Глава 2
Гнев и пепел
Поезд до Роберваля, тот же день
Поезд ехал уже больше часа. Маленький Констан уснул на коленях Мадлен, вдоволь наплакавшись, так как Эрмин забыла его плюшевого мишку. Расстроенная истерикой сына, молодая женщина некоторое время сидела молча.
– Нам повезло, – наконец произнесла она, обращаясь к своей спутнице. – Мы не встретили Тошана ни в вестибюле вокзала, ни на перроне.
– Напрасно радуешься, – ответила индианка. – Мой кузен будет вне себя от ярости, когда увидит, что ты его ослушалась.
– Я не обязана ему повиноваться, Мадлен. Жена – не рабыня! Во Франции он делал, что хотел, меня не было рядом, чтобы указывать. И я считаю, что имею право поехать и поддержать своих родителей, помочь им пережить это ужасное испытание.
Эрмин бросила решительный взгляд в окно, на проплывающие мимо зеленые поля, деревья, озаренные лучами заходящего солнца.
– Директор Капитолия был более снисходителен, чем мой собственный муж, – добавила она. – Он отменит представление в середине недели, и люди, уже купившие билеты, смогут прийти на мое выступление в следующее воскресенье. Я пообещала вернуться вовремя.
– В таком случае, Мин, я вполне могла бы остаться с Констаном в Квебеке, – осторожно заметила Мадлен. – У твоего сына там налаженный ритм жизни, свои привычки. После дневного сна мы с ним гуляем, затем я его купаю, а утром он спокойно играет.
– Нет, я не смогла бы спокойно жить, зная, что он так далеко от меня. Мне хочется собрать всех своих близких вместе. В любом случае, сейчас уже поздно об этом говорить, мы в дороге. И я умираю с голоду.
Мадлен протянула подруге корзину, лукаво улыбнувшись.
– Хорошо, что я взяла с собой еду. Мы не можем поужинать в вагоне-ресторане, так как туда наверняка пойдет Тошан. О, Мин, ты так изменилась с тех пор, как я тебя знаю! Раньше ты не была такой дерзкой и не осмеливалась перечить мужу.
Они растроганно улыбнулись друг другу, внезапно осознав, какой долгий путь проделали вместе.
– Ты тоже изменилась, – заметила Эрмин. – Где та юная индианка с испуганным взглядом, которая много лет назад робко вошла в большой дом Лоры Шарден? Я только что родила Лоранс и Мари-Нутту, они все время плакали, и я была на грани отчаяния. Тала представила мне тебя как возможную кормилицу моих вечно голодных близняшек, которых я не могла накормить грудью. Ты едва осмеливалась произнести слово, стоя в своем черном платье. С того дня мы не расставались, кроме того утра, когда ты села в сани и помчалась на помощь своему брату Шогану.
– Да, все так и было, – подтвердила Мадлен. – Для меня ты тогда была Канти, «та, которая поет» на нашем языке. Затем я стала называть тебя, как Тошан, – Мин. Так гораздо нежнее, ласковее. Как же все это было давно! Я тогда только овдовела, а моя маленькая дочка умерла, не дожив до трех лет.
– Ты тогда мечтала лишь об одном – постричься в монахини. Я до сих пор иногда упрекаю себя за то, что нарушила твои планы.
– Не нужно, Мин! Я счастлива с тобой и твоими детьми. И у меня есть моя Акали, позволившая мне стать матерью во второй раз. Подумать только, ей уже пятнадцать!
Женщины умиленно замолчали, вспомнив нежную и кроткую девочку, приемную дочь Мадлен. В свое время Эрмин спасла ее от горькой участи. Акали содержалась в государственном пансионе для индейских детей, где с ними очень плохо обращались.
– Как странно! – заметила Мадлен. – Если бы Киона не попала в этот пансион, я никогда бы не узнала и не полюбила Акали. И все это благодаря тебе, Эрмин, и месье Лафлеру.
Услышав это имя, певица невольно вздрогнула. Она бросила встревоженный взгляд в коридор вагона.
– Прошу тебя, Мадлен, не упоминай о нем. Особенно при Тошане. Мама себя не ограничивала, и всякий раз я начинала нервничать. После войны я постоянно переживаю за отношения с Тошаном.
– Но вы ведь любите друг друга, это очевидно!
– Да, это так, но я все время опасаюсь какой-нибудь трагедии, – призналась Эрмин. – Мы так счастливы, неразлучны! Я даже не понимаю, как я могла испытывать влечение к Овиду Лафлеру. Господи, вдруг Тошан об этом узнает!
– Но ты не сделала ничего плохого, Мин! – воскликнула ее подруга. – Тебе было одиноко. Этот мужчина помог тебе и поддержал.
Эрмин кивнула и на несколько секунд прикрыла глаза: этого было достаточно для того, чтобы перед ней возникли образы, которые она хотела бы забыть.
«Ничего плохого! – повторила она про себя. – Я вела себя как женщина легкого поведения, как распутница. Я лежала обнаженной в его объятиях, там, в Сент-Эдвиже. Мы не занимались любовью в истинном смысле этого слова, но наши игры были довольно дерзкими!»
Она вновь увидела себя опьяненной от удовольствия под умелыми ласками молодого учителя с удивительными глазами цвета молодой листвы. Придя в отчаяние от бесконечного отсутствия Тошана, она готова была изменить ему, предать свою единственную любовь.
Несмотря на вновь вспыхнувшую между ними страсть и рождение Констана, Эрмин опасалась, что их счастье может в любую секунду разрушиться.
– Я не смогу жить, если потеряю уважение и любовь Тошана, – призналась она. – Мне самой стоило больших усилий смириться с его неверностью.
«Овид мне очень нравился, – подумала она. – К счастью, мы не пересекались с ним в последние два года. Должно быть, он покинул наши места. Тошану лучше никогда не знать о моей мимолетной страсти к этому мужчине».
– Ты вроде проголодалась, а сама ничего не ешь, – заметила Мадлен. – Успокойся, я больше не буду упоминать имени месье Лафлера. Хотя мне это будет непросто, поскольку этот человек всегда защищал наш народ и очень много сделал для детей монтанье, живущих вокруг озера Сен-Жан.
Эрмин взяла ломтик хлеба и кусочек шоколада, на ее красивых губах играла рассеянная улыбка.
– Он был бы тебе хорошим супругом, – ласково сказала она. – Ты решила хранить целомудрие, но ты всегда можешь отказаться от обета безбрачия!
– Мин, перестань! Овид Лафлер никогда мною не интересовался, видел только тебя, и ты об этом прекрасно знаешь. И если бы я решила снова выйти замуж, то уж точно не за мужчину, влюбленного в другую женщину.
– Я пошутила!
– Я так и поняла. Думаю, ты бы сильно расстроилась, если бы я ушла от тебя к мужу.
Они обменялись понимающими улыбками и принялись за печенье. Это могла бы быть обычная поездка с радостным предвкушением встречи с детьми, Лорой, Жослином и Мирей. Но Эрмин, как и Мадлен, знала, что по прибытии в Роберваль ее ждут печаль и уныние.
– Ты можешь себе представить? – вздохнула молодая певица. – Мамин дом сгорел! Все уничтожено. Я стараюсь меньше об этом думать, но в том роскошном доме хранились наши воспоминания, многие дорогие мне вещи, альбомы с фотографиями, рисунки Лоранс, игрушки, которые я берегла для Констана… Не говоря уже об одежде и книгах. Мукки с близняшками нечего надеть. Придется все покупать заново. Хорошо, что у меня есть кое-какие сбережения в Робервале, в Национальном Банке Канады.
