Система социальных ограничений. Глава 2. Структура, особенности, формы и динамика развития. социальных ограничений (Владимир Михайлов)

2.1. Базовые формы социальных ограничений

Для описания структуры социальных ограничений необходимо их выявить и классифицировать, а затем структурировать в соответствии с произведённой классификацией. Классификация социальных ограничений естественно может быть произведена на различных основаниях. Одна из подобных систем выявления и структурирования социальных ограничений и будет представлена в данном параграфе.

Так как выявить и классифицировать необходимо, прежде всего, не второстепенные, а главные, базовые формы социальных ограничений, то для решения этой задачи целесообразным будет использование некоторых общеизвестных парных философских категорий50. В частности, социальные ограничения могут быть определены как объективные и субъективные, материальные и идеальные, качественные и количественные, внешние и внутренние, вещные и человеческие. Конечно, этот перечень категорий может быть существенно расширен и дополнен, однако, в целях сохранения принципов открытости и дополнительности в данной работе этими категориями можно ограничиться, ибо в данном случае важен, прежде всего, сам методологический принцип их классификации и пример его применения.

Наиболее важным, на мой взгляд, является подразделение социальных ограничений на объективные и субъективные. При этом, для их рассмотрения мы, естественно, встаем на третью по отношению к ним обоим позицию, в чем проявляется уже триалектика, а не диалектика. Объективные социальные ограничения можно определить как такие, которые предопределены независимыми от общества и его управляющей сферы факторами, то есть объективные социальные ограничения являются производным, результатом вне- и надсоциальных влияний. К внесоциальным факторам влияния на общество можно отнести его биологические, природно-климатические, геокосмические (энергоинформационные, физические, химические, механические) и прочие материальные детерминанты. Это – внешние, природно-космические, а для некоторых мыслителей и опосредованно трансцендентно-провиденциальные факторы влияния на социальную систему. Через них опосредованно проявляются и потусторонние, трансцендентные, божественные влияния на общество, поэтому многие мыслители, например, Платон и неоплатоники считали необходимым согласовывать социальные процессы с природно-космическими циклами и влияниями. Эти внесоциальные влияния, становящиеся причиной объективных, то есть относительно независимых от воли людей социальных ограничений исследованы достаточно полно и широко. Главной методологической ошибкой авторов этих исследований была лишь абсолютизация их результатов и попытки организовать на их основе социальную деятельность людей и сделать социальные прогнозы. Идея природно-географического детерминизма разрабатывалась, начиная с античности Гиппократом, Геродотом, Полибием. В Новое время этот подход был возрождён Ш. Монтескье. Получив своё развитие в работах Г. Бокля, Э. Реклю этот подход в XX веке стал основой геополитики, был реализован в работах Л. Н. Гумилёва и других евразийцев (См. 13, 120, 121, 290, 399). Для современной России в этой связи более актуальна работа А. П. Паршева «Почему Россия не Америка» (324). Основной проблемой современного общества, в том числе и в России, является непонимание объективного характера природно-географических ограничений социальной жизнедеятельности и нежелание учитывать их в социальной практике, приводящее к социальным неудачам и техногенным катастрофам, что показано, в частности, в работе А. П. Паршева. Также широко распространены вирусные программы агрессии по отношению к природе и попытки заменить её техносферой, являющиеся признаками неразумности человека и человечества.

«Вместо изучения общих реальных связей между землей и живущими на ней человеческими обществами общая теория государства занялась анализом нормативно-юридического и отчасти политического вопроса о том, как должно относиться государство к своей территории» (13, с.404), – иронично писал ещё раньше по этому поводу известный евразиец Н. Н. Алексеев.

Факторы биологического детерминизма общества, изученные биологией и смежными дисциплинами, получили своё выражение в работах социал-дарвинистов (Л. Вольтман, И. И. Мечников и др.), расологов (Г. Ф. К. Гюнтер, В. Б. Авдеев), социобиологов (К. Лоренц, Э. О. Уилсон), фрейдистов, биополитиков (А. Г. Зуб), философов жизни (А. Бергсон, О. Шпенглер, М. Шелер), антропологов (Д. Н. Анучин, В. А. Мошков, Б. Ф. Поршнев, Б. А. Диденко) и других авторов. В этих работах показано влияние биологических особенностей человека (и шире – природы) на его социальную жизнедеятельность, социальную структуру общества, произведён сравнительный анализ социального поведения людей с приматами, муравьями, пчёлами и многое другое. Многие из этих работ малоизвестны, другие замалчиваются по идеологическим и полицейско-инквизиторским мотивам, несмотря на их важность. «Борьба… с расизмом сыграла очень злую шутку с человечеством, оказав ему медвежью услугу. Несмотря на свою очевидную гуманистическую сущность, априорное признание людей единым видом застопорило научную мысль, поставило ей преграды… всякие сомнения в биологическом единстве человечества признавались расистскими и отметались с порога»51 (138, с.73—74), – писал Б. А. Диденко.

Влияние космических факторов на человечество признавалось Платоном, Порфирием, Птолемеем, И. Кеплером и помимо многочисленных астрологов исследовалось Х. Аргуэльесом, Л. Н. Гумилёвым, А. Л. Чижевским и многими другими авторами, которые убедительно доказали наличие этих влияний52 (См. напр. 23, 121, 449), которые однако продолжают упорно отрицаться агрессивными «борцами с лженаукой» и прочими «интеллектуальными полицаями». Влияние этих факторов на социум подобно биологическим факторам, также преувеличивалось или замалчивалось. На наш взгляд, астрология как наука об энергоинформационных связях Космоса и Земли и влияния Космоса на Землю и её обитателей даёт прогнозы наиболее вероятного развития событий только исходя из отсутствия или заблокированности адекватной реакции человека на складывающуюся ситуацию. Если же свободная воля разумного субъекта прогнозирования не заблокирована, то дать точные прогнозы достаточно сложно. Они могут не сбыться, ибо, чем разумнее и свободнее субъект, тем менее предсказуемо его поведение. Поэтому грамотный астролог даёт не прогнозы и предсказания, а ведет речь об условиях, в которые, скорее всего, попадет в будущем его клиент. Условия, определяемые влиянием Космоса и Земли – объективны, реакция же и поведение субъекта прогноза – субъективны. Только такое прогнозирование является корректным и в этическом, и в смысловом плане. Когда же вместо прогнозирования условий и ситуаций прогнозируется конкретное поведение человека или, тем более, группы людей (без учета их персональных гороскопов и прочих индивидуальных особенностей), то подобная деятельность является не столько прогнозом, сколько попыткой языкового программирования чьего-то поведения. Даже попыткой превратить его в дистанционно-управляемый, но уже не Космосом, а прогнозистом робот-автомат.

Провиденциальные (божественные) влияния на общество рассматривались в разнообразных религиозно-философских построениях и концепциях, например, у Гегеля, где в роли подобного фактора выступает Мировой дух. Близкие идеи можно найти у Платона, Плотина, Августина Аврелия, в русской религиозной философии. Относительно этого влияния можно заметить следующее. Если рассматривать Бога как нечто всеобщее, то его влиянию можно приписать любое событие с неизвестной причиной. Например, к области божественных влияний могут быть приписаны низкочастотные циклические влияния космоса на Землю и человечество. То есть провиденциализм оказывается универсальным и безотказным псевдо объяснением всего иначе не объяснимого. С другой стороны, если признавать бесконечность процесса познания, то божественно-непознанное всегда будет оказывать какое-нибудь влияние, возможное как в форме неизвестных высших сил, сознательно управляющих миром, так и в форме бессознательной материи функционирующей по неким законам. Поэтому, провиденциальное влияние, порождающее те или иные социальные ограничения можно обозначить в качестве некого неизвестного Х-фактора, неустранимого иррационального остатка, превосходящего любую научно-рациональную модель. Отказываться от этого фактора нельзя, так как в этом случае построенная модель приобретёт закрытый, неизменный, недополняемый и, следовательно, неадекватный исследуемому явлению характер, так как движение (изменение) есть способ существования материи, в том числе и социальной. Впрочем, дух, душа, ум, знание, информация («идеальное») тоже обладают свойством и способностью изменения.

