Сияющий Алтай. Горы, люди, приключения. Денисова пещера и окрестности (В. А. Рыжков, 2017)

(старый Чуйский тракт, Бийск, Солонешное, Ануй, Чарыш, Дрвичъи плесы, Устъ-Кан, Ело)

Бийск

Стоит только выехать из Барнаула на юго-восток, в сторону Алтайских гор, как поневоле начинаешь жить сладким предвкушением приключений и щедрого великолепия алтайской природы. Местность неспешно, плавными волнами, повышается, и вместе с ней улучшается и поднимается настроение путешественников. Дорога бежит то полями, то лесами, то перелесками вдоль длинных высоких лесополос, опоясывающих большие разноцветные поля. По бокам от дороги, на просторных равнинах, золотится пшеница, качается на ветру хрупкий овес, сверкают снежно-красные поля цветущей гречихи, чернеют жирные пары, по которым расхаживают и что-то выклевывают из влажной земли стаи сытых птиц.

Путешествие в Денисову пещеру и по окрестностям

Летом плотный поток машин движется по дороге в обоих направлениях. Народ из Новосибирска, Томска, Омска, Кузбасса, Барнаула, из других крупных сибирских городов и регионов устремляется в свежую красоту Алтая: купаться, загорать, ходить по горам, валяться на травке, сплавляться по бурным рекам, рыбачить. Отпускники мчатся на юг, стараясь поскорее оказаться в горах, на зеленых приречных полянах, в тени сосновых и лиственничных рощ. Те же, кто уже провел в горах неделю-другую отпуска, расслабленно рулят навстречу, отдохнувшие и загорелые.

В районе села Троицкое дорога принимается раз за разом нырять в глубокие складки местности, поросшие густыми и при этом солнечными березовыми рощами. Вдоль тракта здесь выстраиваются обычно местные крестьяне, под большими зонтами от солнца или просто в тени от берез. К обочинам припаркованы их видавшие виды «Жигули» и «Нивы». Крестьяне торгуют собранной на рассвете в лесу дикой ягодой и мясистыми оранжевыми лисичками. А в иные годы их ведра с горкой наполняются белыми грибами с красновато-коричневыми шляпками и крепкими белыми ножками.

Через два-три часа пути от Барнаула дорога приводит в старинный город Бийск, купеческие ворота Горного Алтая. Алтайское название города Яш-Тура (молодая изба, острог). Город был основан в 1709 г. указом Петра Первого, как крепость на тогдашней южной границе Российской империи, как один из опорных пунктов протяженной и разреженной в ту пору линии казачьих пограничных крепостей. Первая, Бикатунская крепость, небольшой бревенчатый острог с бронзовыми пушечками, встала на стрелке Бии и Катуни, слияние которых образует Обь. Острог охранял границу и перспективные торговые пути на юг – в Китай и Монголию. Чуйский тракт, начинавшийся в Бийске, был одним из главных торговых ходов из Российской в Китайскую империю, северным ответвлением Великого шелкового пути. Тракт приводил отсюда, через все Алтайские горы, в монгольский Ховд (Кобдо), и дальше – в Урумчи и в Дуньхуан. Особенно пышно торговля с Китаем расцвела в XIX в. – Чуйский тракт оживленно двигался тогда днем и ночью, катился круглый год. Ехали и везли товар верхом, на телегах, на арбах и кибитках.

До большевистской революции октября 1917 г. Бийск был крепким и богатым сибирским городком, солидно поднявшимся на торговле с великой южной империей. Местные купцы везли из Западного Китая в Россию чай, фарфор, ковры и шелк, скот, бычьи шкуры, овечью шерсть, конский волос, шкурки сурка. А сами доставляли туда на обмен и продажу русские железные и медные изделия, зерно, юфть, сахар, муку, трикотаж и посуду. Торговля процветала, сам Бийск застраивался крепкими и красивыми купеческими особняками, многие из которых сохранились до наших дней. Выделялись своей пышностью роскошные здания местных и столичных банков и страховых обществ. Работала в центре города гостиница «Европейская» – с электричеством и горячей водой. Гости останавливались в просторных, богато обставленных нумерах с ванными комнатами. В городе экзотические китайские товары перегружались на пароходы и уходили дальше водой вниз по течению Оби, в крупные сибирские города и европейскую часть страны.

Летом 1926 г., когда знаменитый художник и исследователь Азии Николай Рерих прибыл в Бийск со своей Центрально-Азиатской экспедицией, он и его спутники остановились именно в цветущей тогда гостинице «Европейская», в наши дни медленно превращающейся в облезлую руину под названием «Бия». Тогда в городе проживало лишь 46 тыс. душ, теперь же около 200 тыс. Высоко над головой у постояльцев на углу гостиницы был прикреплен зеленый, с завитками, бронзовый фонарь в стиле модерн. На его фигуристом окончании век назад горела первая в Бийске уличная электрическая лампа городского освещения. Под этим же фонарем случилась тогда и первая в истории города забастовка – строителей гостиницы, которым хозяин не заплатил денег за работу.

Бийск растягивается вдоль реки Бия на много километров, в основном правым берегом, зажатый на неширокой террасе между водой реки с юга и высоким степным плато с севера. Когда выезжаешь на край плато со стороны Барнаула, у бийской телевышки, весь город виден сверху как на ладони. В ясную сухую погоду отсюда на горизонте к югу хорошо видна бледно-голубая цепь Алтайских гор, до которых от Бийска остается ровно сотня километров.

Если Барнаул сильно сгорел жарким летом 1917 г. от случайно занявшегося пожара (говорят, был сухой знойный день, один из обывателей неудачно смолил свою лодчонку, сильный ветер разнес искры по деревянным домам окрест, и город сгорел почти дотла), то Бийск избежал большого огня, и его историческая часть сохранилась практически полностью. Она очень живописна. Вдоль тихих улиц выстроились двухэтажные купеческие особняки из красного кирпича, с высокими окнами и причудливыми деревянными башенками над крышами. Зеленеют огороды и прячутся за заборами пыльные дворы, в которых и в наши дни лают хозяйские собаки и бегают пестрые куры.

В начале 1920-х в городе недолго жил писатель Виталий Бианки, который организовал отсюда две научные экспедиции на Телецкое озеро, а еще читал лекции по орнитологии в местном народном университете (и в городском музее). Теперь его имя носит городской краеведческий музей. Сам Бианки жил на главной улице старого Бийска (первоначально Омской, после – Успенской, а теперь – Советской), в небольшом каменном двухэтажном доме.

Советская (ранее Успенская и Омская) улица – самая длинная и старинная улица Бийска, она тянется первой линией вдоль правого берега реки Бия. Когда-то она была главной улицей Бийской крепости (с середины XVIII в.). Интересно заметить, что город стоит на красивой большой реке, но, как и в Барнауле, в нем нет набережной, по которой могли бы выходить к воде и гулять горожане. Не было такой традиции в Сибири – устраивать парадные набережные для променада обывателей. Берег реки использовался бийскими купцами сугубо утилитарно. Фасадами их дома, торговые ряды и лавки выходили на улицу, где шла бойкая торговля, а зады домов, амбары и склады были обращены прямо к воде, где происходила погрузка-разгрузка товара на речные баржи – кож, зерна, муки, сахара, масла, скобяных изделий, дорогой китайской всячины.

Улица Советская необычайно красива. Это одна из самых нарядных улиц старинных городов Сибири. С обеих сторон широкой улицы вытянулись крепкие каменные дома, некоторые – с узорными башенками над крышами. На окнах домов – щегольские резные наличники. Двухэтажное и высокое здание Бийской городской думы, 1882 г. постройки, выведено из красного кирпича, с пузатыми полуколоннами, в псевдорусском стиле, как Исторический музей и ГУМ на Красной площади в Москве. Обточенные вручную каменщиками кирпичи закручены затейливыми зубчатыми узорами. Здесь же, дальше по улице, виднеются богатые торговые ряды с большими железными воротами в первом этаже, в которые могла въехать груженая повозка или вкатиться большая бочка. Посредине улицы высятся синие купола и луковки, а также стройная колокольня белоснежного Успенского собора, 1898 г. постройки, одного из красивейших храмов Сибири.

Ближе к советскому железобетонному коммунальному арочному мосту через Бию, 1965 г. постройки, располагается внушительное и при этом изящное здание Народного дома, построенное в 1914 г. на деньги бийских купцов. Теперь в нем дает спектакли городской драматический театр. Напротив театра – богатый двухэтажный особняк купца второй гильдии Алексея Васенева, крупного торговца по Чуйскому тракту и одновременно талантливого исследователя Монголии и Китая. Можно на этой улице, в маленьком памятном сквере, увидеть и две большие медные пушки, 1702 г. отливки, помещавшиеся когда-то на стенах Бийской крепости.

Старый Бийск – город-музей под открытым небом. В исторической части города сохранились почти 200 памятников истории и архитектуры, большинство из них в хорошем состоянии. Приятно прохаживаться жарким летним днем по тенистым улицам этого тихого городка, разглядывая затейливые особняки и богатые торговые ряды. В одном из таких двухэтажных старинных особняков из красного кирпича располагается известный в городе ресторан «Калина красная» (названный так по фильму и книге Василия Шукшина, не раз бывавшего и даже работавшего в молодости в Бийске). У особняка уцелел старый просторный тенистый двор, где выстроена вместительная деревянная терраса под широкой крышей. Посетителям предлагают наваристую уху из обского судака, а в иные дни – и из жирного телецкого тайменя, а впридачу выставляют на стол домашние, лепленные вручную сибирские пельмени.

Многие туристы, рвущиеся на Алтай и спешащие поскорее добраться до Алтайских гор, ничего не знают о красотах старого Бийска и проскакивают город насквозь, даже не сделав в нем остановки. И совершенно напрасно. В Бийске надо обязательно задержаться, погулять, отобедать, переночевать и, если будет время, посетить краеведческий музей им. Бианки, полный прадедовских сибирских чудес.

В самом начале Советской улицы, там, где она ближе всего подступает к Бие и где стоят богатые дома семьи купцов Морозовых, можно, обогнув эти крепкие здания и выйдя в задний двор, подобраться прямо к реке. На заднем морозовском дворе царит запустение, топорщится лебеда, валяется мусор, пыльная тропинка ведет по высокой траве к густым прибрежным кустам, сквозь которые блестит река. Крутой спуск – и вы окажетесь на узкой полоске илистого берега, непосредственно у воды. Бия быстро мчится на запад, ее вода холодна и прозрачна. Здесь, в низовьях, река широкая и мощная. Слева на горизонте видны голубеющие предгорья Алтая. Где-то там на востоке, высоко в горах, Бия с шумом вырывается из глубокого Телецкого озера. Сто лет назад всю Бию от Телецкого озера и до слияния с Катунью ниже Бийска прошел и промерил писатель и инженер Вячеслав Шишков, дав детальное гидрографическое описание реки и заключение о ее пригодности для судоходства. Он же исследовал трассу Чуйского тракта и спроектировал новую автомобильную дорогу по нему. Многие его рассказы посвящены Алтаю, Бие и Чуйскому тракту…

Старый Бийск остается за спиной за дикими кустами, дающими плотную прохладную тень. Бесшумно скользит по речному ложу холодная и тяжелая бийская вода. На реке не раздается ни звука. Солнце стоит в зените, над городом замер и греет всю округу жаркий летний день. Над зелеными от водорослей камушками на речном мелководье стайками крутятся шустрые, с черными спинками, мальки. Справа от меня слышится тихий всплеск. Пожилой рыбак в белой кепке и в блестящих резиновых сапогах тащит на тонкой леске вертящуюся на крючке серебристую рыбку. Он тянется к рыбке рукой, чтобы снять ее с крючка, и довольно улыбается.

Старый Чуйский тракт и село Солонешное

Сразу за высоким мостом, пересекающим Бию прямо в центре старого города, находится важная развилка двух дальних дорог. Прямо – широкой полосой уходит на юг, рассекая высокий сосновый бор, новый Чуйский тракт, спроектированный Шишковым и построенный вскоре после большевистской революции по его проекту. Основной поток машин уходит именно туда, по главной дороге правым берегом Катуни в направлении Горно-Алтайска. А направо, сразу за светофором, виднеется неприметная городская улочка, уводящая вниз вдоль левого берега Бии. Именно эта совсем невзрачная дорога и есть начало старого исторического Чуйского тракта. Как раз по нему до 30-х годов XX в. осуществлялась торговля с Китаем и Монголией. На него мы и сворачиваем, переехав по коммунальному советскому мосту стремительную Бию.

Первоначально, в начале XIX в., торговлю с Монголией и Китаем затеяли южные алтайцы-теленгиты, жившие в верховьях реки Чуя в высокогорной Чуйской степи. Торговля происходила примерно там, где сейчас располагается райцентр Кош-Агач (с казахского – последнее дерево). Прямо посреди степи и был устроен изначальный базар. Тогда же была проложена и освоена конная дорога вниз по берегам Чуй: от верховьев реки до места ее впадения в Катунь и дальше – вниз по долине Катуни, до самого купеческого Бийска. Это и был будущий Чуйский тракт.

В наши дни Республику Алтай населяют разные народы, но два основных – это коренные жители Алтайских гор, алтайцы, и русские. Русские составляют более половины современного населения, алтайцы – около трети (примерно 70 тыс. человек). Алтайцы – это общее название группы близких народностей, тюркоязычные монголоиды, населяющие Алтай с глубокой древности. Основные алтайские народности – телеуты, теленгиты, кумандинцы, челканцы, тубалары. Многие ученые считают Алтай прародиной тюркских языков и народов. В высокогорном Кош-Агачском районе большинство составляют также тюркоязычные казахи, откочевавшие туда с верховий Иртыша в конце XIX в. Большинство русских Алтая – православные (включая староверов), многие алтайцы остаются язычниками – шаманистами, казахи – мусульмане.

Вплоть до середины XIX в. самым южным русским селом оставалось село Алтайское в 55 км к югу от Бийска, расположенное на подошве гор, на самом краю предгорий. Русские купцы в горы тогда почти не совались, посредничали между ними и монголами все те же алтайцы-теленгиты из Чуйской степи.

Когда торговля подросла, стала побойчее, когда поднялись барыши, первый купец из Бийска рискнул отправиться со своим товаром в глубь гор, и открыл лавку в деревеньке Шебалино на реке Сема (трудное, непроходимое место), в двухстах верстах от Бийска. В ту пору всю эту непростую дорогу, с мешками и кулями товара, приходилось проделывать верхом на коне, ведя грузовых лошадей в связке, в поводу. Еще спустя несколько лет русские купцы добрались до главной теленгитской ярмарки в Чуйской степи и стали торговать с монголами и китайцами напрямую. В 1869 г. Россия и Китай установили первую прочную границу по Сайлюгемскому хребту, южнее Кош-Агача (там она проходит и сегодня). Тогда же в далеком Египте прорыли Суэцкий канал, товары из Азии в Европу двинулись новым, более коротким путем, и вследствие последнего обстоятельства торговля по Чуйской дороге стала глохнуть. В ответ на это бийские купцы – отчаянные головы двинулись еще дальше на юг, устроив свои лавки и магазины в монгольских торговых городках Кобдо (Ховд) и Улясутай.

Их усилиями торговля вновь широко развернулась по всему тракту. Чуйская дорога становилась все оживленнее, понемногу обустраивалась, все новые купцы открывали вдоль нее и в Монголии свои торговые заведения. Колесную (для телег и бричек) дорогу от Бийска понемногу довели до Онгудая, в самое сердце Алтайских гор. Составлялись и оборачивались крупные торговые капиталы, в Бийске поднимались новые каменные особняки, торговые ряды и общественные здания. В 1902 г. у русских в Монголии было уже 62 магазина, а торговый оборот составил солидные 1,7 млн рублей. Тогда же царское правительство Николая Второго, всемерно поощряя внешнюю торговлю империи, выделило деньги, и была наконец проложена колесная дорога от Онгудая до Кош-Агача, т. е. от Бийска до монгольской границы. Это, в свою очередь, еще больше подстегнуло рост торговли с Китаем.

Первая мировая война, две революции и Гражданская война, которая жестоко бушевала и на Алтае, привели Чуйский тракт, как и торговлю по нему, в полный упадок. Движение по тракту почти прекратилось, многие мосты через речки были разрушены, каменные карнизы и подпорные стенки осыпались. Еще до империалистической войны в 1913 г. Шишков провел свои изыскания по реконструкции тракта, подготовил подробный технический проект, но до работ дело дошло только в 1920-х. Силами вольнонаемных рабочих и узников ГУЛАГа тракт был капитально перестроен, на нем появился новый длинный участок Бийск – Черта – правым берегом Катуни, в то время как старый тракт проходил левым берегом. Первые советские грузовики проследовали по новому тракту от Бийска до Кош-Агача в 1925 г., а полностью капитально обновленная дорога была сдана в эксплуатацию 1 января 1935 г. Тракт приобрел тот самый вид, каким мы его знаем сегодня, а старый участок тракта Бийск – Черга захирел, превратившись в проселок местного значения…

Как-то раз мне довелось проехать этим проселком. Мы с другом пустились в дальний путь ранним утром из замечательного курортного городка Белокуриха – к ночи нам надо было непременно поспеть в отдаленный высокогорный Джазатор. Самая короткая дорога от курорта, по которой мы и отправились, пролегала к востоку через село Старобелокуриха, деревни Россоши и Нижнекаменка, потом круто поворачивала направо на юг и приводила в длинное большое село Алтайское (сейчас это крупный райцентр в составе Алтайского края). Проехав все Алтайское насквозь, мы вскоре оказались на плохой, изрытой ямами грунтовой дороге, которая уходила узким ущельем правого притока реки Каменка, речкой Сарасу, наверх в горы.

Было начало октября, поднимался холодный и сырой рассвет с красноватыми отблесками лучей прибывающего солнца на кромках серых низких туч. Деревья по обочинам дороги торчали голые, с мокрыми черными стволами. В деревнях не было видно ни души – случился выходной, и весь народ еще крепко спал в своих избах. От Старобелокурихи к Алтайскому семенила предгорьями полуразбитая дорога. Невысокие рыжие холмы выпирали из равнины справа от нас, с юга. Ехали мы в основном полями, иногда пересекая небольшие голые рощицы. За селом Алтайским мы принялись понемногу углубляться в горы, незаметно набирая высоту. По расшибленной дороге, осторожно продвигаясь меж полных грязной воды рытвин, мы миновали крохотные, кажущиеся заброшенными и всеми забытыми деревушки: Сараса (желтая, талая, весенняя вода) – по ущелью Сарасуу, притока Каменки, проложена дорога к перевалу, – Пролетарка, Комар, Белое. Этот глухой угол Алтая открылся нам пребывающим в полном и грустном запустении. Ничего здесь не шевелилось, ни одна собака не облаяла нашу машину, дома и заборы стояли старые и покосившиеся, и только черные вороны, зябко сжавшись в комки, сидели на мокрых, протянутых меж ветхих деревянных столбов проводах.

Долина Сарасы безлесая – лес вырубили еще в XIX в. Только оставив за спиной крайнюю деревушку Комар, за которой перед нами круто встал горный хребет, мы въехали наконец в густой лиственничный лес с высокой пожухлой травой, уже побитой первыми ночными заморозками. Последовал резкий короткий подъем на лесистый гребень несложного Комарского перевала, около 820 м высотой. Этот перевал – водораздел рек Каменка и Сема и одновременно административная граница между Алтайским краем и Республикой Алтай. За узким седлом перевала, с которого нет никакого вида (вокруг один только лес), мы быстро скатились вниз до другой дорожной развилки, все время лесом. На развилке направо уходила сравнительно новая, но тоже очень плохая дорога от Черги на Усть-Кан. Мы же повернули налево и скоро выехали в широкую долину реки Сема, к поселку Черта (мель, перекаты). Переехали бетонный мост через Сему и оказались на гладком асфальте нового, шишковского, Чуйского тракта. Весь проделанный нами путь от Белокурихи через Алтайское и ущелье Сарасы – это и был старый исторический участок Чуйского тракта, который до 1930-х гг. проходил от Бийска на село Смоленское, дальше на Старобелокуриху, Алтайское и следом на юг, через Комарский перевал – в Черту. В 1920–1930 гг. советские власти построили новый участок от Бийска до Черги (через Сростки, Суртайку, Майму, Усть-Сему), т. е. правым берегом Катуни. Этот новый участок и стал основным.

В утренней Черте не было заметно никакого запустения. Село оживленно просыпалось, пуская из труб белые печные дымки. Мимо нас по Чуйскому тракту один за другим проносились шумные автомобили. Новый тракт полностью вытеснил собой старый, оставив ему лишь унылый упадок, почетное место на старинных картах и сладкую, как дым яблочного кальяна, ностальгию о славном купеческом прошлом.

Итак, повернув за Бийским мостом направо на старый Чуйский тракт, мы сначала проехали левобережной частью города, состоящей в основном из частных домов. Слева от нас проносился крепкий сосновый бор, справа блестела Бия, на противоположном берегу которой виднелись современные многоэтажные районы города и высокие заводские трубы. Дальше за лесом слева к дороге подступили ближние дачи бийчан.

Через десяток километров дорога приводит к длинному и узкому двухполосному мосту через Катунь, которая здесь близ устья широко разливается по зеленой равнине. Вода в Катуни такая же быстрая и холодная, как и в Бие, но мутная, непрозрачная, кажущаяся грязноватой. Это вызвано тем, что Катунь берет свое начало в ледниках Катунского хребта, а не в прозрачном озере, как Бия. Катунь становится прозрачной только осенью, когда ледники перестают таять и когда все речки и ручьи, все бесчисленные притоки Катуни входят в свои каменистые русла и высветляются. После того как Катунь и Бия сливаются, образуя Обь чуть ниже Бийска, они еще долго текут рядом, не смешиваясь: широкая полоса темно-бирюзовой прозрачной бийской воды и слева от нее матовая, плотная, со стальным отливом, катунская вода.

Миновав большое село Смоленское (старинное русское село, основанное еще в 1759 г.), лежащее в 35 км от Бийска, дорога уходит дальше на юг в сторону Белокурихи. На запад из Смоленского есть еще одна дорога – в село Быстрый Исток, расположенное на берегу Оби, родное село известного актера Московского театра на Таганке Валерия Золотухина.

Предгорья Алтая у Белокурихи (В. Рыжков, 2008 г.)

По мере продвижения путников к югу горы приближаются, их дымчатая голубизна незаметно переходит в глубокую синеву, на плоскостях и объемах гор проступает все больше деталей. Равнина преображается в плавные увалы и холмы, справа возникает живописная речка Песчаная с золотыми песками по извилистым берегам.

Вдалеке и впереди нам уже видны белые домики и разноцветные крыши города-курорта Белокуриха, над ними – острая вершина горы Церковки, любимой горы местных отдыхающих. Вся гора покрыта густым лесом, в нем хорошо просматриваются идущие от вершины до самого низа светлые просеки – горнолыжные трассы. Слева от Церковки мы видим саму курортную долину – глубокую лесистую складку в горном массиве.

За десяток километров до Белокурихи главная дорога уходит вправо, на юго-запад, по направлению на Солонешное, до которого, согласно дорожному указателю, ехать от своротка еще 100 км.

