Аритмогенный коллапс
Первый день, суббота.
Ночь прошла, как обычно. Утром проснулся задолго до того, как должен был прозвенеть будильник, поставленный на восемь часов. Небольшая зарядка, привычное отжимание от пола, водные процедуры и приготовленный женой завтрак. За пятнадцать минут до девяти часов утра уже сидел за компьютером, проверял подключение к Интернету и готовился к чтению курса лекций, предполагающего работу в Скайпе с группой слушателей, находящихся в другом городе. По предварительной договоренности продолжительность работы была рассчитана на восемь академических часов, что с получасовым перерывом на обед составляло целый рабочий день.
Без пяти минут до начала лекции была установлена видео– и аудиосвязь с руководителем группы. Затем потребовалось некоторое время для подключения к сети всех участников группы, хотя, как оказалось, если они видели его изображение на экранах своих компьютеров, то он, в свою очередь, имел возможность слышать всех, но видеть изображение только некоторых из них. Во всяком случае через руководителя группы, изображение которого было красочным и отчетливым, можно было общаться со всеми слушателями. В голосовом режиме выявилась готовность всех к началу работы, после чего он начал общение с аудиторией.
Первые 15–20 минут прошли в атмосфере эмоционального подъема, когда без какой-либо «раскачки», нередко имеющей место в подобных случаях и сопровождающейся установлением официальной дистанции между лектором и слушателями, собственное говорение все больше втягивало его самого в раскрепощенное общение с теми, кто находился по ту сторону экрана компьютера. От общих рассуждений на заданную тему он перешел к обсуждению конкретных проблем.
Однако через какое-то время Левин неожиданно почувствовал прилив тепла, волнами расходящегося по телу. Пересохло во рту, стало трудно говорить. Он потянулся к ранее приготовленной чашке с кипяченой водой и, извинившись перед слушателями, сделал несколько глотков. После паузы продолжил изложение своих мыслей, но ощутил, что нить говорения разрывается на части. По ходу лекции он пытался бороться с испытываемыми затруднениями. Еще немного – и жар отступит, все нормализуется, и он сможет в привычном для себя ритме продолжить общение со слушателями. Но перед глазами начинают расплываться ассиметричные пятна, в голове появляется туманная дымка и в какой-то не фиксируемый сознанием момент он проваливается в бездну.
Неизвестно, сколько прошло минут с тех пор, как он впал в бессознательное состояние, но следующее, что стало доступно его сознанию, – это издалека доносящийся голос дочери: «Папа, что с тобой?». Еще не понимая, где находится и что произошло, он услышал другой тревожный голос, разговаривающий с кем-то по телефону. Чуть позднее понял, что это жена звонит в «скорую помощь» и диктует адрес.
Пришел в себя. Оказывается, он лежит на полу, ничком уткнувшись в него. Уткнувшись в промежутке между столом, на котором стоит компьютер, несколько минут тому назад служивший средством общения с группой слушателей, источавший голубой свет аквариумом, где беззаботно плавают рыбки, молчаливо взиравшие на его падение, и кушеткой, над которой висит картина, изображающая идущего по воде Христа и не обращающего на него ни малейшего внимания. До сознания доходит не столько сам факт происшедшего, сколько ответственность за то, что он должен найти в себе силы подняться с пола, сесть в кресло и продолжить чтение лекции.
Он не помнит, поднялся ли с пола сам или ему помогла сделать это дочь, но через какое-то время он уже сидел в кресле и пытался что-то говорить. Он помнит, что, извинившись перед слушателями за случившееся, даже начал шутить. Кажется, успел рассказать об одном событии, когда на стук в соседней комнате прибежал молодой человек и, увидев упавшего со стула пожилого мужчину, спросил его, что случилось. На что услышал ответ: «Да ничего особенного. Просто упал пиджак, а я вот не успел из него выскочить».
Однако, несмотря на то, что в такой ситуации он смог прибегнуть к шутке, его состояние было не столь блестящим, чтобы продолжить чтение лекции. Мысли путались в голове и никак не выстраивались в последовательную цепочку, соответствующую намеченной логике изложения лекционного материала.
Судя по всему, видевшие его падение по Скайпу обеспокоенные слушатели выражали тревогу. Руководитель группы предложил перенести чтение лекции на следующий день. Но он полагал, что найдет в себе силы и сможет продолжить начатую работу и вместе с тем внутренне ощущал необходимость хотя бы небольшого перерыва.
Пришлось еще раз извиниться перед слушателями и сделать на короткое время перерыв, чтобы окончательно прийти в себя. Он рассчитывал, что 15–20 минут будет вполне достаточно, чтобы обрести прежнюю физическую форму.
Пересел с кресла на диван, сделал глубокий вдох и попытался расслабиться. В это время раздался звонок в дверь. Оказалось, что это прибыла «скорая помощь». К его удивлению, на то, чтобы доехать, «скорой помощи» потребовалось всего чуть больше десяти минут. Обычно в Москве на приезд «скорой помощи» по вызову требуется значительно большее время. То, что это случилось утром в субботу, когда на дорогах нет пробок, и то, что по воле случая «скорая помощь» оказалась недалеко от дома, обернулось большой удачей. Во всяком случае жена испытала значительное облегчение, когда врач «скорой помощи» начал осматривать ее мужа.
Врач послушал сердце, измерил давление, расспросил о случившемся. К тому времени он почувствовал себя значительно лучше и готов был продолжить так внезапно прерванное чтение курса лекций. Однако, обнаружив аритмию сердца, врач настаивал на том, чтобы отвести его на «скорой помощи» в больницу для обстоятельного обследования и оказания соответствующей медицинской помощи.
Испытывая чувство ответственности и вины перед слушателями, специально освободившими свое субботнее время для получения знаний, он не хотел уезжать. Но врач говорил столь убедительно о возможных последствиях перегрузки, а главное – жена и дочь так сильно настаивали на том, чтобы прислушаться к его совету, что ему не оставалось ничего иного, как последовать рекомендации.
Он наскоро собрал кое-какие предметы первой необходимости, взял с собой паспорт, медицинскую страховку и медицинскую карту. Надел кроссовки и вместе с женой, врачом и его спутником, который, судя по всему, был врачом-стажером, спустился на лифте к стоящей у подъезда «скорой помощи». Не без поддержки со стороны второго врача забрался в нее и сел рядом с женой, которая тревожно поглядывала на него, готовая в любую минуту оказать какую угодно помощь.
Завыла сирена, и «скорая помощь» помчалась по сравнительно незаполненным машинами улицам Москвы. Его подташнивало, заносило на поворотах, но он держался, как мог.
Через двадцать минут они прибыли в ту городскую больницу, где, судя по всему, оказалось свободное место для таких попавших в передрягу бедолаг. Не успела «скорая помощь» остановиться, как врач с медбратом подхватили его и, осторожно поддерживая, несмотря на то, что он мог сам передвигаться, повели в неврологическое отделение. Там он был передан дежурному врачу-женщине, которая, выслушав сотрудников «скорой помощи», тут же отдала соответствующие распоряжения и, приняв документы, стала оформлять все то, что положено в таких случаях.
Ему вновь измерили давление, послушали сердце, взяли на анализы кровь и отправили на рентген, чтобы установить, нет ли каких-либо опасных последствий после падения с кресла на пол и удара головой.
Впервые в жизни он оказался в своего рода инвалидном кресле. Крупного телосложения медсестра покатила его к лифту и без особых усилий вкатила в него. Он пытался шутить, а медсестра отвечала тем же. Лифт остановился на каком-то этаже, медсестра подхватила коляску и покатила его в рентгеновский кабинет. Там ему сделали снимки и, убедившись в том, что у него нет никаких переломов и все в порядке с головой, отправили обратно к дежурному врачу.
В это время на другой «скорой помощи» доставили очередного пациента, которым тут же занялась дежурный врач. Его попросили подождать в коридоре, и он имел возможность общаться с женой, которая уже успела расспросить, что это за больница и от какой станции метро можно до нее добраться. Оказалось, что по иронии судьбы он находится в городской больнице № 13, что само по себе вызвало невольную усмешку. Не истерический смех, а именно усмешку, поскольку он воспринял номер больницы как некий вызов самому себе, если в чем и нуждающийся, то только в проявлении юмора по отношению к сложившейся ситуации.
