IX
За рекой в тени березок тихомирно жили славяне Клавдия Ивановна и Михаил Палыч Ивановы, родители звукооператора Ромы. Их приземистый, обшитый вагонкой пятистенок с затейливыми ставнями и разукрашенным жестяным петушком на крыше медленно, но верно вростал в загадочную русскую почву. С понятным трепетом дожидались пенсионеры приезда сына, который обещал не только явиться сам, но и привести в гости ту самую Машу Семенову, которую они регулярно наблюдали на телеэкране. Удовлетворительно ясного впечатления о ней они еще не имели, поскольку телевизионная антенна на крыше была кривобока и не давала стабильного изображения. Однако пенсионеры от души надеялись, что избавившийся от паскудной столичной блажи сын везет девушку с конкретной целью. Михаил Палыч даже забыл думать о своей старой доброй «тулке», из двух стволов которой собирался встретить мужеложествовавшего «поганца», если тот посмеет сунуться на свою малую родину… Словом, ждали родители сына, а получили цинковый ящик с письменными соболезнованиями от всего центрального телевидения.
Машу провели в комнатку, где прошли ранние годы ее звукооператора. Над стареньким диваном, еще сохранившим запах отроческих поллюций, висела свежеувеличенная фотография Ромы Иванова в форме сержантасвязиста советской армии на фоне знамени части. К рамке, в которую была вставлена фотография, был прикреплен черный траурный бант. На гвоздике у двери висели его футбольные бутсы, а на комоде стоял его первый самодельный радиоприемник, заботливо покрытый кружевной деревенской салфеткой, на которой лежали два бумажных цветка.
– Он приглашал меня, чтобы я отметила здесь свой день рождения, – сказала Маша. – У нас красота, говорил он. Русская Швейцария.
– Венеция, – смущенно поправил ее Михаил Петрович.
– Точно, – кивнула она.
Маша с вздохом окинула взглядом этот маленький семейный мемориал и, поспешно достав платок, промакнула глаза. В ту же секунду заголосила и разразилась бурными рыданиями Клавдия Ивановна, и Маша была вынуждена ее обнять и забормотать какието утешительные слова. Бывший милиционер Михаил Палыч беспомощно развел руками. Его огромный живот вываливался из синих сношенных галифе. Он переминался с ноги на ногу, и по его лицу обильно текли слезы. Маша подвела женщину к диванчику, они вместе уселись на него и некоторое время рыдали. Наконец Клавдия Ивановна вытерла лицо передником, пробормотав:
– Вы уж простите нас, некультурных…
– Я вам так сочувствую, – всхлипнула Маша.
Только теперь, вдоль нарыдавшись, она почувствовала, как внутри у нее наконец чтото расслабилось. Отпустило.
К ней подошел Михаил Палыч и неловко протянул ей свою широкую ладонь. Он осторожно пожал ей руку, и она заметила у него на пальцах лиловые наколотые буквы «КЛАВА». Сама не понимая почему, Маша вдруг ощутила чтото вроде светлой зависти к их незамысловатой ясной жизни. И случившееся несчастье лишь оттенило ясность и простоту их жизни.
– Спасибо, что приехала, дочка, – просто сказал пожилой мужчина. – Рома у нас один был. Единственный сыночек.
Он подсел к Маше с другого бока и принялся праздно похлопывать себя ладонями по коленям.
– Он был славным пареньком, – проговорила Маша, складывая и раскладывая свой платок. – Добрым и внимательным.
– Да, он был очень хорошим мальчиком, – подхватила Клавдия Ивановна. – И никогда никого не обижал.
Она снова вскрикнула, и они оба бросились ее утешать. Вместе им и в самом деле было легче переносить несчастье.
– Единственный сынок, – повторил Михаил Палыч, ожесточенно хлопнув себя по коленям. – Клавдия Ивановна, понимаешь, моя потом все мертвых рожала!
Только теперь Маша заметила, что бывший милиционер капитально проспиртован, и пьяные слезы, словно сами собой, снова заструились по его тяжелым брылям.
