«Сказка – ложь, да в ней намек…» Социально-педагогический анализ русского сказочного фольклора. Раздел 1. «Социально-педагогическое содержание русских народных сказок» (А. В. Каменец, 2016)

1.1.1 «Емеля-дурак»

«Жили три брата, два-то умных, а третий дурак; умные братья поехали в нижние города товаров закупать и говорят дураку: «Ну смотри, дурак, слушай наших жен и почитай так, как родных матерей, мы тебе купим сапоги красные, и кафтан красный, и рубашку красную». Дурак сказал им: «Ладно, буду почитать». Они отдали дураку приказание, а сами поехали в нижние города; а дурак лег на печь и лежит. Невестки говорят ему: «Что же ты дурак! Братья велели тебе нас почитать и за это хотели тебе по подарку привезть, а ты на печи лежишь, ничего не работаешь; сходи хоть за водой». Дурак взял ведра и пошел за водой; зачерпнул воды, и попала ему щука в ведро. Дурак и говорит: «Слава богу! Теперь я наварю хоть этой щуки, сам наемся, а невесткам не дам; я на них сердит!» Говорит ему щука человеческим голосом: «Не ешь, дурак, меня; пусти опять в воду, счастлив будешь!» Дурак спрашивает: «Какое ж от тебя счастье?» – «А вот какое счастье: что скажешь, то и будет! Вот скажи: по щучьему веленью, по моему прошенью ступайте, ведра, сами домой и поставьтесь на место». Как только дурак сказал это, ведра тотчас пошли сами домой и поставились на место. Невестки глядят и дивуются. «Что он за дурак!» – говорят. – Вишь какой хитрый, что у него ведра сами домой пришли и поставились на свое место».

Дурак пришел и лег на печку; невестки стали опять говорить ему: «Что ж ты, дурак, улегся на печку! Дров нет, ступай за дровами». Дурак взял два топора, сел в сани, лошади не запряг. «По щучьему, – говорит, – веленью, по моему прошенью катитесь, сани, в лес!» Сани покатились скоро да шибко, словно кто погоняет их. Надо было дураку ехать мимо города, и он без лошади столько придавил народу, что ужас! Тут все закричали: «Держи его! Лови его! – однако не поймали. Дурак въехал в лес, вышел из саней, сел на колодину и сказал: «Один топор руби с корня, другой – дрова коли!» Вот дрова нарубились и наклались в сани. Дурак говорит: Ну, один топор, теперь поди и сруби мне кукову, чтоб было чем носило поднять». Топор пошел и срубил ему кукову; кукова пришла на воз легла. Дурак сел и поехал; едет мимо города, а в городе народ собрался, давно его караулит. Тут дурака поймали начали одерживать да пощипывать; дурак и говорит: «По щучьему веленью, по моему прошенью ступай, кукова, похлопочи-ка!» Вскочила кукова и пошла ломать, колотить и прибила народу многое множество; люди, словно снопы, так наземь и сыплются! Отделался от них дурак и приехал домой, дрова сложил, а сам на печь сел.

Вот горожане стали бить на него челом и донесли королю: «Такде не взять, надобно обманом залучить, а всего лучше обещать ему красную рубаху, красный кафтан и красные сапоги». Пришли за дураком королевские гонцы. «Ступай, – говорят, – к королю; Он тебе даст красные сапоги, красный кафтан и красную рубаху». Вот дурак и сказал: «По щучьему веленью, по моему прошенью, печка, ступай к королю!» Король уж хотел казнить его, да у того короля была дочь, и больно понравился ей дурак; стала она отца просить, чтобы отдал ее за дурака замуж. Отец рассердился, обвенчал их и велел посадить обоих в бочку, бочку засмолить и пустить на воду. Так и сделано.

Долгое время плыла бочка по морю; стала жена дурака просить: «Сделай так, чтобы нас на берег выкинуло». Дурак сказал: «По щучьему веленью, по моему прошенью – выкинь эту бочку на берег и разорви ее!» Вышли они из бочки; жена опять стала дурака просить, чтобы построил какую-нибудь избушку. Дурак сказал: «По щучьему веленью, по моему прошенью – постройся мраморный дворец, и чтобы этот дворец был как раз напротив королевского дворца!» Сейчас все исполнилось; король увидел поутру новый дворец и послал узнать, кто такой живет в нем? Как только узнал, что там живет его дочь, в ту ж минуту потребовал ее с мужем к себе. Они приехали; король их простил, и стали вместе жить-поживать да добра наживать».

Социально-педагогический комментарий. Образ дурака достаточно распространен в русском сказочном фольклоре, а эта сказка является одной из самых устойчивых версий данного образа. Здесь, как и в других сказках, слово «дурак» употребляется без кавычек. Емеля-дурак не претендует на какую-то особую хитрость, лукавство, подтекст. Но подтекст все же возникает из самих ситуаций, описываемых в сказке. Уже в начале сказки Емеля прельщается возможностью приобрести «сапоги красные, и кафтан красный, и рубашку красную». И только при этом условии он согласен «почитать» невесток – жен братьев. Здесь напрашивается поговорка «По одежке встречают – по уму провожают». Емеля хотел бы быть принятым окружающими «по одежке», чтобы изменить к себе отношение окружающих. Но здесь сразу же возникает в сказке и свой лукавый подтекст: даже будучи дураком, можно надеяться на изменение отношения к себе окружающих – «главное, чтобы костюмчик сидел». Внешняя форма соответствия ожиданиям окружающих создает ситуацию псевдосоциализации через внешний вид, приличия и т. д.

Под давлением невесток Емеля решается пойти за водой. Но уже здесь мы видим его подлинное отношение к невесткам. Он рассчитывает, поймав щуку, утолить свой голод, не угощая невесток, поскольку он на них обижен. Внутренняя обида Емели есть уже начало будущей разворачивающейся конфликтности героя со своим окружением. Видя пренебрежительное отношение к себе, Емеля начинает выстраивать собственную жизненную программу, оставаясь героем-одиночкой.

