ГОТВЯНЬ, КОРОННЫЙ ГОРОД
1. Карел, наследный принц Таргалы
– Отец подарил его мне в последний день рождения, – говорит Карел. – Подарочек с подвохом, надо признать! Приморский торговый город… Всю весну и все лето я пытался разобраться, что здесь к чему, и знали б вы, как рад был сбежать в университет. Лучше бы чего попроще подарил, честно говоря. Вот хоть коня.
– Проба сил в правлении? – улыбается Лека, сдерживая Барса, чтобы держался вровень с гнедым Карела. Наши кони рвутся вперед: видно, мерный шаг привычных к строю гвардейских великанов им не по нраву.
– Можно подумать, от меня на самом деле хоть что-то зависит, – неприкрытая горечь сквозит в голосе Карела. – Угораздило родиться принцем!
Я замечаю мимолетную усмешку Леки и думаю: интересное воспитание получает наследный принц Таргалы! В восемнадцать лет – ни опыта правления, ни воинской службы за плечами. И даже чести учиться у маэстро Джоли добился сам. Можно подумать, Грозному все равно, каким вырастет его единственный сын!
И еще я думаю, что Лека со стыда бы сгорел, вздумай кто отрядить два десятка гвардейцев для его охраны. Правда, у нас нет войны, и на дорогах спокойно; хотя и патрули встречаются чаще, чем здесь…
Передовой десяток придерживает коней у постоялого двора.
– Переночуем здесь, мой принц? – спрашивает лейтенант… По мне, вопрос больше похож на приказ! Вот ей-богу, я бы из вредности велел ехать дальше!
– На ваше усмотрение, – отвечает Карел.
Мы спешиваемся, алый закат бьет в глаза, и я думаю: моя вредность была бы не ко времени!
– Устал как собака, – вполголоса, только для нас, признается Карел. – День верхом, не шуточки!
– Меньше надо на лекциях штаны просиживать, – хмыкает Лека. – И коня из стойла выводить каждый день, а не два раза в год.
О чем ты говоришь, думаю я. Ведь у бедняги Карела даже коня своего нет! Красавец гнедой – из гвардейской конюшни, такое же приложение к нынешнему статусу первого вассала и наследника, как форменный берет… как два десятка охраны в дороге!
– Хорошо бы, – вздыхает Карел. – Боже мой, какую битву я выдержал из-за этой сволочи Рене… Первый раз в жизни набрался наглости просить отца – и, Свет Господень, знали б вы, чего пришлось наобещать взамен!
Трактирщик лебезит перед лейтенантом: «чего изволят ваши милости», «сию минуту» и «самое лучшее, только для ваших милостей» сыплются из него, как горох из дырявого мешка. Карел оглядывает мрачным взглядом тесный зал, чуть заметно пожимает плечами и садится за дальний от входа столик. Вытягивает ноги, страдальчески вздыхает. Кивает поднесшей вино служанке:
– Благодарю.
Отхлебывает. Кривится. Бормочет:
– Если бы не эта дурацкая война…
И остаток вечера угрюмо молчит.
2. Готвянь встречает господина
Со стен воют дурными голосами трубы, и по шпилю ратушной башни ползет рывками вверх фиолетово-белый флаг. Карел выступает во главе отряда, два десятка гвардейцев из охранения превращаются в почетный эскорт. Мы с Лекой отстаем. После дня ожесточенных споров Карел согласился-таки, чтобы мы въехали в его город неофициально. Договорились встретиться у ратуши завтра утром.
– Если сможешь, – уточнил Лека. – Представляю, сколько на тебя навалят!
– Отобьюсь, – мрачно пообещал Карел.
От самых ворот мы ведем коней в поводу, и отряд с принцем во главе все удаляется, а вместе с ним – нестройные приветственные возгласы, какофония труб, перешептывания: «Принц! Принц!»
– Да, – говорит Лека. – Сказать по чести, я ему не завидую. Вот уж точно, угораздило!
– Побродим? – предлагаю я. По первому взгляду Готвянь мне нравится. Вроде и схожа она с Корвареной: те же белые стены, острые черепичные крыши, булыжник мостовой, усыпанный золотом кленовой листвы, но – неуловимо другая. Может, все дело в ветре? Он здесь резкий, холодный – и пахнет чем-то невероятно свежим, бодрым, и в то же время затхлым… море?
