Сестры Гончаровы. Которая из трех. Н. Н. Пушкина и ее письма (М. А. Дементьев, 2009)

Н. Н. Пушкина и ее письма

В 30 верстах от Тамбова, при впадении реки Кариан в Цну, в начале XIX века находилось богатое родовое поместье Загряжских Кариан, принадлежавшее близким родственникам Натальи Ивановны Гончаровой. Война, как мы уже говорили, заставила семейство Гончаровых покинуть родные места. В ту пору семья была довольно многочисленна: два сына – Дмитрий и Иван, две дочери – Екатерина и Александра. Наталья Ивановна была на сносях. 19 августа прибыли они в Кариан, а 27 августа 1812 года родилась и была крещена в местной церкви та, которой было суждено впоследствии стать женой великого русского поэта.

Как долго пробыла семья Гончаровых в Кариане – неизвестно, но, вероятно, Наталья Ивановна с детьми оставалась там до лета 1813 года, а затем они направились в Калужскую губернию, на Полотняный Завод. Здесь семья Гончаровых прожила не менее года, а может быть, и больше. Маленькая Таша полюбилась деду, и, когда Наталья Ивановна уехала с детьми к мужу, Афанасий Николаевич оставил ее у себя. Сохранилась небольшая миниатюра, изображающая Наталью Николаевну в детстве. Вероятно, она была заказана дедом, когда ему пришлось расстаться с любимой внучкой. Девочке на вид лет 5–6. Тонкие, правильные черты, выражение лица не по-детски серьезно. Те несколько лет, что Наташа Гончарова провела на Полотняном Заводе, окруженная всяческими заботами, были, вероятно, самыми счастливыми годами ее детства. Но девочка подросла, и Наталья Ивановна, не ладившая со свекром, взяла ее обратно. В ту пору Николай Афанасьевич с семьей жил уже в Москве.

Впоследствии Наталья Николаевна не любила говорить о своем детстве. Тяжелая обстановка, царившая в доме, заставила ее замкнуться, и эта сдержанность в выражении чувств, по-видимому, осталась в ней на всю жизнь. От той поры сохранились воспоминания некой Надежды Михайловны Еропкиной¹. Гончаровы были знакомы домами с Еропкиными. Надежда Михайловна была умная, образованная девушка; в годы юности Натальи Николаевны ей было двадцать лет, поэтому она могла хорошо помнить Наташу Гончарову, и ее записки представляют значительный интерес для характеристики будущей жены поэта. Приведем некоторые выдержки из воспоминаний.

«Наталья Николаевна сыграла слишком видную роль в жизни Пушкина, чтобы можно было обойти ее молчанием. Многие считают ее даже виновницей преждевременной его кончины, что, впрочем, совершенно несправедливо… Я хорошо знала Наташу Гончарову, но более дружна была она с сестрой моей Дарьей Михайловной. Натали еще девочкой-подростком отличалась редкой красотой. Вывозить ее стали очень рано, и она всегда окружена была роем поклонников и воздыхателей. Участвовала она и в прелестных живых картинах, поставленных у генерал-губернатора кн. Голицына, и вызывала всеобщее восхищение. Место первой красавицы Москвы осталось за нею.

Наташа была действительно прекрасна, и я всегда восхищалась ею. Воспитание в деревне на чистом воздухе оставило ей в наследство цветущее здоровье. Сильная, ловкая, она была необыкновенно пропорционально сложена, отчего и каждое движение ее было преисполнено грации. Глаза добрые, веселые, с подзадоривающим огоньком из-под длинных бархатных ресниц. Но покров стыдливой скромности всегда вовремя останавливал слишком резкие порывы. Но главную прелесть Натали составляли отсутствие всякого жеманства и естественность. Большинство считало ее кокеткой, но обвинение это несправедливо.

Необыкновенно выразительные глаза, очаровательная улыбка и притягивающая простота в обращении, помимо ее воли, покоряли ей всех. Не ее вина, что все в ней было так удивительно хорошо. Но для меня так и осталось загадкой, откуда обрела Наталья Николаевна такт и умение держать себя? Все в ней самой и манера держать себя было проникнуто глубокой порядочностью. Все было «comme il faut»[6] – без всякой фальши. И это тем более удивительно, что того же нельзя было сказать о ее родственниках. Сестры были красивы, но изысканного изящества Наташи напрасно было бы искать в них. Отец слабохарактерный, а под конец и не в своем уме никакого значения в семье не имел. Мать далеко не отличалась хорошим тоном и была частенько пренеприятна… Поэтому Наталья Николаевна явилась в этой семье удивительным самородком. Пушкина пленила ее необычайная красота и не менее, вероятно, и прелестная манера держать себя, которую он так ценил».

Наташа Гончарова была прекрасна, это бесспорно, но только красивая внешность не привлекла бы поэта. Было в ней, вероятно, и какое-то необыкновенное обаяние, и не случайно тонкий знаток человеческой души Пушкин в посвященном ей стихотворении «Мадонна» называет ее: «чистейшей прелести чистейший образец».

Впервые Пушкин встретил Наталью Николаевну зимой 1828 года на балу у танцмейстера Иогеля. По шутливому признанию самого поэта, Гончарова была его сто тринадцатая любовь. Но те увлечения, те порывы страстей, которые волновали его в молодости, не были еще той любовью, которой на склоне короткой его жизни одарила судьба. Всеобъемлющее чувство Пушкина к Наталье Николаевне пришло к нему на рубеже нового периода его жизни. Отошла в прошлое бурно прожитая молодость, настала пора зрелости. Жажда личного семейного счастья, стремление любить и быть любимым – вот какие чувства владели им в эти годы. Пушкин не знал до тех пор настоящей семейной жизни. Нерадостное детство, юность, проведенная в казенных стенах лицея, годы ссылки, потом кочевая жизнь то в Москве, то в Петербурге, номера гостиниц – и никогда своего дома…

«Все что бы ты мог сказать мне в пользу холостой жизни и противу женитьбы, все уже мною передумано, – писал Пушкин незадолго до женитьбы своему приятелю Н. И. Кривцову²³.– Я хладнокровно взвесил выгоды и невыгоды состояния, мною избираемого. Молодость моя прошла шумно и бесплодно. До сих пор я жил иначе как обыкновенно живут. Счастья мне не было. Счастье можно найти лишь на проторенных дорогах. Мне за 30 лет. В тридцать лет люди обыкновенно женятся – я поступаю как люди, и вероятно не буду в том раскаиваться» (10 февраля 1831 г.)⁴.

Однако письма Пушкина в период его сватовства полны сомнений: будет ли с ним счастлива юная красавица, не пожалеет ли она когда-нибудь, что вышла за него замуж, не сделала ли бы она лучшей, более блестящей партии. Ему казалось, что в нем нет ничего, что могло бы нравиться Наталье Николаевне. Но длинный список женщин, любивших Пушкина, говорит нам об обаянии личности поэта. Не могла, надо полагать, не ответить на его безграничную любовь и Наталья Николаевна.

Наталья Ивановна долго не соглашалась на этот брак, напуганная ходившими толками и сплетнями о политической неблагонадежности поэта, о его образе жизни. Дошли эти слухи и до главы семьи Афанасия Николаевича. Наталья Николаевна писала деду:

«Сего 5 майя 1830 года

Любезный дедушка!

Узнав чрез Золотарева⁵ сомнения ваши, спешу опровергнуть оныя и уверить вас, что все то что сделала Маминька, было согласно с моими чувствами и желаниями. Я с прискорбием узнала те худые мнения, которые вам о нем внушают, и умоляю вас по любви вашей ко мне не верить оным, потому что они суть не что иное, как лишь низкая клевета. В надежде, любезный дедушка, что все ваши сомнения исчезнут при получении сего письма и что вы согласитесь составить мое щастие, целую ручки ваши и остаюсь на всегда покорная внучка ваша

Наталья Гончарова»⁶.

Н. П. Озерова, видевшая Пушкина и Наталью Николаевну 3 мая 1830 года, писала: «Утверждают, что Гончарова-мать сильно противилась браку своей дочери, но что молодая девушка ее склонила. Она кажется очень увлеченной своим женихом»⁷. Письмо Натальи Николаевны к деду подтверждает это.

Вопрос о приданом занимал важное место в переговорах будущей тещи с женихом. Гончаровы были полуразорены, но тем не менее дед мог бы выделить любимой внучке одно из незаложенных имений. Было свое состояние и у Натальи Ивановны. Но ни дед, ни мать не пожелали обеспечить Наталью Николаевну. И Пушкину, в конце концов, пришлось дать 11 тысяч рублей на приданое невесте из тех 38 тысяч, что он получил, заложив подаренную ему к свадьбе отцом часть Болдина.

Осенью 1830 года из Болдина, куда поэт приехал для улаживания своих материальных дел, он писал своему другу Плетневу⁸:

«Сегодня от своей получил я премиленькое письмо; обещает выдти за меня и без приданого, приданое не уйдет. Зовет меня в Москву…»; «Она меня любит» (9 и 29 сентября 1830 г.).

Письма невесты, по-видимому, были теплыми и поддерживали в поэте уверенность в ее чувствах.

«Мой ангел, ваша любовь – единственная вещь на свете, которая мешает мне повеситься на воротах моего печального замка» (30 сентября 1830 г.).

Холерный карантин задержал Пушкина в Болдине на целых три месяца. Болдинская осень – один из самых ярких по чувствам и переживаниям периодов в жизни поэта. Необычайный творческий подъем вдохновил гений Пушкина на создание едва ли не лучших его произведений…

В начале декабря поэт вернулся в Москву. 18 февраля 1831 года в церкви Вознесения, что у Никитских ворот, Пушкин и Наталья Николаевна Гончарова были обвенчаны. Молодые поселились на Арбате (дом, несколько переделанный, сохранился до наших дней под № 53).

«Я женат – и счастлив, – писал Пушкин Плетневу 24 февраля 1831 г., – одно желание мое, чтоб ничего в жизни моей не изменилось – лучшего не дождусь. Это состояние для меня так ново, что кажется я переродился…»

«…Женка моя прелесть не по одной наружности»[7] (26 марта 1831 г.).

Но молодая чета недолго оставалась в Москве.