Спустя пятнадцать минут, он вновь оказался в коляске и та же сестра покатила его к лифту, который доставил их на четвертый этаж. От лифта по коридору они направились к палате № 401. Он успел лишь в шутку сказать, что было бы кстати, если бы ему досталась палата № 6.
Так Левин оказался в шестиместной палате, в которой четыре кровати были свободными. На одной кровати, находящейся у противоположной от окон стенки лежал худощавый мужчина, который наблюдал за его прибытием и некоторое время после того, как он расположился в палате, представился: «Виталий». На другой кровати, находящейся на противоположной стороне палаты между двумя незанятыми койками, посапывал упитанного сложения мужчина. Виталий сообщил, что спящего мужчину зовут Николаем и что он еле говорит, точнее, в силу простуды говорит сипло и тихо.
Он выбрал кровать в одном ряду с кроватью Виталия, рядом с окном. Положил взятые с собой вещи в прикроватную тумбочку, начал осваиваться в палате. В целом вид палаты был более чем приличный. Чисто, запах немного затхлый, поскольку два больших окна были закрыты, но вполне сносный. Большая светлая комната, где вдоль стен в два ряда стоят по три кровати. При входе нечто вроде тамбура. По одну сторону его расположен туалет с раковиной, по другую – душ и раковина. В тамбуре стоит холодильник, куда обитатели палаты могут складывать продукты, которые приносят им навещающие родственники или знакомые.
Перекинулись с Виталием парой слов. Оказывается, он находится в больнице уже две недели. На правах старожила он сообщил, что в выходные дни их особо беспокоить не будут и все необходимые процедуры, включая анализы, придется проходить и сдавать, начиная с понедельника. Причем его краткое сообщение сопровождалось такими нецензурными словами, которые не всегда услышишь при первом знакомстве.
Левин спросил Виталия, не будет ли он возражать, если немного открыть створки обоих окон, чтобы проветрить палату. Он был не против, тем более, что лежал на кровати в одежде. И действительно, после того, как створки окон были приоткрыты, в палате стало легче дышать.
Через некоторое время проснулся Николай. Виталий сообщил ему, что в их полку прибыло. Тот что-то буркнул, но не проявил никакой заинтересованности. Немного полежав, с трудом сел на кровать. Потом, пошарив ногами и найдя на полу тапочки, обулся, встал с кровати, подошел к ближайшему от него окну и закрыл его створку. Молча вернулся обратно и снова сел на кровать.
Наблюдая за Николаем, и, видимо, желая ввести Левина в курс происходящего, Виталий прокомментировал:
– Бережет себя, хрен моржовый. Коновалы, мать их за ногу, довели мужика до такого состояния, что он, блин, потерял голос. Ну, ничего, Колян, мы еще погуляем. Не бзди, выйдешь из больницы, дернем, мать твою, по стопарику и споем. Будем орать, блин, на всю Ивановскую, чтоб чертям, мать твою, было тошно.
Представив себе, по всей вероятности, такую картину, Виталий чуть рассмеялся и, обращаясь к Левину, пояснил:
– Вот, блин, житуха! Чуть не угробили человека, едрёна вошь!
И, пересыпая крепкими выражениями свою речь, он поведал, что случилось с Николаем. Оказывается, тот лежит в больнице уже полмесяца. Привезли с повышенным давлением. Но, поскольку не было свободных мест в палатах, то его положили в коридор. Пролежав там пять дней, Николай простудился. Скорее всего, уборщицы и нянечки добросовестно выполняют свою работу и, наводя чистоту в больнице, проветривают коридоры, чтобы выветрить запах хлорки. Как бы там ни было, но простуда так захватила Николая, что он осип.
Когда освободилось место в одной из палат, его перевели туда. Стали лечить и от последствий простуды. Давление стабилизировалось, но хрипы остались, и было трудно разобрать слова, когда он пытался говорить. – Вот такие дела, мать твою ити! – завершил свое пояснение Виталий. – Ничего, прорвемся. Держи, Колян, хвост пистолетом, и все будет, блин, тип-топ!
Николай молча слушал Виталия, потом, поправив рукой свалявшиеся на голове волосы, прохрипел:
– Сейчас стало полегче. Тихо, но могу говорить. А несколько дней тому назад вообще потерял голос.
После этого он привстал с кровати, открыл прикроватную тумбочку, достал пачку сигарет и зажигалку.
Виталий, следивший за его движениями, обрадованно кивнул головой:
– Правильно. Пойдем отравимся. А там глядишь и шамовку принесут.
Виталий и Николай направились, не спеша, к двери. По дороге Николай заскочил в туалет, а затем следом за Николаем вышел в коридор.
Левин остался один. Огляделся. Заметил, что край кровати Виталия приподнят. Так удобнее для ног. Присмотрелся к своей кровати, нашел соответствующий механизм и приподнял край кровати. Лег на нее, протянул ноги. Можно сделать чуть повыше. Встал, поднял край кровати на нужную высоту, снова лег.
Вот такое положение подойдет, тем более что в последние два месяца дома, ложась спать, он клал под ноги большую подушку. Приподнятое положение ног во время сна снимало опухлость одной ноги. Ту опухлость, которая в последнее время стала появляться к концу дня и которая вызывала беспокойство у его жены.
Осуществив соответствующие манипуляции с кроватью, он решил выйти из палаты, чтобы пройтись по коридору и, как говорится, сориентироваться на местности. Заодно заглянул в душевую и туалет, отметив про себя, что везде чисто, есть мыло, туалетная бумага.
Выйдя из палаты, увидел женщину, которая шла по коридору, держа в руке кружку с ложкой. Немного подождав, Левин пошел за ней следом и увидел столовую, где обедали пациенты. Оказалось, что сейчас время обеда.
До этого момента он был как бы вне времени. Все, что произошло с ним дома, по дороге в больницу и в самой больнице, не зафиксировалось никак во временном отношении. И только увидев пациентов за обеденной трапезой, он ощутил чувство времени. Захотелось «заморить червячка».
Левин зашел в столовую, спросил раздатчицу о том, может ли он ли перекусить. Она пояснила, что количество порций рассчитано заранее. Она может предложить ему только первое, а вот второго порционного блюда для вновь прибывших нет, чайник с компотом на отдельном столе. Выдала кружку, ложку и сказала, что после еды все это необходимо забирать с собой в палату.
Он про себя подумал, что все возвращается на круги своя. Когда-то много лет тому назад ему довелось служить в армии. В то время там был такой порядок, что каждому солдату выдавали «персональную» ложку, которую, идя в столовую на завтрак, обед или ужин, он носил с собой за голенищем сапог. Вот и здесь, в московской городской больнице на какое-то время он обзавелся своей «персональной» ложкой. Теперь ему стало понятно, почему первая встретившаяся на пути женщина несла в руке кружку и ложку. Кружка нужна каждому пациенту, поскольку, помимо использования ее в столовой в палате, приходится запивать водой назначенные лечащим врачом таблетки. Тарелки после еды пациент относит на отведенный для этого в коридоре рядом со столовой отдельный стол. По завершении трапезы эти тарелки моют. На этом же столе, как оказалось, всегда находятся чайники с горячей водой. В любую минуту пациент может воспользоваться кипяченой водой. Что касается ложки и кружки, то их пациент должен содержать в чистоте сам. Вот такое разделение труда.
Вернувшись в палату, Левин вымыл кружку и ложку. Только разместил их в прикроватной тумбочке, как в палату возвратились Виталий и Николай. Последний тут же лег поверх одеяла. Не знаю, почему, быть может, для установления контакта, Левин спросил, одновременно обращаясь к обоим и в то же время ни к одному из них лично:
– Пообедали?
Николай ничего не ответил, а Виталий тут же изрек:
– Покурили, теперь можно, блин, и пожрать.
Поскольку ни тот, ни другой явно не собирались идти в столовую, то Левин осторожно заметил:
– А до какого часа в больнице обед?
– Хрен его знает, – незамедлительно откликнулся Виталий, в то время как Николай продолжал хранить молчание. – Мы с Коляном не ходим за жрачкой. Нам, ёшкин кот, приносят ее в палату. Мы ведь лежачие, блин. Правда, Колян?