Этот поворот – еще одна важная алтайская развилка. Дорога на Белокуриху, точнее, на Старобелокуриху, как я ранее описал, это старый Чуйский тракт, древний путь из Бийска на Чергу и в Кош-Агач. Дорога же на юго-запад, в сторону сел Солонешное и Петропавловское, это другое направление, вдоль северного края Алтайских гор, ведущее в Рудный Алтай (сейчас северо-восточная часть Казахстана), к старинным русским городам Усть-Каменогорск и Семипалатинск (теперь Семей), расположенным на берегах Иртыша. От Бийска до границы с Казахстаном, если брать по прямой – 210 км.

Мы поворачиваем направо, оставляя Белокуриху в стороне, и едем на юго-запад параллельно горам. Дорога проходит вдоль реки Песчаная, мы проезжаем старинные русские деревни Ново-тырышкино, Сычевку, Солоновку. Здешние места – это богатые сельскохозяйственные угодья. Предгорья Алтая имеют особый, благоприятный для аграрных занятий микроклимат. Благодаря близости гор, подпирающих равнину с юга и востока, зима здесь мягче, а лето более влажное, чем в Барнауле, выдающее много теплых и обильных дождей. Почвы алтайских предгорий богатые, настоящие черноземы, питающие отличные урожаи зерновых, сахарной свеклы и кормовых трав. Здесь русские поселенцы со всей России веками выращивают пшеницу, овес, гречиху. Вся земля в округе распахана и засеяна, до самых гор. Прозрачные длинные лесополосы из серебристых тополей, золотые поля пшеницы, синие вершины гор, высокое небо с бегущими по нему белоснежными облаками, осенью рыже-красные стога, разбросанные по черно-золотистому жнивью, летом зеленые поля свеклы с жирными толстыми листьями – все это алтайское предгорье очень живописно, богато, относительно густо заселено людьми и хорошо ими освоено.

За Солоновкой дорога резко поворачивает прямо к горам. Горы здесь безлесые, гладкие, поросшие высокой степной травой. Наискосок вправо горным склоном поднимается лесополоса из высоких тополей, растущих вдоль дороги, покрытой разбитым сухим асфальтом. По ней мы и начинаем подъем на первый от степи перевал. Справа на севере распахивается широкая панорама алтайской равнины. С разноцветными просторными полями и темной лентой петляющей реки. Вид из окна машины как из иллюминатора самолета. Равнина уходит далеко на север, сливаясь там в дымке с высоким выцветшим небом.

Пологий подъем на Третью Ромкину гору, названную так в честь братьев-купцов Ромкиных, имевших неподалеку мельницу, идет горной степью. За перевалом, на вершине которого установлен знак Солонешенского района, следует крутой спуск в водный бассейн другой крупной горной реки – Ануя, левого притока Оби. Здесь и дальше дорога бежит горными долинами и ущельями, вдоль ручьев и речек, одна из которых – река Солоновка. По горным склонам появляются леса, мы проезжаем глухие таежные деревушки: Березово, Лютаево, Первомайский, Медведевку, названия которых говорят сами за себя. В деревушках по сочной траве свободно ходят утки и куры, бегают собаки, вдоль дороги попадаются небольшие стада коров. Повыше, в горной степи, летом в сухие жаркие дни дорогу перебегают в обе стороны маленькие хвостатые суслики.

Наконец, миновав автозаправочную станцию, мы въезжаем в райцентр Солонешное – один из старинных горных поселков Алтая. Село лежит в красивой широкой долине реки Ануй, окруженной невысокими горами, как раз здесь в Ануй впадают его притоки – Солоновка и Язевка. Первые русские поселенцы появились тут в середине XVIII в. Это были староверы (кержаки), бежавшие от преследования властей и официальной церкви. Позже приехали сюда и обычные крестьяне – поселенцы из европейской части России. Само Солонешное основано в 1828 г. И по сей день здесь живут рядом православные и старообрядцы, как и в окрестных деревнях, например в крупном селе Топольном.

Места вокруг Солонешного красивые и обильные. Есть пахотные поля, много прекрасных пастбищ, в изобилии растет строевой лес. В Солонешном есть маслосырозавод, на котором делают отличный твердый сыр из местного молока. Коровы пасутся круглое лето на горных склонах с их сочной травой и выдают отменное, жирное и ароматное молоко, первоклассное сырье для сыра и сливочного масла. Горы вокруг Солонешного лесистые, и в них устроены маральники, т. е. обширные фермы по разведению маралов (сибирская разновидность благородного оленя). Маралов держат ради вкусного мяса и ценных рогов, которые срезаются молодыми каждую весну.

Алтайский маральник – это всегда обширная, огороженная со всех сторон часть лесистых гор, обнесенная высоким забором из стальной сетки, натянутой на вкопанные в землю деревянные столбы, чтобы олени не разбежались. Зимой маралов подкармливают сеном. Тогда можно увидеть, как они выходят из леса близко к дороге, где для них устраиваются кормушки. Однажды летом я побывал в одном из местных маральников, где нас досыта накормили вкусным и рассыпчатым отварным маральим мясом. Еще для желающих подкрепить жизненные силы и тонус устраивают лечебное купание в деревянных бочках, пантовые ванны с экстрактом из вываренных рогов (пантов) марала, богатых гормонами и ценными микроэлементами.

Дорога из Бийска через Солонешное – еще один древний караванный путь, удобный проход сквозь Алтайские горы. Его называют Ануйским трактом, так как большая часть пути проходит долиной левого притока Оби крупной реки Ануй, уходящей с равнины далеко в глубину гор. От Солонешного дорога проложена берегами Ануя вверх по течению к старинной деревне Черный Ануй, оттуда к деревням Усть-Мута и Келей. За Келеем следует подъем на Келейский перевал, и с него – спуск к алтайскому селу Яконур в Усть-Канскую степь – это уже бассейн другой крупной реки, Чарыша. За селом Усть-Кан можно уйти или в Рудный Алтай, на городок Риддер (теперь это Казахстан), или же в сторону Усть-Коксы, еще дальше на юг. Именно этим, Ануйским трактом, и воспользовалась экспедиция Николая Рериха в 1926 г., добираясь в село Верхний Уймон, в котором Рерих остановился для изучения окрестностей горы Белухи и сбора местных старинных легенд и поверий.

Алтайцы в Усть-Кане любят рассказывать, что этой же дорогой проходил когда-то и Чингисхан со своей непобедимой армией, которой требовались просторные и богатые травой пастбища. И про то повествуют, как великий хан стоял несколько дней лагерем в обширной Усть-Канской степи. Как тучами ходил по рыжей степи его несчетный скот. Как снегом усыпали зеленую долину белоснежные юрты его многотысячного становища. Правдиво ли это предание? А почему бы и нет!

Ануй

Сорок километров вверх от Солонешного по Аную, до Денисовой пещеры, сначала гравийная, а после вовсе грунтовая дорога становится все хуже, перебегая с берега на берег через деревянные, сбитые из толстых бревен мосты. Долина постепенно сужается, горы по ее сторонам становятся выше и круче. Справа и слева Ануй окружен отрогами двух горных хребтов – Бащелакского на западе и Ануйского на востоке. С обеих сторон дороги громоздятся скалы и растет густой лес.

Порой сильные паводки сносят деревянные ануйские мосты, и мужики отстраивают их заново. Делается это зимой, по низкой воде. Сначала выставляют опоры будущего моста – квадратные деревянные срубы, которые водружают прямо на галечное дно реки, предварительно вырубив, коли надо, нужного размера полыньи во льду. Затем наглухо заполняют внутренний объем срубов-опор тяжелыми камнями. И наконец кладут поверх опор прочный мостовой настил из толстых сосновых лаг. Поверх них набивают плотно пригнанные одна к другой толстые доски. Тяжелые камни крепко придавливают опоры, бурная горная река вынуждена расступаться перед ними, огибая прочные столбы кипящей водой. Таких мостов на Ануе с десяток, не меньше.

По дороге от Солонешного к Денисовой пещере есть еще три населенных пункта: Искра, Топольное и крохотный, всего в несколько дворов, хутор Тог-Алтай. Топольное известно как один из центров проживания алтайских староверов-кержаков.

Немного не доезжая Денисовой пещеры на дороге есть заметное место, где справа в Ануй впадает чистый ручей. Через него перекинут низкий деревянный мостик. Мы всегда выходим здесь из машины и умываемся в холодной воде ручья, черпая воду ладонями. Умываемся мы не просто так, а со смыслом, на удачу. С этого момента мы вступаем в горы по-настоящему. Для алтайцев речка Шинок и этот ручей – одно из священных, духовных, или «приметных», мест. В таких местах надо остановиться, перевести дух, подумать, помолиться, помолчать. Тогда и на всем последующем пути будет сопутствовать удача. Если же нестись вперед сломя голову, суетясь и не обращая внимания на окружающий мир, удача отвернется. Наверняка. Это нами проверено, и не раз.

Над ручьем склонились деревья, густо повязанные разноцветными лентами, и стоят деревянные идолы, вырезанные местными умельцами.

«Приметных мест» в горах у алтайцев великое множество. Все важные горы, реки, родники, водопады, перевалы, отдельно стоящие деревья – все это приметные места. И всем им алтайцы оказывают подобающие почести. Потому движутся алтайцы неспешно, соблюдая свои обряды, но при этом всегда добираются до нужного места вовремя.

Прямо перед Денисовой пещерой грунтовая дорога сбегает на зеленую поляну, которая выглядит радостной и цветущей, но на самом деле это неприятная топучая полуболотйна. Студенты-археологи, что работают каждое лето на Денисовой пещере, прозвали поляну Полем чудес. Под густой высокой травой прячется с метр глубиной жирного влажного чернозема, в котором тонут колеса, а машины садятся на траву по самое брюхо и только напрасно потом завывают моторами. Водители стараются объехать старые и глубокие жирные колеи по чистой траве, отчего вся поляна измята и порезана кривыми хаотичными полосами. И все равно многие тонут и мучаются на этой заболоченной поляне. Водители порой отказываются ехать Ануйским трактом, который почти на сто километров короче Чуйского, только из-за этого проклятого заболоченного участка, всего-то в триста метров длиной!

За Полем чудес дорога оказывается на изрытом ямами узком каменистом проезде, зажатом слева скалами, а справа – рекой. Район Денисовой пещеры – самое тесное место всей долины Ануя, настоящее горное ущелье. Горы сходятся здесь совсем близко, сжимая реку и дорогу в скалистые клещи.

В том месте, где на высоте двадцати метров над рекой в крутом склоне чернеет большой зев Денисовой пещеры, река немного отступает вправо, чтобы дать место скромной базе археологов. База расположена на узкой длинной поляне на правом берегу Ануя и отгорожена от дороги старым деревянным штакетником. Главное здание базы – деревянный одноэтажный барак, в котором расположены контора и лаборатория, а также сортируются и хранятся находки. Рядом с конторой – несколько примитивных щитовых домиков, в которых живут и спят студенты-археологи. Деревянный сортир над выгребной ямой, пара хозяйственных сараев, волейбольная площадка. Натянуты веревки, на которых сушится белье и одежда. Вот и вся база.

Слева на бугре, над дорогой, поставлена еще пара домов, более основательных. Здесь живут в летний сезон руководители раскопок, а также круглый год обретается сторож, приглядывающий за сохранностью казенного имущества базы.

Сразу за главным бараком с конторой река делает резкий поворот влево, и здесь же через нее устроен железный мост. Мост узкий, в одну машину шириной, с железными перилами, очень крепкий. Он ведет на левый берег, на котором расположена вторая часть базы новосибирских археологов. Это небольшой туркомплекс, выстроенный когда-то под проведение международной научной конференции. Теперь этот комплекс круглое лето занят или учеными, или туристами, которые очень любят это место.

За мостом правее, в густой тени деревьев, стоит большой деревянный дом директора Института археологии и этнографии в Новосибирском Академгородке академика Анатолия Деревянко. Здесь он живет и работает каждое лето, пишет свои статьи и книги, радушно принимает гостей. Дом почернел от дождей и ветров, но внутри тепло, просторно и сухо. Широкий рабочий стол академика придвинут к большому окну, глядящему прямо на Ануй. За столом отменно работается, особенно если широко раскрыть створки окна наружу, к реке, и впустить в комнату шум Ануя и дать нахлынуть в просторный дом свежему горному воздуху.

Левее от директорского стоит первый из гостевых домов, тоже деревянный, как и все постройки базы. Все гостевые дома построены по одному проекту и когда-то считались едва ли не самыми комфортабельными во всем Горном Алтае: в них есть свет, вода, канализация и даже горячий душ! В каждом домике два гостевых номера с отдельными входами, по две комнаты в каждом. Одна комната – рабочий кабинет со столом и креслом, вторая – спальня. Сразу у входа – туалет, совмещенный с душем, горячая вода подается от электрического тена. Все сделано просто, крепко, добротно. Дома стоят уже лет двадцать, и все с ними в полном порядке. Зимой они не используются, консервируются, рабочий сезон на базе – с весны по осень.

От нижнего дома и моста тропинка выводит немного выше, на широкую поляну, покато поднимающуюся от Ануя. На ней полукругом стоит еще дюжина домиков. В центре полукруга, выше по поляне, располагается большая столовая – деревянное, в форме алтайского аила, строение, с большими окнами и высокой железной крышей. В столовой просторный общий зал, где могут покормить сразу всех обитателей базы, два туалета с рукомойниками, большая кухня.

Поляна в высшей степени удобна и живописна. Ануй опоясывает ее снизу широкой и плавной дугой. Она начинается от рабочей части базы археологов и заканчивается выше по течению у каменистого бугра, на котором у дороги стоит знак границы между Алтайским краем и Республикой Алтай. От знака еще с километр до старинного алтайского села Черный Ануй, хорошо видного выше по долине, которая сильно расширяется у деревни влево. Железный знак-транспарант весь в ржавчине и вмятинах от дроби – местные жители любят развлекаться, стреляя по нему из дробовиков.

Вдоль Ануя по обоим берегам растут деревья, скрывая речку в густой тени. Ануй – быстрая горная река, чистая и прозрачная, но после нередких дождей притоки наносят в нее изрядно мути и мусора. Вода в Ануе теплая, сравнительно с другими алтайскими речками, и в нем приятно бывает искупаться. Ниже гостевых домов, ближе к реке, выстроена русская баня, от которой к реке бежит тропинка. Напарившись в парилке и исхлеставшись березовым веником, выскакиваешь наружу голышом, красный и курящийся белым паром, и мчишься по траве к реке, где бросаешься в неглубокую воду меж больших гладких камней. Дух захватывает от удовольствия!

Высота поляны над уровнем моря около 700 м, это уже уровень альпийских лугов. По всей поляне растет чистая и душистая трава, вся она снизу доверху усыпана цветами, белыми, розовыми, желтыми. В воздухе плавает аромат меда. Поляна опоясана со всех сторон лесом, внизу лиственным, сверху смешанным. Жаркими летними днями солнце стоит в зените, воздух недвижен, над цветами и луговой травой кружатся пчелы и шмели. Все замерло. Туристы загорают у своих домиков на расстеленных на траве покрывалах, прикрыв глаза и носы раскрытыми книжками. Изредка по дороге за рекой проедет машина, поднимая искристую пыль. Воздух звенит от стрекота кузнечиков. Мы с приятелем сидим на крыльце столовой в тени от козырька и любуемся прекрасным видом на реку и на горы. Мой приятель – сладкоежка. Он разворачивает и уплетает одну за другой привезенные с собой из Москвы конфеты. Конфеты тают в его пальцах, мажутся щоколадом – на улице знойно. Его майка задрана вверх, открывая впалый волосатый живот, который он лениво почесывает, то и дело восклицая:

– Да, Вовка, это рай!

Вечером, когда солнце скрывается за горой, воздух быстро остывает – сказывается высота среднегорья. В синих сумерках все мы натягиваем теплые кофты и пьем на крыльце столовой крепкий горячий чай. Вечер – самое время попариться в баньке! Окунаешься, разгоряченный и окруженный паром, в темную воду реки, а над твоей головой мерцает Млечный Путь и все ночное небо, от края до края, усыпано яркими звездами!

За рекой, напротив поляны, высоко вверх уходят рыжие скалы горы Сосновая, которую студенты-археологи прозвали Бабкой. Гора большая и крутая, вся покрытая сосновым лесом. Сосны тянутся в небо, цепляясь крепкими корнями за скалы.

С противоположной стороны от базы в небо уходит еще более высокая и массивная гора, поименованная Дедкой. Поляна выше столовой переходит в густой лес и дальше он вздымается до самой далекой вершины, синеющей высоко в небе. Бабка поменьше, Дедка побольше, между ними и расположена база археологов.

За завтраком мой друг из Москвы, большой любитель пеших прогулок, Сергей К., интересуется:

– А есть тут тропы, по которым можно побегать, налегке?

– Должны быть, а как же, – отвечаю я. – Бегай на здоровье!

После завтрака Сергей обувается в кроссовки, надевает песчаного цвета шорты и зеленую майку. Теперь он похож на старину Хэма, рыскающего по Африке в поисках подходящего для охоты льва. Сергей отправляется через мост в направлении Бабки, намереваясь там побегать. Спустя четыре часа он возвращается аккурат к обеду, весь побитый и измученный. Вот что выясняется из его рассказа:

– Перешел я мостом на ту сторону и повернул вправо, в сторону вертолетной площадки, что у подножия Бабки. Там поднялся на площадку и стал искать тропу на гору. Тропа и вправду нашлась, и я по ней двинулся наверх. Поначалу тропа была пологая, и я спокойно шел по ней, спортивным шагом. Лес вокруг, птички поют – хорошо! Скоро тропа стала подыматься все круче и круче, сузилась, идти становилось все труднее, а я все ждал, когда же станет ровно и можно будет нормально побегать! Надеялся, что вот-вот выйду на ровное плато на вершине. Но чем дальше, тем было круче и трудней! В какой-то момент тропа вовсе пропала в камнях, и я стал карабкаться по скалам, полз буквально на коленях, цепляясь руками за все что попадется. И вот лезу я таким манером, лезу, а сам думаю – да где же тут эта чертова тропа для пробежек? И вот вдруг вижу – впереди просвет! Я, конечно, обрадовался! Вот там-то, думаю, и равнина! Подобрался я к просвету, отдышался, глянул – и что же я обнаружил? Прямо подо мной – отвесная пропасть! Скалы! Река далеко внизу! Дорога, наша база, домики такие вот крохотные – и все черт знает где внизу! И никаких намеков на тропу! Да пропади ж ты пропадом, думаю! Вот же занесло меня!

– И что же ты дальше?

– Ну что дальше – потащился обратно! Точнее, пополз! Сползал на спине, на заднице, весь ободрался, все руки и ноги себе сбил! А вы говорите – тропа для пробежек! Эх!…

Сергей машет рукой.

Мы хохочем.

Денисова пещера и база археологов

Денисова пещера, у которой обосновались археологи, место знаменитое и удивительное. Недаром оно заслуженно включено в список Всемирного культурного наследия ЮНЕСКО и находится под его охраной. Каждое лето к пещере съезжаются ученые со всего света: археологи, палеонтологи, палеоботаники, палеозоологи и прочие палеоспецы. Статьи о местных находках публикуются в престижных научных журналах мира. В пещере родилась одна из мировых научных сенсаций последнего времени, а именно была найдена фаланга пальца девочки, возрастом в 30–70 тыс. лет. Анализ ее палеоДНК, проделанный в Германии, показал что это был совершенно новый, неизвестный науке вид древнего человека, который так и назвали – человек денисовский.

Примерно на протяжении 300 тыс. лет пещера активно использовалась людьми: неандертальцами, кроманьонцами, денисовцами, современными гомосапиенс. Все дело в ее чрезвычайно удобном расположении и устройстве.

Пещера расположена в тридцати метрах выше уровня реки, по правому ее берегу, в крутом склоне горы Бабка (Сосновая). Раньше уровень воды в реке был выше, заметно ближе ко входу в пещеру. Сам этот вход большой и высокий, словно огромные ворота. Сразу за входом пещера внутри значительно расширяется и имеет высокий потолок, в 11 м. Общая площадь помещения – около 300 м², что могло вместить десятки человек, вместе с домашними животными. В стороны от основного зала отходят коридоры, где также можно было держать скот. Вход был удобен для завешивания войлоком или коврами, чтобы не уходило тепло и не задувал внутрь холодный ветер от реки. В скалах по бокам от входа остались глубокие ямки, выдолбленные в камне, – в них как раз и крепились жерди для занавесей. Говорят, что пазы для жердей выдолбили скифы или, чуть позже, древние тюрки.

Прямо над головой в высоком скальном потолке имеется отверстие примерно в 1 м диаметром – прекрасное природное окно для дневного освещения и одновременно отличный нерукотворный дымоход. В центре зала под дырой в потолке устраивался костер, который практически непрерывно горел здесь на протяжении десятков тысяч лет – черный след от костра уходит в глубину археологического раскопа на многие метры.

Пещера глядит прямо на реку и сама хорошо видна от реки. Здесь у пещеры самое узкое место на всем Ануе – ущелье, тесно зажатое меж гор. В древности прямо у пещеры проходили торные звериные тропы – миновать этот узкий проход животные никак не могли. И не было места удобнее для охоты и рыбалки, чем вход в пещеру: зверь пробегал прямо у порога природного дома, буквально перед носом у охотников, на дистанции убойного выстрела из лука или даже броска копья. В пещере найдены останки множества древних животных (более 100 видов!), в том числе малого пещерного медведя, пещерной гиены, шерстистого носорога, первобытного бизона, дикой лошади и многих других.

Вот каковы основные причины прочной обжитости Денисовой пещеры на протяжении сотен тысяч лет. Сухая, просторная, светлая, прохладная летом и теплая зимой, близкая к реке и к звериным тропам, лежащая около торной дороги из степи в горы – что может быть удобнее для жизни, для укрытия от заставшей в горах непогоды!

Алтайцы называют пещеру Медвежий камень (Аю-Таш), русские – Денисовой. Мне рассказывали, что имя это идет от отшельника Дионисия, жившего в ней в конце XVIII в., он же был последним, кто постоянно обитал в пещере. Другая версия – что близ пещеры пас свой скот пастух Денис, который прятался в ней от снега и дождя.

Легенды об особости Денисовой пещеры ходили давно, и летом 1926 г. Николай Рерих специально сделал близ нее короткую остановку. Мне рассказывали, что вместе с Еленой Блаватской он подобрался ко входу в пещеру, который был в ту пору узким и грязным, заросшим густым лесом, кустами и крапивой, но внутрь не полез, якобы из-за охватившего его мистического страха. А может, банально, чтобы не испачкаться зазря в грязи.

Зимняя дорога на Денисову пещеру. Тог-Алтай (В. Рыжков, 2008 г.)

Так это было или не так, била ли из зева пещеры мистика или не била, но в конце 1970-х гг. сибирские археологи под руководством академика Алексея Окладникова осмотрели пещеру и приняли решение начать в ней первые раскопки. Они предподожили, что местоположение, размер и внутреннее устройство пещеры именно таковы, что она могла быть обитаема на протяжении веков и тысячелетий, что впоследствии и подтвердилось. С 1982 г., когда начались систематические ежегодные раскопки, когда заработала постоянная база археологов, в пещере было найдено почти 100 тыс. экспонатов, многие из которых имеют мировое научное значение. Сама пещера стала одним из самых известных в мире исторических памятников, обнаруженные в ней находки помогают раскрыть и тайны происхождения и эволюции человека, и древнего расселения и миграций людей.