Пушкин еще до свадьбы предполагал, что они будут жить в Петербурге. Вмешательство тещи в их семейную жизнь ускорило это решение: во второй половине мая 1831 года Пушкины уехали в столицу.

А душу твою люблю я еще более твоего лица…

Из письма Пушкина к жене

По приезде в Петербург Пушкины остановились на несколько дней в гостинице Демута и вскоре переехали на лето в Царское Село, где поэт снял небольшую дачу вблизи парка.

Те несколько месяцев, что молодые супруги прожили в Царском Селе, были, вероятно, самыми безоблачными в их совместной жизни. Места, которые были связаны для Пушкина с воспоминаниями о юности, проведенной в стенах Царскосельского лицея, тишина, великолепная природа, общение с друзьями, жившими там на даче, наконец, новизна семейной жизни – все способствовало его прекрасному настроению.

Приведем несколько выдержек из писем друзей и родных, относящихся к этому периоду.

Сестра Пушкина О. С. Павлищева⁹¹⁰ писала мужу из Петербурга:

«…Мой брат со своей женой приехал и устроится здесь, а пока проводит лето в Царском Селе. Они очень приглашают меня жить у них в ожидании твоего возвращения… Они очень довольны друг другом, моя невестка совершенно очаровательна, мила, красива, умна и вместе с тем очень добродушна… Она совсем неглупа, но еще несколько застенчива»¹¹.

«…Четвертого дни воспользовался снятием карантина в Царском Селе, чтобы повидаться с Ташей, – писал 24 сентября 1831 года Дмитрий Николаевич Гончаров деду Афанасию Николаевичу. – Я видел также Александра Сергеевича; между ими царствует большая дружба и согласие; Таша обожает своего мужа, который также ее любит; дай бог чтоб их блаженство и впредь не нарушилось. Они думают переехать в Петербург в октябре; а между тем ищут квартеры»¹².

«А женка Пушкина очень милое творение. C’est le mot![8] И он с нею мне весьма нравится. Я более и более за него радуюсь тому, что он женат. И душа, и жизнь, и поэзия в выигрыше», – писал Жуковский¹³¹⁴ князю Вяземскому¹⁵ и А. И. Тургеневу¹⁶.

«…Я на счет твой совершенно спокоен зная расположение Царского Села, холеры там быть не может – живи и здравствуй с Натальей Николаевной, которой я свидетельствую свое почтение, – пишет Пушкину его друг П. В. Нащокин¹⁷ из Москвы, – я уверен что ты не смотря на все ужасные перевороты, которые тебя окружают, еще никогда не был так счастлив и покоен как теперь – и для меня это не нечего; без всякой сантиментальности скажу тебе, что мысль о твоем положении мне много доставляет удовольствия… Натальи Николаевне не знаю что желать – все имеет в себе и в муже» (15 июля 1831 г.).

В своих воспоминаниях о Пушкине фрейлина А. О. Россет-Смирнова¹⁸ писала о встречах с поэтом и его женой летом 1831 года:

«…Я не знаю, известны ли вам сказки Пушкина? Он их писал в доме Китаева, придворного камер-фурьера. Я приезжала к одиннадцати часам, когда не дежурила, и поднималась вместе с его женой в его кабинет. У него было ужасно жарко. Он любил жару… Когда мы входили, он тотчас начинал читать, а мы делали свои замечания»¹⁹.

Но в июле месяце, спасаясь от холеры, свирепствовавшей в Петербурге, императорская фамилия и двор переехали в Царское Село. Тишина и покой были нарушены, встреча Пушкиных с двором и великосветским обществом стала неизбежной. Однако жена поэта совсем не стремилась к этому.

«…Я не могу спокойно прогуливаться по саду, – пишет Наталья Николаевна деду 13 июля, – так как узнала от одной из фрейлин, что их величества желали узнать час, в который я гуляю, чтобы меня встретить. Поэтому я и выбираю самые уединенные места»²⁰.

Родители Пушкина жили недалеко от Царского Села, в Павловском, и в течение лета часто виделись с поэтом и его женой. В письмах к дочери, Ольге Сергеевне, оставшейся на лето в Петербурге, мы встречаем много упоминаний о молодых супругах.

«Сообщу тебе новость, – пишет Надежда Осиповна²¹ дочери 25–26 июля 1831 года, – император и императрица встретили Наташу с Александром, они остановились поговорить с ними, и императрица сказала Наташе, что она очень рада с нею познакомиться и тысячу других милых и любезных вещей. И вот она теперь принуждена, совсем этого не желая, появиться при дворе».

«…Весь Двор от нее в восторге, императрица хочет, чтобы она к ней явилась, и назначит день, когда надо будет придти. Это Наташе очень неприятно, но она должна будет подчиниться…»²²

В половине октября Пушкины покинули Царское Село и поселились в Петербурге. В ноябре Пушкин вновь поступает на службу в Министерство иностранных дел. Он начинает работать над историей Петра I и получает разрешение на доступ в архивы.

Расположение императрицы к Наталье Николаевне было всем известно, и перед ней открылись двери великосветских гостиных.

«Жена Пушкина появилась в большом свете и была здесь отменно хорошо принята, она понравилась всем и своим обращением, и своей наружностью, в которой находят что-то трогательное», – писал М. Н. Сердобин²³ в ноябре 1831 года Б. А. Вревскому²⁴.

Дочь хорошей знакомой Пушкина Е. М. Хитрово²⁵, Дарья Федоровна Фикельмон²⁶, жена австрийского посла, женщина умная и образованная, большая приятельница Пушкина, часто посещавшего ее салон, оставила в своем дневнике и письмах несколько высказываний о жене поэта. Приведем два из них.

«Пушкин приехал из Москвы и привез свою жену, но не хочет еще ее показывать (в свете). Я видела ее у маменьки – это очень молодая и очень красивая особа, тонкая, стройная, высокая – лицо Мадонны, чрезвычайно бледное, с кротким, застенчивым и меланхолическим выражением, – глаза зеленовато-карие, светлые и прозрачные, взгляд не то чтобы косящий, но неопределенный, – тонкие черты, красивые черные волосы. Он очень в нее влюблен»²⁷.

«Госпожа Пушкина, жена поэта, здесь впервые явилась в свет; она очень красива, и во всем ее облике есть что-то поэтическое – ее стан великолепен, черты лица правильны, рот изящен, и взгляд, хотя и неопределенный, красив; в ее лице есть что-то кроткое и утонченное; я еще не знаю, как она разговаривает, ведь среди 150 человек вовсе не разговаривают, – но муж говорит, что она умна. Что до него, то он перестает быть поэтом в ее присутствии; мне показалось, что он вчера испытывал… все возбуждение и волнение, какие чувствует муж, желающий, чтобы его жена имела успех в свете»²⁸.

Совершенно естественна и понятна застенчивость и скромность молодой жены поэта: ей было всего 19 лет и она впервые появилась в великосветском обществе. В. А. Соллогуб²⁹, часто встречавшийся с ней в свете, пишет в своих воспоминаниях:

«…Много видел я на своем веку красивых женщин еще обаятельнее Пушкиной, но никогда не видывал я женщины, которая соединяла бы в себе такую законченность классически правильных черт и стана… Да, это была настоящая красавица, и не даром все остальные, даже из самых прелестных женщин, меркли как-то при ее появлении. На вид всегда она была сдержанна до холодности и мало вообще говорила. В Петербурге она бывала постоянно, и в большом свете, и при дворе, но ее женщины находили несколько странной. Я с первого же раза без памяти в нее влюбился»³⁰.

И Фикельмон, и Соллогуб отмечают сдержанность и молчаливость Пушкиной, причем первое высказывание относится к 1831 году, а второе – к значительно более позднему периоду.

Необыкновенная красота Пушкиной поразила петербургское общество. Но мы должны отметить в отзывах современников и штрихи, рисующие ее не только как красивую женщину. Так, Фикельмон говорит о ее кротком, застенчивом выражении лица; Сердобин пишет, что Наталья Николаевна нравилась всем и своим обращением. Ф. Н. Глинка³¹ 28 ноября 1831 года пишет Пушкину:

«…меня прошу (как говорят французы) положить к ногам Вашей милой супруги. Я много наслышался о ее красоте и любезности».

Фактических материалов к биографии Натальи Николаевны до сих пор было очень мало. «Мнения современников о ее характере, уме, духовном развитии противоречивы», – указывает доктор филологических наук Б. Мейлах³².

Попытка охарактеризовать образ жены поэта была сделана известным историком и литературоведом П. Е. Щеголевым в книге «Дуэль и смерть Пушкина». Но и он писал: «Нельзя не пожалеть о том, что в нашем распоряжении нет писем Натальи Николаевны, каких бы то ни было, в особенности к Пушкину. В настоящее время изображение личности Натальи Николаевны мы можем только проектировать по письмам к ней Пушкина»³³. Однако Щеголев подошел к этим письмам необъективно и содержание внутренней жизни жены поэта, приписывая ей «скудость духовной природы», свел к светско-любовному романтизму. И, самое главное, Щеголев почему-то прошел мимо всего того хорошего, что было сказано не только современниками, но и самим Пушкиным о жене. А Пушкин считал, что жена его прелесть, любил «это милое, чистое, доброе создание», любил душу ее больше красивого лица. Щеголев, если и приводит немногие положительные отзывы о Пушкиной, то тотчас же их оговаривает: «Кое-где прибавляют: «мила, умна», но в таких прибавках чувствуется только дань вежливости той же красоте. Да, Наталья Николаевна была так красива, что могла позволить себе роскошь не иметь никаких других достоинств». В свете этих высказываний «спроектированный» им образ Пушкиной оказался отрицательным, как нам кажется, без достаточных к тому оснований даже для того времени, когда еще не было многих документов, которыми располагаем мы теперь. Это во многом и надолго предопределило отношение к ней не только широкого круга почитателей поэта, но и ряда исследователей и писателей. О поспешных и неправильных суждениях и выводах Щеголева писали многие советские исследователи.

Молчаливость и сдержанность Пушкиной в обществе, вероятно, можно объяснить свойствами ее характера. Много лет спустя, уже после смерти поэта, Наталья Николаевна писала о себе:

«…Несмотря на то, что я окружена заботами и привязанностью всей моей семьи, иногда такая тоска охватывает меня, что я чувствую потребность в молитве… Тогда я снова обретаю душевное спокойствие, которое часто раньше принимали за холодность и в ней меня упрекали. Что поделаешь? У сердца есть своя стыдливость. Позволить читать свои чувства мне кажется профанацией. Только Бог и немногие избранные имеют ключ от моего сердца»³⁴.