Виталий засмеялся и, не дождавшись ответа от Николая, добавил:
– Принесут жратву, никуда не денутся, мать твою. А уж мы, блин, слопаем ее за милую душу, едрить твою через колено.
Это потом Левин понял, что, будучи первоначально лежачими, Виталий и Николай захотели сохранить за собой подобную привилегию. Несмотря на то, что они были в состоянии бродить по палате и даже выходить из здания больницы, чтобы покурить, и тот, и другой предпочел, что называется «обслуживание на дому».
Левину было интересно наблюдать за обоими мужчинами, которые каждый по-своему вели себя, находясь в положении больного. Виталий с охотой общался и делился своими размышлениями, сопровождая их привычными для него выражениями. Николай предпочитал больше молчать, хотя, как позднее оказалось, не прочь был и поговорить, если было подходящее настроение. Но их объединяло одно. Оба извлекали посильную выгоду от болезни.
В свое время основатель психоанализа Зигмунд Фрейд не только показал, как и почему некоторые люди убегают в болезнь. Подчеркнув, что болеть выгодно, он выделил первичную и вторичную выгоду от болезни.
Первичная выгода состоит в том, что, не имея возможности или воли для решения какого-то конфликта, возникшей проблемы, человек идет по линии наименьшего сопротивления и спасается бегством в болезнь. Поскольку отношение со стороны других людей к больному, как правило, совершенно иное, чем к здоровому, то тем самым убежавший в болезнь человек оказывается в выгодном для себя положении. Его жалеют, опекают. К нему не предъявляют тех подчас жестких требований, какие досаждали ему, когда был он в полном здравии.
Оказавшись в подобном привилегированном положении, больной человек не прочь использовать свои преимущества от болезни и впредь. Сознательно или бессознательно он начинает извлекать вторичную выгоду от болезни. И хотя болезнь может приносить ему неимоверные страдания, тем не менее он не готов расстаться с ней, чтобы не лишиться приобретенной выгоды. Эта вторичная выгода от болезни может прирасти к нему как маска, которую человек постоянно надевает, чтобы скрыть свое истинное лицо. Тем самым бессознательно человек консервирует свою болезнь, используя в своих личных целях вторичную выгоду от нее.
Психоаналитику постоянно приходится иметь дело с подобным положением. При лечении обратившихся к нему за помощью людей он сталкивается с тем, что, несмотря на свои страдания, они как бы цепляются за свои болезни. Создается парадоксальная ситуация, когда так или иначе пациенты начинают оказывать сопротивление своему излечению.
Как такое может быть? Страдающий человек сам обращается к психоаналитику за помощью, тратит на это значительное время, которое может длиться несколькими месяцами и даже годами, платит за услуги подчас весьма значительный гонорар, но в то же время оказывает сопротивление своему излечению. И, если без всякой подготовки сказать ему, что он цепляется за свою болезнь, то он в лучшем случае не согласится, возможно, возмутится, в худшем же случае тут же уйдет, сочтя подобную точку зрения психоаналитика абсурдной, а его самого некомпетентным.
Но в том-то и дело, что сопротивление пациентов излечению является бессознательным. В большинстве случаев они ничего не ведают о нем, хотя в глубине души некоторые из них могут иметь смутные догадки о приобретенных ими преимуществах перед другими людьми, считающими себя здоровыми. Не отдавая себе отчета, они извлекают как первичную, так и вторичную выгоду от своей болезни. Поэтому психоаналитику приходится предпринимать определенные усилия для того, чтобы показать тому или иному пациенту, почему, как и зачем тот использует выгоду от болезни в своих личных целях.
Поведение Виталия и Николая было весьма типичным. В стенах больницы они воспользовались своей вторичной выгодой от болезни, которая проявлялась в их нежелании ходить в столовую даже после того, как их физическое состояние позволяло им делать это. Обретя определенную привилегию, они не захотели расставаться с ней. Выйти покурить на улицу – это, пожалуйста. А вот самому пойти в столовую – ни за что.
Не успели подобные мысли промелькнуть в голове Левина, как в палату вошел дежурный врач. Женщина назвала его фамилию и, услышав ответ, подошла. Пришлось сесть на кровать для того, чтобы врач смогла измерить артериальное давление и послушать работу сердца. Давление оказалось нормальным, а вот работа сердца, по ее словам, оставляет желать лучшего.
– Не беспокойтесь, – мягко сказала она. – Но вам придется принять лекарства, которые скоро принесет медицинская сестра.
После этого врач покинула палату. Поскольку во время своего визита она обратилась только к Левину, в то время как Виталий прохаживался по палате, а Николай продолжал лежать на своей кровати, стало понятно, что она приходила именно к вновь прибывшему в больницу пациенту.
Вечером эта же женщина-врач опять пришла. Вновь измерила артериальное давление и послушала сердце. Стало очевидно, что, как при первичном обследовании в приемной больнице, так и спустя несколько часов после определения пациента в палату, дежурный врач проявляет к нему надлежащее внимание. Левин не знал, во всех ли московских городских больницах соблюдается подобный порядок, но в этом отношении больница № 13 оказалась, что называется, на высоте.
Несколько минут после ухода врача в палату вошла раздатчица и принесла обед для Виталия и Николая. Посчитав свое присутствие во время их трапезы излишним, Левин вышел в коридор. После обеда не хотелось лежать, набирать лишние килограммы. Гулять хотя бы по коридору все же значительно лучше, чем лежать пластом в палате и невольно ощущать запахи еды. Да и дома у него не было привычки отдыхать после обеда, как, впрочем, и после любого приема пищи утром или вечером. Кроме того, хотелось использовать свободное время для ознакомления с достопримечательностями городской больницы, в которой он оказался не по собственной воле.
Гуляя по коридору, как по замкнутому кругу, он обошел весь этаж. У столовой ознакомился с распорядком дня, когда по часам следует завтрак, обед и ужин. Там же узнал о том, что с десяти до двенадцати каждый день врачи совершают обход своих пациентов по палатам. Позднее понял, что это касается рабочих дней, а в субботу и в воскресенье лечащие врачи, как и все нормальные люди, отдыхают. При поступлении нового пациента в больницу свои функции выполняют дежурные врачи.
Он обратил внимание на реанимационное отделение, точнее, палату, в которой лежали пациенты, находящиеся в критической ситуации. Невозможно было их не увидеть, поскольку дверь была полуоткрыта, на кроватях лежали немощные пациенты, и одна женщина так стонала, видимо, от болей, что ее стоны доносились до тех, кто проходил по коридору.
Внимание приковала и та пациентка, которая лежала в коридоре напротив реанимационного отделения. Довольно полная пожилая женщина с трудом помещалась на кровати, одна ее рука лежала поверх прикрывающей ее грудь простыни, другая свисала вниз. Женщина тяжело дышала, пот проступал на ее лице, глаза были устремлены в потолок. Когда Левин проходил мимо, она никак не отреагировала. Наверное, не первый день лежит здесь и уже привыкла к тому, что врачи, медицинские сестры, обслуживающий персонал и больные ходят по коридору и не обращают на нее никакого внимания. Судя по всему, ее не могли поместить в реанимационное отделение, поскольку не было свободного места, как, впрочем, не было свободного места и в обычных палатах.
Когда он начал свое хождение по второму кругу, то сократил маршрут таким образом, чтобы не оказаться вновь у реанимационного отделения. Не то, чтобы картина была настолько тяжелой и удручающей, что он не мог этого видеть. Просто ему представлялось, что по-человечески было бы неэтично снова проходить мимо лежащей в коридоре несчастной женщины, которая находилась в столь плачевном состоянии.
Сделав малый круг мимо своей палаты, лифта и столовой, Левин заметил два рукава или отсека, которые отличались от остальных палат и комнат, в которых находились дежурный врач, медсестры, обслуживающий персонал. В этих отсеках стояли кожаные кресла и столик, было много различных растений и цветов в горшках, придающих уют. А главное, там был совсем иной, свежий воздух, поскольку были открыты фрамуги окон.
