Сказание о Проклятой Обители. Глава I. Дары и проклятья (Валентин Вайс)

Девицу Йодис съел тролль.

Так решили в усадьбе. Некоторые остряки, пряча улыбки, шептались, что бедняга должен был отравиться в тот же час.

Судьба неразборчивого в еде чудища так и осталась неведомой. Одно не вызывает сомнений – случай этот навсегда определил русло грешной жизни племянницы съеденной Йодис, Неуклюжей Астейн.

А теперь обо всем по порядку.

В год 965 от воплощения Девы-Матери на хуторе Медвежья Падь, что принадлежал достославному купцу и воину Ингвальду Большая Нога, произошло два важных события.

Первое оказалось свойства печального и случилось весной, Тогда златовласая да белоликая девица Йодис, младшая сестра Ингвальда, отправилась по какой-то ей одной ведомой нужде к Дальним холмам. Место это славу имело дурную: старики поговаривали, будто живут там не то тролли, не то колдуны-чернокнижники. Девицу стариковские россказни не пугали: отличалась она безрассудством, упрямством и самоуверенностью.

За что и поплатилась.

Искали ее всей усадьбой не меньше недели, да без толку. После пополз слух – заманил хозяйскую дочь подгорный тролль невиданными сокровищами. Объяснение правдоподобное, ибо не только местные жители, но и заезжие торговцы знали о неумеренной любви гордой северянки к блестящим побрякушкам.

Бабушка Хервёр, мать Ингвальда—купца и красавицы Йодис, обводя колючим, что сосновая игла, взором Дальние холмы, по словам хуторян, бросила тогда сквозь зубы: «Все к тому и шло». Никто так и не понял, что старуха имела в виду. Та же, ничего к сказанному более не добавив, подняла вязанку хвороста, и отправилась колдовать у очага. Хервёр Сказительница не была черствой или бессердечной, просто у женщин северных краёв нет времени на долгую скорбь.

Позже Хервёр после кружки медовухи говаривала, будто вовсе и не съел тролль красавицу дочь, а совсем наоборот – взял в жены. И теперь, вся в шелках и золоте, королевой ходит Йодис по подгорным чертогам. Те же, кто выражал сомнение в этих словах, сильно рисковали получить опустевшей кружкой по многодумному лбу.

Спустя девять месяцев случилось и второе событие, только уже свойства радостного: успешно разрешилась от бремени супруга Ингвальда – Гуда Прекрасноволосая. Роды проходили тяжело, будто и не помогали духи предков молодой хозяйке. Многие тогда думали – быть вдовцом хозяину Медвежьей Пади. Голова у ребенка оказалась велика, что посчитали признаком большого ума. На счет ума пришлось в последствии не раз усомниться, но вот про большую голову, причинившую матери столько страданий, девочке поминали многократно.

Одна сумасшедшая старуха, – не то чья-то дальняя родственница, не то приживалка, коих всегда водилось на хуторе превеликое множество, – сказала, что ровно в час, когда девочка была зачата, подгорный тролль сожрал Йодис, а душа ее по случаю младенцу досталась. Болтливой старухе добрые люди советовали помалкивать, но та оказалась то ли упряма, то ли глупа до чрезвычайности, а потому продолжала языком чесать. Хервёр Сказительница прослышав о гнусных речах, болтуху по всей усадьбе гоняла. «Клеветница» юркая оказалась, схоронилась в амбаре, где чуть и не околела – ночи уже холодные тогда наступили.

Унаследовав строптивый нрав Йодис, красоты ее, увы, Астейн, – так назвали ребенка, – оказалась лишена. Кто же в здравом уме станет возлагать надежды на вздорную дурнушку?

По этим ли, или по каким иным причинам, но ребенок рос в родительском небрежении, и детство провел решительно ничем не примечательное. Белокурый миловидный Хельми, старший отпрыск, всегда получал больше внимания и ласки. С ним связывались семейные чаяния, на него обращались исполненные гордости родительские взоры. Неловкая, некрасивая и молчаливая, Астейн даже не пыталась вступать в борьбу за материнскую и отцовскую любовь. Гуда Прекрасноволосая, плечи которой с годами ссутулились под тяжестью усадебного хозяйства, глядя на не в меру мечтательную девочку, все чаще хмурилась и сжимала губы, ибо не лелеяла надежд обрести в ее лице достойную помощницу. Что до редко появлявшегося в усадьбе отца, то Астейн, в лучшем случае, забавляла его медвежьей неуклюжестью. Только старая добрая бабушка Хервёр не делала между внуками разницы, поровну даря им свою любовь.

