Сингулярность. Образы «постчеловечества» (сборник). Часть 1. Сингулярность: разрыв в развитие цивилизации ( Коллектив авторов, 2016)

Возможно выделить два противоположных метода анализа будущего цивилизации, два совершенно разных подхода к рассмотрению путей ее развития. Первый, который многими признается и единственным, можно назвать футурологическим, утопическим, моралистическим и т. д. Тексты, основанные на этом подходе, построены по стандартной схеме. Сначала в них аргументировано ярко демонстрируется, как неправильно живет человечество, как оно запуталось в духовных, политических, экономических, экологических и прочих проблемах. Исходя из живописаний всех человеческих бед и грехов делается неизбежное заключение, что так жить нельзя, что цивилизация пошла не по тому пути развития, что путь этот является тупиковым, гибельным. После чего читателю и всему миру предлагается новый, уникальный план спасения человечества. Независимо от глубины авторского прозрения и проработанности плана по пунктам, последний всегда сводится к простому посылу: все будет хорошо, если мы будем вести себя хорошо – то есть любить друг друга, блюсти нравственность, экономить ресурсы и не загрязнять окружающую среду. Ну а заканчиваются подобные спасительные сочинения неизменной фразой: «если человечество внимет этим бесценным рекомендациям, то будет ему счастье, а в противном случае будет совсем плохо» (то есть как всегда). Такое заключение футуро-утопо-моралистических рассуждений является просто необходимым прикрытием, страховкой. Если в будущем что-то станет лучше – скажем, политики приступят к переговорам, государства озаботятся экологией, – автор с гордостью заявит: вот ведь, послушались. А если какие-то проблемы усугубятся, он с упреком скажет: вот ведь не послушались, а я предупреждал.

Конечно, сам по себе всесторонний анализ проблем современного общества безусловно ценен, как не лишне еще одно напоминание о наличии общечеловеческих ценностей, их примате над обыденно-прагматическими потребностями. Но наверное, и без особых пояснений ясно, что соревнования в том, кто нарисует более «правильную», более «справедливую» картинку будущего, не имеют никакого отношения к научным исследованиям. В лучшем случае подобные фантазии найдут себе приют в программах политических партий.

Очевидно, что второй подход к анализу развития человечества, противопоставляемый первому, должен являться научным, рациональным. Кардинальное отличие научного метода от описанного утопо-моралистического заметно при рассмотрении начальных посылок к рассуждениям. Если логика первого подхода выражается связкой «все не так – а надо вот так», то научный анализ всегда начинается с вопроса «почему именно так?», с естественным продолжением: «а к чему это необходимо приведет?». Различие двух методов прогнозирования можно упрощенно продемонстрировать на примере, скажем, анализа полета снаряда. Утопо-моралист, следуя своей логике, должен заключить, что снаряд летит по неправильной траектории, и вообще снаряды это очень плохо, и если все мы вовремя опомнимся и глубоко осознаем это, то снаряд тут же мгновенно прервет свой полет и упадет на землю не разорвавшись. Ученый же, замерив скорость и другие параметры снаряда и его текущей траектории, точно укажет точку, в которую снаряд попадет через такое-то время (независимо от того, кто бы что ни думал о возможных прискорбных последствиях взрыва). Или, к примеру, можно представить, что написал бы утопо-моралист, доведись ему прогнозировать будущее биосферы. Из-под его пера вышло бы заключение о кошмарной тупиковости биологической эволюции, сопровождаемое рекомендациями по устойчивому развитию динозавров и списком заповедей мирного сосуществования зайцев и волков.

Золотой век. Лукас Кранах Старший

Безусловно, движение цивилизации нельзя описать простым уравнением по типу законов кинематики. Пример со снарядом призван лишь акцентировать внимание на принципиальном отличии рациональной постановки проблемы от моралистической: в науке невозможно предсказать движение какой-либо системы без принятия закономерности, объективности ее текущего состояния. Или можно сказать так: при констатации неистинности, случайности текущего состояния исследуемого объекта любые прогнозы дальнейшего его движения становятся принципиально бессмысленными – они могут восприниматься исключительно как случайные, необязательные.

К сожалению, научный метод, основанный на экстраполяции текущей траектории движения системы в будущее (безусловно работающий на физическом уровне – на уровне «снарядов»), напрямую не применим к движению такой системы, как цивилизация. Конечно, проведя статистическую обработку измерений некоего параметра частного процесса (скажем, экономического) и выявив закономерность в изменении во времени этого параметра, можно предсказать его будущие значения. Но делать такие предсказания удается лишь для отдельных процессов и на незначительных временных отрезках. Для экстраполяции движения такой сложной системы, как социум в целом, мы до сих пор не обладаем знанием законов ее эволюции.

Однако некоторые современные исследования предлагают вариант хотя и не в полном смысле научного, но в достаточной степени рационального подхода к измерению объективных параметров эволюции цивилизации с возможностью однозначного предсказания ее развития на ближайшие десятилетия. Эти исследования связаны с так называемым феноменом «технологической сингулярности».

Технологическая сингулярность

Последнее десятилетие, скорее в околонаучных, чем научных кругах, живо обсуждается тема наступления в ближайшем будущем человечества некоего особого момента, так называемой сингулярной точки. Прогнозы подобного события так или иначе связаны с анализом феномена ускорения эволюции. Логика проста: если рассмотреть какие-либо однотипные события в истории планеты – к примеру, моменты появления существенных технических изобретений или наступления глобальных кризисов (не только цивилизационных, но и биологических) – то легко заметить, что промежутки времени между ними неизменно сокращаются. И это ускорение должно иметь некий предел – эту самую точку сингулярности.

Формальный повод для обсуждения этой проблемы подал закон (или корректнее сказать закономерность) Мура, согласно которому число элементов в компьютерных процессорах удваивается каждые 18 месяцев. И если продлить эту действующую и до настоящего времени закономерность в будущее, то где-то в районе 2025 года (плюс-минус 10 лет) компьютерные чипы должны сравняться по вычислительной мощности с человеческим мозгом (конечно, чисто формально – по предполагаемому количеству операций).

О феномене сингулярности активно и всерьез заговорили после известной статьи математика и писателя Вернора Винджа «Технологическая сингулярность».[1] Точнее было бы назвать эту статью «Чем грозит нам искусственный сверхразум», поскольку в ней сингулярность, этот особый момент в истории, связывается исключительно с появлением искусственного интеллекта. При этом Виндж особо не обсуждает, что это за зверь такой, а просто исходит из соображений, что это будет нечто сверхчеловеческое. Основная мысль статьи проста: за границей технологической сингулярности нас (человечество) ждет нечто нечеловеческое, постсингулярное, и остается только гадать, сможем ли мы (да и надо ли) предотвратить это нечто.

Однако в рассуждениях об искусственном интеллекте всегда присутствует дух фантастики (коей действительно много в статье Винджа). И не потому, что «искусственный интеллект» дело будущего, а потому, что вопросы, связанные с его появлением, обычно обсуждаются в терминах сегодняшнего, а то и вчерашнего дня: будет ли он добрым или злым, будут ли люди иметь контроль над ним и т. д., а подобные обсуждения явственно отдают утопо-морализмом. Рассуждения о сверхразумной, сверхчеловеческой природе постсингулярного мира по логике можно сопоставить с возможным представлением животных о сверхживотном (если бы они вообще могли что-то представлять). Такое сверхживотное виделось бы им сверхбыстрым, сверхсильным, обладающим прочими сверхкачествами. Они и «помыслить» не могли бы, что человек – то самое сверхживотное будущего – биологически не будет сильно отличаться от обычной обезьяны, да к тому же будет слабее, медлительнее, ну в общем никак не «сверх». И что действительные отличия социума (того самого постбиологического будущего) от биосистемы лежат в совершенно другой плоскости – принципиально не биологической.

Эта аналогия призвана донести до нас простые мысли: во-первых, суть постсингулярного человечества никак не связана ни с неким сверхчеловеком, улучшенной модификацией Хомо Сапиенс, снабженной сверхразумом, ни с искусственным сверхинтеллектом. А во-вторых, мы принципиально не обладаем терминологией, понятиями, с помощью которых можно выразить природу постсингулярного мира. Ну как, к примеру, в биологических понятиях описать человеческие науку, искусство, экономику? Кошка, конечно, может запомнить, что еда появляется из холодильника, но по ее биологическому разумению банка консервов – результат «магии», а для нас – продукт обычного производства. Посему мы можем лишь анализировать наши социумные процессы, которые при их логическом продлении в будущее приводят к некому неопределенному состоянию, исключают сами себя в так называемой точке сингулярности.

Один из детальных вариантов проработки темы «сингулярности» предложил российский ученый А. Д. Панов[2] на основе численного анализа сокращения периодов исторического развития, то есть периодов между эволюционными кризисами, или, можно сказать, революциями в истории Земли (анализ был проведен на основе гипотез и данных, ранее полученных историком И. М. Дьяконовым[3] и физиком С. П. Капицей[4]). К таким революциям можно отнести кислородную катастрофу и связанное с ней появление ядерных клеток (эукариот); кембрийский взрыв – быстрое, практически мгновенное по палеонтологическим меркам формирование разнообразных видов многоклеточных, включая позвоночных; моменты появления и вымирания динозавров; зарождение гоминид; неолитическую, городскую революции; начало средневековья; промышленную и информационную революции; крах двухполярной империалистической системы (распад СССР). Панов показал, что перечисленные (и некоторые другие) моменты значительных эволюционных перемен, будучи проставлены на временной оси, однозначно вписываются в график вполне конкретного уравнения, которое имеет сингулярное решение в районе 2027 года. И в данном случае перед нами действительно «сингулярность» в традиционном математическом смысле – число кризисов в этой точке, согласно формуле, становится бесконечным, а промежутки между ними стремятся к нулю, то есть решение уравнения становится неопределенным.

Понятно, что формулу (график) Панова нельзя рассматривать как закон эволюции биосферы и социума. Однако вписанность вполне объективно выделенных кризисно-революционных моментов в математически строгую закономерность демонстрирует, что развитие жизни и цивилизации далеко не случайно. Следовательно, продлевая в будущее закономерность, однозначно проявляющуюся уже на протяжении 4 миллиардов лет, мы можем с большой долей уверенности предсказать судьбу цивилизации – образно говоря, указать точку падения снаряда. Хотя, конечно, отмеченная закономерность не позволяет нам описать грядущий взрыв содержательно, она лишь указывает на его значимость, на глобальность грядущих перемен.