Он заглянул в оба отсека. В одном из них даже посидел в кресле и подышал свежим воздухом. Оказалось, что в этих отсеках расположены особые комнаты-палаты, в которых, в отличие от остальных палат, включая его шестиместную, есть телевизор. Одна из комнат была приоткрыта, и оттуда доносились звуки какой-то телепередачи. Стало очевидно, что эти комнаты предназначены не для простых смертных, а для тех, кому положены соответствующие удобства.
Позднее Левин спросил об этом Виталия как старожила, который должен был знать, для кого предназначены более комфортабельные больничные палаты. И действительно, он не только знал об этих «элитных» палатах, но и рассказал, на кого они рассчитаны. Оказалось, что в них могут лежать простые смертные. Правда, за определенную плату. Комнаты рассчитаны на одного или двух человек. Никаких особых изысков по сравнению с обычными палатами, кроме возможности смотреть те или иные передачи по телевидению и, следовательно, наслаждаться просмотром телефильмов или быть в курсе последних новостей. И, конечно, можно отдыхать в отсеке, где свежий воздух, цветы в больших горшках на полу и в малых на подоконнике. И все это удовольствие стоит пятьсот рублей в сутки.
Виталик поведал о платных комнатах, когда Левин уже возвратился в свою палату. Поскольку в палате было душно и запах трапезы соседей еще не выветрился, ему пришлось открыть створку окна и задернуть штору, чтобы струйки свежего воздуха не беспокоили Николая, который, судя по всему, боялся вновь простудиться.
После обеда Виталий и Николай лежали на своих кроватях. Первый бодрствовал и был рад поделиться с Левиным информацией о платных апартаментах. Второй уже спал, неровно дыша и издавая слабые, прерывистые звуки.
Левин тоже решил немного передохнуть. Свернул одеяло, поскольку было слишком тепло в палате, полностью разделся, как это всегда делал в домашних условиях, подложил две подушки под спину, чтобы можно было сидеть, и прикрыл нижнюю часть тела простыней.
Выдав информацию о платных апартаментах, Виталик какое-то время смотрел в потолок, затем закрыл глаза. Левин же стал переваривать полученную информацию. При этом у него не возникло мысли о том, чтобы улучшить условия своего дальнейшего пребывания в городской больнице. Разумеется, пятьсот рублей в сутки – не такая значительная сумма, чтобы он не мог позволить себе подобное удовольствие, тем более что чувствовал себя довольно сносно и не рассчитывал задерживаться в больнице надолго. Другое дело, что затевать разговоры с администрацией больницы о переходе в платную палату не было никакого смысла.
В самом деле, хотя палата его пребывания была рассчитана на шесть пациентов, тем не менее в ней было пока трое мужчин. Причем и Виталий, и Николай были такими «соседями по несчастью», которые не доставляли особых хлопот и не раздражали. Напротив, с точки зрения особенностей характера, они представлялись ему своеобразными типами, знакомство с которыми может улучшить его понимание психики пациентов. До этого случая он имел дело только с теми пациентами, которые приходили к нему на прием и с которыми он общался пятьдесят минут в день, хотя и на протяжении разного времени, от нескольких недель до нескольких лет. Здесь же представилась редкая возможность почти двадцать четыре часа в сутки находиться в присутствии тех, кто лежал в палате, слышать их разговоры и включаться в них самому, наблюдать за реакциями других пациентов и отслеживать свои собственные.
Кроме того, наличие телевизора в больничной палате – не такое уж преимущество, ради которого стоит платить лишние деньги. И дело, разумеется, не в самих деньгах, а в том, что в силу непредвиденных обстоятельств есть возможность на несколько дней отключиться от экрана телевизора, не вбирать в себя в общем-то ненужную информацию, не смотреть развлекательные программы и надоевшие всем рекламные ролики. Есть возможность побыть вне телевизионного безумия. А если представить себе, что будешь не один в палате, а рядом с тобой в сравнительно небольшой комнате будет находиться глуховатый сосед, для которого телевизор – единственная отрада в жизни или, по крайней мере, в больнице, и он будет источником постоянного шума и раздражения, то такое удовольствие окажется малоприятным. Напротив, захочешь заплатить любые деньги за то, чтобы поменять комфортабельные апартаменты на шестиместную палату лишь бы избавиться от телевизионного шума.
К тому же вряд ли можно рассчитывать на то, что за пятьсот рублей в сутки лечение окажется более эффективным, чем у бесплатных пациентов. Скорее всего, плата относится только к относительному комфорту и пребыванию в одноместной или двухместной комнате. Врачи, медсестры и обслуживающий персонал одни и те же. Питание точно такое же. Лекарства, как и положено для городской больницы, в рамках установленного государством бюджета. Другое дело, что, возможно, врачи и медсестры будут не столько проявлять большее внимание и предупредительность, сколько своим видом показывать, что имеют дело с состоятельными пациентами, способными оплачивать дополнительные услуги. Да и то не факт.
«Так что, – рассуждал Левин сам с собой, – нет ни малейшего смысла менять «шило на мыло». Причем, судя по собственным ощущениям, я не в такой тяжелой физической форме, чтобы прибегать к дополнительным мерам, связанным с тем, чтобы мне были созданы особые условия в больнице. Надо воспользоваться возможностью пребывания в обычной московской городской больнице, чтобы на своей собственной шкуре прочувствовать пусть не все, но хотя бы то немногое, что приходится испытывать рядовым гражданам, заболевших и оказавшихся вырванными из привычной домашней обстановки».
Волею случая ему предоставлялась возможность приобрести новый опыт. Фактически за семьдесят лет пребывания на этой грешной земле он впервые в жизни оказался в больнице. Если быть более точным, то на самом деле он второй раз попал в больницу. Правда, первый раз это случилось в детстве, но то время не зафиксировалось в его сознании, в результате чего у него не было никаких воспоминаний. Он не помнил никаких подробностей ни о том, как попал в больницу, ни о том, испытывал ли какие-либо переживания во время пребывания в ней.
В памяти сохранилось лишь общее представление о самом факте, который имел место в тот промежуток времени, когда он переходил из детского сада в первый класс начальной школы. Это было в маленьком городке, где он жил в то время с мамой и бабушкой. И его представление о случившемся относилось, скорее всего, к так называемым покрывающим воспоминаниям, сводящимся к следующему.
В детском садике подхватил скарлатину, заразившись от кого-то из детей. Положили в больницу. Болезнь протекала в легкой форме, но пришлось пробыть в больнице 21 день, поскольку таким сроком исчислялся карантин. В результате этого он не участвовал в торжественной линейке школы 1 сентября, как остальные дети, и не принимал никаких поздравлений по поводу вступления в новый период жизни. Выписка из больницы состоялась через несколько дней после того, как его сверстники, первоклашки переступили порог школы и познакомились со своей первой учительницей. Возможно, поэтому в его памяти не сохранились воспоминания ни о первом посещении школы, ни о первой учительнице.
Надо полагать, что у мальчика семи лет несомненно были определенные переживания, связанные с тем, что на протяжении 21 дня он находился не в привычной для него домашней обстановке. Не исключено, что эти переживания были достаточно глубокими. И, быть может, именно поэтому инфантильные механизмы защиты сработали таким образом, что детали пребывания в больнице оказались полностью вытесненными из сознания.
Опыт работы с пациентами показывает, насколько смутными и неполными могут быть их воспоминания об инфантильном периоде жизни и тех событиях, которые могли вызывать у них серьезные переживания. Так, рассказывая о своем детстве, одна из его взрослых пациенток упомянула о том, что в результате несчастного случая в возрасте трех с половиной лет попала в больницу, где на протяжении трех месяцев не видела своих родителей. Пытаясь воспроизвести свои ощущения того периода, она ничего не смогла вспомнить, кроме двух сохранившихся в памяти сюжетов ее трехмесячного пребывания в больнице. Первое касалось смутного видения какой-то женщины в белом халате, стоящей в проеме двери комнаты. Второе относилось к моменту встречи с родителями, когда ее выписали из больницы.
В его случае в памяти не сохранилось ни одной детали пребывания в больнице. Но он хорошо помнил некоторые подробные сюжеты, относящиеся к более раннему периоду жизни. В частности, до сих пор перед его глазами стоит картина, как он, маленький мальчик, наблюдает за движущимся железнодорожным составом.