В лесу или ближней Светлой роще девочке оказывалось куда как лучше, чем на хуторе. Незримая Хозяйка Леса часто давала приют одинокой мечтательнице, охраняя детский сон. Там, на лесной опушке, среди сосен—великанов, на берегу священного ручья, окутанная сладкими ароматами чащобы, Астейн обретала саму себя. Влажный мох нередко становился ей постелью, а пение птиц – колыбельной. И не было страха ни перед дикими зверями, ни перед иными лесными жителями. Иногда девочке казалось, что деревья разговаривают с ней. Самым уголком глаз удавалось порой уловить едва заметное движение морщинистых губ, а обернется – кора и кора.

Бабушка Хервёр, а лишь с ней одной изредка разделяла Астейн радости долгих лесных прогулок, всегда говорила, что Хозяйка Леса наделила внучку тремя чудесными дарами.

Первый дар – разговаривать с лесом, распознавать его голоса. Потому и не страшно ей в сердце чащобы ни светлым днем, ни непроглядной ночью.

Второй дар – слышать и подмечать то, что сокрыто от всех прочих. Здесь, правда, подвох крылся: слишком поздно девочка поняла – не все стоит подмечать. А если уж заметила, то лучше молчи. Мало кто глазастым рад.

А третий дар, самый чудесный, – видеть места, где танцевали светлые эльфы. Бывало, прибегала она рано утром к ручью, а там, на берегу – ровный круг примятой травы. Словно кто ходил здесь ночью или присел отдохнуть, да и заснул под серебряное пение прозрачной воды. Да вот только уж очень ровными те круги оказывались. А над ними – изумрудно-серебристые искорки-пылинки кружились в неспешном хороводе, оседали на землю и таяли. Показывала Хельми, за руку его приводила, но он ничего такого разглядеть не мог, хоть и всматривался в сочную траву до боли в глазах. И мама не видела, полагая дочь выдумщицей, а уж отца девочка так и вовсе спросить боялась. И только бабушка Хервёр объяснила, посоветовав никому о том более не рассказывать, что такие круги примятой травы – это место ночной пляски светлых эльфов. А Хозяйка Леса позволяет их различать только тем из людей, кого сильно полюбит.

Бабушка Хервёр даже не подозревала, что именно этот дар станет для внучки хуже любого проклятья.

Зачарованная словами Хервёр Сказительницы, прибегала она к ручью и по долгу любовалась игрой ясно-жемчужной воды. Девочка представляла, будто стоит у самого источника Прозрения, что берет начало в тайном королевстве светлых эльфов.

* * *

Долго Астейн присматривалась к танцующим пылинкам над примятой травой, боясь подойти, но вот однажды решилась. Приключилось то в самой середине лета, ранним утром, когда не стаяла еще хрустальная роса, а роща хранила сонную ночную прохладу. Собрав волю в кулак, девочка зажмурилась и шагнула в круг, в самую гущу серебряного хоровода. Затаила дыхание, сжалась и даже присела, а по спине холодок пробежал. Долго боялась открыть глаза, но ничего не происходило. Она ведь и сама не знала, чего ждать. Только в самых дальних тайниках души слабо мерцала надежда на что-то невероятное и всенепременно чудесное.

Глубоко вздохнув, дочь Ингвальда мысленно подготовилась к разочарованию, после чего распахнула глаза и огляделась. И не закричала лишь оттого, что горло в тот же миг свело судорогой. Не было более ни священного ручья, ни Светлой рощи. Вокруг плотной стеной вздымался лес. Не тот, обычный, с длиннющими тощими соснами и неуклюже-разлапистыми елями, что рос в двух шагах от Медвежьей Пади, но и не тот, о котором рассказывала бабушка Хервёр – дикий и болотистый, где завывали чумные волки и хозяйничала владычица Оборотного Мира. На неё взирал лес воистину волшебный, мерцающий медленно парящими колдовскими огоньками и благоухающий цветами невиданной красоты. И не нужно было приглядываться, чтобы увидеть исполненные удивления и недоумения лики кряжистых дубов и толстоствольных сосен. Они хмурились, возмущенно шевелили ветвями и громко переговаривались, глядя на незваную гостью.