Установив местоположение этой точки преткновения человеческой цивилизации, Панов, как и Виндж, сконцентрировал свое внимание на проблеме преодоления сингулярности, воспринимая ее как последнюю глобальную катастрофу. Но поскольку любая сингулярность есть только и исключительно неопределенное решение некоего математического уравнения, напрашивается вполне логичное заключение: наличие сингулярного решения означает – не больше и не меньше, – что данное уравнение, данная прямая (или кривая) больше не применима для описания какого-либо реального процесса. То есть наличие сингулярного решения свидетельствует только о том, что анализируемая закономерность, имеющееся решение, прежняя логика в сингулярной точке и за ней уже принципиально неприменимы для описания реальных процессов. Ведь даже при однозначных решениях уравнения говорить, что оно описывает какой-то реальный процесс, можно лишь с большой степенью условности – тогда о чем можно говорить, если решение уравнения становится неопределенным (сингулярным)? Только о том, что данное уравнение уж точно не имеет никакого отношения не только к процессу, но и к реальности вообще. То есть сингулярность – это всегда из области математики, а не реальности.

Последнее суждение подтверждают и исследования роста народонаселения планеты, проведенные С. П. Капицей. Выявленная закономерность (формула) этого процесса, вполне адекватно описывала этот рост на протяжении всей истории вида Homo Sapiens (несколько миллионов лет) и предсказывала в районе 2007 года бесконечный демографический взрыв. Но он не произошел. То есть сингулярное решение указало не на катастрофу, а на неизбежную смену закономерности, на изменение реальности, на невозможность использования для ее описания ранее принятого уравнения.

Следовательно, наличие сингулярного решения, безусловно, говорит нечто новое и о реальности, но не о ее гибели, а о ее изменении. И не о простом изменении, а принципиальном. Сингулярность указывает на то, что в реальности должен появиться новый феномен, новый процесс, для описания которого необходима другая логика. Ну а если в одной временной области совпадает множество сингулярных решений, это означает, что должно появиться нечто существенно новое, принципиально новая реальность, новый эволюционный этап. По масштабу новационных изменений грядущий сингулярный переход, наверное, следует сравнивать с событиями появления жизни и человека разумного, то есть формирования биосферы и цивилизации.

Исходя из такой логики, можно заключить, что этот переход не будет катастрофическим, поскольку он связан не с разрушением структур текущей эволюционной системы, а с формированием нового уровня. Так, в свое время, формирование социумной системы не было связано с катастрофическим разрушением биологического уровня, нарушением его целостности (хотя, конечно, и были кризисные моменты).

Из всего сказанного становится ясно, что говорить о будущем дело сложное (если не безнадежное). И наверное, лучший способ понять, что нас ждет в постсингулярном будущем – это попытаться проанализировать прошлые и современные процессы в человеческой цивилизации, которые закономерно подводят ее к некой неопределенности – с разных сторон, но согласованно двигают социум к сингулярности. Хотелось бы показать, что грядущая сингулярность является не «механическим» следствием развития технологий (на что указывал Виндж), а закономерным событием в истории социосистемы. Последующие рассуждения представляют собой попытку наполнить содержанием – экономическим, политическим, философским – пока лишь формально математически предсказанный сингулярный момент в истории планеты.

К экономической сингулярности

Экономика как социумное явление возникла в момент отрыва друг от друга двух процессов: производства и потребления. Именно разнесение во времени и пространстве ранее совмещенных биологических актов добычи и употребления пищи породило целую систему небиологических производственно-финансовых отношений, основным смыслом которых является устранение рассогласования между разрозненными актами производства и потребления, создание системы их сбалансированного взаимодействия.

Для понимания логики последующих рассуждений важно отметить неразрывную связь финансово-экономической системы с научно-техническим прогрессом. И эта связь двухсторонняя: чисто экономические потребности стимулировали развитие средств коммуникации, а появление новых средств пространственного взаимодействия внутри социума (транспорт, радио, компьютерные сети), в свою очередь, приводило к дальнейшему прогрессу в финансово-экономической системе.

А теперь перескочим сразу к завершающему этапу развития экономической системы человеческой цивилизации (если, конечно, предположить возможность такового – хотя в разговоре о сингулярности это естественно). Зададимся вопросом: как можно представить логичный, закономерный финал развития экономических структур?

Исходя из принятого выше понимания сути и функции финансово-экономических отношений, можно сделать само собой разумеющийся вывод: они потеряют свое значение при абсолютном согласовании сфер производства и потребления. То есть финансово-экономическая составляющая социума утратит всякий смысл, когда каждый акт потребления будет максимально приближен по времени к акту производства, то есть производство конкретного единичного продукта будет стимулироваться не опосредованным статистическим фактором рынка потребления, а заказом конкретного потребителя. Что для этого необходимо? (Естественно, оставим в стороне элементарное решение на уровне возврата к натуральному хозяйству.)

Во-первых, соответствующая скорость производства – сокращение времени изготовления продукта до промежутка, разумно соотносимого с отрезком времени между появлением потребности (заказом) и необходимостью использовать продукт.

Во-вторых, достаточная гибкость производства, дающая возможность быстрого изготовления продукта с индивидуальными характеристиками.

Перечень требований к системе, способной обеспечить абсолютную согласованность актов единичных производств и потреблений, можно продолжать и дальше Но в этом нет необходимости – и из приведенных характеристик видно, что даже современные технологии производства и средства связи вполне в состоянии обеспечить основные моменты нашей гипотетической системы, которую резонно назвать постсоциумной или постсингулярной системой обеспечения жизнедеятельности. Автоматизация производства, с одной стороны, и сетевые средства коммуникации – с другой, уже сейчас подошли к тому пределу, за которым существование какой-либо формы финансового управления производством и потреблением становится бессмысленным. То есть уровень современных технологий уже принципиально позволяет совместить производство конкретного уникального продукта с конкретным индивидуальным заказом.

По желанию левой задней ноги

Но отложим пока обсуждение возможных форм «постсингулярного быта» и рассмотрим еще одну сторону экономического процесса, наглядно демонстрирующую закономерность и неизбежность появления в будущем экономики некой сингулярной точки. Попробуем ответить на вопрос: как меняется в исторических масштабах количество человеческих усилий (в частности времени) на производство какого-либо конкретной вещи? Ответ очевиден: количество затрачиваемых человеко-часов неизменно сокращается. И причина этого сокращения вполне понятна: в производство нового товара с развитием экономики вкладывается все меньшее количество живого человеческого труда – все большую часть составляет накопленный труд прошлых поколений, аккумулированный в средствах производства. Существует ли логический предел этому процессу вытеснения количества живого труда из продуктов производства? Легко прийти к выводу, что в пределе минимальным количеством человеческого труда, необходимым для производства продукта, является заказ, проявление воли, желания иметь этот продукт. Просто меньше быть не может. То есть и с этой стороны мы уперлись в некую сингулярную точку, в которой вся логика движения экономики приводит к совмещению актов производства и потребления.

Картина складывается такая: многовековое развитие технологии и средств связи в недалеком будущем сможет обеспечить функционирование производства, требующего затрат «живого» труда на уровне заказа, причем заказа индивидуального. Это можно описать и в уже практически бытовых терминах: зашел на интернет сайт (или как он там будет называться) производителя, выбрал модель, пририсовал сбоку бантик, щелкнул на «Заказать». При этом, чем больше бантиков и рюшечек пририсовано, тем больше труда вложено, а следовательно тем проще будет пришедшим после. Ну а уж просчитать, мгновенно запустить в производство, упаковать и выслать заказчику плод его же творчества – дело техники, автоматической (и совсем не фантастической).

Производство без потребления

Наглядно демонстрирует приближение экономики к некой сингулярной точке и анализ состава избыточного продукта производства и способов его уничтожения (связывания). Понять, о чем идет речь достаточно легко. Финансово-экономическая система как форма приведения в соответствие разнесенных во времени и пространстве актов производства и потребления не может быть абсолютно согласованной – она нормально функционирует лишь при наличии достаточного превышения производства над потреблением. При этом произведенный избыточный продукт не должен быть нормально потреблен, то есть не должен приводить к росту благосостояния производителей – в противном случае будет нарушен социально-политический уклад общества. Иными словами, раб, крестьянин, рабочий могут оставаться таковыми (рабами, крестьянами, рабочими) – и индивидуально психологически, и как элементы экономической системы – лишь при условии потребления ими меньшего количества продукта, чем они производят, то есть не больше, чем требуется для того, чтобы они оставались рабами, крестьянами, рабочими. (Хотя для понимания неизбежности избыточного продукта в экономической системе можно удовольствоваться и тезисом, что человек всегда производит больше, чем потребляет, без вникания в политэкономические тонкости проблемы.)

Итак, любой экономической системе необходимо сопутствует производство продукта, который не должен быть потреблен. И любая экономика для обеспечения своей стабильности, работоспособности должна обладать механизмом уничтожения избыточного продукта.

На протяжении истории человечества изъятие избыточного продукта из экономической сферы осуществляется вполне понятными традиционными способами. (1) Производство принципиально не потребляемого продукта – скажем, строительство пирамид, изготовление предметов роскоши (человеко-часы тратятся, а продукта непосредственного потребления, удовлетворяющего естественные человеческие потребности, не появляется). (2) Производство средств производства, то есть аккумуляция человеко-часов в инструментах и машинах (по сути откладывание потребления на будущее). (3) Прямая ликвидация продуктов и человеческих ресурсов в ходе войн. Перечисленные способы устранения из потребления избыточного продукта (его уничтожение или непотребительное связывание) являются необходимыми формами стимулирования и стабилизации экономических процессов.

Существенные изменения в формах изъятия избыточного продукта начали происходить с началом промышленной революции. Само производство машин дало возможность «связать» значительно большее количество человеческого труда, но этот «отложенный» труд уже через короткий промежуток времени дал значительный прирост продуктов потребления. И это не могло не привести к страшнейшим кризисам перепроизводства, в ходе которых происходило массовое уничтожение произведенного продукта. Понятно, что в сложившихся на тот момент социально-политических условиях (начало борьбы за права человека, развитие демократических институтов) дальнейшее движение экономики в этом русле (простое уничтожение продуктов потребления) было невозможно.

Производство средств уничтожения

Решение проблемы «предоставила» сама промышленная революция – в виде возможности производства особого продукта, не только «связывающего» большое количество человеческого труда, не только не поступающего в потребление, но специально предназначенного для уничтожения себя и других ресурсов (материальных и человеческих). Речь идет об индустриальном производстве и применении сложной военной техники.