В каждом конкретном случае для выяснения объективности или субъективности характера конкретного социального ограничения необходимо установить его связь с внесоциальными влияниями, что может представлять проблему. Следует также учесть, что объективный характер социальных ограничений не означает их абсолютного детерминизма, так как внесоциальные влияния могут быть изменены в ходе сознательной (и бессознательной) деятельности людей. Болото может быть осушено, пустыня орошена, между морями прорыт канал, непознанное познано, непонятое – понято, что приведёт и к изменению соответствующих этому природному состоянию социальных ограничений.

Субъективные социальные ограничения, напротив, являются результатом свободного и произвольного волеизъявления и деятельности людей в обществе. Приведём пример. Х. Аргуэльес писал: «Поскольку 12-месячный календарь не созвучен с годичными биоритмами человека, живущего в гармонии с биосферой, то и часы не имеют ничего общего с измерением ритмов природы. Их функция – измерение отрезков пространства, которые, в случае их проецирования на отрезки времени, обретают некую ценность в качестве денежных единиц. Действительно, деньги не растут на деревьях; они – плоды искаженного времени» (22, с.11). В данном случае, социальные ограничения, которые были бы основаны на годичных или иных биоритмах человека являлись бы объективными, а социальные ограничения, связанные с искусственным социальным временем и способами его членения являются субъективными. Как можно догадаться из данного примера, объективные социальные ограничения могут находиться как в гармонии, так и в конфликте с субъективными. Однако в экологически ориентированном обществе все социальные ограничения должны быть согласованы с природными влияниями на него, иначе гармония с биосферой невозможна. В современном же обществе напротив, наблюдается гипертрофия субъективных социальных ограничений, не имеющих иной необходимости кроме мракобесно-волюнтарной, а потому зачастую излишних, как в приведённом примере. Современное общество, в отличие от древних биогенных цивилизаций можно назвать субъективно социально ограниченным. Так как объективные социальные ограничения в таком обществе всё равно дают о себе знать, даже несмотря на конфликт с субъективными социальными ограничениями, то общая сумма социальных ограничений оказывается как это ни парадоксально, большей, чем в древности. В результате, в современном мире проявляется тенденция к возрастанию социальной ограниченности, обусловленной, на наш взгляд, как правило, различными коллективными психозами и прочей психоментальной патологией (военная истерия, свободофобия, расизм, шовинизм, религиозный фанатизм, алкоголизм, наркомания, трудоголизм, природофобия и т.п.). Многие коллективные психопатологии прямо культивируются властью: например, А. Парабеллум советует начальникам развивать в подчиненных зависть, культивировать конкуренцию и т. п53. Не удивительно, что подобное «воспитание» дает свои «гнилые плоды».

Другой парной категорией социальных ограничений являются материальные и идеальные ограничения. Материальные социальные ограничения представляют собой артефакты материальной культуры, предметы, вещи и прочие творения человека, изготовленные из вещества и имеющие пространственное измерение и их производные, например, техногенные излучения, электромагнитные поля и т. п. Конечно, этим продуктам материальной культуры может придаваться и какой-то другой, в том числе и прямо противоположный социальным ограничениям смысл, тем не менее, в них всегда присутствует некий социально ограничительный потенциал. Этот потенциал может быть направлен не только внутрь социума, на человека, но и на природу, космос. Например, забор может мешать проходу не только людей, но и животных, мешать растениям; труднее оценить, как мешает природе, космосу, Земле ненужная техногенная активность современной цивилизации: электромагнитные излучения, мусор и отходы, радиоактивное загрязнение, вырубка лесов и т. п. Так как все материальные изделия и их производные состоят из добытого в природе вещества или результатов его вторичной переработки, то этот вид социальных ограничений тесно связан с объективными социальными ограничениями, является одним из их выражений. Однако материальную культуру нельзя полностью подвести под определённые выше объективные социальные ограничения, так как она часто является результатом субъективной активности людей, не обусловленной прямо объективными влияниями среды. «Географические и климатические условия могут помогать строительству, как они помогали Риму, и могут мешать строительству, как они мешают нам. Но эти условия не могут ничего создать и не могут ничему помешать. Из всех культурных стран мира Россия находится в наихудших географических и климатических условиях, – и это не помешало стройке Империи» (369, с.20—21), – писал И. Л. Солоневич. Зато это подводит к вопросу: какие социокультурные и психоментальные программы (установки) мешали и продолжает мешать русским жить в более благоприятных климатических условиях?

Идеальные социальные ограничения связаны с духовной культурой, идеальным как непространственным миром идей, ценностей, целей и планов, воображения и т. п. Идеальные социальные ограничения задают обществу его ценностно-целевую, программно-концептуальную детерминацию. Идеальные социальные ограничения в большей степени соотносимы с категорией субъективных социальных ограничений. Конечно, идеальные ограничения можно считать и объективными социальными ограничениями, обусловленными влиянием внешней материальной среды на сознание через механизм отражения им материального мира. Однако в природе социальных ограничений нет, а потому и отражать их из неё сознание человека не может. Именно поэтому в их формировании большую роль играет духовное и интеллектуальное творчество. Можно «объективизировать» идеальные социальные ограничения посредством апелляции к их провиденциальной детерминации, однако, согласившись считать провиденциальные влияния фактором всеобщей неизвестности, мы не можем ни положительно, ни отрицательно ответить на этот вопрос.

В качестве примера идеальных социальных ограничений можно привести нравственно-этические, правовые нормы, эстетические установки, планы, проекты, научные парадигмы и модели. Все они устанавливают правила «социальной игры», тем самым, задавая и её ограничения. «Всякая культура (даже материальная культура) есть культура духа; всякая культура имеет духовную основу – она есть продукт творческой работы духа над природными стихиями» (44, с.166), – утверждал Н. А. Бердяев, у которого все социальные ограничения оказываются идеальными.

В зависимости от общей мировоззренческой установки на идеализм или материализм в различных религиозных и философских системах отдавался приоритет материальным или идеальным социальным ограничениям. Наиболее ярко установка на приоритетность материальных социальных ограничений проявилась в марксизме и у современных техницистов и технократов: Ж. Аттали, Д. Белла, З. Бжезинского, Дж. Гэлбрайта и других авторов. «Человеку свойственно признавать единственно реальным то, что он считает самым ценным и желанным… Таков источник материалистического миросозерцания: теоретический материализм опирается на практический материализм, а практический материализм выражает самочувствие эпохи: самое ценное – это произвести как можно больше продуктов и товаров. Отсюда вытекает, что индустриальная цивилизация есть самая высокая и ценная: мы должны содействовать индустриализации. В этом состоит смысл „исторического материализма“. Он выражает не законы движения материи („историк не астроном и провидение не алгебра“, – сказал Пушкин), он устанавливает задачи человеческих действий и оценивает их» (88, с.156). «Маркс считал индустриализм абсолютной ценностью. Весь пафос его „экономизма“ черпается не из того, что так было и так будет, а из того, что так всегда должно быть» (88, с.161), – писал Б. П. Вышеславцев. Сходные установки присутствуют и у современных технократов. «Короче говоря, функции регулирования, а значит и воспроизводства, уже являются и будут далее всё более отчуждаться от управляющих и передаваться технике» (243, с.42), – полагал Ж.-Ф. Лиотар. Действительно, как человеку не подчиниться технике, если она, по Марксу, определяет исторический процесс, который как полагает нововременное мышление, есть «прогресс», а, следовательно, чтобы достичь этого «прогресса» должно подчиниться технике. Такова «логика» становления технократического тоталитаризма у неразумных, не видящих её ущербности. Но не являются ли в таком случае технократы и техницисты сами во многом машинами и роботами, действующими по внедренной в них кем-то из вне вирусной программе?