– Интересно, в какой стороне море? – спрашивает Лека. – До ужаса любопытно глянуть, на что похоже! Серый, вот скажи, как это нас угораздило за всю жизнь ни разу не увидеть моря?!
Я хватаю за плечо бегущего мимо мальчишку:
– Малый, к морю куда?
– Там, – машет он рукой. Вывернулся и мчится дальше, туда, где вопят трубы, встречая принца. А мы медленно идем вниз по узкой улочке, навстречу непривычно свежему ветру.
Старик вслушивается в далекие трубы с чуть заметной горькой ухмылкой. Он стоит на пороге трактира, и его острый, совсем не стариковский взгляд скользит по мне, бежит дальше – и возвращается. Мы с Лекой приостанавливаемся, разглядывая вывеску – клыкастую, увенчанную гребнем змеиную голову, вздымающуюся из волн. Очень уж живой она выглядит, будто художник не просто видел зверюгу собственными глазами, но и удирал от ее зубов – и удрал, верно, чудом.
Старик шагает нам навстречу, стягивая мятый берет.
– И подумать только, ведь эти трубы должны были приветствовать вас, молодой господин. И флаг на ратуше реял бы в вашу честь… алый с белым…
Я ежусь под пристальным взглядом. И спрашиваю, холодея:
– Что ты городишь?
– Разве вы не… – Старик тревожно оглядывается. – Нет, я не мог ошибиться! Ваша мать, молодой господин… ее ведь зовут Юлией?
– Откуда ты знаешь? – спокойно спрашивает Лека.
– Свет Господень, одно лицо! Отец панночки Юлии… это был его город. А потом добрый наш король объявил его мятежником, а панночку выдал замуж. И Готвянь стала коронным городом. Но не все успели позабыть…
Так… похоже, наш собеседник не из тех, кому нравятся перемены… что ж, могло быть и хуже. Правильно мы сделали, отказавшись идти с Карелом.
– Я не хочу лишних разговоров, – говорю старику.
– Боже упаси! Вы, молодой господин, имеете право требовать. Я не из тех, кто забывает добро, и я обязан вашей семье.
– Как зовут тебя? – спрашиваю.
– Олли. Просто Олли.
– Забавно… мне всегда нравилось сочетание белого с алым.
– Что удивительного, – улыбается Лека, – ведь госпожа Юлия предпочитает эти цвета. Теперь мы знаем, почему. Что скажете, почтенный Олли, об этом трактире? Море морем, а пожалуй что и перекусить пора…
– Трактир мой. То есть сейчас-то все больше сын с женой хозяйнуют… Заходите, прошу вас, молодые господа. Для нас это честь.
Через пару минут стол перед нами едва не ломится. Мясо белое и красное, рыба жареная и запеченная с грибами, вино трех сортов, белый хлеб, сыр и паштет… Лека приподнимает брови. Я лезу в кошелек:
– Почтенный Олли, мы ценим ваше гостеприимство… но не те ныне времена, чтобы… Нет, не отказывайтесь. Прах меня забери, в Корварене так не кормят!
Что-то в глазах Олли подсказывает мне, что и в Готвяни так кормят не всех… но он берет все-таки деньги, кланяется и отходит. Кажется, снова вышел на улицу слушать волны и далекие трубы.
3. Монах по приговору
Монах собирал подаяние. Обычное дело, по Корварене таких ходит – не счесть. Этот был, похоже, стар. Впрочем, седая борода сама по себе еще ничего не значит, а глаза из-под низко надвинутого капюшона глянули на нас остро и пристально.
– Во славу Господа, – Лека опускает в кружку полупенс.
– Во славу… – Я протягиваю руку с монетой, встречаюсь с монахом взглядом и столбенею. Свет освещает его лицо… монета падает из враз ослабевших пальцев, вертится на столе, монах прихлопывает ее тяжелой ладонью и тихо предлагает, кивнув на свободный стол в темном углу:
– Поговорим.
Я иду за ним, как во сне. Потому что взаправду – такого просто быть не может!
– Дед? – шепотом спрашиваю я.
– Гляди-ка, узнал, – удивляется монах. – Или догадался?
Я пожимаю плечами.
