Сказка снежной пустыни. Март. Север края. Середина пути (Илья Музыка)

История эта приключилась достаточно давно. Повторюсь, всё, что описано здесь – чистая правда, какой бы она не казалась. Ещё живы все участники тех событий, кроме одного, погибшего спустя несколько лет. Его, смертельно раненного выстрелом в упор, сочли за мёртвого, и бросили в снегу. Он пытался ползти, но потеря крови была слишком велика…. Свою кровь зима всё-таки получила….

…Я всегда говорил о том, что Инэтчэ-ми Гида – край странный и загадочный. К тому же временами он довольно суров к нам. Но на этот раз все спокойно. Сегодня мы выходим из кольца Уркальту, и к вечеру должны быть на станции.

Что такое Инэтчэ-ми Гида? Это в первую очередь пустота и оторванность от мира. Хотя дорога в нескольких десяти километрах отсюда, рядом, по таёжным меркам, но там, на дороге машины также редки как и апельсины в этом краю. Семьдесят километров от посёлка, тайга. Долины рек, бегущих к Талу-Макит, плоские сопки незаметной, но весьма солидной высоты, нудные подъёмы и пологие спуски и сплошные непонятки вокруг. Непонятная тайга, непонятный, хотя и простой с виду рельеф, непонятные случаи бывают здесь, странные дела творятся иногда. Инэтчэ-ми Гида – это снег и мороз, старые ели и кедры, густая поросль болезненных пихт и ёлочек и воронки, воронки кругом. Заснеженный лес вокруг. Могучие ели прочно встали в этой изъеденной карстом земле, но ели поменьше с трудом тянутся к синему небу, не находя в камне приюта для себя. Они растут вкривь и вкось, шатаются и падают от толчка рукой, вызывая отвращение и жалость. Их корни не могут уйти далеко вглубь земли – там их ждёт пустота и вечный холод реликтовых ледников, а сверху их обжигают морозы суровых северных зим.

Суровая земля, холод космоса, глубокие снега, утопившие в себе тайгу, дохлые ёлочки под покровом леса, провалы на каждом шагу, исходящие незаметным дымом-паром. От этого пара ёлки одеваются богатым снежным нарядом. По всей своей высоте и ствол и ветки сплошь в сверкающей кисее инея и снега. Идя по тайге, то и дело останавливаешься у огромных, глубоких ям и маленьких ямок. Взгляд, скользящий по ровной глади земли, временами словно проваливается вниз. Иногда воронки затянуты землёй, словно кто-то вдавил кусок леса вниз, вглубь, иногда это грозные провалы, дышащие темнотой и паром, на дне которых мрачные серые камни на белом снегу, иногда это глубокие колодцы, ведущие к подземной реке. Это всё входы в огромную пещерную систему Инэтчэ-ми Гида, здесь берут своё начало пещерные ледники, отсюда льётся под землю холодный воздух, творящий чудеса в лабиринтах тьмы и камня.

Из таинственных провалов, из отверстий пещер постоянно тянет страхом, тревогой, запахом сырого камня и темноты, а иногда и ледяным ветров подземного ужаса глубин. В этом лесу, находясь в кругу воронок, знаешь, что под тобой – пустота. В этом лесу нет спокойствия даже в яркий, солнечный день. Только на речном обрыве дышится легко, спокойно, потому что пещеры остались позади, а перед тобой море деревьев, сопок, совсем другой, понятный, сонный мир совсем другой тайги. Не потому ли почти все, пришедшие сюда, первым делом идут на обрыв, вдохнуть спокойного воздуха?

По ночам, а вообще-то когда как, из воронок пещер выходят духи земли и будь осторожен, одинокий путник в полночный час! Странные дела могут твориться здесь. Здесь теряются днём, здесь теряются ночью.

Путь сюда лежит через высокий лес. Когда-то первые люди протоптали тропу и нарубили затёсок. Затёски давно заплыли смолой, выросли и вытянулись деревья. И сейчас увидеть след железа тридцатилетней давности трудно, но никто не думает нарубить новых, ведь найти тропу легко, особенно после прошедшего человека. И никто не задумывался, что найти тропу всё-таки сложно. Не видя зарубок, проверить направление можно, только вскинув голову вверх. И тогда вдруг разошедшиеся высокие ели покажут тебе прямую, как стрела, полоску неба.

Стоя посреди леса можешь сколько угодно задирать голову, но узкая прямая полоса видна только с тропы. Если заходить на пещеры наобум, тропу игнорировав, то надо быть твёрдо уверенным в правоте своего пути и идти, не сворачивая. Либо наплевать на всё, и идти до конца. А идти можно долго, и совсем не туда, на площади всего в шесть квадратных километров. Это всё Инэтчэ-ми Гида, каменное копьё Уркальту. Что стережёт оно, кого ждёт? Может когда-нибудь, дождавшись своего часа, ржавое тяжёлое копьё со свистом вспорет воздух и воткнётся в чью-то грудь?

Рандеву с машиной в два часа, на дороге. Пять километров от избушки через отроги хребта. Пустяк, дойдем за часок.

Светит мартовское солнце, шестнадцать человек растянулись на подъеме. Впереди только белый снег, уходящий в голубое небо. Оно горит от солнечного света, и я, опустив голову к земле, мерно шагаю вверх. На солнце плавится снег и вера в удачу греет душу.

– Илья, смотри, люди! – выдыхает Литвин, идущий позади меня.

Я поднимаю голову. Действительно, словно из этой бездонной синевы, в солнечном сиянии вырастают согбенные под грузом фигуры. Один, два, пять…. Кто? Охотникам – поздно, туристам – тоже вроде. На исходе март, кончаются через два дня школьные каникулы. Наверное, все же ненормальные туристы с ненормальным руководителем.

Поравнялись с первыми. Пацаны, подростки. Идут-помирают.

– Далеко до ручья? – загнанно хрипит первый.

– Метров пятьсот, и будет, – отвечает Литвин.

– Да ну! – не верят встречные, и также обречено шкандыбают дальше.

Замыкает колонну наша старая знакомая Маринка Агишева. Это народ с Корфовской, мы встретились с ними в первый раз осенью прошлого года, на Биракане. Маринка – бывший геолог, в ней ещё не угас задор таёжной романтики. Оттого она набрала подростков из поселковой школы и таскается с ними по краю. В том году я и рассказал ей про Уркальту, она видно взяла информацию на заметку.

Маринка шагает весело и улыбается нам. Приостановившись, обменялись новостями. Хотя для меня все новости сейчас как загадки.

– На чем приехали, когда?

– На 66-м2, два часа назад.

– 66-й – вахта?

– Нет, бортовой.

