и дубов. Во сне внезапно мне стало неуютно, но причину понять я не мог. Как тошнота и рвота, но и не так. Словно далёкая боль прорывается наружу, и никак прорваться не может. Вроде двигатель работает? Откуда тут двигатель? И вдруг меня яростно и бешено затрясла моя спутница. Как это описать? Ну когда человек умирает, и его бьют конвульсии.

Еле слышным шёпотом она истерически орала мне в ухо:

– Кто это??? Кто??? – И прижималась так, что я не мог пошевелить ни рукой и не ногой.

Можно было сказать, что за палаткой ревел мотор, но моторов здесь, в абсолютном бездорожье не было. Рёв иногда переходил в злобное урчание, и от этого волосы шевелились. Ну почему бабы такие эмоциональные? Она ищет во мне защиты, а сама, как спрут, обвила меня своими конечностями, почти задушив, не давая дотянуться даже до ножа.

– Заткнись, дурра, – так же зашептал я ей в ухо, подмяв под себя. – Тигр это!

Как же страшно было! Лежать спиной кверху, ожидая удара когтистой лапы, и под собой чувствовать отчаянно извивающееся худое тело, которое просит защиты.

Да, отвлеклись.

Два упоминания о неведомом, и хотя Дальние горы на юге, а Мевон-Наксан на севере, но детали совпадают. Я сам чувствовал застывшее зло в южной пещере. Хотя…. Может это мои субъективные ощущения. Что гадать, надо сходить в поиск на этот Улсикан, вот вернусь и схожу….

…Плоская вершина никак не заканчивалась. Поросшие бело-зелёными мхами камни тут и там поднимались среди низких жёлто-оранжевых кустиков. Ветер заунывно выл в стволе ружья. Неуютно, надо вниз спускаться, вот только бахну напоследок, муть тоскливую разогнать. Я передёрнул затвор и выстрелил вверх.

Спускаясь, заметил растущую чёрную точку у горизонта. Вскоре грохот двигателя потеснил песню ветра. Вездеход «Газ-71» ехал прямо на меня, потом вдруг лихо развернулся, подбрасывая в небо куски мха и грязи, и остановился. С тяжким стуком откинулся верхний люк, оттуда показались чумазые руки, потом кудрявая голова механика-водителя. Истинный варнак, решил я, глядя на появляющуюся следом курчавую бороду.

– Что стоишь – спросила голова прищурившись. – Поехали.

– Куда?

– Тебе разве не всё равно? Поехали.

– Брезент крепкий? Я на брезенте. У тебя внизу места мало.

– Откуда знаешь? Садись на брезент, – согласилась голова, и люк захлопнулся.

Я бросил мешок на крышу, и уселся по центру, положив ружьё на колени. Хрюкнув и присев носом, вездеход тронулся. Просто тащусь ездить на тенте. Он пружинит, мягко подбрасывая, как в гамаке, а вокруг проносятся такие виды тундры! Степь, она никакая. Тоже, конечно красивая, но – степь. А тундра – это песня застывшего холодного ветра. В железной коробке что увидишь, темно, громко, душно. Окошек нет, вместо них топливные баки стоят на всю длину корпуса.

Ехали мы недолго. Там, где стали попадаться высокие лиственницы, вездеход, рыкнув, повернул к западу. Еле уловимо запахло дымом. Подбросило чуть сильнее, и вездеход остановился. На этот раз водитель вылез через боковую дверь с причитаниями.

– Итить твою лесной богородицы компас! Бога душу долбаный пень, прости господи!

– Что?

– Разулись снова. Второй раз уже за сегодня! Палец выскочил.

– Домкрат давай, нечего голосить. И лом достань. У тебя в коробке есть кто живой?

– Двое. Лом с другого борта достанешь. – Он снова нырнул в кабину и вернулся с домкратом. Как он его там разместил?

– Подкладки где?

– В кузове.

Я спрыгнул с крыши и постучал прикладом в железный борт.

– Вылазь, работать будем. Чурки захватите.

Из недр появились двое низких мужиков, одетых в выцветшие бушлаты.

Водитель, видя, как я по-хозяйски отцепил лом, спросил:

– Так ты что, свой? Ты куда идёшь?

– Шас клифт22 одену и бабочку повяжу. Не видно что ли? На Хайгдже иду. А вы куда едете?

– Медведя жрать. Немного не доехали.