– Я даже не знаю, за кого ее отдали, – глухо произносит он. – Говорили, за простого гвардейца. Правда?
– Да.
– Будь он проклят…
– Не смей! Они любят друг друга, мама с ним счастлива, клянусь!
– Счастлива? – Он горько усмехается. – Я слышал, он калека. И увез ее куда-то сразу после… после свадьбы.
– А говорил, не знаешь.
– В тех слухах, что доходят до нашей обители, мало правды. Где она? У него имение?
– Матушка – первая дама королевы Марготы. Ну, отец тоже при деле… Не такой уж он и калека. Фехтовать меня он учил. И неплохо выучил.
– Я не спросил твоего имени.
– Сергий. Серега.
– А его?
– Ты взаправду хочешь знать? Ожье.
– Ты один у них?
– Еще Софи. – Я невольно улыбаюсь. – Ей уже пятнадцать.
– Невестится, поди, – усмехается дед.
– Если бы! – Улыбка моя расплывается во весь рот… как всегда, когда речь о сестренке. Люблю я ее. – Оторва, верхом любому мальчишке фору даст. С нами хотела, веришь?
– Так, разговор дошел до сути… – Глаза деда полыхают яростным огнем непонятного мне чувства. – Что вы здесь делаете? И, кстати, «вы» – это кто?
– Я с другом. – Я оглядываюсь на Леку. – Мы вроде как учимся.
– Вроде как?
– Ну, учебой это не назовешь. Университет, ха! Убиение времени.
– Впереди зима. Голод и холод. Время власти Подземелья. Лучше бы вам вернуться домой.
– Ну…
Дед насмешливо наблюдает за моим смятением. Потом наклоняется ближе:
– Послушай, не очень прилично с твоей стороны врать мне в лицо. Вы шпионите для Двенадцати Земель, так?
Я смотрю в его яростные глаза… Ненависть, вот что это за чувство! Он был господином Готвяни, напоминаю я себе. Ладно… была не была!
– И что? Побежишь доносить?
Могучий кулак ударяет в столешницу.
– Сопляк!
Стол подпрыгивает. Звякает серебро в кружке. Посетители оглядываются на нас – и отворачиваются.
Кроме Леки.
Лека в один миг оказывается у нашего столика. И говорит с преувеличенным удивлением:
– Вроде раньше я не замечал за тобой способности приводить в бешенство святых отцов… Фигушкин не в счет, само собой. Простите моего друга…
Дед ощутимым усилием разжимает кулак. Мне кажется, с этим простым движением уходят и все обуревавшие его чувства.
– Вы простите. Я погорячился, а это недостойно моего нынешнего положения. Вы можете вернуться к вашему ужину, молодой человек.
– Имей в виду, – говорю я, – у меня нет секретов от побратима. Лека, это мой дед.
Лека, не глядя, придвигает стул. Садится. Говорит:
– То-то мне знакомым почудился… Как Софи на него похожа-то. Как мне вас называть, господин?
– А никак, – кривится дед. – Имена у нас в обители – смех один. Брат Смирение, брат Милосердие, брат Непорочность… ну их в пень. Ненавижу. В общем, так, парни. Не надо дурацких ответов на глупые вопросы. Вы можете мне верить, клянусь в том Светом Господним и памятью о прежних днях. Я готов помочь. Все, что в моих силах. Деньги, убежище, совет…
– Ради мести? – спрашиваю тихо. – Но ведь это – твоя страна…
– Давно ты здесь?
– Пару месяцев.
– Оно и видно. Для этой страны, внучек, любые перемены будут только к лучшему. Таргала катится в пропасть. Эта зима станет для нее последней, готов спорить на собственную душу… и только одно может спасти ее – падение доброго нашего короля. – Дед едко усмехается. – Новый король – у которого хватит ума договориться с Подземельем.
– Карел?
– Этот щенок? Да он шагу не ступит без разрешения старого волка… Нет, здесь нужен мятеж, а он – верный сын. К сожалению.
Вдалеке ударяет колокол. Раз, другой… третий.
– Мне пора, – выдыхает дед.
Я вскакиваю:
– Мы проводим! Я… я не хочу так сразу расстаться с тобой.
Дед скупо улыбается.
Лека кличет Олли, говорит:
– Мы вернемся.