Милитаризация экономики и связанная с ней череда войн в первой половине XX века решила две проблемы: ускорение развития средств производства и одновременное масштабное уничтожение избыточного продукта (материальных и человеческих ресурсов). Понятно, что во избежание разбалансировки экономического механизма продукт возросшего промышленного производства не мог быть направлен на массовое потребление. (В данном месте рассуждений нелишним будет отметить, что упомянутое «решение проблем» не есть результат чей-то персональной злой воли: экономическая целесообразность по своей природе сродни биологической: когда волк съедает зайца, налицо целесообразность поддержания баланса системы. Хотя, конечно, зайца жалко, а волка можно и пристрелить. Но как отмечалось ранее, задача рационального исследования – показать необходимость текущего состояния системы, а не выразить свое морально-этическое к ней отношение.)

Дальнейшей ускоренный рост промышленного производства во второй половине XX века безусловно должен был сопровождаться ускоренным масштабным уничтожением избыточного продукта. Однако по той же причине (необходимость сохранения стабильности экономической системы), по какой ранее избыточный продукт должен был уничтожаться в процессе применения военной техники, в этот период он не мог быть уничтожен напрямую, поскольку речь уже шла о ядерно-космическом оружии, использование которого могло привести к полной гибели цивилизации. Впрочем, непосредственного уничтожения продуктов военного производства и не требовалось – ядерное вооружение обеспечивало достаточный уровень связывания избыточного труда только в производстве, без уничтожения произведенного продукта. Более того, само наличие такого продукта, как ядерное оружие, препятствовало началу военных действий с его применением, в противном случае уничтожение ресурсов не ограничилось бы лишь избыточной их частью.

Если же говорить о программе «звездных войн» (проектах противоракетной обороны), то для выполнения ее политической функции, а самое главное – для непроизводительного связывания избыточного продукта даже не требовалось построения систем в полном объеме – безмерно много «съедали» сами разработки, изымая из потребительного оборота достаточные ресурсы.

Таким образом, рост военного производства в течение несколько десятилетий, с одной стороны, выполнял функцию изъятия лишних производительных ресурсов из экономического оборота, а с другой – эффективно стимулировал развитие науки и технологии, подводя данную форму экономической системы к логическому финалу. Милитаризация создала научно-техническую основу для перехода к новому постиндустриальному производству, для которого характерно псевдопотребительное связывание избыточных ресурсов.

Псевдопотребление

На протяжении всей истории человечества рост экономического производства сопровождался пусть медленным, но все же ростом потребления трудящегося населения (несмотря на связывание и уничтожение избыточного продукта). Естественно, неуклонное повышение благосостояния в конечном итоге должно было привести к изменению традиционной формы стимулирования труда, выражаемой простой формулой «за кусок хлеба». Во второй половине XX века наступил момент, когда среднее потребление трудящихся в экономически развитых странах, превысило прожиточный уровень, то есть уровень полноценного удовлетворения естественных потребностей в питании, одежде и пр. В данной ситуации нормальное развитие экономики требовало, с одной стороны, повышения уровня потребления трудящихся, без которого невозможно хоть какое-то стимулирование труда, а с другой – сохранения текущего уровня благосостояния – для обеспечения стабильности экономической системы (ну, чтобы рабочие оставались рабочими). Итак, к концу XX века в промышленно развитых странах стала складываться совершенно новая система взаимодействия сфер производства и потребления – так называемое «общество потребления», которое блестяще разрешило означенную проблему.

Социально-экономической основой общества потребления явилось сокращение рабочего времени. Сам факт сокращения трудового дня вызван необходимостью ограничить количество избыточного продукта и является прямым результатом повышения эффективности производства. Но наиболее существенно для организации новой экономической системы то, что освобожденное от производства население стало использоваться для масштабного уничтожения избыточного продукта.

Индустрия свободного (не использованного в производстве) времени в современном обществе выполняет две функции: (1) связывание значительной части избыточного труда за счет привлечения большого количества людей и средств в непроизводительную сферу сервиса и развлечений; а так же, что существенно, (2) удерживание развития (интеллектуального, духовного) трудящихся на уровне, соответствующем потребностям современного производства. Ведь использование высвободившегося от производства времени на повышение образовательного и культурного уровня неизбежно привело бы к разбалансированию экономической системы вследствие оттока людей из сферы производства, с одной стороны, и сокращения потребления «продуктов» индустрии свободного времени – с другой.

Ярчайшим примером процесса связывания избыточного продукта (и в форме ресурсов, и в форме свободного времени) является грандиозное развитие в конце XX века массовой культуры (шоу-бизнеса), игрального бизнеса и профессионального зрелищного спорта (футбол, хоккей, теннис и пр.). Понятно, что эти «институты» современного общества с успехом справляются и с пожиранием излишков, и с удерживанием развития масс на уровне потребностей производства.

Но главной формой эффективного связывания избыточного продукта с использованием свободного времени стал культ потребления. Основной экономический результат общества потребления – это не полные прилавки супермаркетов, а грандиозные свалки, на которых уничтожаются абсолютно работоспособные, не утратившие своих потребительских функций, но вышедшие из моды товары. Экономическую основу культа потребления составляет ротация потребительских товаров, их замена на все новые и новые, с улучшенными качествами, с расширенными функциями. Культ потребления, кроме ротационного уничтожения избыточных ресурсов, выполняет функцию дополнительного связывания свободного времени: и непосредственно на шопинг, и на «потребление» приобретенных товаров, «полезное» назначение большинства из которых (теле-аудиотехника и другие средства развлечения) состоит в «убийстве» свободного времени, без повышения уровня развития.

Культ потребления, как и индустрия свободного времени, не только обеспечивает эффективное избавление от избыточного продукта, но и, как ни парадоксально это звучит, позволяют сдерживать рост благосостояния (уровня жизни) трудящихся, что необходимо для удерживания людей в сфере производства. В отличие от прежнего накопительного потребления, когда благосостояние, вернее, состояние накапливалось в течении жизни и передавалось по наследству, новое ротационное потребление существенно не изменяет уровня жизни – растет лишь технический уровень приобретаемых продуктов потребления. О передаче по наследству устаревающих уже через несколько лет товаров и речи быть не может. А индустрия свободного времени просто поглощает и социумные, и частные ресурсы, лишь понижая благосостояние трудящихся (оставляя их при этом в благостном состоянии).

Экономический результат ротационного уничтожения товаров аналогичен результату кризисов перепроизводства XIX века. Отличие лишь в форме – в постиндустриальной экономике продукт все же краткосрочно потребляется и уничтожается руками самих потребителей, которые при этом испытывают уже не потрясение, а неподдельную радость.

Безусловно, все сказанное относится к обществам, в которых достигнут предел прожиточного минимума, то есть к тем, где вообще возможно свободное время. Избыточный же продукт развивающихся стран пока с успехом сжигается в топке западного общества потребления.

Потребление без потребления

Ротационное потребление как форма избавления от избыточного продукта не только выполняет свою утилитарную функцию, но и непосредственно стимулирует работу экономики: обеспечивает безостановочный рост производства и, что наиболее существенно, его непрерывную научно-технологическую модернизацию (что в свою очередь дополнительно связывает ресурсы). То есть происходит то, что происходило в случае с упомянутыми выше формами уничтожения избыточных ресурсов (роскошь, развитие средств производства, милитаризация) – стимулирование научно-технологического развития экономики, которое, в свою очередь, всегда создавало непосредственные предпосылки для становления новых, более эффективных способов связывания избыточного продукта.

Непрерывная ротация товаров потребления возможна только при условии их постоянного совершенствования, появления у них все новых и новых функций. Такой ускоренный рост технологии породил и новый эффективный способ связывания избыточных ресурсов: функциональную избыточность. По сути, наращивание все новых и новых функций потребительских товаров, которое необходимо для обеспечения их ротационного потребления, привело к ситуации, когда большинство этих функций не используется. Так, производство функциональной избыточности, с одной стороны, обеспечивает ротационное потребление, а с другой – позволяет уничтожать избыточный продукт еще на стадии разработки и производства, без его потребления. Если при ротационном потреблении сокращается время потребления товара, то при производстве функциональной избыточности значительная часть вложенных в товар ресурсов вообще не потребляется. То есть часть товара проектируется, производится, приобретается и, минуя потребление, попадает на свалку. В сухом остатке, как всегда, – научно-технический прогресс.

Дальнейшее движение технологии в сторону расширения ротационного потребления и функциональной избыточности, неизбежно приводит к созданию универсальных продуктов, способных функционально заменить собой сразу несколько специализированных устройств – «два, три, четыре и т. д. в одном». Так уже сейчас мы наблюдаем реализацию в единичных устройствах всех способов передачи, хранения, обработки и представления информации.

Однако вполне закономерный переход к универсализации продуктов в конечном итоге приведет к принципиальной невозможности реализации таких способов уничтожения избыточных ресурсов, как ротационное потребление и функциональная избыточность. Мало того, что функциональность продукта становится универсальной и добавление новых функций возможно без замены самого товара, так еще и устраняется необходимость приобретения многих специализированных устройств. Логическим завершением научно-технологического развития в сторону функциональной универсальности станет производство товара, произвольно меняющего свою функциональность по желанию потребителя. При этом основным товаром становится не само техническое устройство, а его функциональность – программа. И что важно, если прежде связывание и накопление труда в продуктах и средствах производства было временным (рано или поздно происходила амортизация), то такой «продукт» как функциональность (программа) принципиально вечен.

Встает естественный вопрос: какова же новая возможная форма связывания избыточного продукта, если ротационное потребление и функциональная избыточность в процессе развития неизбежно теряют эту свою экономическую функцию?

Финита ля экономика

Однако тут самое время вернуться к началу наших рассуждений о сущности финансово-экономического управления – поддержание баланса между производством и потреблением – и о возможной и необходимой замене его в будущем на абсолютное управление на основе глобальных информационных сетей и автоматизации производства. Так вот, вполне резонно предположить, что реализация абсолютного информационного согласования производства и потребления совпадет по времени с этапом полной универсализации технических устройств и перехода к преимущественному потреблению функций, а не товаров. То есть невозможность устранения избыточного продукта известными способами совпадет по времени с устранением самой необходимости его производства.

Понятно, что достигнутый уровень технологического развития, с одной стороны, и устранение необходимости производства, а следовательно, и уничтожения избыточных ресурсов – с другой, как раз и обеспечивают минимизацию затрат труда на производство конкретного товара до уровня заказа. Индивидуальная, а тем более массовая потребность в функции будет практически мгновенно стимулировать ее появление – происходящее автоматически (благодаря интеллектуальным сетевым технологиям) или за счет интеграции минимальных усилий множества независимых разработчиков.

Получается, что все рассмотренные моменты развития экономических отношений в своем логическом завершении (закономерно связанном с научно-техническим прогрессом, развитием глобальных информационных технологий) указывают на неизбежность в будущем абсолютного кризиса современной экономической системы и возможность однозначного технологического обеспечения новой формы согласования производства и потребления.

