Синица Тусенька. Наследница Лилит. Наталия Васильевна Крандиевская – Толстая…
***
Как яблоко, надкушенное Евой,
Моя любовь внушала опасенья.
Отбросили ее пинком усталым,
Пожав плечами в вялом безразличье:
«Уйдешь – уйди, то – не моя забота!»
Как яблоко, надкушенное Евой,
Мой мир упал, и на моих коленях
Заплакал тихо – тихо, как дитя.
А я ему запела: «Будет завтра!»
…
Как яблоко, надкушенное Евой,
Был сладок плод познания привычки,
Что тих твой шаг, что взгляды – осторожны,
И что слова – пленительно – нежны
На пять минут, на полчаса, на день!
Как яблоко, надкушенное Евой,
Любовь моя горчила, сознавая,
Что в мягких травах сочтены мгновения
Ее безумств, и пелена – спадет
Очарований, детских и наивных…
Как яблоко, надкушенное Евой,
Любовь моя увяла, источая,
Немного странный, пряный аромат!
***
О, яблоко, надкушенное Евой!
Его делить никто, никто не станет.
В садах душистых тихого Эдема
К нему неслышно подкрадется птица,
Иль мышь забавная, или – волна ручья
Его слезинкой – каплею омоет..
О, яблоко, надкушенное Евой!
Тобой играл с улыбкой тонкой Ангел.
Иль то был – змий? Уже никто не помнит.
Отброшено рукою, как досадность,
Ты мир добром и злом, как хмелем – пОишь,
И над тобой Тень – сирена плачет,
Та, Первая, которая из пыли, —
Такой же миф, в какой ты превратилось,
О, яблоко, надкушенное Евой!
***
Несколько этих стихотворений, написанных мною давно, навеяны поэтической строфою и образом Наталии Васильевны Крандиевской-Толстой, третьей супруги Алексея Николаевича Толстого, «красного графа», создателя эпопеи «Хождение по мукам» и исторического романа – компилятива «Петр I».
Наталия Васильевна познакомилась с графом Алексеем Толстым в художественной мастерской, где упоенно занималась живописью вместе с его тогдашней супругой – Софьей Дымшиц, которую считала своей подругой. Н. В. Крандиевская, дочь известного московского книгоиздателя и писательницы, и жена преуспевающего петербургского адвоката, поэтесса, талантливая художница, она вовсе не думала и не гадала что-то менять в своей устоявшейся и спокойной жизни. Но та мимолетная встреча все перевернула в ее Душе, оставившей внутри себя беспокойный, живо заинтересованный, загадочный, золотисто-карий взгляд Алексея Николаевича. Казалось, он пронизывал сердце – насквозь…
Что тронуло Наталию Васильевну позже, уже при второй встрече с графом, читающим в одной из светских гостиных отрывок своего рассказа, – она так не поняла до конца…
Наверное – острое проникновение в суть ее мятущейся, неспокойной Души, что искала свой путь в безбрежном океане жизни. Размеренность безмятежно-довольного существования обычной светской дамы, балующейся «разными художествами» была явно не по ней, но как разорвать невидимые золотистые паутинки, связывающие крылья?
Ей помог все тот же Алексей Николаевич, посадивший ее в укромный уголок, в тени от гостей,
в доме писателя – дипломата Ю. Балтрушайтиса, в Москве – Р.), и принесший две чашки дымящегося чая. Чай остывал, золотистая жидкость становилось коричневой, а они все говорили, говорили и говорили: «Вы боитесь самой себя, Вы должны быть смелее, энергичнее, а в Петербург Вам возвращаться не стоит, прежняя жизнь – не для Вас, милая синица Тусенька!» – горячо шептал он, покрывая ее руки нежными поцелуями.
***
Но, какая тогда – для нее? Жизнь эмигрантки в Берлине и Париже, где в крохотных комнатах Она зарабатывала на пропитание шитьем, освоив искусство портнихи? Она забыла свой каждодневный урок живописи, так свободно занимавший ее время в Москве, забыла нежный аромат духов, щегольство нарядов. Перепачканные акварелями и пылью мордашки сыновей, Дмитрия и Никиты, все время были перед нею, как и их голодные глаза… Алексей Николаевич ночи напролет сидел за столом, писал и рвал написанное. Не получалось очередной главы, не получалось. Начало «Сестер» встретила эмигрантская публика, еще ностальгически не позабывшая прежнюю Россию, – «на ура», но деньги от изданий и чтений уходили быстро, ибо граф так и не научился экономить. Никогда. Вечера в ресторанах, букеты красных и белых роз, вино, щегольские костюмы, коляски, драгоценности и дорогие шубы – все это приходило и уплывало вновь, как мираж.