– И что, он уехал?

– Нет, стоял еще, когда мы уходили.

Ах, как много еще вопросов у меня, да и ей хочется узнать поподробнее о кольце Уркальту, о зимовьях, о жизни под землей. Но нет времени, сзади напирают мои люди. И машина – вдруг ждет еще? И мы прощаемся. Снег глубокий, и тропа не позволяет разойтись. Маринка отступает в снег и пропускает нас.

– Удачи! – доносится ее голос.

Что за машина, откуда? Догадки и вопросы крутятся в голове. Наш водитель сказал, что попытается пробиться к зимовью, встреча на дороге – крайний случай. Может что случилось, и поехал другой? Мало ли что могло произойти за полторы недели…. В душе шевелится тревога. Но вовсю светит солнце, и темные крылья ее бессильно опадают.

Не знал я тогда, что водитель нашей «Вахты» окажется человеком низких моральных качеств, хотя он предупредил о возможных проблемах с обратным выездом. Так его никто и не тянул нас везти, сам же позвонил на станцию и пообещал машину туда и обратно.

Эх, где наш добрый седой лесовозчик дядя Юра! Тот бы никогда не бросил нас.

– Ты что, как можно людей в тайге бросить? Сам не смогу, так обязательно кого-нибудь пришлю, – всегда говорил он.

Как ведь начиналось? Я стоял на крыльце станции думал что делать. Обещанной машины нет, время ночь. Тут в дверь вывалился Клён с криком:

– Ильич, тебя к телефону!

– Клёник, что ты гонишь, к какому телефону, меня тут ни одна собака не знает!

– К начальнику станции, к телефону!

Мне звонили по поводу машины. Так мы и оказались за тридевять земель в северной тайге без гарантии обратного выезда.

…На условном месте делаем привал, я роюсь в сугробе и откапываю заветную бутылку водки – водителю. До дороги отсюда осталось минут пятнадцать ходьбы. Перевалив последний отрог, спускаемся к ней, оставляя за спиной безмолвный мир подземных ледников, теплые зимовья, и, увы – теплый, безветренный день. Здесь, на дороге, на северном склоне дует ветер. Солнце уже начинает падать в густые ветви лиственниц и елей на вершине сопки.

На старом кострище кидаем рюкзаки. По кругу идет пачка сигарет, сухари.

Еще минут двадцать, и мы уедем отсюда. Все уже устали немного. Увы, обратная дорога изматывает, хотя и проходится быстрее.

В два машина не пришла. Я оделся во все теплое, съели еще по сухарику.

Водитель говорил при расставании:

Если меня не будет в два, ловите машины, выбирайтесь, как можете.

Но сейчас не счастливые времена застоя, когда лесовозы ходили пачками.

– Витя, Шурик, Хомяк, Андрей! За дровами! Тушкан – делай костер, Настя, достань Тушкану пирогель3 для костра! А я пойду пройдусь по дороге, послушаю машины.

Обычно в тайге ухо человека, привыкнув к однообразным песням леса, четко выделяет чуждые звуки. Я слышу машину за сорок километров, другие – поменьше, за десять – двадцать. Но сейчас стоит тишина, только ветер воет в вершинах кедров и елок.

Март на севере – еще зима. Семьдесят километров не одолеть за день. Предел – сорок, но с условием, что есть где упасть на ночь. А здесь только снежная пустыня – марь, протянулась на двадцать. Ни дров, ни укрытия. И незаметное расслабление душевных сил от осознания близкого дома. Это видно по людям. Очень тяжело в первый день, когда ты ещё не понял, что туалет на улице и холодильник с продуктами за тысячу километров, а стен в твоей новой квартире нет, и потолка вообще никогда не было. И тяжело на выходе, когда кажется – вот один рывок – я в цивилизации. Сыр, колбаса, газировка, интернет! Горячая ванна! Человек, расслабившись раньше времени, теряет волю.

В общем, возможность пешего перехода мне представлялась равной нулю. Ноги сбивают в кровь и за двадцать километров. А еще брать перевал…

Сейчас время к трём. В семь надо становиться на табор. Потом долгая холодная ночь. Сколько мы успеем за это время пройти? Три дня пути ложим, продуктов, если потянуть, на полтора дня хватит, но спать в снегах без тепла три дня? Дров на печку в тундре нет. Мы ж не эвенки с чумом.

А может подождать, и машина придет завтра? А если ловить лесовозы, кого отправлять в цивилизацию? И давать ли в город «SOS»?

Висела надо мной эта песня, еще в Хабаровске. Моя группа ждала решения, а я все ходил по дороге, смотрел на костер у обочины и думал. Двадцать шагов вперёд, двадцать назад. Надо выбираться в люди и гнать машину.

Сейчас, дома, я описываю все это подробно, чтобы понять, был ли другой путь в дальнейших событиях? Еще там, в тайге, во второй день эпопеи мне все казалось, что ускользает какой-то важный момент, что, поймай я его, и все пошло бы гладко и хорошо. Потом, когда все кончилось, и я рассказывал друзьям об этих приключениях, никто не дал оценки моих действий. Все только качали головами, и говорили примерно одно и то же: – ну, мол, вы и ходите! Экстремальщики!

Но мы-то были не при чем! Все последующее в этот и другой день я вижу, как огромную кучу случайностей, которую я разобрал и соединил в цепь, имя которой – жизнь. Вот только для чего? Чтобы выжить, или чтобы поинтереснее было? Осталось ощущение, что нить жизней ускользала из рук, а я упрямо соединял и соединял звенья. И вроде бы как все остальные не то, чтобы были против, а вроде как просто бездействовали.

Но костёр разожгли, котелки повесили. Пирогель штука отличная. Липнет к любой поверхности и горит долго, зажигая даже сырые палки. Народ повеселел, стали устраивать брёвна для сиденья, распаковывать мешки.

Итак, машина не шла. Попробуем приманить ее на еду. Ловля машин на лапшу, чай, или сгущенку – давний обычай бродячего люда. Он восходит еще к временам покорения Нилана, освоения Сутарского хребта. Смех смехом, люди поставили на службу закон подлости. Подавив в себе жадность, они варили что повкуснее, чтобы вылить на землю при приближении машины.

Не знаю в чём тут фишка, но лесовозы словно стоят и ждут, когда где-то за несколько километров сварится еда. Удовольствие они что ли получают потом от разлитой пищи?

Не отставая от предков, мы тоже сварили ведро лапши с парой банок тушенки. А еще прекрасные сухарики с маслом, бекон с предприятия Чернобельского, чай, сгущенка…. Не могла машина не пойматься.

