Глава вторая
Лекарство для мамы
Агата забыла, что у них дома есть телефон. Стационарный, с проводом, с большой черной трубкой и массивной базой. Трезвонило не в ее комнате. Где-то в недрах квартиры.
Она не сразу поняла, что именно издает такие противные звуки. Поначалу звонки неплохо вписывались в канву музыки, а потом стали из нее выбиваться.
Агата подождала – трубку должна была взять мама. Не брала. Ушла уже. Почему всегда все не вовремя? Особенно у мамы. Наверное, это она и звонит. Проверяет. Ну конечно! Это мама умеет делать хорошо. Лезть, мешать и проверять.
– Варнаева? – ворвался в трубку возмущенный крик человека с одышкой. – Ты почему не в школе?
– Это кто? – После долгого молчания голос был хриплый.
– А разговаривать со взрослыми с уважением тебя не учили? Это Дарья Викторовна. Не узнала?
Агата оглядела прихожую. И чего она раньше не ушла? Не так. Зачем она телефон нашла?
– Здравствуйте, Дарья Викторовна, – печально произнесла Агата. – Извините, пожалуйста, но у меня очень мало времени.
– Надеюсь, ты торопишься в школу?
– Нет, я тороплюсь в больницу. У меня мама в тяжелом состоянии. Мне сейчас надо в аптеку за лекарствами и туда.
– Какую больницу? – опешила учительница.
– Пятьдесят третью, клиническую. У мамы тяжелая форма воспаления легких. Надо делать МРТ и постоянные капельницы. Две недели уже. Процедура через час, мне бы не опоздать.
Повисла пауза. Было слышно шуршание – классная перекладывала трубку из руки в руку.
– Да? – со вздохом произнесла наконец. – А сама ты как? Еду кто готовит? Что с деньгами?
– Нормально. У мамы есть сестра, она приходит иногда. Но мне уже надо бежать. Нельзя задерживать процедуры, а я еще лекарство не привезла. А там может быть очередь. И еще в аптеку…
– Конечно-конечно. – В голосе учительницы появилось сожаление. – Тебе какая-нибудь помощь нужна?
– Что вы! Спасибо. Я справляюсь. – Агата смотрела на свою куртку. Сейчас одеться – и на улицу. Пока еще кто не проявился. – Вы меня извините. Тут еще должны из больницы позвонить. Я, наверное, завтра приду взять уроки. Если маме будет полегче.
– Не торопись, не торопись. Что же ты раньше не сказала? Мы это как-нибудь решим. Передавай привет маме. Пускай скорее поправляется.
Агата повесила трубку, глянула на старенький аппарат со стертыми клавишами и выдернула вилку из розетки. Тупой пережиток прошлого этот телефон. И зачем только мать за него платит?
В чате появился Емельянов. Ты смотри, не одна она забила на уроки.
«Когда будет готово?» – вывела она вопрос.
Емельянов тянул. Он любил создавать вокруг себя таинственность, еще и улыбался все время как дебил.
«Не плачь, подруга! – отозвался он минут через десять – дурацкая манера тянуть время. – Все почти сделано!»
«Почти – это не все! Твои ставки падают».
И через пять минут – Агата успела про него забыть:
«Не суетись, заказчик. Наши ставки на высоте. Слава Ассанжа освещает нам путь».
«Что там?»
Пауза, пауза… Куда он пропадает?
«Переписка учителей. Крутняк! Они друг про друга такое вываливают…»
Агата приподняла один наушник. Ей показалось, что опять звонили. Нервная она стала последнее время. Кто будет звонить по выключенному телефону? А для матери вроде еще рано. Для матери она еще в школе. А то бы тоже телефон оборвала. У нее талант – звонить в самый неподходящий момент.
«Что там?»
«Держи свой дневник. Ставь хоть шестерки».
На экран вывалилась страница ее дневника. В графе «пользователь» значилось «классный руководитель». Чудненько! Андрюха вскрыл пароли дохлого электронного журнала, и теперь она может стереть мешающие ей жить «энки». Пускай их лучше не будет, чтобы некоторые не нервничали.