Исходя из сказанного Б. П. Вышеславцевым, это мировоззрение можно определить как субъективный материализм54 (по аналогии с субъективным идеализмом Д. Беркли и Д. Юма). Это именно субъективный, социально ограниченный материализм, ибо, функционируя по законам своих механических часов, он, в лучшем случае, забыл об объективной возможности жить в гармонии с биосферой и вообще развиваться другим путём (в худшем – не забыл, просто у робота не было другой программы).

Однако, субъективный характер этого материализма показывает его идеальные корни и подтверждает приоритет идеальных социальных ограничений, а не материальных. Чтобы создать предмет, нужно мышление, воображение и воля, которые в данном случае первичны, если же материальная культура первична, то неясно откуда она возникла, и можно предположить, что её «дали» человечеству материальные «боги». Но подобное воззрение является ничем иным как материалистической религией, а религия, как писал К. Маркс, «есть опиум для народа». В этой связи интересно было бы разобрать секулярно-атеистические манипуляции массовым сознанием со стороны жрецов-идолопоклонников технократического культа, производимые ими ради сокрытия от сознания масс своей религии55.

Однако язык и мышление, которые являются границей общества и природы и первоосновой культуры не являются материальными, они идеальны.

С категориями материальных и идеальных социальных ограничений тесно связаны качественные и количественные социальные ограничения. Качественные социальные ограничения связаны с особенностями внутренней структуры явления, его образа, формы, свойств и т.п., а количественные социальные ограничения выражают общее и однородное в явлениях, степени интенсивности качественных проявлений. Ценности, этические нормы, научные парадигмы являются качественными социальными ограничениями и, соответственно связаны с идеальным миром. Количественные социальные ограничения – это те из них, которые поддаются измерению и подсчёту, выражаются в цифровой форме: количество денег, количество законов (сами законы – качественная форма социальных ограничений), количество жилой площади приходящейся в среднем на гражданина страны; они теснее связаны с материальным миром. В современном мире существует тенденция к повышению роли количественных социальных ограничений и ликвидации качественных социальных ограничений. Дело дошло уже до культа тотальной цифровизации и появления так называемого «цифрового оружия». Этот вопрос исследовал Р. Генон: «Количество есть одно из условий существования в чувственном и телесном мире; оно является даже среди всех условий одним из присущих в наибольшей степени этому миру… так что сведение качества к количеству, по сути, есть не что иное, как то самое „сведение высшего к низшему“, которым кое-кто хотел весьма справедливо охарактеризовать материализм: претендовать на выведение „большего“ из „меньшего“ – это и есть на самом деле одно из самых типичных современных заблуждений» (104, с.21). Но его соотечественник Ж.-Ф. Лиотар считал иначе, утверждая, что знание может проходить по другим каналам и становиться операционным только при условии его перевода в некие количества информации56. Поэтому, (лже) пророчествует Лиотар, всё непереводимое в количество будет отброшено, а направления новых исследований будут подчиняться условию их переводимости на язык машин. Социально ограничительные тенденции к диктатуре количества проявляются в таких явлениях как «восстание масс» (Х. Ортега-и-Гассет), безудержном росте народонаселения при неизбежном понижении его качественных характеристик, тенденции к единообразию, ярко проявленной в феномене глобализации, засилье массовой псевдокультуры, «денежном тоталитаризме» (А. А. Зиновьев), стремящемся, подобно зашедшей по Д. Хоргану в тупик материалистической науке выразить и оценить всё в количественной форме. «Масса – это те, кто плывёт по течению и лишён ориентиров. Поэтому массовый человек не созидает, даже если его возможности и силы огромны» (318, с.67), – писал Х. Ортега-и-Гассет, очевидно подразумевая именно качественные, а не количественные, выраженные в денежной форме ориентиры. Таким образом, мы имеем тенденцию к усилению социальной ограниченности посредством редуцирующего сведения качественных ограничений и свобод к количественным57.

«С того момента, как он утратил всякую действенную связь со сверхиндивидуальным интеллектом, разум может стремиться только к низу, то есть к низшему полюсу существования и погружаться всё более и более в «материальность»; в такой же степени он мало-помалу утрачивает и саму идею истины и доходит до того, что стремится лишь к наибольшему удобству для своего ограниченного понимания, в чём он, однако, находит непосредственное удовлетворение вследствие самой тенденции к снижению, поскольку она ведёт его в направлении упрощения и сведения всех вещей к единообразию; он тем легче и скорее подчиняется этой тенденции, что её результаты, согласуются с его желаниями, и этот всё более быстрый спуск может, в конце концов, привести лишь к тому, что мы называли «царством количества» (104, с.98—99), – писал Р. Генон. В нормальном (а не идеальном!) обществе приоритет напротив, должен отдаваться качественным социальным ограничениям, а количественные должны быть им подчинены, поэтому там не может возникнуть программы всеобщей цифровизации.

Следующей парой категорий являются внешние и внутренние социальные ограничения. Для человека внутренними социальными ограничениями являются усвоенные и принятые им нормы социального поведения, морально-этические, эстетические и прочие ценностные установки. Внешними социальными ограничениями для отдельной личности (как маски и инструмента выражения эго, духа и души)58 могут выступать общепринятые в той социальной среде, где эта личность пребывает нормы социального поведения, морально-этические, ценностные установки, обычаи, традиции, законодательно-правовые нормы. Для государства в роли внешних социальных ограничений могут выступать международное законодательство, мировое «общественное мнение», международные организации, другие государства, а внутренними социальными ограничениями – им же принятые законы, его собственная культура и т. п. Принципиальной разницы в существовании внешних и внутренних социальных ограничений для отдельной личности и «соборной личности» какого-нибудь общества нет. При этом внутренние социальные ограничения являются более важными, чем внешние (потому, что внутренние ограничения проще изменить), с которыми они находятся в диалектическом взаимодействии. Для гармоничного самоощущения личности в обществе внутренние социальные ограничения должны максимально совпадать с внешними. Если этого нет, то у человека (общества) возникает состояние социального отчуждения, аномии, развивается психология внутреннего эмигранта, со свойственными ей двойными стандартами и деструктивно-разлагающим отношением к внешнему миру59 – социуму (См. напр. 399, с.532—542). Это состояние характеризуется также ослаблением предсказуемости социального поведения личности или общества, так как внешние нормы соблюдаются только под угрозой наказания и под присмотром окружающих, когда же последние условия и угрозы отсутствуют, они немедленно нарушаются. Ещё Лао-цзы говорил: «Когда законы сложны и запутаны, а наказания суровы, люди становятся хитрыми и нечестными… Когда много запретов, делается мало»60 (Цит. по 87, с.107). Он же отмечал, что когда законы насаждаются искусственно, появляется много разбойников и повстанцев, по этой причине воспитание важнее законотворчества. Сходной позиции придерживался и известный философ-правовед Н. Н. Алексеев: «Если бы возможно было полное, доходящее до отождествления проникновение государства правом, то все эти нравственные силы поистине были бы обречены на полное угасание. И это было бы в то же время угасанием государства, превращением его в состояние принудительной тюрьмы, или в состояние неограниченной анархии» (12, с.201). Таким образом, внешнее право должно проистекать из внутренней нравственности, традиций человека и общества и соответствовать им. С другой стороны, если внутренние моральные ограничения в обществе сильны, необходимость в детальном правовом регулировании отпадает, и это является позитивным фактом, так как любое законодательство механистично и не может учитывать всех деталей и обстоятельств каждого конкретного случая. Если же законодательные нормы прописаны нечётко и двусмысленно, то закон неизбежно превращается в «дышло», которое можно повернуть в любую сторону. Своих социально-ограничительных функций такой закон как следует выполнять уже не может. Единственным выходом из подобного правового тупика является повышение нравственности, обладающей необходимой гибкостью и справедливостью. Именно поэтому внутренние ограничения важнее внешних. Новое вообще рождается в творческом процессе изнутри, поэтому все внешние ограничения представляют собой лишь ветшающий продукт прошлого творчества, обреченный на гибель. Это также делает их второстепенными.