Но все уже доедали свои порции, а ее все не было. Один я неторопливо орудовал ложкой, и вдруг в воздухе возник далекий рев мощного мотора, сладким бальзамом по сердцу. Едет!

– Машина!

Толпа выбежала ко мне на дорогу и навострила уши, но ничего не уловив, разочаровано разошлись.

Никто, кроме меня, машину не услышал до тех пор, пока она не скатилась с гор на финишную прямую. Грязно-зелёная туша «Урала»6 уже показалась среди черно-белых стволов деревьев, когда все наконец поверили, что я не вру.

– Смехотун, со мной! Все остаетесь, если еще будут лесовозы, уезжайте. Я в поселке найду машину и вернусь. Никуда не уходить до десяти вечера, Потом, если что, в зимуху вернетесь. Сержант Татарин остаётся за старшего. Если будут машины, уезжайте, сколько возьмёт в кабину, на рога не ни в коем случае не лезьте.

Езда на платформе, или по нашему – «на рогах» возможна только на пустой машине. На гружённом лесовозе это смертельный номер. Если брёвна «пойдут», даже в кабине не гарантировано уцелеть.

– Да, коли кто ещё уедет, смотрите на дорогу. Любой встречной машине сигнальте фарами. Встречная машина тут может быть только моя, других тут нет.

Я успел ещё поговорить с Татариным, и вот уже из-за поворота тяжело пыхтя, скатился груженый лесовоз. С недоеденным супом я прыгнул в кабину. Вперед!

Лесовозчик не сильно порадовал меня, сказав:

– Сюльбанцы – козлы, никого в машины не берут. Это мы, божедальские, добрые. Но наших машин на трассе всего четыре. Две где-то за мной идут.

Скорость груженого «Урала» – километров сорок. Как же мне хотелось отключиться, приехать на станцию и вытянуть ноги! Но увы, покой мне в ближайшую ночь не прописан, надо вывозить людей из тайги.

К поселку мы подъехали около пяти вечера, успев поговорить и даже посмеяться. Лесовозчик ехал и махал руками по сторонам:

– Вон там лесовоз ушел, разбился, вот здесь тоже…

Мимо проплыл лежащий в кустах обгорелый остов.

– И часто такое? – поинтересовался я.

– Бывает, – спокойно сказал водила.

Дядя Юра Чепушкан нам как-то рассказывал, как он шёл с перевала сотню, тормоза отказали.

– Ты представляешь, лесовоз гружённый, тогда ещё сортамент не возили, а целиком деревья, хлысты. Я на перевал вышел и стал скорость набирать. Перед поворотом на тормоз давлю, а педаль до пола ушла. Как я тогда молился, чтоб никто навстречу не шёл! С жизнью попрощался, с женой и сыновьями, но чужих жизней брать с собой не хотел. Решил, что если встречная будет, прямо пойду, с обрыва. А там уж если успею, попробую выскочить из кабины. Встречки не было, а в поворот не вписываюсь! Ну и рубанул пониженную. Думал, коробка рассыплется. Выдержала. Думал, лесовоз сложится, тоже выдержал. Почти до деревни долетел, пока остановился, а ты сам знаешь, тут не один десяток километров. Остановился, руки дрожат, сам весь мокрый от пота, полез под машину, смотреть. Оказалось напарник подкозлил, ремонтировал тормоза, и не доделал. Я в гараж въехал, его нашёл и отметелил от души, при всех.

Я смотрел на заснеженный лес и думал. Смог ли бы я взять с собой в кабину ещё троих? Очень тесно, рычаг переключения передач одному между ног, три человека на сиденье тогда влезут, и двое на коленки. Дверь не закрыть, но водитель закроет снаружи.

Ну смог бы допустим. Лучше плохо ехать…. Ну ещё две машины следом идут. Допустим ещё шесть человек поместится. Итого одиннадцать. Пятерых оставлять в тайге я не в праве. Мало кто знает тайгу, как я. А эти – так вообще пока сброд. Лучше их останется больше, чем пять. Это и теплее и надёжнее, когда группа большая.

У приемщиков леса, в вахтовке на въезде в поселок я оставил Смехотуна с рюкзаками, а сам пошел по деревне к леспромхозовскому гаражу.

– Проверяешь все машины, идущие из тайги. Наших сгружаешь. К десяти вечера, не позже, перебазируетесь на вокзал. С местными не воевать, быть корректными и вежливыми. В пределах, понятно.

За оградой гаража призывно возвышались «Вахта» и «Mitsubishi». Но чем ближе я подходил к воротам, тем грустнее мне становилось. Время – пять, конец работы. В ограде – ни души. Корпуса машин на спущенных колесах, грязь.

В душе опять колыхнулась тревога – не тревога, а – ощущение беды. Нашел какого-то серого человечка, поговорил. Расклад такой: машин в деревне много, бензина почти ни у кого нет. Того, кто нас довозил, услали на Второй Санар, возить бригады, на полмесяца.

Я долго ходил по деревне, говорил с водителями. Мужики вздыхали при упоминании о деньгах, грустно роняли:

– Бензина нет! Ты к Женьке сходи, он сегодня в тайгу ездил, может ещё в баке что осталось.

Я плелся по улице, когда навстречу показался «66-й»7. Из кабины высунулся маленький человечек с круглыми, как у кота глазами, за что сразу и получил кличку «Кот». Он сразу воскликнул, не дожидаясь моего преветствия:

– Что, опять? Я же только из тайги!

– Ты что ли Женька, у которого бензин есть? – спросил его я.

– Бензина уже мало, – уклончиво ответил он.

– Тогда надо сгонять ещё раз, Женька, а по приезду сюда – еще пузырь сверху!

В России о все времена бутылка была абсолютной валютой. Как говорилось: «бутылку поставишь – хозяином станешь».

– Бутылка с собой?

– С собой.

– Покажи, только незаметно.

Я распахнул борт комбинезона. По-видимому, мужик узрел там и рубчатую рукоять пистолета, но вопросов задавать не стал.

– А может завтра сгоняем? Сегодня за бутылочкой посидим, а?

– Не могу, я пообещал вернуться. Надо сегодня, – а сам подумал: ага, бухать. Знаю я вас, деревенских алкоголиков. Полночи бухать будем, потом барагозить по деревне пойдём, потом хрен проснёмся утром, а там и похмеляться уже надо.

Мы ещё торговались с Женькой по поводу ехать сегодня или нет, как из дома напротив выскочила какая-то крепкая баба и закричала Женьке:

– Что, опять? Да ты же уже мотался в лес!

– Мы быстро, пару часов – и обратно!

– Пил, поди уже? – с подозрением закричала баба и притянула его к себе.

– Да что ты, только собирались! Вон, Санька в кабине сидит, он подтвердит.

