Артек-76
Нет, теперь не то время.
Нет, теперь не то небо,
Когда можно было просто улыбаться,
Серым оно будет потом.
– Надюша, ну-ка давай просыпайся! – услышала я мягкий, добрый голос папы, который доносился сквозь самый сладкий, утренний сон. Вновь настало утро, а это значит, что нужно было подниматься с кровати, идти умываться, завтракать, а затем ехать в школу. Всё, как и всегда, кроме одного: сегодня после уроков у меня был назначен кружок по моей любимой лепке из глины. Мне очень нравится его посещать, потому что добрый Павел Григорьевич всегда хорошо и понятно объяснял, как и что нужно делать, как правильно лепить из глин разных сортов. Кстати, ещё Павел Григорьевич наш классный руководитель, но во время обычных уроков он, почему-то, был не такой добрый, иногда прикрикивал и даже ругался, когда мы что-то делали не так.
На кружке же он был добрее: туда ходило очень мало ребят, только я, Катька и Настя – только девочки. Мальчишкам почему-то было неинтересно. На кружке Павел Григорьевич никогда не ругался, а если мы что-то слепим не так, случайно помнём свою поделку или грязной водичкой забрызгаем школьную форму, он всегда нас жалеет и гладит по голове – совсем как мой папа. Поэтому мне очень нравится ходить на этот кружок.
– Ла-а-адно, папка, встаю уже! – ответила я папе и, несколько раз сладко потянувшись, встала с уютной постели и пошла умываться.
Жили мы с папой вдвоём, в большой двухкомнатной квартире в пятиэтажном доме. Всё у нас как у всех: папа работает инженером на военном заводе, где делают самые настоящие танки. Мамы у меня нет, и никогда не было. Не знаю, почему, но папа совсем не хочет рассказывать о том, где она, и отчего не живёт с нами.
Маму я видела только на фотографии, которая стоит в секции в большой комнате. Мама у меня очень красивая, у неё добрые глаза. Не знаю только, для чего папа прицепил эту ужасную чёрную ленточку к углу рамки с её портретом. И бабушка не знает, и детки в школе тоже не знают, для чего это, я спрашивала. Мне всего десять лет, и я ещё маленькая, потом узнаю, куда она пропала. Братиков и сестричек у меня тоже нет, котика и собачки тоже, поэтому живём мы только вдвоём.
Я хорошо умылась, почистила зубы, и сон совсем меня отпустил. Пошла на кухню к папе, где тот уже варил нам нашу любимую манную кашу. Я слышала, что многие дети из моего класса манную кашу почему-то не любят, а вот я очень люблю. И папа любит. И мы часто кушаем её на завтрак вместе с бабушкиным клубничным вареньем или сливочным маслом, которые она нам присылает из деревни.
– О, бери ложку и садись за стол, сейчас уже готово будет! – весело сказал папа, когда я зашла на кухню. Я взяла большую столовую ложку и села на своё любимое место. Папа увидел мою ложку и проговорил сквозь смех:
– Ты чего большую ложку схватила? Маленьким нужно маленькие брать! – папка специально так сказал, потому что знал, что мне не нравится, когда он меня называет маленькой.
– Сам ты маленький. Буду большой есть, много мне накладывай, – чуть обидевшись, ответила я, и папа снова улыбнулся.
Мы съели всю манную кашу, которую папа сварил нам на утро, выпили по стакану чая, я съела один маленький бутерброд с колбасой, а папа – два больших. Затем он стал мыть посуду, а я пошла одеваться. Надела свою любимую школьную форму, которую папа только вчера постирал и погладил. Взяла портфель, отнесла в прихожую и поставила рядом с пакетом сменной обуви, чтобы ничего не забыть. Не успела я этого сделать, как папа тут же окликнул меня из большой комнаты:
– Ну, давай, Надь, заплету тебя по-быстрому, а то опаздываем уже маленько.
Через десять минут я, с красивыми ленточками в косичках, и папа в своей кожаной кепке уже сидели в нашей машине. Папа завёл двигатель, и мы поехали. Школа находилась недалеко от дома, и мы за пять минут до неё доехали. Я вышла из машины, забрала свой портфель вместе со «сменкой», попрощалась с папкой и скорее побежала в школу.