Однако внутренние культурные ограничения человек получает в процессе своего образования и воспитания от общества, то есть извне, притом, что склонность к принятию/непринятию тех или иных социальных ограничений зависит во многом от врождённых способностей и особенностей человека. Именно поэтому одинаковые условия социальной среды не создают одинаковой реакции на них со стороны индивидов и не формируют одинаковых личностей. Человек может быть чистой доской только в смысле незаполненности новой социокультурной информацией, но не в смысле реакций на неё. Если же мы согласимся с возможностью наличия в человеке осознанной родовой, реинкарнационной памяти или экстрасенсорной связи с внесоциальными источниками знаний, то вопрос формирования внутренних социальных ограничений становится ещё более запутанным. Но на практике, такие люди, особенно дети, утверждающие наличие у них подобной памяти или способностей, встречаются редко. В господствующей культуре исследование этих вопросов маргинализируется и вытесняется (в чем проявляется её полицейско-инквизиторская по отношению к душе и духу сущность) потому, что эти темы выходят за рамки установленных актуальной культурой социальных ограничений и тем самым релятивируют её. В настоящее время эти темы (реинкарнации, жизни после смерти и т.п.) приобрели статус вечных и якобы неразрешимых (с полицейско-инквизиторской точки зрения) вопросов, хотя с позиций обыденно-рассудочного (полицейского) сознания они действительно неразрешимы, на что указал ещё И. Кант.

Другой вопрос, не является ли само это рассудочное сознание принципиально социально ограниченным и принудительно навязанным массам господствующей культурой? Американский психолог и писатель Р. А. Уилсон61 отвечает на этот вопрос положительно. «Это значит, что общество не поощряет развитие интеллекта у большинства людей, а скорее жестко программирует их сравнительную тупость, что необходимо для их максимального соответствия наиболее традиционным видам деятельности. Их контур биовыживания работает также, как и у большинства животных, их эмоционально-территориальный контур является типичным контуром приматов, кроме того, у них имеется немного „ума“ третьего контура, необходимого для вербализации (рационализирования). Естественно, они обычно голосуют за какого-нибудь шарлатана, которому удается активизировать их примитивные биовыживательные страхи и территориальную воинственность»62 (405, с.148). Согласно Р. А. Уилсону, сознание большинства наших современников ограничено развитием четырёх из восьми возможных его контуров.

Низший «оральный» контур биовыживания связан с кормлением (активируется любой едой) и избеганием опасности, причём его активизация в форме биовыживательного беспокойства блокирует деятельность всех высших контуров (интересно в этой связи рассмотреть деятельность манипуляторов из СМИ, постоянно его активизирующих, посредством «ковровых бомбардировок» сознания масс сообщениями о различных преступлениях, катастрофах, погодных аномалиях, войнах, смертях, авариях и т.п.). Второй, эмоционально-территориальный контур подобно первому формируется в детстве и связан с отношениями власти (доминирования и подчинения), территориальными правами и эмоциональными играми (химически эти первые два контура активизируются алкоголем63). Третий времясвязывающий семантический контур импринтируется культурой и символическими системами. Он обрабатывает и классифицирует окружающий нас мир в соответствии со схемами рассудочного мышления. Для более наглядного представления об этом контуре сознания Р. А. Уилсон предлагает осуществить эксперимент: «Купите ZOOM или LIFT (два названия одного и того же стимулирующего напитка на кофеиновой основе64) … Выпейте его… Когда вы достигнете возбуждения и вас „понесет“, выберите жертву и объясняйте ей устройство мира, пока он (она) не сможет от вас убежать. То, что вы при этом испытаете, – это постоянное состояние ума Рационалиста. Вербальный контур выходит из под контроля и перестает реагировать на информацию, идущую от всех остальных контуров. Вот почему большинство людей физически не выносит рационалистов» (405, с.105—106). Четвёртый, морально-социополовой контур импринтируется опытом оргазма и кондиционируется социальными табу. Он отвечает за определение морального/аморального, продолжение рода, взрослую родительскую личность и воспитание потомства. Его можно соотнести со «сверхсознанием» по З. Фрейду. Высшие четыре контура сознания активизируются занятиями йогой, различными духовно-религиозными практиками; эти контуры позволяют соединяться с коллективным бессознательным (шестой), перепрограммировать другие контуры (седьмой), овладеть предвидением и экстрасенсорным восприятием, для чего желателен внетелесный или околосмертный опыт (восьмой). Именно высшие контуры сознания позволяют выйти за рамки социальных ограничений, свойственных большинству обладателей четырёхконтурного сознания, составляющих, по оценке Р. А. Уилсона 70% населения Земли (причём у 50% населения даже третий контур полностью не развит). Пятый контур сознания развит у 20% населения, а шестой, седьмой и восьмой контуры развиты у 5%, 3% и 2% населения соответственно. Развитой моделью четырёхконтурного сознания является система И. Канта, для которой доступное высшим контурам есть непознаваемые «вещи в себе»; в отличие от неё для ортодоксального марксизма (или фрейдизма) высших контуров вообще не существует. Остаётся только размышлять о социально-ограничительных потенциалах подобных «гениальных» и популярных философий, являющихся на самом деле интеллектуально-полицейскими системами мысли, призванными удерживать сознание верующих в них в пределах первых четырех контуров Р. А. Уилсона.

Таким образом, проблема (часто принудительно навязанной нам) внутренней социальной ограниченности видится исходя из предложенного Р. А. Уилсоном объяснения, прежде всего как проблема преобладания среди людей тех, у кого в психике преобладают животно-роботизированные стереотипы реакций и поведения, постоянно активируемые легальными и нелегальными наркотиками, зомбокодированием через СМИ, психотронной обработкой и прочими способами.

На наш взгляд для психоментального устройства человека нормой является иерархическое преобладание интуиции над рациональным интеллектом, а рационального интеллекта – над инстинктами и телесными рефлексами. Интуиция дает при этом обобщенную картину чувственной и сверхчувственной информации «свыше» и «из вне», интеллект её обрабатывает, с учетом инстинктивно-рефлексивных данных для выработки адекватного ситуации поведения и суждений о мире.

Если же интуиция «не работает» или игнорируется, а разум при этом обслуживает инстинкты, то у индивида формируется психоментальное устройство сходное с таковым у животных, у которых неразвитый разум обслуживает их инстинкты. В случае наличия человеческого тела такой разум может быть и гораздо более развитым, чем у животных, позволяя его носителю достигать социального успеха и профессионализма без формирования принципиально отличной от животного психоментальной структуры.

Биороботизированная психоментальная структура формируется на основе потери свободы воли в обращении с информацией. В этом случае индивид механически воспроизводит (как компьютер) внедренные в него из вне программы поведения, не будучи в состоянии их изменить по своей воле и в соответствии с ситуацией. Также он податлив для активизации каких-то своих качеств, свойств, реакций, навыков, поведенческих программ по внешней команде, уподобляясь при этом дистанционно (например, по радио) управляемой машине. К сожалению, подобное поведение сегодня широко распространено, чему очень способствует современная техногенная цивилизация. Перед людьми всё чаще возникает задача нейтрализации подобных «биороботов», блокирующих свободу их поведения.

Однако помимо внутренней социальной ограниченности, препятствующей развитию высшего сознания и побуждающей к механистичному поведению, существуют, к сожалению, и внешние социальные ограничения, препятствующие открытому обсуждению подобных вопросов, из-за которых «попытки объявления кого-то из людей нечеловеком в настоящее время общественным мнением пресекаются. Причём делается это предельно некорректно, скорее эмоциональным, нежели логическим способом. Безапелляционно заявляется, что подобные „негуманные“ утверждения могут исходить лишь от индивидов, которые сами не могут претендовать на „высокое“ звание человека. И получается, таким образом, что люди „нечеловеческого формата“ всё-таки существуют!» (138, с.73). Несложно догадаться65, что подобное пресечение делается нелогическим способом по причине неразвитости у 50% населения соответствующего контура по Р. А. Уилсону и потому задействуется второй контур – эмоционально-территориальный, ибо очевидно, что постановка и обсуждение проблемы о различиях в строе психики людей подорвёт существующую систему доминирования и подчинения.