– Наверняка осталось много одежды в вашем доме на берегу Перибонки, – заверила ее Мадлен.
– Надеюсь, мы сможем провести там все лето, как планировали. Шарлотта с Людвигом, наверное, уже на месте, ведь ей скоро рожать. Я обещала присутствовать при родах. И мне не терпится обнять их малышку Адель. Я так люблю наш дом в глубине леса, вдали от всех!
– А мне хочется поскорее увидеть Акали. Она молодец, что согласилась провести там лето, чтобы понянчиться с Аделью.
– Твоя дочка так же прекрасно ладит с малышами, как и ты. Но больше всего ее интересуют уроки английского, которые дает ей Шарлотта. Акали так любит учиться! Ей интересно все новое.
– Ты права, – с гордостью ответила Мадлен. – Она у меня умница.
Они немного помолчали. Эрмин думала о своей матери. Лора, наверное, была в полном отчаянии.
– Бедная мама! – тихо вздохнула она. – Я сделаю все возможное, чтобы ее утешить. Где же они с папой теперь будут жить? Мукки с близняшками поселились в Маленьком раю, но это временно.
«А мы с Тошаном, Мадлен, Констан – где мы остановимся, когда приедем? – молча спрашивала она себя. – В Маленьком раю всего четыре комнаты! Допустим, в одной разместятся родители, Луи может занять вторую вместе с Мукки, а Лоранс и Мари-Нутта с Кионой – третью. Последняя остается нам с Тошаном. А как же Мирей? Господи, не могу в это поверить. Какой страшный удар судьбы! Но не стоит убиваться. Слава Богу, никто не погиб при пожаре».
Эрмин бросила полный обожания взгляд на своего малыша, который крепко спал. Мадлен укрыла его шерстяным пледом. «Ребенок, олицетворяющий мир на всей земле и в моем сердце! Я была так счастлива, когда поняла, что беременна, когда носила его в себе, чувствуя, какой он крепкий, здоровенький».
Она никогда не забывала о смерти своего трехмесячного младенца Виктора осенью 1939 года. Эта потеря глубоко ранила ее.
«Без Кионы я бы не смогла это пережить, – взволнованно подумала она. – Мой ангел-хранитель сумел утешить меня своими улыбками, своей нежностью и силой. Где же сейчас моя Киона? Только бы она вернулась в Валь-Жальбер!»
Через пять вагонов от них, в хвосте поезда, Тошан задавал себе тот же вопрос. Напротив него сидел мужчина, погруженный в изучение французского журнала. После короткого приветствия при посадке они время от времени бросали друг на друга взгляды. Тошан намеревался вечером поужинать в вагоне-ресторане. Его попутчик ждал, пока останется один, чтобы перекусить тем, что взял в дорогу.
– Хотите полистать мой журнал? – внезапно спросил мужчина приветливым тоном. – Он из самого Парижа.
– Благодарю вас, я не расположен к чтению, – ответил Тошан.
– Жаль! – продолжил его сосед. – Послевоенные волнения в Канаде и Франции заслуживают внимания.
– Мои мысли сейчас заняты другим. К тому же у меня остались не очень приятные воспоминания о Франции.
С этими словами Тошан раздраженно закурил, даже не спросив у своего спутника, не помешает ли ему дым сигареты. Терзаемый проблемами, ожидавшими его в Робервале, он не был расположен к беседе.
– Вы ведь Тошан Дельбо? – поинтересовался мужчина.
– Да. Откуда вы меня знаете?
– Я тоже родом из этих мест. Овид Лафлер, учитель. Мы не раз пересекались на перроне в Перибонке, вы просто не обращали на меня внимания. Я возвращаюсь из Франции, где провел целый год недалеко от Лиона, и очень рад встретить своего земляка.
Тошан рассеянно улыбнулся и окинул Овида Лафлера взглядом. Судя по всему, они были ровесниками: на вид его спутнику было лет тридцать шесть или тридцать семь. Худое лицо с ярко-зелеными глазами обрамляли волнистые темно-русые волосы. Узкая короткая бородка подчеркивала волевой подбородок.
– Рад за вас, месье! – бросил Тошан из чистой вежливости, поскольку лицо учителя было ему незнакомо.
– Я имел удовольствие поддерживать вашу супругу во время войны, – добавил Овид. – Но она наверняка вам об этом рассказывала. Мы сумели вызволить малышку Киону из государственного пансиона, этой позорной школы, по выражению мадам Дельбо.
Услышав это «мы», Тошан внутренне передернулся, но виду не подал.
– Да, припоминаю. Месье Лафлер, разумеется… Мы вам стольким обязаны! – воскликнул он. – Простите, во время войны много всего было. Но я помню, что моя жена рассказывала мне в одном из писем, как она нашла Киону благодаря вашей энергичной помощи. Если я правильно понял, вы также даете уроки индейским детям в резервациях?
Овид Лафлер с облегчением вздохнул. Они пожали друг другу руки.
– Это так, судьба маленьких монтанье всегда меня волновала. Поэтому я уже опубликовал две статьи о недопустимом обращении с детьми в так называемых пансионах. Вы ведь метис, думаю, вас это тоже не оставляет равнодушным.
Учитель говорил с воодушевлением, глаза его горели азартом. Это почему-то вызвало у Тошана раздражение.
– Согласен, в юности меня это сильно беспокоило, – заметил он. – Я получил свою порцию издевательств, но, возможно, я сам их искал, поскольку носил длинные волосы и кожаные куртки с бахромой. Я бросал всем вызов своим индейским происхождением. Я мог бы вести себя по-другому и избежать многих неприятностей. Ведь мой отец был ирландцем, с белой кожей и светло-рыжими волосами. Война уничтожила многие мои принципы. Миллионы евреев погибли в концлагерях из-за нацистской идеологии и Гитлера, этого монстра, жаждущего крови. В сущности, по всему миру живут народы, истребляемые из-за цвета кожи, религии, чего-то еще. Сейчас меня волнует только моя семья. Я и так дорого заплатил за свое желание сражаться во имя справедливости.
Овид Лафлер пребывал в замешательстве. Если поначалу его радовала перспектива беседы с Тошаном Дельбо, то теперь он смотрел на него другими глазами. Этот красивый мужчина с медным цветом кожи и черными глазами был мужем Эрмин. И она каждую ночь спала рядом с ним, обнимала, ласкала… отдавалась ему, сладострастная, чувственная, такая, какой он сам видел ее в полумраке собственной конюшни в Сент-Эдвиже. Оставив надежду завоевать сердце Соловья из Валь-Жальбера, он тем не менее не переставал ее любить.
– Да, я знаю, что вы вернулись в 1942 году с тяжелым ранением, – бросил он. – Вам еще повезло…
– Не знаю, можно ли назвать это везением, – сухо ответил Тошан.
Вне себя от досады, он потушил сигарету. Первый порыв симпатии прошел, и теперь Лафлер внушал ему неприязнь. Это происходило на интуитивном уровне. Что-то настораживало Тошана в словах учителя и его выразительной манере изъясняться.
– Я хорошо знаю ваших детей, – тем временем продолжил тот. – Я был частым гостем в Маленьком раю, мы даже вместе пекли блины. Незабываемые моменты, проведенные с Мукки, близняшками, Кионой и Акали, не считая Мадлен и вашей супруги!