Прошла физкультура, затем чтение. Опять эта Галка Синичкина хвасталась, что летом снова поедет в «Артек». Постоянно только и хвастается. А мне немножко обидно и завидно – никто из нашего класса там не был, а она уже второй раз поедет. Мои подружки, Катька и Светка, да и я, тоже хотели бы, а поедет снова только Галка. Мы с папой, когда у него летом будет отпуск, отправимся к бабушке в деревню. Будем ягодки в лесу собирать, помогать бабушке с огородом. Я, например, вокруг бабушкиных растений люблю вырывать лишнюю травку.
А ещё мы будем купаться на речке, и нам тоже будет весело. Ребят, правда, у бабушки в деревне мало, а иногда и вообще никого нет, только взрослые. Не то, что в «Артеке», конечно. Галка рассказывала, что там очень много детей со всей нашей страны. И все вместе, они дни напролёт играют в разные подвижные игры, поют песенки, танцуют, гуляют по лесу и парку, а ещё много купаются в море и загорают. Я тоже очень хочу посмотреть, какое оно, это море. На книжных картинках оно такое синее-синее, и большое, что берегов не видно. Папа говорит, что так и есть. А я не верю – неужели оно и правда такое огромное? У нас-то в бабушкиной деревне речка совсем узкая.
– …так вот, опять поеду. Не знаю только ещё, в июле или августе. Здорово, да? – доносился Галкин голос из кучки детей, стоящих неподалёку. Опять хвастается. Ну, на прошлой же перемене только рассказывала, и опять. Вообще уже. И эти стоят, уши развесили, и слушают. Не наслушались за год. Хвастунишка. Ну и ничего, в деревне тоже хорошо. На лошадке можно покататься, с собачками повозиться. Тоже будет очень интересно.
Закончился пятый урок. Но уходить домой было ещё равно – впереди ведь самое главное – любимый кружок. Когда все разошлись, я увидела, что сегодня совсем уж мало деток осталось: только я и Светка. Катька в школу вообще сегодня не пришла, заболела, наверное.
– Ну что, девчонки, мало нас сегодня. Ладно, давайте, доставайте всё, а я сейчас вернусь, – сказал Павел Григорьевич и вышел из класса. Мы достали из шкафа глину, фанерные дощечки, маленькие мисочки для воды. Положили на парты эти фанерки, сверху – таз с глиной, и, налив в миски воду, поставили их рядом.
– Надь, я сегодня недолго побуду. Скоро папа заедет, нам с ним к его другу нужно поехать, на другой конец города. На машине поедем… – сказала мне Светка, с удовольствием растянув последнее слово. Я ответила, что, конечно, ей очень повезло, и ещё больше расстроилась. Ведь когда Светка уйдёт, я вообще останусь одна. Ну, ничего, занятие не длинное, а тем более – очень интересное.
Павел Григорьевич быстро вернулся. Зайдя в класс, он сказал:
– О, молодцы, уже готовы. Так… Сейчас кое-что запишу, и начнём… – он подошёл к своему учительскому столу, сделал какие-то записи в тетради, и весело продолжил:
– Итак, девочки, сегодня мы будем учиться лепить натюрморт!
Что это за слово такое, «на-тюр-морт»? И я спросила:
– А что это?
– Это когда рисуют, или, как мы, лепят фрукты, например. Сегодня я хочу научить вас лепить тарелочку, и, если успеем, вылепим груши с яблоками и положим на неё. Если у нас будет хорошо получаться – я возьму ваши поделки, обожгу их, а затем мы с вами их раскрасим. И потом вы сможете подарить их бабушке или маме! – радостно ответил Павел Григорьевич.
Нам со Светкой тут же захотелось, чтобы у нас получилось, чтобы Павел Григорьевич обжёг наши тарелочки с яблоками и грушами, потом помог раскрасить, и мы их подарили. Но не успели мы оторвать по кусочку глины, как дверь класса открылась, и зашёл Светкин папа. Светка чуть-чуть расстроилась, что сегодня ей не удастся ничего слепить, но быстро вспомнила, что сейчас она с папой поедет на машине, и снова повеселела, быстро убрала все свои принадлежности, собралась, и они ушли. Я осталась одна. Павел Григорьевич плотно закрыл дверь класса и сказал: – Ну, Надюш, давай, бери небольшой кусочек глины, и скатывай из него шарик. Ага, вот так, молодец… Теперь его нужно смять, чтобы получился блин, из которого мы будем делать тарелочку… – и с этими словами Павел Григорьевич подошёл ко мне и сел рядом.