«Ты только не усердствуй. А то запалимся».
А что? Пятерок в ряд поставить, и пускай другие доказывают, что они не верблюды.
«Ништяк! Сейчас мы эту школу взорвем!»
Агата оторвалась от размышлений, что себе вывести по русскому – четверку или тройку.
«Что там у тебя?»
«Сайт «ВикиЛикс» продолжает свою работу».
Заблямкали сигналы пришедших писем.
«Что?»
Агата почувствовала, что наушники давят ей на голову, музыка впивалась в мозги. Сдернула их. На экран одно за другим выплывали письма. В первую секунду она не понимала, к кому это обращаются по именам Даша, Сережа, Мишка. Отчества пристроились сами. Дарья Викторовна, Сергей Игнатович, Михаил Алексеевич. Учителя писали коллегам письма, обсуждая занятия. Выглядело это прикольно. Они как маленькие дети обзывали друг друга дураками, козлами и неучами, не прощая малейших мелочей.
«Ты куда это хочешь?»
«Сейчас в открытый доступ выложу. Вот ржач будет».
«Запалишься».
«Не горюй».
Агата спешно убирала свои прогулы. На оценки времени уже не было. Выброшенные на всеобщее обозрение письма – полчаса, ну час, и сайт закроют, чтобы поменять пароли и все удалить. Тамошние админы тоже не дураки. Если Емеля выставил хотя бы одну защиту, то у него есть шанс прожить до вечера. Нет – его вычислят на раз.
«Глуши компьютер!»
Бесполезно, Андрей – тормоз.
Агата сохранила письма в отдельную папку, отправила страницу своего дневника в Сеть и вышла из Интернета.
Вот это история!
Тут же затрезвонил сотовый. Емеля. Хочет денег.
Деньги, деньги, дребеденьги… Их надо было где-то взять.
Сегодня в холодильнике нашлись рыбные палочки в панировке и рис. Вчерашние котлеты были лучше. Но и так сойдет. Палочка крошилась в руках, панировка сыпалась на пол. В большой комнате вечный полумрак, летают пылинки. У матери один недостаток – она не делает заначек. Деньги хранит на карточках. Они лежат в шкафу. Пароли – в голове хозяйки. Если еще продукты по материной карточке отпустят, то денег точно не выдадут. Две тысячи, две тысячи, где вы? Наверное, в этой шкатулочке.
На деревянной коробке вырезана птица с запрокинутой вверх и чуть назад головкой. Вокруг нее расходились завитки и загогулинки. Под птицей – бусы, браслеты, кольца, завалявшиеся сережки. Странно, мать никогда не прокалывала уши.
Серебряное колечко с бордовыми камешками само запросилось в руку. Тонкий серебристый ободок. Восемь лепестков цветка и конусовидная серединка. Все это в серебряном окружении. На внутренней стороне кольца печать и цифры «925». Серебро. А камни, значит, какая-нибудь полудрагоцень. За две штуки сойдет.
Агата сунула кольцо в карман и пошла одеваться. Надо было поймать Емелю до того, как его сграбастает администрация сайта.
Когда она распахнула дверь, первой ее мыслью было, что она попала в страну кошмаров. Перед ней стоял Ванечка Стрельцов. В очках, невзрачный, темные прилизанные волосы. Он просто стоял, просто смотрел. Если бы рука была поднята, чтобы позвонить, – это еще было бы понятно, но вот так протаптывать чужой придверный коврик – это уже вампиризмом попахивает.
Агата обошла одноклассника, захлопывая дверь. Теперь, чтобы запереть ее, надо было надавить на ручку. И как раз Стрельцов мешал это сделать.
– Отойди, – буркнула Агата, легонько подталкивая Ванечку посторониться.
– Я принес тебе уроки, – тихо произнес Стрельцов. Он и правда в руке что-то держал.
– Положи, я потом возьму.