Это воспоминание относится к тому периоду времени, когда он с мамой и бабушкой находился в эвакуации в одном из селений Кировской области. В ту пору ему было около трех лет. Он видит себя, маленького мальчика, стоящего на пригорке. Одной рукой держится за тонкую березу, другой машет в воздухе. Вдалеке движется пассажирский поезд. Именно пассажирский, а не товарный (скорее всего, это знание было приобретено тогда, когда в период эвакуации он вместе с мамой и бабушкой ехал на поезде несколько дней из маленького городка, расположенного между Москвой и Ленинградом). Паровоз дымит, вагоны катятся, слышен стук колес. Он машет рукой и следит за движением состава до тех пор, пока он не скрывается из поля зрения.
Из периода эвакуации он помнит только этот эпизод. Видимо, железная дорога проходила сравнительно недалеко от того селения, в котором им предоставили жилье, и он не раз бегал на пригорок, откуда можно было наблюдать за проходящим вдали поездом.
А вот его пребывание в больнице в возрасте семи лет не оставило в памяти никакого следа. И коль скоро на протяжении всей последующей сознательной жизни ему не довелось лежать в больнице ни разу, то можно считать, что он впервые приобретал новый опыт. Правда, и до этого ему приходилось бывать в больнице, так как несколько лет тому назад его сын лежал около 20 дней в больнице Академии наук. И он столкнулся с прелестями больничного быта, когда в результате недостаточного финансового обеспечения приходилось в больницу приносить буквально все: от туалетной бумаги до одноразовых шприцов, от бинтов и ваты до назначенных врачами лекарств.
Но то было поверхностное знакомство с больничным бытом, сопровождаемое переживаниями о состоянии здоровья сына. Теперь же, находясь в обычной московской городской больнице в качестве пациента, он сам мог прочувствовать на себе все особенности такой жизни. Поэтому не столько в терапевтических, сколько в познавательных целях ему было интересно познакомиться с особенностями подобного быта, увидеть все изнутри.
Как психоаналитик он мог размышлять со знанием дела о достоинствах и недостатках медицинского обслуживания и лечения. Но в качестве рядового пациента он имел редкую для себя возможность методом включенного наблюдения видеть все то, что чаще всего остается за порогом сознания и врачей, и тех, кого им приходится лечить, а порой спасать от смерти.
Поэтому он решительно отказался от использования возможности перебраться в более комфортную палату. Хотелось воспользоваться тем положением, в котором волею судьбы оказался. Воспользоваться для того, чтобы понять и прочувствовать изнутри, каково быть рядовым пациентом и на что можно рассчитывать простому смертному, доверившему свою жизнь системе отечественного здравоохранения.
Сидя на кровати, он мысленно вспомнил свое общение с практикующими врачами, которым ему довелось читать лекции по психоаналитической педагогике в одном из медицинских университетов. К группе по переподготовке врачей, которые повышали свою квалификацию, дающую им право на преподавание в медицинских вузах, среди которых были стоматологи, он обратился с вопросом:
– Из своего личного опыта практикующих врачей вы могли, вероятно, убедиться в том, что по сравнению с женщинами многие мужчины плохо переносят зубную боль, испытывают повышенную тревогу, если им требуется удалить зуб, и даже могут упасть в обморок при виде используемых стоматологом инструментов. Как вы думаете, почему это происходит?
Не все присутствующие на лекции врачи ответили на заданный вопрос. Не исключено, что многие из них не захотели высказывать свои мысли публично. Но из тех ответов, которые последовали, типичными были следующие:
– Мужчины не столь выносливы по сравнению с женщинами.
– Сильный пол, как обычно называют мужчин, в действительности является слабым, не способным вытерпеть зубную боль.
– Природа женщин такова, что им приходится переносить многие тяготы жизни, и поэтому они более стойки к стрессовым ситуациям, связанным с физической болью, в то время как мужчины оказываются слишком чувствительными к подобной боли и не переносят ее.
– Женщина в муках рожает детей, и поэтому ее организм в отличие от организма мужчин является более жизнестойким. Недаром во всех странах мира средний возраст жизни женщин значительно больше, чем у мужчин, которые не только плохо переносят любую боль, включая зубную, но и довольно рано умирают.
Все эти и другие ответы исходили от врачей-женщин. Мужчины, как правило, отмалчивались или прибегали к защитной реакции, говоря о том, что и некоторые женщины не переносят зубной боли. Один из присутствующих на лекции врачей рассказал следующую историю:
– На днях мне пришлось удалять больной зуб у среднего возраста женщины. Она оказалась истеричкой и так громко кричала, что, как потом выяснилось, все ожидающие своей очереди в коридоре пациенты разбежались. Я так намучился с ней, что проклял все на свете. И хотя я заранее знал, что с этой пациенткой могут быть проблемы – в ее медицинской карте стоял большой красный крест, изображенный предшествующим стоматологом, у которого она лечила зубы, что означало предупреждение для последующих специалистов, – тем не менее не предполагал, что она окажется такой несдержанной и склочной. Стоило мне приблизиться к ее зубу, как она тут же начинала судорожно дергаться, кричать и вырываться. Даже после того, как мне с большим трудом удалось привести ее в надлежащее состояние и почти сразу, без каких-либо усилий удалить больной зуб, пациентка никак не могла успокоиться. Она на повышенных тонах говорила, что ей сделали слабую заморозку, боль была непереносимой и она будет жаловаться на невнимательное отношение к ней. Если потребуется, она дойдет до суда и добьется компенсации за ее физические и нравственные страдания, которые ей пришлось испытать из-за некомпетентности врача.
Сделав небольшую паузу, врач заключил:
– Так что, как видите, зубную боль не переносят не только мужчины, но и женщины.
Другие присутствующие на лекции врачи, подтвердили, что в своей профессиональной деятельности им приходилось сталкиваться с аналогичными случаями, когда, садясь в стоматологическое кресло, некоторые женщины действительно испытывали такой страх, что с трудом открывали рот для совершения той или иной процедуры. Однако все согласились с тем, что подобные случаи являются не столь распространенными по сравнению со сложными случаями лечения пациентов-мужчин, которые чаще испытывают страх при удалении больных зубов.
– Вы назвали несколько причин, почему многие мужчины так боятся оказаться в стоматологическом кабинете. Но, – заметил Левин, – среди них нет одной, пожалуй, наиболее важной и существенной, которая обусловливает соответствующий страх мужчины.
Присутствующие на лекции врачи в недоумении смотрели на него. А Левин, выждав какое-то время, продолжил развивать свою мысль:
– Речь идет о психоаналитическом понимании тех переживаний, которые мальчики испытывают в детстве. При прохождении ими стадии эдипова комплекса, когда усиливаются амбивалентные чувства к родителям, включая повышенное сексуальное влечение к противоположному полу, к матери, и враждебное, агрессивное отношение к своему полу, к отцу, у мальчиков возникает то, что Фрейд назвал комплексом кастрации. На бессознательном уровне этот комплекс сохраняет свою действенность и у взрослых мужчин, находя свое отражение в страхе перед удалением зуба как символическим выражением кастрации. Это находит свое отражение не только в различных мифах, но и в обычаях некоторых племен, когда, например, посвящение юноши в жизнь зрелого воина сопровождается определенным ритуалом, связанным с насильственным или добровольным удалением у него зуба. Подобное понимание причины особого страха у мужчин, связанного с удалением зубов, может оказаться полезным в профессиональной деятельности стоматолога, ранее не задумывавшегося над мужской психологией.
Все это вспомнилось Левину в тот момент, когда, сидя на кровати в шестиместной палате, он мысленно говорил себе о необходимости использовать вновь приобретаемый опыт нахождения рядового пациента в больнице. Использовать его с целью лучшего понимания того, как могут пациенты реагировать на сложившиеся обстоятельства жизни и что позитивного можно вынести из подобного опыта.
Про себя он решил, что попробует обращать внимание не только на свое состояние, но и на те мелочи больничного быта, которые далеко не всегда бросаются в глаза пациентам, слишком озабоченным своим собственным состоянием здоровья.