Когда все начиналось, вход в пещеру был узкой щелью, от влажного земляного пола далеко вглубь уходила сырая органическая порода. Теперь первоначальный уровень 1982 г., когда археологи приступили к систематическим раскопкам, отмечен на стенах пещеры широкой салатного цвета линией, нанесенной краской на скалы. С тех пор раскопки ушли глубоко вниз, метров на десять, дойдя недавно наконец до скалистого материка. И до самого материка археологи обнаружили богатые находками культурные слои. Вокруг скалистой ямы-раскопа в центре пещеры проложены мостки и перила, чтобы не сорваться вниз. Внизу, в темноте, горит лампа, и сидят на корточках тепло одетые студенты-археологи, совками, тонкими слоями, срезающие остатки влажной почвы, чтобы не пропустить ни малейшей находки. От верхнего уровня до самого низа, до скалистого материка, уходят более 20 культурных слоев, собранных как огромный слоеный торт. Каждый такой влажный слой – целая эпоха в истории человечества. Слои отличаются цветом и фактурой. Они поднимаются от находок 300-тысячелетней давности в самом низу, на дне пещеры, и до наших дней, на самом верху раскопа.

– Вот тут, в этом вот слое, мы и нашли нашу знаменитую девочкину фалангу, – показывает местный экскурсовод, старожил базы Сергей Юрьевич, на один из разноцветных слоев в самой середине огромного многометрового слоистого среза.

– А вот здесь горел костер, десятками тысяч лет, – указывает он на черный столб в земле, прорезающий снизу доверху все слои.

Бот уже более 30 лет, каждый год, миллиметр за миллиметром, слой за слоем, начиная с весны и кончая поздней осенью, сибирские археологи тщательно раскапывают Денисову пещеру, и каждый год их работы приносит открытия мирового значения. Отыскивается и изучается все: от древней пыльцы деревьев и цветов до костей животных, каменных и бронзовых орудий древних людей. Поэтому раскопки ведутся очень тщательно, земля просеивается через мелкое сито и промывается водой. Недавно в пещере отыскали самый старый в мире браслет, сделанный из редкого зеленого камня, тщательно просверленный и отшлифованный древними технологами.

От входа в пещеру до места промывки, что устроено на другом берегу Ануя, тянется крепкий стальной провод, по которому со свистом летят вниз на железных колесиках наполненные землей из раскопа ведра – легендарная у археологов канатная дорога. Чем более осторожно ведутся раскопки, чем тщательнее просеивается и промывается грунт из раскопа, тем больше ученым удается обнаружить интересного.

Ни конца ни края изучению Денисовой пещеры пока не видно. После того как было до самого дна раскопано и расчищено основное привходное помещение пещеры, ученые принялись за боковые галереи, полностью засыпанные землей. Теперь эти галереи уже далеко и глубоко раскрыты и в свою очередь принесли немало сенсационных находок. Они оказались ничем не беднее в смысле открытий основного помещения пещеры. При этом никто не знает, как глубоко уходят в глубь горы эти боковые галереи и есть ли у них вообще конец. Горы над Ануем карстовые, насквозь дырявые, и вполне возможно, что подземные ходы и лазы прошивают их насквозь, как огромные кротовые норы.

Академик Деревянко, за чашкой чая в его доме на берегу Ануя, говорил нам, что, возможно, где-то в глубине горы откроются новые полости. И кто знает, может, там сбудется его мечта – найти череп или даже полные останки неизвестного еще науке подвида древнего человека. Зная, как много открытий уже подарила всем нам удивительная Денисова пещера, я думаю про себя: «Да запросто!»

Топольнинцы

Топольное – красивое большое село, расположившееся в широкой долине Ануя по обоим берегам реки. При царе в нем жило 25 тыс. человек, нынче осталось меньше тысячи. Заселяли Топольное в первой половине XIX в. переселенцы из многих губерний России: от южной Полтавы до северной Вятки. Но более всего перебралось сюда закаленных Сибирью крестьян-томи-чей. В селе сохранились старинные дома, постарше века каждый, с резными наличниками и округлыми проемами окон. Немало живет староверов. По краям зеленой солнечной речной долины поднимаются невысокие округлые сопки, поросшие чистым звонким лесом. Вдоволь дров и пастбищ по просторным окрестностям расположились топольнинские стоянки и охотничьи угодья.

Топольнинцы – крепкие хозяева и опытные таежники. Повидавшие при этом всякого – бурных паводков, лесных пожаров. В Гражданскую войну по Аную прокатились страшные кровопролитные бои. Теперь в селе все меньше молодежи, живут в основном пожилые люди. Молодежь отправляется в города учиться и после остается там – работы в Топольном нет. А заниматься тяжелым натуральным хозяйством, как родители, держать и выхаживать скот ей неинтересно.

Но немало и тех, кто не собирается покидать Топольное. Место это красивое, удобное, обильное. Всего в Топольном и вблизи него вдосталь. Если не пить и не лениться, можно отлично прожить.

Последние годы заметно оживилась дорога по Ануйскому тракту. С каждым летом приезжает все больше туристов, а им подавай лошадей, молока и мяса. Можно неплохо подработать проводниками. Встают по берегам Ануя новенькие турбазы. Гостей влекут красота этих мест, знаменитая Денисова пещера, богатые достопримечательности Солонешенского района. Будущее у района и у села, несомненно, есть. Глядишь, и молодежь понемногу начнет возвращаться домой, в Топольное.

В верхнем конце Топольного слева в Ануй впадает красивая чистая речка ГЦепета, берущая начало в снегах Бащелакского хребта. По ее лесистому ущелью проложена плохая, но все же проезжая дорога. Она ведет к крохотным таежным деревенькам Елиново и Рыбное. От Топольного до Елиново примерно полтора десятка километров, а жителей в Блинове всего 45 душ (как и в соседнем Рыбном). Как-то раз летом мы с Леной и знакомым топольнинцем отправились в Елиново, где у Лены еще с 90-х куплен большой деревенский дом. Там приготовили простой ужин и долго сидели за столом, беседовали о том о сем. Наш топольнинский хозяин, Анатолий Андреевич, рассказывал о жизни в Топольном, вспоминал всякие характерные для таежного быта истории.

Сам он крепкий мужчина около пятидесяти, среднего роста, худощавый. Родился и вырос в Топольном. Знает все места в округе. Хороший хозяин. Много лет земляки дружно выбирали его главой села, как человека порядочного, авторитетного, делового. Но несколько лет назад он плюнул и по своей воле ушел с должности.

– Замучили меня всякой чепухой. Предписаниями, проверками. То из Барнаула дурацкая команда придет, то с района. А чаще всего прокуратура наезжает: сделай то, сделай это, и все в соответствии с законом. Москва что-то там напринимает, не имея понятия, как это на месте выполнить, а мы тут умри, но сделай. А не выполнишь прокурорское предписание – штраф из зарплаты вычтут громадный. А то и дело возбудят. Вот, к примеру, приняла Дума закон, что в каждом населенном пункте должен быть обязательно пожарный пирс.

– Что за пирс такой?

– А вот такой специальный подъезд, чтобы пожарная машина могла подъехать и воду с него из водоема набирать.

– А у вас в Топольном есть пожарная машина?

– Да откуда? И не было сроду, да и не будет никогда: откуда нам денег на нее взять?

– Тогда зачем же вам пирс?

– Да не нужен он нам совсем. Всегда так, по старинке, тушили пожары. Река через все село течет, до воды отовсюду близко. Но прокуратуре-то нашей все равно. Положено по закону – значит, делайте пирс. А не сделаете – штраф выпишем на главу села. Я им говорю: денег в бюджете села на пирс нету. А они мне – а нам все равно. Предписано сельсовету пирс делать – вот и делайте, а где вы денег на это добудете – не наша забота. Ну, я терпел, терпел и ушел. Надоело мне все это измывательство. Даже в Рыбном, где всего-то несколько десятков человек живет, так и там предписали пирс насыпать на ручье!

– И что, сделали вы эти пирсы?

– А куда деваться? Насыпали, притом что в бюджете денег нет ни на что вообще, – горько смеется Анатолий Андреевич.

– Ну, может быть использовали их? Хотя бы раз?

– Да какое там. Не успели построить эти пирсы, как паводок сильный случился. Все эти пирсы как корова языком слизнула, бесследно. Вместе с мостами и бобрами. Как жили без пирсов, так и живем.

За окном стемнело. В горах тихо. Мы сидим за столом в деревенской избе, ужинаем вареной картошкой и солеными помидорами. И слушаем топольнинские истории.

– Правда, что у вас тут медведей много в лесах? – интересуюсь я у Анатолия Андреевича.

Елена Шушакова. Курайский хребет (фото В. Рыжкова, 2014 г.)

– Да попадаются. Вот недавно был случай, прямо у нас в Топольном. У одного хозяина медведь залез во двор, зарезал и съел сначала овечку. Потом через пару дней пришел туда же ночью и задавил уже ихнюю дойную корову.

Что тут делать? Пошли мужики по следам в лес, прикинули, откуда медведь приходит в село. Дальше решили его подкараулить и застрелить. Собрались: Федя Губин, наш охотник, это у него медведь овечку и корову задавил, а еще сосед его Сашка – и поехали в лес. Вдвоем, на уазике. Вечером отъехали от села и встали на лесной дороге, по которой медведь в деревню спускался. Федя свой карабин приготовил, заряженный пулей на медведя. А Сашка прожектор держал наготове, с аккумулятором. И вот стемнело в лесу, так что хоть глаз коли. Мужики тихонько сидят в машине, по сторонам смотрят, прислушиваются к лесу. И дождались, что кто-то зашумел в темноте. Замельтешило у них что-то прямо перед капотом. Тогда Федя включил фары, а Сашка врубил прожектор. Смотрят, а медведь – вот он, прямо на дороге стоит. Большой! Сашка выскочил в дверь направо и светит зверю прямо в морду. А Федя выскочил налево, чтобы стрелять, значит. Медведь сообразил и кинулся вверх по дороге бежать от них. Федя начал палить по нему. А тот мчится и оборачивается, а глаза у него горят от фар и от прожектора, как две лампочки. Палил Федя, палил, да только промазал. Два клочка шерсти на дороге осталось, а медведь сбежал в лес.

– Но напугали его? Больше не совался он в деревню?

– Если бы. На другой день хозяйка пошла во двор телят поить. В руках ведро с пойлом несла. И вдруг видит: здоровенный медведь лежит прямо посреди двора и ест ее овечку. Хозяйка ведро выронила со страху и домой кинулась. Федя! Федя! Во дворе медведь у нас лежит, вторую овечку нашу ест! Федя подскочился, схватил карабин и кинулся во двор. Смотрит: точно, медведь улегся прямо у сарая и задавленную овечку жует. Федя курок жмет, а карабин не стреляет: это Федя в спешке патроны забыл. Да чтоб тебя! Кинулся назад в дом, зарядил ружье, снова метнулся во двор. А медведь лежит на том же месте, как будто ничего не видит. Жрет себе овечку и с места не трогается. Тут уже Федя не оплошал. Застрелил медведя.

– А что с медведем такое было? Он рехнулся, что ли? Заявиться в деревню и средь бела дня овечку есть – виданное ли дело?

– Оказалось, что у него нижняя челюсть была сломана. Он не мог со сломанной челюстью в тайге охотиться. Вот и пришел в деревню домашний скот резать.

– Как же он челюсть сломал?

– А кто ж его знает? – пожимает плечами наш рассказчик.

Ночной разговор в заброшенном в глухой тайге Блинове продолжает крутиться вокруг медведей. Анатолий Андреевич вспоминает другой случай:

– Пошли мы как-то с мужиками в лес, по ягоды. Вдруг смотрим: лошадиная шкура лежит на земле, тут же кости обглоданные валяются. Свежие следы медведя натоптаны по поляне. Дело ясное – мишка лошадь задавил и съел, а лошадь-то наша, топольнинская. Повадится если медведь до мяса – будет и дальше резать местных коней, приохотится. Они ведь у нас свободно по горам ходят, без присмотра. Легкая добыча для него. Мясо еще оставалось от лошади, и мы решили, что хищник обязательно придет доедать остатки. И тогда придумали сделать в лесу засаду, подкараулить его и убить. Огляделись вокруг, выбрали подходящее место и сделали лабаз. Между двух крепких берез приладили две толстые ветки, привязали их веревками к стволам. Получилась как бы полка над землей, скрытая посреди листвы, на высоте от земли метра два с половиной. Притянули лабаз покрепче к березам и уехали домой. Вечером собрались на охоту и на тракторе «Беларусь» поехали в гору. Федька Губин карабин свой взял. Я прихватил прожектор с аккумулятором. А Сашка за компанию с нами поехал, он трактором рулил.

Заехали мы в лес и метров за двести до лабаза оставили трактор. Тут Федя решил карабин свой проверить, случайно выстрелил, и попал аккурат в заднее колесо трактора. Колесо спустило. Что нам делать? Делать нечего. Поднялись мы вверх по склону, залезли втроем на лабаз и сели в засаду, ждать медведя. Ждали долго. Мы сидели тихо, не курили, не разговаривали, не шевелились. Замерзли очень. Федя карабин держал наготове, я на коленях прожектор примостил, Сашка просто так сидел, за компанию.

– А как ночь была? Хоть что-то видно вам было?

– Да если бы. Как назло, новолуние случилось. Тьма была кромешная, как у медведя в заднице. Видеть мы ничего не видели, только сидели на ветках и прислушивались. И вот когда совсем непроглядно стало в лесу, захрустело от нас где-то впереди. Мы всматриваемся сослепу – вроде что-то мельтешит впереди на поляне, примерно там, где шкура конская валяется. Я шепчу Федьке на ухо: включать прожектор? Погоди, шепчет он. А сам уже трясется от возбуждения и карабин сжимает. Сидим, замерли и слышим: медведь бродит по поляне, тухлое мясо лошади жует, чавкает. Только собрались прожектор врубать, как тут – мама дорогая! Слышим: кто-то из-за спины у нас из лесу идет. И прямо к нам, к лабазу нашему крадется сзади в темноте. А у нас ноги-то свесились с лабаза вниз, а высота-то небольшая. Мы напугались – а вдруг медведь почует нас и схватит снизу когтями за ноги? Стянет с лабаза да загрызет – ему это одна минута. И вот сидим мы бездыханно, только трясемся от страха. А прямо под нами в темноте кто-то идет медленно, ветками хрустит. Прошел он под лабазом на поляну и тоже принялся лошадь доедать. Тут Федя шепчет мне: включай прожектор! А сам карабин поднимает наизготовку. Я зажигаю прожектор, аж ослеп в первый момент от яркого света. И вот чуток погодя глаза привыкли к свету, и мы видим: на поляне бегают два медведя. Оба молодые, однолетки, морды в крови. Федя начал палить из карабина. Эти двое – бежать, один вправо, другой влево. Только треск по тайге раздавался.

– И что, попал по ним Федя?

– А мы-то почем знали? Он мог их ранить, а если они раненные, запросто могли кинуться на нас и порвать. Ночью же не видно ничего. Посидели мы послушали лес – одна тишина вокруг. Аккумулятор скоро сел, и мы остались в темноте. Слезать с лабаза нам боязно было. Так и просидели на ветках до самого утра, как птицы, чуть не околели от холода. Утром, как чуть светло стало, слезли мы тихонько с лабаза, пошли осторожно на поляну: посмотреть следы. И опять – клочки медвежьей шерсти нашли, а крови нет. Промазал Федя. А от медведей в кустах две просеки остались – одна налево, другая направо. Потащились мы в деревню – за запасным колесом для трактора.

– Ну хоть ягоды-то набрали?

– Ягоды? Какой ягоды? А! Ну да, все началось с того, что мы за черникой в лес пошли. Хотели черники домой нарвать. Только не было ее в тот год, черники-то. Неурожай случился…

– Тут недалеко от Топольного несколько лет назад турбазу построили, «Лесная сказка» называется. Так там тоже был случай с медведем, – продолжает свои нескончаемые истории Анатолий Андреевич.

Мы досыта наелись картошки и теперь пьем крепкий чай, заедая его белым деревенским хлебом и домашним малиновым вареньем. В темное окно избы бьются с улицы мохнатые ночные бабочки, привлеченные светом из комнаты.

– Туристы бывают разные: кто-то спокойно с детьми отдыхает, кто-то рыбачит с утра до вечера, а кто-то напьется и начинает куролесить. Приехали как-то на «Лесную сказку» мужики с Кузбасса отдыхать. На дорогих джипах. Конечно, пили каждый день, а на турбазе жил медведь. Точнее, сначала нашли в лесу двух медвежат и посадили их в клетку. Их медведица бросила или не знаю что. После одного из них кому-то отдали, не знаю куда. А второй вырос в большого медведя и сидел в клетке для развлечения туристов. Ясное дело, все ходили к клетке медведя смотреть. Он спокойный был, туристы его подкармливали. Некоторые, бывало, что и баловались – пива ему давали, даже водки. И вот в один день те кузбассовцы напились и решили поглядеть, как медведь поросенка съест. Купили в Топольном маленького поросенка, притащили на базу. Принесли его к клетке с медведем и запустили внутрь. Поросенок напугался, бегает по клетке, визжит тоненьким голоском, а медведь смотрит на него – не поймет, что к чему.

– Вот же дебилы. – Мы осуждающе качаем головами.

– Да не говорите, – смеется рассказчик. – И вот поднялся весь этот визг, суета. Народ с базы собрался вокруг клетки, глазеет. Женщины ругаются, жалеют бедного поросенка, детей от клетки отгоняют. А мужики ждут, когда медведь начнет порося есть, а он все не ест и не ест. Сел только в своем углу и смотрит, как свинья по клетке бегает и визжит. Так прождали кузбасские напрасно до самой ночи и, недовольные, ушли спать. Решили, что не хочет медведь на людях порося давить, что ночью его задавит и сожрет.

Мы пьем чай и ждем продолжения. Зная кузбасских мужиков, мы не удивились такой их затее.

– Утром приходят кузбасские затейники к клетке, тяжелые с похмелья. И видят, что медведь спит в дальнем углу на соломе. А в его конуре спит поросенок. И только розовый пятачок наружу высунул.

– Ничего себе. Выгнал медведя из его собственного домика?

– Выходит, что так. Мужики сели у клетки, стали соображать, что дальше делать. Один вспомнил, что медведи сладкое страшно любят. Решили вынуть порося, измазать в сладком и обратно к медведю подсадить – тогда тот точно позарится и сожрет приманку. Вынули поросенка наружу, пошли в магазин искать сладкое. Тот визжит в руках, чует недоброе.

– Вот же принес вам черт таких идиотов.

– Согласен. В магазине мужики купили пять банок сгущенки и три бутылки водки. Вернулись к клетке с медведем. Стали пить водку, открыли сгущенку. Облили-обмазали ею всего порося с ног до головы. И снова сунули его в клетку. Выпили еще водки, расселись вокруг ждать.

– И что, позарился мишка на сладкую сгущенку?

– Нет. Отошел только в другой угол и спать лег. Так и проторчали у клетки мужики напрасно полдня, пока не стемнело. Ушли опять ни с чем. Злые и пьяные. Наутро приходят – все та же картина. Медведь спит в одном углу, поросенок в другом. Только грязный весь – мусор, солома вперемешку с грязью с пола клетки к сгущенке прилипли, даже смотреть противно. Как ни старались хулиганы, не притронулся мишка к поросенку.

– И чем кончилось все дело?

– Да чем? Вытащили мужики порося, отмыли дочиста, закололи, изжарили и сами съели.

– А медведь что? Почему не стал питаться поросем?

– Так они же – как люди. Все разные. Этот вот не стал животину давить.

– Говорят, рыбалка у вас на Ануе отличная?

Мы продолжаем чаевничать в Елиново. Наш дом давно окружила прохладная и темная летняя ночь. Мы приоткрыли окно и в избу вошли прохлада и тихий шум речки.

– Да, рыбачить можно. По Аную ловим хариуса, по притокам ходим. Иногда и на Бащелак поднимаемся, на озера. Был у нас случай там в прошлом году, – принимается Анатолий Андреевич за новую историю. – Решили мы на Потайное озеро поехать, на хребет, хариуса наловить. Его там много, хоть и некрупный. Собрались ехать с Федей Губиным, ну вы уже его знаете, который охотник. Только вот сами мы с Федей рыбачим средне, а в Топольном есть Петька – рыбак. Вот тот мастер! Только пьющий сильно. Пошли мы к нему с Федей, на рыбалку с нами звать. Приходим и говорим: «Петро, едем с нами на Потайное, хариуса ловить!». А он ни в какую: «Да ну говорит, вас, далеко ехать, неохота мне. Я и в Ануе его наловлю, сколько мне надо». Тогда я ему говорю: «А у меня самогон с собой есть». Тут он сразу согласился, говорит нам: «Тогда поехали!»

– Был у тебя аргумент с собой, – смеемся мы.

– Точно. Ну что, заседлались мы по-быстрому и выехали. Петро свои снасти прихватил, лодку резиновую, сети. К вечеру поднялись на Бащелак и сразу пошли на озеро рыбачить. Только ветер тогда поднялся, рябь пошла по воде. Рыба вниз ушла, на глубину. Ни клева нам, ни рыбы. Петя старался и понемногу тянул в себя самогонку. Помучились мы с удочками понапрасну и решили сеть поставить. Надули лодку, выплыли на озеро, поставили сеть. Вернулись на берег, палатку умостили среди камней, чай заварили, сели есть-пить. Ну и самогонку, конечно, не забывали. К ночи вышли на озеро, вынули сеть – сорок хариусов. Уже кое-что. Решили поставить сеть на ночь и переночевать на озере, а с утра еще порыбачить. Уже перед сном допили весь самогон, что оставался. И ушли в палатку.

– Не тесно вам было в палатке? Втроем-то.

– Вот в том-то и все дело. Мы спьяну не заметили, что в палатку вдвоем пришли. С Федей Губиным. Так и уснули. Вдвоем-то в трехместной палатке просторно.

– Как же вы так? А Петро? Вы его бросили, что ли? Потеряли? Там же холод страшный ночью, на такой высоте.

– Потеряли спьяну, – признается наш рассказчик. – Утром на рассвете проснулись – нету с нами Петра, а на улице мороз. Палатка снаружи инеем вся обмерзла. Ну, мы перепугались, конечно. А вдруг замерз ночью наш Петька? Что мы жене скажем, как детям в глаза посмотрим? Выскочили наружу искать Петруху. И видим: лежит Петя прямо в костре на животе и только ноги в сапогах в разные стороны раскинул.

– Неужели сгорел?

– Слава богу, не сгорел. Он так с вечера напился, что до палатки дойти не мог. Тогда пришел к костру, угли в стороны раскидал, а сам улегся на костровище лицом, чтобы ночью не замерзнуть. Костер землю-то сильно прогревает, считай, всю ночь земля под ним теплая. Так и проспал всю ночь, и мороз ему нипочем.

– Видно, крепкая была твоя самогонка, – смеемся мы.