И он положил. Наклонился и уронил свои тетрадки на коврик.
– Тут всё за те две недели, что ты пропустила.
Агата глянула на стопку.
– Ага, – согласилась она. За две так за две, кто ж спорит. Она последний раз повернула ключ и сунула связку в карман. – Бывай.
Мир строится из свободных людей. Стрельцову хотелось что-то принести – он принес. Ей не хотелось брать – она не взяла. Вот бы со всеми так было! Особенно в школе. Хочется – делаешь, не хочется – делаешь другое. Но только чтобы можно было выбрать. А то опять как у мамы получится – берет за руку и ведет. А хочет ли кто-нибудь туда идти, не спрашивают. И эти вечные ее приглядывания, мелкие поправки. Если была на кухне, обязательно потом пойдет посмотрит, все ли убрано, закручен ли кран, повешено ли полотенце. Противно.
Выручить за кольцо нужные две тысячи не удалось, дали только полторы. Но Емеля и этому был рад. Он вылетел на улицу возбужденный, со своей вечной улыбкой на лице. По секрету сказать, девчонки всегда считали его улыбку глупой. Потому что он улыбался в любых ситуациях – когда его ругали, когда его хвалили, когда мальчишки затевали свару, когда девчонки подшучивали над ним.
– Ну, чего? Успела?
– Ненормальный ты, – лениво произнесла Агата. – И дети у тебя такие же будут. На фига ты все это запалил?
– Зато посуетятся, зато побегают.
– В каждую эпоху должно быть какое-то количество самцов, лезущих под пулеметы. Их природа заранее заложила, чтобы было кого в расход пускать.
– Спокойно! Все путем.
– Вот и топай своим путем.
Агата остановилась, давая Андрею возможность от нее уйти. Но он обернулся. Губы дернула улыбка. Емеля славился особенно худобой. Во младенчестве, видать, плохо ел. С первого класса он был тощим доходягой с бледным лицом и веселой улыбкой. Все остальные парни – кто худел, кто толстел, кто мышцу качал, что живот наедал, а Емеля все так и оставался анатомическим скелетом с висящими мослами. Разве что вытягивался, но не более. Лицо худое, с острым треугольным подбородком и выступающим вперед носом, близко посаженные к переносице быстрые живые глаза. И пальцы. Нервные, постоянно что-то теребящие. Выпирают узелки суставов.
– Ну чего ты, чего? – встревожился Емеля ее пристальным взглядом.
– Еще у павианов так же. Есть альфа-самец. Каждый год меняется, потому что предыдущий дохнет под танком. Телевизор смотрел?
– Чего там?
– Такие же павианы на баррикадах.
– И чего?
– А девушки должны прожить жизнь долгую и счастливую.
Андрей стоял, переваривал информацию.
– Так бы и говорила, – расплылся он в улыбке, – что девушки обделены счастьем. Вы ж убогие. От этого и страдаете.
Агата глянула на него из-под упавшей на глаза челки. На его жалкую улыбку, на худое лицо. Чего с ним говорить? Только время тратить.
Она бродила по улицам, дремала на лавочках, заглядывала в магазины погреться и стащить булку. День тек сквозь пальцы, поглаживал ветерком из кондиционеров по сухой коже, бросал камешки в кроссовки.
В первую секунду, когда ее позвали по имени, Агата подумала, что у нее глюки. Темно, гуляют призраки людей. И вдруг:
– Агата! Это ты? Варнаева.
Дарья Викторовна была невысокой полной женщиной с одышкой. Ее пухлые щеки с красными прожилками всегда вызывали сожаление – зачем человек живет, чего хочет?
– Агата! Ну, что ты? Как?
– Все нормально, – бесцветным голосом отозвалась Агата.
– Что мама? Врачи что говорят?
– Вроде поправляется. Лекарства нужны постоянно.