Оставались лишь ее исколотые иглою пальцы, которые он целовал по вечерам, когда припадок бессильного гнева и ярости оттого, что Вдохновение, как капризная дама, минуло бесследно, – проходил. И – опять писал и опять – рвал написанное, крича и страшно вращая покрасневшими белками глаз: «Пиши сама или – умирайте с голоду!». Она гладила его по голове, словно набедокурившего мальчишку, и шла во двор – прилежно собирать лежавшие на траве, разорванные клочки бумаги с написанным текстом. Она рассовывала их по карманам широкого фартука, чтобы дома – тщательно склеить. А в голове, незаметно, исподволь, рождались свои строки, давно, казалось, уже – ненужные:
Затворницею, розой белоснежной.
Нет имени у ней, иль очень много
Она цветет у сердца моего,
Я их перебираю не спеша
Она мне друг, взыскательный Она – Психея, роза – недотрога.
и нежный, Она поэзия иль попросту – Душа…
Она мне не прощает ничего!
***
Но она – забывала свои стихи. Гнала их прочь. Она полностью растворилась в муже, в его делах, заботах, тащила на себе эмигрантский воз тоски, чужеродности, упований, разочарований и новых тщет. Жила заботами подрастающих сыновей, рисовала с ними гуашью и акварелью синиц и жаворонков, черных дроздов и грачей, и – далекую московскую весну, так не схожую с парижской.. Потом они вернулись в Россию…
Новая жизнь, устройство нового быта. Роскошного – как оказалось. Толстому вернули его усадьбу в Красном Селе, двухэтажный дом с роскошною мебелью и автомобилем, у сыновей была гувернантка, в доме – прислуга. Очаровательная Наталия Васильевна, вновь полностью растворенная в облике своего мужа, вальяжного «красного барина», писавшего новый роман об императоре Петре, в котором должны были проглянуть типичные черты черноусого «отца большевистской империи»; исхитрилась, однако, в промежутках между шумными домашними и светскими вечеринками, написать либретто к опере «Декабристы» (1933 год), ставящейся с ошеломляющей помпезностью в Большом театре.
Бюст Н. В. Крандиевской – Толстой (Фото из коллекции М. В. Картузова. Москва. Россия) Подарено автору..
Алексей Николаевич на тщательно переписанных изящным почерком листах молча поставил – свое имя. И жизнь вновь покатилась своим чередом. Только огромные глаза Наталии Васильевны все темнели и темнели. То ли от невыплаканных слез, то ли от снедавшего Душу внутреннего огня. Она осунулась, похудела, появились первые морщинки, первые «серебринки» в волосах… По-прежнему тонкая, изящная, сдержанная, она вела дом, вечно полный гостей, наблюдала, вовремя ли подан чай «его красному сиятельству» в кабинет из карельской березы, где он писал по ночам или больше – пил, оставляя на столе следы своего невоздержанного пиршества. Уберет прислуга. Убирала – она, по утрам, раньше всех, войдя в кабинет, и подолгу стоя возле открытой форточки. Барабанила пальцами по стеклу. О чем думала? О том, что еще один отрезок Жизни заканчивается. Новый путь ожидает ее. И в нем уже не будет места даже и для Тени того пылко влюбленного в нее человека, что грел ее руки своим дыханием, убеждая покинуть безоглядно прежнюю Жизнь и начать – новую.
В этот раз он – не убеждал. Просто – поставил перед фактом. Любит – другую. Ей лучше – уйти. Сыновья останутся с нею. Он так решил. Ему же с Людмилой Ильиничной, новой избранницею, будет лучше: она молода, весела, энергична, да к тому же, он, шутя, сможет давать ей уроки французского, и так они все таки быстрее найдут общий язык. Она посмотрела на него сквозь пелену слез, тумана, мгновенно застлавшего глаза. Молча надела беличью шапочку, так шедшую ей, и ушла, взяв с собою сыновей и пытаясь сохранить на лице безупречность улыбки…
Ушла – в одиночество сердца, которое знакомо, увы, почти каждой Женщине. Возможно, она не справилась бы с ним, если бы хранительною тенью, безбрежным потоком не появились тотчас рядом строки стихов, которые, казалось, только и ждали своего часа – «Часа Души».
Все ее личное горе расставания, «горе оставленности», ненужности, после двадцати лет полной растворенности в другой, близкой жизни, мгновенно ставшей – «посторонней, чужой»! – утекло в творчество и стало – переплавленным серебром, а, может быть, и – золотом – строчек, многие из которых теперь часто сравнивают по силе и чистоте, ясности и точности – с тютчевскими:
***
Люби – другую, с ней дели
Труды высокие и чувства,
Ее тщеславье утоли
Великолепием искусства.
Пускай избранница несет
Почетный груз твоих забот;
И суеты столпотворенье,
И праздников водоворот,
И отдых твой и вдохновенье, —
Пусть все своим она зовет.
Но если ночью иль во сне
Взалкает память обо мне
Предосудительно и больно,
И, сиротеющим плечом
Ища плечо мое, невольно,
Ты вздрогнешь, – милый, мне довольно!