Он жалеет щуку, олицетворяющую собой хищность и алчность, но заговорившую с ним «человеческим голосом» в отличие от окружающих родственников. Через акт милосердия, пусть даже и не лишенного расчетливости, Емеля приобщается к могущественным силам помощи, перед которыми не может устоять никто из людей.

Щука предлагает Емеле сразу же испытать на себе ее могущество, и ведра сами идут домой. Таким образом, Емеля тут же получает положительное подкрепление своему доброму делу. Это важный механизм социализации, который часто недооценивается в педагогической практике.

В сказке, на первый взгляд, торжествует лень и желание получить даром, без особых усилий, те или иные блага. Именно за такое поведение порицаются многие персонажи русских народных сказок, развивающих тему «дурака». Глупость, таким образом, идет рядом с ленью и эти качества иногда экстраполируют на весь русский народ. Но это чрезвычайно поверхностный взгляд. Емеля только тогда прилагает усилия, когда реально видит необходимость такого труда, включая собственную личную заинтересованность («красный кафтан»). Он не склонен также проявлять рвение при пренебрежительном отношении к себе. Для него предмет его собственных усилий связан также с сохранением или защитой чьей-то жизни. Это позиция свободного человека-гуманиста, не желающего быть рабом, исполняющим бездумно чьи-то указания. В этом и состоит социализирующее значение труда. Соответственно, те, кто предъявляют претензии к тем или иным членам общества как к ленивым и нерадивым, должны задаться вопросом: «А что они сами сделали хорошего тем людям, которых они обязывают трудиться?» Бессловесный, рабский труд может еще больше отуплять и унижать человека, чем ленивое и беспечное существование.

Существование же Емели нельзя назвать беспечным. Печь является любимым местом его пребывания и это свидетельствует о его укорененности в домашнем быте, ощущении своего дома, даже если ему приходится перемещаться во внедомашнем пространстве (двигающаяся печь). И это также является важным компонентом социализированности этого персонажа.

Энергия ответного добра, полученная Емелей от щуки, оказывается настолько значительной, что все, кто попадается на ее пути (движение Емелиных саней), терпят физический ущерб, поскольку отторгают Емелю как полноценного члена общества. Поэтому не стоит мешать вольно или невольно движению того, кто воодушевлен и движим энергией, полученной от благодарности и человеколюбия, которые и есть высшее проявление человеческого разума. Так можно проинтерпретировать движение Емелиных саней.

Емеля попадает в орбиту властей (короля), прельстившись обещанием получить в дар красивую одежду. Для него в служении властям важны не какие-то материальные блага, а скорее эстетические и привлекательные для окружающих свойства. При этом не важна одежда как знак какого-либо служения (мундир), как знак отнесения себя к определенному социальному статусу. Емеля, проявляя внутреннюю независимость, живет в мире собственных социальных, нравственных и эстетических оценок, не вникая в значимость содержания активности, навязываемой враждебным окружением.

Неожиданный поворот в судьбе Емели происходит благодаря любви к нему королевской дочери. Если до этого Емеля пользовался результатами благодарности и человеколюбия щуки, то теперь в его жизнь вошла любовь, во имя которой приходится жертвовать свободой и жизнью. Характерно, что Емеля и здесь благодаря внутренней независимости от давления внешнего зла не испытывает до поры до времени неудобства от физической изоляции, поскольку он внутренне свободен. Но именно благодарность щуки и любовь супруги освобождают его от физического заключения и приводят к счастливому финалу. В сказке выражается, таким образом, твердая вера в то, что даже самое незаметное доброе дело в сочетании с чувством собственного достоинства способны обеспечить человеку в конечном счете выход из самых трудных жизненных ситуаций. Такой вывод можно оценивать и как стратегический путь полноценной социализации личности.

1.1.2 «Крошечка-Хаврошечка»

«Вы знаете, что есть на свете люди и хорошие, есть и похуже, есть и такие, которые Бога не боятся, своего брата не стыдятся: к таким-то и попала Крошечка-Хаврошечка. Осталась она сиротой маленькой; взяли ее эти люди, выкормили и на свет божий не пустили, над работой каждый день занудили, заморочили; она и подает, и прибирает, и за всех и за все отвечает.

А были у хозяйки три дочери большие. Старшая звалась Одноглазка, средняя Двуглазка, а меньшая – Триглазка; но они только и знали у ворот сидеть, на улицу глядеть, а Крошечка-Хаврошечка на них работала, их обшивала, для них и пряла и ткала, а слова доброго никогда не слыхала. Вот то-то и больно – ткнуть да толкнуть есть кому, а приветить да приохотить нет никого.

Выйдет, бывало, Крошечка-Хаврошечка в поле, обнимет свою рябую корову, ляжет к ней на шейку и рассказывает, как ей тяжко жить-поживать:

– Коровушка-матушка, меня бьют, журят, хлеба не дают, плакать не велят. К завтрему дали пять пудов напрясть, наткать, побелить, в трубы покатать. А коровушка ей в ответ:

– Красная девица! Влезь ко мне в одно ушко, а в другое вылезь – все будет сработано.

Так и сбывалось. Вылезет красная девица из ушка – все готово: и наткано, и побелено, и покатано. Отнесет к мачехе, та поглядит, покряхтит, спрячет в сундук, а ей еще больше работы задаст.

Хаврошечка опять придет к коровушке, в одно ушко влезет, в другое вылезет и готовенькое возьмет принесет.

Дивится старуха, зовет Одноглазку:

– Дочь моя хорошая, дочь моя пригожая! Доглядись, кто сироте помогает: и ткет, и прядет, и в трубы катает?

Пошла с сиротой Одноглазка в лес, пошла с нею в поле; забыла матушкино приказанье, распеклась на солнышке, разлеглась на травушке; а Хаврошечка приговаривает:

– Спи, глазок, спи глазок!