Пройти мимо этого признания нельзя. Религиозная настроенность понятна в женщине, получившей строгое религиозное воспитание в семье, но мы должны обратить внимание на то, что скрытность и сдержанность, очевидно, одна из основных черт ее характера. Не каждому открывала она свое сердце. Сдержанность, казавшаяся холодностью, вообще, по-видимому, была свойственна многим Гончаровым. Внешне очень сдержанным был Сергей Николаевич, хотя это был добрейшей души человек; не со всеми, даже близкими, делилась своими чувствами и Екатерина Николаевна.

Несомненно также, что поэт руководил поведением своей молоденькой жены. Опасения, что она по неопытности и доверчивости сделает какой-нибудь ложный шаг, который вызовет осуждение, часто волновали Пушкина, об этом не раз пишет он Наталье Николаевне, особенно в первые годы.

«Слишком приметна была она, – пишет о Наталье Николаевне А. Ф. Онегин³⁵,– и как жена гениального поэта, и как одна из красивейших русских женщин. Малейшую оплошность, неверный шаг ее немедленно замечали, и восхищение сменялось завистливым осуждением, суровым и несправедливым».

Первые годы жизни в Петербурге были для Пушкиных светлыми и радостными.

Письма Пушкина к жене полны самой нежной заботы, особенно после того, как он узнал, что Наталья Николаевна ждет ребенка.

«…Надеюсь увидеть тебя недели через две; тоска без тебя; к тому же с тех пор, как я тебя оставил, мне все что-то страшно за тебя. Дома ты не усидишь, поедешь во дворец, и того и гляди, выкинешь на сто пятой ступени комендантской лестницы. Душа моя, женка моя, ангел мой! сделай мне такую милость: ходи 2 часа в сутки по комнате, и побереги себя. Вели брату смотреть за собою и воли не давать. Брюлов пишет ли твой портрет? была ли у тебя Хитрова или Фикельмон? Если поедешь на бал, ради бога кроме кадрилей не пляши ничего; напиши, не притесняют ли тебя люди, и можешь ли ты с ними сладить. За сим цалую тебя сердечно. У меня гости» (8 декабря 1831 г., Москва).

«…Не можешь вообразить, какая тоска без тебя. Я же все беспокоюсь, на кого покинул я тебя! На Петра, сонного пьяницу, который спит… на Ирину Кузьминичну, которая с тобою воюет, на Ненилу Ануфриевну, которая тебя грабит. А Маша-то? Что ее золотуха…? Ах, женка, душа! Что с тобою будет?..» (22 сентября 1832 г., Москва).

«…Ты видишь…я все еще люблю Гончарову Наташу, которую заочно цалую куда ни попало. Addio mia bella, idol mio, mio bel tesoro, quando mai ti riverdo…»[9] (2 сентября 1833 г., Н. Новгород).

«…Благодарю тебя за милое и очень милое письмо. Конечно, друг мой, кроме тебя в жизни моей утешения нет – и жить с тобою в разлуке также глупо, как и тяжело» (30 июня 1834 г., Петербург).

Письма Пушкина к Наталье Николаевне необыкновенно искренни, удивительны по простоте и сердечности, полны любви и нежности.

Глубокое, всестороннее изучение писем Пушкина к жене, к сожалению, еще не нашло отражения в нашем пушкиноведении. Однако ими интересовались многие русские писатели.

Впервые эти письма были опубликованы И. С. Тургеневым в Париже в 1877 году. Но Тургенев в предисловии к этой публикации освещает только одну сторону вопроса – значение писем как писем Пушкина. Совсем иначе к ним подходит А. И. Куприн:

«Я хотел бы тронуть в личности Пушкина ту сторону, которую, кажется, у нас еще никогда не трогали. В его переписке так мучительно трогательно и так чудесно раскрыта его семейная жизнь, его любовь к жене, что почти нельзя читать это без умиления. Сколько пленительной ласки в его словах и прозвищах, с какими он обращается к жене! Сколько заботы о том, чтобы она не оступилась, беременная, – была здорова, счастлива! Мне хотелось бы когда-нибудь написать об этом… Ведь надо только представить себе, какая бездна красоты была в его чувстве, которым он мог согревать любимую женщину, как он, при своем мастерстве слова, мог быть нежен, ласков, обаятелен в шутке, трогателен в признаниях!

Вот вы говорите, что найдены и, может быть, будут опубликованы какие-то новые письма Жуковского к Пушкину. Есть, будто бы письмо, говорящее с несомненностью о том, что разговоры о легкомысленном поведении его жены не были безосновательны. Мне это жалко и больно… Я хотел бы представить женщину, которую любил Пушкин, во всей полноте счастья обладания таким человеком!»

Нельзя пройти и мимо высказывания о Наталье Николаевне писательницы Ишимовой, той самой Ишимовой, в письме к которой обращены последние слова Пушкина перед дуэлью. Плетнев пишет, что Ишимова «очень полюбила Пушкину, нашед в ней интересную, скромную и умную даму»³⁶³⁷.

Несомненно, огромный интерес представляли бы для нас письма Натальи Николаевны к Пушкину, но, к сожалению, как мы уже указывали выше, они пока не обнаружены³⁸.

И вот, наконец, перед нами новонайденные, неизвестные письма самой Натальи Николаевны Пушкиной! Написаны они не к Пушкину. И все же эти письма «поистине счастливая находка». Они, безусловно, редкий подлинный материал, рисующий облик жены поэта. Письма раскрывают нам совершенно новые душевные качества Натальи Николаевны и опровергают утверждение Щеголева, что якобы «главное содержание внутренней жизни Натальи Николаевны давал светско-любовный романтизм». В публикуемых письмах нет и намека на это. Мы читаем эти письма и как будто впервые знакомимся с женой Пушкина, о которой знали так мало.

Рассмотрим эти письма, а также и обстановку, в которой они были написаны. Первые из них относятся к 1833 году. К этому времени материальное положение Пушкиных ухудшилось. Наталья Николаевна не получила никакого приданого; те 11 тысяч, которые Пушкин одолжил в счет приданого Наталье Ивановне перед женитьбой, так никогда и не были возвращены. Подаренная Сергеем Львовичем³⁹ к свадьбе часть Болдина была заложена, а деньги прожиты. Жалованье поэта было очень незначительным, всего 5000 рублей в год. Рассчитывать на постоянный литературный заработок Пушкин не мог, писать ради денег не хотел. («Не продается вдохновенье»). Кроме того, цензура то и дело чинила препятствия, запрещая печатать его произведения. Поэтому Пушкину приходилось занимать деньги у своих друзей, а иногда и у ростовщиков, брать в долг у казны в счет будущих своих произведений. Семья росла, росли и расходы.

К этому периоду относится найденное нами в 1970 году неизвестное письмо Пушкина к Дмитрию Николаевичу Гончарову, которое, по-видимому, теперь можно датировать маем – июнем 1833 года⁴⁰. Приводим это письмо Пушкина.

«Дорогой Дмитрий Николаевич!

Ваше письмо пришло как раз в то время, когда я собирался вам писать, чтобы поговорить с вами о моих затруднениях в связи с предстоящими родами Наташи, и о деньгах, которые мне будут крайне нужны. Таким образом, наши с вами просьбы были бы обоюдны. Между тем, мне удалось кое-что сделать. Князь Владимир Сергеевич Голицын⁴¹ сейчас находится здесь, и я с ним говорил о вас и вашем деле. Он мне показался расположенным оказать вам услугу и сказал, что в конце месяца будет в Москве, где вы сможете с ним переговорить. Если Вы устроите этот заем, я вас попросил бы одолжить мне на шесть месяцев[10] 6000 рублей, в которых я очень нуждаюсь и которые не знаю где взять; так как князю Голицыну совершенно все равно одолжить 35 или 40 000, и даже больше[11], это тот источник, из которого вы будете так добры почерпнуть, если возможно. – Я не могу сделать этого сам, потому что не могу дать ему иной гарантии кроме моего слова, и не хочу подвергать себя возможности получить отказ. – Так как вы глава семейства, в которое я имел счастье войти, и являетесь для нас настоящим добрым братом, я решаюсь надоедать вам, чтобы поговорить о моих делах. Семья моя увеличивается, служба вынуждает меня жить в Петербурге, расходы идут своим чередом, и так как я не считал возможным ограничить их в первый год своей женитьбы, долги также увеличились. – Я знаю, что в настоящее время вы не можете ничего сделать для нас, имея на руках сильно расстроенное состояние, долги и содержание целого семейства, но если бы Наталья Ивановна была так добра сделать что-либо для Наташи, как бы мало то ни было, это было бы для нас большой помощью. Вам известно, что зная о ее постоянно стесненных обстоятельствах я никогда не докучал ей просьбами, но необходимость и даже долг меня к тому вынуждают, – так как, конечно, не ради себя, а только ради Наташи и наших детей я думаю о будущем. Я не богат, а мои теперешние занятия мешают мне посвятить себя литературным трудам, которые давали мне средства к жизни. Если я умру, моя жена окажется на улице, а дети в нищете. Все это печально и приводит меня в уныние. Вы знаете, что Наташа должна была получить 300 душ от своего деда; Наталья Ивановна мне сказала сначала, что она дает ей 200. Ваш дед не смог этого сделать, да я даже и не рассчитывал на это; Наталья Ивановна опасалась, как бы я не продал землю и не дал ей неприятного соседа; этого легко можно было бы избежать, достаточно было бы включить оговорку в дарственную, по которой Наташа не имела бы права продать землю. Мне чрезвычайно неприятно поднимать этот разговор, так как я же ведь не скряга и не ростовщик, хотя меня в этом и упрекали, но что поделаешь? Если вы полагаете, что в этом письме нет ничего такого, что могло бы огорчить Наталью Ивановну, покажите его ей, в противном случае поговорите с ней об этом, но оставьте разговор, как только вы увидите, что он ей неприятен.

Прощайте».