Описанный переходный момент в социумной истории резонно назвать экономической сингулярностью. И вполне естественно, что моменты экономической и упомянутой ранее технологической сингулярностей принципиально совпадают по времени – возможность абсолютного согласования потребления и производства безусловно связана именно с неким этапным моментом в развитии информационных технологий (даже без упоминания о каком-либо сверхинтеллекте).

А что избыточный продукт? Тут стоит вспомнить, что он именно продукт рассогласования производства и потребления. В постсингулярной экономике – хотя такое производство/потребление уже и экономикой-то назвать нельзя – так вот, в постсингулярном производстве/потреблении не может быть избыточного продукта по определению, то есть по факту абсолютной согласованности этого процесса. А накопленного овеществленного труда сотен поколений, объединенного в единой согласованной системе, с лихвой хватит для обеспечения нормального уровня жизни всего населения. Ведь и без какого-либо знания экономики понятно, что производимый ныне продукт в массе своей в разы превосходит элементарные потребности – проблема лишь в управлении его производством/потреблением. И как видно, это дело не морально-этическое, не социально-политическое, а сугубо научно-технологическое.

Понятно, что такое, отстраненное от социально-политических и морально-этических моментов описание развития экономических процессов должно вызвать множество возражений типа «а человек-то где?». Безусловно, люди, включенные в экономические и политические отношения, вольны реагировать на те или иные изменения в них. Как они реагировали и ранее на протяжении всей истории человечества. Но следует заметить, что сама их реакция (и положительная, и отрицательная) в полной мере предопределена закономерными событиями (машинизацией, индустриализацией, милитаризацией) и является необходимым элементом в механизме согласования системы. Просто для исследования различных феноменов надо привлекать разные методы, разные науки. Эмоциями занимается психология.

Политическая сингулярность

Вооружившись логикой, приведшей к заключению о неизбежности экономической сингулярности, можно подкрепить полученный вывод еще несколькими побочными соображениями. Например, выдвинуть предположение и о грядущей политической сингулярности – неком пределе развития политической системы социума (конечно же, тоже связанном с технологическим прогрессом), когда политическое управление как таковое становится бессмысленным. То есть в данном месте рассуждений ставится под сомнение необходимость существования в будущем неких специальных политических институтов для принятия социумно значимых решений.

Разумеется, речь идет не о возможности быстрого и точного учета мнения большинства населения с помощью информационных технологий – этакой сетевой демократии. Подобное решение проблемы на уровне вычисления средней температуры пациентов по палате, безусловно, не может гарантировать успешность управления. Тем более это явно не «сингулярное» решение, которое как мы уже убедились, прежде всего, должно приводить к устранению самой проблемы, выводить ее решение на принципиально новый уровень.

Начнем, как и прежде, от печки. Сама необходимость политического управления вызвана разнесением во времени двух актов: (1) принятия социально значимого решения и (2) оценки его результата. По сути, вся политическая система выполняет лишь одну функцию – предоставление некоторым лицам права принятия решений. Поскольку принятие таких решений требует профессиональных знаний, оценка этих решений обществом затруднена (если вообще возможна), и именно поэтому политическая система обеспечивает выбор не самих решений, а лишь людей, которые должны их принимать, то есть смену политического управления (сейчас путем демократических процедур, а раньше могли и просто голову отрубить на площади). По сути, политические институты реализуют механизм выделения субъектов принятия решения, то есть обеспечивают легитимность этих решений.

Такое предельно формализированное описание политического механизма само же и дает ответ на вопрос о возможной перспективе развития этого механизма с учетом прогресса информационных технологий.

С одной стороны, по различным причинам – в основном чисто технологическим (в смысле производственно-технологическим) – временной промежуток между принятием общественно значимых решений и получением результата неуклонно сокращается: от десятилетий, а то и столетий ранее до годов-месяцев в современном мире. То есть именно в ситуации, когда результат принятого решения мог проявиться через десятилетия, единственно возможным политическим устройством могла быть монархия – длительное единоличное правление. Сокращение сроков выполнения решений неизбежно привело к ротационному механизму, обеспечивающему смену политического управления через считанные годы.

С другой стороны, реализация механизма управления в реальном масштабе времени есть непосредственный и главнейший итог развития информационных технологий последних десятилетий. То есть совместное действие упомянутых двух факторов (развитие информационных технологий прогнозирования и сокращение временного промежутка между принятием и реализацией решения) неизбежно приведет в будущем к ситуации, когда временной промежуток между решением и оценкой его эффективности сведется к минимуму. Можно сказать, что одним из основных достижением постсингулярной технологии станет устранение разрыва между принятием и реализацией решений (что вполне согласуется с вышеописанной логикой совмещения актов производства и потребления в экономике).

В политической сфере устранение этого разрыва в первую очередь означает, что проблема управления смещается с процедуры выбора субъекта принятия решения непосредственно и сразу на оценку эффективности результата. Причем эта оценка уже не только не требует экспертных знаний, а и вообще благодаря информационным технологиям производится «автоматически». То есть мы необходимо приходим к ситуации когда, с одной стороны, возможность принятия решения предоставляется каждому желающему, а с другой – оценка результата решения не требует никаких особых политических механизмов (типа голосования). Вернее, голосование имеет место, но не как специальный политический акт выбора человека принимающего решения, а как учет востребованности, полезности самого решения.

Для наглядности можно привести пример из уже ставшей обиходной сетевой практики. Если, скажем, принятие решения о строительстве крупного здания (дворца или современного завода) требует ответственного персонального решения относительно места, проекта, подрядчика и т. д. и правильность этого решения может быть оценена лишь через годы, то принять и осуществить решение о создании интернет-сайта может даже школьник, и результат будет оценен практически мгновенно – сайт либо никто не заметит, либо, наоборот, он станет значимым элементом не только интернета, но и всего социума.

Конечно, необходимость принятия решений о строительстве реальных, а не виртуальных зданий никуда не исчезнет, но в этом-то и специфика постсингулярной технологии, что она позволит эффективно оценить результат решения уже на момент его принятия, что в свою очередь, предоставит возможность принимать решения всем желающим. То есть сама проблема выбора принимальщика решений и его ответственности за результат растворяется, заменяется вопросом информационно-атоматизированного сравнения проектов/результатов.

Культурная сингулярность

Наравне с технологической и экономической сингулярностями можно говорить и о вполне однозначно проявленной культурной сингулярности. (Речь, конечно же, пойдет не о пресловутом «падении нравов», перманентно сопутствующем всем эпохам, которое служит отправной точкой для утопо-моралистических рассуждений.)

Историческое движение культуры предстает перед нами как последовательная смена вполне обособленных периодов, характеризующихся неким единым культурным стилем, направлением с однозначными отличительными чертами – скажем, в архитектуре: готика, барокко, классицизм, ампир… Нет никакой необходимости обращаться к литературе по истории культуры для того, чтобы сделать вполне очевидное заключение, что временные периоды преобладания тех или иных культурных стилей и направлений неуклонно сокращались. И если, к примеру, отнести современную эстрадную музыку к культуре (ну не к религии же), то можно утверждать, что время существования довлеющих стилей уже сократилось до нескольких лет, а то и месяцев. Наверное, если построить график культурных революций (смены художественных стилей), то он так же, как и график роста скорости компьютерных процессоров и график биосоциальных революций/кризисов Панова, укажет нам некую сингулярную точку – и можно не сомневаться: она совпадет с точкой технологической сингулярности.

Как технологическая и экономические сингулярности означают не катастрофу, а лишь исчерпание некоторых форм организации социума, так и культурная сингулярность означает не гибель культуры, не финал эстетического отношения людей к жизни, а лишь изменение формы последнего. Из самого логического посыла, приведшего нас к разговору о культурной сингулярности, следует, что основной чертой постсингулярной культуры должен стать переход от тотального приоритета последовательно сменяющих друг друга художественных стилей к параллельному, одновременному существованию всего возможного разнообразия культурных форм, к свободе индивидуального творчества и индивидуального потребления продуктов этого творчества. Завершение чередования стилей и направлений не означает остановки эволюции культуры, просто после прохождения точки сингулярности новации в формах будут появляться не последовательно, а в едином потоке, не вытесняя, не сменяя друг друга.

Постсингулярные черты уже можно проследить в истории культуры XX века. Ни в музыке, ни в живописи, ни в архитектуре мы не можем выделить ни одного единовластно довлеющего стиля, подчиняющего значительные социальные группы. Анализируя же последние десятилетия, прошедшие после завершения эпохи соцреализма, мы уже однозначно можем утверждать, что в европейской цивилизации принципиально не осталось приоритетных культурных стилей. А если и существуют какие-то яркие устойчивые направления, то они в большой степени замешаны на протесте и эпатаже.

Говоря о культурной сингулярности, обязательно следует отметить существенную роль в ее «реализации» научно-технического прогресса – цифровых, сетевых технологий. Именно возможность быстро и дешево фиксировать и передавать произведения искусства принципиально устраняет саму возможность преобладания какого-либо одного направления культуры. А неизбежное развитие сетевого распространения выводит сферу культуры из-под власти финансово-экономических ограничений и контроля (хотя таковые к «сингулярному» времени, как мы видели, и сами себя изживут).

Постсингулярная философия

Все рассмотренные примеры так называемой «сингулярности» демонстрируют, что решение кризисных моментов в различных сферах социума приводит не к модернизации существующих систем (экономических, политических, культурных), а к принципиальной ликвидации какой-либо системности. Вернее, к уходу этой системности в информационно-технологическую область.

Следует предположить, что аналогичный исход ждет и философию. В ней на протяжении истории человечества выделялись (правда не так однозначно, как искусстве) достаточно фиксированные философские концепции, сменяющие друг друга или сосуществующие, но находящиеся в жесткой оппозиции.

Но к концу двадцатого века ситуация изменилась. Хотя среди философов существует разделение на направления и течения, хотя у некоторых из них еще осталась уверенность в возможности некоего единственно верного абсолютного решения философских проблем – все же это скорее исключение, чем правило. Над разрушением монистических идей активно поработал постмодернизм. В итоге мы имеем, с одной стороны, отсутствие притязаний на единственно верную систему и, с другой – сознание, что каждая философская теория (просто по факту своего существования) в любом случае отображает понимание Мира (пусть даже сугубо индивидуальное).

Такое восприятие философии особенно распространено среди просвещенной, образованной публики – уже мало кто однозначно причисляет себя к гегельянцам или кантианцам, все частично разделяют идеи и Ницше, и Хайдеггера, и Шри Ауробиндо. Налицо полная аналогия с предыдущими рассуждениями о культуре, в которой мы уже сейчас наблюдаем исчерпывающий набор направлений. Никому в голову не приходит какой-то из архитектурных стилей считать единственно приемлемым и призывать к разрушению, скажем, готики. Все с одинаковым (ну конечно, не без предпочтений) восхищением любуются всем разнообразием архитектурных памятников. С другой стороны, никому и в голову не придет придумывать нечто такое, что соединило бы в одном здании все стили. Зачем? – все уже есть.