Астейн вышла из неспешного хоровода искр-пылинок и тут же споткнулась на ровном месте. Кляня собственную неуклюжесть, она совладала с дрожью. Зачарованная невиданной красотой, девочка протянула руку к бархатным огнисто-пурпурным мясистым лепесткам ближайшего цветка, как вдруг была остановлена возмущенным криком:

– А ты что здесь делаешь, человеческое дитя?! – К испуганной Астейн стремительно приближался сухопарый старик весьма благородного вида в шелковых одеждах, с изукрашенным причудливой резьбой посохом. Борода, заплетенная в толстую косу и обвязанная блестящей золотой ленточкой, упруго подпрыгивала в такт шагам. Кустистые брови незнакомца сошлись к переносице, холодные синие глаза метали ледяные молнии, а высокие скулы горели алым румянцем. Тонкие пальцы пребольно впились Астейн в плечо, и в самое ухо ворвалось грозное карканье: – не смей рвать цветы, глупая девочка! Как ты сюда вообще попала?

В голове Астейн роилось множество вопросов. Например, «Куда, это сюда?» или «Что это за место такое?». Вот только от липкого страха ни один из них не шел на язык. Она бессильно оглянулась на примятую траву и серебряные пылинки. Старик проследил за взглядом девочки.

Оба вскрикнули одновременно. Румянец мгновенно померк на лице загадочного жителя удивительного леса – стало оно белым и странным образом вытянулось. Вот только Астейн дела не было до переживаний старца: глаза девочки расширились от ужаса при виде того, как стремительно меркнет и тает хоровод пылинок.

– Ты видишь? – Старик принялся трясти ее, впиваясь ногтями все сильнее. – Ты можешь их различать? Кто ты? Откуда пришла? Говори!!

Да какое там «говори»! Не до разговоров ей было: все в душе кричало – надо спешить! Едва померкнут пылинки, исчезнет проход в ее привычный мир и останется она с этим невыносимым стариком на радость глазастому лесу! Астейн и сама не знала, откуда ей это известно, но была в том абсолютно уверена.

Она извернулась юркой ящеркой и изо всех сил саданула назойливого бородача острым коленом в одно тайное место: Астейн уже давно уразумела, – старший брат-то для чего дан? – что действует этот удар безотказно. Старик глухо охнул, согнулся и отпустил истерзанное плечо. В тот же миг девочка одним прыжком влетела в центр примятой травы. Налитые кровью глаза седовласого крикуна полнились невыразимым удивлением и… страхом.

Искристый вихрь закрутил ее, скрыв бормочущие деревья, порхающие огоньки и чудные цветы. Когда же кружение остановилось – не было более ни полянки, ни старика. Лишь привычная Светлая оща да любимый священный ручей.

Казалось бы этот случай навсегда должен был отвратить Астейн от леса, ан нет – остались они добрыми друзьями. О загадочном происшествии девочка никому не сказала ни слова. А почему – и сама не знала.

* * *

Когда ей шел восьмой год, а брату уже исполнилось одиннадцать, отец взял его с собой в Норхейм. По возвращении Хельми взахлеб рассказывал об этом шумном торговом городе, о грозном море и стремительных кораблях с драконьими носами да чешуйчатыми боками. А еще он сказал, будто бы дом ему не нужен, ибо, когда вырастет, обязательно станет одним из Морских властителей, что ни одной ночи не проводят под крышей дома, а бороздят моря и ведут за собой лучших воинов на поиски приключений. Глаза брата возбужденно блестели, а щеки огненно пламенели.

Полдня Астейн терпеливо слушала излияния Хельми, а потом волна темная и липкая поднялась из неизведанных глубин детской души. Желудок противно сжался, кровь прилила к лицу. Уперев кулачки в бока, она презрительно скривилась и заявила, что мальчик, столь похожий на белую мышь, Морским властителем никогда стать не сможет.

Голубые глаза Хельми сделались холодными точно острый лед, и по-взрослому гневно сверкнули. Сжав губы в тонкую нить, уподобившись тем самым матери, он толкнул сестру. Не так чтобы сильно, но она все же упала, – споткнулась, как водится, о крохотную кочку в земляном полу.

Отец поднялся с лавки, где мирно жевал сушеную рыбу-змею, и отвесил сыну подзатыльник. Матушка, занятая густым ароматным варевом, в тот миг смолчала, но сильно нахмурилась: Гуда Прекрасноволосая не любила, когда Ингвальд поднимал руку на детей.

Не глядя на супругу, отец ушел во двор и позвал Хельми с собой. Едва они скрылись за порогом, мать пристально посмотрела на дочь и спросила, помнит ли та про тетушку Йодис, украденную троллем.