Письмо это – живое свидетельство тяжелого материального положения Пушкиных. Пушкин делает попытку через Дмитрия Николаевича добиться от Натальи Ивановны выделения обещанной ею дочери части имения. Однако, зная характер тещи, он не питает больших надежд на посредничество шурина. Что касается скряжничества и ростовщичества, то это, несомненно, намек на упреки Натальи Ивановны, которая в первое время после замужества дочери враждебно относилась к зятю.

В письме Пушкина говорится о предстоящих родах жены. 14 июля 1833 года Наталья Николаевна родила второго ребенка – сына Александра. Роды были тяжелыми, и она долго не могла поправиться. Пушкины это лето жили на Черной речке, недалеко от Петербурга. Приведем новые, неизвестные данные из переписки Гончаровых, относящиеся к этому времени.

Наталья Ивановна, получив известие о рождении внука, была, видимо, очень обрадована. 23 июля 1833 года она писала Дмитрию Николаевичу из Яропольца:

«Пушкин написал мне, чтобы сообщить о благополучном разрешении Таши, она родила мальчика, которого нарекли Александром. Я полагаю, он известил также и тебя. Он рассчитывает через несколько недель приехать в Москву и спрашивает моего разрешения заехать в Ярополец навестить меня, что я принимаю с удовольствием».

Есть основание предполагать, что Наталья Ивановна по случаю рождения внука послала дочери в подарок 1000 рублей.

В письме к Дмитрию Николаевичу от 4 сентября 1833 года из Яропольца Наталья Ивановна в ответ на его просьбу занять у одного лица для него денег писала:

«…Я не могу оказать тебе эту услугу, потому что в прошлом месяце я уже у него заняла тысячу рублей, чтобы послать Таше»⁴²⁴³.

Для окончания истории Пугачева Пушкину нужно было побывать в местах, связанных с пугачевским восстанием. На обратном пути хотелось ему пожить месяц-два в Болдине ⁴⁴ и закончить этот труд.

7 августа высочайшее разрешение на четырехмесячный отпуск было дано, и Пушкин во второй половине августа выехал из Петербурга. Наталья Николаевна с детьми осталась на даче.

По дороге Пушкин заезжал к Наталье Ивановне в Ярополец. Она приняла зятя очень любезно. У нее были к тому весьма веские основания. Из переписки ее со старшим сыном в сентябре этого же года можно сделать вывод, что она просила Пушкина помочь Дмитрию Николаевичу в его хлопотах по гончаровским делам в Петербурге:

«4 сентября 1833 г. Ярополец.

…Ты там[12] должен был застать Александра Серг., чему я была бы очень рада; он очень расположен быть тебе полезным в хлопотах перед правительством».

«14 сентября 1833 г. Ярополец.

…Ты мне ничего не пишешь застал ли ты Александра Сергеевича в Москве. Твоя с ним встреча была бы необходима; он очень расположен быть тебе полезным, чтобы помочь в затруднении с делами»⁴⁵⁴⁶.

Пушкин, возможно, с своей стороны поднимал вопрос об 11 тысячах, которые она ему была должна, и об обещанной ею дочери части имения, о котором он упоминает в своем письме Дмитрию Николаевичу.

Из Москвы Пушкин писал Наталье Николаевне 26 августа 1833 года:

«Поздравляю тебя с днем твоего ангела, мой ангел, цалую тебя заочно в очи – и пишу тебе продолжение моих похождений – из антресолей вашего Никитского дома, куда прибыл я вчера благополучно из Ярополица. В Ярополец приехал я в середу поздно. Наталья Ивановна встретила меня как нельзя лучше. Я нашел ее здоровою, хотя подле нее лежала палка, без которой далеко ходить не может. Четверг я провел у нее. Много говорили о тебе, о Машке и о Катерине Ивановне. Мать, кажется, тебя к ней ревнует; но хотя она по своей привычке и жаловалась на прошедшее, однако с меньшей уже горечью. Ей очень хотелось бы, чтоб ты будущее лето провела у нее… Я нашел в доме старую библиотеку, и Наталья Ивановна позволила мне выбрать нужные книги. Я отобрал их десятка три, которые к нам прибудут с варением и наливками. Таким образом набег мой на Ярополец был вовсе не напрасным. Теперь, женка, послушай, что делается с Дмитрием Николаевичем. Он как владетельный принц влюбился в графиню Надежду Чернышеву по портрету, услыша, что она девка плотная, чернобровая и румяная. Два раза ездил он в Ярополец в надежде ее увидеть, и в самом деле ему удалось застать ее в церкви. Вот он и полез на стены. Пишет он из Заводов, что он без памяти от la charmante et divine comtesse…[13] что он ночи не спит…и непременно требует от Натальи Ивановны, чтоб она просватала за него la charmante et divine comtesse. Наталья Ивановна поехала к Кругликовой и выполнила комиссию. Позвали la divine et charmante, которая отказала на отрез. Наталья Ивановна беспокоится о том, какое действие произведет эта весть. Я полагаю, что он не застрелится. Как ты думаешь?..»

Письмо Натальи Николаевны от 1 сентября 1833 года, несомненно, перекликается с этим пушкинским письмом: она писала брату под впечатлением письма мужа.

В новонайденных письмах жены поэта мы впервые видим ее как заботливую мать и хозяйку дома. В некоторых воспоминаниях современников и основанных на них работах пушкиноведов говорится, что хозяйничала и занималась детьми Александра Николаевна. Мы познакомились с несколькими десятками писем А. Н. Гончаровой, и ни в одном из них нет и намека на эту ее роль в семье Пушкиных. Между тем Наталья Николаевна в своих письмах часто пишет о детях и своих хозяйственных делах и распоряжениях. Подтверждается это и письмами Пушкина, который неоднократно спрашивает жену, как справляется она с домом и хозяйством.

Наталья Николаевна нанимает в отсутствие Пушкина новую квартиру и переезжает туда с детьми. Она заботится о доме, старается все сделать поэкономнее: выписывает с Полотняного Завода кучера, повара, мальчика для посылок, которого она шутливо называет пажом. Домашними делами Наталья Николаевна, вероятно, начала заниматься с первых дней замужества, правда, сначала неумело.

Уже первые письма Натальи Николаевны позволяют нам по-новому судить и о ее отношении к мужу. Вынужденная обратиться к брату за помощью, она подчеркивает, что муж оставил ей достаточно денег и что в ее затруднении виновата она одна. Далеко не случайно во втором письме она повторяет брату:

«…денег, которые муж мой мне оставил, было бы более чем достаточно до его возвращения…»

Дмитрий Николаевич, отвечая сестре на письмо от 1 сентября, по-видимому, упрекнул Пушкина в том, что он, уезжая, не обеспечил семью нужной суммой денег. Это обидело и задело Наталью Николаевну, и она вынуждена была вторично подчеркнуть, что муж и не подозревает, что она испытывает недостаток в деньгах. От природы сдержанная и деликатная, она ни одним словом не намекает брату на его бестактность, но письмо ее так кратко и сухо, что это можно прочесть между строк.

В письмах Натальи Николаевны и Гончаровых много говорится о сватовстве Дмитрия Николаевича к графине Надежде Григорьевне Чернышевой. Пушкин пишет о сватовстве шурина в очень иронических тонах, однако Дмитрий Николаевич, очевидно, был увлечен не на шутку и долго и настойчиво преследовал графиню своими домогательствами.

Чернышевы были соседями Гончаровых по Яропольцу, дома их стояли недалеко друг от друга, и оба семейства были близко знакомы. О Чернышевых стоит сказать несколько слов.

У Григория Ивановича Чернышева, придворного вельможи, богатейшего помещика, владельца майората, было шесть дочерей и один сын – Захар Григорьевич. Дочери славились своей красотой. Это были девушки хорошо образованные, пользовавшиеся большим успехом в обществе. Одна из сестер, Александра Григорьевна, вышла замуж за капитана генерального штаба Никиту Михайловича Муравьева. И Никита Муравьев, и Захар Чернышев были участниками декабрьского восстания 1825 года, и оба были осуждены на каторжные работы. Как известно, А. Г. Муравьева последовала за своим мужем в Сибирь.

Старшая из сестер Чернышевых, Софья, вышла замуж за И. Г. Кругликова; ему после декабрьских событий был передан во владение в составе чернышевского майората и Ярополец. И, наконец, одна из сестер, Вера Григорьевна, была замужем за графом Паленом. В переписке Гончаровых часто упоминаются эти сестры Чернышевы.

Отсюда становится понятной и характеристика Надежды Чернышевой, о которой сообщает Наталья Николаевна брату в письме от 12 ноября 1834 года. Воспитанная в высококультурной, демократически настроенной семье, она не считала предосудительным близко общаться с народом.

Как мы видим из письма Пушкина, в 1833 году Дмитрий Николаевич на свое предложение получил отказ. Однако это не обескуражило его, и в течение последующих двух лет он продолжает настойчиво добиваться руки Надежды Чернышевой, а также, может быть, и солидного приданого, которое должны были дать Чернышевы за младшей сестрой. Дмитрий Николаевич поручил матери действовать через Муравьевых и Кругликовых; письма Натальи Ивановны за эти годы пестрят сообщениями о ходе этого дела. Но самое интересное то, что из ее письма к сыну от 23 октября 1834 года впервые мы узнаем, что и Пушкин во время своего второго приезда в Ярополец посетил дворец Чернышевых и чуть ли не принимал участие в этом сватовстве:

«…Я еще тебе не сообщала о приезде Пушкина ко мне, потому что он приехал уже после моего последнего письма, которое я тебе послала. Он пробыл у меня один день, я очень ему обязана за внимание».

В конце письма Наталья Ивановна пишет:

«При проезде Пушкина через Ярополец, мы с ним вместе были у Чернышевых, все с тем же добрым намерением продвинуть твое дело, но не решились ничего сказать по этому поводу».

Намерения Натальи Ивановны совершенно ясны: она надеялась, что родство Гончаровых с прославленным поэтом повлияет на решение «молодой особы», и, может быть, даже просила Пушкина быть сватом, от чего он, надо полагать, уклонился.

В конце концов, в 1835 году на второе предложение Гончарова последовал решительный отказ, и Дмитрий Николаевич отступил. Через год он женился на княжне Назаровой.

За 1834 год в архиве обнаружено только два письма Натальи Николаевны к Д. Н. Гончарову. Это объясняется, вероятно, тем, что Наталья Николаевна с детьми провела все лето у брата на Полотняном Заводе и вернулась в Петербург только поздней осенью.