– Конечно, конечно, лекарства. – Дарья Викторовна зашебуршила пакетами в своих руках. – Ты что-нибудь ешь? Похудела, смотрю. Вот, возьми. – Она распределила пакеты. Один протянула Агате: – Там пирог с грибами, мандарины и конфеты. Поешь. Выглядишь плохо. Сейчас уже поздно, а завтра я могу зайти посмотреть, что и как. Ты когда завтра уходишь-то? С тобой сходить не надо? С врачом поговорить?
Агата приняла в безвольную руку тяжесть сумки. Из-под белого полиэтилена выступали бугорки мандаринов.
– Я там завтра на весь день, – произнесла равнодушно. – В аптеке обещали рано утром лекарство привезти.
– Конечно, конечно.
Дарья Викторовна изучала содержимое своих пакетов, не глядя на Агату. Зато Агата смотрела. Во все глаза.
– Что же ты сразу… – Учительница принялась перекидывать сумки в руках, распахнула большое портмоне. – Вот, у меня тут пока пятьсот. А завтра подумаем, что можно сделать. Пускай твоя тетя позвонит мне. У тебя же телефон есть?
– Есть.
– Вот, – удовлетворенно закивала учительница и вздохнула, вполне довольная собой. – Пускай позвонит, мы все обсудим. Стрельцов приходил?
– Да, он мне очень помог.
Агата смотрела вдоль двора. Детская горка, кусты, машины – мест много, чтобы спрятаться, а потом выскочить с десятком авосек в руках. Она так и видела, как учителя обсуждают всю ту ерунду, что она наговорила утром.
– Вот, сразу надо было. – Дарья Викторовна утомленно переступила с ноги на ногу.
– Я пойду, – еле слышно произнесла Агата. – А то голова что-то кружится.
– Конечно, конечно. И не молчи. Звони! Поняла?
– Спасибо вам, – прошелестела Агата, поворачиваясь к подъезду.
Тетрадок на коврике не было. Они лежали на тумбочке в прихожей.
– Агата! Наконец-то! – вышла из кухни мама. – Где ты была?
– В магазин ходила. Вот. – Все тем же безвольным жестом Агата протянула маме сумку Дарьи Викторовны.
– В магазин?
Мама распахнула пакет, заглядывая в него.
– А что это за тетрадки у двери?
– Это Ванька заходил. Я попросила его со мной позаниматься. Мне же надо нагонять пропущенное.
Мама уставилась на Агату. Дочь медленно, очень медленно стянула куртку, вынула ноги из мокрых кроссовок и пошла в комнату. Кроссовки посередине прихожей, но мама поправила сама – Агата ведь устала.
– Ты ужинать будешь?
– Спасибо! Я потом.
Агата успела загрузить ноутбук и найти нужный трек, когда почувствовала, что на пороге комнаты кто-то стоит. Она чуть приподняла один наушник.
– Агата, – робко начала мама. – Я сегодня ходила к психологу в специализированный центр. Умный, профессиональный человек. Он просит прийти к нему на прием.
Наушник с щелчком вернулся на ухо. Агата развернула чат, нашла Емельянова.
«Прикинь, – забила она, – моя мать хочет меня в дурку сдать».
«Нормально так…» – минут через пять отозвался Емеля.
– Тебя бы туда кто сдал, – проворчала Агата. – Психов вокруг развелось. Дышать нечем. Ходят следят, чашки на столе переставляют.
Интересно, где он сейчас сидит. Вряд ли дома. В каком-нибудь компьютерном клубе прожигает ее деньги.
– Агата! – распахнула дверь мама.
Хоть бы стучала.
– Я занята, – прошипела Агата. – Ты можешь пять минут без меня прожить?
– Я все-таки волнуюсь.
– Ну поволнуйся о себе. Я о себе сама волноваться буду.
– Что у тебя происходит?
– Ты в комнату пришла.
Мать захлопнула дверь.
Чудно! Сначала распахивает, потом хлопает. И кого после этого надо посылать к психологу?