Да как же можно позабыть про главную легенду семьи? Потому Гуда не стала дожидаться ответа, а сразу перешла к следующему вопросу:

– А знаешь ли ты, милая доченька, отчего это случилось?

Когда Гуда Прекрасноволосая начинала говорить столь ласково, Астейн всегда напрягалась: не слишком богатый жизненный опыт подсказывал – жди беды. А тут еще Хервёр Сказительница, до сего момента тихонько сидевшая в теплом углу, отложила рукоделье и подозрительно глянула на невестку.

– Бабушка Хервёр говорила, будто тетя была очень красива, вот тролль ее и полюбил, – осторожно отвечала девочка, понимая, что ступает по тонкому льду.

– Бабушка Хервёр не все помнит. – Мама продолжала ласково улыбаться, но бросила на свекровь быстрый едкий взгляд.

– И в каком месте старуху память подвела? – вскинулась бабушка.

– А причина, по которой тролль утащил к себе мою золовку и твою тетушку Йодис, – продолжала родительница, словно не услышав звон металла в голосе свекрови, – заключается вовсе не в ее красоте, а в чрезмерно остром языке. С тем троллем была она на язык не сдержанна, вот он осерчал, да и съел ее. Вспомни об этом, когда захочешь в следующий раз дразнить брата.

– Вот ведь дура! – донеслось из темного угла.

Астейн так и не поняла, сказала ли это бабаушка на самом деле или ей только послышалось.

Вначале девочка на мать обиделась. Ведь та ясно дала понять, что не одобряет ее поведение. Она снова встала на сторону Хельми. Убежав, как всегда делала в таких случаях, в Светлую рощу, Астейн попыталась заплакать, вызвав в памяти все нанесенные родичами обиды, но слезы не шли. Этот факт привел ее в полное замешательство. Вместо слез вдруг пришло понимание: Гуда Прекрасноволосая совет дала мудрый, да вот только язык, как порой уже тогда казалось, жил своей загадочной жизнью, а потому сможет ли она этим советом воспользоваться – большой вопрос.

Важным был и другой вывод, сделанный девочкой в тот день: слово порой бьет сильнее, чем клинок, и раз уж не получается держать это оружие в ножнах, то надо научиться ловко им пользоваться.

Куда же делась тетка Йодис, так и осталось тогда загадкой, как и то, были ли повинны в ее исчезновении тролли или какие-либо иные чудесные создания. К Дальним холмам дети бегали много раз, но никаких следов тролля не обнаружили. Это вовсе не означало, что чудища там нет – они просто плохо искали.

* * *

Хервёр проводила с внучкой времени куда больше, чем все остальные. Именно она открывала потаенные уголки удивительных миров, связанных воедино волосами Хозяйки Леса. Бабушка впускала в ее жизнь хитрых цвергов, жадных троллей, мудрых колдунов, светлых, лесных и горных эльфов и, даже, мрачных порождений Оборотного Мира. Поведала она о трех могучих сыновьях Хозяйки Леса – Великом Воине, что охранял покой людей и эльфов; Волногонителе, что вел корабли и гнал богатство к берегам нордеров; и мудром Учителе, что обучил людей и эльфов всему, что те умели. Она рассказала о том, откуда всё произошло, о великой пустыне и многоглавом Змее, смерть которого дала жизнь миру, и о таинственных обитателях Туманных Долин. А еще – о страшной Хозяйке Оборотного Мира – Деве Отражений. Мудрые бабушкины истории заменяли книги и готовили к будущему.

В дни, когда снежные великаны спускались с отрогов Белого Хребта и вторгались в земли северных нордеров, вокруг усадьбы образовывались непролазные сугробы. За стенами принималась тоскливо стонать вьюга. Отложив до теплых времен походы в лес и на речку, Астейн и Хельми садились поближе к круглому очагу, и бабушка рассказывала одну волшебную историю за другой, будто вплетая полевые цветы в чудесный венок. Знатной была рассказчицей мать Ингвальда-купца.

Однажды бабушка поведала странную легенду, не похожую на обычные ее рассказы, которую сама услышала от заморского купца в славном Норхейме.

Легенда та гласит, будто в стародавние времена в одном многоязыком торговом городе где-то в жарких краях жила красивая женщина. Муж у нее был уважаемым в тех местах купцом, а дом – одним из самых богатых домов в том городе. Все дали им боги, но только женщина об одном печалилась – не было у них детей. Ходила она в храмы, приносила богатые дары, но боги отчего-то молчали в ответ на ее просьбы. Тогда очерствело ее сердце, перестала она им молиться, и отправилась к древней ведьме, что жила далеко за городом, на болотах. В народе они прозывались Лягушечьей Топью.