Жизнь обострила интуицию Тошана и сделала его крайне подозрительным. В последних словах он уловил намек на выпад в свою сторону, хотя произнесены они были мягким тоном.
– Для вас они, несомненно, более незабываемы, чем для перечисленных вами лиц, поскольку никто не счел нужным рассказать мне о ваших визитах, – язвительно бросил он. – Мне очень жаль.
Овид загадочно улыбнулся и ответил:
– Ветер войны унес эти скромные радости. Ведь мадам Дельбо отправилась к вам во Францию, презрев все опасности… Раз уж мы заговорили о вашей очаровательной супруге, скажу, что я имел удовольствие слышать ее сегодня днем в Капитолии. Я давно мечтал побывать на оперном спектакле с ее участием. Могу сказать, что в роли Мими она неподражаема. В меру патетична и очень профессиональна.
Тошан, поджав губы, кивнул. Нескрываемый восторг в голосе учителя был ему невыносим.
– Вижу, что вы один из ее многочисленных поклонников, месье Лафлер. Я не могу вас за это упрекать, но, сделайте одолжение, не восхваляйте мою жену с таким возбуждением!
Сделав это недвусмысленное предостережение, Тошан встал и взял свою куртку. Он не мог больше здесь оставаться.
– Мне пора ужинать, – отрезал он. – А вы можете вернуться к своему чтению.
– Как скажете, – понимающе кивнул Овид. – Значит, я правильно сделал, что не поздоровался с мадам Дельбо на вокзале. Полагаю, она вас провожала…
Тошан замер, держась за ручку застекленной двери. Он бросил недоверчивый взгляд на сидевшего с хитрым видом Лафлера.
– Не знаю, на что вы намекаете, – протянул он. – Эрмин меня не провожала, она осталась в городе с нашим двухлетним сыном.
– Спутать с кем-либо вашу жену невозможно! – заверил его Овид, видимо, не опасаясь спровоцировать этого, без сомнения, ревнивого мужчину.
– Вы специально это делаете? – холодно поинтересовался Тошан. – В самом деле, Лафлер, мне неизвестно ваше семейное положение, но разве вас не покоробили бы подобные высказывания в адрес вашей супруги?
– Ничуть. К тому же у меня нет такой проблемы: я уже восемь лет как вдовец. Моя любимая жена умерла при родах, а близнецы, которых она произвела на свет, пережили ее ненадолго.
– Мне очень жаль, дружище! – смягчившись, извинился метис. – Вам не мешало бы снова жениться. Одиночество до добра не доведет.
Тошан вышел в коридор, чтобы положить разговору конец. Овид, словно очнувшись от наваждения, тут же почувствовал раскаяние.
«Что на меня нашло? – недоумевал он. – Я же обещал Эрмин не трогать ее семью, уважать ее беззаветную любовь к Тошану. О, Тошан Дельбо… Разве я могу с ним сравниться! С возрастом он стал еще красивее, увереннее в себе, в своих поступках и словах. Я чувствовал себя рядом с ним полным идиотом!»
Учитель прикрыл глаза, чтобы перебрать в памяти дорогие ему воспоминания. Все они были связаны с белокурой Эрмин, ее красотой, нежным хрустальным смехом…
«У нее нет недостатков, если не считать того, что она боготворит своего мужа. Я так любил на нее смотреть! Порой она становилась серьезной и задумчивой. В такие моменты взгляд ее необыкновенных глаз затуманивался. Но чаще всего она бывала веселой, сияющей, наполненной поистине детской энергией».
Он мысленно нарисовал себе образ молодой женщины: пухлые розовые губы, прямой изящный нос, округлые щеки и все ее медовое тело с шелковистой кожей и прекрасными формами…
«Каким потрясением было для меня увидеть ее на сцене, в ее стихии, в опере! Я сидел далеко, едва различал ее лицо, но голос, о, этот голос – он задевал каждую струнку моей души. Я бы дорого отдал, чтобы встретиться с ней после выступления, пройти в ее гримерную. Но с тех пор, как она вновь обрела свою великую любовь, своего Тошана, я перестал для нее существовать. Ни одного письма, ни единой почтовой открытки. Ну и что, по крайней мере, я познал сладость ее поцелуев, имел счастье ласкать ее, заставлял кричать от удовольствия, хотя сам его не получил. Какой же я был дурак!»
Овид открыл глаза и принялся рыться в сумке. Он достал из нее свой ужин: бутерброд с ветчиной, вареное яйцо и маленькую бутылку пива. Но аппетит у него уже пропал.
«Я вел себя как последний болван, – снова упрекнул он себя. – Я сам все испортил. После моей глупой выходки Тошан не подпустит меня к Эрмин, теперь он будет начеку. Лучше бы я поздоровался с ней на перроне, так как она действительно там была, я не мог ошибиться. Наверное, они поссорились перед его отъездом, и она пришла на вокзал в надежде помириться с ним».
Учитель даже не догадывался, что женщина, занимавшая все его мысли, ехала сейчас в одном из вагонов этого же поезда, сев в него вопреки желанию Тошана. Отложив свой ужин на потом, Овид погрузился в чтение романа, который купил во Франции. Это был «Ночной полет», получивший премию «Фемина» в 1931 году. Его автор, Антуан де Сент-Экзюпери, профессиональный летчик, пропал без вести два года назад, в июле 1944 года. Учитель также приобрел французское издание книги «Маленький принц», которая произвела на него неизгладимое впечатление. На самом деле он лелеял надежду подарить этот роман Эрмин, для ее детей, разумеется, отправив его по почте. Он предполагал, что текст и иллюстрации вызовут восторг у Лоранс, которая, по его воспоминаниям, была творческой натурой.
«Лучше мне не контактировать больше с семейством Шарденов – Дельбо. Лора и раньше меня не привечала, а теперь я еще и Тошана настроил против себя», – удрученно подумал он.
После этих грустных раздумий Овид успокоился, захваченный сюжетом книги. На проплывающий за окнами пейзаж опустились сумерки. Поезд будет ехать всю ночь, а на рассвете перед взорами пассажиров предстанут синие воды озера Сен-Жан как символ их родных мест.
У Тошана тоже не было аппетита: он заказал только картофельный салат с ветчиной. Несмотря на все усилия, в его душе бушевала ревность. Он повторял про себя каждое слово учителя, вспоминая интонации, казавшиеся ему неоднозначными.
«Этот тип решил, что ему все позволено, – размышлял он. – Невозможно спутать Эрмин с другой женщиной! И это он бросил мне в лицо! А еще незабываемые моменты, проведенные в Маленьком раю! Жаль, что я не захватил свою сумку. Мне не хочется продолжать путь в его обществе».
Чтобы успокоиться, он закурил и решил пройтись по вагонам поезда. Иногда он останавливался и смотрел на сиреневое небо, нависающее над сумрачным лесом по ту сторону окна. При виде этих бескрайних диких лесов у Тошана замирало сердце. Его настоящая жизнь была там, среди природы, вдали от городов и светского общества. И если в последнее время он часто бывал в театрах и сидел в ложах для важных гостей, то только потому, что сопровождал Эрмин в большинстве ее поездок.
«Я пообещал ей, что мы больше никогда не будем разлучаться, – вспомнил он. – Война чуть не сломала нас, чуть не разрушила наш брак».
Погруженный в раздумья, Тошан вдруг заметил в глубине коридора женский силуэт в ореоле пшеничных волос. Ему было знакомо это легкое синее платье с белым ремешком на талии.
– Но… это же Эрмин! – рявкнул он.