Мы должны хотя бы коротко остановиться на некоторых обстоятельствах жизни Пушкиных в 1834 году, необходимых для характеристики писем Натальи Николаевны в последующие годы. В этих же целях нельзя пройти мимо и очень важного для ее биографии письма Натальи Ивановны к Пушкину, а также писем поэта к жене за время их четырехмесячной разлуки.

В течение всего лета 1834 года Пушкину предстояла напряженная работа: он готовил к изданию «Историю Пугачева», работал в архивах. Кроме того, ему пришлось хлопотать по залогу отцовского имения. Безрассудное хозяйничанье Сергея Львовича, всецело доверившегося управляющему, обворовывавшему его и разорявшему крестьян, привело к тому, что имение должны были описать за долги. Пушкину, в надежде спасти родителей от полного разорения, пришлось взять управление имением на себя. Но ничего, кроме неприятностей, это ему не принесло.

В начале мая Пушкин узнал, что письма его к жене перлюстрируются полицией и одно из них дошло до царя. Вмешательство III Отделения в его переписку с женой глубоко возмутило поэта, он долго не мог успокоиться. Возможно, это обстоятельство, а также тяжелое материальное положение, усугубившееся тем, что на плечи Пушкина легла забота об имении родителей, привели его к мысли о необходимости уехать надолго в деревню, чтобы на свободе заняться литературной работой.

25 июня Пушкин подал царю⁴⁷⁴⁸ через Бенкендорфа⁴⁹ прошение об отставке, мотивируя ее семейными делами и невозможностью постоянно жить в Петербурге. Ответ не замедлил последовать: царь никого не хочет удерживать на службе против воли; отставка, если он желает, будет ему дана, но без права пользоваться архивами. Это значило бы для Пушкина прервать начатую большую работу по истории Петра. Жуковский стал уговаривать поэта отказаться от этого намерения, и под давлением старшего друга Пушкин скрепя сердце взял свое прошение обратно. 22 июля он записал в дневнике:

«Прошедший месяц был бурен. Чуть было не поссорился я со двором – но все перемололось. – Однако это мне не пройдет»⁵⁰.

Таким образом, Пушкину не удалось вырваться из Петербурга. Нехватка денег все чаще и чаще давала о себе знать. Об этом свидетельствуют и письма его жены в последующие годы.

В течение всего этого лета Пушкин вел деятельную переписку с женой: всего он отправил ей за их четырехмесячную разлуку 25 писем; вероятно, столько же получил и от нее. Из этих писем мы видим, что он делился с ней всем, что волновало и занимало его. Приведем несколько выдержек из писем этого периода, так как они характеризуют не только отношение поэта к жене, но и отношение Натальи Николаевны к Пушкину.

«…Хлопоты по имению меня бесят; с твоего позволения, надобно будет кажется выдти мне в отставку… Ты молода, но ты уже мать семейства, и я уверен, что тебе не труднее будет исполнить долг доброй матери, как исполняешь ты долг честной и доброй жены» (около 29 мая 1834 года).

«…Дай Бог тебя мне увидеть здоровою, детей целых и живых! да плюнуть на Петербург, да подать в отставку, да удрать в Болдино, да жить барином!» (18 мая 1834 года).

«…Милый мой ангел! Я было написал тебе письмо на четырех страницах, но оно вышло такое горькое и мрачное, что я его тебе не послал, а пишу другое. У меня решительно сплин. Скучно жить без тебя и не сметь даже писать тебе все, что придет на сердце. Ты говоришь о Болдине. Хорошо бы туда засесть, да мудрено. Об этом успеем еще поговорить» (8 июня 1834 года).

«…Я крепко думаю об отставке. Должно подумать о судьбе наших детей. Имение отца, как я в том удостоверился, расстроено до невозможности и только строгой экономией может еще поправиться. Я могу иметь большие суммы, но мы много и проживаем. Умри я сегодня, что с Вами будет? мало утешения в том, что меня похоронят в полосатом кафтане, и еще на тесном Петербургском кладбище, а не в церкви на просторе как прилично порядочному человеку. Ты баба умная и добрая. Ты понимаешь необходимость; дай сделаться мне богатым – а там, пожалуй, и кутить можем в свою голову» (28 июня 1834 года).

Разлука с женой и детьми была тяжела Пушкину. Не раз в течение этого лета порывался он уехать в деревню.

«Меня в Петербурге останавливает одно: залог имения Нижегородского, я даже и Пугачева намерен препоручить Яковлеву⁵¹, да и дернуть к тебе, мой ангел, на Полотняный Завод. Туда бы от жизни удрал, улизнул!» (27 июня 1834 года).

«… Не еду к тебе по делам, ибо и печатаю Пугачева, и закладываю имения, и вожусь и хлопочу – а письмо твое меня огорчило, а между тем и порадовало; если ты поплакала, не получив от меня письма, стало быть ты меня еще любишь, женка. За что целую тебе ручки и ножки. Кабы ты видела, как я стал прилежен, как читаю корректуру, как тороплю Яковлева! Только бы в августе быть у тебя» (11 июля 1834 года).

В конце июля Пушкин закончил корректуру и 4 августа подал прошение об отпуске на три месяца в Нижегородскую и Калужскую губернии. Перед отъездом, вероятно ввиду предполагавшегося переезда сестер Натальи Николаевны в Петербург, Пушкин сменил квартиру на большую. Он снял целый этаж в доме Баташева по Гагаринской набережной у Прачечного моста.

Однако вернемся к Наталье Николаевне. В Москве ее встретили сестры и Дмитрий Николаевич, приехавшие с Полотняного Завода. Пасхальные праздники они провели все вместе в никитском доме. Наталья Ивановна не приехала в Москву, очевидно, не желая встречаться со старшими дочерьми, с которыми была в ссоре.

Пушкин писал жене еще 28 апреля 1834 года:

«Что делать с матерью? Коли она сама к тебе приехать не хочет, поезжай к ней на неделю, на две, хоть это и лишние расходы и лишние хлопоты. Боюсь ужасно для тебя семейственных сцен. Помяни господи царя Давида и всю кротость его!»

По-видимому, числа 7–8 мая Наталья Николаевна с детьми выехала к матери в Ярополец. Опасения Пушкина относительно «семейственных сцен» оказались, однако, напрасными. Радость свидания с дочерью после трехлетней разлуки и с внуками очень тепло выражена Натальей Ивановной в письме к Пушкину от 14 мая 1834 года:

«Прежде чем ответить на ваше письмо, мой дорогой Александр Сергеевич, я начну с того, что поблагодарю вас от всего сердца за ту радость, которую вы мне доставили, отпустив ко мне вашу жену с детьми; из-за тех чувств, которые она ко мне питает, встреча со мной, после трех лет разлуки, не могла не взволновать ее. Однако, она не испытала никакого недомогания; по-видимому, она вполне здорова, и я твердо надеюсь, что во время ее пребывания у меня я не дам ей никакого повода к огорчениям; единственно, о чем я жалею в настоящую минуту, – это о том, что она предполагает так недолга погостить у меня. Впрочем, раз вы так уговорились между собой, я конечно не могу этому противиться.

Я тронута доверием, которое вы мне высказываете в вашем письме, и, принимая во внимание любовь, которую я питаю к Натали, и которую вы к ней питаете, вы оказываете мне это доверие не напрасно, я надеюсь оправдывать его до конца моих дней.

Дети ваши прелестны и начинают привыкать ко мне, хотя вначале Маша прикрикивала на бабушку. Вы пишете, что рассчитываете осенью ко мне приехать; мне будет чрезвычайно приятно соединить всех вас в домашнем кругу.

Хотя Натали, по-видимому, чувствует себя хорошо у меня, однако легко заметить ту пустоту, которую ваше отсутствие в ней вызывает. До свиданья, от глубины души желаю вам ненарушимого счастья. Верьте, я навсегда ваш друг»[14].

До сих пор это письмо почему-то не привлекало должного внимания в пушкиноведении. А между тем, оно очень важно прежде всего для характеристики отношения Натальи Николаевны к Пушкину, а также и самой Натальи Ивановны к зятю. Надо сказать, что к этому времени отношения Пушкина и Натальи Ивановны изменились к лучшему. Как женщина неглупая, она, очевидно, поняла все благородство и бескорыстие души своего зятя, а поэт, отзывчивый на все доброе, не замедлил откликнуться. Судя по письму Натальи Ивановны к Пушкину, Наталья Николаевна рассказывала матери о своей семейной жизни, об отношении к ней мужа, о том, что она с ним счастлива. «…От глубины души желаю вам ненарушимого счастья. Верьте, я навсегда ваш друг» – эти слова в устах Натальи Ивановны говорят о многом. Тон письма Натальи Ивановны, искренний и сердечный, является отражением письма Пушкина к ней и тех разговоров, которые вели мать и дочь после трехлетней разлуки.

К этому письму Наталья Николаевна сделала приписку. Это единственные строки, известные нам, адресованные ею мужу:

«С трудом я решилась написать тебе, так как мне нечего сказать тебе и все свои новости я сообщила тебе с оказией, бывшей на этих днях. Маминька сама едва не отложила свое письмо до следующей почты, но побоялась, что ты будешь несколько беспокоиться, оставаясь некоторое время без известий от нас; это заставило ее побороть сон и усталость, которые одолевают и ее и меня, так как мы целый день были на воздухе.

Из письма Маминьки ты увидишь, что мы все чувствуем себя очень хорошо, оттого я ничего не пишу тебе на этот счет; кончаю письмо, нежно тебя целуя, я намереваюсь написать тебе побольше при первой возможности.

Итак, прощай, будь здоров и не забывай нас.

Понедельник 14 мая 1834. Ярополец».

Приписка Натальи Николаевны – всего несколько строк – не дает нам возможности судить о ее письмах к мужу вообще. Отметим, что написана она по-французски, но если к брату Дмитрию она почти всегда пишет, употребляя обычно принятое и в отношении родственников французское «vous» (вы), то здесь мы видим, что мужу она и по-французски писала «ты». А надо сказать, что французское «ты» носит оттенок значительно более интимный, чем русское. Несомненно, что некоторая сдержанность тона объясняется тем, что это была приписка к письму матери, очевидно сделанная по ее настоянию, и Наталья Николаевна, зная, что эти строки будут прочтены матерью, не чувствовала себя свободной в выражении своих чувств.