Ведьма сразу все поняла, едва взглянув на женщину. И спросила старуха: «Милая, боги дали тебе красоту, доброго мужа и богатый дом – можно ли просить о большем? У многих ведь и половины нет из того, что есть у тебя».

На что женщина отвечала: «Нет мне счастья и покоя, пока не обзаведусь ребенком». «Что ж, – пожала плечами ведьма, – твое решение. Только сама я тебе помочь в том не смогу, но скажу одно заклятие. Пойдешь в новолунье к Проклятым Курганам, там его и произнесешь семь раз – явится тебе тот, кто поможет. Но прежде, подумай еще».

Женщина уже все решила и думать больше не стала. Отправилась в новолунье к Проклятым Курганам, пропела—проговорила семь раз ведьмино заклятье. Задрожала в тот час земля, растворился один курган, и явился к ней демон огненный, демон страшный. И сказало ей чудище: «Знаю, женщина, про беду твою. Только разве ж это беда? Дали тебе боги красоту, мужа знатного да дом богатый. Мало этого? Может, лучше ума у них попросишь?». Женщина гордо вскинула голову и отвечала демону гневливо: «Не говорила мне ведьма, что придется слушать речи обидные. Скажи, станешь помогать, или идти в другом месте помощи искать?». «Отчего же не помочь, – ухмыльнулся демон, – коли сама так решила. Да и не сыщется в этой земле других таких мест. Как возвратишься в дом – уедет твой муж торговать в дальние страны. Проводишь его – дважды по семь и еще три дня выходи встречать рассвет на Большой Тракт, там и явится тот, кто даст то, о чем просишь», – сказал и растворился в ночном сумраке, словно и не было его.

Женщина пожала плечами в великом раздражении, но сделала все, как велел демон: мужа проводила, начала рассветы на Большом Тракте встречать. На семнадцатый день на восходе солнца увидела юного воина, что едва держался в седле. Он поравнялся с женщиной и спросил, не знает ли она дома, где можно найти ночлег. Вот только нет у него ни денег, ни сил ехать дальше. Встретились их взгляды, и в тот же миг женщина поняла – это именно тот, кого ждала она, о ком демон ей вещал.

Привела к себе в дом, накормила, напоила, уложила спать. В полночь же сама к нему явилась. В плотном мраке комнаты, напоенном дурманящими ароматами ночных цветов, сверкнули глаза юноши, и показалось ей, что смотрит на нее тот самый демон. Смотрит и ухмыляется. Но ничто не могло остановить женщину. Отмела все непрошеные мысли, легла в постель к воину, растворилась в его крепких объятиях.

Провел он у нее три ночи и два дня, что не укрылось от любопытных соседских глаз. Утром третьего дня проснулась – юноши уже и нет. Не особенно опечалилась она: ведь не ради плотских утех все затевалось. Знала женщина – есть теперь в ней новая жизнь.

Возвратившемуся купцу соседи не замедлили сообщить о похождениях его женушки. Разгневался купец, выгнал ее, но не без денег, ибо все же любил. Купила женщина маленький домик на самой окраине города.

Вскоре родилась у нее дочь. Девочка росла быстро, превращаясь в писаную красавицу. Не знал город красивее девушки. Вот только была она горда и злоблива, все попрекала мать бедностью, крохотным домиком да убогой жизнью. Добрые люди рассказали ей о том, как явилась она на свет, поведали про молодца с Большого Тракта. Еще больше осерчала девушка на мать. Бедная женщина беспрестанно просила прощения у дочери, хотя и не понимала за что.

Прослышала гордячка и про ведьму с Лягушачьей Топи. Отправилась к ней, дабы узнать, нет ли какого средства, чтобы обрести богатство. Старуха посмеялась, но дала заклятье, что нужно произнести семь раз на Проклятых Курганах.

Девушка отправилась туда, сделала все как велено, и явился ей демон. Тот это был демон, что являлся ее матери или нет, никто не знает. Сказало чудище – придет к ней богатство, достойное ее красоты, только если станет она служить ему. Но не будет у нее дома. Девушка не поняла, как это может такое быть – богатство без дома? Решила, что демон слишком много столетий в кургане провел и от старости слегка умом тронулся. Заведутся у нее деньги, будет и дом. Согласилась на предложение. Но готова ли она принести демону достойную жертву? Девушка отшатнулась: «Неужто ты хочешь, чтобы я собственноручно пролила чью-то кровь?». «А если тебе не придется самой проливать чью-то кровь, то согласна на жертву?». Девушка подумала и снова согласилась. Тогда демон сказал: «Иди домой. Все само к тебе придет».