– А вы, значит, в Москве живете? – поинтересовалась Клавдия Ивановна.
– Живу, – сказала Маша.
– Как приехали – прямо к нам?
– Да.
– Милая вы моя! – воскликнула женщина и, взяв Машу за руки, принялась жадно в нее вглядываться. – Такая модная, видная!
Было видно, что ей хочется спросить, кем эта городская красавица доводилась их сыну, но она не решалась. А у Маши не поворачивался язык, чтобы соврать.
– А правда, что вы были жена известного комментатора Невзорова Александра? – вдруг спросила Клавдия Ивановна.
Маша так опешила, что даже не нашлась, что ответить.
– Полно, мать, – сказал Михаил Палыч. – Не твоего ума это дело!.. Мы тебя, дочка, регулярно наблюдаем по телеку, – словно извиняясь, сообщил он Маше. – Очень складно ты выступаешь и политически остро.
Маша молча кивнула.
– А правда, что эту Чечню хотели одной бомбой накрыть, – спросил он, – только, дескать, эти чечены пока что откупаются?
– У них, у чеченов, все куплено, – со вздохом добавила Клавдия Ивановна. – Говорят, и наш район уж купили.
– А хер им, а не район! – вспылил пенсионер и, вскочив, сделал хрестоматийный жест.
– Нуну, отец, уймись, – прикрикнула на него жена.
– Что ты понимаешь, мать, – вздохнул тот. – Президент у нас неадекватный – вот беда!
Маша снова ощутила в душе прежнюю боль. Она вспомнила, что больше не увидится с Волком. Она смотрела на пожилых супругов и понимала, что те, без сомнения, переживали бы любое ее горе как свое собственное. Но что значит ее боль по сравнению с их болью? Об этом даже смешно говорить. Если бы какаянибудь подруга рассказала ей о своей печали после расставания с неким полковником, с которым переспала в командировке, бесчувственная Маша наверное подняла бы ее насмех.
– Так значит, вы собирались отметить в наших краях свой день рождения? – спохватилась Клавдия Ивановна. – Вместе с Ромой?
– Ты, дочка, у нас будь как дома, – добавил Михаил Палыч, словно забывшись. – У нас тут отдых – благодать божья! Жаль только, Ромы нет, он бы тебе все показал… Дело молодое…
– Нет больше Ромы! – снова заголосила Клавдия Ивановна, закрываясь передником.
Маша бросила взгляд через открытую дверь в смежную комнату и увидела в уголку над широкой железной кроватью с никелированными набалдашниками несколько простых иконок, убранных чистым белым полотенцем, и крошечную лампадку.
Клавдия Ивановна, словно почувствовав ее взгляд, перекрестилась и воскликнула:
– За что, Господи? За что?
И в самом деле, за что?.. Если уж Господь Бог в бесконечной доброте своей и мог на когото прогневаться и решил отнять ребенка, то только не на этих двух бедных стариков, только не у них!..
Маша плакала вместе с ними и думала о том, что если бы ее собственные родители от нее отказались, тогда бы Клавдия Ивановна и Михаил Палыч могли бы удочерить девочку Марию. И называлась бы она не Маша Семенова, а Маша Иванова. Невелика разница.