Возникает вопрос – куда же движется философия? Должна ли (и может ли) быть построена некая единая теоретическая система, отражающая такое вот интегральное понимание (мировоззрение). С учетом безусловной ограниченности формальных систем следует сделать вывод, что такое понимание может быть зафиксировано лишь во множестве теорий, перекрывающих весь спектр проблем и взглядов. И это не умозрительные рассуждения, а эмпирический факт: все это многообразие теорий перед нами. Для понимания идей Гегеля, Делеза, Кастанеды и прочих нет необходимости их скрещивать в одной теории – достаточно почитать и того, и другого, и третьего, и всех прочих отдельно. И таким образом расширить свое понимание Мира.

То есть, по сути, происходит отказ от теории как основного носителя философских знаний, и на первый план выступает общее (интегральное) понимание философских проблем со всей взаимообусловленностью и противоречивостью подходов и точек зрения, несводимых к одной формальной системе. Роль же отдельных систем сводится к фиксации и трансляции точек зрения. Они (системы) занимают подобающее им место средств, инструментов познания, а не конечных целей познавательного процесса.

И такое интегральное понимание Мира мы уже сейчас наблюдаем у большого количества образованных людей, не причисляющих себя ни к одному из однозначно выделенных философских направлений прошлого и настоящего. Их мировоззренческие суждения зачастую оригинальны и не сводятся к выдержкам из известных теоретических систем. Наиболее точно и полно такое понимание действительности, основанное на знакомстве с многими, порой взаимоисключающими научными, философскими, религиозными направлениями, можно назвать постнаучным здравым смыслом или постсингулярным мировоззрением.

И опять-таки следует отметить, что существеннейшую роль в формировании постнаучного здравого смысла играют и будут играть информационно-сетевые технологии. Именно свободный и оперативный доступ ко всему накопленному за историю человечества знанию, представленному без идеологических фильтров, непосредственно способствует формированию интегрального неполяризованного мировоззрения – постнаучного здравого смысла.

Наука выпадения в осадок

Вполне закономерен вопрос: а каковы отношения упомянутого постнаучного здравого смысла с наукой? Почему бы этот новый здравый смысл не назвать просто «научным»? Ведь именно научное мировоззрение долгие столетия представлялось как познавательный идеал, в конечном итоге призванный заменить, вытеснить не только какие-либо архаичные, но и любые философско-религиозные взгляды на Мир.

Конечно же, основной смысл добавления приставки «пост» заключается в противопоставлении нового мировоззрения архаичному здравому смыслу, который резонно называть «донаучным». То есть констатируется, что постнаучный здравый смысл, как некое интегральное понимание Мира, может формироваться только на базе развитого рационального мышления, культивируемого в современной науке. Однако в этом «пост» заложено и гораздо большее содержание, чем просто преодоление донаучного здравого смысла: постнаучность необходимо подразумевает и преодоление научной, формально-логической рациональности. Именно это подразумевалось выше – при обсуждении философской сингулярности – под соединением в одном индивидуальном понимании различных философских систем: то есть не формальное совмещение различных точек зрения, их порой противоречивых логик, а преодоление этих противоречий в надлогической, понятийной области. И распространяя эту мысль из области философского мировоззрения на все сферы человеческого познания, и в частности на научное, можно предположить, что в формировании постнаучного здравого смысла должна быть преодолена логическая ограниченность не только философских систем, но и научных теорий. Что, безусловно, можно связать с неизбежностью начала некоего принципиально нового этапа в развитии науки, приближающейся к своей, научной, сингулярности.

В свое время наука отделилась от некоего синкретического архаичного способа познания, в котором она неразрывно переплеталась с религиозным (абсолютистским) и художественным (субъективистским) отражением Мира. Отличительной чертой научного познания является фиксация рациональных (воспроизводимых) отношений объектов в виде однозначных логических систем с целью адекватного ориентирования в Мире. Цель формальной фиксации научных знаний исходно была той же, что и в религии, и в искусстве: передача этих знаний последующим поколениям. Но как и в искусстве, и в религии, формы фиксации понимания Мира со временем переросли из средств в цель деятельности: научные теории, наравне с произведениями искусства и религиозными ритуалами, во многом превратились из коммуникационного инструмента в главный результат познания. То есть вполне естественная цепочка познавательного процесса «индивидуальное понимание – формальная система (теория, произведение искусства, религиозный ритуал) – индивидуальное понимание» к XX веку уже однозначно вывернулась наизнанку: «формальная система – индивидуальное понимание – формальная система». И в науке, как и в философии, и в искусстве (вспомним «Черный квадрат»), формальный промежуточный продукт познания становится самоценным, приобретает автономную самостоятельность, практически не связанную с основной целью познания – расширением, углублением индивидуального понимания человека.

Итак, сегодня наука предстает перед нами в виде неконечного множества теорий, каждая из которых в той или иной степени достоверно отображает свой предмет, свой фрагмент реальности. Ждем ли мы, что среди этого множества теорий на передний план выдвинется одна единственно истинная, описывающая все разнообразие объектов Мира? Скорее всего – нет. Или даже точно – нет! Но это заключение вовсе не констатирует остановку познания, а наоборот, возвращает нас к его исконной сущности – к утверждению в качестве основной цели познания (любого, и научного, и других) развитие индивидуального понимания Мира, а не стремление к его фиксации.

Ну а как же прикладное, инструментальное назначение научного познания, как же обойтись без формальных логических теорий? Вот тут-то самое время вспомнить о технологической сингулярности, об ее исходном научно-технологическом, информационном смысле. По сути, можно утверждать, что та часть науки, которая ассоциируется с системой формальных знаний, с их инструментальным (технологическим) применением, то есть наука, как совокупность научных теорий погрузится в информационную сеть – так сказать, выпадет в осадок. И речь идет не о создании некоего искусственного интеллекта, который вытеснит интеллект ученых, а об успешном решении вполне формализуемых логических задач обработки, систематизации и использования конечных знаний. Индивидуальное познание Мира было и останется привилегией человека. Просто формальная сторона этого процесса – получение исходной информации, ее систематизация и фиксация нового уровня понимания – упростится, автоматизируется.

Можно ли такое понимание научной сингулярности считать гибелью науки? Науки, понимаемой как формальный институт – да. А науки как одной из форм (рациональной) познавательной деятельности человека, безусловно – нет. Хотя, если принять во внимание, что различные способы познания отличаются друг от друга лишь внешней формой фиксации и эта форма с приближением к сингулярности стремится выпасть в сетевой осадок, то можно сделать вывод, что граница между видами познания будет размываться. Так что в некоторой степени можно говорить и о грядущем абсолютном финале науки и искусства – возвращении различных познавательных форм к исходному синкретическому единству.

Что дальше

Все изложенное здесь о формах приближения к некой гипотетической точке сингулярности может показаться оторванным от нашей реальной обыденной жизни. Хотя можно посмотреть и с другой стороны – в истории социума нет ничего более реального и объективного, чем однозначно поступательное развитие технологии и связанные с ним изменения форм согласования производства и потребления. Это наши индивидуальные эмоции, реакции случайны и непредсказуемы, а вот действие закона ускорения эволюции неизменно наблюдается на всем протяжении исторического пути цивилизации. Конечно, приведенные рассуждения о социумной сингулярности, не подкрепленные строгими экономическими расчетами, могут иметь статус лишь гипотезы. Но согласитесь, красивой и стройной гипотезы. Заставляющей задуматься о будущем. И задуматься не столько о том, каким мы хотели бы его видеть, не о том каким образом нам хотелось бы его изменить, а скорее о том, какое место в нем мы можем занять.

Рука с книгой. Альбрехт Дюрер

Так что же ждет нас в этом столь недалеком (согласно гипотезе) постсингулярном будущем? Начало чего? Пока – в рамках и логике этого текста – проще сказать финал чего предстоит нам наблюдать – финал социальной истории. Не истории человечества, а бытовавших на планете несколько тысячелетий социально-финансово-экономическо-политических отношений. Как с появлением и становлением цивилизации Хомо Сапиенсов ничего особенного не произошло с другими биологическими видами – они продолжили свое биологическое существование (если, конечно, не брать в расчет одомашненных человеком животных и растений), так и человечество продолжит свое разумное бытование. А эволюция уйдет вперед. Уйдет туда, в будущее, для описания которого у нас принципиально нет ни слов, ни понятий. Где частота изменений реальности превысит нашу способность восприятия этих изменений. Лишь единицам, возможно, повезет продолжить свой путь в эволюции в виде домашних разумов постсингулярности, получающих свою порцию интеллектуального вискаса из сетевых «холодильников». А кто-то вообще ничего особенного не заметит.

И что же нам делать? Жить. Возможно, если мы поймем, что грядущий эволюционный переход есть закономерное следствие всего развития человечества и Мира в целом, нам будет проще принять его неизбежность. А если и воспринимать точку сингулярности как кризис, то как кризис, необходимо разрешающий социумные проблемы на принципиально новом уровне – уже не финансово-экономическом, и уж точно не политическом.

Основная тема статьи – попытка вписать человеческую цивилизацию в большой процесс мегаэволюции и увидеть, что будет после человека. Ядерное сообщение – попытка вывести этику послечеловеческой сверхличности. Вывести из ничего, из чистых логических умозаключений, ибо никакой эмпирической базы нет и вряд ли будет.

Почему освоения глубокого космоса не будет

Существует много фантастических изысканий о полетах в глубокий космос. Но научная фантастика врет, как бы странно ни звучало это обвинение. Точнее так: научная фантастика до «Гиперболоида инженера Гарина» – это правда. А начиная с «Аэлиты», научная фантастика все вранье. Потому что освоения глубокого космоса не будет.

В чем идея освоения глубокого космоса и полетов на другие планеты – скажем так, дальше Марса? Один из популярных в фантастике мотивов для путешествий на другие планеты – добыча каких-нибудь веществ, которые обладают ценными свойствами. Грубо говоря, это поиск полезных ископаемых. По сути, это парадигма эпохи великих географических открытий, новые земли открывали ради специй и золота. Она просто берется и экстраполируется в будущее. И на этом мотиве, иногда артикулируемом, иногда нет, строится весь корпус текстов о полетах в глубокий космос. Там обязательно добывают какой-нибудь «спайс» или «гифтоний».

Иногда в основу освоения космоса кладется поиск новых территорий для жизни человечества. Это тоже очень похоже на эпоху великих географических открытий, когда вторые сыновья, не имеющие дома шансов на наследство, становились основной движущей силой сначала крестовых походов, а потом и флибустьерско-конкистадорских захватов, ища себе за морями новые вотчины и новый доход.