Не прошло и трех дней после той встречи, как проснулись обитатели бедного квартала, где жила мать с дочерью, от криков да огненных всполохов. Выбежали на улицу – горит маленький дом. В том пожаре погибла старая женщина, а девушка успела каким—то чудом выскочить. Не оказалось на ее теле ни ожога, ни царапины.

Приютили бедняжку богатые люди, что знавали ее мать в лучшие времена. Одарили погорелицу подарками, одели, накормили. Отнеслись к ней как к дочери. Вскоре соседи заметили, что старший сын этих добрых людей не сводит глаз с девушки. А тут зоркие кумушки принялись нашептывать хозяйке дома, что и ее благоверный не равнодушен к юным прелестям названой дочери. Вскоре всех потрясла страшная новость: старший сын убил отца, а виной тому та самая девица. Прокляли горожане девушку, едва успела она унести ноги из города.

Легенда гласит, что с тех пор бродит по дорогам прекрасная девица, заходит в разные города, за красоту принимают ее во многих богатых домах. Кому-то становится она сестрой, кому женой, кому названой дочерью, а кому подругой. Везде получает все, что пожелает – золото, шелка, камни драгоценные. Но только платит за все смертью. Куда ни придет – вскоре сын убивает отца, или отец сына, или брат брата, или сестра сестру. Бывает, становится любовницей богатого горожанина, обзаводится домом, но не проходит и полугода, как языки пламени сжирают его под улюлюканье толпы. Проклятая, она покидает город и продолжает свой вечный путь. Так служит она темному хозяину, пополняя армию совращенных душ, собственноручно не пролив ни капли крови. Много дорог прошла, много имен сменила. Не приходит к ней старость, не меркнет красота.

Так и по сей день ходит по дорогам прекрасная девушка, что опасней бубонной чумы. Прозвали ее люди Вечная Странница.

Завершив рассказ, Хервёр внимательно посмотрела на внучку.

– Но как же дом? – Встрепенулся, дослушав историю, Хельми. – Ведь дома, значит, у нее были, хоть и не долго!

– Дом, Хельми, это не только четыре стены, – молвила бабушка и отправилась спать. Вдруг обернулась на пороге, и едва слышно добавила: – на дальнем юге видала я такие дома, где ни стен, ни крыши от начала мира не бывало. Только вот люди там все равно сор метут.

Астейн едва исполнилось двенадцать, когда Хервёр Сказительница поведала эту историю, а через восемь лет отец проклял ее и изгнал из усадьбы.

* * *

Хоть и жили они на самой окраине мира, – далее лишь Белый Хребет да холод Ледяного Дола, – но все же заглядывали в усадьбу и хитрые, под стать Ингвальду, купцы из Благословенного королевства, и цверги, что любили золото более любого тролля. Если первые заплывали в теплые времена на просмоленных черных кораблях, то вот последние проходили тайными тропами со стороны Белого Хребта. Когда Астейн первый раз увидала маленьких людей с большими мясистыми носами, чьи бороды были заплетены в такое множество косичек, что никакому счету не поддавались, то лишилась дара речи на пол дня. А это ей уже тогда было не свойственно. Гуда даже решила, что дочь захворала. Зато уж как речь вернулась, цверги пожалели о своем визите: вопросы полились из неугомонной девочки, что дождь в сезон урожая.

Приходили к северным нордерам и велеречивые жрецы – все из того же Благословенного королевства – самого что ни на есть сурового вида. Они видели в местных не то малых детей, не то грубых варваров, и считали своим долгом рассказать об истинной вере: о благом Предвечном Свете и Великих Битвах, что случаются раз в тысячу лет, о воплощении Девы-Матери и о страшных Дочерях Тьмы. Они читали священную книгу, – Золотые Речения, – и изо всех сил старались обратить хуторян в эту странную веру. От одного из таких миссионеров услышали дети впервые про город Бронгард, на который Великий Патриарх, Владыка Тайных Дел, возлагал особые надежды в деле обращения «диких нордеров» в истинную веру.

Ингвальд всегда их радушно принимал, накрывал столы, позволял оставаться на любой срок и вступать в долгие беседы с хуторянами. Причина такого радушия проста – он много торговал с Верхними землями, и добрая слава, разносимая слугами Предвечного Света, возвращалась звонкой монетой.