Еще раз взглянув на сонное царство палаты, он убедился, что Николай по-прежнему непробудно спит, в то время как Виталий дремлет, время от времени открывая глаза.
В это время в палату вошла медицинская сестра и, оставив распахнутой дверь, бегло пробежалась взглядом по лежащим на кроватях мужчинам. Увидев знакомые лица Виталия и Николая, она направила свой взор на Левина, быстрым шагом подошла к его кровати и поставила на прикроватную тумбочку стеклянную баночку, на которой значилась его фамилия и номер палаты. Медсестра тут же пояснила, что дежурный врач назначил ему соответствующие лекарства. Одну таблетку он должен принять сегодня до ужина, вторую – завтра до завтрака.
На вопрос, что это за лекарства, медицинская сестра ответила, что об этом следует спросить врача и что она выполняет лишь указания. После этих слов она быстро вышла из палаты, но, закрывая дверь, так громко хлопнула ею, что спавший Николай тут же проснулся. Левин понимал, что медсестра это сделала не специально. Это не было жестом, выражающим ее недовольство по поводу заданного вопроса. Просто легкий ветерок, проложивший себе путь от открытой створки окна к распахнутой двери, сделал свое дело. Медсестра же, выполняя свои обязанности, совершенно не подумала о том, что своими действиями может нарушить чей-то покой.
Проснувшийся от стука двери Николай перевернулся на бок, затем через некоторое время привстал и сел на кровать. Посидев минут пять-десять с отрешенным видом, он надел тапочки и, переваливаясь с боку на бок, направил свои стопы в туалет. Через некоторое время шум сливного бачка и воды из крана возвестил о завершении им соответствующих процедур, после чего он вышел из туалета, подошел к холодильнику, открыл его, извлек из него целлофановый пакет и, направившись к стоящему между двумя проемами окон маленькому столику, тяжело сел на стул, стоящий возле стола.
Левин непроизвольно наблюдал за действиями Николая, который, не спеша, достал из целлофанового пакета начатую палку копченой колбасы, отрезал ножом приличный кусок и стал медленно жевать его. На столике находились также печенье, яблоки и булочки. Но Николай не обратил на них никакого внимания. Судя по всему, копченая колбаса была для него более привлекательна, чем все остальное.
Виталий тоже встал с кровати, остановил свой взгляд на жующем колбасу Николае и что-то пробормотал. Из обрывков его негромко произнесенных фраз можно было с трудом уловить то, что он опять упоминает чью-то мать. Не обращая ни на кого внимания, Николай продолжал уминать за обе щеки колбасу, а Виталий, постояв посереди комнаты, неожиданно повернулся, направился к двери, открыл ее и исчез в коридоре.
Левин не мог последовать за Виталием, поскольку простыня накрывала его голое тело и, чтобы одеться, ему необходимо было совершить движения, которые могли вызвать у жующего колбасу Николая непредвиденные ассоциации, не способствующие пищеварению. Чего доброго еще подавится, хотя, судя по всему, ему было все, как говорится, до лампочки. Поэтому Левин предпочел немного переждать и встать с кровати после завершения трапезы Николая.
Сидя на кровати, Левин подумал про себя:
«Пообедал, поспал, проснулся, снова навернул приличный кусок копченой колбасы – вот тебе и излишки веса, которые явно давали знать о себе в форме огромного живота, который мешал Николаю не только ходить, но и сидеть за столиком. Скорее всего, именно подобный малоподвижный образ жизни практикуется им не только здесь, в больнице, но и дома. Даже болезнь не помешала ему избавиться от устоявшихся привычек и гастрономических вкусов. Вместо того чтобы съесть лежащее на столе яблоко, он предпочел колбасу, которая – и этого он не может не знать, поскольку средства массовой информации неоднократно сообщали, из чего делаются колбасные изделия и какие вредные добавки они включают, – отнюдь не является здоровой пищей. Казалось бы, во время болезни можно исключить подобный продукт из своего рациона. Тем более что по санитарным нормам он не только не рекомендуется пациентам, но и по правилам больницы его запрещено приносить родственникам. Однако Николаю, что называется, море по колено. Хочется колбаски, и нет силы воли отказаться от нее».
Николай доел кусок колбасы, отрезал еще немного, запихнул в рот и, положив остальную часть колбасной палки в целлофановый пакет, не без усилий встал со стола и, жуя на ходу, неторопливо понес этот пакет вместе со своим животом к холодильнику. Положив пакет в холодильник и оставив живот при себе, открыл дверь и вышел из палаты.
Теперь Левин мог вылезти из-под простыни и одеться, что незамедлительно и сделал. Затем посмотрел на часы, которые показывали, что до ужина осталось не так много времени. Брошенный взгляд на баночку с таблетками заставил задуматься над тем, как поступить дальше.
С одной стороны, обычно он всячески пытался обойтись без каких-либо лекарств. Фактически, не пользовался ими, если даже при обращении к врачам по некоторым поводам они прописывали их. С другой стороны, так уж случилось, что в последнее время он впервые в жизни вынужден был прибегнуть к таблеткам, причем в достаточно большом количестве, хотя последний месяц обходился без них. И вот теперь он стоял перед выбором: принимать назначенные дежурным врачом таблетки или оставить все, как есть.
После некоторых раздумий и учитывая утреннее падение в бездну небытия, из которой все-таки возвратился, придя в сознание, и то, что легкое недомогание давало знать о себе до сих пор, решил не искушать судьбу. Достал из прикроватной тумбочки кружку, сходил к столовой, где в коридоре стоял чайник с кипяченой водой, вернулся в палату и принял лекарство, запив его водой.
Через некоторое время в палату вошли соседи. Они успели «отравиться», поскольку их одежда источала запах табака. По ходу движения, оживленно жестикулируя руками, Виталий продолжал рассказывать Николаю, начатую ранее историю:
– Представляешь, блин, этот мудила не только выпил залпом стакан самогона, но даже, едрёна вошь, не поперхнулся, разрази его гром. У нас с мужиками текут слюнки, мать твою, саднит горло от желания опрокинуть стопарик, а долбанный гомик сделал вид, что не знает нас. Ну не педик ли он после этого!
– А то, – кратко произнес Николай и закашлялся.
– Э, да ты, кореш, того, не переживай. Небось, сам мечтаешь, ёшкин кот, заложить за воротник. Дерябнуть бы, блин, по сто грамулек и все дела. И хворь, мать ее за ногу, как рукой снимет.
– И не говори, – опять кратко ответил Николай.
– Ничего, мать твою, выйдем отсюда и наверстаем свое. За нами не заржавеет, едрёна вошь. Найдем бабёнок, потискаем вволю, бляха муха, и покажем, блин, где раки зимуют.
Николай молча кивнул головой в знак согласия, прошел к своей кровати, снял тапочки и плюхнулся поверх одеяла. Виталий прошелся по комнате к столу, взял яблоко, потер его о свою рубашку, надкусил и, грызя на ходу, направил стопы к своей кровати. В отличие от Николая он спокойно сел на нее, смахнул с одеяла отлетевшее от яблока семечко, смачно высморкался в смятый, не первой свежести носовой платок, больше напоминающий замызганную тряпочку, и снова вонзился зубами в яблоко.
Наступало время ужина. Виталий и Николай сосредоточились на чем-то своем, возможно, недосказанном во время предшествующего столь содержательного разговора. Они остались в палате в ожидании того, когда им в очередной раз принесут положенное в больнице питание.
Левин, в свою очередь, захватив с собой кружку и ложку, вышел из палаты и чуть не столкнулся с раздатчицей, которая громким, но монотонным голосом повторяла: «Ужин, ужин». Восточного типа женщина, то ли казашка, то ли узбечка, шла по коридору, открывала двери в каждой палате и бросала в ее пространство одно и то же слово.
В столовой образовалась небольшая очередь, состоявшая в основном из пожилых женщин и мужчин. После оповещения о том, что можно идти на ужин раздатчица вернулась на свое рабочее место и одарила всех страждущих вторым блюдом. Белый и черный хлеб пациенты брали сами, как и чай, который наливали из стоящего на подносе чайника. Большинство пациентов садились на свободные места и молча съедали свой ужин, не обращая ни на кого никакого внимания. Лишь за одним столом сидели три женщины в возрасте от 60 до 65 лет, которые вели оживленную беседу. По всему было видно, что они провели уже несколько дней в больнице, познакомились и нашли общие темы для разговора.