– В любое время, молодые господа! Я сдаю комнаты, если вам нужно…
Мы переглядываемся.
– Почему нет, – говорю.
– Так я приготовлю, – кивает старый трактирщик. – Можете хоть среди ночи приходить, стукнете в ставень, что под вывеской, я открою.
– Олли, – негромко зовет дед, – спасибо.
– Рад служить, господин, – так же тихо отвечает Олли. – И… рад, что вы встретились.
– Чудные дела, – говорю, когда мы выходим на улицу. – Вот уж не думал, что встречу здесь деда…
– Олли у меня капитаном стражи был. Соображает быстро, и глаз до сих пор верный. Надо же, как тебя выцепил! На Юличку, говорит, парень похож, – а ты ведь и не сказать, чтоб вылитый… так, в глазах что-то.
Судьба, думаю.
– Дорогу-то запоминайте… – Дед сворачивает в сбегающий на самый берег переулочек. – Пригодится. У нас при обители гостиница для странников, имен там никто не спрашивает и дел тоже. Если вдруг укрыться – лучше места не найдете.
– Плохо тебе там? – спрашиваю я.
– Душно. Тошно. Не для меня такая жизнь. Брат Покаяние, тьфу!
– Дед… а давай с нами! Ты даже можешь нас и не ждать, мы втроем тут, Ясек тебя проводит до нужного человека, а тот через горы переведет. Мама обрадуется…
– Я клялся, – глухо отвечает дед. – Иначе кто б меня за ворота выпустил, я ж по приговору там. Никуда мне уже не деться… не уйти.
Мы выходим к морю, сворачиваем на бегущую вдоль берега тропку. Здесь остро пахнет водорослями и солью, совсем рядом разбиваются о камни прозрачно-серые волны, и временами до нас долетают брызги. Вдалеке, у самого горизонта, белеют паруса.
– Свет Господень, – выдыхает дед, – как же я ненавижу эту коронованную сволочь…
4. Карел, наследный принц Таргалы
Сегодняшнее утро почему-то напоминает мне другое… Утро после совершеннолетия Карела. Нет, нынче он не бледный до лиловости, и вряд ли будет плескать себе в лицо водой из фонтана… но некоторая помятость есть, есть. И тени под глазами… опять, что ль, не спал ночь? А что, очень может быть: Готвянь только начала просыпаться, на улицах лишь редкие рыбаки, спешащие на рынок, и ратуша в рассветном тумане кажется призрачной.
– Побродим? – спрашивает Карел. – Пройтись надо… засиделся.
– К морю, – предлагаю я. Вчера, возвращаясь из обители, мы с Лекой долго не могли свернуть с тропки над берегом: очень уж завораживает эта даль, этот запах, шорох волн… и почему-то всплывает в памяти степь перед рассветом.
– Пусть к морю. Мне лишь бы ногами перебирать… думается лучше.
– Что-то смурной ты какой-то, – говорю. – Совсем делами завалили?
Карел не сразу отвечает. Идет, уставясь под ноги… и вдруг отвечает:
– Знаете… кажется, я решился.
– На что? – спрашивает Лека.
– Поговорить с отцом. О мире с Подземельем. О том, что нельзя так больше, мы просто не выдержим, запас прочности вычерпан до дна…
– Ты никогда не говорил с ним об этой войне?
– Боже мой, нет! – Карел даже головой мотнул. – Это та тема, от которой он свирепеет. Но нельзя же все время молчать! Ведь все хуже и хуже… В конце концов, я уже совершеннолетний, а это включает право голоса в королевском совете.
– Карел, – Лека останавливается, – я хочу задать тебе один вопрос. Не в обиду и не для ответа. Ты осознаешь риск?
Карел пожимает плечами:
– Думаю, да.
– Не уверен, – бурчит Лека. – Ладно… в конце концов, он же твой отец. Хотя, скажу честно, не нравится мне эта затея.
– Предложи что-нибудь лучшее, – Карел почти кричит. – Хоть что-то! Что угодно, лишь бы был толк!
– Карел… всё, что приходит мне на ум, еще хуже.
– Вот и молчи.
– Молчу, – вздыхает Лека. – Просто я боюсь, вот и всё. Кошки душу дерут. Глупо, наверное.