– Бутылку давай! – баба требовательно протянула руку.

– Мань, да ты чего, ну мы же ещё не пили…. – затянул Женька.

– Бутылку давай, тогда поедешь.

Женька нехотя запустил руку за пазуху и вытащил оттуда запечатанную поллитровку «Столичной». Баба тут же сграбастала её и снова впилась взглядом в несчастного Женьку.

– Ещё есть?

– Ну откуда, Мань? Я ж тебе все деньги за рейс отдал, вот, немного себе оставил….

– Повернись, – баба осмотрела Женьку с ног до головы и похлопала его по карманам. – Смотри мне….

– Как на духу, Мань….

– А ты не боишься с ним ехать? – рявкнула баба мне.

Я осмотрел мужика и покачал головой. В чём проблема? Один рейс в тайгу это не так много. Если устанет, поведу сам. Да и другой машины все равно не найти. Время уходило, скоро сядет солнце.

– Поехали, Женька!

Я запрыгнул в кабину и ткнул пальцем в тщедушного бородатого мужичка, сидящего там:

– Эй, вылазь!

Он послушно вывалился на землю, но, чуя скорую выпивку, подбежал к Женьке:

– Может возьмете, а?

– Я что? Вон начальник теперь. Возьмём его? – Женька посмотрел на меня.

– Мне он не нужен. Место одно, я на одном сиденье вдвоём не собираюсь ютиться.

– Я на моторе посижу…. Возьмите меня, а?

– Ладно, чёрт с тобой, поехали. Но не ной потом….

Машина с места взяла скорость и вылетела из деревни на снежный простор.

– Мотор форсированный, – с гордостью пояснил Женька.

Стрелка спидометра остановилась на восьмидесяти, для таких дорог пожалуй предел. Хотя скоро начнет подмерзать, станет опасно. А у меня было чувство, что не успеем, уйдут мои.

Навстречу попалось два лесовоза, в них были пассажиры, но мои или чужие там были? Да и как разглядеть в надвигающихся сумерках? Ни один лесовоз не мигнул фарами. Мы пронеслись мимо. Время не ждало.

Впереди показался Горбатый мостик, странное сооружение из круглых бревен через ручей Березовый. Вероятно, своей формой мостик обязан вечной мерзлоте, она выгнула бревна в трамплин. Машина не сбавляла ход.

– Держись! – крикнул Женька.

Я вцепился в поручень. Случайный попутчик – Санька – сжался в комок.

Грузовик словно присел на передних пружинах, и вдруг взвился в воздух.

– Держись! – еще раз заорал Женька.

Душа упала в пятки и снова вернулась, мы летели над дорогой, восторг было наполнил грудь. Мы – летим!

Взлетели мы очень высоко. Под нами проносились кусты, ямы, но мы все не падали! Прежний восторг моментально испарился, его вытеснил ужас. Я до побеления пальцев сжал поручень, приподнялся над сиденьем и согнул голову.

Все видели в кино, как лихо перелетают преграды легковые автомобили, особенно американские полицейские лимузины. Наверное, наш полет выглядел еще эффектнее. Грузовик-вездеход парил над землей уже двадцать восемь шагов (это на обратном пути уже промерили). Я кинул быстрый взгляд на Кота. У Женьки глаза из круглых, кошачьих, стали квадратными от страха. Если колеса встанут чуть под углом, мы даже не поймем, как разобьемся. Женька намертво зажал руль. Костяшки его пальцев побелели, как и у меня. Машина упала на все колеса.

Удар был чудовищный. Я почувствовал все свои позвонки. А «66-й», словно и не падал вниз, рвался дальше, в отступавший закат.

– Ура!!! – мы с Женькой не сговариваясь заорали от счастья.

А Санька молчал, его глаза были закрыты.

– Санька, видал?!

– Ой, хана, – сорвался стон с его губ, – Позвоночник…

– Да ну, врешь, все нормально, – испуганно выдавил Женька, тем не менее продолжая давить на газ.

Я посмотрел на мужичка. Он не врал. Изо рта тонкой струйкой текла слюна. Хорошо, хоть не кровь.

Санька открыл глаза:

– Я ничего не вижу…. Позвоночник….

Ситуация! Там люди, а тут этот урод с позвоночником.

– Тормози!

Расстелив бородача на капоте, я запустил ему руку под ватник, ощупав худую спину с выпирающими позвонками. Дела!

Наскоро осмотрев Саньку, я открыл банку водки, и, запрокинув ему голову, влил в глотку. Жить будет. Правда, хреново. Не перелом, смещение, но все равно неприятно.

– А теперь вперед! – приказал шоферу.

– А он? Вернемся!

– Нет! – я вытащил из-за пазухи пистолет, – у меня там люди замерзают. А этого никто не заставлял ехать. Можем его высадить, сделать ему костер, а подберем на обратном пути.

Вылезать Санька отказался. Забегая вперёд, замечу: и он выдержал весь этот путь, кучу километров вися на руках между кабиной и сиденьем. Вместе с водкой в него снова вошла жизнь. Русские люди крайне выносливы и неприхотливы, оттого их так нелегко победить.

– Не бросайте меня! Я сильный, я выдержу! Мне сидеть больно, я висеть на руках буду!

Машина вновь устремилась вперёд.

…В это время, по другую сторону мари, в отрогах хребта свистел ветер. Солнце там уже давно скрылось и с востока надвигалась ночь. Наступал тот самый противный и тягостный период сумерек, когда дрожат самые смелые сердца.

– Как думаешь, Ильич машину нашёл? Времени прошло уже до фига.

– Не знаю. Наверное не нашёл.

У небольшого костра сгрудились оставшиеся. Искать дрова в сумерках стало тяжелее, а расслабленное состояние от ощущения близкого дома тоже не сработало во благо.

– Может пойдём уже на зимуху, а Санёк?

– Ильич же сказал до десяти никуда не уходить….

– Там ветра нет….

– Точно, давайте за сопку уйдём, там новый костёр сделаем, там дров больше!

– А если Ильич приедет?

– Ну чо мы не услышим, что ли? Он же покричит.

– Давай, Санёк, а?

– А в зимухе тепло будет….

– Мы там дров наколотых оставили. Крупа есть и сухари со сгущёнкой…. Прорубь ещё в ручье не замёрзла, воды нормальной попьём.

Татарин мёрз от и груза ответственности и от страха наступающей ночи, но ещё попытался сопротивляться группе.

– Давайте ещё немного подождём, ну чуть-чуть, ну час.

Однако через полчаса он не выдержал.

– Подъём! Пошли, отойдём вверх с полкилометра. Тоска тут сидеть. Наверное не будет машины, но на всякий случай мы еще подождём с той стороны.