Однако во многих религиях эта проблема обсуждается довольно открыто. Например, в зороастрийских текстах сказано: «Люди бывают трёх видов: один – человек, один – получеловек, один – полудэв… Получеловек тот, кто исполняет дела материальные и духовные по своему желанию, по своему разумению и себялюбию… Полудэв – тот, у кого только имя человеческое и человеческая природа, тогда как во всех делах и деяниях он подобен двуногому дэву. И он не знает ни земли, ни неба, ни благодеяния, ни греха, ни рая, ни ада, и совсем не думает об ответственности души» (170, с.109—110). Сходное суждение находим у Аль-Газали, который «указывает, что „смесь свиньи, собаки, дьявола и святого“ это неподходящая основа для ума, пытающегося обрести глубокое понимание, которого с помощью такой смеси обрести будет невозможно» (Цит. по 453, с.184).

В качестве «новой инквизиции»66 носителей социально ограниченного сознания выступают организации типа «Комитета по научному расследованию сообщений о паранормальных явлениях», который дал на книгу Р. А. Уилсона следующую рецензию: «Заблуждающийся, злобный фанатик» (405, с.6). Имея сознание, функционирующее в рамках третьего логико-семантического контура, они не желают (или, что более вероятно, не могут по причине собственной неразумности) признавать наличие уже открытых пяти высших контуров сознания. Современный пример такого «борца с лженаукой» мы имеем в лице А. Соколова, сочинившего целый список «лженаучных терминов» для оперативного выявления всех «еретиков», отклонившихся от догм его секты «истинных ученых». Этот квазирелигиозный догматик, видимо, даже не понимает, что в науке существует развитие, плюрализм мнений, разногласия и конкуренция разных научных школ создающих, в частности, свою терминологию, что границы науки подвижны: то, что вчера было гипотезой, сегодня может стать научной теорией, а завтра – быть распознано как заблуждение, отражавшее прошедший этап научного познания67. То есть освоить содержание аспирантской программы по дисциплине «история и философия науки» этому «ученому» явно не удалось. Конечно, сегодня надо уже знать не столько кто и как осуществляет инквизиторские функции, сколько как им противодействовать и (или) их обходить, о чем, к сожалению, мало материала в упомянутых выше работах Р. А. Уилсона и М. Калашникова.

Так в современном обществе реализуются внутренние и внешние социальные ограничения. Проблема различных строев психики или развития разных контуров сознания в данном случае является ключевой, так как именно этот фактор в конечном итоге определяет главное в системе внутренних и внешних (как производных от внутренних) социальных ограничений. Культурные, природно-географические и расово-биологические различия, определяющие системы социальных ограничений, отходят на второй план как инструментальные, ибо очевидно, что именно строй психики предопределяет основные ценностно-целевые детерминанты. Поэтому, обладатели одинаковых строев психики из разных культур внутренне могут быть более близки друг другу, чем обладатели разных строев психики из одной культуры, что, кстати, снимает часть барьеров в межкультурной и межэтнической коммуникации, ослабляет шовинистическую ксенофобию и прочие конфликтогенные, конфронтационные программы поведения.

В завершение параграфа рассмотрим вещные и человеческие социальные ограничения. Человеческие социальные ограничения – это такие внутренние и внешние, материальные и идеальные, качественные и количественные, субъективные ограничения, которые исходят от людей, а вещные ограничения – это такие материальные и идеальные, внутренние и внешние, количественные и качественные, объективные ограничения, источником которых являются вещи. В данном случае под вещами будут пониматься, прежде всего, артефакты материальной культуры, то есть изготовленные человеком материальные предметы. Это означает, что вещные социальные ограничения являются сугубо вторичными, а первичными в этой паре являются человеческие социальные ограничения. Идеальные, внутренние вещные социальные ограничения – это, по сути, отношения человека, порождаемые на первый взгляд материальными вещами, а на самом деле – отношением человека к ним. Подобные ограничения являются в принципе иллюзорными, хотя те, кто их испытывает, могут полагать, что это не так. Для лучшего осознания понятия и явления иллюзорности рекомендуется обратиться к философии буддизма и индуизма68. Такой иллюзорной формой вещной зависимости являются, например, социально наведённые ложные потребности в вещах, без которых можно на самом деле обойтись и отсутствие которых субъективно воспринимается как социальное ограничение. Проблема ложных вещных потребностей хорошо разобрана в работе Г. Маркузе «Одномерный человек». В ней показано, как потребительское общество, где производитель ориентирован исключительно на прибыль, вынуждено искусственно создавать вещные потребности с помощью постоянно меняющейся моды, рекламы и системы сложной вещной взаимозависимости, когда для успешного функционирования одной вещи нужно приобретать вторую, третью и так до бесконечности. В результате современный человек, как правило, окружён массой мнимо нужных вещей, поглощающих его время, силы, здоровье, свободу и тем самым препятствующих его дальнейшему личностному росту, а, главное, душевному и духовному развитию. Вещи самой логикой своего функционирования незаметно заставляют человека приспосабливаться к ним, обслуживать их, жить в их, а не в своём ритме, тем самым порабощая человека. Поэтому очень важно быть свободным от вещных зависимостей, «шопоголизма» (страсти к покупкам) и прочих аналогичных вирусных программ поведения.

Показательно, что ситуация вещной зависимости и ограниченности человека находит и своё идеологическое выражение. Например, в марксизме считается, что причиной превращения обезьян в людей стала их орудийная деятельность. То есть, человек, якобы, возник только тогда, когда он обрёл вещную зависимость от этих орудий. Человек в марксизме по своей природе существо предметно зависимое. В современном «деидеологизированном» обществе «вещизм» внедряется на подсознательном уровне, как нечто само собой разумеющееся и даже не подлежащее обсуждению и оценке. Сегодня это уже не осознанная идеология, как в советском марксизма, полемизирующая с более ранней идеологией христианства, а практически реализованный строй и образ жизни, существующий в механических программах, циклах производства и потребления. Включаясь в социум, человек фактически принудительно, подключается к циклам производства и потребления определенных товаров и услуг, в случае же нежелания их потреблять (а не только производить) он вытесняется из общества в безработицу, бродяжничество, криминал, дауншифтинг и т. п. С подобной дискриминацией сегодня сталкиваются люди не желающие употреблять наркотики, алкоголь, мясную или вареную еду, смотреть телевизор, пользоваться интернетом, сотовым телефоном или даже иметь свою страницу в социальных интернет-сетях и т. п. То есть в современном обществе уже сформировалось не только производственное, но и потребительское рабство, выражающееся в принудительном потреблении определенных товаров и услуг (например, государственных услуг). Также человек подвергается различным психотронным, электромагнитным, радиационным, химическим и прочим социально-техногенным воздействиям принудительно и даже противозаконно (с точки зрения действующего сегодня права) ограничивающим его свободу действия, мышления и чувствования. Также подобные воздействия противоречат как его естественным, так и законодательно гарантированным правам на жизнь, охрану здоровья, благоприятную экологическую среду и т.д.69. При этом никакой ответственности за сокрытие этих вредоносных влияний в соответствии со статьей 41. п. 3 Конституции РФ 1993г. чиновники РФ не несут. Современному человеку впору уже писать пожизненный роман или дневник на тему: «Как ущемлялись мои права и свободы».

Конечно, на это можно возразить, что вещные социальные ограничения имеют объективный и материальный характер, так как вещи могут являться необходимыми для добычи пропитания, строительства жилища, защиты от холода, орудиями труда и т. п. Однако, животные, как известно, успешно живут и выживают и без изготовления орудий труда (а, главное, без облучающих их психотронных и электромагнитных генераторов) или при их минимальном использовании, так что их вещная зависимость является минимальной либо вообще отсутствует. Это свидетельствует о том, что вещная зависимость в первую очередь связана с развитием соответствующих потребностей или рабовладельческой агрессией против существ, а не с необходимостью выживания, питания и размножения. При этом потребности могут иметь как демографически обусловленный (еда, одежда, жилище), так и деградационно-паразитарный (наркотики, алкоголь, извращённый секс) характер.