А я смотрю на Карела, упрямо сжавшего губы, – и вспоминаю обидные слова деда: «Щенок, он шагу не ступит против воли старого волка». Ты ошибся, дед. И, прах меня забери, я этому рад.
– Лека, это его страна, – говорю. – Он прав. Ты прав, Карел, слышишь? Уж кто-кто, а ты имеешь право беспокоиться о будущем Таргалы.
– Я и не говорю, что не прав. – Лека передергивает плечами. – Просто мне тревожно.
– Да и мне не так чтоб спокойно, – хмуро признается Карел. – Вы-то как, устроились? Может, все-таки ко мне?
– Если б ты только знал, как мы устроились, – улыбаюсь, вспомнив вчерашний ужин и сегодняшний завтрак, – ты сам сбежал бы к нам. Серьезно тебе говорю!
Улица выводит нас к порту. Здесь, верно, вообще не спали… Карел рассеянно обозревает бестолковую на наш неопытный взгляд сутолоку и сворачивает на мощеную ровной известняковой плиткой набережную.
Я приостанавливаюсь, рассматривая стоящий у причала корабль. Никогда не думал, что они настолько… так огромны. Потемневший борт нависает над головой, как крепостная стена, а свернутые паруса кажутся отсюда, снизу, вровень с облаками.
– Нравится? – рядом останавливается молодой, чуть старше Карела парень. – Моя. Игрушка!
Таким голосом Вагрик говорил о своем Ясмине…
– Хорошенькая игрушка, – бормочу я. – С такой управиться…
– Да ладно! – Парень довольно усмехается. – Ты, видать, приезжий? Надолго в Готвянь?
– Как получится, – неопределенно отвечаю я.
– А потом?
– В Корварену.
– Я думал, может, морем куда собрался. Ищу фрахт.
Я хочу спросить, что за штука такая – фрахт, но тут к нам подбегает мальчишка и дергает моего собеседника за рукав:
– Вик, слышь, Вик! Тебя в конторе какой-то хмырь спрашивает! Важный – страх! Конторские перед ним на цырлах!
– Вот прям-таки меня?
– Ну!
– Бывай, парень! – Вик хлопает меня по плечу, поворачивается и шагает прочь. А я бегу догонять ребят.
– Когда ты думаешь… этот разговор? – спрашивает Лека.
– Лучше, наверное, вечером… То есть, конечно, лучше было бы с утра, но на утро отец уже назначил прием старшин.
– Завтра утром, – быстро говорит Лека.
– Нет. Мне бы до вечера не раздумать… Лека, ну неужели я совсем уж трус: так выгадывать время для разговора с собственным отцом!
– Я бы назвал это дипломатией, – серьезно отвечает Лека. – Уж больно разговор серьезный.
– Сегодня вечером, – Карел поправляет берет и зло щурится.
– Тогда так… – Лека кладет ладонь Карелу на плечо, сжимает. – Мы будем ждать тебя. Возле ратуши, у фонтана. С обеда… мало ли, вдруг ты раньше… и – хоть до ночи. Хоть до утра, Карел, слышишь? Обещай мне… – Лека запинается.
– Что?
– Обещай, что ты выйдешь к нам после этого разговора, что бы ни случилось. Обещай, что тебе помешает выйти только арест.
– Арест?! Лека… ты спятил.
– Может быть. Так обещаешь? Карел?
– Лека, что за ерунда… хорошо, обещаю. Но с чего ты…
– Я извинюсь, если окажется, что ерунда, – глухо отвечает Лека. – С удовольствием извинюсь.
5. Смиренный Анже, послушник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене
Брат библиотекарь провожает нас до садовой калитки.
– Знаешь, Серж, я…
– Анже! Ну отвлекись ты хоть на пару минут от этого дознания. Посмотри, что за благодать вокруг… хочешь, я тебя с Серебряной Струной познакомлю? А то слов нет, как надоело его сагу по полпорции в день получать.
Пожалуй, я и в самом деле отвлекся на пару минут – на раздумья о знакомстве с Мишо. Но… нет, не ко времени! Не до того.
– Гнетет меня Лекина тревога, Серж. Будто и впрямь что случится. Да ведь и может: уж то, что Лютый на мир с Подземельем не пошел, мы знаем точно!
– А я, чтоб ты знал, о тебе тревожусь. Гонишь… как там Лека твой говорил: «Как на вражьи похороны»?