– О, вот это дело! Ништяк! Живём! – посыпались одобрительные возгласы.

Группа быстро собралась и ушла на другую сторону сопки. Увы, не обладая достаточным опытом определения расстояний в сумерках, они прошли не полкилометра, а полтора, тем более тропинка так легко бежала вниз и вниз, а подходящего места для бивуака не находилось. У наледи остановились на привал, перекурили.

– Давайте послушаем!

– Не, тишина. Пошли на зимуху.

И они ушли дальше.

У нас же косяки сыпались как из ведра.

– Горим! – закричал Женька.

Снизу, от мотора вдруг потянуло горящим маслом. Срочно остановились, выгрузили Саньку, откинули кабину. Пружины раскалились докрасна, мы закидали их снегом. Потом машина начала терять обороты, забился топливный фильтр, остановились, прочистили. Потом машина валилась в глубокий кювет, не удержавшись на скользкой ледяной дороге, и Женька бешено крутил руль, а я смотрел на вздыбившуюся заснеженную землю, летящую в широкое лобовое стекло, и думал – лишь бы насмерть, сразу. Замерзать переломанному, в тайге не хотелось. Но вопреки всему мы неслись дальше и дальше, пытаясь опередить тусклое солнце.

Справа, невидимые от подножья, парили в воздухе огромные хребты Мевон-Наксан, их вершины сверкали вечными снегами, оставалось всего двадцать километров до места. Пошли подъемы. Снова забился фильтр, мотор еле тянул. Вот еще один поворот, и будет наше кострище, но машина дергалась со скоростью пешехода. Уже вышла луна, скоро уже 22—00.

В синих сумерках не видно костра, его просто нет. Я выскочил из машины. На снегу надпись – «66-й – чмо». Ушли на зимуху? Почему так рано? Добежав до вершинки сопки, прислушался. Никого, тишина. А может уехали? Я выругался.

Послышался скрип снега. Женька поднялся ко мне.

– Ну что?

– Как видишь. Ушли, уроды.

– Я деньги у тебя взял, машину сгонял, и все зря! Куда они ушли?!

– На зимуху.

– Далеко…. Я не продержусь столько. Сам видишь, мотор сдыхает. Без него мы ничто. Что-то у меня нехорошие предчувствия.

На зимуху я не побежал, это около часа хода, а в радиаторе залит не антифриз, откуда в деревне, где бензина нет, антифриз, а вода. Она скоро застынет – и нам хана. А этому бородатому Саньке – и того быстрее. Покричав с вершины, я спустился обратно. Рвем когти отсюда, домой. Началась борьба за наши жизни, мотор дохнет, ночь.

Машина, чихая и пыхтя, нехотя потащилась вниз. Поганый деревенский бензин! Мало того, что его вовсе нет, так еще и напополам с водой. Спуски пока выручали нас, но их всего три, а впереди равнина и перевал. Об этом думать не хотелось. Фильтр продували уже несколько раз, хватало ненадолго.

Где-то за Сандамакитом мы встали прочно. В бензопроводе замерзла вода. Откручивали холодный металл, гаечные ключи обжигали кожу. Я зажег очередную спичку, освещая место работ, и вдруг сделал неприятное открытие. Осталось четыре спички. Пришлось мне сделать два костра для света и обогрева по обе стороны машины. Кто знал, что спичек не хватит? Цивилизация привязывает человека. Сунулись в тайгу, а спички только у меня, коробок, да у Саньки в коробке штук пять. Вдруг вот спички и кончились. Двадцать коробков надо брать было? У меня в рюкзаке их пять, и что с того? Рассчитывали мы ведь всего на четыре часа пути. И по обе его стороны нас ждала пища, отдых, тепло, сигареты и спички.

Пламя немного раздвинуло ночь, оставив грузовик посреди снежной пустыни, как декорацию. Открылась дверца машины, и из неё на снег вывалился Санька.

– Водки мне дай, – простонал он.

Я дал ему глотнуть немного, потом снова полез под машину.

– Ты куда это, падла, – вдруг заорал Женька с другой стороны, и побежал в ночь.

Санька полз к обочине. Женька настиг его и приподнял за воротник.

– Женька, ну ты что, я же за дровами, я же вижу, вам никак без меня. Костры прогорают. Я немного дров наберу и приползу. Тяжело мне висеть на руках без дела. Я дров наберу и у огня лежать буду.

– Ладно, только вдоль обочины. А то мы тебя потом не найдём без фонаря.

Костры из тальниковых прутьев, правда, прогорали быстро. Серьезных дров в начале мари уже не росло. Полуживой Санька по мере сил стал помогать нам, поддерживая огонь, пока мы мудрили с движком.

Женька поползал под днищем еще немного, и выбрался, теребя волосы:

– Два выхода у нас. Ночевать здесь, или рубить тормоза, тормозную трубку в бак, напрямую, и ехать. Бензин в магистрали перемёрз. Сделаем обводную линию из тормозной трубки.

– Без тормозов, по перевалам, по льду – разобьемся!

– . Ночевать – тоже замерзнем. У нас ничего теплого. Двигателем и коробкой буду пытаться тормозить.

– Знаю. Погубим машину. Ладно, подожди, последнюю сигарету выкурю. Руби тормоза!

Так глупо умирать от холода, скорчившись у маленького костерка. Мы выбрали движение, и будем биться до конца. Как там, в песне у «Альфы»:

Не думал я, что когда-нибудь эта песня далеких лет поведет меня в бой. Уголек сигареты приближался к пальцам, отмеряя жизнь. И вновь ревел мотор, желтые пучки света резали ночь. Вот здесь – ушел с дороги лесовоз, вот здесь – обгоревший остов машины…. А мы уйдем где? Грузовик швыряло по льду, Женька, стиснув зубы, давил на газ, словно чувствуя, что ненадолго нашей «рационализации» с тормозами хватит. Лишь изредка он бросал нам:

– Не дотянем, а?

Мотор заходился на подъеме. В эти моменты мне казалось, что под капотом железный, сильный, но умирающий человек пытается сделать последний вздох.

– Не, дотянем, – стонал Санька.

Потом ситуация менялась.

– Не пройдем, Женька!

– Пройдем! Хрен всем!

Хуже всего было, когда глохли на подъемах. Приходилось на нейтрали, вслепую, катиться назад, в это время Женька дергал стартер, а я вручную качал карбюратор. Машина валилась в снег, но мы каким-то чудом заводились вновь, и с визгом колес вырывались из кюветов. Подъемов было несчесть. Казалось, ночи не будет конца. Не было ни жизни, ни смерти, мы висели где-то посередине, в нулевом пространстве. Сколько раз мы вышли победителями в битве с дорогой, никто не считал.