Молодая женщина уже исчезла из виду. Он бросился к тому месту, где она только что стояла, и через застекленную дверь купе его взгляду открылась следующая картина: его супруга заняла место рядом с Мадлен, на коленях у которой сидел Констан. Мальчуган громко хохотал. Озадаченный, но еще больше – разъяренный, метис рванул дверь купе.
– Кто-нибудь объяснит мне, что все это значит? – возмущенно воскликнул он. – Эрмин, выйди со мной!
Констан, который был очень впечатлительным ребенком и легко пугался, тут же заплакал. Его отец часто вызывал в нем тревогу своим недовольным взглядом и громким низким голосом.
– О! Ты опять его напугал! – с сожалением произнесла Эрмин вместо ответа.
Тем не менее она поспешно встала и вышла за своим мужем. Он схватил ее за запястье с такой силой, что она едва не вскрикнула от боли.
– Ты решила меня с ума свести? – закричал он. – Ты должна была остаться в Квебеке! Ты что, издеваешься надо мной?
– Тише, не так громко, мы не одни в этом поезде, Тошан! Давай отойдем, – сказала она, направляясь в конец вагона.
– Нет, мы не сможем разговаривать, там слишком шумно.
– Ты производишь не меньше шума, – пошутила она. – Предупреждаю тебя, Тошан, не устраивай мне сцен. Я считаю, что поступила правильно. Мои родители нуждаются в поддержке, это мой дочерний долг, так же, как мой материнский долг – утешить наших детей. Хочу отметить, что директор Капитолия понял меня лучше, чем ты. Он предоставил мне неделю отпуска. И я не потеряю ни одного доллара. Поэтому, прошу тебя, постарайся меня понять. Ты ведь сам так страдал из-за того, что был в Европе, когда твоя мать умерла! Разве ты не отдал бы все за возможность держать ее за руку в ее последний час?
Она совершила ошибку, упомянув о Тале, прекрасной индианке, скончавшейся в результате травмы: лошадь королевской жандармерии ударила ее копытом в грудь.
– Не говори так! – с грозным видом взвился метис. – У тебя нет ни жалости, ни уважения к той боли, которую я до сих пор ношу в себе. Как ты смеешь сравнивать мою жестокую утрату с тем, что произошло с твоими родителями? У них достаточно денег, чтобы купить себе новый дом, и оба они вне опасности!
– Ты в этом так уверен? – возразила Эрмин. – Папа в больнице, у него могут возникнуть проблемы с сердцем вследствие шока, вызванного пожаром. Такое с ним уже случалось, Тошан. А Киона? А наши дети? Как я могла остаться в Квебеке, когда их повседневный мир, дом, где они выросли, превратился в груду пепла?
Тошан смотрел на нее, пока она говорила, стоя вплотную к нему, и словно видел ее другими глазами, глазами незнакомцев, посторонних людей, всех тех, кто пересекался с ней в ее творческой жизни. «Какая же она красивая! – думал он. – И с каждым годом только хорошеет! Ее губы, такие розовые, пухлые, волнующие, словно взывают к поцелуям; нежная молочно-перламутровая кожа излучает сияние. А глаза! Они похожи на озера, переливающиеся на солнце, или на чистое небо. Но это по-прежнему моя женушка-ракушка, моя любимая супруга. Только с гораздо более твердым характером!»
– Тошан, не сердись, – добавила она, заметив, что его взгляд потеплел.
– Я рассержен, но не могу заставить тебя сойти с этого проклятого поезда. Раз уж ты здесь, придется с этим смириться. Прошу тебя лишь об одном: не проводи параллели между смертью Талы и тем, что случилось с твоими родителями.
– Хорошо, любимый, – нежно ответила она, обнимая его. – По правде говоря, я очень рада, что ты меня нашел. Остаток пути мы проведем вместе. Где твоя сумка?
Тошан тут же вспомнил о соседе-учителе и снова ощутил прилив ярости.
– Сейчас схожу за ней. Мне не повезло, со мной в купе едет некий Лафлер, который, судя по всему, очень тепло к тебе относится. И это еще мягко сказано. Может, я чего-то не знаю?
Эрмин побледнела. Ее замешательство и мелькнувшая в глазах паника не укрылись от мужа. Вид у нее был виноватый. Тошан схватил ее за плечи и встряхнул.
– Ты знаешь, кто это? – требовательно спросил он. – Овид Лафлер! Похоже, он тебя обожает, прямо-таки боготворит! Почему ты мне не рассказала о вашей большой дружбе? Этот наглец хвастался, что провел незабываемые моменты с тобой в Маленьком раю.
Эрмин взяла себя в руки. Голос ее звучал твердо:
– Со мной, Мадлен и детьми! Господи, Тошан, у тебя манеры инквизитора. Отпусти меня, ты делаешь мне больно! Да, я не рассказывала тебе в деталях, как жила во время войны, пока ты играл в секретного агента. Но главное ты знаешь: Киону и Акали я спасла только благодаря Овиду Лафлеру. Без него я бы ничего не добилась. Прости меня за откровенность, но этот мужчина сумел нас защитить, меня и детей, тогда как ты даже не удостаивал нас письмами. Он был рядом, когда я отчаянно нуждалась в помощи. Что здесь плохого? Ты оставил меня одну, Тошан, осенью 1939 года, и тебя не волновало, как я буду жить без тебя.
– Ты же знаешь, что это не так! Воевать для меня было делом чести. Но не переводи разговор на другую тему! Почему ты так разволновалась, когда я произнес его имя?
– Я не разволновалась, а просто удивилась! Из-за твоей манеры изложения я не сразу поняла, о ком идет речь. Поначалу я подумала, что об очередном поклоннике. В них у меня недостатка нет. Еще в Париже мне приходилось прятаться от ухаживаний немецкого полковника. Он посылал мне цветы и буквально осаждал мою гримерную. В конце концов, с твоей ревностью тебе следовало жениться на дурнушке!
Пытаясь унять внутреннюю дрожь, Эрмин отстранилась от мужа и сделала несколько шагов по коридору. «Боже, я должна убедить Тошана, что Овид мне безразличен, – подумала она. – Угораздило же их оказаться в одном купе в полупустом поезде…»
Она не без сожаления отметила, что с момента их примирения они старательно избегали рискованных тем, опасаясь нарушить прекрасную гармонию, которую им с таким трудом удалось восстановить. Так, они воздерживались от разговоров о войне, о выпавших на их долю болезненных испытаниях. «Мы были так счастливы вновь обрести друг друга тем августовским вечером 1943 года на берегу Перибонки! После этого нашей единственной заботой было любить друг друга. Я даже рада была зиме, благодаря которой мы оказались отрезанными от всего мира в нашем доме в глубине лесов, вместе с детьми и Мадлен».
Она вздохнула, ощутив легкую ностальгию. «Шарлотта родила свою дочку в конце сентября, почти без проблем, благодаря бабушке Одине и ее волшебным травам. Моя Шарлотта тоже стала мамой, я была так за нее рада! Помнится, я даже прослезилась. Все с удовольствием ухаживали за новорожденной девочкой, а близняшки спорили, чья очередь держать на руках малышку Адель, такую розовую, такую красивую!»
– Эрмин! – позвал Тошан. – Ты просто так от меня не отделаешься. Будь честной до конца: Овид Лафлер питает к тебе не только дружеские чувства.
Он схватил ее за руку, удерживая на месте. Она опустила голову с удрученным видом.