…На берегу небольшой речушки стояло несколько бревенчатых домиков и чумов. Посреди поляны горел большой костёр, на треноге висел огромный закопчённый котёл. Вокруг столпились разношёрстно одетые люди. Национальные костюмы оленеводов перемежались с брезентом, ватниками и даже пальто. На грубо сколоченном столе уже стояли бутылки с водкой и тарелки. Один человек доставал из котла куски мяса. Мне подвинули тарелку.

– Благодарю. Что это?

– Медведя! Э, как вкусно!

– Медведя не буду.

– Мы его очень долго варили. Лапу ешь, лапу! Она жирная, сама в рот прыгает.

– Не буду лапу!

– Это же лапа! Она такая…, – говорящий закатил глаза от удовольствия, – там эти, ну такие, которые, хрящики, и мясо с жиром. Сочно, вкусно!

– Не, медведя не буду, – вновь повторил я.

– Ну тогда пей. Оленины человеку подайте на закусь! Хлеб сам доставай.

Гулянка шла полным ходом. Курили, не вставая из-за стола. Народ потихоньку поплыл. Нашлись темы для общих разговоров.

– Вот скажи мне, ты ж в городе живёшь, когда кризис кончится? – обратился ко мне сидящий по левую руку пожилой мужик в телогрейке. – По телевизору только и говорят: кризис, кризис. У нас то война, потерпите, то после войны восстанавливать надо, потерпите, теперь кризис, снова потерпите. Год кризис, два, три, я понимаю. Но как перестройка закончилась, так и понеслось – кризис. Пожить хочется спокойно. Теперь вот санкции. Да об колено! – Он громко приложил кружку об стол. – Мы что, часть Америки, при чём тут их санкции?!

– Ты живёшь, и живи. Какой кризис? И деньги льются, только не туда, и за границей люди отдыхают, и дворцы себе строят. Вон, знакомый у меня на семьсот квадратов себе завалюшку отстроил. С тремя этажами, бассейном и крокодилами. Другой знакомый небоскрёб за миллионы миллионов долларов строит, ты таких денег даже во сне не видал.

– А я вот что тебе скажу, – мужик отпил из кружки брусничного морса. – Правительству это выгодно. Надо же нас как-то зажимать. Светлого будущего, как при коммунизме уже не обещают, а других идей нет. А с чего бы кризису не быть, – мужик неожиданно повернул тему в другую сторону. – Производства своего нет, доживаем советское. Вон по телеку показывали, какие у нас академики, сто штук в месяц пожизненно получают. Один чукотский академик каждый месяц новую работу пишет из года в год. Без отдыха пашет, а выхлопа ноль. Мы так скоро на китайских джипах ездить будем.

– Уже ездим.

– Да ну? Дожили…. У тебя какой марки телефон?

– Нокия.

– А должен быть русский. Кто его придумает? Даже у нас в тайге все дети только в телефонах сидят, играются, и ни к чему не стремятся. Они, что ли нам экономику подымут, если шагу без телефона сделать не могут?

– Мои дети в телефонах не сидят. Они учатся. Хорошо учатся.

– А ты кто такой? – повернулся ко мне сосед справа, один из обитателей вездеходного нутра, невысокий белобрысый мужик с серыми, невзрачными глазами.

– Спелеолог из Хабаровска. Пещеры исследую. Иду на Хайгдже.

– Из Хабаровска? А я знаю там одного, тоже спелеолога. Ты Сашу Матрасова знаешь? Я его довозил, когда на Будукане работал.

– Слышал. Он не спелеолог, он турист. Он людей за деньги по пещерам водит.

– Да ну на! – удивился мужик. – И что, люди за это ещё деньги платят?

– Ну а что, платят, – пожал я плечами. – Люди разные бывают.

Через полчаса я посмотрел на солнце. Брюхо набил, пора уходить, ещё успею километров семь пройти.

– А я тебя знаю, – вновь повернулся ко мне белобрысый. – Ты Матрасов! Ты жулик. Ты у людей деньги берешь, нехорошо!

– Ты попутал, я не Матрасов. Ладно, мне идти пора. – Я повернулся.

– Нет, постой! – на плечо мне легла рука белобрысого. – Я тебя знаю! Ты Матрасов. Ты за деньги людей в тайгу водишь! Сволочь! – Он размахнулся, и ударил меня в грудь. Мы оба упали с лавки.

Хоть и пьяный, но жилистый, – думал я, катаясь по земле в обнимку с мужиком. Удары его не слабели. Народ повскакивал из-за стола, стараясь нас растащить. Что-то твёрдое опустилось мне на спину. Перевернувшись, я увидел пьяненького старика-оленевода, который ритмично без разбора опускал на нас берёзовый дрючок. Вот народу потеха! Нас подняли и растащили, тут же поднеся по чарке. У оленевода отобрали палку и засунули в чум. Пир продолжился дальше. С кружкой в руке ко мне снова подошёл белобрысый.