Предлагая изменить структуру потребностей с материальных на духовные и избавиться тем самым от вещной зависимости, Христос в Новом Завете учил: «Никто не может служить двум господам… Не можете служить Богу и Мамоне. Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего во что одеться. Душа, не больше ли пищи, а тело одежды? Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы, не гораздо ли лучше их?… И об одежде что заботитесь? Посмотрите на полевые лилии, как они растут, ни трудятся, ни прядут; …Итак не заботьтесь и не говорите: что нам есть? Или что нам пить? Или во что одеться? Потому что всего этого ищут язычники… Ищите же прежде Царства Божия и правды Его и это всё приложится вам» (51-Нов. Завет, с. 6—7). К сожалению, в христианстве трудно найти рецепты защиты от принудительного рабовладельческого зомбокодирования и защиты от психотронных, электромагнитных, радиационных и прочих подобных облучений, химических, бактериологических и вирусных атак. Сходные рекомендации мы можем найти у Лао-цзы, в индуизме, буддизме и других религиозно-философских традициях. Означает ли это, что они предлагают нам вернуться в животное состояние? На этот вопрос следует ответить отрицательно: предлагается не возврат в животное состояние, а альтернативный путь развития биогенной не технократической цивилизации, позволяющий развить высшие уровни сознания и психофизических способностей (См. подр. 22, 23). «Цивилизация не есть единственный путь перехода от культуры, с её трагической противоположностью „жизни“. Есть ещё путь религиозного преображения жизни, путь достижения подлинного бытия» (44, с.173), – писал по этому поводу Н. А. Бердяев.

У М. Хайдеггера феномен вещной зависимости обозначен термином «постав». Постав – это тенденция к тотальному опредмечиванию, материализации всего возможного. Не желая жить в гармонии с природой, европейское человечество для преодоления природы мыслимой как ограничение, придумало и стало реализовывать технократический постав, который должен был по замыслу его творцов освободить их от природных ограничений. Однако, как отмечает М. Хайдеггер, европейская цивилизация, одержимая волей к власти и волей к воле в результате сама попала в зависимость от этого постава. Фактически этот путь развития цивилизации провалился и зашёл в тупик, ибо, не сняв природных ограничений (что вряд ли возможно вообще), этот путь привёл к усилению новой вещной зависимости, создав вместо одной зависимости две конфликтующие друг с другом зависимости от природы и техносферы. Но захватившие власть технократы, несмотря на это, упорствуют в своём принудительном навязывании вещных социальных ограничений нам и мирозданию в целом; тех же, кто противится этой линии либо уничтожают подобно ненавистной природе, либо загоняют в резервации (маргинализируют) как американских индейцев. Человечество фактически находится в роли плененного заложника этих технократов. При этом ни боги, ни внеземные цивилизации почему-то не предпринимают действий по его освобождению из плена.

«Труд, так же, как капитал, будь то естественные ресурсы или машины, определяется и управляется технологией» (307, с.425); «технология определяет, что является естественными ресурсами» (307, с.407), «технология задаёт запасы естественных ресурсов» (307, с.411), – утверждает американский технократ П. Пильцер. Сейчас уже не рыба главное, а технология её добычи, новый рынок не боится дефицита ресурсов, ключ к накоплению которых – технология, продолжает П. Пильцер. (Видимо, в случае реального дефицита чего-либо предполагается осуществить зомбокодирование масс на веру в его ненужность или объективную обусловленность данного дефицита). Страхи старых и новых луддитов необоснованны, так как якобы при внедрении машин общество в целом богатеет70 (Пильцер игнорирует факт частной собственности на средства производства и неравномерности распределения доходов, которая всё более и более нарастает в современном мире), а тем, кто потеряет работу в результате внедрения техники можно предоставить новую, утверждает П. Пильцер (или не предоставить, применив против недовольных этим силу). Получается, однако, что чем больше машин, тем больше проблем с работой, переподготовкой и адаптацией на новом месте, помимо насилия при её смене. Не случайно, более здравомыслящий О. Тоффлер признавал, что «развитие технологии не обязательно равнозначно „прогрессу“, и, если не будет постоянно контролироваться, может уничтожить все достигнутые результаты» (307, с.459). (При этом следует учитывать, что технология, до её материализации в изделия является не вещным, а человеческим ограничением).

Казалось бы, развитие техники и технологии действительно может сделать общество богатым и дать массам свободное время для досуга, творчества и развития своих способностей, и вещные социальные ограничения диалектически превратятся в возможности свободы, как и полагали К. Маркс и его последователи. Но на самом деле этого не только не произошло, как показал ранее Г. Маркузе, а сегодня В. А. Кутырев,71 но и не могло произойти, потому что паразитирующее на человечестве и природе технократическое (технотронное – З. Бжезинский, может быть ещё точнее его можно назвать «психотронным»? ) общество первую очередь озабочено своим воспроизводством и самосохранением, которые и побуждают его воспроизводить «одномерных человеков» Г. Маркузе и «носителей животно-биороботизированного строя психики» (реально – киборгов) не способных к творчеству и саморазвитию в качестве своих элементов. Причина этого в том, что его «прогресс» направлен исключительно на «совершенство техники» (Ф. Г. Юнгер) (паразитирования), сам же человек выступает в качестве ресурса для этой цели наряду с прочими природными ресурсами. Поэтому-то техногенный разум и выступает «против человека», как это блестяще показывает в своих публикациях В. А. Кутырев72. Развивая идеи М. Хайдеггера можно сказать, что техника является возмездием бытия человеку за подчинение и гибель природы. Как человек потребляет, подчиняет и разрушает природу, так и его потребляет, подчиняет и разрушает техника (чего большинство, из-за своей неразумности не понимает). В этом смысле сюжеты, подобные американским к/ф «Матрица» или «Юпитер. Восхождение» не антиутопия технократического будущего, а уже реализованная реальность (которую, однако, основная масса населения не желает или не способна увидеть). Необходимость поддержания и воспроизводства технократической цивилизации является причиной, требующей удерживать основную массу населения в социально ограниченном, одномерном, полуразумном и роботизированном состоянии. Даже в философии распространяется мода на интеллектуальное постмодернистское варварство, проявляющееся по Х. Ортеге-и-Гассету в отказе от поиска истины. Не сложно догадаться, что если у большинства активизируются высшие контуры сознания по модели Р. А. Уилсона – Т. Лири, то это большинство скорее выберет цели и идеи Будды, Христа, Лао-цзы, М. Хайдеггера или того же Р. А. Уилсона, а не П. Пильцера, Д. Белла или Зб. Бжезинского; может быть, оно выберет и что-то иное, но маловероятно, что оно выберет рутину своего одномерно-механистичного существования, скрашиваемого телевизионными и интернетовскими иллюзиями и активизацией низших контуров сознания с помощью алкоголя, кофе, табака и прочих подобных «лекарств». Вообще интересен вопрос, сможет ли современная цивилизация поддерживать свою социальную стабильность без алкоголя, табака, кофе, мясоедения, транквилизаторов, более сильных наркотиков и какую роль сыграло их широкое распространение в формировании модернистского (нарко) сознания. Этот вопрос исследовал историк В. В. Похлёбкин. Его работа показывает совпадение промышленной и алкогольной революций в России и Европе. «Водка в средневековой России была одним из первых по времени новоизобретённых промышленных продуктов» (340, с.101). «Одной из особенностей водки как продукта и товара было то, что она разлагающе воздействовала на старое, проникнутое древними традициями, замкнутое общество средних веков» (340, с.104). В Германии водка появилась только после протестантской реформации. В доиндустриальном обществе изготовление алкогольных напитков было экономически невыгодным, длительным и очень трудоёмким делом, а потому регулярное их употребление, а тем более алкоголизм исключались для основной массы населения. Всё изменилось в XV веке, когда производство алкоголя стало несложным и экономически выгодным. Результатом «водочной революции» в России XV века стало резкое огрубение нравов, распространение атеизма, рост репрессий. Спаиванию народов российского Севера и индейцев предшествовало спаивание населения Англии и России. Модернизатор Пётр I широко практиковал бесплатную раздачу водки. Поэтому, значимая роль алкоголя в становлении «системы современных обществ» (Т. Парсонс) налицо. О роли наркотиков в этих процессах можно узнать из работ Н. Марковой (267, 268) и Д. Колемана (198), А. Семенова73 и многих других авторов.