Глазок заснул; пока Одноглазка спала, коровушка и наткала и побелила. Ничего мачеха не дозналась, послала Двуглазку. Эта тоже на солнышке распеклась и на травушке разлеглась, матернино приказанье забыла и глазки смежила; а Хаврошечка баюкает:

– Спи глазок, спи, другой!

Коровушка наткала, побелила, в трубы покатала; а Двуглазка все еще спала.

Старуха рассердилась, на третий день послала Триглазку, а сироте еще больше работы дала. И Триглазка, как ее страшие сестры, попрыгала-попрыгала и на травушку пала. Хаврошечка поет:

– Спи глазок, спи, другой! – а об третьем забыла.

Два глаза заснули, а третий и все видит, все – как красная девица в одно ушко влезла, в другое вылезла и готовые холсты подобрала. Все, что видела, Триглазка матери рассказала; старуха обрадовалась, на другой же день пришла к мужу:

– Режь рябую корову!

Старик так, сяк:

– Что ты, жена, в уме ли? Корова молодая, хорошая!

– Режь, да и только!

Наточил ножик…

Побежала Хаврошечка к коровушке:

– Коровушка-матушка! Тебя хотят резать.

– А ты, красная девица, не ешь моего мяса; косточки мои собери, в платочек завяжи, в саду их рассади и никогда меня не забывай, каждое утро водою их поливай.

Хаврошечка все сделала, что коровушка завещала: голодом голодала, мяса ее в рот не брала, косточки каждый день в саду поливала, и выросла из них яблонька, да какая – боже мой!

Яблочки на ней висят наливные, листвицы шумят золотые, веточки гнутся серебряные, кто ни едет мимо – останавливается, кто проходит близко – тот заглядывается.

Случилось раз – девушки гуляли по саду; на ту пору ехал по полю барин – богатый, кудреватый, молоденький. Увидел яблочки, затрогал девушек:

– Девицы-красавицы! – говорит он – Кто из вас мне яблочко поднесет, та за меня замуж пойдет.

И бросились три сестры одна перед другой к яблоньке. А яблочки-то висели низко, под руками были, а то вдруг поднялись высоковысоко, далеко над головами стали. Сестры хотели их сбить – листья глаза засыпают, хотели сорвать – сучья косы расплетают; как ни бились, ни метались – ручки изодрали, а достать не могли.

Подошла Хаврошечка, и веточки наклонились, и яблочки опустились. Барин на ней женился, и стала она в добре поживать, лиха не знавать».

Социально-педагогический комментарий. Эта сказка впечатляет своим глубоким трагизмом и в то же время жизнеутверждающей силой. Ситуация социального сиротства главной героини отягчается отвратительным к ней отношением других членов семьи. Особая жестокость с элементами садизма мачехи в отношении к Хаврошечке является характерным симптомом асоциального поведения «господ» по отношению к своим «слугам». Помыкание прислуживающими людьми и мучительство по отношению к зависимым от «господ» «слугам» является особой жизненной философией торжествующих хамов, убежденных в том, что подчиненные им люди должны страдать, мучиться, постоянно ощущать свою никчемность, чтобы у них уже не оставалось ни моральных, ни физических сил на утверждение собственной правды, основанной на гуманизме, честном труде и любви к ближним. «Сильным мира сего» очень важно постоянно поддерживать атмосферу ожесточенности, ненависти, страдания для тех, кто им подчиняется. В этом состоит особая сладость власти и собственной безнаказанности. Хозяева Хаврошечки спекулируют на идее труда как почетной обязанности и, соответственно, своем моральном праве контролировать результаты труда Хаврошечки, которая должна им быть обязанной до конца своей жизни. В такой позиции угадывается характерная оценка себя некоторыми «эффективными собственниками» как благодетелей, создающих рабочие места, даже если эти места являются невыносимым рабством для подчиненных им тружеников.

Тем не менее, у Хаврошечки есть друг, который ее выручает в самых трудных положениях. Корова оказывается более гуманной, чем окружающие героиню люди. Такое положение дел никак не может устроить мачеху, поскольку любое облегчение участи Хаврошечки она воспринимает как личное оскорбление. Мачеха не може смириться с легкостью выполнения все более трудных заданий Хаврошечкой. Ведь тогда у Хаврошечки появляется дополнительное жизненное пространство в виде свободного времени, времени для радости, ощущения себя личностью. А этого нельзя допустить. Рабы должны быть постоянно заняты, и у них не должно оставаться времени для того, чтобы поднять голову.

Мачеха организует тщательную слежку за Хаврошечкой, вовлекая в эту слежку все доступные ей средства наблюдения («царево око»). Это соглядатайство мотивировано только одним – лишить радости тех, кто зависим от хозяев. Любое социальное неравенство предполагает такой тотальный видимый и невидимый контроль за членами общества, подчиняющимися хозяевам жизни, лишенных сна и покоя в охране своего, прежде всего, психологического и морального господства над остальными.

В сущности, и у Хаврошечки, и у ее друга – коровы одна судьба. Обе они эксплуатируются жестокими и жадными людьми. В конце концов друзей удается разлучить, убив одного из них. Но мачеха даже не догадывается, в какую опасную игру она втянулась, по сути дела бросив вызов самой природе, которая ее кормит (корове). «Хозяева жизни» не могут бережно относиться к своей природе-кормилице. Им доступны только все более изощренные формы ее эксплуатации ради своих корыстных интересов, поскольку они не выносят даже малейшей зависимости от тех, кто обеспечивает им благосостояние.

Хаврошечка демонстрирует прямо противоположное отношение к природе – она по просьбе коровы не ест ее мяса после гибели своего друга. Зарывает в землю ее косточки, из которых вырастает великолепная яблоня. Круговорот и вечную жизнь природы невозможно погубить ни одному из злодеев. В результате ни мачеха, ни ее дочери не могут воспользоваться всеми благами природы, поскольку сама природа (яблоня) восстает против безжалостного к ней отношения.