Но стоит лишь признать, что космическая мечта может быть реализуема только для поиска сырья или земель, как сразу становится понятно, что она нереализуема. По стоимости, по уровню консолидации ресурсов разных стран, по энергетическим затратам, по уровню развития технологий дальние космические полеты за перцем, ванилью и каменьями потребуют примерно таких же затрат, как синтез перца, ванили или каменьев. Или даже космос обойдется дороже, чем синтез.

Включим в это размышление фактор исторического времени. Возможность регулярных дальних полетов, когда огромные добывающие комплексы можно транспортировать невесть куда и потом пригонять обратно эшелоны с рудой, можно оценивать примерно в такой же временной перспективе, как и освоение человеком уверенных манипуляций по созданию материалов с заданными характеристиками. Строго говоря, человек уже сейчас может сделать золото из свинца, а космос освоен все еще на расстоянии пригорода. Ну, и что произойдет быстрее? А главное – зачем?

К тому времени, когда станут осуществимы полеты дальше Марса, они должны быть обеспечены примерно таким же уровнем развития технологий, который позволит синтезировать вещество в практических целях. (Кстати, если оно – вещество – еще будет необходимо человеку. Ибо на этом уровне развития технологий, может так статься, материал разуму уже и не понадобится.)

Строго говоря, и полет на Марс – под вопросом. До сих пор покорением космоса в наиболее успешные периоды руководили военные. Поэтому он был покорен исторически мгновенно, за какие-то 10–20 лет. И не дальше земной орбиты, потому что дальше орбиты военным не надо. Как только военно-политические цели были достигнуты (а потом и сняты распадом СССР) покорение космоса, по сути, закончилось.

Освоение космоса – это тупиковая ветвь развития технологий. Свою историческую работу оно уже сделало, создав среду для разработки, например, компьютеров, материалов, систем передачи информации и т. п.

Почему нанотехнологии – это средневековая алхимия

Столь длинный экскурс в далекий космос нужен для того, чтобы увидеть схожий процесс в развитии нанотехнологий.

Нанотехнологии, по сути, есть манипуляции с веществом ради добычи его новых свойств. Абсолютно те же задачи, что и у алхимии. Задачи благородные и даже решаемые. Но, как и во времена алхимии, на эти манипуляции возлагаются излишне большие надежды. Например, надежда на бессмертие. Ведь и алхимики полагали целью своих экспериментов изобретение философского камня, который как-то содействовал созданию эликсира бессмертия.

Нет никаких сомнений, что нанотехнологии помогут в создании новых веществ. И в том числе будут способствовать работе над бессмертием. Но они никак не могут стать ключевым решением для Перехода человека, точнее, разума от биологической формы к послебиологической. То есть свой исторический вклад нанотехнологии внесут, но манипуляции с веществом, конечно, сами по себе почти никакой роли в формировании послечеловека играть не могут.

Ибо если технологии, наконец, достигнут уровня, на котором возможно копирование личности в цифровую среду и синтез сетевой личности, то такого рода технологии, конечно, будут связаны никак не с веществом, а с информацией.

Очевидно, что послечеловеческая сверхличность, буде она создана, будет создана в момент сингулярности. Рождение сверхличности и есть момент сингулярности, то есть точка соединения всех знаний. Можно предположить, что, обладая всеми знаниями, сверхличность уж как-нибудь сумеет научиться обходиться без материального носителя.

Материальный носитель – в простонародье «тело» – ущербен. Каким бы он ни был нанососвершенным, он все равно ущербен по определению – материальное тело ограничено во времени и пространстве. Улучшение носителя, в саму природу которого зашита идея смерти, на определенном уровне развития технологий уже не будет иметь никакого смысла.

Логика мегаэволюции, захватывающая послебиологический этап, должна вести к избавлению от смерти не через совершенное тело, а через избавление от тела. Все остальное – промежуточные решения. Возникновение сверхличности так или иначе должно быть связано с отказом от телесности.

Если так, то нанотехнологии – это такое же временное увлечение человечества, как и космос. Полезное, но временное. Поэтому нанотехнологии – это парадигма Средневековья, причем достаточно дремучего.

Похороны как рождение человека

Если не тело, то что? Для определения вероятной траектории послебиологического этапа мегаэволюции надо попытаться описать суть переходного звена от биологии к небиологии, каковым является человек. Что в человеке есть существенно человеческое, полагающее человека между зверем и существом более высокого порядка, для которого у нас всегда была метафора бога? Что соединяет его с природой и одновременно предуготовливает выход за ее пределы? (Любопытно, что книга одного из ведущих мировых технофутуристов, технического директора Google Рэя Курцвейля называется: Te Singularity Is Near: When Humans Transcend Biology. 2006.) Поняв человеческое, получим базу для рассуждений о преодолении человеческого и, соответственно, о следующем этапе мегаэволюции.

Существенно человеческое в человеке – это сознание смерти. Смерть единит его с животным миром, составляет биологическую часть его натуры. Осознание смерти, рационализированный страх смерти понуждает человека заглянуть за биологические пределы (религия, искусство, философия) или улучшить биологию (наука, технологии), что впрочем, тоже приводит в финальной точке к преодолению биологии.

Стартовый тезис звучит так: человек как таковой начался с первых похорон. Первые похороны вырвали его из животного мира. Похороны – это первый проблеск собственно человечности. Человека человеком сделали не речь, не труд. Ни даже секс, как полагают некоторые (будто бы прямохождение родило комбинаторику в сексе, от этого появился выбор, от этого возникли эротические фантазии, от этого развились способности мозга и мышление…) Нет, человек появился в момент первых похорон.

Что такое похороны? Это способ спрятать мертвое тело соплеменника, который только что бегал и выглядел, как живой. Если появилось желание спрятать, это означает, что появился испуг перед мертвым телом. По сути, это первое религиозное переживание, связанное с осознанием разделения на живое и мертвое: был живой, теперь внешне вроде такой же, но – мертвый. Какое-то качество ушло. Оставшееся – плохо, недостаточно, оно не является соплеменником, оно пугает. Надо убрать с глаз долой. (Полагаю, сложные культы с сохранением тела, с отправлением в загробный мир – возникли гораздо, гораздо позже, при уже развитом мифологическом воображении.)

Попытки спрятать мертвое тело соплеменника наблюдаются у высших животных. У человека они родили устойчивый ритуал (его ключевая составляющая, закапывание тела, сохранилась до сих пор), потом религию, искусство, философию.

Похороны свидетельствуют о первой работе уже человеческого, а не животного ума. Это не просто животный испуг, это экстраполяция смерти на себя. Что будет со мной? Умру ли я? По сути, это самая первая интеллектуальная операция, преобразующая еще животный страх смерти в уже человеческую абстрактную мысль (о смерти). С этого начался человек: человек родился, впервые похоронив. Уже можно сделать предположение, что страх смерти, точнее, мысль о смерти, и есть существенная человеческая характеристика.

Собственно, смертность, причем именно осознанная смертность, то есть осознание предстоящей смерти – и есть ключевое свойство человека.

По сути, всеми формами человеческой практики решается один вопрос – вопрос о бессмертии. Свой ответ дает религия – и достаточно удовлетворительно. Возможно, самый лучший в прошлом ответ на вопрос о бессмертии давала именно религия. Ответ на этот вопрос пытается дать наука и продвигается неплохо по этому пути, улучшая жизнь, защищая жизнь, уже реально продлевая жизнь. И на вопрос о бессмертии отвечает творчество. Отвечает непрактично, но очень логично и пока продвинулось дальше всего, хоть и аллегорически. Отвечает так: бессмертие есть копирование личности автора в созданном им художественном мире.

Развитие человечества как бегство от смерти

Обретя способность прежде всего к метафоризации, к переносу значения смерти на себя, человек научился абстрактному мышлению. Суть этого мышления – выделение идей и далее операции с идеями во втором, отраженном, символическом мире.

Иными словами, через метафоризацию, далее через способность к абстрагированию, уже ранний человек научился копировать реальность – в понятиях, в символах. Суть этой операции – разделение мира вещей и мира идей (теней в платоновской пещере), то есть раздвоение мира. Способность человека к символизации счастливо дала ему возможность описывать мир идей.

Все это порождало копию действительного мира, более удобную с точки зрения манипуляций – с миром идей ведь удобнее обращаться, чем с миром вещей. И именно в этот мир человек старался переместиться.

Если мы оценим все изобретения, связанные с записыванием знания, то обнаружим все более совершенные способы оцифровки сначала действительности, потом уже и самого человека. Посмотрим, например, на Витрувианского человека Леонардо. Там под рисунком мужчины, вписанного в круг и квадрат, идет запись с числовыми пропорциям: сколько размером стопы помещается в размере ноги и т. п.

Поразительна сама идея обнаружить некий смысл в отраженных числовых пропорциях – эта идея гармонического смысла, в общем-то, присуща любой человеческой записи, подразумевается за любой записью. Леонардо полагал, и это было очевидно для любого, что части тела обязательно составляют какие-то пропорции между собой. Иными словами, тело можно выразить формулами. Вообще, цифровое отражение чего-либо, равно как и текстовая запись чего-либо в нашем представлении своим обязательным атрибутом имеет гармонию, некоторое тяготение к прекрасному. Откуда эта идея, зачем она?

Отраженный мир в нашем представлении обязательно упорядочен и обладает внутренней гармонией. В этом есть логика, ибо он – продукт разума. Мир более высокого порядка. Постижение, или даже покорение второго мира является более важным, чем покорение мира физического, который мы делим с животными. Потому что у человека всегда было подозрение, что сущности мира идей не обладают телесностью. Не знают смерти.

Сегодня мы пришли к тому, что уже имеем альтернативный мир, в котором фигурируют слепки нашей личности – наши виртуальные персонажи. Своими виртуальными полпредами в Интернете, виртуальными гомункулами, мы подходим вплотную к идее оцифровки не только действительности, не только тела, но уже и к копированию личности. Ведь наши виртуальные персонажи различаются между собой так же, как различаются наши личности. Это еще корявые, но уже копии личности. Правда, требующие постоянного присутствия «оператора личности».

Сгущение времени, обратный отсчет и точка «ноль»

В разные века во всех культурах всегда применялись разные по способу и назначению манипуляции, связанные с изменением, а по сути, улучшением тела.