Несмотря на безусловную значимость темы наркотиков в социальном управлении, её следует считать второстепенной, так как их употребление дело, всё же, во многом добровольное. Сегодня всё большее значение приобретают электронные и информационные наркотики – от телевидения и интернета, до компьютерных игр и электронных сигарет. Однако и их можно игнорировать, уехав, например, жить в деревню или в лес. А вот что делать с «зомбовышками»74, которыми по «приказу» Д. А. Медведева сегодня утыкана вся Москва? Даже сбежав жить в «родовое поселение» в тайге его жители будут подвергаться психотронному облучению со спутников, от американской системы HAARP на Аляске и т. п. Более того, их могут облучать целенаправленно, хотя это и сложнее делать, чем в больших городах75. В США и ряде других стран, против населения применяется химическое оружие в форме принудительного фторирования воды76, пищевые продукты облучаются радиацией. Детям принудительно делают прививки, заражая их болезнетворными вирусами и микробами (бактериологическая война), в сельском хозяйстве используются вредные удобрения и ГМО, технологии подсознательного программирования поведения применяются в СМИ и т. п. И у людей здесь очень часто нет никакого свободного выбора: они не знают о подобных воздействиях на них, не могут от них отказаться и защититься. Очевидно, что подобные влияния могут, в свою очередь, программировать на употребление наркотиков и прочие виды суицидального и деструктивного поведения, либо провоцировать их из-за вызываемой ими депрессии. Получается, что мы фактически живем в условиях глобального техногенного тоталитаризма, заправилы которого ведут против человечества перманентную войну «низкой интенсивности» применяя против него все известные виды вооружения, в том числе химическое, ядерное, биологическое, электромагнитное и т. п. Поэтому, конечно, человечеству нужно защищаться не столько от природы, сколько от террора техногенной лжецивизации и её заправил…

Таким образом, современная технократическая цивилизация является цивилизацией вещных социальных ограничений, которые она сама создает, и сама же им подчиняется. Вещную социальную ограниченность создаёт и обслуживает идеология материализма, утверждающая в своих вульгаризированно-механистических вариантах, что мир это машина, кроме этой трёхмерной машины ничего нет, и это есть объективная реальность данная обывателю в его ограниченных ощущениях. Абсолютизацию вещных социальных ограничений мы находим в идеологиях механистического материализма (Т. Гоббс, Ж. Ламетри), марксизме, где изменение и развитие системы вещей определяет историю человечества, у современных технократов и постиндустриалистов. Однако сами эти идеологии являются не вещными, а человеческими ограничениями. Человеческие ограничения не тождественны полностью социальным ограничениям, потому что, хотя общество это совокупность людей и многие ограничения исходят от них же самих, часть из них может принудительно навязываться обществу из вне, как животным в зоопарке. Специально рассматривать человеческие социальные ограничения не имеет большого смысла, так как они являются частью системы социальных ограничений в целом.

На этом рассмотрение базовых форм социальных ограничений, тождественных некоторым основным категориям диалектики будет завершено, хотя, как уже отмечалось, оно может быть расширено и продолжено. Очевидно, что структура системы социальных ограничений является многомерной и не может исчерпываться системой дуальных диалектических категорий. Как было показано, все эти категории, представляемые в данной работе как базовые формы социальных ограничений, являются взаимосвязанными. Каждое конкретное социальное ограничение, как правило, попадает под несколько базовых форм ограничений одновременно, то есть сами эти категориальные формы являются взаимопересекающимися. Например, техника является по преимуществу субъективным, внешним, материальным, вещным и качественно-количественным социальным ограничением; по преимуществу субъективным социальным ограничением, так как она всё же зависит от человека, но может и объективизироваться, особенно в случае добровольного подчинения ей, качественным и количественным, так как отдельные её единицы могут быть однородны и поддаются счёту и измерению, но могут иметь и разные свойства, форму и т.п., а значит и разное качество. Как видно, классификация конкретного социального ограничения является делом не совсем простым, но при желании вполне осуществимым. Подобная классификация позволяет связать любое конкретное социальное ограничение с абстрактной системой философских категорий в целях его лучшего понимания и выявления его взаимосвязи с другими социальными ограничениями. Классификация всех конкретных социальных ограничений была бы слишком обширной и поэтому приводиться здесь не будет, тем более что цель данного раздела, заключающаяся в показе соответствующей методологии, уже достигнута.

Однако, мир не развивается по законам логики, как полагал Гегель, и поэтому представленная система категорий не может быть достаточной для прояснения структуры, сущности и смысла системы социальных ограничений, но лишь одной из возможных понятийно-объяснительных моделей. Понимание этого побуждает меня представить наряду с вышеизложенной другую системную модель социальных ограничений, которая позволит увидеть их новые грани. Эта модель призвана конкретизировать вопросы о субъекте и объекте социальных ограничений, их системообразующем факторе, смысле и структуре социальных ограничений в любом обществе.

2.2. Особенности системы социальных ограничений

Прежде чем описывать структуру социальных ограничений, целесообразно было бы рассмотреть некоторые особенности системы социальных ограничений в целом. Это рассмотрение послужит введением в авторскую модель социальных ограничений.

В любой системе присутствует её системообразующий фактор (факторы), выполняющий интегративно-управляющую функцию по отношению к системе. Системообразующим фактором системы социальных ограничений, выполняющим главную, социально-ограничительную функцию является, на мой взгляд, воля общества к самосохранению и самоутверждению, или «воля к жизни». Однако, воля к жизни нормально проявляется только в прогрессирующих или гомеостатичных (сохраняющих свою неизменность) обществах. В деградирующем обществе начинает доминировать фрейдовский «Танатос», воля к смерти и самоуничтожению, что приводит к расцвету различных деградационных практик и тенденций, расцвету «пороков» и т. п. Всё это хорошо описано как на многочисленных исторических примерах, так и в социально-теоретических трудах. Если «воля к жизни» вдруг исчезнет вместе с порождаемыми ею объективно необходимыми (а вовсе не любыми!) для жизни и развития ограничениями, общество со временем неминуемо распадётся и погибнет. Однако в деградирущем обществе, в силу усиления его неразумности в целом и руководящих слоев в особенности («рыба тухнет с головы») различение жизненно необходимых, полезных и вредоносных, деструктивных ограничений исчезает. В результате могут развиваться самодовлеющие ограничительные культы (тотального консерватизма, «консервашизма») и (или) вредные социальные ограничения начинают восприниматься как полезные и наоборот. Например, незадолго до краха Российской империи в 1917 г. ведущий государственный идеолог (Обер-прокурор Священного Синода до 1905 г.) К. Победоносцев развивал идеи «подмораживания России». Но, как известно, подмораживают для воспрепятствования разложению труп, а не живое тело, для которого мороз, напротив, вреден и смертельно опасен. Различные программы, алгоритмы и примеры деструктивного социально ограничительного мракобесия описаны М. Е. Салтыковым-Щедриным в известной сатире «История одного города»77. Читали её многие, но многие ли правильно поняли суть этой и других сатир Салтыкова-Щедрина? Кто проделал работу по вычленению, осмыслению и комментированию показанных там долговременных социальных, поведенческих, интеллектуальных программ, веками управляющих поведением российского (и прочего) чиновничества и народа? Например, Минюст РФ при составлении «федерального списка экстремистских материалов» явно руководствуется программой глуповского «Органчика» (градоначальника Брудастова) с его двумя ключевыми программными установками: «Не потерплю!» и «Разорю!». Другая аналогичная реализуемая сегодня программа показана у Архистратига Стратилатовича Перехват-Залихватского, который «въехал в Глупов на белом коне, сжег гимназию и упразднил науки»78…

Кто описал алгоритмы и программы сопротивления и обхода описанного там и реализуемого даже сегодня идиотизма? В общем, на наш взгляд, с этой книгой и прочими произведениями Салтыкова-Щедрина надо основательно работать. Это вовсе не сатира на Россию XIX века, а замаскированный программный алгоритм поведения российской бюрократии, требующий расшифровки. Общество интуитивно поняло глубину и значимость этих произведений, признав их «литературной классикой», но не смогло до конца их рационально понять, осмыслить и использовать для собственного блага. Вот, например, глуповский79 градоначальник «Органчик» с механизмом в голове: чем не метафора «биороботизированого строя психики» или не пророчество о правящих киборгах и «робокопах», в которых сегодня уже совершенно серьезно нам предлагают превращаться трансгуманисты?