Машина уже дотянула до перевала, и ухнула вниз, собрав последние силы. Далеко внизу показались огни поселка, и угасшая надежда, вдруг вспыхнув, качнула весы жизни в нашу сторону. Но мотор вновь захлебнулся и замолк. Попытки его реанимировать успеха не имели.

Скинув крышку воздушного фильтра, Женька задумчиво посмотрел на мотор и спросил меня:

– Смерти боишься? – наверное забыв, что после такой ночи вопрос этот неуместен.

– Нет!

– Тогда лей бензин из ведра прямо в карбюратор! Дотянем!

Это было серьезное заявление, даже после всего пережитого. Когда мотор ещё работал, из воздухана временами вылетали языки пламени. Пересадили Саньку в кузов, чтобы не мешал.

– Сгорим к черту!

– Лей!

И мы протянули еще немного.

Я сидел на краю мотора, и, отвернув лицо, старался попасть струйкой бензина в черное жерло. Пролитый мимо, бензин испарялся с горячего мотора, отработанные газы врывались в кабину. Нечем было дышать. Это было сумасшествие, но, дергаясь, «ГАЗ-66» упрямо полз вперед, пожирая километры снега, и мы уже не могли остановиться в своем безумии. Так не могло продолжаться долго.

Как завороженный, смотрел я на язык огня, который не вылетел, а выполз из чрева мотора, и лениво повиснув в воздухе, нырнул в ведро. Отчего в такие страшные моменты время замедляет бег?

Я не бросил полыхнувшее ведро. Спокойно поставив его на край капота, я одной рукой дернул ручку кабины. Не проблема! Но тут получилось, как в кино – «легко» – это не по законам жанра. Увы, беда одна не ходит, дверь отчего-то заклинило. Я даже успел подумать, почему так и почему именно сегодня, в конце концов – почему именно сейчас!?

Женьке было проще. Увидав огонь, он округлил глаза, распахнул свою дверь, и упал за колесо. Я продолжал одной рукой дёргать дверцу «Газона», придерживая пылающее ведро другой.

Может ну его к чёрту, этот «66-й»? Свалю через Женькину дверь, и пусть он горит? Жалко, он ведь нас сегодня столько выручал…. Триездогблядская машина, что ж ты так к нам, мы же тебя любим…. И свалить через водительскую дверь не получится. Кабина тесная, курткой за ведро обязательно зацеплюсь, и привет бабуле….

Ведро раскалилось, уже шипела кожа на пальцах. Я переставил ведро на сиденье и обеими руками схватился за ручку дверцы. Огонь лизал потолок кабины. Да не может быть! Я же сегодня полдня эту поганую дверь туда-сюда открывал без проблем!

Уцепившись в ручку, я ногой выбил дверцу, и прихватив раскалённое ведро, вывалился из кабины, швырнув его в одну сторону, сам упав в снег, в другую. Пламя взвилось в ночи. Подскочил Женька:

– Ты цел? – и отвёл глаза в сторону.

– Цел.

Мы помолчали с минуту.

– Женька, ты меня не вези на вокзал, мы доедем до круглосуточного, возьмем водки, а потом уже поедем. Наливай бензин!

У края посёлка Женька твёрдо сказал:

– Я тебя до вокзала довезу! До самого вокзала, и денег твоих мне не надо! Понял?

– Да, Женька. Нам с тобой надо выпить. Тормози у магазина.

Из магазина я вышел, прижимая к груди две бутылки водки, вспоминая взгляд продавщицы. Неужели у меня настолько страшное лицо, что потрясло даже деревенскую женщину?

– Держи, Женька, – я подал ему бутылку водки, открывая свою.

– Да, давай за то, что мы победили. Не чокаясь….

Мы выпили из бутылок одновременно. Холодная водка пробежала по горлу и тут же одновременно мы уставились друг на друга. Тишина повисла в воздухе.

Потом мы заговорили разом, перебивая друг друга от нахлынувшего озарения.

– Это ведь армейский грузовик!

– Двигатель многотопливный!

– Водка горит!

– Двигатель ещё не остыл!

– Заводи!

Женька включил стартер, я плеснул в мотор водки. Мотор, словно только этого и ждал, задрожал и довольно зарычал.

– Ты смотри, понравилось! А ну ещё плесни, я газу поддам.

Я плеснул ещё немного. «66-й» взревел от счастья.

– Пьянь! – констатировал Женька.

– Погоди, мы ж про Саньку в кузове забыли. Давай и ему нальём, у него спина почти прошла, сейчас выпьет и плясать будет! И водки ещё несколько бутылок купить надо для мотора.

– Ры, ры, – ответил мотор.

К вокзалу подъезжали уже совершенно экзотически. Я по-прежнему сидел на краю откинутого мотора и лил в мотор водку «Petroff». Это было гораздо удобнее, и, вдобавок, абсолютно безопасно в пожарном отношении. К тому же, сжившись с мотором, я чутко улавливал все его просьбы, и временами сам успевал перехватить глоток-другой, не забывая про Женьку.

Кончилась водка в банках, встала машина, но – у самого вокзала.

Грязные, в копоти, с безумными глазами, мы ввалились в зал ожидания. Моих на вокзале было всего шесть – из пятнадцати. Все прибыли на лесовозах, остальные ушли на зимуху, не дождавшись совсем немного. Недостаток веры – всегда плохо. Кого-либо материть за все происшедшее мы были не в силах.

– Клён, пузырь доставай. И банку тушенки. Я вас сейчас отправляю в город, а мы пить будем. Завтра вытяну остальных. Со мной остается только Литвин. Смехотун старший в поезде. Довезёшь, сдашь с рук на руки этот сброд.

Дима подал голос:

– Почему только Литвин? Я тоже остаюсь, у меня же брат в лесу….

– И я остаюсь, у меня тоже брат, – попытался влезть Суслик, —

двоюродный.

– Вы на себя посмотрите, сосунки. Литвин жестокий, кому хошь в морду даст, и водку не дурак пить, он боевая единица.

Дима ударился в истерику:

– Я брата не брошу, брат один не может!

– Так, здесь сейчас будет пьянка и кураж, и вам здесь не выжить, – Медленно закипая от злости, я тихо сказал: – пошли вон, быстро! Ваш поезд через десять минут.

Мы пили на вокзале, и случайные посетители, ожидающие поезда, жались в углу. Какой-то местный коммерсант, послушав наш рассказ, подарил мне пачку сигарет «Camel» – в ту пору просто королевский подарок! Увидев сигареты, тут же подвалил какой-то высокий парень:

– Опа-на! Сигареты! Дай закурить!