Как долго пробыла Наталья Николаевна у матери, точно сказать трудно, по-видимому, недели две; Пушкин адресовал ей туда четыре письма: 5, 12, 16 и 18 мая.

4 июня Наталья Ивановна писала Дмитрию Николаевичу:

«Дорогой Дмитрий, я должна несколько перед тобой извиниться, что не была так точна как обычно бываю отвечая на твои письма. Краткое пребывание у меня Таши, во время которого я была постоянно с ней, – тому единственная причина. Она должна была передать тебе все поручения, которые я ей дала для тебя».

Все лето Наталья Николаевна с детьми провела на Полотняном Заводе. В конце августа приехал туда к семье и Пушкин. По-видимому, он выехал из Петербурга 16 или 17 августа и, почти не останавливаясь в Москве, числа 21–22 прибыл на Завод. Вместе со своей семьей и Гончаровыми Пушкин отпраздновал на Заводе день именин Натальи Николаевны. Наталье Ивановне он отправил поздравительное письмо.

«Около (не позднее) 25 августа 1834 г.

Полотняный Завод.

Милостливая государыня матушка Наталья Ивановна!

Как я жалею, что на пути моем из Петербурга не заехал я в Ярополец; я бы имел и счастье с Вами свидеться и сократил бы несколькью верстами дорогу, и миновал бы Москву, которую не очень люблю и в которой провел несколько лишних часов. Теперь я в Заводах, где нашел всех моих, кроме Саши, здоровых, – я оставляю их еще на несколько недель и еду по делам отца в его нижегородскую деревню, а жену отправляю к Вам, куда и сам явлюсь как можно скорее. Жена хандрит, что не с Вами проведет день Ваших общих имянин; как быть! и мне жаль, да делать нечего. Покаместь, поздравляю Вас со днем 26 августа; и сердечно благодарю вас за 27-ое⁵²⁵³. Жена моя прелесть, и чем доле я с ней живу, тем более люблю это милое, чистое, доброе создание, которого я ничем не заслужил перед богом. В Петербурге видался я часто с братом Ив. Ник., а Серг. Ник. и жил у меня почти до моего отъезда. Он теперь в хлопотах обзаведения. Оба, слава богу, здоровы.

Цалую ручки Ваши и поручаю себя и всю семью мою Вашему благорасположению.

А. Пушкин».

Сколько любви и нежности к жене в этих нескольких строках о ней…

Надо также отметить и доброжелательный тон письма Пушкина. Это, несомненно, отклик на письмо Натальи Ивановны от 14 мая.

«…Говорят, что несчастье хорошая школа: может быть, – писал Пушкин Нащокину в марте 1834 года. – Но счастье есть лучший университет. Оно довершает воспитание души, способной к доброму и прекрасному, какова твоя, мой друг; какова и моя, как тебе известно».

Поздравляя только что женившегося друга и желая ему счастья, он заверяет его, что теперь все его горести позади.

Пушкин пробыл на Полотняном Заводе две недели. По-видимому, здесь на семейном совете было решено окончательно, что сестры едут с ними в Петербург. Поэт неохотно согласился на это (об этом свидетельствуют его письма), но положение девушек было так печально, а взаимоотношения с матерью настолько тяжелы, что он и Наталья Николаевна не могли им отказать.

В первых числах сентября, вероятно 5-го или 6-го, Пушкины и сестры Гончаровы выехали в Москву. 9 сентября Пушкин был еще в Москве, а 13-го – уже в Болдине. Сестры провели некоторое время в Москве, готовясь к отъезду. Наталья Николаевна вторично ездила в Ярополец проститься с матерью. И на этот раз Наталья Николаевна была в Яропольце одна, с маленькой Машей; об этом узнаем из письма Екатерины Николаевны от 16 октября 1834 года.

По-видимому, 25 сентября все выехали в столицу. Можно себе представить, что это был целый поезд: дети, няньки, прислуга, сундуки, узлы! Дмитрий Николаевич проводил их до Петербурга. В конце октября он приезжал к Наталье Ивановне, вероятно, чтобы рассказать о своих петербургских впечатлениях, о том, как устроились сестры.

В письме из Болдина, отправленном около 25 сентября уже в Петербург, вероятно, не зная, что Дмитрий Николаевич поедет провожать Наталью Николаевну с детьми и сестер, Пушкин беспокоился, как она доедет, как разместятся они все на новой квартире. Он пишет также, что собирается побывать в Яропольце.

Кое-как уладив свои дела по имению, Пушкин поспешил домой. 4 октября он приехал в Москву; 11 октября в книге расходов по московскому дому Гончаровых сделана запись: «За подорожную Александра Сергеевича Пушкина в части заплачено— 44 рубля»⁵⁴. 14 октября поэт был уже в Петербурге.

По дороге Пушкин заезжал к теще в Ярополец; до сих пор сведений, подтверждающих это его намерение, не было, теперь это можно считать установленным.

Цель поездки Пушкина нам не известна. Очевидно, она была вызвана какими-то деловыми и семейными соображениями; вероятнее всего предположить, что это было связано с переездом сестер Гончаровых в Петербург.

За 1834 год, как мы упоминали выше, сохранилось два письма Натальи Николаевны к брату. Одно от 12 ноября и второе без даты, которое нами отнесено к концу декабря.

В первом из них обращает на себя внимание высказывание Натальи Николаевны о светском обществе. Если в дальнейшей переписке сестры Гончаровы с восторгом пишут брату о балах и своих успехах в великосветских гостиных, то Наталья Николаевна говорит об окружавшем ее обществе всего один раз, и этот ее отзыв носит критический характер: «Тесная дружба редко возникает в большом городе, где каждый вращается в своем кругу общества, а главное имеет слишком много развлечений и глупых светских обязанностей, чтобы хватало времени на требовательность дружбы».

Это высказывание Натальи Николаевны имеет несомненно большое значение для ее характеристики.

«… Как это ни странно, – пишет В. Мейлах в статье о письмах Н. Н. Пушкиной, – до сих пор не только читателями, но и литературоведами облик Натальи Николаевны воспринимался чаще всего вне эволюции ее характера, интересов, чувств». Жизнь в Петербурге, общение с друзьями поэта, и, наконец, влияние самого Пушкина не могли не сказаться на духовном облике Натальи Николаевны. И молодая женщина 22 лет уже далеко не та девушка-полуребенок, которую впервые встретил Пушкин на балу у танцмейстера Иoгeля…

И в этом письме от 12 ноября Наталья Николаевна желает брату добиться успеха у графини Чернышевой. Подтрунивая над ним, она намекает, что Чернышева может выйти и за небогатого Дмитрия Николаевича, если он сумеет ей понравиться…

На основании фамильной переписки можно сделать вывод, что Дмитрий Николаевич был человек добрый, но слабохарактерный, временами вспыльчивый и упрямый. Его отношения с сестрами были дружескими и родственными, но упрямство брата часто их раздражало. Тон писем Натальи Николаевны диктуется, видимо, вышеуказанными свойствами его характера.

В письмах всех Гончаровых часто упоминается некий Август Иванович Мюнтель. Это человек, несомненно, близко стоящий к семье, однако отношение к нему двойственное: если сестры постоянно подшучивают над ним, то братья, Наталья Ивановна и Николай Афанасьевич относятся к нему очень внимательно, по крайней мере, в письмах, которые он может прочитать. Братья и сестры часто с ним переписываются. Августу Ивановичу дарят дорогую верховую лошадь. Он, судя по письмам сестер, ездит на охоту на их лошадях. Наталья Ивановна в письмах к Дмитрию Николаевичу постоянно просит передать привет Августу Ивановичу. 6 июля 1834 года она пишет: «Привет Августу Ивановичу, доволен ли ты своим булгалтером?»⁵⁵

Но для простого бухгалтера внимание, оказываемое Гончаровыми Мюнтелю, слишком велико. И вот недавно нами было обнаружено письмо, проливающее свет на эту загадочную личность. В одном из писем Ивана Николаевича из Царского Села к старшему брату мы читаем:

«…До сих пор у меня нет его[15] адреса и я не знаю, как переслать ему письмо Ав. Ив. Позволив себе распечатать послание, чтобы узнать московские новости, так как у этого господина всегда имеется куча новостей, я там между прочим узнал, что знаменитый отпрыск[16] с госпожой своей матерью обосновался в имении Ильицино».

Зная, что Мюнтеля нет на Заводе, Иван Николаевич пишет о нем совсем в других тонах.

На основании этого письма можно было предположить, что Август Иванович Мюнтель был незаконным сыном Афанасия Николаевича, вероятно от гувернантки-немки. Это предположение полностью подтвердилось. В Музее А. С. Пушкина в Москве имеется копия с портрета неизвестного лица. На обороте этого небольшого акварельного портрета надпись: «Дедушки Дмитрия Николаевича дядька немец Август Иванович». На нем изображен щегольски одетый молодой человек, очень похожий на Афанасия Николаевича. Но кто он такой, до сих пор не было известно. Обнаруженные нами письма Гончаровых помогли атрибутировать портрет.

Очевидно, Август Иванович воспитывался вместе с братьями и сестрами Гончаровыми (отсюда их хорошее знание немецкого языка). Становится понятным и его положение в семье: не будучи юридически признанным сыном А. Н. Гончарова, он, по-видимому, своим отцом был поставлен в такие условия, что семья вынуждена была считаться с его фактическим родством. И не случайно в одном из писем Александра Николаевна иронически прибавляет дворянскую частицу «von» к его фамилии. Но если старшие члены семьи ведут себя по отношению к Августу Ивановичу сдержанно и любезно, то этого нельзя сказать о сестрах. Они постоянно над ним смеются. Наталья Николаевна его несомненно не любит, называет мерзким, пошлым дураком и охотно принимает участие «по старой привычке Августа дурачить» в шутках своих сестер.