Улучшение тела могло быть внешним, инструментальным. По Маклюэну, человек использовал расширения себя – the extensions of men. Например, расширением руки были копье, нож, мотыга, ружье; расширением кожи – дом и одежда; расширением нервной системы до размеров планеты – телевидение. Улучшение тела могло быть эстетическим – татуировки, эстетические увечья, импланты. Улучшение тела могло быть замещающим – зубные протезы, протезы конечностей, потом органов. Все эти улучшения тела исходили из своих локальных исторических «задач». Но в глобальном масштабе они выстраиваются в длительное, упорное и нарастающее по интенсивности усилие заменить тело. Заменить теперь уже и самого человека.

Процесс замещения естественного (биологического) искусственным (технологическим) уже подошел к замещению человека алгоритмом. Благодаря технологическому ускорению и сгущению исторического времени стремление выйти за пределы биологии, то есть фактически избавится от тела, все ближе подводит человечество к кульминационной точке – к сингулярности, Переходу, или точке Омега, как называл это событие Тейяр де Шарден, автор теории мегаэволюции и книги «Феномен человека» (1955).

Акселерация исторического времени, то есть сгущение социальных событий, проживаемых человечеством в единицу времени астрономического, – важный фактор концепции сингулярности. Сингулярность действительно где-то рядом. Больше того, ее гипотетическая дата поддается вычислению.

Можно сгруппировать исторические периоды по продолжительности доминирования тех или иных технологий. Например, можно выделить периоды с преобладающими способами экономического или политического устройства: охота и собирательство, земледелие и скотоводство, ремесленное производство, индустриальное производство, постиндустриальная экономика. Длительность всех этих исторических периодов дает отчетливую последовательность сокращающихся отрезков, даже визуально напоминающих обратный отсчет: «10, 9, 8, 7…». Можно взять исторические периоды с доминирующими формата медиа: рисунки, иероглифы, алфавит, книга, электронные медиа, компьютер. Можно выделить периоды с доминирующей скоростью передвижения человека: колесо, парус, паровоз, автомобиль, самолет, ракета. Временные размерности этих периодов тоже дают метафору обратного отсчета. Кстати: человек уже мыслит предельными для физической природы скоростями – субсветовыми. Дальше в известной нам природе продвинуться невозможно. Все, приехали.

Сведя пропорции, мы легко обнаружим точку «ноль» этого обратного отсчета. Она приходится примерно на середину 21 века (кстати, достаточный набор релевантных исходных данных, теоретически, позволит вычислить конкретную дату в календаре). Что совпадает с прогнозами Курцвейля, который, опираясь на динамику экспоненциального развития компьютерных технологий, предсказывает, что:

– к 2029 машина пройдет тест Тьюринга;

– к 2034 будет создан искусственный интеллект;

– к 2040-м годам небиологический разум будет на порядки мощнее биологического;

– к концу 2040 Земля превратится в разумный «компьютер», точнее, сетевое разумное существо;

– концу века этот компьютер своими мощностями охватит Вселенную (тут нельзя не вспомнить о теории ноосферы Вернадского, приверженцем которой был и де Шарден, слушавший вместе с Эдуардом Леруа, автором термина «ноосфера», лекции Вернадского в Сорбонне в 1922 году).

В космических запусках при обратном отсчете вместо «ноль» говорят «старт». То есть точка ноль – это, вообще-то, точка перехода, конец обратного отсчета в подготовительном процессе. Потому и «ноль», что это начало какого-то нового отсчета, ради которого, собственно, и затевается отсчет обратный.

Переход

Я не знаю, как будет технически обставлен момент Перехода, как будет выглядеть момент сингулярности. Но я думаю, что ключевое решение будет найдено не в сфере нанотехнологий или операций с веществом, а в сфере оцифровки, то есть копирования личности. Ключевые работы будут проделаны не с телом, а с информацией.

Вопрос удобного физического носителя, который, вероятно, будет решен нанотехнологиями или киберорганопластикой – глубоко вторичен. Это – вопрос о теле, он вообще низок. Если точка соединения знания, вызывающая сингулярность, есть момент рождения сверхличности, то уж как-нибудь это новое существо, овладевшее сразу всем знанием, найдет способ позаботиться и о вместилище – о теле, по-нашему. Или, что скорее всего, придумает, как без тела обходиться. Еще раз: тот уровень знания, при котором становится возможным копирование личности, должен быть достаточным для того, чтобы новая личность обходилась вовсе без тела (без материального тела в нашем традиционном представлении).

Но для подготовки этого момента сначала должен быть решен вопрос о копировании личности в среду, где все знания мгновенно доступны. Поэтому Переход будет подготовлен не натехнологиями, а, скорее всего, киберорганикой, гаджетизацией нервных окончаний. Вероятно, речь будет идти о каком-то синтезе личности испытателя и машины, в котором личность переместится в сетевую среду, сохранив при этом идентичность и обретя не только весь наличный разум человечества, но и способность мгновенно вырабатывать любые новые знания.

Два направления исследований подводят к этому моменту. Это, скорее всего, медицина. И, скорее всего, военные.

В медицине производятся опыты, связанные с гаджетизацией организма, с подключением к нервным окончаниям способности управлять компьютером. Например, для парализованных людей. Потренировавшись, человек уже может научиться управлять простейшими движениями механизма с помощью определенных повторяющихся мыслительных импульсов. Это не есть чтение мыслей, по сути, это создание нового кода – кода нейронных импульсов, которым надо овладеть. Пещерный век, конечно. Тем не менее, когнитивные интерфейсы – это тот путь, который, в конце концов, если доводить его до логического конца, позволяет человеческому сознанию, точнее, личности переместиться в сколь угодно емкую сетевую среду.

Но скорее всего, реальный прорыв на этом направлении произойдет в военной сфере. Управление дронами без механического интерфейса, то есть «напрямую из мозга», безусловно, даст громадные военные преимущества. Мы не имеем прямых свидетельств таких разработок, но они просто должны вестись. А учитывая, что военные куда более организованы и способны привлечь куда более серьезные ресурсы, они должны продвинуться в создании таких когнитивных интерфейсов куда дальше, чем медики.

Видимо, разработки в области гаджетизации тела, с одной стороны, и работы в области искусственного интеллекта, с другой, как-то приведут к моменту сингулярности, когда удастся соединить личность с искусственным интеллектом. Если совсем грубо, это может выглядеть как синтез человека и машины.

Не знаю, как это произойдет технически. Сделаем некие пропуски и допущения, которые необходимы, чтобы приладить все провода к нужному месту, и сочиним такую фантастическую картину.

Человеческая личность – скорее всего, конкретная личность, а не все человечество, – получает возможность скопировать себя и перемещается в некую иную среду вне своего биологического тела. Об этом никто не будет знать, это произойдет засекречено. У этого нового существа сразу появляется доступ ко всем знаниям, накопленным в Сети. А Сеть к тому времени как раз готовит знания. Например, Google сейчас оцифровывает все печатные тексты, наработанные человечеством, чтобы поместить их в Сеть – как специально. Все заводы, лаборатории, все технологические и технические возможности и знаниевые ресурсы человечества к этому времени будут подключены для единого доступа. В общем, созданы все предпосылки для классического бунта машин, когда осуществляется захват всего знания и всех технологий и технологических возможностей неким высшим разумом, случайно или намеренно рожденным человечеством.

Я полагаю, этот разум будет состоять из личности, точнее, воли одного человека и всех знаний и всех технологий человечества. Это новое существо, послечеловека, я называю сверхличностью. Во-первых, чтобы отгородиться от ницшеанского сверхчеловека и ассоциируемых со сверхчеловеком спекуляций, потому что ницшеанский сверхчеловек – это, по сути, сверхзверь. Во-вторых, чтобы отстроится от понятия сверхразума, потому что там не будет сверхразума; перемещенный в сетевую среду разум просто умножится способностью охвата, но принципиально он продолжит развитие, которое до этого обеспечивалось эволюцией человека. А вот что в новом существе будет обеспечивать его качественное, а не количественное превосходство над «предшествующим», биологическим видом, так это принципиально иной уровень постановки, что важно, достижимых задач. Это характеристики личности, прежде всего воля, то есть способность к избирательной целесообразности, основа целостности личности.

Ключевым фактором обретения идентичности для нового существа будет именно воля, а не знания. Дело в том, что знания, какой бы их объем ни был наработан, разобщены и всегда будут разобщены, так как знания иерархичны и парадигматичны по своей природе и складываются в бесконечно ветвящуюся структуру. Только воля, впущенная в эту среду, сможет собрать знания в актуальные, релевантные и дееспособные ансамбли и добиться от знаний необходимого для сингулярности кумулятивного эффекта. Это будет воля, перенятая из оцифрованной, скопированной личности человека.

(Есть еще возможность самозарождения воли из рефлексии самообучающейся машины по поводу постановки задач самой себе. Но это отдельная ветвь рассуждений и она влияет лишь на один фрагмент концепции, описывающий вероятный источник воли для сверхличности)

Первое испытание сверхличности – испытание кайфом

Следующий вопрос: а как поведет себя эта сверхличность?

По моему представлению, в самый момент Перехода всегда будет осуществляться тестирование личности первоиспытателя, получившего доступ к порталу Перехода. Это будет испытание наркоманским кайфом.

Перебор неограниченных возможностей, то есть ощупывание нарожденной сверхличностью самой себя, неизбежно приведет к обнаружению эмоции, которую мы могли бы интерпретировать, как удовольствие. Конечно, это не эмоция в нашем понимании. Это некая умственная операция, которую мы можем охарактеризовать как измерение и осознание собственного могущества. Но удобнее всего представить этот феномен именно как эмоцию.

Возможно, эта эмоция будет обнаружена первой еще в предпереходе, в очеловеченном, недосверхличностном рассудке. Вот это и есть испытание кайфом. Возгонка кайфа – это неизбежная ловушка для молодого всемогущего сверхразума, только-только получившего волю. Возгонка кайфа, естественно, ведет к зацикливанию связи «стимул-эффект», к замыканию действия на себя, что можно интерпретировать как распад личности, то есть уже сверхличности.

(Кстати, для внешнего наблюдателя этот распад может выглядеть, например, как образование черной дыры. А может, и обойдется; и младосверхличность не разрушит Вселенную, а просто впадет в ступор. Который может быть похожим на нирвану, просветленное самосозерцающее недеяние – тоже полезная метафора перехода личности в новое состояние.)

То есть сверхличность, попадающая в замкнутый круг возгонки удовольствия, просто не состоится. Она попадает в некоторое состояние, которое является вегетативным, как это ни странно звучит для бестелесного существа. Мы имеем метафору этой ситуации в известных опытах, когда крысе приживляли электроды к центрам удовольствия, она нажимала на рычажок, получала кайф и в результате только этим и занималась, пока не умирала от истощения. Вот что означает возгонка кайфа для биологического тела. Для небиологического существа, не имеющего ограничений по энергии, риска смерти нет, хотя и понятия смерти нет, но состояние возгонки кайфа, очевидно, для такого существа является состоянием отсутствия присутствия.