Я не жалею ни о чем!
***
Родится новый Геродот
И наши дни увековечит.
Вергилий новый воспоет
Года пророчеств и увечий.
Но, будет ли помянут он,
Тот день, когда пылали розы
И воздух был изнеможен
В приморской деревушке Козы,
Где волн певучая гроза
Органом свадебным гудела,
Когда впервые я в глаза
Тебе, любовь моя, глядела?
Нет! Этот знойный день в Крыму
Для вечности так мало значит.
Его забудут. Но ему
Бессмертье суждено иначе.
Оно в стихах. Быть может, тут,
На недописанной странице,
Где рифм воздушные границы
Не прах, а пламень берегут!
Н. В Крандиевская.
Да, страницы все берегли «не прах, а пламень».
Она же – старела, грузнела, все чаще ее одолевали разные хвори, и – неизбежная, густая тоска одиночества. Часто по ночам она смотрела в окно, слушала шум машин и лифта, который поднимался наверх, не к ней. Шаги устремлялись – мимо. Тогда, не пытаясь уже побороть бессонницы, она зажигала лампу. Доставала книгу Александра Блока и читала, читала до рассвета. Часто книгу заменяла тетрадь, в которой появлялись строки, подобные этим:
Уж мне не время, не к лицу
Сводить в стихах с любовью счеты,
Подходят дни мои к концу,
И зорь осенних позолоту
Сокрыла ночи пелена.
Сижу одна у водоема
Где призрак жизни невесомой
Качает памяти волна…
«Волна памяти» качала многое. Ее навещали сыновья, повзрослевшие, уже живущие своей жизнью, тянущиеся к отцу.. Она рассказывала им что-то светлое, свежее о детстве в Берлине, Париже, Москве. О встречах с Буниным, Горьким, Бальмонтом, Сологубом.
Никогда, ни одного плохого слова – о Нем. Она научилась «тишине прощенья» и учила этому – их. Они понимали – без слов. Как жила Она сама все эти годы – известно мало. Вероятно, скромно, но – с достоинством. Последнее – неизбежно для ее стати, для ее Духа.
В годы Отечественной войны Наталия Васильевна очутилась в эвакуации в Алма-Ате и Ташкенте. Но и там не теряла присутствия духа, оставалась приветливой, жизнелюбивой. О своих походах под гору, в больницу, к знакомым, с неизменною палочкой – тростью, сочиняла шутливые стихи, хотя ходить и просто – жить – ей становилось все труднее. Писала воспоминания, вела дневник – стихами и прозою. Дневник каждодневно трудного, но неизменно – солнечного быта.
Она умерла в 1963 году. (В других источниках ошибочно указан почему – то – 1967 год!)
А в 1972 году, стараниями сыновей, вышел ее посмертный сборник стихов «Вечерний свет». Он ничем не напоминал давние, первые два, изданные еще в 1919 и 1921 годах, и полные строк, светлых, пленительных, кружащих голову слегка лукавой, шаловливой прелестью Любимой и Любящей…
В нем, последнем, посмертном, было собрано тяжким, жемчужным, переливчатым грузом, все Бессмертие Мудрости зрелой Женщины. Евы, надкусившей яблоко и передавшей его – Другой. И ставшей – Лилит. И – написавшей в стихах – «Дневник сердца». Оставшийся с нами. Возникающий в неслышной «памяти Души» строфами, четверостишиями, строками. Как, например, сейчас у меня…
Я ищу ответа на эту загадку и не нахожу. Просто отзвук давней мелодии, так тронувшей сердце, что возникла – своя… Невольная, не точная. Но – близкая, созвучная.
Мы все так похожи друг на друга. Женщины, дочери Лилит и Евы… Может быть, потому то иногда наши голоса звучат в унисон? Даже почти столетия спустя.. Яблоко, надкушенное Евой, по-прежнему лежит в травах Эдемского сада…
При написании данной новеллы использованы материалы личной библиотеки и памяти автора.
Фото из коллекции М. В. Картузова. Москва. Россия
Инна Филиппова 30.04.2015 01:56:12
Отзыв: положительный
Как волшебно и грустно ты о ней написала…
Какая живая, пропущенная через сердце, получилась новелла… или эссе? или биография? я не подберу названия, просто – спасибо тебе еще раз.
Ди. Вано 29.04.2015 08:11:21
Отзыв: положительный
Как много у меня сегодня дум и чувств при прочтении…
Новое для меня имя…
Образ и внутренний мир раскрыт вами удивительно… музыкально и трогательно..
И ваши стихи в начале..камертон.
Схватываешь эту высокую ноту и чувствуешь …СОЗВУЧИЕ..
И это неслучайность..это волна ваших сердец, ваших поэтических душ.
С сердечной признательностью.
Д. Иванова (Ди. Вано)