В этой сказке также раскрывается процесс социализации, но уже в условиях тотального контроля и эксплуатации «униженных и оскорбленных». У последних остается один выход в сохранении и развитии себя как социальных субъектов – пространство взаимопомощи в среде самих угнетаемых и эксплуатируемых и бережное отношение к дарам, которые дает сама природа. Только в этом случае появляется возможность сохранить свое человеческое лицо и достичь жизненного успеха тем, кто оказался в зависимости от бессовестных и безжалостных «хозяев жизни».

1.1.3 «Лиса и кувшин»

«Вышла баба на поле жать и спрятала за кусты кувшин с молоком. Подобралась к кувшину лиса, всунула в него голову, молоко вылакала; пора бы и домой, да вот беда – головы из кувшина вытащить не может. Ходит лиса, головой мотает и говорит: «Ну, кувшин, пошутил, да и будет – отпусти же меня, кувшинушко! Полно тебе, голубчик, баловать – поиграл, да и полно».

Не отстает кувшин, хоть ты что хочешь. Рассердилась лиса: «Погоди же, проклятый, не отстанешь честью, так я тебя утоплю». Побежала лиса к реке и давай кувшин топить. Кувшин-то утонуть утонул, да и лису за собой потянул».

Социально-педагогический комментарий. Здесь налицо нарушение известной христианской заповеди «Не кради». На первый взгляд этот текст кажется слишком незначительным для развернутого социально-педагогического анализа. Вместе с тем иногда и маленький текст несет больше информации, чем тот или иной развернутый трактат. Для его анализа необходимо обратить особое внимание на подлежащие и существительные, которые в каждой сказке являются образным обобщением, доведенным до уровня содержательного символа, рождающего чрезвычайно содержательные иносказания. Эти иносказания можно выявить, если попытаться оценить имеющиеся в сказке предметы, вещи, животные и т. д. как символы, изображающие распространенные социальные ситуации в соответствии с привычными ассоциациями. Назовем основные подлежащие, присутствующие в сказке – баба, кувшин, молоко, лиса, голова (лисы), кувшинушко, голубчик (обращение Лисы к кувшину), река. Слово «баба» ассоциируется с бесхитростным, естественным трудовым поведением, реализующимся в бытовых, повседневных ситуациях. «Кувшин» – с некоторым скрытым содержимым, которое может принести благо или вред. Здесь содержится тайна, пока кувшин не открыт, из него не отпито и т. д. «Молоко» – это дар жизни, основа роста, символ материнской заботы, выкармливания и т. д. «Лиса» – это коварство («лисье»), хитрость, попытка присвоить чужое, обман. «Голова лисы» – именно здесь зарождаются хитроумные планы, комбинации, «прохиндейство» и т. д. «Кувшинушко» – отношение к содержимому кувшина как дарителю и хранителю блага, дающего и поддерживающего жизнь. «Голубчик» (по отношению к кувшину) – благодарность не только кувшину, но и тем, кто наполнил этот кувшин этим благом. «Река» – в социальном контексте это часто река времени, река забвения, быстротекущей жизни и т. д.

Сами по себе сочетания подлежащих, существительных со сказуемыми и глаголами в сказках уже есть обозначаемые важные ситуации, т. к. в сказках нет случайного или второстепенного текста. Все в тексте, так или иначе, указывает не только на характеристики персонажей, но и на значимые ситуации, имеющие социальный и педагогический смысл.

Уже в первом предложении сказки «Вышла баба на поле жать и спрятала за кусты кувшин с молоком?» содержится определенный социально-педагогический смысл.

Для чего прячут за кусты кувшин с молоком? Для того чтобы сохранить его прохладным и обезопасить от воров. Этот кувшин также – своеобразная награда за тяжелый физический труд. И это молоко, конечно, имеет для труженика особый вкус. Здесь также проявляется и бережное, уважительное отношение к еде, которое свойственно людям крестьянского труда. Рассмотрим следующие предложения в сказке: «Подобралась к кувшину лиса, всунула в него голову, молоко вылакала; пора бы и домой, да вот беда – головы из кувшина вытащить не может». Отметим, что Лиса сунула в кувшин свое самое ценное – свою хитрую голову. Причем глагол “вылакала” подчеркивает жадность, животность, которые пересилили разум. Кувшин же – олицетворение в данном случае блага, предназначенного в качестве награды бесхитростной труженице, оказывается сильнее лисьей головы. Кувшин щедр, он не отказывает никому, а вот Лиса вдруг стала его пленницей. И здесь заложен громадный социально-философский смысл – «хитрые и наглые не умеют правильно использовать получаемые ими блага». «Правильно» в том смысле, что, хватая то, что им не принадлежит, они попадают в ситуации, угрожающие так или иначе их существованию, если не в настоящем, то в будущем. Это происходит потому, что они захватывают эти блага из чужого «мира». И соответственно эти «блага» относятся к ним как к «чужакам», лишая их разума, бдительности и чувства меры (по отношению к захваченному чужому благу меры быть не может). Ведь кувшин создан таким образом, чтобы не засовывать туда целиком лицо, морду, а пить с удовольствием, не спеша, не воровски. Следующие предложения: «Ходит лиса, головой мотает и говорит: “Ну, кувшин, пошутил, да и будет – отпусти же меня, кувшинушко! Полно тебе, голубчик, баловать – поиграл, да и полно”». Обратим внимание на то, как Лиса осуществляет проекцию собственной хитрости и игривости на неодушевленный кувшин. Этот эпизод интересен тем, что Лиса становится пленницей собственных представлений (считает, что другие также хитрят и “балуются”, если Лиса терпит от них ущерб). В ее хитрую голову не приходит простая мысль о том, что она сама загнала себя в капкан. Причем Лиса настолько внутренне сжилась с кувшином как, с одной стороны, носителем такого же баловства и хитрости, с другой – соперником, что она готова утопить его, совершенно не задумываясь о собственной безопасности. Лиса изменила собственной хитрости, стала действовать силой, а не умом. Лиса слишком переоценила себя, не затрудняясь изменить поведение в зависимости от новой, непредсказуемой ситуации. Отсюда вывод – успешный мошенник рано или поздно становится негибким «догматиком», реализующим преимущественно уже имеющиеся алгоритмы поведения, которые при неожиданной смене обстоятельств приводят к краху.