Я рывком прижал его к стенке.

– Ты что, не видишь, мы с того света пришли?

– Да что ты с ним разговариваешь? – встрял Женька, – мы тут люди простые. Получи, гнида!

Я не успел его остановить. Женька каким-то образом достал кулаком до лица верзилы. Два удара пришлись в область носа. Парень обмяк и стёк по стенке.

Вдвоём мы вытащили его на улицу и бросили около урны. Откуда-то появилась вторая бутылка, третья, новые люди….

Утром я проснулся в чьем-то доме, на чьей-то кровати, укрытый свитерами, полотенцами, какими-то тряпками. Н-да, помнится ночью мне было холодно… Литвин скрючившись, спал на полу, возле кровати. С него я видимо тряпки и стаскивал….

Голова болела. Я принял вертикальное положение, поднялся и Литвин. Хмуро собрались, нашли в сенях кусок мороженного мяса, пожарили, перекусили. Молча побрели на вокзал. Первые лесовозы должно быть уже ушли, время еще есть. Оставив Литвина на вокзале, побрел к выезду из деревни, ловить машины.

– Сиди, рюкзаки охраняй. Я приду к обеду, если ничего не найду. Но ведь надо найти….

– Ага. Иди. Я тоже так себе….

Голова по-прежнему болела, мне нужно было время, прийти в норму. На лесоскладе меня окликнули мужики:

– Ты как, живой?

Оказывается, вчера вместе гуляли. Лесовозов они в ту сторону не обещают, может, вообще сегодня не будет. Я присел на бревно, задумался. Ехать в тайгу или ждать здесь? Нанимать еще машину? А они опять не выйдут к трассе или лесовозами уедут! Как жаль, нет рации. Информация нужна, как воздух.

– Ты на выезде подежурь, может какой залётный пойдёт? Завернёшь его за деньги….

На выезде из деревни я развел костер, нашел в кювете консервную банку, набил снегом, вскипятил воды, выпил. Стало хорошо.

Покурил. Мимо пролетали лесовозы, но в тайгу – не брали, а обратно шли пустые, без моих. Эти берут лес по другой дороге, совсем не в той стороне.

…На той стороне тайги в зимовье проснулись оставшиеся. Пересчитав продукты, сделали вывод, что им хватит на два дня.

– К дороге пойдём?

– Башмаки ещё не высохли. Снова у костра весь день сидеть…. Холодно.

– Неизвестно, когда машина будет. А может её совсем не будет?

– Да, давайте здесь пока останемся.

Людей сломало ожидание и пустота тайги.

…Время приближалось к обеду. В кармане комбинезона нашлось несколько упаковок приправы от лапши. Я разводил их в кипятке и пил. Какая – никакая, а все ж еда.

После полудня стало ясно, сидеть бестолку. Затянул портупею ещё на одну дырочку. Пересчитал оставшиеся деньги. Негусто. Надо найти машину и ехать. Потащился в деревню. Мышцы болят, да и есть охота.

Зашёл на вокзал. На вокзале – голодный Литвин.

– Как тут, тихо? – спросил его.

– Никого, вчера мы всех разогнали.

– Это хорошо, пусть боятся. Пойду дальше машину искать. Ну а не найду, сготовим с тобой лапши. Потерпи.

Про лапшу я так сказал. Не лапши, ни котелка, всё в тайге. Разве что мой армейский, так лапши всё равно нет. Деньги сперва только на машину.

Потом я долго шарахался по деревне, приставая ко всем встречным с вопросом, где достать машину. Уже садилось солнце, заливая окрестности красным светом, у моих ног раскинулась серая деревня. Ещё немного, и меня тошнить станет от этой панорамы. Полчаса поисков, и надо будет думать о собственной участи, где ночевать, что варить на ужин, из чего и где?

Какой-то встречный мужик, такой же усталый, как и я, махнул рукой:

– Вон «скорая» стоит, спроси, довезет, – и сам остановил зеленый «Уазик».

– Выручи человека?

– А что за дело?

– Здорово, – я протянул руку, – народ мне вытащить надо.

– Здорово. – Водитель «санитарки» пожал мне руку. Я поморщился, обожженная ладонь откликнулась ноющей болью.

Я его знал. Человек этот ничуть не менялся со временем. И десять, и двадцать лет назад он был таким, как был – крепкий, спокойный, неопределённого возраста. В меру морщин и волосы не тронула седина.

– Так что, в тайгу сгоняем?

– Сгонять-то в тайгу можно, а бензин где брать будешь? – согласился водитель, и посмотрел испытующе.

– Вам тут лучше знать, я плачу за машину.

– Ладно, садись. Сейчас до начальника моего смотаемся, без его ведома никак нельзя. У него же и заправимся. Меня Сан Саныч Санитар зовут.

– Я тебя вспомнил.

Пока залились бензином у шефа «санитарки», пока получили его разрешение – выехали, как и вчера, под темноту. Водитель был Водителем с большой буквы. Легко и спокойно он гнал машину, и она мягко входила в повороты, с удовольствием слушаясь его. Все мы водители, но вот возьми двух: Санитара Сан Саныча и Женьку Кота. Оба профессионалы, оба одной отвёрткой на коленке двигатель разберут-соберут, оба в снегах всю жизнь машины водят. Только от Кота нестабильность исходит, напряжение и авантюризм, а с Санитаром как у бога за пазухой.

На Горбатом, когда «Уазик» прыгнул вверх и вниз, немного, на метр, сердце ушло в пятки. Я закурил сигарету, и прижал руку к груди.

– Что, страшно? – засмеялся водитель.

– Да, после вчерашнего прихватывает, – без эмоций ответил я. – Знаешь, как мы вчера тут летели? Останови, померим.

Я насчитал двадцать восемь полных шагов по следам колёс.

– Ни хрена себе, – удивился Сан Саныч, – хотел бы я на ваш полёт в натуре посмотреть.

– Да мы вообще чуть не сдохли от страха!

Я стал рассказывать водителю про вчерашние приключения.

– Во вы дали! – с уважением произнёс водитель, дослушав рассказ до конца.

– Да в задницу такие приключения. Лучше бы я тебя вчера встретил. Где же ты был?

– В Армию ездил. Не в нашу, в военную, а деревня так называется, Армия. Эвенкийское название, речка между болотами.

– А, тогда не в Армию, а в Аримию.

– Ну тогда уж в Аритмию. Мы ж медики. Завтра шефу скажу, посмеёмся. Спросит: куда поехал? А я отвечу: в Аритмию!

– Аримия, так правильнее. Мия – увеличение, «кан» уменьшение.