Когда до Левина дошла очередь и он получил тарелку второго блюда, состоявшего из тушеных овощей с аппетитной, на первый взгляд, сосиской, то свободных мест за столами не оказалось, кроме того стола, за которым поедал свой ужин странный, небритый мужчина. К нему почему-то никто не садился, и ему ничего не оставалось, как сесть на одно из свободных мест за этим столом. На слова «Приятного аппетита!» он исподлобья метнул довольно сердитый взгляд на Левина, потом перенес его на его тарелку, застрял на находящейся на ней сосиске и плотоядно облизнулся. Не получив от него никакого ответа, Левин поставил тарелку на стол, пошел к чайнику, налил в кружку чай и вернулся на свое место.
Сосед по столу уткнулся в свою уже пустую тарелку, кусочком белого хлеба дочиста обтер ее и даже облизнул свои пальцы. Поскольку Левин не собирался покушаться даже на аппетитно выглядевшую сосиску, отдав предпочтение тушеным овощам, то у него промелькнула мысль предложить эту сосиску соседу по столу. Он хотел было уже это сделать, но его угрюмый вид с явно выраженным неудовольствием на лице остановил Левина от подобного предложения. Сосед допил чай, ни слова не говоря, встал из-за стола и при этом чуть не уронил стул, который успел подхватить проходящий мимо мужчина. Ничего не замечая вокруг себя, сосед стал выходить из столовой, выделывая ногами какие-то немыслимые зигзаги. Пошатываясь из стороны в сторону, он свернул в коридор и исчез из поля зрения.
«Везет же мне, – подумал Левин про себя. – И в обед, и в ужин оказался в такой доброжелательной, разговорчивой компании!».
Оглянувшись вокруг, он заметил, что некоторые столы освободились и, кроме той компании щебечущих женщин, которые продолжали оживленно беседовать между собой, все остальные пациенты были не только молчаливы, но и какими-то подавленными и надломленными. Было очевидно, что болезни полностью завладели этими людьми и их физическое, а главное психическое состояние не только оставляет желать лучшего, но и требует врачебного вмешательства.
Поэтому, не поддаваясь гнетущей атмосфере, которая царила за столами, Левин сказал себе: «Спокойно. Не стоит принимать только что сидящего напротив тебя мужчину за некоего странного типа. Он такой же пациент, как и ты. Возможно, что со стороны и ты выглядишь не лучше его. Поэтому принимай все, как есть.
Наблюдай, но не делай поспешных выводов. В принципе все хорошо. Пребывание в больнице отнюдь не украшает человека. Главное – не поддаваться плохому настроению и не видеть в окружающих пациентах, точно так же, как и ты, попавших в передрягу, чудаков.
Напротив, при случае, если представится такая возможность, следует помочь тому из обитателей больницы, кто впал в уныние или не рассчитывает на свои собственные силы. Но в то же время нет необходимости навязывать кому-то, пусть даже нуждающемуся в этом, свои представления о жизни как источнике возможной реализации внутренних потенций.
Относись с уважением к любому состоянию человека, находящегося в больнице. В том числе не осуждай и своих соседей по палате. А то твои наблюдения над Виталием и Николаем напоминают негласную критику в их адрес. Ты воспринимаешь их, как будто находишься на каком-то троне. Как будто свысока поглядываешь на них».
Пока, сидя в столовой и допивая чай, Левин выслушивал от самого себя собственные предостережения и даже порицания, направленные в свой адрес, в глубине души заверещал другой голос. В противоположность первому умонастроению он стал говорить иное: «Разве я свысока смотрю на окружающих здесь меня людей, включая Виталия и Николая? Ничего подобного. Я просто фиксирую их поведение и манеру говорения. Нисколько не осуждаю. Напротив, стараюсь понять их психологию и то, как по-разному могут проявлять себя люди, вырванные из привычного окружения и, к сожалению, попавшие в больницу».
– Как будто ты знаешь, как они ведут себя в повседневной жизни, в домашней обстановке, – проявил себя другой голос, выступающий в качестве обвинителя.
– Разумеется, не знаю, – вступился защитник. – Ведь я с ними не знаком и впервые увидел их несколько часов назад в шестиместной палате, в которой оказался не по своей воле.
– То-то и оно, – встрял обвинитель. – Сиди спокойно, не дергайся и сопи в две дырочки.
– Но я же не собираюсь обрушивать свои психоаналитические знания на находящихся в больнице пациентов!
– Только этого тебе не хватало! Ты сам оказался в роли пациента. Вот и будь им! Не лезь, куда не следует.
– Да я и не собираюсь делать что-либо из ряда вон выходящее. Просто понаблюдаю за другими, чтобы соотнести увиденное с самим собой.
– Тогда другое дело. И еще одно. Ты – пациент и поэтому отнесись с должным уважением к тем врачам, с которыми тебе придется столкнуться здесь. Забудь хотя бы на время пребывания в больнице, что ты – психоаналитик.
– Само собой разумеется. Только это ой как не просто сделать.
– А ты постарайся, и все будет нормально».
Пока в глубине души Левина обвинитель и защитник произносили свои речи, ужин закончился и все обитатели столовой покинули ее. Он очнулся от внутренней перепалки лишь тогда, когда раздатчица, возможно, специально грохнула большой полупустой кастрюлей, тем самым давая понять, что пора выметаться из столовой. Ведь ей надо успеть еще разнести ужин по палатам для лежачих больных.
Захватив с собой кружку и ложку, Левин добрался до своей палаты, тщательно вымыл их, положил в прикроватную тумбочку. Виталий лежал на кровати, готовый в любую минуту, как только в палату войдет раздатчица и принесет ужин, перебраться к столу. Николай дремал, лежа на спине и выставив свой необъятный живот на всеобщее обозрение.
Чтобы не смущать своих соседей по палате в процессе поглощения ужина, Левин, как и во время обеда, решил покинуть их. Впрочем, Виталий вряд ли испытывал бы какое-либо смущение от присутствия кого-либо в момент его трапезы с Николаем. А последнему, судя по его виду и поведению, все было, как говорится, по барабану. Поэтому стремление Левина покинуть палату было связано скорее с желанием совершить променад после не столь тяжелого ужина, чем с беспокойством по поводу возможного смущения соседей по палате.
Выйдя в коридор, он совершил несколько малых кругов, не решаясь пройтись мимо реанимационного отделения. Шел медленно, останавливаясь перед некоторыми комнатами и читая различные таблички, инструкции и распоряжения, которые были вывешены на дверях комнат или на стендах. Пробежался глазами по инструкции, извещающей о том, что необходимо делать в случае пожара. Узнал, что после 14: 00 родственники пациентов могут обратиться к лечащему врачу за информацией о состоянии больного и курсе его лечения. На висящем на стене стенде обнаружил, помимо ряда советов обитателям больницы, благодарственные строки тех пациентов, которые отдавали должное лечащим врачам и медсестрам. Одна пациентка в восторженных тонах написала о том, что фактически родилась заново и всю оставшуюся жизнь будет благодарить судьбу, что попала в эту больницу, где такие замечательные врачи. Из распорядка дня, висевшего около двери столовой, узнал, что сдача крови на анализ происходит с восьми до девяти часов утра.
После прогулки по коридору, сочетающей в себе хоть какое-то движение с приобретением информации, вернулся в свою палату. К тому времени Виталий и Николай давно покончили с ужином и каждый лежал на своей кровати. Первый лежал поверх одеяла и смотрел в потолок. Второй накрылся одеялом и, судя по расслабленному состоянию и закрытым глазам, готов был вновь отдаться объятиям Морфея, на время прерванным ужином.