Для социальной педагогики эта сказка является хорошей иллюстрацией того, к чему приводит десоциализированное поведение. Используя некоторые социально-антропологические универсалии, можно дать соответствующие характеристики поведению Лисы.

Время. Лиса находится в идеальном (условном) времени. Она хорошо планирует свои действия (в данном случае ловкое воровство кувшина), но не может адекватно действовать в сказке в режиме реального времени – когда надо обратить внимание на особенности кувшина «теперь и сейчас» и принять соответствующее решение.

Объекты. Лиса хорошо замечает реальные объекты, но у нее нет продуманного плана собственных действий на основе предварительного моделирования своих действий (оперирования с идеальными объектами – в данном случае с «идеальным» кувшином, чтобы заранее продумать, как ей не застрять в кувшине, как вытащить из него потом голову). Ей привычней подбирать «то, что плохо лежит» («физические объекты»). Причем с правовой точки зрения Лиса действует безупречно – она выпивает содержимое кувшина, который на время остается как бы «ничейным», брошенным. Это – позиция «успешного», «эффективного» собственника, ворующего чужие блага («объекты»), благодаря вольной или невольной беспечности прежнего хозяина этих благ (в данном случае – кувшина).

Пространство. Лиса плохо ориентируется в идеальном пространстве (не умеет моделировать пространство для своей активности). Таким идеальным пространством в сказке является замкнутое пространство кувшина, которое Лиса должна была представить сначала в собственной голове, чтобы не застрять в кувшине. В этом проявляется выраженный эгоцентризм Лисы, привыкшей достигать своих целей любой ценой без предварительного особого продумывания обстоятельств действия («идеального пространства»). Лиса в сказке настолько торопится выпить содержимое кувшина, что у нее не остается времени продумать свои действия до конца.

Идеальное пространство Лисы (ее хитроумие) непосредственно сталкивается с физическим пространством кувшина. Физическое пространство кувшина побеждает. Это происходит потому, что пространство кувшина не предназначено для того, чтобы в него совали голову. Оно существует для удобства тех, кто пользуется кувшином не воровски, цивилизованно. Для тех же, кто действует не «по правилам кувшина», последний оказывается западней. В любом воровстве присутствует такая скрытая ловушка для самого вора – его любой воровской замысел (идеальное пространство) так или иначе оборачивается против самого вора, поскольку украденное существует по законам физической, а не идеальной реальности, которая не может учитывать все разнообразие физического мира. Поэтому физическое пространство (в данном случае пространство кувшина) «мстит» идеальному пространству (замыслу) вора за то, что он пытается втиснуться со своим идеальным пространством (хитрой головой Лисы) в узкое физическое пространство, предназначенное для ограниченного числа задач.

Энергия. Лиса способна реализовывать свою энергию в виде применения имеющихся знаний, алгоритмов поведения (в данном случае алгоритмов воровства) и, соответственно, на определенном уровне она вполне обучаема и владеет идеальной (продуманной) энергетикой как энергетикой хитрости, разума, даже в большей мере, чем физической энергией. Но эти навыки достаточно ограничены и не всегда применимы в «нештатных» ситуациях (в данном случае, в невозможности легко вытащить голову из кувшина). Все эти особенности поведения Лисы имеют определенное социально-педагогическое значение.

Лиса привыкла действовать в уродливых социальных условиях, которые она же сама и создает – придумывание мошеннических ситуаций, часто без учета социальной реальности, в первую очередь, ее пространственно-временных характеристик. Потеря реальной ориентировки в хронотопе реальных социальных обстоятельств связано, в первую очередь, с доминированием хищнических инстинктов, низменных материальных потребностей, делающих этот персонаж близоруким в отношении меняющихся социальных ситуаций. Таким образом, в социально-экологическом смысле мышление комбинаторов-жуликов и воров достаточно консервативно, если для них приобретение материальных благ становится самоцелью. Поэтому, когда требуется адекватное социальное поведение, Лиса, в прямом и переносном смысле, «теряет голову», не видя простых решений. Лиса оказывается несоциализированной в том отношении, что она теряет модели поведения, ведущие к цели прямым путем на основе уже имеющихся в обществе нормативов социального поведения. В результате асоциальный субъект в конечном счете обманывает сам себя. «Непрямой», обходной, воровской путь к материальному благу становится самым небезопасным, поскольку исключает стремление к рефлексии собственного поведения как значимой ценности. Любая мошенническая хитрость по своей сути достаточно примитивна. И эта примитивность, в конечном счете, обязательно проявится, поскольку мир простых в экологическом отношении правил и решений так или иначе «перемалывает» мир воровства и мошенничества, который существует на основе достаточно обозримого числа одних и тех же алгоритмов (не важно, что украсть, главное, как украсть, но каждый объект воровства «ведет» себя по-разному). Лиса по отношению к кувшину действует на основе привычных поведенческих алгоритмов – сначала она потребляет все, что есть в кувшине, затем, попавшись в западню, она пытается его «задобрить», видя в нем такого же «шалуна» и «хитреца», а затем она проявляет агрессию по отношению к кувшину такой силы, что сама тонет вместе с ним. «На всякого мудреца довольно простоты». Лисе и в голову не может прийти, что предназначение кувшина состоит не в том, чтобы ловить преступников (Лиса судит по себе на основе своего ограниченного опыта), а служить труженикам. Поэтому его устройство – это не ловушка, а удобная емкость для спокойного (не воровского) потребления содержимого, удобного и безопасного хранения это содержимого. Но Лисе для того, чтобы понять это очевидное, надо самой вести образ жизни труженицы. А это исключено. Взятое чужое всегда в конечном счете не впрок, поскольку оно взято из чуждого ему социально-культурного контекста – таково возмездие любому воровству.