– Ты извини, попутал, – сокрушённо проговорил он. – Водка, будь она неладна. Давай за мир!

– Давай!

Мы чокнулись кружками.

– Тебя как звать-то?

– Сергей. Зовут Петей, от фамилии.

– Петров, что ли?

– Андросов я.

– Ваще нихрена тогда не понимаю. Сергей или Петя? Причём здесь твоя фамилия?

– Да чего тут непонятного? Андросов – Андросян, Андросян – Петросян – Петров – Петя. Так и прилипло.

– Прикольно замутили. Однако Петь, я уже пойду. Мне ещё далеко. Прощай.

– Погоди. – Петя отцепил с пояса восточный нож и протянул его мне. – Возьми на память, не обижайся.

– Спасибо Петя. Подожди секунду. – Я в раздумье покосился на свой клинок. Обычай требует что-то подарить взамен. Но мой клинок много практичнее восточных чудес в северной тундре, и главное – кованый, тогда я ещё тащился от этого слова. Я снял с шеи латунный хомуз и достал из кармана запечатанную пачку красного Bond street.

– Держи. И ты на меня не обижайся, – кинув на плечо ствол, я шагнул в низкорослые берёзки.

Ноги утопали во мху, одуряюще пахло багульником. Вот сколько Саша Матрасов заработает за год? Ну вывезет он народ в пещеры ну четыре, ну семь раз в год, больше вряд ли получится. Бизнесом это не назвать и кучу денег не заработать. Только имя себе подпортить. Молодой он ещё, горячий, как евражка23.

– Путешествовать тоже можно по-разному, – сказал я солнцу. – Одно дело когда ты вышел в море на снаряженном бриге, а там уже борешься со штормами и людоедами, другое – вышел на хабаровскую набережную в трусах и с флагом, нырнул в воду и поплыл к океану. Такие люди, несмотря на абсурдность ситуации тоже есть. Солнце слегка улыбнулось мне, и ободрённый, я продолжил разговор.

– Ты должно помнить ту девочку, которая приехала в чужой город, бросила вещи и паспорт, взяла двести рублей и отправилась в свободный полёт на неделю. Ей, очевидно было так интересно и наверное комфортно. Люди разные, да? Я так не могу. У меня всегда есть запасная обойма и нож на боку, как же иначе. Хочешь, скажи, что я совсем неправ.

…Хайгдже открылось сразу, едва я оставил за спиной низкорослый берёзовый лес. Плоская унылая возвышенность тянулась на несколько километров по меридиану. На её уплощённой тушке не было заметно ни выходов камня, ни отверстий пещер. Я задумчиво потёр подбородок, ощутив отросшую щетину. Зря сюда пришёл. Мерзлота повсюду, осадков мало, лето короткое. Плато замёрзло уже очень давно.

Я проверил патронник, сбросил рюкзак и подпёр его ружьём. Хоть побреюсь перед выходом на землю обетованную, карстовую. Достав пластиковый станок, не торопясь побрился, потом достал зеркало. Интересно, а как это – бриться опасной бритвой, наверное круто. Сейчас молодые гламурные парикмахеры ими пользуются. Появились даже псевдо-опаски со сменными лезвиями. Всегда мечтал иметь опасную бритву, но тут бы ей так просто наверное не получилось. Однако ритуал значимый, сродни курению трубки. Эх, а мох-то вокруг какой! Прямо перина. Здравствуй, Хайгдже.

Карстовые процессы на Дальнем Востоке распределены неравномерно и занимают относительно небольшую площадь. Юг, уходящий в неведомые дебри Сихотэ-Алиня, запад на границе с Китаем, одно проявление востока и нескончаемый Север. Неразвитость дорожной сети тормозит изучение и развитие края, и девяносто процентов найденных пещер на счету местного населения – охотников, лесорубов, изредка геологов. Может сегодня именно мне повезёт найти неизведанное подземное царство, куда не ступала нога человека?

Пройдясь вдоль плато, я вышел на воду, фонтаном бьющую из скалы. Она давала начало небольшой речушке, игриво сверкавшей в серых камнях. Однако карстовый источник, и вода явно пришла сверху. Может напрасно я на эту местность грешил, надо наверх подняться. Раз вода с напором идёт, значит есть водосбор и есть подземная дорога, иначе бы водопадом низвергалась.

Воронку, поглощающую воду плато я нашёл не сразу, а лишь спустя четыре километра от источника, но проникнуть туда не удалось.