– Нет, Тошан, он просто друг, замечательный друг! – ответила она. – И я не виделась с ним уже четыре года. Не понимаю, что тебя так взбесило. Твоя ревность просто нелепа! Только подумай, из-за чего ты так изводишься? Мы с тобой оба живы и здоровы, а ведь эта страшная война унесла миллионы жизней! Так зачем терзать друг друга? Каждое утро, просыпаясь, я думаю обо всех несчастных, ставших жертвами атомных бомбардировок в Хиросиме и Нагасаки. А если мне удается на время забыть об ужасной судьбе японцев, на смену им приходят евреи, сожженные в концлагерях, миллионы детей, женщин, ни в чем не повинных людей! А ты закипаешь от ярости из-за обычного учителя, который отважился сделать комплимент твоей жене! Тебе должно быть стыдно, Тошан.
Она бросила на него полный отчаяния взгляд, в котором были и грусть, и материнское сострадание. Тошану нестерпимо захотелось ее поцеловать.
– Никакие войны и безумства людей не помешают мне тревожиться о твоей верности, Мин, – достаточно нежно произнес он.
– Но я люблю только тебя, Тошан, тебя одного, – пылко заверила она его. – Пойдем, Констан поспал, когда мы выехали из Квебека, и сейчас он в прекрасной форме. Можешь немного поиграть с ним. Свою сумку заберешь позже. Побудем в семейном кругу!
Тошан сдался, покоренный ее лучезарной улыбкой. Вряд ли он был бы столь снисходителен, если бы мог прочесть мысли супруги. Эрмин испытывала тягостное чувство, будто ей только что удалось избежать чудовищной опасности, будто, падая в пропасть, она чудом уцепилась за ненадежный выступ. Ей казалось, что она до сих пор висит на краю пропасти, и все это из-за мужчины, сумевшего вскружить ей голову пять лет назад.
«Ничего бы не случилось, если бы Тошан не ушел воевать, оставив меня в отчаянии, – пыталась она оправдать себя. – Я только что потеряла своего малыша Виктора, а он просто взял и уехал! Нет ничего удивительного в том, что мне понравилось общество Овида, наши литературные беседы и его любовь ко мне. Да… женщины слабы. Если мужчина предлагает им свое сильное плечо, они не могут отказаться!»
В эту секунду она почувствовала на своем затылке теплую руку Тошана. Он просунул пальцы под тяжелую копну ее светлых волос, удерживая жену на месте. Это неосознанное движение давало ему уверенность в том, что она здесь, рядом с ним, и находится в его власти.
– Мы еще поговорим об этом, – тихо сказал он, прежде чем войти в купе, где Мадлен показывала Констану альбом с картинками.
При виде своего кузена кормилица вздрогнула, но тут же ее лицо озарила улыбка.
– Вот мы все и в сборе! – весело заявила она. – Тошан, только послушай: твой сын умеет говорить «жираф». Я показала ему рисунок животного, и он воскликнул: «Жираф!» Констан, милый мой, где жираф? Покажи папе и маме, какой ты молодец!
Мальчик бросил испуганный взгляд на отца и спрятал лицо на груди молодой индианки. Удрученная, Эрмин погладила его по щеке.
– Констан, солнышко, будь умницей, – ласково сказала она. – Папа вовсе на тебя не сердится! Ну, иди скорее ко мне, поцелуй мамочку!
– Эрмин, перестань обращаться с ним как с младенцем, – вздохнул Тошан. – Сколько раз тебе повторять: он уже большой мальчик!
Все время, пока они жили в Квебеке, характер и поведение их младшего ребенка были постоянным поводом для разногласий.
– Знаешь, в чем проблема? – ответила его жена. – Тебя не было дома, когда трое наших детей были в возрасте Констана. В основном их воспитывала Мадлен. Ты виделся с детьми лишь в хорошие моменты, когда можно было поиграть с ними четверть часа или послушать рассказы об их успехах. А сейчас тебе приходится дни и ночи проводить с двухлетним малышом, и тебе это не нравится.
– Мин права, кузен, – подтвердила Мадлен. – И даже если наш Констан не такой отважный, как Мукки, ты не должен судить его слишком строго. Мне вообще кажется, что городская жизнь плохо на тебя действует: ты стал каким-то нервным.
Сказав это, Мадлен рассмеялась. Тошан согласился, что в Квебеке по большей части ему было скучно.
– Я знаю этот город наизусть. Мое любимое место – это порт. В это время года жизнь там просто кипит.
Эрмин успокоилась. Опасность миновала, по крайней мере, она пыталась себя в этом убедить. Чтобы закрыть тему, она призвала Мадлен в свидетели.
– Представляешь, Тошан ехал в одном купе с Овидом Лафлером, – с улыбкой сказала она. – А мы-то все думали, что с ним сталось, и вот ответ: он тоже возвращается домой.
Индианка спокойно выслушала эту новость. Покачав головой, она ответила:
– Подумать только, Овид Лафлер! Какое совпадение! Я еще не встречала белого человека, настолько преданного нашему народу. Во время войны он привозил мне книги, Тошан. Без него я бы никогда не познала великого счастья, которое подарила мне Акали. Я каждый день благодарю за это Бога, а также молюсь за месье Лафлера. Он заслуживает счастья жениться на какой-нибудь милой девушке из своей деревни.
Красавец метис бросил внимательный взгляд на спокойное лицо своей кузины.
– Вот и выходи за него замуж, Мадлен, – насмешливо сказал он. – Мне это только на руку!
– Почему это? – удивилась она.
– О! Ты не догадываешься? Как обычно, мой муж устроил сцену ревности, так как этот несчастный Овид хорошо обо мне отзывался, – шутливым тоном воскликнула Эрмин. – А в чем моя вина?
– Тошан, у нашего Соловья много поклонников в Квебеке, по всей Канаде и в других странах, – заметила Мадлен. – Те, кто слышал ее пение, не могут ее забыть. Кузен, тебе не о чем беспокоиться, я знаю, как сильно любит тебя твоя жена!
Успокоенный, Тошан привлек к себе Эрмин. Она положила голову ему на плечо, ласковая и кроткая. Констан некоторое время смотрел на них, затем выскользнул из рук индианки и принялся карабкаться на колени к отцу.
– Ну наконец-то! – воскликнул Тошан. – Иди сюда, мой блондинчик! Папа тебя пощекочет.
Вскоре атмосфера в купе была уже самой радужной. Спустя некоторое время Мадлен предложила сходить за сумкой своего кузена.
– Заодно поздороваюсь с Овидом Лафлером, – с улыбкой сказала она.
Эрмин бросила на нее короткий взгляд, полный мольбы. В ответ индианка едва заметно кивнула и вышла. Двигаясь по длинному коридору, переходя из вагона в вагон, она ощущала себя выполняющей священную миссию. Ей предстояло сохранить брак ее кузена и Эрмин, которых она горячо любила, хотя и по-разному. К Тошану Мадлен питала огромное уважение, он всегда был героем в ее глазах. А Мин она любила, как сестру, как свою единственную подругу. Никогда молодая индианка ее не осуждала и прощала ей женские слабости, правда, не подозревая, как далеко эти слабости ее завели. Возможно, она была бы менее снисходительной, если бы знала всю правду.
Овид Лафлер, все-таки заставивший себя немного поесть, был очень удивлен, увидев Мадлен, входящую в его купе. Он тут же отложил в сторону книгу и встал.
– Да это же Мадлен! То есть… очаровательная Соканон![2] – воскликнул он. – Мне больше нравится называть вас вашим индейским именем, если вы не против.