1.2.1 «Лисичка-сестричка и волк»

«Жили себе дед да баба. Дед говорит бабе: «Ты, баба, пеки пироги, а я поеду за рыбой». Наловил рыбы и везет домой целый воз. Вот едет он и видит: лисичка свернулась калачиком и лежит на дороге. Дед слез с воза, подошел к лисичке, а она не ворохнется, лежит себе, как мертвая.

«Вот будет подарок жене» – сказал дед, взял лисичку и положил на воз, а сам пошел впереди. А лисичка улучила время и стала выбрасывать полегоньку из воза все по рыбке да по рыбке, все по рыбке да по рыбке. Повыбросила всю рыбу и сама ушла.

«Ну, старуха, – говорит дед, – какой воротник привез я тебе на шубу».

– Где?

– Там, на возу, – и рыба и воротник.

Подошла баба к возу – ни воротника, ни рыбы, – и начала ругать мужа: «Ах ты! Такой-сякой! Ты еще вздумал обманывать!».

Тут дед смекнул, что лисичка-то была не мертвая; погоревал, погоревал, да делать-то нечего. А лисичка собрала всю разбросанную по дороге рыбу в кучку, села и ест себе. Навстречу ей идет волк: «Здравствуй, кумушка.

– Здравствуй, куманек!

– Дай мне рыбки! – Налови сам, да и ешь. – Я не умею. – Эка, ведь я же наловила; ты, куманек, ступай на реку, опусти хвост в прорубь – рыба сама на хвост нацепляется, да смотри, сиди подольше, а то не наловишь.

Волк пошел на реку, опустил хвост в прорубь; дело-то было зимою. Уж он сидел, сидел, целую ночь просидел, хвост его и приморозило; попробовал, было, приподняться: не тут-то было!

«Эка, сколько рыбы привалило, и не вытащишь» – думает он. Смотрит, бабы идут за водой и кричат, завидя серого: «Волк, волк! Бейте его! Бейте его!». Прибежали и начали колотить волка – кто коромыслом, кто ведром, чем кто попало. Волк прыгал, прыгал, оторвал себе хвост и пустился без оглядки бежать.

«Хорошо же, – думает, – уж я тебе отплачу, кумушка!»

А лисичка-сестричка, покушавши рыбки, захотела попробовать, не удастся ли еще что-нибудь стянуть; забралась в одну избу, где бабы пекли блины, да и попала головой в кадку с тестом, вымазалась и бежит.

А волк ей навстречу: «Так-то учишь ты? Меня всего исколотили!».

«Эх, куманек, – говорит лисичка-сестричка, – у тебя хоть кровь выступила, а у меня мозг, меня больней твоего побили; я насилу плетусь».

«И то правда, – говорит волк, – где тебе, кумушка, уж идти; садись на меня, я тебя довезу».

Лисичка села ему на спину, он ее и понес. Вот лисичка-сестричка сидит, да потихоньку и говорит: «Битый небитого везет, битый небитого везет».

– Что ты, кумушка, говоришь?

– Я, куманек, говорю: битый битого везет.

– Так, кумушка, так!».

Социально-педагогический комментарий. Как и во многих других русских народных сказках ее сюжет, на первый взгляд, не предполагает какого-то особого подтекста. Все в этой сказке ясно и понятно – обманщица-Лиса обманула в очередной раз Волка. С некоторой натяжкой можно говорить о том, что главный педагогический смысл сказки заключается в том, что не надо верить хитрой Лисе ни при каких обстоятельствах, что кругом много мошенников и т. д.

Кроме того, в определенном отношении эта сказка даже кажется педагогически вредной – Лиса-мошенница торжествует, а доверчивый Волк становится ее жертвой. Если учесть, что современный социум переполнен случаями мошенничества, может создаться даже впечатление о своеобразной «нормальности» поведения Лисы для такого деформированного социума.

На самом деле, внимательное изучение сказки показывает, что эта сказка может кое-что объяснить в нашем современном обществе – почему мы живем в таком безнравственном и часто преступном социуме. Основной скрытый конфликт в сказке разыгран между Лисой и Волком. Лиса, выражаясь современным языком является своеобразным идеологом и практиком современного теневого предпринимательства. Волк же является сторонником принципа социальной справедливости (достал добычу – поделись с товарищем). Если же оценивать их социальные позиции в обществе, то, опять же выражаясь современным языком, Лиса – это типичная мошенница, а Волк – просто товарищ, готовый действовать по ее указке.

На первый взгляд, между этими персонажами нет принципиальной разницы, и роль Волка в принципе ничего не добавляет к общей ситуации хищений, описываемых в сказке, носит в основном служебный, вспомогательный характер к описанию этой ситуации.

На самом деле Лиса – в этой связке – лидер, а Волк – ведомый. Причем она является типичным манипулятором по отношению к Волку. К тому же она и еще владелец «тонких технологий» в поисках добычи, а Волк способен только к примитивным физическим действиям. В этом смысле можно отдать должное изобретательности Лисы. Все эти замечания необходимы не для того, чтобы читатели еще раз убедились в низости Лисы и глупости Волка, а для того, чтобы осмыслить важную социально-педагогическую идею: «Как сделать так, чтобы подобные ситуации вообще не возникали в обществе?».

Для ответа на этот вопрос необходимо сначала отойти от прямолинейных оценочных суждений по отношению к персонажам сказки. Более важным для социальной педагогики является извлечение из этой сказки некоторого социального знания в соответствии с нашими современными представлениями об особенностях социального поведения.

Между Лисой и Волком существует, по форме, ситуация кооперации, а по сути – конфликтная. На первый взгляд у них даже больше общего, чем отличного. Оба испытывают дефицит жизненных ресурсов (еды). Оба являются, по сути, изгоями в человеческом обществе. Но для Лисы Волк – воплощение бездумного существования, в котором чувства заменяют трезвую оценку ситуации. Лисе же важно не просто добыть еду, но еще и самоутвердиться, перехитрить враждебный ей социум. Она издевается над чувствительностью Волка, сводящего на нет ценности рационального и эвристического мышления. В мировоззренческом смысле Волк и Лиса – антиподы. Пока отметим это обстоятельство. Дальше вернемся к тому, почему это замечание для нас важно.