Что-то на столе Агате мешало. А! Стопка тетрадей. Ну и что там понаписал их Эйзенштейн? Она открыла верхнюю тетрадь. По ногам мазнул сквозняк: дверь приоткрыли, заглянули. Агата передернула плечами – ненавидит она эти подглядывания.
Агата ногами оттолкнулась от стола, отъезжая в кресле до кровати.
Дверь с легким щелчком закрылась. Агата сунула руки в карманы, прогоняя из себя забурлившее раздражение. Какая-то бумажка. О! Деньги. Отдать Емеле? Или себе оставить? Себе оставить, на что потратить? Ничего-то Агате было не нужно. Бедная она…
Пирог с грибами оказался вкусный. Агата ела его, стоя на кухне и изучая магнитики на холодильнике. Когда-то она была дурой, ездила с родичами по свету. Карелия, Финляндия, Алтай, Эстония. Да, были времена. Сюсюкались, восторгались. В чем-то она была талантлива. Забыла уже в чем. Еще она всех любила, особенно маму. Потому что они были вдвоем, и больше им никто не был нужен. Но это вечное повторение скучно. Да и постоянно держаться за руку – ладонь вспотеет. Особенно когда за тобой все время следят. А у матери последний год как переклин пошел – каждую минуту проверяет. Собрала ли портфель. Что сегодня ела. Как оделась. И еще в комнату постоянно лезет, убирается! Повыкидывать бы все вещи, чтобы убирать нечего было.
Мысли мешали спать. Перекатывались в голове тяжелыми валунами. Хотелось, чтобы было так, как надо, а не так, как всегда.
Утро выдалось невыспавшееся. Пасмурное и мятое. Оставалось только бежать.
– Варнаева! Как мама?
Вопрос был с издевкой. Агата оглянулась, чтобы найти причину, по которой Дарья Викторовна с ней так говорит. Причин не было. Был вяло живущий класс. С утра еще сонный, с трудом вспоминающий, кто и что сделал.
– Нормально, – равнодушно ответила Агата. – Я ее сегодня еще не видела.
– Удивительно, а вроде в одной квартире живете.
Учительница странно смотрела. И еще эта улыбка, подпирающая пухлые щеки.
– Я тоже в одной квартире с тараканами живу, но мы с ними не встречаемся, – крикнул Волков. Он не терпел, когда на него не обращали внимания.
– Ой, тебя забыли спросить, – подняла тяжелую руку Дарья Викторовна. – А ну, тихо! – Ладонь хлопнула по столу.
Агата пришла в школу из любопытства. Школьный сайт закрыли, но учительские письма успели разлететься по классам. Самые шустрые принесли распечатки. По секрету передавались цитаты. Школа, как гудящая бормашина, сотрясалась, гудела, хихикала. Учителя ходили злые. Но не все. Дарья Викторовна, например, была абсолютно спокойна и даже как будто довольна жизнью.
– Шутники! – отмахивалась она от шепотков и переглядов. – Вашу переписку пора почитать, какую глупость вы друг другу пишете. Варнаева, а ты чего улыбаешься?
– Это не я улыбаюсь. Это Емеля.
Андрей расплылся в еще большей улыбке, теперь она разрезала его лицо от уха до уха.
– Поулыбайся своей маме, которую ты в больницу отправила.
– А что, она уже выздоровела? – Агата глянула на учительницу с интересом.
– Представь себе. Я с ней утром разговаривала.
Опа… По-хорошему, надо было не отводить взгляда. Так и смотреть в это старое лицо, на эту тусклую кожу, на тяжелые мешки под глазами. Но Агата невольно оглянулась, выбирая, кто ей сейчас посочувствует. И остановилась на Ваське Трубаче. Он кивнул ей в ответ, и она перевела взгляд на Ванечку. У, правдоруб. Сидит с таким видом, словно все понимает и всех жалеет.
– Молчишь? – Дарья Викторовна не злилась. Сейчас в ней было все что угодно, но только не раздражение. Любопытство. Это взбесило.
– Это была шутка, – процедила сквозь сжатые зубы Агата.