– Крепкая: мы все трое без памяти от нее были. Подняли мы Петю из костра, лицо ему обтерли тряпкой и говорим: «Пошли, Петя, дальше рыбачить». А он все еще пьяный, стоит и шатается. Смотрит на нас красными глазами. Только и смог спросить: «А есть еще самогонка?» Мы говорим: «Нет, больше нету самогонки. Всю вчера выпили». Тогда он говорит: «Ну, тогда я домой поехал». А сам еле живой. Ну, что тут делать? Он же упрямый. Затащили мы его в седло, еле как усадили, сунули повод в руку. И потащился Петя вниз под гору. Похож он был на всадника без головы: руки висят плетями, голова на грудь упала, сзади и не видно ее, головы-то. Мы с Федей стояли и смотрели вслед – не свалится ли Петя с лошади? Так и смотрели, пока не скрылся он.

– И что, доехал он с хребта до дома?

– Доехал, чего ему сделается!

Анатолий Андреевич заспешил домой. Поздно уже, глубокая ночь, дома заждались родные. Мы проводили его на крыльцо. Ни звука, ни огонька вокруг, тайга давно уснула. Наш топольнинский хозяин завел свою старенькую «Волгу» и медленно выехал в темноту низким берегом Щепеты.

Шинок и его водопады

Вблизи Денисовой пещеры в Ануй впадает левый его приток – речка Шинок, на которой теперь устроен государственный заказник, призванный защищать местную природу, в том числе известный каскад водопадов на самом Шинке. Заказник охватывает как долину Шинка, так и его верховья – обширные высокогорные плато наверху Бащелакского хребта, вершины которого достигают 2400 м над уровнем моря.

Мне довелось побывать на водопадах Шинка дважды, оба раза летом. Первый раз мы поднялись к водопадам обычной туристической тропой, которая проложена от Ануйского тракта вдоль речки и все время идет густым лесом. Каньон Шинка очень живописен: по сторонам речки стоят высокие неприступные скалы, вдоль русла полно дикой ягоды – смородины, малины, жимолости. По-алтайски Шинок как раз означает «обрывистый», «неприступный» – такой он и есть. Час-полтора неспешного подъема от дороги – ив густом лесу виднеется и шумит первый водопад каскада.

Этот самый нижний водопад называется Скаты. Он и не водопад, собственно, а именно водоскат – вода шумно сбегает вниз по широкому каменистому ложу, общей высотой двух ступеней почти в 20 м. Водоскат похож на горки в аквапарках: так и тянет скатиться по нему вниз, поднимая брызги и мотаясь от одного борта извилистой каменной ванны к другому.

Еще полчаса подъема правым берегом Шинка, и тропа выводит нас на нижнюю площадку второго водопада – Рассыпного. Его звонкий шум слышен издалека. Кругом густо стоит лес. Перед нами возникает мелкое прозрачное озерцо, окруженное тесно стоящими деревьями, блики от неглубокой воды играют на разноцветных камушках дна. Высоко над противоположным от нас краем озерка вода с шумом вырывается из узкой расщелины меж двух скал и валится в озерцо с 25-метровой высоты. Водопад книзу расширяется и выглядит как серебристая борода циклопического горного идола. Бородища идола рассыпается на мириады сверкающих брызг, потому поток и называется Рассыпной. Это уже настоящий водопад: вода свободно падает вниз, не встречая препятствий.

Продолжаем свой путь, взбираясь крутой тропой на полку, с которой падает водопад Рассыпной, слева от него, правым берегом Шинка. Наверху видим тихую речку, лениво крадущуюся меж камней к прорывной расщелине Рассыпного. Тропа уходит дальше полого вверх, лес постепенно редеет, и вскоре мы видим издалека третий, самый большой, шинокский водопад. Вода в него срывается с верхнего горного плато узкой ярко-белой лентой, оттого и название водопада – Седой. Туристы прозвали его Большой или Жираф, за длинноту и узость шеи водопада. Высота падения воды 70 м. Ледяная вода поступает с болотистого плато на вершине Бащелакского хребта, собравшего по весне талые снежные и ледяные воды, устремляющиеся теперь вниз, к Аную.

За долгое затяжное падение с верхнего плато вода Шинка набирает большую силу и мощно бьет в каменистое ложе, в самом низу отвесного скального обрыва. Здесь от этого беспрерывного битья образовалась глубокая ванна, в которую мы и лезем, несмотря на страшную температуру воды, близкую к температуре льда. Над водобойной ванной Седого стоит облаком холодная водяная взвесь, мы мокнем и ежимся, ошпаренные студеной стеной воды, и немедленно выскакиваем обратно – греться на влажном берегу. Скалы справа и слева от водопада покрыты ярко-зеленым мхом и совершенно неприступны…

В другой раз мы подобрались к водопадам Шинка совсем с другой стороны, пока что мало известной туристам.

Выше по течению Ануя (от базы археологов), километрах в двух по тракту слева в Ануй впадает река Каракол (темная или черная вода, один из распространенных тюркских топонимов Алтая). Через Ануй здесь переброшен мост и в долину Каракола уходит проселочная дорога. Каракол берет свое начало все на том же Бащелакском хребте. За узким выходом притока к Аную долина Каракола сильно расширяется, образуя треугольную горную равнину, со всех сторон защищенную горами, тихую и обильную, с полями, лугами и лесами. В центре долины располагается небольшое село Каракол, дальше за ним долина упирается в мощный Бащелакский хребет, со снежниками и каменными гольцами наверху.

Близ впадения речки Каракол в Ануй сохранились залитые желтой водой глубокие котлованы – здесь работала и мыла речное рассыпное золото частная артель старателей.

От тихого села Каракол, оставив в нем машину, мы стали подниматься пешком на север вдоль чистого ручья меж высоких лиственниц на перевал, разделяющий ущелья рек Каракол и Шинок. На самой вершине перевала росла одинокая лиственница, у которой было устроено удобное костровище и близ которой брал начало ручей.

Подъем на перевал оказался долгим и затяжным, некоторые из нас устали и выбились из сил, поэтому решили отказаться от похода на водопады и остались ждать у лиственницы, тем более что день выдался тихий и солнечный и с перевала открывался великолепный вид на всю долину Каракола, а за ней на заснеженные круглые гольцы Бащелака. Мы же продолжили путь и скоро оказались на крутом спуске к Шинку, на сложной тропе среди скал и леса. Тропа вывела нас прямо к верху Рассыпного водопада, откуда мы сходили вверх к Седому, и после спустились к веселым Скатам. После чего, осмотрев таким образом весь каскад водопадов Шинка, вернулись на перевал, к одинокой лиственнице, где нас терпеливо поджидали наши спутники. Дорога через Каракол оказалась, конечно, более сложной, но при этом и более живописной, чем расхожая лесистая тропа низом долины Шинка…

В окрестностях Денисовой пещеры обнаружено множество пещер и гротов. Спелеологи любят эти места, многие пещеры глубоки и протяженны, имеют сложную структуру, немалая часть из них до сих пор мало исследована, а то и вовсе ждет своих первопроходцев.

Одна из таких знаменитых пещер, Разбойничья, находится неподалеку от деревни Каракол. В ней археологи нашли множество останков древних животных, в том числе и череп самой древней в мире собаки возрастом 33 тыс. лет.

Мы отправились в Разбойничью пещеру от Денисовой жарким летним днем. Сначала недолго ехали на высокопроходимом автобусе УАЗ, пока лесную дорогу не перегородила высокая изгородь маральника и мы, оставив машину, не продолжили путь пешком. Перелезли через широкие, из гладких жердей, ворота маральника, не распахивая их, и оказались на солнечном лугу с высокой травой. Стояла жара, воздух звенел от стрекота насекомых, глаза слепило яркое солнце.

– Далеко идти-то? – спрашиваю я нашего неизменного провожатого, Сергея Юрьевича, учителя истории из Бийска, который каждое лето, уже многие годы, живет на Денисовой пещере и помогает ученым, а также проводит экскурсии для гостей и туристов. На его голове ковбойская шляпа, лицо покрыто темным загаром пионера-первопроходца. Сергей Юрьевич, преподаватель Бийского лицея-интерната, натуральный Индиана Джонс реки Ануй и ее окрестностей.

– Да нет, всего-то три полета стрелы! Недалеко! – белозубо смеется он.

– За хребтиком? – смеюсь я в ответ и машу рукой вверх и вправо, куда уходит крутой лесистый склон.

– Ага, за хребтиком, – хохочет он.

Лезем в гору, обливаясь горячим потом. Гора большая и крутая, карабкаемся на нее долго. Наверху выходим на перевал, узкий скалистый гребень горного отрога, по гребню растут большие лиственницы, ухватившиеся корнями за скалы. Переваливаем гребень и спускаемся наискосок, в направлении пещеры. Вспугиваем в лесу маралуху, лежавшую впереди под деревом. Она бесшумно встает и плавно уходит меж стволов влево и вверх, скоро сливаясь с лесом и растворяясь в нем.

Вход в Разбойничью высокий и узкий, изогнутый, как вытянутый от ужаса рот на картине Мунка «Крик». Площадка перед входом лысая, трава вытоптана людьми. Видны следы работы археологов – пятно от хозяйственной палатки, отвалы породы, набитые тропы в лесу.

Лезем вслед за Юрьичем в пещеру, где нас сразу после душной жары обхватывают со всех сторон сырость и прохлада. Мы еще сильнее покрываемся потом – от влажности пещерной атмосферы и проделанных на горе физических усилий.

Нас немедленно обступает полная тьма, мы включаем фонари, закрепленные резинками на лбах, и видим, что стены пещеры черные и грязные. Начинаем спуск тоннелем пещеры, диаметром примерно с тоннель метро, пол этой скалистой трубы покрыт толстой влажной грязью, ноги скользят. Спуск очень крутой, поэтому на полу брошена толстая стальная проволока, за которую приходится держаться как на спуске, так и на подъеме. Проволока холодная и мокрая, рука скользит по жирной грязевой смазке.

– Это природный скотомогильник, – откуда-то из темноты и снизу слышим мы голос Юрьича.

– Как это могильник? – сопим мы, скользя вниз.

Блики от фонарей мотаются по стенам пещеры.

– Там внизу в конце спуска, на самом дне пещеры, скопился толстый слой останков древних животных. Только представьте себе, как дело было! Заходил зверь в пещеру, спасаясь от жары или от гнуса, или от хищника и спускался вниз. Думал – отдохнет в пещере и выйдет обратно. А выйти-то назад не мог! Скатывался вниз все время! Скользил! Бот и подыхал там от голода! Так и набрались-накопились звериные останки за многие тысячи лет! А теперь археологи раскапывают их. И оказалось, что здесь самый настоящий клад древних останков! Музей естественной истории мира – в одной отдельно взятой пещере!

Нам становится не по себе. Сыро, влажно, кромешная тьма, да еще и сгнившие останки зверья внизу, на самом дне пещеры. Мы морщимся и брезгуем. Нам начинает казаться, что мокрая грязь под ногами и руками на самом деле не грязь вовсе, а гниющие кровь и жилы зверей, что рука, тискающая мокрый провод, вот-вот наткнется на чей-то полусгнивший череп или на холодную кость. Бррр…

– Что, страшно? – демонически хохочет в темноте Юрьич.

Он уже внизу, его сапоги плотоядно чавкают по мягкой органике тонущего во мраке днища пещеры. Скоро и мы попадаем на дно Разбойничьей. Нам жутко, но и интересно.

Светим фонариками назад на крутой подъем, уходящий во тьму к уже не видимому отсюда выходу. Нет, отсюда без веревки точно не выбраться! Скотомогильник он и есть скотомогильник – дело ясное!

От дна пещеры, куда-то в глубь горы, уходит неширокий черный коридор. Юрьич исчезает в нем, на его шляпу льется струйка воды с низкого потолка. Мы тащимся вслед за проводником.

Какое-то время лезем узким проходом, ударяясь боками о скальные выступы. Вдруг Юрьич впереди меня наклоняется и ныряет как в канализационный люк в какую-то дыру прямо в полу тесного коридора. Его голова исчезает в дыре, свет его фонаря гаснет, коридор окутывается тьмой.

Делать нечего, догоняю и ныряю за ним. Крайне неприятное чувство. Что там внизу, в дыре, мне не видно, кромешная тьма. Ноги висят в пустоте, ища опоры. Дыра узкая, кажется, что камень дыры сдавливает мне грудь, не дает дышать. А ну как не вылезу назад? А ну как застряну тут? А ну как задохнусь? – стучатся в мозгах трусливые мысли.

Деваться мне некуда, выбора у меня нет, и я протискиваюсь в дыру глубже, нащупываю носками ног невидимую твердь, ухаю туда, задержав дыхание, и спустя мгновение после падения оказываюсь в странном месте. Где-то сбоку и ниже узкого верхнего коридора в недрах горы открывается вдруг огромный гулкий зал, широкий и высокий, с наклонным скалистым полом и таким же наклонным, падающим из недр горы потолком. На этом самом каменном полу стоит теперь Юрьич и светит вверх фонариком. Свет слабого фонаря едва достает до потолка зала. Сбоку и сверху от меня чернеет дыра скалистого люка, через который в зал, один за другим, падают мои приятели, такие же ошалевшие, как и я.

Здесь, в огромном подземном зале, у людей возникает чудное ощущение. Куда-то пропадает понимание верха и низа, вертикали и горизонтали. Невозможно теперь разобрать, где здесь вход и где выход, где верх и где низ, где право и где лево. Со всех сторон нас обнимает вечный мрак подземелья. Кажется, что мы или висим вверх ногами, как в открытом космосе, или стоим как-то сильно боком, но при этом отчего-то не падаем. Все выглядит почти как в фильме Стенли Кубрика «Космическая Одиссея», на межпланетной станции. Видится, что все мы стоим – или висим, под разными углами, а Юрьич прицепился подошвами к скале даже как-то отчасти вниз головой, как долговязая летучая мышь в присобаченной к шишкастой голове ковбойской шляпе.

Мы одеревенели и впали в дрему. Лучи наших фонариков светят куда попало, тая в темноте зала. В скошенной книзу горной полости душно и влажно дышится. Один только Юрьич деловит и сноровист. Он уже осторожно, оставаясь сильно наклоненным одновременно вбок и вниз, вышагивает по покатому скальнику куда-то, наверное к невидимому поддону зала, где вновь суется в какую-то дыру. Мы с разных концов зала тащимся за ним, головы у нас натурально идут кругом. Нас шатает, вокруг нас кружатся пятна света и призраки.

Лезем во вторую дыру, куда-то наискосок, и оказываемся в очередном темном коридоре. От него в стороны расходятся черные тесные ходы – еще, еще и еще. Юрьич куда-то волочит нас в темноте и скоро выводит обратно на высокий скользкий подъем, к главному входу. Наконец мы выбираемся, хватаясь за стальной провод, на поляну у входа в Разбойничью, выбегаем из мрака пещеры на яркое солнце, в спасительную жару дня. Крик птиц в лесу после беззвучных тьмы и холода пещеры кажется нам оглушительным. А глаза не могут разлепить веки – так ослепляет нас солнце летнего дня!

Легенда о Белой Даме

Где горы – там и истории. Во всяком месте, где живут люди, и особенно люди образованные и наделенные фантазией, да еще и снабженные полезными напитками, обязательно заводятся легенды и сказки, различного толка поверия и суеверия. А уж в таких особенных местах, как легендарная и таинственная сама по себе Денисова пещера, легенды и сказки заводятся во множестве и подавно!

Первейший тут рассказчик – все тот же наш Сергей Юрьевич. Умеет он напустить жути и тумана на бедного туриста, ничего не скажешь!

Антураж для напущения жути в этот раз избран им самый подходящий. Мы сидим вечером у костра на берегу Ануя, ниже большой поляны с гостевыми домиками и столовой, совсем близко к реке. Над нами серебрятся и бликуют красными всполохами от костра длинные листки прибрежных ив. Ануй тихо несется в ночи, от его воды волнами набегает прохлада, мы ежимся и надеваем теплые свитера. В котелке заваривается темно-янтарный чай. Небо усыпано яркими звездами, местами над рекой собираются и накрывают прибрежные кусты серебристые платки приречного тумана.

Юрьич сидит с нами у костра в своей сдвинутой на затылок ковбойской шляпе и рассказывает историю за историей про горячо им любимую Дениску (так здесь, по-простому, зовут Денисову пещеру). Его глаза блестят, большие губы то и дело растягиваются в добродушную улыбку.

Когда язык холодного тумана, как погребальный саван, касается из глубины ночи наших спин, вызывая дрожь во всех конечностях и мурашки по коже, Юрьич, умело избрав именно этот момент, интересуется, как бы в воздух:

– Вы, конечно, слыхали местную легенду про Белую Даму?

– Нет! Нет! Не слыхали! – напрашиваемся мы на рассказ. И конечно, тут же его получаем.

Юрьич ведет рассказ неспешно, отхлебывает чай из серебристой термокружки, наслаждается каждым прозвучавшим в ночи своим словом. Видно, что это его самая любимая история, притом самим им откопанная, тщательно выделанная и разукрашенная, история совершенно авторская. Он походит на Гомера, самолично декламирующего публике Одиссею или Илиаду.

– Все, что я вам расскажу, произошло на самом деле. Я ведь соответствующие документы самолично разыскал в Бийском архиве. Они достоверно подтверждают многие факты. Я же учитель истории в Бийске, учу с осени по весну! Детишек в школе образовываю! И в архивы в Бийске часто захожу, работаю в них. А летом каждый год здесь – на Дениске. Помогаю!

Мы молчим, ждем продолжения. Негромко шумит рядом спокойный Ануй.

– Вся эта история развернулась в Гражданскую войну. Тогда на Алтае большие были бои: красные, белые, зеленые – всех хватало, резня шла страшная… Тогда-то и объявилась на Алтае, здесь, на Ануе, дворянка Ксения, рассказывают, что из самого Санкт-Петербурга! Молодая, красивая, благородная. Бежала из столицы с матерью и маленьким братом, спасаясь от революции. Сначала все трое находились при войске Колчака, под его защитой. С ними и отходили, отступали на восток, с ними и оказались в наших Алтайских горах. Мать Ксении от всех испытаний и лишений сильно заболела, слегла. В это время они случаем очутились в Топольном, вы его проезжали, это село, ниже по Аную отсюда. Болезнь матери задержала их надолго в Топольном, когда уже ушли колчаковские войска. И вот жил в ту пору в Топольном зажиточный крестьянин, можно сказать, кулак, некто Жихарев. Очень ему приглянулась тонкая и образованная дворянка Ксения, но не для себя, а для младшего сына, которому как раз пора подошла жениться. Подумалось кулаку Жихареву так: отчего бы не взять молодую, красивую, пригожую и высококультурную Ксению женою за сына? Тем более денег у приезжих ни гроша, еду и ту берут у сердобольных соседей. А Жихаревы – хозяева крепкие, обильные! Чем не выгодный брак?

Юрьич глядит на нас испытующе. Мы киваем – понятно, что дело выгодное было и для Жихаревых, да и для самой Ксении, если хорошенько поразмыслить! Не помирать же ей, с братом и больной матерью на руках, с голоду! Жихаревы же хозяева хоть куда! Дом крепкий, двор просторный, скота преобильно! За Жихаревыми не пропадешь, не отощаешь! А насчет Топольного – так ведь и в Топольном хорошие люди живут, да еще как живут и поживают!

– Была, однако ж, одна небольшая загвоздка, – продолжает свой рассказ Юрьич. – У младшего-то Жихарева, сынка евонного то есть, уже имелась невеста, сосватанная прежде того из местных, и притом тоже раскрасавица и очень сильно его любившая. Но – воля отца! – и явился наследник свататься к Ксении-дворянке. А тут еще у Ксении мать как раз померла, отмучилась, бедная. Остались они вдвоем с братиком-мальчон-кой. Одни на всем белом свете! И без гроша за душой, горемычные…

Юрьич останавливается, переводит дух.

– Ну так и что, обженился младший Жихарев на дворянке-то из столицы? – не терпится нам узнать продолжение давней истории.

Юрьич смотрит на нас с укором – куда гоните, лешие? Над Ануем сгущается ночь, все заметнее холодает. Река мерно шумит рядом с нами, за темными влажными кустами. Юрьич запахивает на груди теплую куртку и продолжает:

– Так вот, жихаревская отвергнутая невеста-красавица не стала долго реветь да причитать. Решила действовать. И постановила она побороться да поцепляться за свою несчастную-разнесчастную любовь! Вернуть себе жениха то есть! Возрастом она была аккурат как Ксения, лет двадцати, характеру легкого, как и столичная барышня. Они быстро сошлись с Ксенией и по-девичьи крепко подружились. Сердечных тайн промежду ними не было никаких. И конечно, Ксения-то дворянка призналась подруге, что совсем не люб ей младший Жихарев, а та – что, напротив, души в нем не чает. И что просватаны они были уже принародно, да вот теперь…

– Вот как! – восклицаем мы.

Наши дамы слушают с особенным любопытством. Чья возьмет? Кому же именно достанется младший Жихарев, со всем богатым жихаревским наследством-хозяйством? Что станется с Ксенией? Что будет с ее топольнинской подругой? Что одолеет – любовь или расчет? Что возьмет верх – воля любящих сердец или же злая воля папаши-мироеда Жихарева?

– И вот тогда топольнинская невеста (имя я ее запамятовал) придумала хитроумный план. Предложила она Ксении вдвоем с младшим братиком тайно бежать из Топольного, и сделать это именно в субботу, когда все топольнинские мужики, по обыкновению, перепьются после бани, уснут и, пьяные, не успеют их догнать и выловить. Дорога-то здесь одна всего – по Аную! Вот эта, – машет рукой за речку в темноту Юрьич. – Вот и следовало беглецам оторваться от погони подальше. – Юрьич тычет пальцем в сторону Ануя, за которым, за деревьями на другом берегу, как раз медленно движутся в густом тумане фонари какой-то приблудной ночной машины. – Так они и сделали! Надеялись за ночь добраться, пока топольнинские мужики не проспятся, вверх до Черного Ануя, где уже одни только алтайцы живут, и там спрятаться от погони у добрых людей. Оттуда Жихарев нипочем не смог бы их, против их же воли, утащить. Спаслись бы тогда у черноануйцев Ксения с братиком. А дальше – свобода! – езжай куда пожелаешь! А топольнинская невеста заполучила бы своего возлюбленного Жихарева-младшего обратно, в законные и любимые мужья! Вот таков был их план!

В сгустившейся ночи, в кустах, тихо струится Ануй. В лесу три раза тревожно крикнула и враз замолкла лесная птица. Мы примолкли и ждем продолжения.

– В ту субботу в Топольном, по обыкновению, были бани, а была, забыл сказать, зима, а именно февраль. День был короткий, ночь длинная. Когда мужики после бани разошлись по избам и напились, а далее завалились спать, Ксения с братиком тихонько собрались, оделись потеплее, прихватили узлы с вещами и ушли из дома. Невеста Жихарева-младшего сторожила их от случайной неудачи и проводила до самого верхнего края села. Обнялись на прощание, расплакались – расходились-то навсегда, выходит! Темно уже было, поздний вечер, мела сильная метель, вот так они благословились, расцеловались с невестой и выдвинулись вдвоем с братиком в кромешную лютую ночь…

Мы ежимся у костра. Белый саван тумана уже накрыл плотно весь Ануй, из ватного тела тумана выступают к нам, а потом медленно отходят назад, в ночную мглу, смутные темные фигуры. То ли лесные духи, то ли тени деревьев бродят вокруг нашего полуугасшего костра. Мы подбрасываем поверху углей сучьев, огонь понемногу разгорается, ненамного раздвигая туман в стороны.