Текст сказки показывает, что Лиса не идет на поводу «естественных» жизненных ситуаций, она сама их создает, преимущественно в свою пользу. Волк же ожидает помощи от другого, и готов оказать помощь этому другому (Лисе). Это – аморфный недееспособный «гуманизм», легко оборачивающийся иждивенческой позицией. Можно ли говорить об особой устойчивой модели «лисьего» поведения (паттерне) в нашем социуме в различных социальных ситуациях? На этот вопрос можно ответить утвердительно. Это распространенная модель поведения мошенников, изображающих себя «слабыми», «беспомощными» для получения выгоды. Не менее устойчива и распространена модель поведения Волка. Это – готовность жить «чужим умом» для решения своих проблем.

В определенном смысле Волку так даже удобней жить. По-своему он даже доволен в своем заблуждении, что у него есть такой друг – Лиса. Нельзя не отметить, что такая дружба, особенно в детско-подростковом возрасте, является достаточно распространенной и устраивает часто обе стороны: ведущего и ведомого.

И вот здесь мы подходим к самому интересному – индивидуальным восприятиям (когнициям) этими персонажами одних и тех же проблемных ситуаций. Лиса ищет эффективных решений этих ситуаций, а Волк – доступных. Пока уйдем от этических оценок. Важно понять, что доступное сплошь и рядом заменяет собой в нашем обществе эффективное.

Анализируя всю описываемую ситуацию в сказке, можно задать вопрос: «Почему вообще в сказке происходит то, что происходит?» Ответить на этот вопрос можно следующим образом: «Здесь срабатывает известный психологический закон – каждый персонаж «находит» для себя те ситуации, которые изначально его устраивают». Лиса создает ситуации, где ее хитрость приносит ей удачу. Волк – создает себе ситуацию, где востребована его доверчивость (со стороны Лисы). При этом оба по-разному стараются избегать одних и тех же негативных ситуаций (голода). Лиса изначально создает ситуации, позволяющие не просто утолить голод, но и утвердиться в своем презрении к легковерным и доверчивым. Волк же лишний раз убеждает себя в чувстве собственной обездоленности и отверженности. В возникновении ситуаций в сказке оба персонажа также, каждый по-своему, демонстрируют и определенную социальную пассивность. Лиса – нежелание самой добывать жизненные средства, предпочитая кражу. Волк – нежелание самостоятельно думать. Здесь взаимодействуют две различные «лени». При этом Лиса ищет активного взаимодействия с «лохами», доверчивыми, обманутыми (и находит их). Волк – с советчиками (и находит его в виде Лисы). Но при этом отметим (!) – в результате Волк все же потенциально больше готов к преодолению реальных физических трудностей в борьбе за жизненные ресурсы. Он «честно» пытается добыть средства к жизни самому (сидит у проруби). Лиса же ищет то, что «плохо лежит». Здесь мы имеем и поляризацию базовых ценностей. Для Лисы это – добыча жизненных благ с помощью собственной хитрости. Для Волка – вера в бесхитростность и в доверчивость как условие выживания.

Анализ содержания сказки позволяет сделать важный педагогический вывод: чем больше субъект демонстрирует себя жертвой, тем более вероятно, что он по своей природе хищник. Для авторов сказки (пусть они даже анонимны) это – насмешка над чрезмерной доверчивостью к тем, кто демонстрирует себя в роли жертв. Для индивидов, реализующих «лисье» поведение, это – знание того, что даже из проигрышной ситуации можно при желании извлечь для себя личную выгоду. Для Волка – даже оставаясь в проигрыше, можно не потерять веру в жизнь, если ты бескорыстен по отношению к друзьям. Для социальных педагогов – важно не просто быть честным, а научиться противостоять хитрым и бесчестным, оставаясь все же честным. Ведь тот, кто честен, именно в силу своей честности не всегда может разглядеть бесчестного! Как ни странно, но именно стремление к честному, бесхитростному существованию может поощрять бесчестных. Но это происходит в том случае, если эта честность приобретается отказом самим брать на себя ответственность за свои поступки, возлагая эту ответственность на других, авторитетных субъектов, замыкая свое социальное взаимодействие только на них. В этом и состоит одно из основных требований к полноценной социальной адаптации. Именно это и делает Волк, полностью передоверившись Лисе, снимая с себя ответственность за свое поведение. Лиса вполне справедливо отправляет Волка к проруби, чтобы тот на своей шкуре почувствовал последствия нежелания самому принимать решения, доверившись Лисе.

Как это ни кажется парадоксальным, Лиса оказывается более честной, чем Волк. Она сама обманывает, сама и рискует, не пытается спрятаться за чужую спину. Оценочная позиция выражающаяся в том, что лиса «хитра и коварна» и, собственно, этим и исчерпывается смысл сказки, является поверхностной, ничего не объясняет и ничему не учит. Ведь Лисе никто не обеспечивает выживание, а, наоборот, при случае окружающие пытаются поживиться за ее счет (Дед, Волк). Таким образом, корыстный социум сам порождает Лис.

Лиса и Волк функционируют в разных социальных логиках, которые бессмысленно сравнивать друг с другом на основе общих нравственных критериев. Лиса действует в «искусственных» (созданных ею же) «вторичных» социальных условиях (ситуациях). Поэтому она неизбежно надевает личину жертвы, играет спектакль. Это то, что требует от нее окружающий социум. Волк же, оставаясь без защитной личины (роли), остается битым и без хвоста. Он живет по биологической, а не по социальной логике. В этом случае «социальное» не означает обязательное лицемерие. Корректней было бы сказать, что эффективное хотя бы для одного участника социальное взаимодействие предполагает наличие у этого участника роли, ожидаемой другими участниками взаимодействия. Если индивид везде пытается быть самим собой, то он действует деструктивно для социума, становясь только неотесанным агрессором, не считающимся с окружающими.