– С эвенками знаешься? – Санитар с интересом посмотрел на меня.

– Люблю. – Перед глазами появилась эвенкийка Марья. Её раскосые глаза ласково смотрели на меня. Красный обтягивающий свитер туго облегал стройное тело с фантастически красивой, упругой грудью, на которой так уютно было лежать в снегу под низкорослыми лиственницами. Марья сейчас на дальнем стойбище, лечит своих оленеводов. Хунат аичимни, the doctor for my heart….

– А, тоже запал? – засмеялся Сан Саныч, – не зря говорят, что у них поперёк…. Да ты не обижайся, не дёргайся. Я же тебя развлекаю, а то ты на человека сейчас мало похож. Волк северный. Ты бы поспал, пока едем, так не уснёшь ведь!

– Куда мне спать? Мне продержаться надо ещё полночи.

– Знаю. А то уснёшь, и развезёт. Потому давай говорить.

Приближаясь к свороту, я настраивался на худшее. Если не выйдут к дороге, придется идти на зимуху. Не идти, бежать.

Скрылось солнце, померкло небо. «Уазик» петлял по предгорьям Инэтчэ-ми Гида. Снова наваливалась ночь. Не проблема, если бы был фонарь, но в те годы фонари и батарейки были не всегда, места занимали много, и потому под рукой их часто не оказывалось.

Из ниоткуда появилось чувство, что снова на отвороте никого не будет. Я обратился к водителю:

– Слушай, я сейчас побегу на зимуху, если никого на дороге не будет, а их не будет. Ты стой, жди. У меня больше нет сил и времени искать новую машину. Я быстро.

А как быстро – пять километров туда, пять обратно, вверх-вниз, ночью, по снегу?

– Я буду ждать, не беспокойся, – ответил мужик.

Отворот! Никого! Только темнота и первые звёзды над лиственницами.

– Все, жди! Дождись меня, прошу!

Шершавая ладонь водителя в темноте нащупала мою обожжённую ладонь.

– Дождусь! Верь мне! – он пожал мне руку.

Я скинул с себя лишнюю одежду, оставшись только в комбинезоне, скинул шапку, и побежал вверх по снежному склону.

Вскоре пришлось достать из-за пазухи пистолет, поскольку он больно колотил по ребрам при беге, и взять его в руку. Зарница, в натуре, мрачно ухмылялся я, шестым чувством угадывая под ногами тропу. Луна еще висела в густых ветках елок, и толку от нее было мало.

К своему удивлению я все ещё бежал, ни разу не перейдя на шаг, и вверх сопок, и вниз. Хотя честно думал, что задохнусь ещё на первом подъеме, ведь гнилая прошлая ночь, водка, усталость, голод….

Но всему приходит конец. Я бежал до тех пор, пока луна не стала красной. Все, шагом, а то свалюсь. В голове тугим комком билась кровь.

На последнем перевале перед зимовьем я остановился и полез в карман за ручной ракетой. Ракеты в кармане не оказалось. Я перерыл все карманы, хотя уже знал, что ракета выпала при беге. Досадуя на свою оплошность, ведь осталось около километра с поворотами, поднял пистолет к чёрному небу.

Не сильно веря, что меня услышат, просто выстрелил в воздух. Выстрел подстегнул меня, и я бросился бежать снова. На бегу вниз, к ручью, стрелял ещё и ещё, пока не кончились патроны. Но уже близко горел костер. Я так и ввалился в круг света – распаренный, с пистолетом в руке.

– Быстро, собираться и бегом к дороге!

Но и без того в лагере суетились, запаковывая барахло, услышав выстрелы с перевала. Кто-то шибко умный догадался, что это не охотники, а я приехал.

– Сержант, построить группу! Чаю мне дайте!

– Мы какао со сгущёнкой пьём, чая нет…, – сунулся Андрей.

– Дорогие мои ушлёпки! Какао даже лучше, я целый день ничего не ел.

– Становись! Ильич, за время твоего отсутствия ничего не произошло. Группа отдыхает, заболевших и раненых нет. Докладывает сержант Татарин….

– Заткнись, Татарин. С тобой я потом разберусь. Нахрена раньше времени группу увёл вчера? Почему сегодня к дороге не вышли? Какой ты нахрен сержант? Ефрейтор без лычек…. Да, сломала тебя таки тайга. Ладно, не грузись сильно, тайга и не таких по первости ломает.

– Слушайте внимательно, и постарайтесь меня понять и проникнуться. Сейчас положение таково: машина стоит в пяти километрах. Сюда она пройти не может, глубокий снег. Времени у нас осталось полчаса, ну край минут сорок. Теперь вы все бежите к дороге, не быстро идёте, а бежите, бежите максимально быстро. Привалов не будет. Головной – Татарин. Я замыкаю. Ну, что встали? Вперёд, бегом, марш!

Дождавшись последнего из моих, я выпил пару кружек какао и зашагал обратно. Далеко не уйдут, обязательно затупят, догоню.

Без замыкающего-подгоняющего группа действительно растянулась в ночи. Догнав последних, которые лишь изображали бег, я заорал на всю тайгу:

– Вы что, не поняли? Бегом марш! Быстро, быстро, давайте, подтянулись! Догнать, зубами зацепиться за первых.

Группа вновь собралась воедино.

Потом я бежал за последним, почти уперев ему в спину пустой пистолет.

– Кто ход сбавит, – стреляю!

Луна отбрасывала от нас интересные тени. Сначала была военная игра «Зарница», теперь – приключенческий боевик. Зимняя тайга, тени людей с мешками, и одна, последняя тень с пистолетом позади. Шпионы? Диверсанты?

Народ наконец проникся, бежали очень быстро. Возможно их тоже вставили тени, бегущие рядом по снегу.

Вниз к дороге, где тускло светились подфарники «санитарки», уже неслись вприпрыжку, набрав скорость.

У машины по кругу пошла последняя пачка сигарет.

– Курите, оправляйтесь. Останавливаться на перекуры не будем. Ну, вроде всё. Машина небольшая, и как вы тут разместитесь, меня совершенно не волнует. Я еду в кабине. Татарин, покомандуй погрузкой. До встречи на станции.

Загрузились. Я упал на сиденье, откинувшись на спинку, и закрыл глаза. Одежда была насквозь мокрая, стекла сразу запотели.

– Я спас всех. Окна у тебя запотели, извини, мокрый.

– Не беспокойся, отдыхай, – сказал водитель, и, включив печку на полную мощность, плавно тронулся, – Довезу в лучшем виде!

…Не сразу, не быстро, было найдено это странное место под названием Инэтчэ-ми Гида, где впоследствии развернулись эти события.