II
Я возвращалась домой поздно. Иной раз могла задержаться на работе до одиннадцати. Я всегда дожидалась того момента, когда всё стихнет, во всех комнатах погаснет свет и раздастся громкий храп мистера Гордона Либермана. Только потом я решалась уйти домой со спокойной душой и принималась размышлять о домашних заботах.
Я медленно прошла мимо комнаты Элеонор Белл, задержав дыхание. Она спала очень чутко, я не хотела её разбудить. А пол, возле двери, ведущей в её комнату, как назло, очень пронзительно скрипел. Я быстро, но очень тихо спустилась вниз по лестнице и ещё раз оглянулась по сторонам.
Внезапно из комнаты отдыха последовала громкая музыка, сопровождающаяся раздражительными голосами из всем известной рекламы. Я резко распахнула дверь в комнату. На диване перед телевизором я приметила миссис Лоуренс, та спокойно перелистывала канал за каналом, в поисках чего-либо, что могло бы показаться ей интересным. Я медленно подкралась к ней, но, не желая пугать её, я остановилась на полпути и принялась наблюдать за ней.
– Ничего, ничего, ничего интересного, – пробормотала она себе под нос. – Не зря телевизор называют «коробкой глупостей». Вся её сущность заключается в том, чтобы мы, не дожидаясь старческого маразма, оглупели ещё в молодости. Ведь правда, Татьяна? Как вы думаете?
Она медленно обернулась и улыбнулась мне.
– Миссис Лоуренс, уже очень поздно, – заметила я. – Вам пора ложиться спать. К тому же у вас сегодня болела голова. Вам, как никому другому, следует ложиться спать пораньше.
– И что поделать?! – удивлённо воскликнула она. – У меня всегда болит голова, каждый день. А я не люблю ложиться спать рано… Ох! Знала бы ты, Татьяна, в одиннадцать в Лас-Вегасе всё только пробуждается. Как я это прекрасно помню: звучат фанфары, зал смолкает и спустя секунду, под звуки джазового оркестра, на сцену выходим мы… Это было замечательно! Тогда я жаловалась на покалывание в спине и судороги стопы, и я даже и не думала, что всё это пустяки, в сравнении с тем букетом болезней, который я имею сейчас. Это всё не считая толстых грубых морщин, обвисшей кожи, подагры. Я была такой красивой. Ну конечно, могли бы меня взять на роль в голливудский фильм, была б я дурнушкой?! А сейчас мне просто противно смотреться в зеркало. Никто никогда не поверит, что в молодости я была так красива. А взглянув на себя, я и сама отказываюсь верить.
– Миссис Лоуренс, – строго сказала я, – вы же знаете расписание. Следует его соблюдать!
– Расписание!.. Я всю свою жизнь соблюдала расписание, соблюдала диету. Всегда отказывала себе во всём, только ради того, чтобы меня замечали, любили, восхищались мною. Однако теперь мне этого всего ненужно. Достаточно будет удовлетворить свои потребности и делать то, что хочется именно сейчас. И даже в глубокой старости, когда остаётся совсем немного до конца, приходится делать то, что ты ненавидишь.
После столь морального высказывания она всё же выключила телевизор. Я молча проводила её в комнату, уложила в кровать и позже, убедившись, что всё тихо и спокойно, отправилась домой.
Я жила в двадцати минутах ходьбы от места работы. Меня всегда встречал мой старший сын. Наш район был довольно таки неспокойным, здесь часто происходила что-то неладное. Со временем я всё же привыкла к этому, но страх возвращаться домой ночью никогда не покидал меня.
Тогда, вместо того, чтобы пообщаться с сыном, или хотя бы спросить его о чём-то, я предпочла молчать, раздумывая о словах миссис Лоуренс. Она была спокойной тихой особой, только изредка она позволяла себе проявлять эмоции. Я знаю её целых четыре года, но, если бы кто-либо когда-нибудь сказал, что миссис Лоуренс способна на такие резкие высказывания, я бы никогда ему не поверила.
Миссис Лоуренс была известной танцовщицей в своё время. Она снималась в кино, выступала на Бродвее. Её друзья были самыми известными и богатыми людьми не только в Соединённых Штатах, но и в целом мире. И она тоже была такой. Ею восхищались, её любили, ею гордились. Она хранит вырезки из старых газет и журналов, афиши, фотографии. Каждый день она перелистывает свой старый дневник, перечитывает старые письма и живёт одними лишь воспоминаниями о том, какою красавицей она была. Словно она не вспоминает, а мечтает, словно всё, что она пережила, только впереди…