В этом отношении главным героем сказки является Волк, а не Лиса. Лиса выполняет сугубо служебную функцию, раскрывает основной авторский замысел – как из-за таких Волков, Дедов появляются такие Лисы! Отметим попутно, что во многих русских народных сказках отрицательные персонажи созданы не только для их обличения, но и для обнажения несовершенств персонажей, противостоящим им. Это нужно для того, чтобы не просто показать зло, но показать, как оно происходит по вине тех, кто не позиционирует себя как злодей. А это в социально-педагогическом отношении гораздо важнее.

Социальная педагогика начинается не с обличений «плохих» персонажей, индивидов, а с возможностей исправления, совершенствования имеющегося человеческого «материала» (в данном случае это персонаж в образе Лисы). Для решения социально-педагогических задач представляется гораздо более реалистичным и адекватным не делить мир на абсолютно «плохих» и «хороших» (этого нет в реальности), а стараться улучшать реальный социум, отдельных его представителей с учетом того, что в каждом индивиде есть и плохое, и хорошее. Соответственно, социальные педагоги призваны увеличивать «зону добра», положительного в каждом представителе социума». Здесь мы попадаем в контекст решения задач социально-педагогической профилактики и коррекции. А для этого сначала надо попытаться проявить к этим персонажам гуманизм, понять в каких социальных ситуациях они испытывают дефицит, что и порождает их негативные социальные проявления. Для Лисы это дефицит игровых ситуаций, приключений, опыта творческой социальной комбинаторики. Ведь Лисе важно не просто что-либо украсть, а еще и разыграть ту или иную комбинацию. Трезвый же, прагматичный социум не предоставляет ей этой возможности. Она сама придумывает себе приключения. И дело здесь не только в поиске добычи. Зачем ей, например, тихо издеваться над Волком: «Битый небитого везет»? Очевидно, что здесь мы имеем дело с ее торжеством игрока, выигравшего очередной раунд у простаков. Но что интересно, действуя в созданном ею же искусственном пространстве спектакля для других, Лиса получает вполне ощутимый реальный доход (еду). У Волка же очевиден другой дефицит ситуаций – дефицит дружбы, искренних отношений. В конечном счете, «долг дружбы» даже оказывается сильнее его достоинства и прагматизма (Волк везет на себе Лису).

На примере этой сказки можно попытаться ответить и на вопрос: «Почему в сказках сплошь и рядом действуют не люди, а животные?». Один из вариантов ответа, имеющих социально-педагогическую значимость, связан не с расхожим представлением об одушевленности всего живого древними сочинителями сказок, об их анимистических и мифологических представлениях.

Можно вполне обоснованно предположить, что в древности у людей было более развито (пусть в наивной форме) экологическое самосознание и соответственно экологическая этика. Поэтому для них наиболее нравственным было уметь самостоятельно бороться за выживание по аналогии с животным миром, не пытаться пренебрегать собственными биологическими запросами и собственными возможностями для выживания. Они не были извращенцами по отношению к собственной биологической природе. Пытались удовлетворять свои естественные потребности, используя максимально то, что дает им окружающая природа. Спектр же «вторичных», социальных потребностей был гораздо меньше, чем сейчас. Окружающую природу и биологическую природу человека так не «насиловали», как сейчас. Это и есть знаменитый принцип существования: «Быть в гармонии с самим собой и миром». Поэтому для них персонажи в образе животных, зверей были не просто метафорой, но и иллюстрацией эффективного, экологически целесообразного или не целесообразного (если животные принимают чисто «человеческую» логику) поведения.

Такая интерпретация наличия животных в качестве сказочных персонажей может быть продуктивной, если обратиться к одному из ключевых понятий социальной педагогики (и педагогики вообще) – «нравственность». Корень этого слова – «нрав» или «норов». Именно животным присуще последовательное следование своему «норову», определяющему его принадлежность к соответствующей популяции и носящему преимущественно врожденный характер: норов лисы, зайца, волка и т. д. Соответственно, нарушения «норова» животными есть измена собственной популяции, и потому они безнравственны. Если это представление перенести в мир людей, то мы увидим, что «нрав» или «норов» связан с полнотой самореализации индивида в соответствии с его природными задатками, психо-физиологическими особенностями, принятыми в соответствующем сообществе (популяции), в которое включен индивид. Безнравственное же – это подавление и отрицание самим индивидом этих своих особенностей в процессе взаимодействия с другими индивидами, что неизбежно ставит его в позицию иждивенца и приспособленца, но не творца собственной жизни. В этом отношении Лиса занимает более нравственную позицию, чем Волк, следуя в основном своей «лисьей» природе. Хотя и она, играя иногда по «человеческим», а не «лисьим» правилам (изображая покойницу, катаясь на Волке и т. д.), оказывается в зоне экологического риска – издеваясь над другими, теша свое тщеславие (чисто «человеческая» слабость), она рискует рано или поздно «нарваться» на жестокое возмездие и, по сути, остается одинокой в жестоком социуме. Волк же, ловящий хвостом рыбу в проруби и везущий на себе Лису, вообще является аномалией, уничтожающей и унижающей природный волчий нрав. Таким образом, главная мудрость этой сказки заключается в том, что каждый должен следовать своей природе до конца, реализуя в решении своих проблем собственный потенциал способностей, умений, и тогда он не будет игрушкой обстоятельств и жертвой в окружающем социуме. Если условно принять «звериный социум» (социум Лисы и Волка) как некоторое социальное «подполье» в сравнении с человеческим обществом, то можно сделать вывод, что Лиса балансирует между этим «подпольем» и «социумом», оставаясь творческим маргиналом, владеющим социальными языками этих обоих социальных пространств. И в этом ее преимущество перед Волком, остающимся, по сути дела, представителем «звериного» подпольного социума. Но это балансирование не может продолжаться вечно. «Лисий» вариант социальной адаптации всегда находится в зоне риска и экзистенциального одиночества (нет настоящих друзей) и, поэтому, он непрочен и авантюрен.

Конец ознакомительного фрагмента.