– Конечно, не против, мне это даже приятно, – ответила та с мягкой улыбкой. – Меня больше никто так не называет, месье Лафлер.
– Никаких месье, прошу вас, мы же с вами старые друзья!
Она легонько кивнула, внезапно смущенная столь радушным приемом учителя. Казалось, он был искренне рад ее видеть.
– А как поживает Акали, ваша любимица? – добавил он.
– Замечательно. Она ждет нас в доме моего кузена, на берегу Перибонки, вместе с Шарлоттой, которая сейчас нуждается в помощи.
По натуре стыдливая и сдержанная, Мадлен умолчала о том, что Шарлотта снова беременна и быстро утомляется.
– Ах да, Шарлотта, воинственная протеже Эрмин, – посерьезнев, сказал он. – Она вышла замуж за своего немца?
– Мне кажется, нет, а если и да, то по обрядам нашего народа монтанье.
– Такой брак не имеет юридической силы.
– Почему же? – возразила индианка. – Любой союз, будь он заключен перед Богом или в мэрии, действителен, когда мужчина и женщина, желающие создать семью, обмениваются взаимными обязательствами. Кстати о браке: Овид, я в некотором роде являюсь посланницей Эрмин. Она едет в этом же поезде, через шесть вагонов от вас, и от ее имени я прошу вас не провоцировать Тошана, не гневить его.
Овид Лафлер широко раскрыл свои зеленые глаза. Вид у него был уязвленный.
– Боже мой! Мне нельзя оскорблять его величество Тошана Дельбо! – насмешливо произнес он. – Послушайте, Мадлен, но он ехал здесь один. Я счел нужным представиться и сказать ему, что знаком с его супругой и детьми. Согласен, я был бестактен и сожалею об этом, но все же, когда твоя супруга известная певица, следует смириться с восхищением, которое она вызывает у поклонников.
Мадлен взяла кожаную сумку своего кузена, лежавшую на металлической полке, и покачала головой.
– Не притворяйтесь, что вы ничего не понимаете. Я знаю, что между вами и Эрмин нет ничего, кроме прекрасной дружбы, но Тошан крайне ревнивый человек.
– Я могу его понять, – смирившись, вздохнул Овид. – Хорошо, я буду сохранять дистанцию, обещаю вам, Мадлен. Кстати! Могу я попросить вас об услуге? Эту книгу я собирался подарить Эрмин. Думаю, она ей очень понравится. Мукки и близняшки тоже могут ее прочесть, а также Киона и Акали. Это потрясающий роман, вам я его тоже рекомендую, «Маленький принц» Антуана де Сент-Экзюпери. Здесь много иллюстраций, которые доставят удовольствие Лоранс. Она по-прежнему много рисует?
– Да, и делает все новые успехи, – подтвердила индианка. – Вы, наверное, ничего не знаете о несчастье, постигшем семью?
Она вкратце рассказала ему о пожаре, уничтожившем прекрасный дом Шарденов в Валь-Жальбере, уточнив, что эта трагедия ускорила их возвращение в поселок. Учитель был потрясен.
– Какое ужасное испытание! – воскликнул он. – Я был в этом доме всего пару раз, но все там выглядело таким роскошным и гармоничным!
Он казался искренне расстроенным. Тронутая подобным состраданием, Мадлен улыбнулась ему.
– Я напишу вам, Овид, и сообщу новости. Вы возвращаетесь в Сент-Эдвиж?
– Конечно, у меня нет другой гавани. К тому же я наконец получил место учителя в школе. Но не буду вас больше задерживать, Мадлен. И не забудьте про книгу. Некоторые фразы проникли мне в душу, такие простые, но удивительно точные. «Зорко одно лишь сердце». Это моя любимая.
– Спасибо, я обязательно прочту ее и отдам Мин, – забирая книгу, заверила его Мадлен.
Попрощавшись легким кивком, она беззвучно покинула купе. Овид проводил взглядом ее силуэт с округлыми формами, в неизменном сером платье с белым воротником.
Эрмин с Тошаном не заметили, как пролетело время. Сидя рядышком, крепко обнявшись, они ласкали своего маленького сына, который был счастлив, что ему уделяется столько внимания. Молодые родители обменивались пылкими взглядами. Они мирились так же быстро, как и ссорились.
– Пора спать, мой милый. Мама надела на тебя пижаму. Поезд будет ехать всю ночь, а завтра ты увидишь своего братика и сестренок.
– Бофую воду тозе! – прощебетал Констан.
Он имел в виду «большую воду» озера Сен-Жан, казавшегося ребенку настоящим морем.
– Мне очень приятно слышать, что мой сын так любит озеро своих предков монтанье, – заметил Тошан.
– Разумеется, – согласилась Эрмин. – О, любимый, мне так не терпится снова провести зиму на берегу Перибонки! Мы соберемся дома, все вместе. Ты сможешь вести образ жизни, который тебе так нравится, запрягать собак и ездить на санях. А я буду ждать тебя в теплом доме и готовить тесто для оладий.
– А вечером, когда все уснут, мы останемся одни в нашей постели, – тихо произнес он. – Я сделаю тебе еще одного ребенка. Как добропорядочный житель Квебека, я хочу иметь большую семью.
Молодая женщина игриво улыбнулась в знак согласия, хотя в ближайшем будущем новая беременность ее не прельщала. «От Тошана не знаешь, чего ожидать, – подумала она. – Помнится, он больше не хотел детей, а сейчас только и твердит об этом!»
– Ты такая нежная, такая красивая, когда носишь ребенка! – добавил ее муж. – Я обожаю смотреть, как ты кормишь грудью.
Он поцеловал ее в лоб, затем в губы. Она ощутила его желание и глубокую потребность, появившуюся в нем после войны, – знать, что она целиком принадлежит ему, душой и телом.
– Лето быстро закончится, – заверил он ее. – Потерпи, моя любимая, скоро я увезу тебя в глубь лесов, и твоя публика, тысячи твоих поклонников будут тосковать по своему Снежному соловью!
Эрмин прижалась щекой к плечу Тошана. Она так его любила!
– Если ты когда-нибудь попросишь меня отказаться от карьеры, – внезапно произнесла она, – я это сделаю. Больше ничто не должно нас разлучать.
Он вздрогнул, взволнованный до глубины души, затем снова поцеловал ее. В это мгновение в купе вошла Мадлен. Чтобы не нарушать воцарившейся гармонии, индианка молча села на свое место и решила пока не показывать книгу, которую вручил ей Овид. Она незаметно сунула ее в свою сумку. Склонившиеся над сыном Тошан и Эрмин ничего не заметили.
Сахароварня семейства Маруа, тот же вечер
Киона собиралась провести вторую ночь одна в глубине кленового леса, в домике для варки сахара, принадлежавшем Жозефу Маруа. Убегая из дома, она не задумывалась о том, куда направляется и что собирается делать дальше. Главным на тот момент было скрыться от гнева Лоры, от потока ненависти, льющегося из ее уст.
– Она не имела права меня обвинять! – снова повторила девочка, сидя под деревом.
Несправедливость была ей невыносима и тяжким бременем ложилась на ее юную душу. Киона никогда не была обычной. Наделенная не по годам развитым и незаурядным умом, она росла, находясь во власти своих паранормальных способностей. Никто – ни Эрмин, ни Тошан, ни ее отец Жослин – не мог себе представить, сколько страданий они ей приносили. Но мать Кионы, Тала-волчица, прекрасная и гордая Тала, понимала это лучше других. Пока была жива, она старалась защищать свою дочь амулетами и молитвами старого шамана монтанье.