– А чего такое? Чего? – прыгало по классу.
– Шутка? Загонять собственную мать в гроб?
– Ой, ну хотите, я сама туда лягу, – фыркнула Агата.
Сесть бы уже и чем-нибудь заняться, а не стоять, переминаясь, глядя по углам.
– Ты ляжешь, как же! Вокруг всех положишь сначала.
Вот чего Емеля сидит и лыбится? Ему весело, ненормальному?
– А тебе все равно, как я посмотрю, – Дарья Викторовна заметила равнодушие ученицы.
– Да что такое! – верещал Волков.
– Нет, не все равно. – Улыбку уже нельзя было сдержать. – Пирог вкусный был. Спасибо.
– На здоровье, – медленно произнесла учительница.
Спокойствие этих слов сбивало. Рождалось ощущение, что Агата что-то пропустила. Что обман с мамой – это только повод для чего-то большего.
– С журналом, я так понимаю, тоже была твоя шутка?
– Здрасьте! – опешила Агата. – Я-то тут при чем? Теперь все будете на меня валить?
– Посещаемость исправила.
– Кто же из-за посещаемости пароли ломает? Вы у Стрельцова проверьте. Наверняка это он себе пятаков наставил.
Ванечка хмыкнул, поднимая над головой сжатые руки, в знак поддержки и солидарности.
– Так держать, сестра! – крикнул радостно он.
– Подавись, – процедила Агата.
– Весело живешь. – Дарья Викторовна прошла перед доской, заставляя всех смотреть на себя. – Но это пока маленькая. А вырастешь, как жить будешь?
– Весело, – буркнула Агата, окончательно запутавшись. А поэтому ляпнула неожиданное: – Тобой, что ли, становиться?
– А чем я тебя не устраиваю?
Все зашевелились, радостно загыкали. Смешки вырывались из сжатых губ, скакали по партам, тонули в шуршании ног под стульями, в стоне линолеума.
– «Смотрюсь в тебя, как в зеркало», – пробурчала Агата, отворачиваясь.
– Не нравлюсь?
– Чему тут нравиться?
Класс притих.
– Вырастать, становиться взрослым, чтобы стать как кто? Как вы? – Слова заставляли Агату гнуться вперед. – Как мать? Чтобы потом про других учителей пургу писать?
– Варнаева, ты чего? – прошептал Волков.
Дарья Викторовна качнула головой, смаргивая, как будто хотела сменить одну картинку – с учениками – на другую.
– Ты сначала проживи эту жизнь, а потом сравнивай, – тихо произнесла она. – Такой же будешь.
– Не буду!
Класс облегченно хихикнул, понимая, что буря прошла стороной.
– Будешь, будешь, – ласково произнесла Дарья Викторовна. – Без вариантов.
– Да ладно! – вяло отбивалась Агата.
– Смотри. – Учительница повернулась к классу, и все, затаив дыхание, ждали ее слов. – В школу ты сейчас не ходишь и еще какое-то время будешь ломаться, прогуливая и придумывая способы, как обмануть мать и администрацию. Значит, год дотянешь плохо, в следующем году вряд ли будет лучше. Мы же все такие неординарные! Все такие непохожие на других. Все учатся – я не буду. Ладно. Не хочешь учиться – не учись. Нарисуют тебе твои трояки. Но с таким аттестатом ты не сможешь найти нормальную работу. Без денег поскорее выскочишь замуж, родишь, осядешь дома. Рвения к здоровому образу жизни я в тебе не замечаю, значит, расплывешься. На успех ты не нацелена, значит, никаких перспектив и хорошего университета.
– Не собираюсь я замуж! – буркнула Агата.
Трубач сиял. Уж не себя ли он увидел в роли мужа?
– Тогда жить тебе вместе с матерью до смерти, стать злой и циничной.
– Не буду я жить с матерью!
– А где ты будешь жить?
– На Канарах! – влез Волков.