Она вообразила себе, как папа ковыряется ключом в замке почтового ящика и вместе с «Юридическим вестником» и «Экономикой и жизнью» извлекает это странное письмо. Поднимаясь в лифте, он вертит в руках конверт без обратного адреса со штампом какойто русской не то Швейцарии, не то Венеции, а потом, войдя в квартиру, читает письмо маме, которая вываливает на ладонь из баночки новый патентованный крем и толстым слоем размазывает по морщинистому лицу и шее. Он читает:
«Глубокоуважаемые супруги Семеновы, Иосиф Яковлевич и Ольга Николаевна, сына нашего Рому Иванова разорвало пополам гранатой из подствольного гранатомета в городегерое Грозном, Чеченской АССР, и Мария приехала навестить нас в нашем доме, который, кстати сказать, в настоящее время приватизирован и вместе с участком пятьдесят соток находится в нашем полном законном владении. Имеются у нас также акции нашего совхоза, в котором Клавдия Ивановна проработала до пенсии, а теперь будет получать оттуда дивиденды. В прошлом годе Михаил Палыч тоже вышел на заслуженный отдых как работник внутренних дел, а потому материально мы вполне обеспечены государством. К тому же, и хозяйство, с которого тоже коечто имеем. Вот мы сидели себе вдвоем, говорили, плакали, когда приехала Мария и предложила нам себя удочерить. Чтобы утешить нас в нашем большом горе. Мы конечно согласились, потому что это очень нас утешит, и мы будем чувствовать себя не так одиноко, если мы удочерим Марию и будем ее любить как родную…»
– Это что за новости? – удивится мама.
– Помоему, – скажет папа, – это крестьяне или чтонибудь в этом роде. Совершенно никакого слога.
– Но зато от чистого сердца, – ответит мама. – Кажется, они действительно будут любить ее как родную. Тебе не о чем беспокоиться.
– Я надеюсь, – покачает головой папа. – Если ты не возражаешь, я согласен.
Потом они втроем отправились на кладбище, которое располагалось на холме между двумя озерами в густой роще. У свежей могилы они еще поплакали и помянули дорогого им человека. Клавдия Ивановна разложила на платочке нехитрую закуску, а Михаил Палыч наполнил небольшие граненые стаканчики.
– Вы в Россию насовсем? – вдруг перейдя на «вы», спросил Машу Михаил Палыч. – Или скоро опять туда, к чеченам?
– Пожалуй, насовсем, – ответила она. – Да и начальство считает, что мне нужно отдохнуть…
Потом они долго молчали, и Маша чувствовала, чего от нее ждут осиротевшие родители. Наконец она собралась с духом и начала сбивчиво объяснять:
– Вообщето, все случилось мгновенно… Рома даже ничего не почувствовал… Вспышка, удар – и конец…
Она подняла голову и устремила глаза к небу, откуда, как она надеялась, на них теперь взирал Рома, чье расчлененное тело покоилось у них под ногами. Сквозь слезы солнце дрожало и было готово вотвот покатиться по небосклону в озеро.
– Скажи, дочка, – проговорила Клавдия Ивановна, в отличие от мужа почемуто переходя на «ты», – он… он там не голодал, хорошо питался?
– Очень хорошо, – успокоила Маша.
– Ну ничего, – проворчал Михаил Палыч, – наши тоже всыпали чернозадым!
Потом снова поплакали и помолчали. Маша порылась в сумочке и отдала им пластиковую кредитную карточку. Что они с ней будут делать? Кажется, они даже толком не поняли, что это такое. Наверное, бережно сохранят в память о сыне – пришпилят рядом с его украшенной траурным бантом фотографией.
Больше рассказывать было нечего. Маша засобиралась назад. Ее проводили до паромной переправы.
– Дай те бог, дочка, счастья, что приехала, – сказала Клавдия Ивановна, крепко обнимая Машу. – Дай те бог!..
– В отпуск или так – милости просим, – бормотал Михаил Палыч. – У нас места – уу! – знаменитые!..
Маша стояла на пароме, сонно ползущем через водоем, и ветер трепал ее волосы. Становилось свежо, и, прислонившись к железным перилам, она поплотнее запахнула куртку из черной дорогой кожи. Вдали на воде виднелись какието острова и над ними стаи птиц. Тут у Ромы Иванова прошло детство и отрочество… В этот момент к Маше приблизилась толстая женщина с худой девочкой.
– Вы прямо вылитая Маша Семенова из новостей! – сказала толстая женщина.
– Какая такая Маша Семенова? – пожала плечами Маша.
– Ну вы даете! – изумилась худая девочка. – Жена ж этого Невзорова!