– У меня больше нет моих способностей. Я не виновата, что не смогла предвидеть пожар, – твердым голосом говорила сама себе Киона, устремив свой янтарный взгляд к лошади, пасущейся между бледными стволами кленов.
Ей не нужно было привязывать своего коня: он никуда не убегал, словно был связан с хозяйкой незримой нитью любви и родства. Собаки, кошки, лошади – все животные с первой встречи испытывали к ней инстинктивное притяжение и полное доверие.
– Мама! О мама, покажись мне! – жалобно сказала девочка. – Почему ты никогда не приходишь?
Киона подняла свое прелестное личико к звездному небу. Мертвые часто навещали ее, но только не Тала. Эту тайну странная девочка никак не могла разгадать. «Симон Маруа явился мне со спокойной улыбкой на устах, – вспомнила она. – Я сразу поняла, что он поднимается к свету».
Речь шла о старшем сыне Жозефа Маруа, убитом эсэсовцами в лагере Бухенвальд. Фашисты нашили на его куртку розовый треугольник как знак принадлежности к гомосексуалистам. Официально он считался пропавшим без вести во время битвы за Дьепп[3]. Жозеф по-прежнему ничего не знал о трагической судьбе своего сына, равно как и об истинной его натуре.
«Бетти тоже передала мне весточку, когда Эдмон серьезно заболел в семинарии». С легким вздохом Киона закрыла глаза, чтобы вызвать в памяти миловидные черты покойной Элизабет Маруа, Бетти, скончавшейся при родах шесть лет назад. «Она тревожилась за своего сына и была права: Эд чуть не умер от лихорадки. Но он выздоровел и скоро получит сан священника».
Заухала сидевшая на соседней ветке сова. Киона почувствовала себя лучше: она любила ночных птиц.
«Завтра я отсюда уйду, – решила она. – Доберусь до бабушки Одины и моей тети Аранк. Они будут счастливы меня видеть».
Несмотря на эту радужную перспективу, Киона поморщилась, положив руку на живот. С предыдущей ночи она ощущала странные боли, которые постепенно усиливались. Ее конь подошел к ней. Она назвала его Фебусом, что означало на греческом языке «лучезарный» или «солнечный». Жослин помог ей подобрать это имя в один из безмятежных весенних дней.
– Его туловище цвета твоих волос, а грива почти белая, – сказал ее отец. – Поэтому я его выбрал. Я был уверен, что он тебе понравится.
Киона мечтательно улыбнулась. Если было что-то, в чем она не сомневалась, так это любовь ее отца. «Папа расстроится, если я больше не буду с ним жить, но делать нечего! Лора не имела права обращаться со мной так при всех. Зимой Мин с Тошаном переберутся в свой дом в Перибонке. Я буду жить с ними!»
Очередной спазм заставил ее согнуться пополам. Конь коснулся ее лба своими бархатными ноздрями.
– Не волнуйся, Фебус, у меня просто болит живот, наверное, оттого, что я почти ничего не ела.
Она не случайно пришла к сахароварне Маруа. Жозеф приглашал их всех сюда в конце зимы и хвастался, что здесь всегда найдется чем перекусить. И вправду, Киона отыскала размякшее печенье на дне железной банки и остатки кленового сиропа в маленькой бутылочке.
– Не беспокойся, – повторила она. – О! Нет, нет…
У нее закружилась голова, к горлу подкатила тошнота. Это было похоже на начало обморока, жар и холод смешивались со странным ощущением полета.
– Нет, нет, я не хочу! – застонала она. – Мне больше не нужны видения!
Они не беспокоили ее целых два года. Эрмин с Жослином решили, что их Киона наконец-то стала обычным ребенком, тогда как Тошан связывал это с окончанием войны и воцарившейся гармонией в семье.
– Вы же помните, впервые ее способности проявились в сентябре 1939 года, – заметил он.
Конечно, одной из причин была встреча с Жослином, ее настоящим отцом. Но помимо этого в биополе планеты витала страшная угроза, которую Киона ощущала всей душой, хотя и не понимала до конца. Постепенно, после рождения Констана, тревожные симптомы исчезли.
Сейчас, испугавшись возвращения своих необычных способностей, Киона дрожала всем телом. Ее веки отяжелели, и ей невольно пришлось закрыть глаза.
– Нет, нет… – повторяла она.
Но было слишком поздно. Странная девочка увидела поезд, мчащийся в лунной ночи сквозь бескрайние лесные массивы. Одновременно она ощутила, как что-то теплое стекает между ее бедер, пропитывая холщовые брюки.
– А, так вот это что! – воскликнула она. – Всего-то! Я не знала, что это так больно…
Такое уже было с Мари Маруа, когда ей исполнилось десять лет, незадолго до Рождества 1942 года, а совсем недавно, в мае, и с Лоранс. Киона, успокоившись, с досадным вздохом коснулась промокшей ткани. Она не сможет ехать дальше в таком состоянии. На нее снова навалилась та же дурнота, породив раздраженное рыдание. На этот раз она отчетливо увидела свою любимую Мин и Тошана в одном из купе поезда. Констан спал, лежа у них на коленях. «Они возвращаются», – сказала она себе.
Сидевшая в поезде Эрмин неожиданно вздрогнула. Мадлен вопросительно посмотрела на нее.
– Боже мой! – воскликнула молодая певица. – Я видела Киону! Я дремала, и она появилась передо мной. Тошан, Мадлен, она в опасности. Ее руки были в крови!
Роберваль, следующее утро, понедельник, 22 июля 1946 года
Эрмин покидала поезд, охваченная мучительным чувством тревоги. Она почти не спала, неотступно преследуемая образом Кионы с окровавленными руками. Ее видение также сильно огорчило ее мужа и Мадлен, поэтому последние часы поездки прошли в гнетущей атмосфере.
На перроне вокзала Роберваля не было видно знакомых лиц: Тошан не сообщил точное время своего приезда.
– Куда отправимся сначала? – спросила Эрмин, нервно оглядываясь по сторонам.
Этот поспешный приезд, вызванный трагедией, не доставлял ей никакой радости.
– Лучше всего поехать в больницу, – предложил Тошан. – Твоя мать наверняка там, заодно справишься о здоровье отца и Мирей. А оттуда двинемся в Валь-Жальбер, к детям.
– Без машины?
– Кто-нибудь нас отвезет, или позвоним Онезиму. Он за нами заедет. Не волнуйся, Мин, все будет хорошо.
Несмотря на это заверение, Тошан очень беспокоился о Кионе. Он так надеялся, что она утратила свой таинственный дар! Но раз его сводная сестра явилась Эрмин во сне, это значило одно: она нуждалась в помощи. Нахмурившись, он осматривал ближайшую улицу в поисках такси. В это мгновение Мадлен воскликнула:
– О! Посмотрите-ка, кто идет! Это же Эдмон Маруа, в сутане!
Индианка не ошиблась. К ним направлялся высокий худощавый молодой мужчина в длинных черных одеждах, с приятным лицом в обрамлении светлых вьющихся волос. Из всех детей Маруа он больше всего был похож на свою мать, красавицу Бетти.
– Эд, мой милый Эд! – воскликнула Эрмин. – Как я счастлива тебя видеть! Ты уже знаешь, что случилось с домом моих родителей?