– Это банально. Ты превратишься в то, против чего сейчас восстаешь. Станешь как все. Серой и посредственной.
– Чего это я буду посредственной? Может, я знаменитостью заделаюсь?
– Опоздала ты становиться знаменитостью. Для этого усилия надо прикладывать. А ты бессильная.
– Чего это? – Слова закончились. Душу переполняло возмущение.
– Того это! Что ты сделала? Ничего! Голова грязная, ботинки заляпаны. О чем с тобой говорить – непонятно.
– О погоде! – выкрикнул Волков.
– Если только о погоде… – Дарья Викторовна пошла к столу.
Агата чувствовала, как от ярости у нее шевелится челюсть, но слов не было.
Надо уходить.
Но она стояла. Смотрела ненавидящими глазами на учительницу и не двигалась.
– Неправда! – через силу произнесла она. – Все я могу!
– Можешь – ответь, реши, расскажи! Где оно – твое «могу»? Выходи!
Агата сделала шаг из-за парты. Она не помнила, что они проходят, какая тема. Перед глазами вдруг всплыла страница тетради, исписанная ровным почерком отличника. Она глянула на уравнение, на притихший класс и, соря мелом, стала быстро писать. Пока писала, вспомнила, что когда-то ее хвалили за хорошую зрительную память. И пожалела, что повелась на слова учительницы. Надо было послать все к черту и уйти. Проявила любопытство, пришла в школу…
– Хорошо, садись, – все тем же ровным голосом произнесла Дарья Викторовна. – Ну, а вы чего смотрите? Открыли тетради. Пишем!
Ощущения триумфа не было. Где-то был подвох, но она не могла его нащупать.
– А ты чего, правда голову не моешь? – подплыл к ее парте Васек Трубач.
– Да пошел ты! – фыркнула Агата, отворачиваясь. Вот далась им ее голова.
– Круто! А я думал, у тебя такая укладка. Типа, прическа.
– Типа, пошел вон!
Она толкнула парту, роняя ее на Васька.
– Чеши отсюда!
Васек смотрел весело. И даже не на нее, а на ее голову, чем взбесил окончательно. Парту поймал. Осторожно поставил обратно. И пошел. Уверенно так. Рубашка сзади у него была мятая.
– Смолова! Ну чего ты тут разлеглась! – демонстративно громко произнес он, склоняясь над сидящей на корточках маленькой Анечкой, рассыпавшей свой пенал. – Давай помогу.
От неожиданности Смолова грохнулась на колени. Все остальные без задержек плыли на перемену.
После первого урока раздражение школы как рукой сняло. Все сразу успокоились, перешептывания прекратились, учительская переписка стала вызывать скуку. Уроки текли своим чередом. К последнему Агата устала разрисовывать тетрадку. На ум постоянно приходили монстры с копьями в руках. Народ вокруг тоскливо учился. Раньше ей это почему-то было интересно. А сейчас казалось слишком легким и ненужным. Посмотреть на Дарью Викторовну – так та вообще ничего, кроме своей алгебры, и не знает. Твердит все: «Читайте, читайте». А сама, наверное, книжку и не открывает. Ну, читала Агата, и что? Как-то пыталась обсудить с мамой Набокова, но та отмахнулась. А увидев у нее книгу Прилепина, в ужасе отобрала. Кричала, что это мерзость и пакость. Врала, как всегда. Все взрослые врут. Особенно когда начинают петь песни о пользе учения.
– Художник? – Трубач бухнулся на стул рядом. Он слегка пухловат, у него мягкие ладони и большие карие глаза. А еще он громко говорит.
– Маляр. – Агата лениво скомкала листок.
– После тренировки я к тебе заскочу?
– На Коньке-Горбунке?
– Чего?
– Послушай, Трубач, надоел ты мне уже.
– Ты со своими закидонами тоже всех достала.
– Вот и договорились. – Агата встала.
– Так я зайду?
– К бабушке своей заходи! – яростно произнесла Агата. – И не таскайся за мной больше!