Письма Натальи Николаевны за 1835–1836 годы свидетельствуют о значительном ухудшении денежных дел. Надежды Пушкина на получение крупной суммы за «Пугачева» не оправдались, и все, что было выручено, пошло на покрытие неотложной части долгов. Взяв на себя управление отцовским имением, он к тому же должен был погашать задолженность по этому имению, а также выплачивать родителям, брату и сестре их долю доходов. Лев Сергеевич⁵⁶⁵⁷ безрассудно сорил деньгами, и Пушкину приходилось покрывать и его долги. Н. И. Павлищев, муж Ольги Сергеевны, также требовал увеличения выплаты ей содержания. В конце концов, Пушкин вынужден был отказаться от своей доли доходов в пользу сестры. И, наконец, семья самого поэта увеличилась – у Натальи Николаевны родились уже трое детей. Будучи связан службой в Петербурге, он не мог заниматься чисто литературным трудом, который приносил ему необходимые средства на содержание семьи. К 1835 году у Пушкина было 60 тысяч долгу.

Все эти причины снова привели его к мысли уехать на 3–4 года в деревню, где бы он мог без помех заниматься творческой работой.

14 июля 1835 года Пушкин писал Наталье Ивановне:

«… Мы живем теперь на даче, на Черной речке, а отселе думаем ехать в деревню и даже на несколько лет: того требуют обстоятельства».

Очевидно, это решение об отъезде в деревню было принято и мужем, и женой совместно. В своих воспоминаниях о последних днях жизни Пушкина его секундант К. К. Данзас⁵⁸ писал, что Наталья Николаевна предлагала мужу уехать с нею на время куда-нибудь из Петербурга. И не нежелание жены, как писала об этом сестра поэта, а более важные причины принудили Пушкина отказаться от этого намерения.

Памятуя о своей первой неудачной попытке получить отставку, Пушкин решил просить отпуск на несколько лет. Однако и на это последовал отказ Николая I. Поэту было предложено 10 000 рублей и отпуск на 6 месяцев. Пушкин, конечно, не мог принять этих денег. Отказавшись от них, он попросил у казначейства займа в 30 000 рублей с удержанием их в течение соответствующего периода из его жалованья. На это последовало «высочайшее» согласие. Таким образом, Пушкин связал себя на несколько лет службой в столице. Теперь поэту надо было доставать деньги на покрытие второй половины его долгов. Взяв отпуск на 4 месяца, он уезжает в Михайловское работать.

Ухудшились также и дела семьи Гончаровых. Дед Афанасий Николаевич, не желая заниматься управлением полотняных и бумажных фабрик, еще в 1804 году сдал их в аренду калужскому купцу Усачеву. Но через 15 лет Усачев стал неаккуратно выплачивать договоренную сумму и вскоре оказался должным Гончарову свыше 100 тысяч рублей. Перезаключив договор на аренду только бумажных фабрик, Афанасий Николаевич включил в него и долг Усачева, а также взял у него в счет долга паровую машину, поставленную Усачевым на гончаровской бумажной фабрике. Но и по новому арендному договору Усачев платил неаккуратно, и Гончарову пришлось отказаться от заключенного с Усачевым контракта. Однако ловкий делец Усачев не растерялся и, чтобы избавиться от долгов Гончарову, объявил себя банкротом и выдал заемные письма на крупные суммы своему зятю и титулярному советнику Губаренкову. Так начался нескончаемый судебный процесс, который еще более расстроил денежные дела Гончаровых.

Одновременно с этим у Гончаровых была тяжба и с калужским духовенством, на землях которого с разрешения Петра I в свое время были построены полотняные заводы. (Об этом процессе пишет брату Екатерина Николаевна в письме от 4 октября 1835 г.)

Молодой, неопытный в делах и, по-видимому, недостаточно инициативный, Дмитрий Николаевич, получив «в наследство» полуторамиллионный долг и все эти бесконечные и дорогостоящие процессы, делал много неправильных шагов. Наталья Ивановна не преминула однажды «подпустить шпильку» своему старшему сыну: «Если бы Афанасий Абрамович[17] был так любезен и явился бы тебе во сне, чтобы наставить тебя как надо управлять, ты, я полагаю, не был бы этим огорчен».

В письмах сестер мы постоянно встречаем упоминания об этом «проклятом усачевском деле».

Письма Натальи Николаевны за 1835–1836 годы рисуют нам облик жены поэта с новой, неизвестной стороны. Мы имеем в виду ее участие в издательских делах мужа и в хлопотах по делам Гончаровых, особенно по усачевскому процессу. И в том и в другом случае она проявляла поистине удивительные энергию и настойчивость. «Что касается процесса, я сделала все возможное», – пишет Наталья Николаевна брату 1 октября 1835 года. Пушкина не было в то время в Петербурге, и, вероятно, посоветовавшись с Н. К. Загряжской⁵⁹⁶⁰ и тетушкой Екатериной Ивановной⁶¹, Наталья Николаевна начинает энергично действовать сама. Она снимает копии с нужных документов, посылает их знаменитому петербургскому адвокату Лерху, приглашает его к себе для переговоров, обращается за советом к сенатору Бутурлину⁶², добивается через Н. К. Загряжскую свидания с статс-секретарем Государственного совета Лонгиновым⁶³ и даже пытается подать прошение от своего имени самому императору! В хлопотах по делу Усачева она не останавливается и перед подкупом нужного чиновника. В этом нет ничего удивительного: без взяток в те времена ничего не делалось. Но надо сказать, однако, что во всех этих гончаровских процессах Наталья Николаевна руководствовалась не столько своими интересами (она получала значительно меньше всех остальных), сколько желанием помочь семье. Только в 1836 году, когда материальное положение Пушкиных стало катастрофическим, она обратилась к Дмитрию Николаевичу с настоятельной просьбой назначить ей ежемесячное содержание, равное тому, что получали сестры.

Однако самое важное для нас в письмах Натальи Николаевны – все, что связано с Пушкиным, с ее отношением к мужу. Из них мы узнаем, что она принимала участие в его издательских делах. Так, мы неоднократно встречаемся в письмах Натальи Николаевны с просьбами к брату относительно бумаги.

В 1835 году Пушкин и Плетнев задумали издать альманах. В письмах от 18 августа и 1 октября Наталья Николаевна не только от имени Пушкина, но и от своего просит Дмитрия Николаевича изготовить 85 стоп бумаги. «Прошу тебя, дорогой и любезный брат, не отказать нам, если просьба, с которой мы к тебе обращаемся, не представит для тебя никаких затруднений». Ответ Дмитрия Николаевича был получен в отсутствие Пушкина, уехавшего в Михайловское; Наталья Николаевна едет к Плетневу и с ним договаривается о сроках поставки бумаги. Нам удалось разыскать в архиве Гончаровых документы, из которых видно, что бумага была отгружена сравнительно срочно: 42 стопы – 26 октября и 12 декабря еще 45, а всего 87 стоп⁶⁴. В следующем году в письме от 28 апреля она опять пишет брату о бумаге, передавая просьбу мужа поставлять ему бумагу в счет содержания, которое Дмитрий Николаевич выплачивал сестрам. Вероятно, инициатива расчета за бумагу исходила от Натальи Николаевны и была ею согласована с сестрами.

По письмам Пушкина мы можем проследить, что во время своего отсутствия он нередко давал жене поручения по издательским и иным делам.

«Мой ангел, одно слово, – начинает письмо Пушкин 11 октября 1833 года, – съезди к Плетневу и попроси его, чтоб он к моему приезду велел переписать из Собрания законов (год 1774 и 1775 и 1773) все указы, относящиеся к Пугачеву. Не забудь… Я пишу, я в хлопотах, никого не вижу – и привезу тебе пропасть всякой всячины. Надеюсь, что Смирдин⁶⁵ окуратен. На днях пришлю ему стихов».

«… При сем пакет к Плетневу, для Современника; коли ценсор Крылов не пропустит, отдать в Комитет, и ради бога, напечатать во 2 №» (6 мая 1836 г.).

«… Благодарю и Одоевского⁶⁶ за его типографические хлопоты. Скажи ему чтоб он печатал как вздумает – порядок ничего не значит. Что записки Дуровой? пропущены ли Цензурою? они мне необходимы – без них я пропал. Ты пишешь о статье Гольцовской. Что такое? Кольцовской или Гоголевской? – Гоголя печатать, а Кольцова рассмотреть. Впрочем, это неважно» (11 мая 1836 г.).

Упрекали Наталью Николаевну и в том, что она якобы совершенно не интересовалась литературными делами мужа, чуть ли даже не читала его произведения. Трудно себе представить, чтобы это было так.

Обратимся опять к письмам Пушкина.

«Ты спрашиваешь меня о Петре? идет помаленьку; скопляю матерьялы – привожу в порядок – и вдруг вылью медный памятник, которого нельзя будет перетаскивать с одного конца города на другой, с площади на площадь, из переулка в переулок. Вчера видел я Сперанского⁶⁷, Карамзиных, Жуковского, Виельгорского⁶⁸, Вяземского – все тебе кланяются» (около 29 мая 1834 г., Петербург).

«… Так как теперь к моим прочим достоинствам прибавилось и то, что я журналист, то для Москвы имею я новую прелесть. Недавно, сказывают мне, что приехал ко мне Чертков⁶⁹. От роду мы друг к другу не езжали. Но при сей верной оказии вспомнил он что жена его мне родня, и потому привез мне экземпляр своего Путешествия в Сицилию. Не побранить ли мне его по-родственному?…Чедаева⁷⁰ видел всего раз. Письмо мое похоже на тургеневское – и может тебе доказать разницу между Москвою и Парижем» (11 мая 1836 г., Москва).

Ссылаясь на письмо Тургенева, Пушкин имеет в виду напечатанные в первом томе «Современника» письма Тургенева из Парижа под названием «Париж. (Хроника русского)». В этих письмах сообщались новости парижской политической, литературной и театральной жизни. Сравнивая эти письма со своим письмом из Москвы, Пушкин иронизирует, подчеркивая разницу между Москвою, которую он недолюбливал, и Парижем. Следовательно, Наталья Николаевна была знакома с этой статьей Тургенева и вообще, конечно, с первым томом «Современника».

«… Слушая толки здешних литераторов, дивлюсь как они могут быть так порядочны в печати, и так глупы в разговоре. Признайся: так ли и со мною? Право боюсь. Баратынский⁷¹ однако ж очень мил. Но мы как-то холодны друг к другу» (14 мая 1836 г., Москва).