В истории имеется достаточно примеров обществ, погибших и распавшихся в результате постепенного снятия полезных, системосохраняющих социальных ограничений. В качестве отдалённого примера можно указать на Древний Рим периода заката империи, а в качестве ближайших можно привести Россию начала ХХ века и СССР периода «перестройки», в которых процессы «либерализации» (пример «ложного имени», скрывающего подлинное содержание и суть обозначаемых им социальных процессов и явлений) как снятия присущих им социальных ограничений и изменения их структуры привели к довольно быстрому распаду данных социальных систем. Так как большинство обществ не хочет оказаться в ситуации России 1917 и 1991 годов, то они предпочитают сохранять присущую им систему социальных ограничений или изменять её достаточно осторожно. Один из ведущих теоретиков культурно-цивилизационного развития обществ О. Шпенглер писал: «Первая основная тенденция жизни агрессивна и оборонительна: власть и расширение. Вторая основная тенденция – продолжение: секс» (505, s.19). Этот общий тезис «философии жизни» вполне применим и к жизни обществ. Однако пренебрежение разумом в «философии жизни» сыграло с принявшей её гитлеровской Германией «злую шутку»: страна попыталась расширить свою территорию, не соотнеся своих ресурсов и сил с силами своих потенциальных противников. В послевоенной же Германии поняли, что благополучие населения страны зависит не столько от размеров её территории, сколько от эффективности её использования, от эффективности экономики и жизнедеятельности в целом. Поэтому современная Германия – высокотехнологичная страна, лидирующая по использованию энергии ветра, экологичному безотходному производству и многим другим полезным технологиям. Руководство и народ современной России этого, к сожалению, не понимает. Поэтому стране угрожает участь повторить судьбу «Третьего рейха».

При рассмотрении означенного системообразующего фактора социальных ограничений нужно учитывать постоянное наличие в обществе следующих двух групп или типов людей: принадлежащих к элитам и не принадлежащим к ним. Этот вопрос был исследован Г. Моска, Р. Михельсом и В. Парето (См. 93). В данной ситуации элиты (олигархии) всегда управляют, а не элита – народные массы всегда им подчиняются. Поэтому воля общества (но не всех его отдельных членов) к самосохранению и самоутверждению является в первую очередь волей к этому правящих элит. Это тем более верно, что именно эти элиты и являются основными потребителями имеющихся в обществе социальных возможностей и благ, распределяющихся в силу социального неравенства по принципу перевёрнутой пирамиды. Именно поэтому, по крайней мере, в теории, которая в данном случае обычно совпадает с практикой, элиты должны быть максимально заинтересованными в сохранении «своей» социальной системы. Правда, на практике мы иногда видим обратное, когда эти элиты разрушают своей деятельностью подконтрольные им общества, как, например, это сделал А. Гитлер со своими соратниками, конечные результаты деятельности которого были прямо противоположны заявленным целям. Возможность формирования в обществе деструктивной элиты зависит от критериев отбора кандидатов в элиту. В случае дефективности этих критериев в обществе может сформироваться антиобщественная, паразитическая, суицидально ориентированная элита, аналогичная раковой опухоли или вирусам и прочим паразитам в биологическом организме.

Поэтому мы должны признать возможность существования и роста в социальном организме суицидального фрейдовского «танатоса», как воли к смерти и саморазрушению социальной системы, который может проявляться наряду с процессами естественного старения и смерти социальных систем. С одной стороны, различные культуры и цивилизации как наиболее развитые формы социальных систем проходят в ходе своего развития различные фазы (См. 64), стареют и умирают, как это показали Н. Я. Данилевский, О. Шпенглер и Л. Гумилёв. Они не кончают свою жизнь самоубийством и не стремятся сознательно к саморазрушению, хотя могут становиться жертвами внешней агрессии и собственных неудачных авантюр, как в случае гитлеровской Германии. Элита решает в этих случаях тоже далеко не всё – должны быть ещё и те, кто готов исполнять её решения и приказы. Проигрывает же в подобных случаях большинство. Поэтому здесь следует вести речь не о воле всего общества и всей его элиты к саморазрушению, а о воле и интересах отдельных социальных групп, желающих улучшить своё положение за счёт разрушения социального целого и деятельности внешних соперников и врагов данного общества, провоцирующих создание в нём своей «пятой колонны». Эти явления хорошо исследованы в литературе посвящённой Второй Мировой войне, разрушению СССР и императорской России (См. 20, 29, 57, 60, 94, 191, 245, 265, 359, 361, 484). Именно эти силы и являются субъектом, инициирующим в обществе деструктивные и суицидальные социальные тенденции. Если рассматривать общество как биологический организм, эти силы можно сравнить с инфекцией или раковыми метастазами. С. Г. Кара-Мурза сравнивает их с жуками Ломехуза – паразитами, живущими в муравейниках, которых муравьи вынуждены кормить и не в состоянии ограничить, так как жуки хорошо освоили их «язык» и выделяют одурманивающие вещества (191, с.13).

Однако сообщества социальных паразитов в случае захвата ими «контрольного пакета акций» власти в обществе могут навязать ему суицидальную модель и направление развития, реализуемые каким-нибудь Гитлером или Наполеоном. Поэтому, например, одни цивилизации существуют или существовали достаточно долго, тысячелетиями (Древний Египет), а другие десятилетия, а о и считанные годы. Например, Хазарский каганат просуществовал сравнительно недолго. Для перехода на суицидальную траекторию развития деструктивные силы должны завладеть в обществе определенным объемом власти, что аналогично переходу болезни в смертельную фазу. Следует создать критерии оценки обществ по этому параметру, которые позволят давать обоснованный прогноз его развития. Можно пытаться использовать здесь и метод «экспертной оценки». К сожалению, это слабо разработанная и скрываемая у нас сегодня тема.

Это подтверждает мысль, что главной целью-ценностью системы социальных ограничений должно являться (в случае «вирусного заражения» общества это не так) самосохранение, воспроизводство и поддержание функционирования здоровой социальной системы. Причём это относится к любой социальной системе, вне зависимости от её культурных качеств, от жестокой тирании до «общества всеобщего благоденствия». Но эта цель осуществляется не только ради самой себя или «жизни ради жизни», но и для реализации заложенной в каждом обществе его культурной программы. «Пятый закон культурно-исторического движения состоит в том, что период цивилизации каждого типа сравнительно очень короток, истощает силы его и вторично не возвращается. Под периодом цивилизации разумею я время, в течение которого народы, составляющие тип, выйдя из бессознательной чисто этнографической формы быта…, создав, укрепив и оградив свое внешнее существование как самобытных политических единиц… проявляют преимущественно свою духовную деятельность во всех тех направлениях, для которых есть залоги в их духовной природе, не только в отношении науки и искусства, но и в практическом осуществлении своих идеалов правды, свободы, общественного благоустройства и личного благосостояния» (128, с.89), – писал Н. Я. Данилевский. Соответственно разумному обществу или хотя бы его элите, следовало бы попытаться понять, какие культурные программы в нем заложены, кто их заложил, где они содержатся и как реализуются (вместо того, чтобы гадать, как жители г. Глупова, чем и как ублажить очередного начальника-мракобеса). Примером такой попытки может служить теория «универсального семантического кода» Н. Н. Вашкевича80.

Конец ознакомительного фрагмента.