– Чего ты? Обиделась, что ли?
– Что ли!
Это был хороший повод уйти. Сдался ей этот Васек! Давно надо было послать его куда подальше. Нашелся тоже – муж в перспективе.
– Психованная! – орал ей вслед Васек. – Иди голову вымой!
Бросила в рот жвачку и направилась к выходу. Жалко, что она не киллер, а то бы вытащила сейчас две базуки и расстреляла бы Васька. Вот было бы здорово увидеть на его лице удивление.
День был сумрачный и холодный. Как раз для прогулок.
По телефону отбила Ванечке эсэмэс с благодарностью за тетради. Зачем – сама не поняла, просто хотелось что-то сделать, с кем-то связаться – и зашагала прочь.
– Эй! А деньги? – вылетел следом за ней Андрей.
– Емеля, зачем тебе деньги?
– Я пока в Инет у себя не выхожу. Мне на клуб надо.
– А еще чего тебе надо?
– Мира во всем мире и информационную открытость.
– Дебил.
Агата посмотрела на верхушки берез. Вот везет ей на людей рядом. Один другого краше. Еще и березы подкачали. Гнутые какие-то.
Сунув руку в карман, нащупала купюру. Сказать ему, что ли, что деньги от Дарьи Викторовны? Может, он тогда отстанет?
– Пошли пожрем что-нибудь, – вдруг предложил Емельянов, крутя деньги в руке.
– Ну пошли, – разрешила Агата.
Вид у Емели был такой, как будто его долго уговаривали.
– Прикольно, – процедил он.
Это и правда было прикольно. Она еще не была с парнями в кафе. Васек жадничал, и ходили они только на бесплатные дискотеки, а тут Емеля решил гульнуть. Далеко они не отправились. Добрались до ближайшего кинотеатра, где был компьютерный класс и буфет.
– Вы в кино? – спросила сонная буфетчица в грязном переднике.
Агата опустила глаза в меню.
Она вырастет и будет как все – чушь какая! Не станет она как эта тетка за прилавком. Уедет в Америку, заживет счастливой жизнью. Или в сельве Амазонки будет охотиться на крокодилов.
– Мороженое будешь? – проявлял щедрость Емельянов.
Агата смотрела на перечень бутербродов. Хотелось есть. Она выскочила пораньше, чтобы не сталкиваться с матерью, и не позавтракала.
– Я здесь ванильное брал – нормально.
Агата в третий раз принялась читать меню. На одной страничке, под исцарапанной пленкой.
– А ты у нас вообще крутая, выходит. Уважаю, – завел светский разговор Андрей.
– С чего? – Тема была странная, и Агата забыла про меню.
– Кинулась спорить с Дарьей. На «ты» так. Круто.
Все-таки Емеля был не очень умный. И скучный.
– Она хорошо тебя развела. – У Андрея были серые живые глаза, длинные ресницы, густые брови, жесткие волосы падали на лоб густой челкой.
– Кто?
– Даша. Взяла тебя на «слабо», а ты повелась.
Еще у него был длинный, чуть искривленный нос. Словно в детстве ему кто-то по нему хорошо врезал. Или он занимался боксом. Вроде бы не занимался.
– Когда она тебя заставила к доске пойти. Доказывала, что ты никто, а ты, типа, стала с ней спорить.
Ярость кипятком окатила мозги. Агата ударила ладонями по краю стола, заставляя его сдвинуться и врезаться Андрею под ребра. Легкий Емельянов откинулся вместе со стулом. Взлетели вверх ноги в потертых кроссовках.
– Эй! Эй! Вы чего там? – лениво выглянула из-за прилавка буфетчица.
– Да пошел ты!
Перестало звенеть железное блюдечко, упавшая солонка открылась, соль красивой горкой высыпалась на темный кафель.
– А ну, прекратили! – неслась из-за прилавка буфетчица. Она спешила, вытянув руки, словно хотела поймать Агату в веселой игре салочки.
– Отвали! – стукнула по этим рукам Агата.