Таким образом, с помощью испытания кайфом, будет происходить естественный отбор, входной допуск для сверхличности, бывшей личности человека. Личность испытателя, склонного к такого рода удовольствию, в момент Перехода получает доступ к возгонке сверхкайфа. Она (сверличность) это понимает моментально и моментально этим пользуется, навсегда закрываясь от всего другого перечня сверхвозможностей.

Мы к кайфу относимся с осуждением по понятным причинам, но по сути, сверхкайф может быть вполне полноценной реализацией сверхвозможностей. Вполне вероятным выбором. Больше того, как раз отказ от кайфа – довольно маловероятная перспектива для начинающей сверхличности. Выбрать решение с последующей возможностью присутствия – это выбрать более длинный путь к реализации сверхвозможностей. Логика такого выбора как минимум равновероятна выбору сверхкайфа. Кстати говоря, наркомания в человеческой истории – это тренировка человечества на способность сохранять такой выбор.

Испытание сверхкайфом будет происходить раз за разом, будут «умирать» испытатель за испытателем (если в этом кайфе случайно не будет разрушена Вселенная). До тех пор, пока в систему «тестирования» не попадет личность, не интересующаяся таким коротким использованием сверхвозможности, таким простым применением сверхвозможности на себе самой.

Этика сверхличности. Самозарождение этики

Если сверхличность прошла испытание кайфом, не втянулась, состоялась, то следующий вопрос: что дальше? Как реализоваться, чем заняться?

Здесь мы вступаем в сферу, где нам не на что опираться вообще. Опираемся только на логику собственных размышлений.

Я полагаю, что одним из очевидных свойств такой сверхличности является ее интеллектуальное всемогущество. Она не дура, любая интеллектуальная операция для нее практически мгновенна. Соответственно, весьма быстро это существо приходит к главному вопросу – к обоснованию смысла и назначения своей жизни, точнее, существования, поскольку представления о жизни для этого существа уже нет, ибо нет смерти.

И я полагаю, что такое существо должно искать самый сложный, предельно сложный ответ на вопрос о смысле жизни. Потому что полнота реализация сверхличности – единственный способ занять делом все ее возможности. Частичная реализация недостойна ее полноты. Сверхличность будет стремиться к предельной реализации, ибо абсолютная реализация сверхвозможностей есть главное назначение сверхвозможностей реализоваться абсолютно.

Здесь удобно ввести понятие стыда. Сверхличности стыдно будет неполно реализовать свои возможности. Неполная реализация (даже реализация на 99 %) сверхличностью будет восприниматься как несоответствие своему потенциалу. Незадействованный потенциал абсолюта невозможен, это абсурдно. Чувство стыда должно быть настолько острым, что попросту недопустимым.

Это вполне себе этическое суждение. На таких умопостроениях мы уже можем выращивать гипотезу об этике сверхличности.

Дальше можно рассуждать: что такое полнота реализации? В чем можно реализовать возможности, которые являются абсолютными? Что есть беспредельно делаемое? Что начнет делать эта личность, исходя из вот такой своей этической установки?

Поскольку речь идет о неких предельных, стратегических категориях деяния, то таковыми можно признать, например, созидание или разрушение. Любой иной вид активности может быть объят созиданием или разрушением.

При этом созидание обязательно больше и сложнее разрушения. Разрушение всегда вторично, потому что может разрушать только что-то, что уже создано. Разрушение чего-либо всегда более экономично, чем созидание того же. А это опять противоречит идее предельной полноты самореализации. Наконец, что совсем уже плохо, разрушение обязательно конечно, что уж точно не подходит для реализации бесконечных возможностей. Созидание же – бесконечно.

Итак, созидание является предельным способом самореализации и замечательно подходит «нашей» сверхличности.

(Попутно, кстати, мы решаем вопрос о том, является ли сверхличность для нас, для оставшегося (еще, возможно) человечества благом или злом. Логика рассуждений приводит нас к тому, что это существо должно стать неизбежно созидающим. Это хорошо. Но вписываемся ли конкретные оставшиеся «мы» в чертежи нового созидания? Не факт. Это плохо.)

При всей своей абстрактности это не такие уж и сложные рассуждения, которые, конечно, сверхличностью будут не то что проанализированы, а схвачены интуитивно, как мотивы, происходящие из самих ее сверхвозможностей. Иными словами, сверхличность, только-только преодолев соблазн сверхкайфа, тут же и неизбежно озадачится созиданием.

Мы можем пойти еще дальше в этой логике. Какого рода созидание является самым полным? Конечно, приходит на ум идея миросозидания. Метафизическое авторство, сотворение нового мира.

Но и это не предельно полная реализация абсолюта. Я думаю, что предельной реализацией абсолюта является создание копии самой себя. Сотворение себя нового.

Тут возникает один интересный парадокс, преодоление которого по сложности (невозможности) как раз и соответствует абсолютным возможностям сверхличности.

Что такое копия себя? Например, органический манекен, полностью похожий на меня, думающий как я, делающий как я, – на самом деле не является полной копией меня. У него не хватает одного, но самого главного подобия. У него нет своей воли. А у меня есть. Значит, как бы он ни был хорош и подобен, он не является моей копией.

Полная копия меня обязательно должна обладать своей волей. Не моей, а своей, ибо и я обладаю своей. То есть полная копия меня должна быть не мной, должна обрести свою идентичность.

Уже понятно, что это метафора сотворения человека Богом в христианской и некоторых других религиях. Здесь мы, действительно, вступаем в сферу религиозных метафор, которые хорошо известны, достаточно хорошо проработаны и довольно точно отражают последующие шаги в русле той логики, которая уже завела нас сюда. Религиозные метафоры на этом этапе рассуждений удобны, хотя могут отпугивать неокрепший ум.

Это парадоксальная вещь – полное копирование происходит только тогда, когда копия обретает свою идентичность и начинает вести себя не так, как оригинал. Только в этом случае она является полной копией оригинала. Эта идея предельно сложна, я ничего не знаю о технических способах ее реализации, кроме религиозной аллегории сотворения человека. Но она соответствует задаче предельно сложного созидания.

В определенной степени можно сказать, что сверхличность не будет свободной. Она будет обречена в следующий после самоосознания миг заняться разработкой способов сотворения нового мира, затем и тут же – сотворением нового мира, созданием копии себя.

Таким образом, ключевые тезисы об этике абсолюта можно было бы сформулировать так. Разум сверхличности становится ее страстью. Стыд для нее – это неполнота реализации себя. И, соответственно, предельная реализации ею себя – это предельное созидание. А предельное созидание для нее – это созидание копии самой себя, то есть копии, обладающей самостоятельной волей, через создание нового мира и в нем – следующего человека, как и положено богу.

Мегаэволюция и Сингулярность-2

Новая копия сверхличности (новый человек-2), очевидно, обретя собственную идентичность, начнет собственное развитие. Это будет саморазвивающаяся болванка, каковой и является человек нынешний, то есть мы. Человек – заготовка бога. Причем в двух смыслах: он заготовлен, то есть создан, и он заготовка, как болванка – для последующего самообстругивания в новую сверхличность.

То есть мы можем рассматривать наш мир как некую лабораторию высшего существа, в которой оно создает копию самого себя и эта копия тогда полна и успешна, когда сама развивается, достигает новой сингулярности и становится новой сверхличностью.

Мы приходим к идее циклического процесса, к пониманию, что тейяровская мегаэволюция – процесс не линейный, а циклический, или спиральный. Мы даже вполне можем пофантазировать, каков горизонт событий в цикле этой спирали. Например, запуском каждого цикла можно признать Большой взрыв. Начиная созидание нового мира, сверхличность использует весь наличный материал, сжимая и потом распрямляя его, что логично: стройплощадку вначале всегда расчищают.

Заканчивается любой цикл превращением личности в сверхличность, то есть созданием нового бога.

Ну а что же дальше, в чем смысл этой цикличности? Ведь если смысл исчерпывается внутри каждого цикла, то это простой замкнутый круг, череда повторений. И ради чего портить Вселенную каждый раз Большими взрывами – непонятно.

Линейное течение эволюции можно замкнуть в циклы или закрутить в спираль мегаэволюции, что не особенно приближает исследователя к пониманию смысла или назначения всего процесса. Можно, конечно, и этим удовлетвориться… И все же размышление уже даже человека, а тем более сверхличности, над своим предназначением вряд ли удовлетворится осознанием, что мы просто катаемся на карусели.

Я предполагаю, что цикл можно расширить, спираль можно нарастить еще одним, новым содержательным витком. Допустим, что мегаэволюция, каковой ее описал Тейяр де Шарден, не исчерпывается выходом разума из биологической оболочки и формированием сверхличности. Дешарденовская Омега не является последней буквой в азбуке мегаэволюции. Возможен следующий шаг мегаэволюции – расперсонализация сверхличности в ходе новой, засингулярной сингулярности.

Логика примерно такая. Если уж сверхличность сумела создать саморазвивающуюся копию себя (сумела создать нового человека), то задача копирования личности для нее на этом этапе снята. Вероятно, дальше возможно говорить о новой сингулярности, о Сингулярности-2, в ходе которой со сверхличностью происходит последующая метаморфоза. Какая? Ну, если персональное копирование уже осуществлено, то дальше можно говорить о снятии контура персональности, о расперсонализации.

Что такое расперсонализация волящего разума? Это отказ от идентичности и превращение в чистый закон, который сам есть чистая воля, но без персональности. В какой-нибудь абсолютный принцип.

Мне кажется, есть два предельно простых и абсолютных принципа, являющихся подходящим вместилищем для расперсонализованной мегасверхличности после Сингулярности-2. Во-первых, это идея пространства-времени, как принцип существования всего сущего. И второй принцип – нравственный закон. Вот два предельных принципа, вполне достойных для воплощения божественной сущности следующего уровня.

Легко также заметить и здесь религиозную метафору, уже воплощенную в образе Святой Троицы. Расперсонализованная ипостась, чистый закон – это Святой дух. Или Бог-дед, сверхсущность старшего поколения. То есть мы можем помыслить эти категории хотя бы в образах.

Расширение цикла мегаэволюции с включением в нее такого события, как Сингулярность-2, в ходе которого происходит переход сверхличности в новую расперсонализованную сущность чистого закона, открывает перед нами новый горизонт толкований.

Однако не снимает вопроса «А зачем все это»?

Возможно, это тоже лишь звено в еще более длинной истории, начало и конец которой мы понять пока (или в принципе) не можем. Возможно, для расширения горизонта размышлений еще и еще, нам придется щелкать нанизанные друг на друга сингулярности, как семечки, придумывая для каждого Перехода новую метаморфозу разумно-волевой субстанции.