– Взяли они в ту лютую ночь с братиком двух жихаревских рабочих меринов, заседланных. Точнее, это подруга-невеста им лошадей незаметно снарядила. На них и поехали, помолясь.

Да вот только, может, из-за сильной метели, а ведь мело в ту ночь так, что дороги и видно-то не было совсем, но ехали они очень медленно! Так ведь еще и темнотища! Не видно было ни зги! Ни гор, ни дороги, ни кустов! А может, еще и из-за неумения обращаться с конями так тянулись в ту ночь Ксения с братиком!.. А может, что и дорогу тогда сильно им перемело – здесь бывает такое многоснежными зимами! Но только через какое-то время посреди ночи застряли они с братиком окончательно в горах, одни, аккурат здесь, у Денисовой пещеры…

Нам натурально становится жутко, мы затаили дыхание. Ужасная картина метельной февральской ночи в этом диком месте, где не было тогда ни археологов, ни нормальной дороги, ни единой души, стоит перед нами как живая. Тьма, завывает метель, кругом черным-черно, снег слепит глаза, сечет щеки. Лошади дрожат от холода и испуга, они облеплены снегом, на них притулились сверху фигурки до смерти напуганных и замерзших хрупкой девушки и маленького мальчика, вокруг не видно ни куста, ни деревца, только завывает ветер, ветер распелся, как стая голодных волков… Кругом рыскают хищники, ухают филины, шумит на ветру страшный невидимый лес…

Юрьич еще больше нагнетает на нас страху, понижая голос и устраивая все более длинные паузы между фразами.

– Покуда Ксения с братиком тут застряли, выбитые из сил, заплутавшие в ночи, аккурат напротив Денисовой пещеры, в Топольном обнаружилась их пропажа, и мужики, пьяные да с похмелья, кинулись за ними в погоню. Злые были чертовски, пьяные, озверели они натурально насчет этого дерзкого побега! Да и время такое тогда было, что самое зверское поднималось в нашем народе. Брат на брата, сын на отца с пулеметами напирали…

Настигли они, короче, Ксению с братиком прямо в этом месте, бросились к ним гурьбой, черные, страшные, напитые, с выпученными глазами, со звериными криками… Братика сразу зарубили саблями – прямо на глазах у сестры! А несчастную Ксению сволокли с коня, связали конскими веревками и затащили узким лазом в Денисову пещеру. Там бросили ее в темном углу, как овцу на убой. Сами где-то неподалеку от пещеры завалились спать, впотьмах, в пастушеской избушке, чтобы, значит, дождаться утра, проспаться и там везти Ксению назад, в Топольное…

Вот так дела! Мы осознаем, какая страшная трагедия разыгралась тогда, вот на этом самом безмятежном берегу, с Ксенией и ее братиком. На этом самом мирном берегу, под которым сейчас в темной прозрачной воде Ануя спрятался за камень и дремлет себе, в ус не дуя, серебристый хариус, лениво поматывая во сне полупрозрачным плавником.

– Настал морозный рассвет. Метель к утру стихла, вышло наружу ясное и морозное утро. Белый иней засверкал по ивам. Все окрест по долине Ануя засияло, загорелось солнечным огнем. Округлились по берегам свежие сугробы, все, если и были, следы людей и коней оказались заметены. Проснулись мужички с тяжелыми головами, обтерли снегом бородатые, отекшие от водки рожи и двинулись всей оравой, в пещеру. Братика мертвого, окровавленного, порубленного, уже посиневшего и окоченевшего, куда-то сбросили – в тесную лощину, волкам да стервятникам. Когда же влезли в пещеру, то увидали, что Ксении там нет, одни только веревки валяются на земле, притом целые, неразрезанные! А ведь вязали ее ночью крепко, хитрыми таежными узлами! Стояли мужички, с больными похмельными головами, разинув рты. Ни тела ее, ни следов – ничего, сколько ни шарили вокруг!

– Да куда же она делась? Смогла развязаться в состоянии аффекта? Убежала в Черный Ануй? Спаслась? Дальше в Монголию, в Синьцзян утекла? Или за братиком вернулась, за его телом, чтобы схоронить? – торопим мы ответ.

– А вы не спешите! Слушайте лучше, что дальше было! Ушли, стало быть, мужички-разбойнички ни с чем. Решили меж собой, что опять сбежала, да после где-то в горах насмерть замерзла, сгинула навеки Ксения. И что все следы ее теперь безнадежно позамело и понакрыло февральскими снегами. И что само ее хрупкое тело схоронено высокими сугробами. Что, может, по весне и оттает, найдется где в горах обглоданная зверями девичья фигурка. И тошно же и мутно было у мужичков в их черных душах тем ясным утром! Ребенка невинного саблями порубали! Сестру его невесту насмерть беспричинно замучили! Тяжкий грех на топольнинских староверов лег тогда! Непорочных людей погубили, ребенка малого – не шутка это! Вернулись в Топольное мужички и никому ничего не рассказали. Уехали, мол, городские, и дело с концом. Дальше прошло еще немного времени, и подались Жихаревы, отец и сын, да и все мужички, что гнали и рубили Ксению с братиком, в белые партизаны. Собрали они немаленькую банду. И свирепо воевали против красных по всему Аную, да вот только дела у них шли все хуже и хуже. И вот в один из дней красные вышибли их из родного Топольного и загнали их, во главе с самим Жихаревым-старшим, на речку Шинок – в скалы да в каньоны. Был в той банде и Жихарев-младший. Там на Шинке и засели топольнинские мужички крепко-накрепко, так что не вышибить их оттуда было никак. Я вам на Шинке одно место показывал, где тропа совсем к скалам прижимается, и никак это место не обойти стороной. А дальше по тропе высокий бугор, с которого все вниз видно, каждый кустик в ущелье, каждую травинку. Там и поставлен был бандой Жихарева смертоносный пулемет «Максим», с полной лентой патронов. И как ни совались этой тропой красные, сек их пулеметный огонь, губил понапрасну людей, а пройти там красным было никак невозможно! Так и толкались красноармейцы много дней по Шинку, теряя да хороня товарищей без всякого толку. И вдруг, одной темной глухой ночью, когда красные совсем уже отбросили веру в изгнание жихаревцев с Шинка, вышла к костру прямо из глухого леса красивая бледная дама, вроде как из благородных, в дорогом белом шелковом платье…

– Неужели сама?! Ксения?! – вскрикиваем мы, вытаращив глаза от изумления.

Юрьич продолжает, не обращая внимания на наши глупые возгласы:

– Вышла она к бойцам прямо из глухой тайги кромешной ночью, а они уставились на диво дивное и вмиг дар речи потеряли!

– Можно себе представить! Всякий бы потерял!

– Вы, случайно, не Жихаревых ли старшего и младшего ловите? – прямо говорит им она.

– Их, подлецов, – отвечают бойцы во главе с их красным командиром.

– И что, никак? – смеется она.

– Никак! Пятерых уже потеряли! «Максим», вишь ли, у них на тропе поставлен, и у него постовой круглыми днями посажен! Не подлезешь никак, как ни бейся! Тропа-то на Шинке одна!

– Так я вам, голубчики, – говорит она, – дорогу-то покажу, как можно на них сбоку выйти, где они и не ждут вас! Пойдемте, – говорит, – только прямо сейчас! Вставайте все без промедления!

– Ночью?! Да ночью-то как же?

Именно что ночью! Ночь была тогда, хоть глаз выколи. Да еще и на новолуние дело пришлось. А она им твердит как заговоренная – прямо сейчас, мол, идемте! Бойцы, словно заколдованные, поднялись, собрались, похватали ружья. И пошли за ней прямо в ночной лес. И красный командир идет впереди, близко за ее спиной, шаг в шаг, чтобы не потерять в темноте-то. Впереди видит только ее платье, шелковое, белое, будто прозрачное. Как затмение на них нашло какое! Какая-то бабенка, ночью, в шелковом платье, вышла из-за елки, скомандовала – и ведь потащились за ней в горы, в тайгу, с оружием! Шли тихо, в непроглядной мгле. Куда ногу ставили, не видели. Командир, за ним остальные, след в след. А перед командиром – голубое мерцание шелка в темноте. Она шла, ни разу не обернувшись, молча. Ни сучок не треснул, ни камешек под туфлей не покатился. В дремучем-то ночном лесу! Виданное ли дело! Не медленно, не быстро шла она, а так, чтобы красноармейцы у нее за спиной были в самый раз как на веревочке привязанные! Когда на востоке только-только забрезжило самое первое в небе просветление, в самый глухой час перед рассветом, вывела она их, как и обещала, сбоку прямиком к лагерю банды Жихарева! Те-то мужички спали крепко, не ожидая ничего дурного. Часовой ниже по тропе бессонно дежурил у пулемета, мужички и думали, что со всех сторон безопасно устроились. Места-то все свои, родные, известные! Кинулись красноармейцы молча, по знаку, и всех жихаревцев штыками перекололи, спящих резали, по-воровски убили всех до единого. Жихареву-старшему острый штык в горло вошел, только кровища пошла изо рта пузырями. А младшему хотели грудь проколоть, в самое горячее сердце холодной сталью попасть, да только нашли его уже мертвым, с перекошенным от ужаса лицом, всего поседевшего! Осталась, выходит, молодка топольнинская все равно во вдовах-плакалыцицах. Судьба, знать, у нее такая была! Да и всей России судьба!..

Обделали красноармейцы все тихо, без крику, без шума, так что часовой на «Максиме» ничего не услыхал. Потом подошли к нему, со спины, сзади, и его уже спокойно дострелили из винтовки. Так и покончили с бандой Жихарева…

– А она? Что с ней?

– Пока всех перекололи, перебили, оглянулись – ан, нет ее нигде! Рассвело, кругом кровища, трупы, а ее и след простыл!.. Решили поискать свою ночную дорогу, сунулись в лес раз, потом другой, а там сплошь одни только скалы, бурелом, никак не протиснуться! Даже и подступиться страшно! Почесали красноармейцы в стриженых затылках: да как же это мы ночью такую лютую дорогу прочесали? Плюнули и ушли вниз, торной тропой по Шинку.

– Так кто это был-то? Неужто Ксения?

Юрьич закуривает и кивает утвердительно:

– Она! Так вот жестоко она отомстила Жихареву и его сынку за себя саму и за братика. Из тех, кто по зиме гнался за нею, кто рубил и вязал, ни один в живых не остался. Все до единого погибли лютой смертью… А Жихарев-младший от ужаса помер, когда она к нему подошла на рассвете из леса и разбудила его…

Мы жмемся к костру. Все молчат. Перед нами встают жуткие картины страшного преступления и ужасного наказания за него.

Юрьич продолжает рассказ:

– После Гражданской здесь было страшное запустение на многие годы. Мало кто ходил-ездил тогда по Ануйскому тракту. Про Ксению-дворянку в Топольном помнили, шептались, боялись, конечно, но никто ее больше не встречал. Только, говорят, перед самой войной, летом 41-го года, ходила по ночам по Аную стройная белая женщина и горько плакала. Пастухи ее видали. И всегда это случалось здесь, близ Денисовой пещеры. И вот в конце 70-х приехали на Дениску археологи, начали копать. И, ясное дело, не слыхал никто из них про Белую /\аиу… Как-то раз студенты напились, после работы и полезли, уже за полночь, в пещеру. Развели там костер, кричали, бренчали на гитаре, пели, расшумелись очень, короче. И вдруг…

Мы замерли. Кружки с чаем повисли у нас в руках.

– Из глубины пещеры, из дальней боковой галереи, тогда полностью закрытой землей, из полной темноты, беззвучно вышла женщина в белом платье, в шелках, бледная, с огромными черными глазами. Молча вышла, совершенно бесшумно, и медленно пошла к ним. Шаг, шаг, еще шаг… Идет и смотрит на них неотрывно… Она…

– Ксения?

– Да… Студенты до смерти перепугались, вскочили, кинулись к выходу, кубарем свалились к реке. А она еще долго стояла у входа, смотрела на них сверху. Огромными черными глазами. Скорбно. И вся пещера светилась изнутри голубым светом. С тех пор у археологов железное правило – после полуночи в пещеру не заходить, особенно мужчинам, тем более выпившим! Нельзя ее беспокоить…

– Она что, там живет?

Легенда о Белой Даме (рисунок Д. Запылихин, 2016 г.)

– Да, я так думаю, что живет в той самой боковой галерее, которую мы сейчас раскапываем. Мерили эхолотом – конца галерее нет. Уходит глубоко в гору, есть там и большие закрытые покуда полости. Где-то в них и обитает наша Белая /Хама. Ее потом часто видели. Я сам лично ее встречал два раза. Один раз поздним вечером заработался допоздна в пещере, и она близко от меня прошла. Даже не взглянула на меня, думала о чем-то… Другой раз здесь, рядом с базой, глухой ночью бродила, берегом. Беспокойно ей, тоскливо. Ходит, братика зарубленного ищет…

Со всех сторон нас обжимают ночь, туман и холод. Теперь не видно ни звезд, ни реки, ни ив над головами, ни поляны, ни наших почерневших домиков на ней. Все обложено плотным туманом. Костер догорел, по его черным углям ухмылкой гуляют глухие красные сполохи. Руки и ноги коченеют от ледяного воздуха. Кругом нам чудятся страшные призраки ночи. Мы поднимаемся, чтобы отправиться спать, бредем по невидимой тропе, высокой мокрой травой. Молчание и тревога охватывают нас. Воображается, что вот сейчас прямо из тумана вдруг шагнет навстречу Ксения в ледянистом белом платье, порывисто схватит мои руки бледными тонкими пальцами, холодно и нервно сожмет их в запястьях, заглянет мне прямо в глаза, наклонивши вбок красивую девичью голову с темными длинными волосами и с бездонными черными глазницами. Она пристально вглядится в мою смятенную душу и спросит почти беззвучно, тонкими ледяными губами:

– Где мой братик, я?

Ловля хариуса на речке Мута

Каждый день нашего пребывания на Денисовой пещере – отдельное путешествие, полное отчаянных и головоломных приключений.

Узкое и дикое ущелье Ануя близ пещеры открывает нам самые богатые возможности. В окрестностях Дениски великое множество небезынтересных мест, к которым мы и отправляемся каждое утро на весь долгий летний день, чтобы вернуться вечером к ужину, наполненные новыми впечатлениями и здоровым чувством голода. Один такой день мы посвятили самой пещере и разглядыванию археологических находок. Другой – походу на водопады Шинка. Третий – поездке на реку Чарыш и в Устъ-Канскую пещеру. И вот для нас громко пробил час рыбалки на хариуса!

Кто из нас хотя бы однажды не слыхал о хариусе? Даже те, кто не имеет о нем никакого представления, хотя бы однажды слышали это заманчивое и экзотическое имя! А кто-то даже пробовал эту деликатесную рыбу. Хариус! – звучит романтично и мужественно, экзотично и воодушевляюще, как суровая и одновременно возвышенная музыка! Произнеси только это северное таежное слово: хариус! – и немедленно представляются внутреннему взору всякие сопутствующие хариусу дерзкие и опасные декорации: сплошная дремучая вековая тайга, затерянный неведомо где, когда и кем лесной мир, страшные буреломы и западни, северное сияние в синих небесах, опасные речные пороги, дикие звери, ночной костер на влажном берегу, крепкие мужики в резиновых сапогах и фуфайках, торчащие по пояс или даже выше пояса в ледяной воде с удочками и сачками, кристально чистые и быстрые горные речки, шум кедров над головами, холодные туманные рассветы, заполошный крик кедровки и как боевая награда героям-первопроходцам – золотистая наваристая уха из свежего хариуса, в закопченном котелке, над трепетным лесным костром. Вот что такое хариус, а не только вкусное и нежное рыбье филе! Хариус – это настоящее приключение, это подвиг, это стиль жизни! Могли ли мы уклониться от ловли хариуса, находясь на Алтае, в его, можно сказать, законной вековой вотчине? Об этом не могло идти и речи!

Первым заводит разговор о хариусе Сергей К., большой любитель побегать до завтрака по горе Бабка, опытный рыболов и охотник, с долгим и героическим стажем. Он еще из самой Москвы запланировал двинуться победоносным походом на хариуса.

– А верно ли, что попадается на местных речках хариус? – интересуется он у меня, запивая растворимым кофе румяный утренний сырник, обмакнутый в домашнюю сметану, сбитую вручную накануне в Черном Ануе.

Я даже обижаюсь таким нелепым вопросом.

– Разумеется, есть! Да его здесь, по Аную, как грязи!!!

Это решает дело, и мы неотлагательно принимаемся за организацию рыбалки, делая это по всей, какой только возможно, науке.

Понятно, что об использовании привезенных с собой городских, московских снастей в данном случае не может быть и речи. Алтайский хариус, как нам успели объяснить, признает и ловится только и исключительно на местную снасть. А именно на особенную местную муху, древний и хитроумный секрет плетения которой из собачей шерсти вокруг крохотного крючка известен одним лишь местным старожилам. Мы сговариваемся с топольнинскими мужичками, что назавтра вместе с ними отправимся ловить хариуса и что они выделят нам для этого самых лучших своих домоплетеных мух.

Но сгодятся ли наши фирменные раздвижные карбоновые удилища, привезенные, опять-таки, с собой из города? Не смекнет ли осторожный и не раз битый жизнью хариус, что дело тут неладно, увидав их из-под воды, – такие пижонские, блестящие на солнце, дорогие удочки, сравнительно с неказистыми прутиками, на которые обыкновенно навязаны лески топольнинских умельцев? Посовещавшись с топольнинцами, решаем, что рискнуть, пожалуй, можно, муха все же по-любому важнее всех прочих приспособлений. А на что она там привязана – дело второе, не столь важное.

Дальше еще существеннее – где будем ловить? В Ануе?

– Нет, в Ануе сейчас ловить никак не годится, – объясняют топольнинские мастера вываживания и подсечки, – летом-то он по притокам больше кормится! И только к осени в большие реки скатывается, жирный, отъевшийся! В Ануе его мало нынче! Надо по притокам ходить! Там его теперича жирно! Думаю так, что надо нам на Муту ехать, – толкует бывалый топольнинский мужичок, переловивший за свою жизнь по Аную и притокам уйму самого отборного хариуса; так и постановляем единодушно – ехать назавтра на Муту, туда, где хариуса «нонеча жирно».

Наутро рано-ранешенько у нас все готово к рыбалке. У железного моста через Ануй ждет видавший виды зеленый уазик-«буханка». Собраны-смотаны снаряженные удочки. В пластмассовой коробочке весело топорщат свои волоски отборные топольнинские мухи. С нами в столовой отхлебывает крепкий чай взявшийся порыбачить с нами топольнинский мужичок в резиновых сапогах и хлопчатобумажной белой кепке на затылке. Он дает нам последние наставления:

– Обязательно сапоги наденьте: по реке весь день ходить будем, вот что!

Наконец трогаемся. Вчетвером. База еще спит, вокруг тихо. Над Ануем ранее утро.

Мы – это водитель УАЗика, прихвативший с собой большой термос с чаем, хлеб, консервы (для перекуса в перерыве рыбалки). Дальше я, Сергей К. и топольнинский рыболов.

Понемногу разгорается, нагревается жаркое летнее утро. Над головой – голубое небо, с которого падает ослепительный свет. Еще далеко до полудня, но дневное светило с самого своего выхода из-за горы жжет немилосердно. Дорога пылит, справа блестит за березами игривый Ануй. Мы выкатываем на бугор на границе края и республики и видим впереди себя ближайшую алтайскую деревню Черный Ануй, до которой, спасительной, так и не добрались в страшную и памятную зиму несчастные Ксения с братиком. По бокам от машины, пониже бугра, стеной поднимается дикая конопля много выше человеческого роста. У конопли широкие характерные семилепестковые листья и крепкие зеленые ножки. Растет она густо и привольно, шевеля на ветру своими пышными кистями. Когда отдельный двор или целая деревня на Алтае приходят в запустение, то пустоши чаще всего зарастают именно коноплей или крапивой. В этих местах верх уверенно взяла конопля. Окраины Черного Ануя – это огромные поля ветвистого и пышного канабиса. Туристы любят фотографироваться в местных конопляных джунглях, забравшись в самую гущу зарослей, с идиотскими улыбками до ушей.

Сама деревня – старинная, красивая, тянется одной длинной улицей вдоль правого берега Ануя. Слева от нее открывается обширная долина, справа реку тесно прижимает гора, прямо за деревней виднеется гора Седло, формой именно как седло. Ниже пограничного бугра через Ануй перекинут вправо уже известный нам деревянный мост, ведущий к Караколу. В центре Черного Ануя у дороги стоит заброшенный сельский клуб, в два этажа, из толстых бревен, с давно выбитыми окнами и вытащенными оконными рамами, перед которым долгие годы торчал гипсовый бюст Ленина. Потом бюст стащили с пьедестала, и он куда-то пропал. Еще в деревне, ближе к реке, сохранились несколько крепких двухэтажных домов-пятистенков, срубленных из могучих сосен – возрастом за сотню лет каждый. По ним видно, как зажиточно жили местные хозяева в ту пору, при царе. Да и сейчас черноануйцы живут неплохо: едва ли не у каждого дома стоит трактор или машина, а то и по несколько. По улицам бегают многочисленные детишки. Вечером можно попасть в большую пробку из коров, с огромным выменем, медленно возвращающихся с лугов на вечернюю дойку к домовитым местным хозяйкам.

Миновав Черный Ануй, мы вскоре встречаем развилку рек и дорог. Ануй уходит прямо и выше, в сторону деревень Турата и Белый Ануй. Вправо через него переброшен мостик, и тут же рядом впадает речка, левый приток Ануя. На правую дорогу, в сторону Келейского перевала и Усть-Кана, мы и поворачиваем, не зная еще, что эта самая речка и есть нужная нам для рыбалки хариуса Мута.

Покуда мы трясемся по изрытой круглыми ямками дороге, покуда виляет и теряется справа от нас в траве и в кустах неказистая речка, перед нами во весь рост встают сцены предстоящей нам схватки с хариусом. Яркие картины предстоящей борьбы с быстрым хищником, как и нашего неотвратимого триумфа, сменяют в нашем распаленном воображении одна другую.

Мы видим себя на мощной холодной реке, величаво обтекающей земной шар. На суровой сибирской реке, густо обросшей вековыми кедрами, далекие вершины которых можно увидать только если высоко задрать голову. Тревожно кружатся над нами огромные орлы, громко кричат в лесу напуганные нами сойки, крадется в чаще, заслышав нас и прижав голову к земле лохматый волк, с широко разинутой зубастой пастью. Река низко и мощно гудит, накатываясь на нас прозрачными ледяными валами. Вся она как жидкое ледяное стекло, опасное и манящее. Сила у реки ужасная. Бушует ветер, скрипят вековые стволы, отламываются бурей и падают в реку тяжкие ветви, толщиной с туловище человека каждая. Раскачиваясь на изумрудных волнах проносятся они мимо нас, совсем близко, словно смертоносные торпеды. Мы однако же бесстрашно выстроились в ряд прямо посреди гибельной стремнины, с удочками наперевес, в высоких болотных сапогах. Мы торчим по пояс в ледяной воде, сильно наклоняясь вперед, неуступчиво борясь с могучим потоком. Буря срывает с нас кепки и шапки, вышибает из наших глаз скупые слезы. Река со всей мочи бьет нам в животы и в колени, стараясь сшибить нас с ног, буря добавляет залпы сжатого воздуха в грудь и в голову, но мы, ясное дело, крепко держимся на своих местах, и все нам нипочем. Мы ловко увертываемся от летящих в нас по течению веток, наши удочки изгибаются от свирепых вихрей, рвутся из крепких рук, но лески умело брошены нами в воду, вместе с неотразимыми топольнинскими мухами. Мухи несутся по течению, наши взгляды прикованы к ним. Хариус, мощно гребущий огромным хвостом против неудержимого потока в бездонных глубинах холодной реки, уверен тем временем, что никто не способен подобраться к нему даже и близко на этой смертоносной и неприступной реке. Он голоден, быстр и спокоен. Он мнит себя хозяином и господином всего этого гремящего потока. Тут он вдруг замечает в прозрачном валу волны желтую аппетитную муху с толстым и пушистым черным брюшком. Он стрелой летит к ней, оставляя за собой серебристый след из прозрачных пузырьков. Молниеносный удар хищной пасти!