Более того, приезжая в города Благословенного королевства, Ингвальд-купец неоднократно эту веру принимал. Жрецы одевали ему цепочку с Оком Дракона, а местные торговцы, обливаясь слезами умиления, делали новообращенному в такие дни немыслимые скидки. По возвращении домой, он смеялся над глупостью жителей Верхних земель, складывая очередную цепочку в янтарную шкатулку.

Эту шкатулочку, резную, окованную позолоченным серебром, любила Астейн безмерно. В темном углу амбара или на берегу ручья, убежав от всех, доставала цепочки одну за другой, и, любуясь, раскладывала подле себя. Око Дракона из столичного Ансгахалла, из приграничного Грейвена, из далекого Чистого Дола и загадочного Эйнара – это словно карта отцовских странствий, только в серебре и золоте.

Иногда же забредали в усадьбу существа весьма странные, если не сказать больше. И о тех краях, из которых они приходили, знать отчего-то совсем не хотелось. Такие встречи заставляли вспомнить Оборотный Мир или, как его называли жители Благословенного королевства – Лабиринт Предвечной Тьмы. Двери тогда закрывали на тяжелые засовы. Ингвальд спешил снять со стены меч, а Гуда сворачивала шею самой невезучей курице и капала кровью на шипящие камни очага во славу Хозяйки Леса и ее сыновей.

* * *

Однажды, в самом начале сезона урожая, вновь гонимая горькой обидой, не чуя под собой ног, Астейн примчалась через заливной луг в Светлую рощу, к Серебряному ручью. Обида пустяковая была, но уж слишком часто ее поступки рождали родительские гнев и раздражение. И не всегда бабушка Хервёр оказывается рядом, чтобы заступиться за внучку, прикрыть ее заботливым крылом от несправедливых упреков. Вот и в тот раз никто не заступился. Теснилась грудь неисчислимыми горестями, обжигали щеки горючие слезы.

Заветный ручей искрился в мягком свете полуденного солнца. Холодная живительная вода привычно смыла соленую влагу с пылающего лица, растворила душевную боль, унесла ядовитый гнев.

Увы, целительное одиночество оказалось нарушено: совсем рядом, так что можно дотянуться, на плоском валуне примостилась худенькая девочка. Громкие всхлипывания и тяжкие думы усыпили бдительность, ослепили и оглушили, вот Астейн и не заметила ее. Острые лопаточки, – два колышка, – топорщили ветхий лён рубахи. Ручки-прутики тянулись к воде, но, едва коснувшись, сразу отдергивались, словно и не вода это вовсе, но жалящий огонь. Лица не разглядеть – низко опущена голова, соломенные волосы тонким покрывалом скрыли его.

– Почему плачешь? – первой нарушила неловкое молчание незнакомка, не поднимая головы.

– Не знаю. – Астейн пожала плечами и ответила так, как всегда отвечала чужакам и нежданным гостям.

Это ее ручей и никому другому здесь места нет. Даже с Хельми старалась сюда не ходить без особой надобности. Но потом словно что-то заставило устыдиться излишней резкости ответа, и с языка сорвалось:

– На брата обиделась.

Незнакомка кивнула едва заметно, и продолжила смотреть на воду.

– Откуда ты здесь? – наконец задала Астейн один из многих вопросов, что пчелиным роем жужжали в голове.

– А у меня нет брата, – прошелестела девочка, будто и не услышала. – Это хорошо, когда есть брат?

– Не слишком. – Дочь Ингвальда растерялась, но ответила честно, позабыв в тот же миг про все вопросы.

Незваная гостья вновь кивнула. Потом резко встала, так что кости хрустнули, быстро повернулась к лесу и решительно молвила:

– Пойдем со мной.

– Куда?

– С моим батюшкой на лодке кататься. Ты любишь речные лилии? Он нарвет их нам.

– Они быстро вянут. – Ноги пришли в движение не спросясь разума, и Астейн отправилась следом.

– Эти волшебные – долго простоят. А, может, и вовсе не завянут.

Тугим парусом надувался белый лен рубахи. Черными горошинами скакали впереди грязные пятки. Стремительно мчалась тонкая девочка-тростинка, словно ветер нес ее. Едва поспевала Астейн за незнакомкой.

Мелькала белым мотыльком хрупкая фигурка, перепрыгивая-перелетая с узловатого корня на древний валун, а с валуна на черничную кочку. Астейн спотыкалась, но бежала за ней, будто прикованная незримой цепью.

Земля стала упругой, топкой. Каждый шаг – что влажный поцелую в горячую стопу.