Я улыбаюсь.
– Серж, я обещаю – обещаю, слышишь? – рассчитывать свои силы. Усталым я туда не полезу.
– И на том спасибо, – шутливо благодарит Серж. – Значит, к тебе и за работу?
– Да. Я отдохнул у брата библиотекаря, и до ужина полно времени. Жаль, что нет у нас хоть чего из вещей Карела…
6. Вечер в «Морском змее»
– Он выгнал меня, – произносит Карел – незнакомым, чужим и мертвым голосом.
– То есть? – Лека откровенно радуется: ведь взаправду ждал ареста Карела, и последний час мы всерьез обсуждали, как могли бы его вытащить. – Не захотел говорить?
– Да нет, – бесцветно возражает Карел, – поговорили.
Рука его поднимается к непокрытой голове – и падает. Прах меня забери!.. Я оглядываюсь на ратушу. Кажется, я понимаю, как они поговорили.
– Уйдем отсюда, – говорю. – Потом все разговоры. Карел, пошли с нами… Ну, встряхнись! Пойдем.
Его приходится брать за локоть и тащить.
– Куда? – наконец спрашивает он.
– В «Морского змея». К нам. Хочешь выпить?
– Да… Нечистый меня задери, да.
– Ну так вперед!
Я ускоряю шаг, свирепо глянув на Леку: «Молчи пока!» – но Лека, кажется, и сам уже понял.
Мы долго идем молча. Первым заговаривает Карел.
– Он выслушал. А потом… Свет Господень, таким я его не видел! Поговорили, да! – И Карел хрипло смеется.
Я распахиваю дверь «Морского змея», впихиваю Карела внутрь.
– Ты боялся моего ареста? – Карел берет Леку за плечи, трясет. – Нет, он всего лишь меня выгнал. Вытурил. Взашей, Нечистый меня раздери…
– Тебя, кажется, это удивило? – спрашивает Лека. – Выпьешь?
– Да. На оба вопроса – «да».
Мик, молодой хозяин, уже подбегает с вином. Видно, углядел – что-то не так.
– Еще вина, – приказывает Лека. – И закуски. Плотной.
– Сию минуту!
Карел выпивает кубок вина залпом, как воду. Вряд ли он чувствует вкус. У него трясутся руки, вино переливается на подбородок, капает на воротник.
– Налей еще, – просит он.
Мчится слуга, сгружает на стол еще два кувшина вина, поднос с холодным мясом, хлебом и сыром, тарелки с жареной рыбой. Я кладу на хлеб два куска мяса, протягиваю Карелу:
– На, заешь. Не надо тебе напиваться. Легче все равно не станет, серьезно тебе говорю.
– Не станет, – кивает Карел. Берет еще кубок. Выпивает. Роняет кубок на стол; недопитый глоток растекается по стоешнице кровавой лужицей. Карел смотрит на хлеб с мясом и снова тянется к вину.
– Хватит! – Лека придерживает его руку. – Серега дело говорит. Заешь. И скажи все-таки: чему ты удивлен? Я говорил тебе, что толку не будет.
– Я… ну да, я удивлен. Я, нечистый меня задери, больше чем удивлен… я поражен, ошеломлен и не знаю что еще. Он должен бы понимать, что ждет нас. А он… – Карел берет-таки хлеб, но до рта не доносит; руки дрожат, мясо падает на стол, в винную лужицу, расплескивая кровавые брызги. – Он чуть не убил меня. Он… Я видел его всяким, но никогда – таким. Или… или вы тоже считаете меня трусом? Бесхарактерным слизняком, гномьей соплей? – Карел смеется, хрипло, мотая головой… В глазах его блестят слезы. – Вот я удивлен, а ты, – он тычет трясущимся пальцем в Леку, – нисколечко! Он ведь отрекся от меня по всей форме – а ты не удивлен. Почему, а?
– Сказать тебе? – Лека смотрит на Карела долгим взглядом, наливает себе вина. – Хорошо. Я скажу, почему не удивлен, почему говорил, что толку не будет… Почему не стану звать тебя к себе домой, хотя очень этого хочу… Знаешь что, Карел, нечего нам здесь делать. Закончим ужин в комнате. Хозяин!
– Да, господин.
– Всё – к нам в комнату.