Хариус (Д. Запылихин, 2016 г.)

Мушка проглочена, а с ней и мой острый беспощадный крючок, крепко привязанный к невидимой, но прочной леске! В тот же миг я совершаю резкую и безошибочную подсечку и принимаюсь, еще прочнее упираясь в дно обеими ногами, подтягивать к себе ошеломленного, еще мгновение назад мнившего себя неуязвимым хищника. Низко гнется крепкое удилище, вскипает ледяная вода. Следует суровая и короткая схватка – и огромный хариус схвачен! Финита!

– Усть-Мута! – прерывает наши героические грезы водитель. Он бросает в форточку уазика дымящийся бычок.

Мы въехали в небольшую деревню окруженную лесом в красивой горной долине. Переехав мостик еще через одну маленькую речку, дальше двинулись вверх по боковой правой долине и вскоре встали на пыльной обочине, обросшей пожухлой лебедой. Слева от дороги тянулся широкий и длинный луг, за ним ниже темной полосой росли кривые деревья.

– Туда! – машет в сторону деревьев топольнинский рыбак и принимается вышагивать вниз по полю, прихватив свою убогую удочку.

Мы пускаемся вдогонку. Водитель остается у машины, примостившись на земле в ее жидкой тени. Жарко, больно кусаются большие черные слепни, вертятся вокруг комары, жужжат мухи. Отплевываясь и отмахиваясь от мух и мошек, бежим по жаре за рыбаком, стараясь поспевать за ним. Ноги заплетаются в высокой густой траве. Трава вся покрыта густой пылью (откуда в горах столько пыли! – удивляемся мы на бегу), и скоро она покрывает всю нашу одежду, забивает нам легкие и бронхи. Мы чихаем и кашляем.

Добравшись до деревьев и к этому моменту уже обильно обливаясь горячим потом, все с ног до головы грязные, мы открываем для себя, что в глубине плотной стены из ив и кустов безмятежно струится маленькая мутная речка с оплывшими глинистыми берегами. Она вся перегорожена упавшими деревьями и ветками, виляет под ними туда-сюда как дворовая собачонка, над нею тучами ходят, блестя на солнце и противно зудя писклявые комары, низкие берега речушки густо заросли неопрятной и будто бы растрепанной растительностью.

– Мута! – тычет пальцем в грязную речку наш топольнинский проводник.

Он принимается готовить удочку, вяжет на кончик лески маленькую мохнатую муху, вытащенную из коробочки. Мы молча таращимся на грязную воду, отмахиваясь от комаров, вытирая ладонями грязный пот со лба. Нет, не так мы представляли себе арену борьбы с хариусом!

Делать нечего. Разматываем свои снасти, вяжем на тонкую леску мух, желтых и белых, сплетенных вручную из волосков с собачьих хвостов. Сергей К. забирается во взятый с собой из города черный резиновый гидрокостюм, застегнувшись под самый подбородок длинным водонепроницаемым замком-молнией, идущим от низа живота до самого горла. Он становится похож на космонавта в скафандре, только без шлема. Солнце уже в зените, воздух плавит несусветная жара, небо побелело, по голове и щекам Сергея течет горячий пот. Ему нестерпимо жарко и тяжело ходить в этом толстом резиновом гидрокостюме, его печет и плавит как снаружи, так и изнутри толстого резинового кокона. Тем не менее он берет удочку и раскачиваясь как водолаз, широко раскорячив руки и ноги, неловко продирается сквозь кусты к речке. Лезу к воде и я.

Топольнинский мужичок первым принимается за ловлю. Он с несусветной скоростью принимается бегать вдоль по речке, вверх и вниз, забрасывая накоротке свою муху в каждый омуток, в каждую протоку, в каждый речной поворот. Одна-две проводки мухи по мутной поверхности омутка или излучинки – и он уже спешит дальше. Мужичок необыкновенно сноровисто перебирается-перескакивает через поваленные стволы и завалы из веток с налипшей на них грязью, шлепает сапогами по мелководью, продирается сквозь пыльные кусты. При этом он умудряется не запутать леску в кустах и ветках, не упустить муху под корягу, не выронить удилище, не оборвать снасть, движется удивительно споро, облавливая таким манером мутную и теплую Муту метр за метром. Его приметная белая кепка уже совсем скоро скрывается за деревьями, упрыгав от нас вверх по течению. Мужичок стремительно мчится вверх по Муте, не пропустив при этом на речке ни единого живого и мокрого места!

Иное дело мы с Сергеем К.: рыбалка с первых же шагов превращается для нас в сплошное мучение! Мы спотыкаемся о деревья и корни, наши лески путаются в кустах и ветках, мы только и делаем, что выпутываем и распутываем их, собравшихся в пышные блестящие узлы. Стоит страшный безветренный зной, комары и мухи лезут в глаза и рот, больно кусают нам руки и шеи. Мы чешемся и беспрерывно отмахиваемся во все стороны от гнуса, тем самым еще сильнее спутывая свои снасти. Когда мы лезем в кусты, нам на лица налипает паутина вместе с висящими на ней злыми пауками. Паутина щиплет нам лбы и щеки, пауки зло скребут нас по щекам своими черными лапками. Когда мы протискиваемся сквозь деревья, за шиворот нам сыплются иголки, листики, веточки и прочая подобная дрянь, от которой чешется и зудит мокрая горячая спина. Иногда, впрочем, нам все же удается добраться до самой воды и обронить туда муху, но в ответ – ничего! Глухо!

Муха уныло проплывает по мутной воде прямо у нас под носом, не вызывая ни у кого ни малейшего интереса. Где там в этой грязной речушке возится хариус – одному Богу известно! Он ходит по Муте свободно, вверх или вниз, изредка выхватывая в воде попавших в нее мушек и комаров. Вот поэтому рыбакам и приходится пробегать всю речку сплошь, туда и сюда, макая в воду на каждом шагу свою муху, ведь по-другому его не найти и не выловить! Стоять же на одном месте и ждать клева – вообще пустое дело!

Я, чертыхаясь и обливаясь потом, лезу сквозь чащу, которой обросла вся речка. За полчаса борьбы с кустами, грязью и комарами мне удается выудить из грязной воды лишь одного несчастного хариуса, размером с мелкого пескаря. Вдруг я слышу какой-то шум, где-то выше по течению, и бегу в ту сторону.

Передо мной открывается картина недавно разразившейся катастрофы. Мой друг Сергей К. лежит на животе прямо в реке, в круглом тенистом омутке, и, как большая черная черепаха, нелепо шевелит ногами и руками, вертя ими в разные стороны. Его удочку унесло и забило течением под корягу. Рядом с Сергеем уже хлопочет примчавшийся первым топольнинский мужичок в своей белой кепке, пытаясь поднять его из воды на ноги.

Глубина речки в омутке, как и везде по Муте, хорошо если по колено. Тем не менее Сергей в своем тяжелом гидрокостюме то и дело пускает пузыри изо рта, жидкий ил со дна тянет его книзу. Вся вода круглого омутка перебаламучена, жирная грязь поднята со дна и медленно стекает теперь вниз по течению. Я подбегаю и мы вдвоем с топольнинцем, подхватив друга с боков за локти, ставим Сергея на ноги, прямо в речке. Он весь мокрый и грязный, по его щекам съезжает вниз вязкий и мокрый речной ил. Сергей смачно сплевывает набившийся в рот ил себе под ноги. Покуда он, поскользнувшись и упав в речку, возился в ней, силясь встать, грязная теплая вода Муты доверху заполнила его резиновый гидрокостюм. Теперь, когда он стоит на ногах, вода плещется у него под самым горлом, у кадыка. Гидрокостюм полностью заполнен грязной водой и раздулся, как переполненная резиновая грелка. Только внутри этой «грелки» торчит сейчас целый взрослый человек. Со стороны Сергей отдаленно походит на толстого веретенообразного глазастого белого червяка с логотипа шинной фирмы Мишлен. Он стоит, булькая водой по колено в грязном омутке, и слегка покачивается от перетоков воды внутри гидрокостюма – от живота к спине и обратно.

– Гляньте-ка, костюм раздулся, как гондон! – разлепляет рот Сергей, отплевавшись. Он нимало не смущен и весело хохочет над своим нелепым положением вместе с нами.

Мы пробуем расстегнуть молнию на горле, чтобы слить воду. Но молнию заклинило. Тогда мы аккуратно кладем Сергея на живот на глинистом берегу, с сильным уклоном головой вниз. Мутная вода с шумом вырывается из костюма через узкую горловину в омуток, попутно снова заливаясь Сергею в нос и в рот. Он громко фыркает, чихает, отплевывается и ругается. Костюм спадает, облепляя внутри мокрую одежду Сергея. Мы вновь поднимаем его на ноги и после нескольких минут возни расстегиваем наконец замок. Сергей вылезает из резины, весь грязный и мокрый, илистая вода Муты густо налипла на него, в складках одежды застряли буро-зеленые водоросли.

– Я – все! – машет рукой Сергей, отдышавшись. – Пойду сушиться к машине!

Он подхватывает мокрый гидрокостюм, мы суем ему выловленную из-под коряги удочку, и он бредет в слепящий зной по лугу к дороге, где виднеется наш автобус.

Настроение испорчено. За два с лишним часа изнурительной рыбалки нам попались не больше семи жалких рыбешек, ради которых мы все уже ободраны и побиты кустами и корягами, а один из нас чуть не потонул, едва не сгинув в грязном омуте. Еще с час без всякого настроения мы вдвоем с топольнинцем прыгаем и скользим по мягкой глине Муты, макаем в грязную воду своих мух, отплевываемся от липкой паутины, хватаемся за пыльные ветки, расплетаем и связываем леску, после чего, не сговариваясь, сматываем удочки и выходим на пылающую жаром поляну. Топольнинский мужичок утирает потную шею своей белой кепкой. Весь наш жалкий улов составляет десяток серебристых, склеившихся одна с другой на дне мятого целлофанового кулька рыбешек.

Мы тащимся к уазику и там обнаруживаем новую катастрофу! Водитель сидит в тени машины, на сухой пыльной земле, прислонившись спиной к грязному боку автобуса. Лицо его бледно, как бумага, и он едва-едва пребывает в сознании. Около него сидит на корточках Сергей и, сопя, наматывает слой за слоем на кисть правой руки шофера широкий бинт. Рядом на земле валяется раскрытая аптечка, разбросаны пузырьки с перекисью водорода. Сквозь бинты из руки водителя густо сочится алая кровь.

– Что случилось?! – вдвоем с топольнинским мужичком кричим мы.

Однако водитель только поводит в нашу сторону полузакрытыми глазами под дрожащими веками и молчит. Он еле дышит.

– Он взялся ножом консервную банку с лососем открывать и случайно полоснул себя по руке ножом! Разрезал глубоко – между большим и указательным пальцем! А сам вот даже вида крови не переносит! Увидел, как кровь хлынула из руки, и в обморок грохнулся. А кровища-то течет! Я его посадил тут, нашел аптечку, рану обработал перекисью и вот сейчас бинтую руку. А он только-только в сознание понемногу приходит, – рассказывает Сергей, продолжая крест-накрест наматывать широкий бинт.

Грунт у машины залит кровью. Водитель открывает глаза, видит кровь, его затылок опять стукается о железный бок автобуса.

– Вот же черт! – чертыхается Сергей, весь мокрый и грязный.

День уже понемногу клонится к вечеру. Разогретый воздух в долине Муты замер недвижно, зной стоит нестерпимый, укрыться от него негде. Мы все побиты и покалечены, кто-то больше, кто-то меньше. Прозрачный кулек с жалкими хариусами заброшен на затоптанный пол под дальнее сиденье уазика. Водитель пришел в себя, но он все еще слаб и бледен, рука его замотана бинтами и сильно болит. Сергей немного обсох, однако одежда стоит теперь на нем колом, мокрые швы брюк и рубашки режутся и раздражают кожу, ноги в отяжелевших сапогах преют от влаги и жары. Тем не менее он вызывается рулить. Мы громоздимся в автобус, разворачиваемся и медленно едем в сторону базы. Ведет Сергей, которому сегодня изрядно досталось. Водитель молча, бледный, сидит сзади и тупо смотрит в окно. Топольнинский мужичок клюет носом, в углу его рта прилип к губам бычок.

Когда мы, на этот раз без приключений, добираемся до Денисовой пещеры, водителя тут же уводит местный доктор – на промывку раны и перевязку. Сергей уносит покрытый грязью гидрокостюм к себе в домик, где принимает душ и переодевается в чистую сухую одежду. Мы с топольнинским мужичком сидим в теньке, на широком крыльце столовой, и дуем чай с печеньем. Солнце уже зашло за Дедку. Смеркается. День пролетел быстро, все мы чертовски измотаны. И тут я вспоминаю про хариуса:

– Дьявол! Мы же рыбу оставили в машине! На жаре!

Я мчусь вниз к уазику и вынимаю кулек со слипшейся рыбой из-под заднего сиденья. После отношу улов на кухню, молодому повару базы, который уже хлопочет у плиты насчет ужина.

– Сделайте нам что-нибудь из него на ужин!

Повар берет кулек, разворачивает и разлепляет его, сует внутрь свой острый нос, принюхиваясь, и недоуменно смотрит на меня:

– Так рыба-то ваша стухла уже!

Потайное озеро (Бащелакский хребет)

В другой раз ловля хариуса сложилась для нас не в пример удачнее. Для этого нам понадобилось забраться на вершину Бащелакского хребта, под самые небеса. Зато уж там мы оторвались на рыбалке на славу!

Бащелакский хребет возвышается к западу от Денисовой пещеры, разделяя бассейны Ануя и Чарыша. Его высота немалая и достигает местами 2400 м. Вершины хребта – округлые гольцы, даже летом с северной стороны покрытые снегом. В сторону Ануя, на восток, вершины хребта обрываются небольшими горными цирками, на дне которых плещутся холодные и глубокие ледниковые озера. Один из таких водоемов – озеро Потайное, названное так, видимо, в силу своей труднодоступности и скрытности от человеческих глаз. На Потайное можно забраться от Ануя пешком или на коне, но этот подъем займет целый день или даже больше: местами дорога будет очень сложной. Снизу от реки поначалу идет смешанный лес, потом начинаются лиственницы и ели, еще выше растут кедры, а на высоте около двух километров остается один лишь карликовый кедрач, хорошо если в человеческий рост, с кривыми стволами, выше которого лежат только высокогорная тундра и каменистые гольцы.

Случаем от Дениски на Бащелак в один из дней должен был лететь вертолет, и мы договорились, что вылетим на нем вместе с другими попутчиками. С утра позавтракали и к десяти часам были готовы. Приготовлены были и снасти – нам сказали, что на озере водится много рыбы. После злополучной Муты верилось в это слабо, но удочки и мухи, тем не менее, были собраны, на всякий случай. Была прихвачена и надувная резиновая лодка, с ее короткими пластиковыми веслами и лягушкой-насо-сом.

Ровно в десять утра в горах снизу, со стороны Топольного, загрохотало. Из Барнаула прилетел вертолет марки Ми-8. Он сел на вертолетную площадку за Ануем, на широкой подошве Бабки. Мы, общим числом человек десять, забрались через широкую дверь в салон и расселись вдоль бортов, у круглых окошек. Завертелся наверху винт, зарычало, забило, засвистело, и машина неохотно оторвалась от травянистой поляны. Дальше дело пошло более споро: машина принялась быстро набирать высоту, двигаясь на запад и вверх знакомым нам ущельем Шинка. Внизу проплывали скалы и лес. Не прошло и десяти минут, как мы оказались на вершине хребта. Не успели мы опомниться, как вертолет стал снижаться на просторную ровную поляну, поросшую низкой полярной травкой, на высоте выше двух километров.

В этой скорострельности и заключен главный минус вертолетных путешествий по Алтаю: не успеешь оглянуться, сообразить – ан, ты уже прибыл на место. Полчаса лета – и под тобой сверкает голубая лента Телецкого озера. Еще полчаса – и вот ты уже проскочил насквозь весь каньон Чулышмана. Немного отвернул в сторону – и внизу уже асфальтированная стрела Чуйского тракта в районе Курая. Еще час полета – и тобою облетена кругом вся Белуха, а в придачу к ней – еще и ущелье Аргута, как и вся полосатая степь Самаха. Дальше следуют посадка и короткий пикник на плато Укок. И вот уже пилоты заторопились обратно в Барнаул или в Горно-Алтайск, чтобы успеть миновать горы и вылететь из них до заката. Таким вот кавалерийским манером и просвистывается на вертолете весь Алтай за один неполный световой день, и остаются от этого лихорадочного облета только десятки поспешных фотографий, сделанных через открытую дверь машины или окно, да бестолковая свалка из мимолетных впечатлений, никак не связанных между собой. При таком облете у облетевшего не возникает никакого реального представления об Алтайских горах, об их богатой природе и древней истории. Только беспорядочный набор глянцевых открыток шуршит в голове. Подлинный Алтай можно почувствовать и понять, только по-настоящему и глубоко зайдя в него: пешком или верхом на коне, проехав или прошагав его трудные тропы, глубокие броды, высокие тягучие перевалы, пожив на его таежных стоянках…

Так и мы – только что пили чай в столовой на теплом Ануе и вот уже очутились на вершине хребта, в высокогорной тундре, на холодном ветру. Растерянно озираемся по сторонам, пока проводник не утаскивает нас в сторону снежного цирка, виднеющегося невдалеке на северо-западе. Зеленая высокогорная тундра упирается в огромные серые глыбы, щедро наваленные на гору. Каждая глыба – размером с автомобиль, между глыбами – огромные бездонные дыры, в которые легко может провалиться человек. Это колоссальная морена, оставшаяся от движения древнего ледника. Мы принимаемся осторожно прыгать со скалы на скалу, опасаясь свалиться в одну из дыр. Морена тянется метров на двести и потом внезапно обрывается прямо в озеро. Это и есть Потайное.

– Здесь, по Бащелаку, много озер поверху хребта есть, – рассказывает местный проводник. – А в Великую Отечественную войну даже рудники работали вольфрамовые и молибденовые на самых вершинах! До сих пор остатки разработок и бараков можно увидеть!

Мы замираем на краю высокой морены. У нас натурально захватывает дух – такая неземная красота открывается перед нами! Полукругом стоит высокий горный цирк, с почти отвесными цветными, каменистыми и рассыпными стенами. По низу стен цирка, дугой в густой тени от горы, лежит голубоватый июльский снег. Фиолетовый цирк охватывает с трех сторон озеро яркоизумрудного цвета. Оно почти круглое, метров двести в диаметре, совершенно прозрачное и при этом очень глубокое – в десятки метров. Огромные глыбы подпирающей озеро полукругом с восточной стороны морены круто уходят в глубину его вод. Поразительное зрелище: громадные камни обрываются далеко вниз, в совершенно прозрачную воду, граница между атмосферой и озером почти неразличима, острые края скал, как и темные дыры между ними, видны на многие метры мерцающей зеленоватой бездны. По берегам между глыб редко растут какие-то чахлые деревца и кусты. Сквозь широкую морену где-то глубоко в недрах ее камней невидимо для нас пробивается озерная вода, падая вниз в сторону Каракола небольшим водопадом. Мы слышим глухой шум подземного потока. Как сюда, сквозь этот водопад и эти каменные завалы, смог подняться снизу от Ануя хариус, чтобы заселить Потайное, уму непостижимо!

Рыбу мы замечаем сразу, как только подходим к воде. Хариус стаями ходит недалеко от берега, на глубине нескольких метров, то заплывая в темные дыры между глыб морены, то выплывая обратно на белый свет. Его действительно очень много. На спинках рыбешек играет солнце, их стайки шарахаются при каждом нашем движении – рыба видит нас так же хорошо, как и мы ее. Хариус в Потайном мелкий, озерный. Рыбы здесь наплодилось много, а корма для нее (всяких мух и мушек) на такой высоте водится негусто. Вот и вырастает хариус тут мелкий и худосочный. Нами завладевает обычная рыбацкая лихорадка, мы спешим размотать удочки и приступить к ловле. Одновременно утро вступает в ясный летний день. Горный цирк надежно закрывает Потайное озеро от господствующего на Алтае западного ветра, водная гладь спокойна, воздух совершенно недвижен. Солнце приподнялось над вершиной фиолетового цирка и стало припекать. С каждой минутой становится все жарче, а никакого укрытия на озере от палящих солнечных лучей нет. В синем небе много выше нас кружит коршун. Мы живо разбираем между собой удочки и разбредаемся по берегам озера в разные стороны. Справа двое надувают лодку, ритмично давя ногами резиновую лягушку. Скоро оба рыбака забираются в лодку и, беззвучно двигая веслами, медленно выплывают на самую середку Потайного, где принимаются забрасывать удочки. Гладь озера отражает их, удваивая лодку, – две фигуры на ней и два тонких удилища, торчащих в разные стороны. Теперь все на озере заняты только хариусом.

Моя снасть проста. Гибкое пластиковое удилище, тонкая легкая леска, на конце которой привязана все та же топольнинская муха, мохнатая, грязного желтого цвета. Муха маленькая, смешно топорщится на крохотном крючке. Как рыба может верить, что муха настоящая? Вот и все.

Рыбалка происходит так. Муха аккуратно опускается на поверхность озера и плывет по ней, не погружаясь в воду, удерживаемая на поверхности водной пленкой. Легкие движения воздуха понемногу сносят ее в сторону. Леска также ложится

на водную гладь, становясь совершенно невидимой. Хариус снизу, из глубины, видит ленивую игру мухи на поверхности озера и атакует. Он стремительно несется снизу из глубины, практически вертикально, и бьет муху. В этот момент надо только успеть резко подсечь – и рыба ваша!