– Смотри, вот так… – он взял мои руки в свои, и стал помогать, затем улыбнулся и спросил, – ну что, надоела вам Галка своим хвастаньем?
– Надоела, Павел Григорьевич. Почему только она ездит, а никто из нашего класса больше не ездил? – спросила я, глядя на Павла Григорьевича.
– Не знаю, Надюш, почему так получается. А ты тоже хочешь на море? – снова спросил Павел Григорьевич, отложив глину в сторону, и заглянув мне в глаза. – Да, очень. Я никогда на море не была, хочется посмотреть, как это… – ответила я, чуть расстроившись, вспомнив об этом удивительном «мо-о-оре».
Павел Григорьевич заметил, что я чуть-чуть загрустила, прижал меня к себе и стал гладить по голове и по спине. Жалел. Затем, вдруг обрадовавшись какой-то мысли, начал говорить:
– Слушай, а знаешь что? Я, наверное, смогу тебе помочь. У меня есть друг в обкоме, который даст тебе путёвку. Я постараюсь его уговорить. Но туда отправляют только здоровых девочек. У тебя ведь ничего не болит?
– Нет, ничего-ничего не болит! – тут же ответила я, с надеждой посмотрев на Павла Григорьевича, который улыбнулся и сказал:
– Очень хорошо! Знаешь, я детским доктором был раньше, и лечил маленьких детей. Давай я посмотрю, всё ли у тебя в порядке со здоровьем, и если всё хорошо – постараюсь достать путёвку. Хорошо?
Я, конечно же, согласилась, и он попросил меня снять форму, блузку и маечку. Затем Павел Григорьевич долго и очень внимательно меня осматривал и ощупывал.
Когда осмотр был закончен, Павел Григорьевич сказал, что всё в порядке, и можно одеваться. Я обратно надела свою маечку, блузку и школьную форму, убрала все принадлежности для лепки, так как занятие было закончено, как сказал Павел Григорьевич, и, сложив тетрадки в портфель, уже было собралась выйти из класса, как Павел Григорьевич меня окликнул:
– Подожди минутку, Надюш, – мягко сказал он, и подозвал меня к себе, – Ты это, вот что. Никому ничего не говори. Потому что иначе может не получиться с путёвкой, все дети захотят сразу, и тебе ничего не достанется, понимаешь? А папе скажем, когда путёвку дадут. Да?
Я всё поняла, и пообещала молчать, после чего Павел Григорьевич добавил:
– Завтра у нас кружка нет, ты после уроков останься. Все детки разойдутся, и я тебя ещё разок осмотрю, ладно? Целиком уж, чтобы наверняка.
– Конечно, Павел Григорьевич! Спасибо большое! – ответила я, и рассмеялась от очень-очень хорошего настроения.
Светило тёплое апрельское солнце. Разнежившись на своём учительском стуле, Павел Григорьевич сидел, расстегнув несколько верхних пуговиц на рубашке, и ни о чём не думал. Его сознание лелеяла и приятно укачивала сладостная томная нега, расслабившая каждую мышцу его тела, и увлекавшая куда-то далеко-далеко…
Не хотелось ровным счётом ничего. Только курить. Павел Григорьевич никогда не курил в классе, но сейчас было так уютно и хорошо, что он, расплывшись на стуле в истинном блаженстве, достал пачку сигарет, вытащил одну папиросу, и закурил, смакуя каждый миллиметр дыма, попадавшего в лёгкие…
Светило яркое апрельское солнышко. Маленькая Надюша спешила домой из школы. Солнце было такое ослепляющее, что казалось Надюше уже именно тем, желанным южным солнцем, которое она обязательно увидит в «Артеке». Она шла домой, пытаясь хоть как-то прикрыть лицо от солнечных лучей, жмурилась и мечтала о том, как хорошо будет в лагере, как весело будет играть с ребятишками, купаться в том самом, бескрайнем море и петь разные весёлые песенки про любимую родину, со всех концов которой собрал детишек «Артек». И её соберёт, обязательно. Пригласит к себе в гости, и закрутит в радостном вихре счастливого детского веселья.
Ведь добрый, замечательный Павел Григорьевич не может обмануть. Такого просто не может быть.