– Еще вина?
– Да! – Карел поднимается, широкие ладони тяжело ложатся на столешницу. – Еще столько же.
– Как прикажете, господин.
– Пойдем, Карел.
– Ты обещал сказать… почему ты не удивлен, а?
– Пойдем в комнату, там скажу.
Я отстаю от них на пару шагов. Говорю Мику и подошедшему на шум Олли:
– Не надо вина. Он и так разошелся, от вина только хуже станет.
– Что-то случилось, молодой господин?
– Да. Случилось… Вы все узнаете сами, почтенный Олли. Вся Таргала узнает… Или я не понимаю этого короля. Мы, наверное, уедем поутру, Олли. Спасибо вам.
– Что вы, молодой господин! Вам спасибо! По нынешним временам редко кто платит полновесной монетой… а вы ведь знали, что я принял бы вас и так.
Хлопает задняя дверь, на миг впустив вой ветра и далекий гул штормового прибоя. Олли подзывает служанку, кивает на наш стол:
– В комнату к молодым господам. Всё, кроме вина.
Я выскакиваю во двор, переглядываюсь с Лекой. Карел стоит, запрокинув голову, ловит лицом редкую морось. Спрашивает глухо:
– Нужно ли ждать весну? Я и так знаю, что она принесет… Я не хочу этого видеть.
7. Ночь молчания
Мы покидаем Готвянь на рассвете. Я расплатился с Олли, он собрал еды в дорогу.
Карел молчит. Вчера он долго стоял во дворе «Морского змея», глядя в темное небо. А когда вошел-таки в комнату, попросил:
– Не говори ничего сейчас, Лека, друг… Хватит с меня на сегодня. О том, какой я малодушный трус, ты не скажешь ничего нового. А что я глупец – я понял и сам. Хватит. Остальные откровения оставь на завтра.
– Поешь хотя бы.
– Не хочу. – Карел упал на кровать, лицом в подушку, плечи его мелко затряслись. Лека покачал головой и молча погасил лампу.
Не знаю, заснул ли Карел – а мы с Лекой не спали. Сидели, прижавшись друг к другу плечами. Молчали. Смотрели на Карела – глаза привыкли к темноте, и его движение мы бы не пропустили. Но он не шевелился.
– Вставай, – сказал Лека, когда предрассветные сумерки опустились на мир звенящей дождем тишиной. – Вставай, Карел. Не надо нам здесь оставаться.
Карел сел, тряхнул головой:
– Ты о чем?
– Хочешь еще поговорить с отцом?
– Я?! Боже упаси, нет!
– А с матушкой?
Карел встал. Поймал Лекино плечо:
– Как ты догадался?
– Просто, – вздохнул Лека. – Представил себя на твоем месте.
– Неприглядное, должно быть, зрелище, – хмыкнул Карел. – Знаешь что? Зря ты вчера не дал мне напиться.
– Успеешь.
– Я хотел вчера… Мне стало бы легче.
– Ошибаешься.
– Я что, не имею права?! – вспылил Карел. – У меня что, не только чести не осталось, но и головы на плечах?! Свет Господень! Меня надо водить за ручку и вытирать сопли?!
– Знаешь что? – Я подошел к Карелу вплотную и взглянул ему в глаза… больные и бешеные глаза опозоренного рыцаря. – Это я вчера велел хозяину не приносить вина. Хочешь, дай мне в морду? Серьезно, Карел. Может, тебе станет легче.
– Не станет, – буркнул Карел. – Поехали, раз уж решили. Но вечером… Помните постоялый двор, в котором мы ночевали перед Готвянью? Так вот, там я напьюсь. Нам все равно надо где-то ночевать, а там… там самое отвратительное пойло из всех, что я пробовал в жизни. Таким только и надираться с горя. И – обещайте, что не станете меня останавливать.
– Ладно, – Лека затянул дорожный мешок, взвалил на плечо. – Если не начнешь буянить. Пошли.
Мы гоним коней навстречу рассвету, и впервые в жизни скачка не доставляет мне удовольствия. Пустая дорога летит под копыта, моросит нудный и холодный, истинно осенний дождь, а я думаю: Таргале не избежать войны. Если не мы, то Империя. И глупо пропускать Империю вперед. Но… куда же девать тогда нашу дружбу с Карелом?