– К сожалению, да, Мин, – ответил он мягким и чистым голосом. – Лора попросила меня встретить Тошана на вокзале. Я не знал, что ты тоже приедешь. Я был в больнице, навещал Мирей. Сейчас я работаю секретарем в духовной коллегии Нотр-Дама здесь, в Робервале. Идемте, я на машине. То есть мне ее одолжили.
Эдмон Маруа улыбался, кроткий и приветливый. Эрмин растроганно погладила его по щеке. Ей было десять лет, когда он родился, и она часто нянчилась с ним.
– Значит, ты не отказался от своего религиозного призвания?
– Зачем мне от него отказываться, Мин? – возразил он. – Я буду хорошим священником, я пообещал это своей умирающей матери, правда, только мысленно, но я уверен, что она услышала мою клятву. В любом случае своему отцу я не нужен, он снова женился, и Андреа оказалась хорошей женой. Мари ее очень любит. Уверяю тебя, я принесу гораздо больше пользы в служении Богу. Я сожалею лишь об одном: что был слишком юным во время войны. Иначе пошел бы священником в наши войска.
– Поверь мне, жалеть не о чем, – отрезал Тошан. – Ты потерял двух братьев на этой страшной войне.
– Не будем больше об этом, – вмешалась Эрмин. – Эд, скажи мне, ты навещал моего отца? Я очень переживаю за него.
– Месье Жослин чувствует себя хорошо. Ожоги причиняют ему боль, но он хочет скорее встать на ноги. Бедняжка Мирей испытала настоящий шок. У нее скверная рана на лбу и волосы сгорели. Это очень ее беспокоит. И она винит себя в небрежности.
– Господи, какое несчастье! – воскликнула Мадлен. – Но нам следует благодарить Бога: никто не погиб в этом пожаре.
– Да, все остались живы. Так что не будем причитать, – подтвердил Тошан.
Не в силах унять нервную дрожь, Эрмин села в машину. Всю дорогу она хранила молчание, устремив взгляд в пустоту. Констан что-то щебетал, устроившись на коленях своего отца. Несколько минут спустя они уже входили в просторный вестибюль больницы Отель-Дьё. Там царило оживление, сопровождаемое непрерывным гулом приглушенных разговоров сестер с посетителями; в воздухе витал одуряющий запах антисептиков.
Мадлен решила подождать их на деревянной лакированной скамье в приемном отделении. Эдмон со всеми попрощался.
– Держись, Мин! – сказал он. – Мне пора возвращаться в коллегию. Если получится, я обязательно выберусь в Валь-Жальбер. Лора сказала, что ей может понадобиться помощь при разборе завалов после пожара и при обустройстве в Маленьком раю.
– Спасибо, Эдмон, – ответила молодая женщина. – Мы будем очень рады, если ты приедешь. У нас впереди нелегкие дни.
Она лучезарно, как любящая старшая сестра, улыбнулась ему. Но Тошан уже тащил ее в сторону лестницы.
– Пойдем скорее! – проворчал он. – Мне не терпится отправиться на поиски Кионы. Я не могу думать ни о чем другом.
Они обменялись удрученными взглядами. По прихоти судьбы эта девочка приходилась им обоим сводной сестрой. Не успели они войти в палату, как им навстречу бросилась Лора.
– Боже мой, какое счастье! Ты приехала, Эрмин! О, моя дорогая, если бы ты только знала! Я так перепугалась! Здравствуйте, Тошан, я вам так благодарна за то, что вы привезли мою дочь!
– На самом деле я ее не привозил, Лора. Она села в поезд без моего согласия. Ну да ладно, оставим это. У вас есть новости о Кионе?
Лора смутилась и виновато опустила голову. Эрмин не нашла в себе смелости упрекать свою мать, к тому же она только что увидела отца, лежащего в глубине палаты. Он помахал ей рукой.
– Мне так жаль! – тихо произнесла Лора. – Я была словно одержимая и сорвала злость на этой бедной девочке. Но не волнуйтесь, Киона вернулась в Валь-Жальбер, в Маленький рай. Мукки недавно звонил, чтобы успокоить меня. Она пряталась на сахароварне семейства Маруа.
– О! Слава Богу! – вздохнула Эрмин. – Ты сняла с моей души тяжкий груз, мама.
– Но она ранена! – не унималсяТошан.
– Нет, с чего вы взяли? – возразила его теща. – Мукки сказал бы мне об этом. Киона была голодна, и ничего больше.
Наконец супруги могли вздохнуть с облегчением. Эрмин бросилась к кровати Жослина. У него было перевязано плечо, на лбу красовалась повязка. Он показался ей постаревшим, осунувшимся.
– Папочка, как ты себя чувствуешь? – нежно спросила она.
– Гораздо лучше теперь, когда ты здесь, и особенно с тех пор, как я узнал, что с Кионой все в порядке. Прошу тебя, доченька, придумай что-нибудь, убери свою мать с моих глаз долой, я больше не могу ее видеть.
Он понизил голос, но все же говорил недостаточно тихо. Разъяренная, едва сдерживающая слезы Лора сложила руки перед грудью с нарочитым раскаянием.
– Жосс, сколько еще ты будешь на меня сердиться? – воскликнула она. – Бывают ситуации, когда сдают нервы и с языка срываются вещи, которых ты на самом деле не думаешь, потому что злишься на весь мир.
– Неужели? – рявкнул он. – Я и не знал, что двенадцатилетний ребенок – это весь мир! Я еще не оглох, Лора. Ты ни разу не упрекнула Луи, истинного виновника.
Монахиня, склонившаяся над стариком в другом конце прохода, многозначительно кашлянула и бросила взгляд в их сторону.
– Тише, папа! – произнесла Эрмин. – Здесь не лучшее место для выяснения отношений. Когда тебя выпишут?
– Завтра утром. Мое сердце пришло в норму, а ожоги поверхностные. Я в надежных руках. Возвращайтесь лучше в Валь-Жальбер вместе с Лорой.
– Хорошо. Я зайду к Мирей, и мы поедем успокаивать наших малышей.
– Малышей! Перестань называть их так, Мин! – прервал ее Тошан. – Мукки уже вполне способен позаботиться о своих сестрах. К тому же он очень смышленый.
Эрмин сделала вид, что не слышит: голова ее была заполнена множеством проблем, которые предстояло решить. Она только что заметила странный наряд своей матери. Обычно элегантная, сейчас Лора Шарден была одета в бежевое ситцевое платье, болтающееся на ее стройном теле, и туфли, которые явно были ей велики.
– Только не вздумай смеяться! – предупредила она свою дочь. – Эту одежду дала мне Иветта. Уверена, что она специально выбрала все самое некрасивое. А если бы ты видела комбинацию! Из пожелтевшего нейлона, настоящая катастрофа! Но у меня не было выбора. Все мои наряды сгорели, и драгоценности тоже!
Из ее груди вырвалось глухое рыдание. Потрясенная, Эрмин нежно обняла ее.
– Мы купим тебе новую одежду, мама. Папа и Мирей живы, дети тоже. Это самое главное.
Тошан, поздоровавшись с тестем, вышел в коридор.
– Я позвоню Онезиму и попрошу приехать за нами, – несколько сухо сказал он. – Передайте от меня привет Мирей.
Когда они остались одни, Лора подняла на Эрмин растерянный взгляд.
– Милая моя, что теперь с нами будет, со мной, твоим отцом и Луи? Никто этого не знает, но я разорена. Слышишь? Я нищая, у меня не осталось ни гроша!
В эту секунду ошеломленная Эрмин поняла, что их беды только начинаются.