Поначалу все идет как по маслу. Я раз за разом осторожно забрасываю муху на водную гладь аккурат над стайкой рыбешек, и всякий раз на нее незамедлительно набрасывается одна из рыбок. Так я вытаскиваю с пару десятков хариусов, одного за другим, и делаю это в самое короткое время. Все рыбки совершенно одинаковы, ровного размера, как будто выведены в одном рыбьем инкубаторе, по единой гостовской мерке. Меня целиком захватывает азарт, я позабыл про все на свете. Самое интересное в такой рыбалке то, что рыбаку с берега все отлично видно. Вот рыба ходит в глубине, у камней. Вот на водную гладь нежно ложится мушка. Вот дугой прилипает к воде и становится невидимой леска. Вот ветерок немного шевельнул и сдвинул в сторону приманку. Вот одна из рыбешек резко развернулась в глубине и кинулась вверх, к поверхности. Вот она резко ударяет муху, и по воде идут первые серебристые круги. Вот я резким движением дергаю вверх и вбок удочку, и в тот же миг серебристая рыбка болтается в воздухе. Мгновение – и она уже бьется в камнях за моей спиной. Я впал в дикий азарт и не замечаю ничего вокруг. Ни того, как таскают рыбу мои товарищи по берегам Потайного, ни того, как уловисто орудуют те двое, что торчат на лодке посреди озера. Ни даже горного солнца, которое успело докрасна сжечь мои руки, лицо и шею.

Через час после начала лова что-то вдруг, однако, меняется. Рыба уходит глубже, половина ее вовсе исчезает в провалах между подводными скалами. Моя муха сиротливо плавает по водной глади, атакуемая все реже. Я решаю, что рыба там внизу наконец догадалась обо всем и раскусила меня, и принимаюсь прятаться за камнями. Я растягиваюсь на огромной покатой глыбе и полностью скрываюсь таким образом из зоны видимости рыбы. Я стараюсь даже удочку расположить так, чтобы она была менее заметна из воды. И почти совсем не шевелюсь. На какое-то время это приносит мне успех: часть рыбы выплывает обратно из камней, и клев становится более частым. Так проходит еще час, моя кожа пылает и болит, но я не обращаю на это внимания. Солнце широкой дугой медленно движется по небу, проходит зенит и понемногу клонится к середине Потайного озера. Поднимается легкий ветерок, по озеру принимается разгуливать мелкая рябь. Рыба окончательно скрывается в глубине Потайного, озеро замирает. Рыбалка окончена. Мои приятели сбредаются со всех концов озера, лодка вытащена на берег, из нее с шипением выходит воздух.

Мы прикидываем общий улов – совсем недурной. Наловлено целое ведро хариуса. Тут же на берегу соображается костер, ставится вариться уха. После ухи у всех есть немного времени отдохнуть до возвращения к вертолету. Я решаю прогуляться по округе и осмотреться. Возвращаюсь через морену назад и оказываюсь на влажном зеленом ковре тундры. Вверх налево плавно уходит склон гольца, сочащийся водой, с языками лежалого серого снега. Ниже и правее видны густые заросли карликового кедра. Только вот нигде не видно вертолета. Наверное, я прошел стороной от него. Спускаюсь к кедрачу. Он стоит плотной стеной, на низких ветках с длинной мягкой хвоей висят крупные, почти уже спелые шишки. Вдруг я обнаруживаю на земле старый след от ГАЗ-66 – стало быть, на Потайное можно заехать и на машине!

Но где же вертолет? Его нигде не видно. Так я полчаса брожу по горному склону, вверх и вниз, в поисках вертолета, пока не выхожу к нему прямо в упор. Пилоты уже ждут нас, они отдохнули и выспались. Когда весь народ собирается в салоне и все пересчитаны по головам, принимается реветь мотор и раскручиваться винт. Вертолет отрывается от горы, десять минут полета, и мы оказываемся далеко внизу, на теплом вечернем Ануе. Вскоре в горах за нашей спиной раздается затихающий к северу грохот – Ми-8 возвращается в Барнаул.

Усть-Канская степь и Девичьи плесы

Девичьи плесы, что находятся на алтайской реке Кумир, стали в наши дни популярным среди туристов местом. В результате такой чрезмерной популярности прибрежная трава вокруг плесов в значительной степени вытоптана, рыбы в прозрачных глубинах речки попадается все меньше, нижние ветки деревьев и кусты по всему ущелью обломаны и порублены на растопку в кострах, тут и там по берегам чернеют уродливые костровища с ржавыми банками из-под консервов, кучи мусора. В наши дни каждый, у кого есть машина, норовит доехать до плесов и водрузить там свою палатку, провоняв всю округу выхлопами автомобиля. Человеческое воздействие на природу стало здесь теперь слишком велико, и само место потеряло многое из своего былого дикого очарования.

Нам же повезло застать Девичьи плесы в почти еще первозданном виде, много лет назад, незадолго до начала туристического бума. Когда мы добрались туда с базы на Дениске, на Кумире не было ни души. Кроме разве что пасечника, державшего пасеку и стоянку чуть выше самих плесов по лесистому ущелью.

Мы, как обычно, выехали с базы после завтрака и весело покатили хорошо известной читателю дорогой на юг, правым берегом Ануя. Проехали Черный Ануй и привычно повернули за ним направо, в долину Муты. Дорога была хорошо грейдирована, и мы летели на большой скорости, поднимая за собой белую пыль. День был, как водится на Алтае летом, жаркий и солнечный. Миновали деревню Усть-Мута, свидетельницу нашей злополучной ловли хариуса, и стали подниматься к Келейскому перевалу. Лесистые горы по сторонам от дороги понемногу сходились, дорога становилась все уже. В верхней части горной долины лежала крохотная алтайская деревня Келей, окруженная очень красивым лиственничным лесом с чистыми травянистыми полянами понизу. Сразу за Келеем, справа от дороги, показалась шестигранная деревянная беседка со скамьями по кругу, поставленная у самого начала подъема на Келейский перевал жителями деревни.

Село Усть-Кан (Д. Запылихин, 2016 г.)

Начало подъема на перевал для алтайцев – тоже приметное место. Надо остановиться перед подъемом, посидеть и подумать и после присесть, как спустишься, помолчать, перекурить. Подъем на Келейский перевал не столь уж высокий и затяжной, но грузовики и машины со слабыми двигателями нередко глохнут и кипят на нем. Дорога на Келейский перевал поднимается все время густым лесом, высота перевала чуть больше километра. В облачные серые дни на вершине часто стоит плотный туман или моросит холодный дождь. Келейский перевал служит водоразделом между бассейнами Ануя и Чарыша и лежит на древнем Ануйском тракте. Непосредственно само седло перевала – широкая ровная поляна, заросшая высокой травой и окруженная со всех сторон лесом. Никакого особенного вида с Келейского перевала нет. Обычно мы делаем на перевале короткую остановку, по традиции выпивая по чашке чая из термоса, и трогаемся дальше в путь.

За Келеем дорога сбегает вниз лесистой долиной, сначала узкой, но потом понемногу раздвигающейся в стороны. Внизу лес вовсе далеко-далеко отступает вправо и влево и дорога выкатывается в ровную травянистую степь. Справа в траве струится мелкая ледяная речушка Канн, истоки которой где-то около перевала. С каждой минутой степь все шире распахивается, горы отступают все дальше вглубь, синеют, и наконец впереди, за плавным правым поворотом, привольно раскрывается великолепная и огромная Усть-Канская степь. На въезде в степь расположено старинное большое алтайское село Яконур (большое, широкое озеро), главная улица которого даже заасфальтирована и освещена.

Усть-Канская степь, безо всякого преувеличения, роскошна и великолепна! Она для алтайской межгорной котловины огромна: 25 км в длину и 20 в ширину – и при этом совершенно ровная. Вся степь, от края до края, покрыта густой сочной травой. С севера ее замыкает Яконур, с юга – река Чарыш и расположенный на ее берегах райцентр Усть-Кан (устье реки Кан, кан – кровь). Высота степи над уровнем моря – около 900 м. Это алтайское среднегорье. По самой середине котловины лениво течет речка, распадаясь на множество крохотных проток, обросших темной осокой. Лес произрастает небольшими клочками по волнистым горным склонам вокруг котловины. Воздух в степи настолько прозрачен, что, стоя на бугре с деревянной беседкой у дороги в южной части степи, можно отчетливо разглядеть белые крыши и даже окошки домов Януара, расположенного в двух десятках километров к северу. Цвет степи составляют бесчисленные переходы оттенков зеленого, темно-зеленого, салатнового, желто-зеленого, сине-зеленого. Вдоль речки трава растет влажными темными полосами, повторяя изгибы многочисленных мелких русел. Великое множество в Усть-Канской степи и оттенков красного, оранжевого, бурого, голубого. Вся степь – это обширный многоцветный бескрайний ковер, чьи сверкающие краски гуляют и меняются от утра до вечера, по мере движения солнца и туч. Когда по высокому небу прохладного среднегорья скользят облака, тени от них текуче и непрерывно преображают мерцающие краски степи, формируя сложные плоские орнаменты по всей поверхности котловины. Горы окружают ее со всех сторон: самые высокие, со снежниками, вершины – с юга и запада, а более живописные, голые с причудливыми рыжими скалами, – с востока и юга. Синие тени от облаков перебегают с гор в степь и из степи на горы, превращая огромный разноцветный простор в бесконечно изменчивый травянистый калейдоскоп. Усть-Канская степь так прекрасна, что можно часами наблюдать за переменами ее состояния, ни одно из которых никогда не повторяется, как позиции в затянувшихся шахматных партиях.

Дорога на Усть-Кан проложена восточным краем степи. Прямой линией вдоль низких лысых гор, с вылезающими наружу из сухих травянистых боков грядами красно-рыжих скал, со стоянками пастухов в углубленных боковых долинах. На южном краю степи справа от дороги на круглом каменистом бугре выстроена беседка. Алтайцы всегда делают здесь остановку: бугор, с которого вся степь видна как на ладони, для них традиционные ворота в степь, священное место. Бугор усыпан битым бутылочным стеклом, блестящим на солнце, – это остатки незатейливых алтайских обрядов. По всему бугру растут невзрачные седоватоголубые эдельвейсы.

За беседкой дорога приводит к важной развилке. Влево она поворачивает в направлении Чуйского тракта, к деревне Туекта, до которой от поворота километров восемьдесят и один высокий Ябоганский перевал, вправо – к Усть-Кану, который виднеется уже совсем поблизости, в пяти километрах. Из Усть-Кана в свою очередь можно отправиться дальше: на юг – в Уймонскую долину и райцентр Усть-Кокса и дальше – к Белухе, или же на запад, берегом Чарыша, в Алтайский край в направлении райцентра Чарышское. Все эти дороги очень древние, связывавшие людей уже тысячи лет назад. После прихода русских, в ХУШ-Х1Х вв., в этих местах отыскивали и добывали ценные поделочные камни для Колыванского камнерезного завода: ревневскую яшму, кортонский порфир и др. Все это ценное сырье добывалось здесь, по Чарышу. Справа от нас видны снега южного окончания Бащелакского хребта, слева – высокие вершины соседнего Кортонского. Между ними находится глубокая расщелина Чарыша, быстрой и кристально чистой реки, берущей начало неподалеку на снежных вершинах Коргона.

На дорожной развилке в южной части Усть-Канской степи мы поворачиваем вправо, к поселку Усть-Кан. Скоро справа у дороги показывается маленькая гостиница «Приют бродяги». На ее первом этаже небольшое кафе, в котором готовят удивительные домашние манты и лагман.

В центре Усть-Кана у самой дороги маленькая площадь, которую обступают с двух сторон главные местные магазины, и от нее же отправляются в разные стороны по деревням автобусы местного сообщения. Здесь же размещены районные полиция и почта. На втором этаже местного универмага когда-то можно было купить самые настоящие поддельные часы «Ролекс», очень большие, золотые или даже с драгоценными камнями, по 200 рублей за штуку, а внизу имелся в наличии пломбир в вафельных стаканчиках по четыре рубля. Позади магазинов сооружен общий сортир с выгребной ямой, собранный из бетонных плит. Плиты покосились и разошлись в стороны, дыры в полу загажены, вокруг разбросаны грязная бумага и мусор, даже зимой отсюда разит нестерпимой вонью.

На главной площади Усть-Кана мы всегда делаем остановку, чтобы поесть борща и пельменей в бойкой придорожной столовке, накупить с собой горячих чебуреков и мороженого. Случаются у нас и любопытные диалоги с местными обывателями. Вот мы стоим на площади и дышим свежим воздухом после сытного обеда. Рядом на крутой деревянной лестнице уселся и теперь приглядывается к нам алтаец лет сорока, сильно пьяный по случаю выходного дня. Больше всего его внимание привлекает Алина, хорошенькая москвичка в обтягивающем сером трико на крепких спортивных ножках. Алтаец плотоядно прохаживается мутными глазами по ее рельефным формам, дымя дешевой папироской.

– Ты замужем, красавица? – нетвердым языком приступает он к делу. Берет, так сказать, сразу быка за рога.

Алина давно заметила интерес к себе пьяного алтайца и заранее заалела. Хоть он не очень чист (и даже совсем не чист), мертвецки пьян и к тому же дурно одет, а все же внимание мужчины отчасти бодрит московскую красавицу.

– Нет пока, а что? – отвечает она как бы равнодушно, но, на всякий случай, жмется к нам поближе. И хихикает.

– Поехали тогда со мной! – решительно ставит ей мат уже вторым своим ходом ухажер с лестницы.

– Куда поехали? Хи-хи, – радуется такой сильной мужской страсти Алина, но теснится к нам еще ближе, для страховки.

– В Яконур! – объявляет точное место будущего Алининого счастья алтаец и раскачиваясь на ступеньке, машет рукой на север.

– В Яконур?? Хи-хи. А что там?

– Как что?! Дом у меня там! Что! И овцы есть! И кони! Вот что! – Алтаец привстает на крыльце, тянется к Алине, но тут же падает обратно – увы, ноги его не держат.

– Овцы? Хи-хи! – Алина делает еще один шаг назад, опасаясь, что алтаец со всеми своими алкогольными парами прямо с лестницы упадет на нее, вместе с грязной фуфайкой, штанами и сапогами.

Алтаец и рад бы упасть на Алину, да не может. Он уже битый час сидит на этой грязной лестнице, будучи, говоря по правде, не в силах ни встать, ни сойти с нее. Из всех членов у него сейчас работает один лишь язык, да и тот не вполне твердо. Алина, которой, с одной стороны, интересна и даже весьма лестна тема вдруг завязавшейся светской беседы, а с другой – страшновата перспектива обрушения на нее упившегося аборигена, окончательно заступает за наши спины и прячется там, высунув наружу одну лишь кокетливую головку с красиво уложенными золотистыми волосами.

– Да, овцы! Тыща! Овец! – брешет мужик, желая укрепить произведенное на Алину впечатление своим несметным богатством. – И машины! Три машины! Три! Поехали! Сейчас! Покажу! – Он заново совершает движение привстать, но лишь ерзает задницей по занозистой ступеньке.

– Нет! Хи-хи! Спасибо! Хи-хи! – млеет и пугается Алина, прячась за наши спины. – А как тебя зовут? Хи-хи!

– Толян я! То-ля-н! Чего хи-хи! Поехали давай! – Яконур-ский мужик, агрессивный от выпитой водки, берет тоном выше и злее и пытается подлезть к Алине поближе, перебирая штакетник деревянных перил дрожащими пальцами. Ничего не выходит, он не может сдвинуться с места – так сильно окосел и отяжелел.

К сожалению, завязавшийся было на наших глазах многообещающий роман грубо прерывают другие местные мужики, сравнительно менее пьяные. Заметив, что их сосед прилип и назойливо пристает к городским туристам, они подходят, молча хватают его под руки, стягивают с лестницы на площадь и куда-то волокут, подальше от нас. Толян громко блажит матом и продолжает громко зазывать Алину «тыщей овец».

Покуда мы после того едем сорок километров к Девичьим плесам левым берегом Чарыша, Алина продолжает скромно алеть и улыбаться. Тыща овец, табун коней, три машины в Яконуре – шутка ли!

Девичьи плесы расположены недалеко от райцентра Усть-Кан, туда можно проехать почти на любом автомобиле. Плесы – живописный участок реки Кумир, левого притока Чарыша. Кумир берет начало на вершинах Кортонского хребта, в снежниках и высокогорных болотах, в семидесяти километрах от своего впадения в Чарыш, его вода холодна и прозрачна. В нижнем течении бурная река оказывается в скальном ущелье, достигает глубины пяти метров и успокаивается. Этот глубокий спокойный скальный каньон и есть плесы. Прозрачная, спокойная, глубокая вода яркого темно-зеленого цвета, тесно зажатая меж отвесных белых скал, по верхам которых шумит густой лес. Девичьи плесы необычайно живописны. Здесь можно искупаться, ныряя со скал с открытыми глазами и разглядывая под водой каждый цветной камушек на дне речки. Здесь в глубоких прозрачных ямах прежде ходили целые косяки крупного хариуса, которого можно было не только наблюдать, но и поголовно пересчитать, стоя прямо на берегу. Здесь хорошо сидеть вечером у костра под соснами и запивать крепким чаем золотистый, ароматный, жидкий свежеоткачанный мед, принесенный в стеклянной банке с близлежащей пасеки. Мед, стекающий тонкой прозрачной ниткой с ложки, мед, собранный пчелами на разноцветных альпийских лугах окрест, мед, в жидком и сладком теле которого поблескивают золотые искорки, малые крупицы оставшихся при простой ручной откачке пчелиного воска и перги.

Ело и его чудеса

Наш неутомимый Сергей Юрьевич, завсегдатай и знаток Денисовой пещеры, большой дока и искусник по части орудий каменного века. Он знает про них буквально все. И может даже самолично изготовить каменный топор или, к примеру, грубое рубило из первой попавшейся ему под руку речной гальки. По деревянным стенам столовой-аила на Денисовой пещере на гвоздиках развешаны его каменные произведения: топоры, копья, молотки, все на грубых деревянных рукоятях. Каменные острозубые произведения примотаны к древкам крест-накрест грубой бечевкой.

– Это точные копии орудий, что мы нашли в пещере, – растолковывает нам Юрьич, покуда мы доедаем утреннюю кашу. – Вот, взгляните – большие сколы, а вот здесь, по их краям, мелкая ретушь!

Мы подходим к стене и разглядываем сколы и ретушь на серых и светлых камнях. Видно, что сколы на камнях свежие, ретушь неровная, а сам камень непрочный, нетвердый и ломкий.

– Да что ж таким инструментом можно сделать? Сразу же обломается и затупится при работе! – недоумеваем мы.

– Так ведь это простые копии! И сделаны они притом из обычного камня! Конечно, такой камень нерабочий! Но вот сегодня мы поедем в Ело, там и посмотрим настоящие орудия и настоящий камень!

И мы отправляемся на весь день в Ело (белоголовый орел).

Дорога доводит нас до уже хорошо известной нам развилки на юге Усть-Канской степи. Справа виден Усть-Кан, влево дорога уходит в направлении Чуйского тракта, к Туекте (гора, как панцирь, закрытая горя). Туда влево, на восток, мы и поворачиваем.

Дорога сначала переваливает небольшой холм и продолжается еще километров двадцать живописной степью. Справа вдалеке видна просторная долина Чарыша, слева – волнистые безлесые горы, со стоянками на их широкой дугообразной подошве. По степи бродит и пасется многочисленный скот: коровы, лошади и овцы. Почти 100-километровый путь от Усть-Кана до Туекты проложен по линии запад – восток и связывает между собой два древних тракта: Чуйский и Ануйский. В середине этого пути высится Ябоганский перевал (около 1,5 км над уровнем моря) – водораздел Чарыша и бассейна Урсула – Катуни.

Дорога до Туекты грунтовая, насыпная и потому легко размываемая нередкими дождями. Когда дорожники ее забрасывают и долго не грейдируют, на ней густо проявляются продавленные колесами машин круглые глубокие лужи и характерная гребенка, печально известная всем водителям как «стиральная доска». В таких случаях езда по дороге становится медленной и мучительной. Если же дорога выровнена мощными грейдерами, то лететь по ней можно с ветерком, со скоростью за 100 км/ч.

При этом на всем своем протяжении трасса очень живописна – как до Ябоганского перевала, так и за ним, по реке Урсул до самого Чуйского тракта. Узкое дорожное полотно то и дело перебегают суслики, которых здесь пропасть. Особенно много их в сухие жаркие дни, когда они спешат заготовить побольше травы и сена в своих норках. В небе кружат и охотятся на сусликов коршуны. Степь широка и просторна, во все стороны видно далеко – на десятки километров. На далеком западе кулисами синеют складки Бащелакского и Кортонского хребтов. На закате каждая горная складка окрашивается в свой особый цвет, а небо пламенеет золотом и кармином, как на картинах Рериха. По степи размещено много жилых стоянок, и всюду около них пасется скот. Протекающую к югу широкой долины речку обступили высокие стены деревьев. Там же, у речки, видны домики алтайского села Оро, а вслед за тем мы подъезжаем к деревне Ябоган (засохший, без дождя), которая расположена прямо под одноименным перевалом.

Здесь степь переходит в красивый лиственничный лес с высокими раскидистыми лиственницами, между которыми пасутся коровы с телятами. Впереди уже виднеется высокая стена хребта, и скоро мы начинаем подъем на Ябоганский перевал.

Теперь Ябоганский перевал спрямлен направленными взрывами и тяжелой техникой и почти утратил свою былую живописность. Я же помню время, когда с обеих сторон высокого хребта дорога поднималась виляющим серпантином, с крутыми узкими поворотами, среди густого леса. В прежние времена с перевала открывался великолепный вид на запад – на Усть-Канскую степь и стоящие за ней синие хребты. А далеко на востоке с прежней вершины Ябогана открывалась огромная круглая вершина горы Сарлык (так по-алтайски называют яков), вправду похожая на спину исполинского яка, близ Семинского перевала. Теперь вид стал хуже, прежнюю красоту не увидишь. Да и сам перевал утратил былую живописность. Дорога как дорога.

Замечу, что каждый перевал на Алтае имеет свой неповторимый характер, свою особенную душу, каждый своеобычен и незабываем. Вот некоторые примеры.

Семинский перевал, главный по Чуйскому тракту, втягивает в себя скрытно, плавно, понемногу. Его не видно при подъезде ни с севера, ни с юга. Он обманчиво пологий, весь кутается во влажные леса, его огромную высоту осознаешь, только въехав в плотные облака на вершине, в его частые, даже летом, снега и дожди. Семинский перевал – кедровый, по его широкой плоской вершине во все стороны тянется плотная темно-зеленая и чистая кедровая тайга, над которой господствует с востока уже упомянутая круглая снежная вершина Сарлык. Кажется, что гора совсем рядом от дороги, но это лишь иллюзия. До ее вершины от седла перевала идти и идти многие часы тяжелого подъема. А еще Семинский перевал в любое время дня живой людный рынок: с медом, сувенирами и большими горячими чебуреками, разложенными на лотках местными жителями из Каракола и Топучей. Продавщицы тепло закутались в шали и натянули на руки вязаные шерстяные варежки – на Семинском всегда холодно! Всякая машина непременно остановится, всякий проезжий перекусит и выпьет горячего чаю, так тут полагается. Торговля идет бойко!

В полную противоположность Семинскому, перевал Чи-ке-Таман (поставленная вертикально подошва) весь на виду, весь открыт, обнажен с потрохами, костями и жилами, как линии широко раскрытой ладони. И проскакивается он быстро, без семинских затяжек, с короткой остановкой на узкой смотровой площадке на самом верху. Правее от современной дороги на перевал, у подошвы отрога, уходит наверх густым лесом старый проселочный Чике-Таман, а налево огибает гору новый Чике-Таман, широкой белой полосой, выбитой в горе взрывами, спрямленный и расширенный могучими бульдозерами дорожников. Чике-Таман заметно ниже Семинского, но много круче. Подъем с обеих сторон хребта берется немедленно вверх, прямо от подошвы горы. С севера дорога выстроена широкой левосторонней дугой, с юга – крутым серпантином. Характер Чике-Тамана – это две пропасти, круто падающие с обеих сторон перевала, и открывающийся с перевала простор. Особенно красив с него вид на север – на высокие горы в окрестностях Семинского перевала и на запад, где над протяженной зеленой долиной Большого Ильгуменя сверкают вдалеке, в голубоватой дымке, круглогодичные снега Теректинского хребта.