– Куда мы бежим? – кричала дочь Ингвальда в лесную чащу, и слышала в ответ далекое и звонкое:

– К реке!

Нет за лесом никакой реки. Это Астейн точно знала. За лесом – только лес, а еще дальше – снежные горы, откуда спускаются злые великаны.

Но сырое чавканье под ногами и речные запахи говорил об обратном. Как такое может быть? Ведь не раз с батюшкой и братом ходила в эти леса и никакой реки не встречала. А если бы такая нашлась, то хуторяне всенепременно повадились бы здесь рыбу удить.

Сосны расступились, и к немалому ее изумлению открылась река столь широкая, что противоположного берега и не видно было. Зеленовато-сизый туман призрачным покровом растекался по черной глади. Едва слышно перешептывался камыш, укрывая сонно крякающих уток.

У камышовых зарослей поджидала утлая лодчонка. Высокий мужчина рядом с ней кутался в длинную черную шерстяную накидку. Скрытое глубоким капюшоном лицо так ни разу и не оборотилось в сторону сбежавших с холма девочек. Ни единого слова приветствия не произнес он, ни одного вопроса не задал ни дочери, ни Астейн, пока та неловко карабкалась в раскачивающуюся лодку.

– Залезай, залезай, – подбадривала девочка, забравшаяся к тому времени на самый нос, – батюшка покатает нас!

На самом краю сознания падающей звездой промелькнул и тут же растворился во мраке вопрос: почему она не видела отражения чужачки в водах ручья?

Страх обрушился на Астейн внезапно, словно камнепад, едва она оказалась на сыром дне лодки рядом с рыболовными снастями. Девочка задохнулась и судорожно вцепилась в борт.

– Что не так? – незнакомку было не видно, но голос ее звучал тревожно и напряженно.

– Почему я не вижу ваших лиц? Покажи лицо, убери волосы, повернись ко мне!

– Вот так странная просьба! – засмеялась та. – Давай от берега отплывем, я и покажу лицо.

Ее отец уже оттолкнул лодку, запрыгнул, и принялся грести одним веслом.

– Нет, нет, мне нельзя! – закричала Астейн.

На гребне холма, с которого они только что сбежали, сгустилось и нестерпимо ярко засияло искристое облако. Из золотого сияния тянулась рука, и нежный голос неслышно молил вернуться. В голове рождались слова неизвестные, складывались в фразы и срывались с дрожащих губ Астейн песней-молитвой:

– Да не коснутся меня руки нечистого, да избавит Предвечный Свет от сетей Черного Рыбака…

В тот же миг прокатился по недвижной реке страшный звериный вопль, и невидимая сила выкинула Астейн из лодки.

Девочка зашлась криком:

– Стой! Вернись! Ты моя! Батюшка, останови ее!

Речная вода приняла потное тело в ледяные объятия. Лодка еще не успела отплыть далеко и ноги без труда нащупали илистое дно. Астейн мгновенно вынырнула. Откашливаясь и сдирая с лица налипшие водоросли, она резко обернулась. Мужчина вынул весло из воды, аккуратно положил в лодку, и с неспешной уверенностью протянул к ней руки.

Омерзение охватило девочку, едва она разглядела эти руки: гнилое мясо свисало с желтоватых костей и шевелилось мелкими белыми червяками. Жирные и блестящие от слизи, они тяжелыми каплями срывались в черную воду.

Мышцы скрутила тугая судорога. Астейн отшатнулась, ноги заскользили, и рвущийся из груди крик залила мутная вода, неудержимым потоком хлынувшая в разверстый рот.

Из записок Аделины Отшельницы

«Помню, очнулась я посреди Серебряного ручья от пронзительного холода и боли в голове. Спотыкаясь на влажных валунах, выбралась на берег. После еще долго не могла понять, привиделась та девочка и ее жуткий отец-рыбак или и взаправду все случилось. И как ни напрягала память, слова песни-молитвы так и остались на илистом дне незнакомой реки.

Лишь спустя годы довелось мне осознать: то был знак, из самых что ни на есть дурных, и повстречала наивная дурочка не кого-нибудь, а самого Черного Рыбака – ловца душ. Вот тогда открылась я Предвечному Свету и выучила ту молитву наизусть.

В юности многие опрометчиво мечтают заглянуть в будущее хоть одним глазком, но Всеблагая Дева-Мать в мудрости своей прячет его от нас под туманными покровами, дабы до времени не лишать сил и не вселять в слабые души отчаяние».