По письмам Пушкина в сочетании с письмами Натальи Николаевны мы можем проследить, как менялась, как взрослела она с годами. Если в 1831–1832 годах мы часто встречаем в них его дружеские советы, как вести себя, это понятно, молодой женщине было всего 19–20 лет. А в более поздние годы поэту уже хотелось побеседовать с женой, поделиться своими мыслями, своим наст роением.

Письма Натальи Николаевны свидетельствуют о ее деликатности, большой доброте и душевности. Заботы о детях, о муже, о родных красной нитью проходят через все ее письма.

Особенно любила она младшего брата, Сергея. В письмах от начала лета 1835 и августа 1836 года мы видим, что она переживает его безденежье, тяжелое моральное состояние, хлопочет о переводе в Москву, где он жил бы в семье, старается получить для него место повыгоднее. Очень тепло относился к Сергею Николаевичу и Пушкин. Мы неоднократно встречаем упоминание о нем в письмах поэта к жене:

«… Я рад, что Сергей Ник. будет с тобой, он очень мил и тебе не надоест» (12 сентября 1833 г.).

«… У меня отгадай кто теперь остановился? Сергей Ник., который приехал было в Ц. С.[18] к брату, но с ним побранился и принужден был бежать со всем багажом. Я очень ему рад. Шашки возобновились» (3 июня 1834 г.).

«… Serge еще у меня, вчера явился ко мне в офицерском мундире, и молодец» (30 июня 1834 г.).

Судя по письмам Сергея Николаевича, это был веселый и добрый молодой человек. В характере младшего Гончарова было много общего с Натальей Николаевной, нам кажется, и именно поэтому к нему хорошо относился Пушкин. Сергей Николаевич часто подолгу живал у сестры, которая всегда была ему рада и всячески заботилась о нем.

«… Вот уже больше двух недель, – пишет он Дмитрию Николаевичу 30 сентября 1832 года, – как я поселился у Таши, мне здесь очень хорошо. Комната, правда, немножко маловата, но так как я и сам невелик, то мне достаточно».

Кстати, скажем здесь, что средний из братьев Гончаровых, Иван Николаевич, по-видимому, был человек с тяжелым характером. Письма Натальи Ивановны и самого Ивана Николаевича свидетельствуют о том, что он часто ссорился с родными; подтверждают это и письма Натальи Николаевны. Но и к этому брату она относится хорошо. Стоит только ему передать ей несколько теплых слов, как она тотчас же забывает бывшее между ними недоразумение и с радостью откликается на малейший повод восстановить прежние родственные отношения. С любовью и вниманием Наталья Николаевна относится и к Дмитрию. Она старается устроить его женитьбу на графине Чернышевой, нежно утешает его, когда сватовство не состоялось. К сестрам Наталья Николаевна относилась с необыкновенной добротой и с любовью – об этом свидетельствует уже одно то, что она взяла их к себе в Петербург, надеясь устроить их судьбу. Пушкины тепло приняли в свою семью этих девушек – об этом достаточно красноречиво говорят письма Екатерины и Александры Гончаровых.

В свете всех этих новых для нас черт характера Натальи Николаевны, которые не были известны до того, как были найдены приводимые здесь письма, встает главный и наиболее важный вопрос: о ее отношении к мужу.

Выше уже указывалось, как реагировала Наталья Николаевна на несправедливый упрек брата в адрес Пушкина по поводу якобы недостаточной суммы денег, оставленных им жене перед отъездом на Урал в 1833 году. О ее душевной тонкости свидетельствует и письмо Александры Николаевны, в котором она передает просьбу Натальи Николаевны прислать ей 200 рублей на подарок ко дню рождения Пушкина. Ей хочется сделать этот подарок на свои деньги.

Но самым значительным и важным для нас является июльское письмо 1836 года. Оно дает нам возможность узнать о теплом, сердечном отношении Натальи Николаевны к Пушкину. Здесь каждое слово драгоценно. До сих нор в пушкиноведении преобладали тенденции считать жену поэта недалекой, легкомысленной женщиной, которая не понимала своего мужа, не хотела ничего знать о его душевном состоянии. Письмо свидетельствует: и видела, и знала, и понимала. Наталья Николаевна считает несправедливым, что вся тяжесть содержания ее семьи падает на одного Пушкина, а родные ей почти не помогают. И она права. Холостой Иван Николаевич получал 7—10 и даже более тысяч в год только ради удовлетворения тщеславия Натальи Ивановны и Дмитрия Николаевича, гордившихся тем, что член их семьи служит в императорской гвардии. Сестрам выплачивалось по 4500 рублей в год, а Наталье Николаевне из доходов семьи выделялось значительно меньше всех (1100–1500 рублей), не говоря уже о том, что она не получила никакого приданого и долг в 11 тысяч Пушкину так никогда и не был возвращен Гончаровыми. «Мой муж дал мне столько доказательств своей деликатности и бескорыстия»[19],– пишет она. Видя его тяжелое моральное состояние, Наталья Николаевна старается щадить мужа, не беспокоить его своими домашними затруднениями. И не на туалеты и выезды в свет были нужны ей эти деньги, а на содержание детей – цель, которую она справедливо считает благородной.

Пушкин не знал об этом ее письме, но знал вообще о намерении жены обратиться к брату с просьбой об увеличении ей содержания. Еще в мае месяце она, по-видимому, советовалась с ним но этому поводу. В письме от 18 мая 1836 года Пушкин пишет жене:

«… Новое твое распоряжение касательно твоих доходов касается тебя, делай как хочешь; хотя кажется лучше иметь дело с Дмитрием Николаевичем, чем с Натальей Ивановной. Это я говорю только dans e’interet de Mr Durier et Mde Sichler⁷³⁷⁴[20], а мне все равно».

Щепетильный Пушкин не мог, конечно, допустить, чтобы жена просила у родных на содержание детей, и, вероятно, Наталья Николаевна, зная это, не мотивировала так в письме к нему свое намерение просить у брата и матери назначить ей содержание, равное тому, что получали сестры.

Но обеспечить будущность своих детей Пушкин очень хотел, об этом он не раз пишет жене. Об этом же говорит и новонайденное его письмо от 1833 года, в котором он просил Наталью Ивановну обеспечить внуков.

«… Мое семейство умножается, растет, шумит около меня, – писал он Нащокину 10 января 1836 года. – Теперь кажется и на жизнь нечего роптать и старости нечего бояться. Холостяку в свете скучно: ему досадно видеть новые, молодые поколения; один отец семейства смотрит без зависти на молодость, его окружающую. Из этого следует, что мы хорошо сделали, что женились».

Особенно любил Пушкин старшего сына Сашу. Об этом свидетельствуют его письма к жене. С не меньшей заботой и любовью относилась всю жизнь к детям и Наталья Николаевна. «Я никогда[21] не могла понять, – писала она уже в 1849 году, – как могут надоедать шум и шалости детей. Как бы ты ни была печальна, невольно забываешь об этом, видя их счастливыми и довольными».

И, наконец, два последних письма, относящихся к 1836 году. Обращают на себя внимание те немногие строки, которые адресует Наталья Николаевна брату по поводу его женитьбы. Она только что получила от него письмо и писала под его впечатлением. А в этом письме он, очевидно, «советует» сестре, ввиду их тяжелого материального положения, уехать на некоторое время в деревню. Вероятно, тон письма Дмитрия Николаевича был недостаточно деликатным или самый факт вмешательства брата в дела Пушкина Наталья Николаевна сочла бестактным, во всяком случае поздравление ее довольно сдержанно. Но Наталья Николаевна не умеет долго сердиться и в конце письма нежно целует брата.

В этих письмах она просит в который уже раз о бумаге для мужа и настойчиво заверяет брата, что у него пока нет денег для оплаты. Просьбы ее о деньгах всегда удивительно деликатны, особенно когда это касается ее лично, а ведь, по существу, она имела полное право наравне с другими членами семьи на причитающуюся ей долю доходов с гончаровских предприятий.

Четырнадцать писем Натальи Николаевны Пушкиной написаны на протяжении четырех лет, и это обстоятельство является немаловажным. Мы читаем эти письма и как будто впервые знакомимся с женой поэта, о которой знали так мало! Ее доброта, душевность, глубокая материнская любовь к детям, сердечное отношение к Пушкину, деликатность, деловитость и практичность во всех случаях, когда того требовала жизнь, – совершенно по-новому освещают облик Натальи Николаевны. Она становится нам ближе и понятнее, и по-иному звучат для нас проникновенные слова пушкинского признания: «…а душу твою люблю я еще более твоего лица».

«Опубликованные письма жены Пушкина к брату вызвали большой интерес почитателей поэта, – писал профессор Б. С. Мейлах. – Понятно и естественно стремление некоторых исследователей решительно порвать с привычными представлениями о ней как о великосветской даме, думавшей только о балах и своих успехах. Новые материалы серьезно поколебали подобные представления».

Ни в одном из этих писем нет даже и намека на то, что жену поэта интересовали только балы и театры. Вполне естественно, что ей, молодой и красивой женщине, нравилось поклонение мужчин, хотелось бывать в обществе, в театре, кто может упрекнуть ее в этом? Не надо забывать и того, что самому Пушкину, гордившемуся красотою своей жены, нравилось вывозить ее в свет.

Общеизвестно, что некоторые современники если и не считали Наталью Николаевну виновной в гибели поэта, то упрекали ее в кокетстве и легкомыслии. Она была молода – это верно, и требовать от женщины 22–24 лет рассудительности женщины средних лет было бы странно. Она, вероятно, делала промахи и ошибки по молодости лет, особенно в первые годы, по неопытности и доверчивости не всегда видела подлость людей, ее окружавших.

Положение Пушкина в дворцовых кругах и светском обществе было трудное. Великий поэт, гордость России, он вынужден был в силу многих обстоятельств вращаться в этом обществе. Но самолюбие его постоянно страдало. Зависть, злоба и недоброжелательство окружали Пушкиных, и каждый неловкий шаг молодой жены давал повод к пересудам и сплетням. Вот этого и боялся Пушкин, и этим вызваны его советы и предостережения жене, которые мы неоднократно встречаем в его письмах к ней.

Большую роль в отрицательной оценке образа Н. Н. Пушкиной сыграло известное письмо П. А. Вяземского к великому князю Михаилу Павловичу, которое Щеголев считает «единственным свидетельством, несущим осуждение поведению Натальи Николаевны»⁷⁵⁷⁶.

Конец ознакомительного фрагмента.