Еще один автомобильный Кырлыкский перевал (между Усть-Каном и Усть-Коксой), скрытный и темный, как подозрительный и молчаливый старовер-кержак, проложен в глухом горном седле между двумя огромными хребтами, Кортонским и Теректинским, и весь упрятан в мрачном лиственничном лесу. Кырлыкский перевал – дикий, маралий и шаманский. Прямо у дороги тянутся столбы и сетка маральника, а в селе Кырлык (имеющий возвышенности, горы, хребты), под перевалом, живут потомственные алтайские шаманы. Машин здесь проезжает мало, само место первозданное и отчасти даже лихое. Так и кажется, что сейчас вылезет на дорогу медведь-шатун и влепит когтистой лапой прямо по лобовому стеклу или стрельнет по машине из дробовика одичавший в тайге разбойник…

Характер знаменитого перевала Теплый Ключ – главных ворот на плато Укок – грозный и страшный. Перевал огромен и крут, он нависает сверху как тяжелая черная туча. Дорогой лежат вросшие в землю каменные глыбы, по которым медленно и с усилием переваливается автомобиль. За глыбами и покатой сырой болотиной начинается крутой и затяжной подъем, узкий и неровный, опасный каменной осыпью. На вершине перевала плещется среди черных камней мерзлое мелкое озерцо, рвет воздух холодный ветер, белеет слежавшийся в твердый наст нерастаявший за все лето снег, вкопан в горный склон высокий деревянный крест, который в этом диком месте наводит на путников грусть, если не сказать – тоску. За первым седлом перевала, после глубокого спуска в болотистый лог, следует длинное второе седло, едва проезжее, каменистое и узкое. С первой вершины вдалеке на юге видно само плато, точнее, его самый восточный край, освещенный ярким солнцем. И за ним – хрустально чистые поднебесные снега хребта Южный Алтай. Теплый Ключ открыт для проезда машин повышенной проходимости только летом, зимой на его пустынной вершине завывают вьюги и изредка пробежит, спеша убраться отсюда поскорее, голодный зверь.

Верх-Бийский перевал – водораздел Катуни и Бии, находится по дороге из Горно-Алтайска на Телецкое озеро, в поселок Артыбаш. Перевал невысокий, простой, по-настоящему звездный: ночью, если нет туч, над ним горит полное ярких звезд небо, разрезанное поперек сверкающим Млечным Путем. Вокруг перевала раскинулась заболоченная густая тайга, в которой не сыскать ни огней, ни жилья. Ночью перед машиной в свете фар пробегают лисы и зайцы, тяжело взлетают с полотна дороги огромные серые совы.

Ябоганский перевал, сравнительно со всеми прочими алтайскими перевалами, легкий, солнечный, воздушный. Лес на нем растет свежий и сухой, прозрачный и просторный, воздух всегда чистый, обдувающий гору легким ветерком. В сторону Усть-Кана у подножия перевала с западной стороны хребта кипит жизнью уютное село Ябоган, с другой стороны, к востоку, тянется живописная речная долина, сочные луга. За Ябоганским перевалом на восток дорога спускается в долину рек Ело и Урсул, и по ней одна за другой встречаются маленькие деревни:

Верхнее Ело, Ело, Кара-Кобы, Теньга (широкий, просторный), Шибе, Талда (с тальником) и стоящая уже на Чуйском тракте конечная Туекта.

Километров через тридцать после спуска на восточную сторону с Ябоганского перевала справа появляется село несколько крупнее прочих. Это и есть нужное нам сегодня Ело (Йоло, по-алтайски – белоголовый орел), село расположено очень живописно, на берегу прозрачной реки Урсул (текущая во рву), там, где в него втекает речка Семисарт. Горы в этом месте широко расступаются в стороны, давая людям простор для возделывания полей и пастьбы многочисленного скота. Справа возвышаются отроги Теректинского, слева – Семинского хребтов. Понизу гор лежат широкие приречные поляны, по склонам отрогов высоко поднимаются густые леса, над ними виднеются серые, местами покрытые снегами гольцы.

Мы повернули с тракта вправо, в деревню. По улицам шатался сплошь пьяный народ. Некоторые еловцы уже не могли ходить и шататься и просто валялись на земле прямо у дороги. Кто-то из способных стоять на ногах двинулся к нам – попросить денег на водку или еще что, – но мы поскорее проскочили мимо них, за село. Заметили попутно небольшую толпу пьяных мужиков, гуртовавшихся у магазина. Они замолкли и обернулись в нашу сторону. Мы прибавили ходу. Еще не хватает связаться с ними – добром для нас это точно не кончится!

Выше за селом проселочная дорога направилась к мостику через Семисарт. Мостик представлял из себя перекинутые через речку прогнувшиеся полусгнившие лаги, почти утонувшие в быстрой воде. Осторожно переехав речку мы покатили полем, ограниченным слева, в километре от нас, Урсулом, справа – высокой горой Актырга. Через пару километров нам встретился почти высохший ручей Тюмичин, понизу, ближе к Урсулу, окруженный высокими тополями с редкой листвой. Близ его устья мы и встали на дневную стоянку, а вслед за тем пошли осматривать местность, ведомые неутомимым Юрьичем.

К счастью для нас, правый берег Урсула и обширное поле над ним были совершенно безлюдны, только паслись вдалеке непривязанные, пущенные свободно лошади. Мы развели на берегу Урсула костер, повесили на огонь котелки и принялись чистить овощи для супа.

Вдруг по берегу мимо нас быстро прошли два парня с удочками.

– Как ловится сегодня? Вы сами местные? – спросил я одного из них.

– Нормально ловится! Хариус! Местные! – ответил он, хлопнув ладонью по сумке, висящей на боку. И унесся дальше вниз правым берегом, раз за разом забрасывая легкую снасть по неглубоким быстрым перекатам. Урсул – река рыбная, вспомнил я то, что не раз слышал от рыбаков.

Мы решили искупаться. День был жаркий и тихий. На реке тут же рядом с костром нашлись удобные глубокие омуты, прямо у берега, с тихим течением. В эти чистые и глубокие омуты, с теплой водой, мы с удовольствием окунулись целиком с головой. Такая сравнительно теплая вода, как в Урсуле, – большая редкость для алтайских горных речек. Пока мы безмятежно плескались в тихих изумрудных ямах, к реке подошло стадо сытых и медлительных коров. Они сначала не спеша спустились к реке, в которой выстроились в ряд и вдоволь напились воды, а затем величественно, одна за другой, вошли в прозрачную стремнину на середине реки и неспешно, по брюхо в воде, перебрели на левый берег Урсула. Все вообще в округе было тихо, неторопливо, спокойно, нас не беспокоили ни люди, ни мухи, ни гнус. Кони, и те дремали, неподвижно стоя в высокой золотистой траве степи.

После купания и обеда Юрьич сбежал к подножию высокого берега Урсула, к самой кромке воды, и теперь показывает нам глубокую квадратную выемку в каменистом обрыве, метра в четыре высотой и глубиной.

– Палеолитическая стоянка! Раскоп! – объявляет он.

Мы входим в раскоп и разглядываем его.

Раскоп старый, он уже сильно оплыл глиной и грязью от воздействия дождей и снегов, но в целом довольно хорошо сохранился, в том числе уцелели и его высокие вертикальные стенки. Юрьич достает ножик и начинает ковырять им стенку раскопа примерно на уровне глаз. Скоро он радостно вскрикивает и поворачивается к нам, протягивая что-то в ладони:

– Вот он! Отщеп\ Видите?

Мы вертим в руках маленький черный камушек, плоский, с острым режущим краем. Отщеп?!

– Вот! – снова кричит от стенки раскопа Юрьич. – Еще вам отличный отщеп!

Теперь черных пластинок две. Нас разбирает археологический азарт, схожий с кладоискательским, и мы тоже принимаемся колупать ножами сырую стенку раскопа. Черт побери! Вскоре каждый из нас находит во влажной стенке раскопа, состоящей из мешанины глины и мелкой речной гальки, по осколку такого же черного камня, а то и по нескольку! Вот так дела! Между тем Юрьич рассказывает нам историю этого места:

– Этот ручей и все это примечательное поле называются меж нами Тюмичин. Здесь полно археологических памятников! Мы с вами проезжали на поляне мимо курганов скифов, захоронений древних тюрков с их квадратными каменными оградками, видели отходящие от курганов стоячие камни балбалы, ритуальные оленьи камни. А вот здесь, в этом вот самом раскопе, археологи нашли и изучили огромную палеолитическую стоянку – ранний и средний каменный век. Сотни и тысячи находок! Ножи, топоры, рубила, скребла и скребки, остроконечники, большое дробило, сотни отщепов, даже нуклеусы…

– Нуклеусы?

– Нуклеус – это основа для производства каменного орудия. Берется большой камень или большая галька, и с нее особыми направленными ударами скалывают вначале крупные отщепы, которые дальше обрабатываются все новыми сколами или более мелкой ретушью, вплоть до получения мастером готового изделия. А первоначальный камень, когда из него наделают несколько или много готовых орудий, т. е. то, что от него в итоге останется, – это и есть нуклеус. Это как кочерыжка у капусты! Найти нуклеус – большая редкость и удача! Ведь он показывает и доказывает технологию производства каменных орудий. Зато вот отщепов, как вы сами убедились, полно! Это же обычные отходы каменного производства. Как щепки в лесу на вырубках.

Мы продолжаем ковыряться в срезе раскопа и скоро уже сами легко замечаем характерные черные каменные вкрапления в глине, среди массы светлой гальки.

– А почему камень для каменных орудий обязательно черный?

– Потому что это или кремень или обсидиан – у них очень прочные и острые режущие кромки, и они хорошо отслаиваются тонкими пластинами, откалываются от нуклеуса. Именно из них и делали каменные орудия: ножи, топоры, скребки, – которые долго служили, были износоустойчивыми, хорошо резали мясо и шкуры животных.

– А где же они доставали такие камни?

– В Сибири были свои месторождения кремня, обсидиана, яшмы, в том числе и на Алтае. Там брали и после обрабатывали.

Мы выбираемся из раскопа наверх, на поляну. Удивительное дело, Юрьич и здесь, прямо в траве, находит черные осколки.

– Да здесь-то они откуда?! Понятное дело в глубине, в древних слоях… Но здесь-то как на поверхности?

– Во-первых, коровы ходят, рыхлят землю, выцепляют копытами камни наружу. Во-вторых, земля протаивает по весне или в сильные дожди, обнажается каменная подкладка. Много еще камней в паводки рекой наносит или размывает по берегам ручья.

Мы бродим по поляне, всматриваясь в сухую землю сквозь редкую травку. И тоже находим черные камушки!

– Но как же определить, что это именно рукодельный отщеп, а не просто случайно отколовшийся кусок природного камня? – допытываемся мы.

В ответ Юрьич собирает в кучу все наши находки и внимательно разглядывает каждую из них.

– Вот! – торжествующе восклицает он.

Перед нами возникает один из только что поднятых на поляне черных осколков.

– Видите?

– Нет, не видим! Что именно надо увидеть?

– Ну вот же! Смотрите сами! Вот же отчетливо видно, что пластина была отколота сначала от нуклеуса, вот в этом месте. А потом аккуратно обработана, по острой кромке, более тонкой ретушью! Вот, вот и вот! – Юрьич тычет пальцем по острому краю камня.

Мы смотрим. И правда, очень похоже, что края камня специально были обколоты более дробными сколами. Получилась острая режущая кромка, скорее пила, чем нож.

– Природа так никогда не обработает, только человек, – радуется Юрьич.

– А чем они обрабатывали?

– От нуклеуса отбивались тонкие пластины – делалось это другим прочным камнем, сильным направленным ударом. Требовалось для этого большое мастерство. Умели найти на камне место напряжения. Своеобразный узел энергии камня, точку для первоначального расщепляющего удара. Били сильно и точно в нее, и коли попадали, то камень расслаивался на плоские пластины, с острыми краями. Вот так примерно!

Юрьич берет в руку крупную серую гальку и сильно лупит по ее тупому концу, как по яйцу, другой галькой, только острым ее концом. Первый камень распадается пополам, а вовсе не на пластины. Но Юрьич не унывает:

– Да это не тот камень! Материал негодный! Кремень для этого нужен!

– А почему так мало орудий находят! В основном одни только отщепы попадаются?

– Так и это вполне логично! Ведь готовыми орудиями работали – дело делали! Охотились, обрезали шкуры, строгали лес. Пока инструменты не ломались, и тогда их просто выбрасывали. А здесь, на месте изготовления, остались в основном отщепы, осколки, ядрища, бракованные вещи, как вот эта, которую так и не смогли довести до ума. Так вот, сначала отбивали от нуклеуса, или облупеня, первоначальную, подходящую по форме и размеру пластину и потом аккуратно доводили ее до ума более мелкой и точной ретушью. А мелкие сколы этой самой ретуши делались или деревянной палкой, или же костью – для большей точности. Старались получить как можно более ровный и острый рабочий режущий край.

Мы бродим по поляне, изредка натыкаясь на все новые отщепы и пластины. Часть из них действительно обнаруживается на глинистом дне ручья, среди коровьего кизяка.

Между тем пейзаж вокруг нас, без всякого преувеличения, великолепен! Просторная зеленая долина Урсула, по низу которой струится чистая речка. Вдоль речки стоят высокие стройные деревья, в их тени можно укрыться от зноя и дождя. Поляна между рекой и горой широкая, ровная, покрытая душистой травой. Местами поляна огорожена плетнями – под покосы. В треугольнике у слияния двух речек на правом берегу Урсула замерла одинокая пирамидальная гора, как бы отделяющая поляны Тюмичина от самого села Ело. Китайцы бы непременно признали в Тюмечине свой фэн-шуй: вот здесь вода, вот здесь гора, а здесь – другая река, и опять другая гора, все это по осям и строго симметрично. Огромная долина со всех сторон закрыта от посторонних глаз, защищена самой природой, сокрыта и сокровенна. При этом от протяженной поляны по всей ее длине есть прекрасный подход к воде. Равнина Тюмечина представляет собой отличное пастбище, по ее краям растет богатый хвойный лес, да и до села от поляны рукой подать. Долина надежно защищена от сильных ветров и отменно прогревается солнцем долгими летними днями, благодаря своему удачному расположению по линии восток – запад. Словом, ей присуще все, что нужно для признания долины священной. Каждые два года именно здесь, в Ело и долине Тюмечина, алтайцы проводят свой главный национальный праздник – многолюдный фестиваль Эл-Ойын.

Древние камни в долине Ело (В. Рыжков, 2008 г.)

В центре поляны, на небольшом возвышении, столетия тому назад был вкопан высокий оленный камень – культовый обелиск бронзового или начала железного века. Попросту глубоко закопанный в землю длинный и гладкий камень, стоящий слегка под наклоном. Место для него, как обычно, выбрано безупречно: именно отсюда открывается наилучший обзор всей межгорной котловины вокруг Ело. У оленного камня жители села производят свои обряды, сам камень и вся окрестная долина для них священны. Мне рассказывали, что есть и другие алтайские святилища, незнакомые чужакам, сокрытые в близ расположенных горах…

Прошло уже несколько часов, как мы находимся на Тюмичине. Мы до глубины души взволнованы и потрясены его красотой и сокровищами. На каждом шагу попадается и призывает нас к ответу какая-то допотопная тайна. Вся долина близ Ело дышит архаикой и загадками, всюду обнаруживаются отзвуки стародавних событий. Каменный, бронзовый, железный века, скифы и древние тюрки, алтайцы и русские – все оставили здесь свой зримый след. Даже местные лошади глядят на нас не абы как, а пристально и со смыслом, вприглядку. Есть на ближнем к деревне краю поляны даже свой миниатюрный Стоунхендж – большие камни, стоящие кругом вокруг древних могил. Словом, Тюмечин – подлинная долина чудес!

Устав бегать по долине и сытно отобедав наваристым супом из котелка, мы отдыхаем на прибрежной полянке и обсуждаем, при наставничестве многознающего Сергея Юрьича, мистическую природу этого замечательного места. Юрьич еще сильнее укрепляет в нас веру в то, что место это отнюдь не простое.

И вот, как только мы погрузились в свои две машины, чтобы отправиться в обратный путь к Денисовой пещере, долина Тюмичина показала себя, весь свой непостижимый человеком норов.

Наши два уазика катили один за другим, не спеша, сухой полевой дорогой, по направлению к полузатопленному мостику через речку Семисарт. Настроение у нас было отличное, даже веселое. День только-только начинал клониться к вечеру. Было часов пять дня. Ближе к выезду из долины, как только мы поравнялись с пирамидальной горой и небольшой группой курганов и торчащих из земли камней, задняя машина вдруг резко затормозила и остановилась. Водитель выскочил из нее как ошпаренный и полез под днище. Что такое?! Мы остановились, вылезли наружу и побежали назад разбираться.

А приключилось вот что. Мы на первой машине проехали это место, промеж древних тюркских могил, благополучно. Но ехавшая вслед за нами вторая машина наехала передним колесом на длинный острый камень, невесть откуда возникший на дороге, прямо на пыльной сухой колее. Камень непостижимым образом вертикально поднялся под колесом и в секунду пробил насквозь своим острием масляный поддон второго уазика. Теперь горячее масло часто капало, капля за каплей, на сухую землю, быстро вытекая. Водитель поднялся на ноги и теперь стоял, огорченно смотрел на это, тихо матерясь.

Надо было спешить, ведь дорога предстояла неблизкая. Запас масла у нас с собой какой-то был, чтобы его время от времени подливать, но хватит ли этого до базы на Дениске? Мы помчались в обратный путь, проскочив мостик через речку и мимо пьяниц Ело, которых к вечеру еще прибавилось. Еще до Ябоганского перевала мы пару раз вставали и доливали масло и едва-едва, с большим трудом, докатились до Усть-Кана, где пострадавший уазик окончательно встал на прикол в автосервисе. Пришлось нам нанимать другую машину в райцентре и добираться на ней до базы. Пробитый же насквозь камнем уазик несколько дней простоял в Усть-Кане на серьезном ремонте. Таким вот странным образом не хотел отпускать нас от себя священный Тюмичин. И главное – что мы ему сделали? Слишком шустро ковырялись в стенке раскопа ножами? Зря полезли, потные, в прозрачные омуты Урсула? Или же нам вовсе не следовало приезжать на Тюмичин, беспокоить местных духов, разжигать костер и варить жирную солянку? Мы были сбиты с толку.

Что все это вовсе не шутка и не случайность, я убедился через пару лет, когда снова заехал на священную поляну близ Ело. Меня туда тянуло, в это красивое, богатое историей и поэзией место. И все повторилось! Вновь было два уазика. Опять стоял тихий солнечный день. Текла своим руслом прозрачная речка. Темнели в земле черные камни. Клонился вбок оленный столб. Вихлял по глине размытый дождями ручей. Паслись лошади. Пили из реки коровы, на все том же броде. Разливалась окрест все та же благодать.

И вдруг, опять ближе к вечеру, резко переменилась погода. Налетели черные тучи, поднялся резкий, летящий понизу ветер.

Забарабанил по крышам машин крупными каплями дождь. Мы сгребли вещи, бросились внутрь автобусов, завели моторы. Надо было срочно уезжать – пока не размыло полевые дороги, пока не поднялась вода в реках. Иначе бы мы могли оказаться наглухо запертыми на Тюмичине, одни, без припасов, даже без палаток.

Ехали, утекая с Тюмичина, и сильно боялись того места между курганов, где ранее пробили поддон, но в этот раз там обошлось. Удачно проскочили и прогнувшийся мостик через речку Семисарт, хотя доски настила были уже мокрые и скользкие, а вода грозно пенилась по низу бревенчатого пролета, прибывая с каждой минутой, грозя вот-вот затопить переезд. Беда к нам пришла в самом Ело. По глинистым улицам деревни широко текла грязная вода, все вокруг кипело и неслось. Проезды между домами превратились в бурные ручьи. Наш, опять передовой, уазик летел неуправляемым юзом вниз по улице, скользил и крутился по влажной глине. Водитель лихорадочно вертел рулем вправо и влево, пытаясь удержать машину на дороге, стараясь не врезаться в столб или в забор. Внизу улицы, у магазина, мы наконец смогли остановиться поперек дороги и лишь тогда обернулись.

Второй уазик уже быстро сплывал по жидкой глине нам вслед, тоже юзом, не разбирая пути. Он с ускорением мчался вниз, прямо на нас. Все ближе и ближе! Его колеса месили глину, дворники бешено скребли мокрое и грязное лобовое стекло, водитель, выпучив глаза, терзал руль, мотая его из стороны в сторону. Машина была совершенно неуправляема и неудержимо летела прямо в нас!

В последний момент второй водитель сумел немного притормозить, но все же, на излете своего бешеного грязевого сплава, клюнул носом наш вездеход в правый бок. Звякнул металл, качнулась машина, матюгнулся наш водитель. Обе машины остались на ходу, но кузовной ремонт пришлось производить обеим. Так Тюмичин проучил нас второй раз. Все-таки что же он хотел нам этим сообщить?

Спустя год я опять проезжал мимо Ело со стороны Туекты, главной дорогой на Усть-Кан. Слева за Урсулом виднелась хорошо известная мне поляна Тюмичина. Темнел за рекой знакомый квадратный раскоп в речном обрыве. Кажется, что даже коровы там расхаживали все те же. Миновав Ело, мы понемногу приблизились к началу подъема на Ябоганский перевал. Здесь у последнего поворота к перевалу шел ремонт моста, а левее был устроен объезд кочковатым проселком. Там мы и поймали правым задним колесом большой ржавый гвоздь. «Опять это Ело!» – тут же подумал я.

Колесо испустило дух, мы застряли. Пришлось выгружать на обочину дороги все наши вещи, чтобы достать со дна багажника запаску. Пока меняли колесо, пока грузили все обратно, прошло полтора часа, не меньше. Водитель только молча пожимал плечами.

Еще через год спускались с Ябоганского перевала, с другой стороны, со стороны Усть-Кана. Мостик был уже отремонтирован, но я все равно ждал подвоха от Ело. И представьте, дождался! За сто метров до мостика мы поймали не гвоздь, а острый камень, который разрезал правое переднее колесо. Опять встали, опять разгрузились, опять привинтили запаску. Водителю я ничего рассказывать не стал. Да и зачем?

С тех пор мне не довелось (надеюсь, что пока) заехать на Тюмичин. Не потому что чего-то опасаюсь, а как-то было всякий раз не по пути. Вам же, читатель, я очень советую посетить это удивительное по красоте и энергии место!

Что же касается разрезанных колес и пробитых масляных поддонов – так, может быть, это и вправду были одни лишь нелепые случайности! А вам, читатель, я уверен, напротив, повезет, и вы, совершенно при том без печальных последствий, отыщете в размытом дождями раскопе самый настоящий, самый первостатейный, самый черный из всех вороных нуклеус\