Левин прошел к своей кровати и, сидя на ней, какое-то время переваривал приобретенную информацию. Вспоминал о благодарственных словах пациентов, адресованных врачам и выражающим пафос наивной искренности вперемешку с бессознательной фальшью, отдающей нафталином избитых клише советского периода. Впрочем, эти клише не вызвали у него никакого удивления, поскольку пожилые люди, составляющие основной контингент пациентов во время его пребывания в больнице, родились и выросли в советском обществе. Большинство из них впитало в себя то славословие, которое было составной частью советской идеологии. «Интересно, – подумал Левин, – ведь наверняка в больнице были и такие пациенты, которые не испытывали большого восторга от осуществляемого здесь лечения. Тот же Николай, простудившийся и потерявший голос, когда за неимением свободного места в больничных палатах ему пришлось несколько дней лежать в коридоре на сквозняке, вряд ли с благодарностью отзывается об этом. Но, разумеется, подобных отзывов не найдешь на висящем в коридоре стенде, где можно ознакомиться лишь с восторженными высказываниями пациентов, выражающих свою благодарность врачам и всему обслуживающему персоналу больницы № 13». Не успели эти мысли промелькнуть в сознании Левина, как внутренний обвинитель подал свой голос:
– Так, так! Опять критикуешь. Неужели тебе нечего делать?
– Почему критикую? – чуть наигранно спросил внутренний защитник.
– А то сам не знаешь. Спасенные от смерти пациенты искренне благодарят своих лечащих врачей, а ты почему-то сомневаешься в их искренности.
– Неправда. Вовсе не сомневаюсь в том, что кто-то из пациентов действительно искренне и с большим почтением по отношению к врачам писал о своем выздоровлении. Но согласись, что в их словах благодарности используются такие избитые клише, которые соответствуют стереотипам советского образа жизни. Типа «прошла зима, настало лето, спасибо партии за это».
– Не ёрничай, – одернул обвинитель. – Не все же простые смертные имеют высшее образование и могут выразить свои мысли высоким слогом.
– В том-то и дело, – вмешался защитник, – что в помещенных на стенде благодарственных выражениях в адрес врачей и обслуживающего персонала сквозит не столько личностное самовыражение, сколько определенная напыщенность.
– Простые смертные как умеют, так и выражают свои чувства. Не наводи тень на плетень!
– Но согласись с тем, что не все пациенты в восторге и от лечащих их врачей, и от обслуживающего персонала.
– И что из того? Зачем им писать об этом? Тем более, что в ряде случаев пациенты не следуют советам и рекомендациям врачей. Возьми хотя бы Николая. Вместо того чтобы больше двигаться и соблюдать диету, он почти все время находится в горизонтальном положении, да к тому же курит и жрет то, что явно не идет ему на пользу.
– Вот и договорился! – моментально среагировал защитник. – Обвиняя меня во всех грехах и оправдывая пациентов, ты сам превратился в обвинителя по отношению к тем, кого оправдывал. Парадокс. Не так ли?
– Ты сам, как парадокс, – стал оправдываться обвинитель. – Мелешь языком, почем зря. Зла на тебя не хватает.
– Ну вот, обиделся. Однако согласись с тем, что на стенде почему-то нет отзывов о пребывании в больнице тех пациентов, которые имеют, возможно, серьезные претензии и к врачам, и к обслуживающему персоналу.
– Пошел к чёрту со своими претензиями! Прицепился, как банный лист.
– Юпитер, ты сердишься. Значит, ты не прав, – иронически заметил защитник. – Я говорю не о своих претензиях, а о том, что не все пациенты в восторге от того, как их здесь лечат – Прав тот, у кого больше прав, – не замедлил с ответом обвинитель. – Ты что, правда не понимаешь или прикидываешься. Ведь даже дебилу ясно, как божий день, что руководство больницы не будет вывешивать на стенд ни одного критического отзыва или замечания, направленного пациентами в адрес сотрудников данного учреждения.
– А почему бы и нет? Обнародовать соответствующие претензии или пожелания пациентов и дать разъяснения по поводу того, что сделано в плане устранения тех или иных недостатков.
– Разбежался. Кто же пойдет на это? Да и сам подумай, зачем вновь прибывшим в больницу пациентам читать о каких-то изъянах, имеющих место в любой городской больнице. Для повышения их бодрости и силы духа пусть лучше знают, как здорово тут лечат больных. Прочитал благодарственный отзыв вылечившегося пациента – обрел веру в то, что и тебя непременно спасут. А как иначе?
– Ты это серьезно? – чуть приглушенным голосом спросил защитник.
– В каком смысле? – вопросом на вопрос недоуменно ответил обвинитель.
– В том смысле, что пациент должен слепо и свято верить лечащему врачу.
– Да иди ты со своими разглагольствованиями, знаешь куда! Утро вечера мудренее. Так что не мудрствуй лукаво, на ночь глядя, а отправляйся лучше спать.
– И то верно, – согласился с обвинителем защитник, как будто они только что заключили на время перемирие.
Немного отойдя от внезапно возникшей и благополучно завершившейся внутренней перепалки, Левин подумал о том, что действительно пора отойти ко сну. День был не простой. На волне сердечного сбоя и соответствующих переживаний тело и голова давали знать о себе. Незаметно подкралась усталость, которая взывала к отдохновению от неординарно прошедшего дня.
Приняв решение, он достал из прикроватной тумбочки зубную щетку и пасту, прихватил вафельное полотенце, которое ему было выдано при поступлении в больничную палату, и пошел в туалетную комнату совершать процедуры, предшествующие отходу ко сну.
Закончив соответствующие процедуры, вернулся к своей кровати и, прежде чем лечь, открыл пошире створку окна, так как в палате было слишком душно и не хватало свежего воздуха. Прикрыл штору на окне, так, чтобы свежий воздух доходил до его кровати, но не вызывал беспокойство у Николая. Впрочем, его кровать стояла у противоположной стены, и вряд ли он мог ощущать какое-либо движение свежего воздуха, приглушенного задернутой шторой.
Раздевшись, как обычно это делал в домашней обстановке, юркнул нагишом под простыню, предварительно свернув одеяло к ногам. Подумал, что, если ночью станет вдруг прохладно, то всегда сможет накрыться. При этом отметил с некоторой долей недоумения то обстоятельство, что Виталий и Николай лежали на своих кроватях с натянутым на себя до головы одеялом. Видимо, они уже привыкли к излишнему теплу и духоте.
Как удобно, когда кровать имеет специальное устройство для того, чтобы ноги находились не на уровне тела, а на определенной высоте, необходимой для большего комфорта для человека! И не только для комфорта, но и в силу необходимости для тех людей, которые страдают от отека ног или иных недомоганий. Для Левина подобное расположение тела, когда во время сна ноги находятся на некотором возвышении, в последнее время стало насущной необходимостью.
В его голове возникали какие-то мысли, но уже было не до того, чтобы облечь их в определенную форму и о чем-то подумать. Время от времени, вяло сопротивляясь уставшему телу, они еще просачивались в сознание, искорки которого то вспыхивали, то затухали. Наконец, мысленный процесс завершился, чуть заметные всплески сознания перестали высекать какие-либо искорки, окончательно погасшие в наступившей тьме. Не освещаемая никаким лучом света темнота настолько поглотила сознание, что его Я исчезло, растворилось.
Бессознательное властно ворвалось в царство сновидческих видений. Оно подхватило тело, заметалось в душе и воззвало к духу. Влекомое бессознательным, это триединство стало претерпевать такие метаморфозы, которые в какой-то сюрреалистической манере превращались в разноцветные маски, расплывающиеся разнообразными пятнами по белому экрану сновидений.
Безвременность бессознательного превратила прошлое, настоящее и будущее во что-то единое, не поддающееся расчленению. Действующее по своим собственным закономерностям бессознательное вихреобразное движение все глубже и глубже втягивало в свою воронку прошлые мысли, ощущения и переживания. Достигнув своего дна, все это с какой-то неистовой силой неожиданно дало искрометный всплеск, взметнувшийся на поверхность воронки и замедливший ранее интенсивное вращение. В результате этих пертурбаций мозаичные пятна на экране сна стали обретать более или менее стройные очертания и формы.
Исходящий откуда-то издалека знакомый голос назвал Левина по имени. Голос принадлежал ангелу, грациозно и не спеша приближающемуся к нему. Взглянув на него немного встревоженно, но ласково, ангел нежно коснулся своим крылом его плеча и снова назвал по имени. Левин тут же встрепенулся, открыл глаза и…