Глава 1
Четвертый волшебник
За свои шестнадцать лет Генри твердо выучил одну истину: если просыпаешься с нехорошим предчувствием, не думай, что оно тебя обманет. Чутье – упрямая штука, оно вещает из самой глубины твоего существа, из тьмы, куда мысли не дотягиваются, и если оно говорит тебе, что дела плохи, готовься: ты еще мирно дремлешь, а оно уже засекло шорох стрелы, отпущенной в полет за сотню метров от тебя.
Вот и теперь Генри открыл глаза, лежа на чем-то мягком, в тепле и безопасности, а чувство тревоги словно покалывало его изнутри. Он приподнялся на локте и огляделся, но на вид все было в порядке: с тех пор как он заснул в этой самой библиотеке под монотонное чтение Эдварда, ничего не изменилось. Разве что Эдвард перебрался на соседний диван – видимо, Генри сильно толкал его во сне – и теперь спал, свесив руку вниз и опустив на грудь раскрытую книгу.
За окном по-прежнему сияло солнце, но это вовсе не значило, что наступил день, – спасибо Хью и безобразию с небесными светилами, которое он устроил. Собственное чувство времени говорило Генри, что проспал он от силы часа два, а значит, ночь даже до середины не добралась. Глаза слипались, Генри зарылся лицом в подушку с облезлой старинной вышивкой и провалился в спокойный, глубокий…
– Просыпайся, Генри, – мягко проговорил незнакомый голос. – Как говорят наши общие друзья скриплеры, «некогда объяснять, но нам пора».
«Ну, началось», – успел подумать Генри, скатываясь с дивана и ныряя за него, чтобы спинка в случае чего закрыла от стрелы или ножа.
У окна, там, где минуту назад никого не было, стоял высоченный темноволосый мужчина в шерстяном плаще. Освальд учил Генри: «Если кто-то незаметно к тебе подкрадется, сначала засвети ему чем-нибудь тяжелым, а потом уже разглядывай, кто пожаловал». Но в этот раз Генри только выглянул из-за дивана и даже не стал прятаться обратно. Во-первых, ничего тяжелого под рукой все равно не было, во-вторых, незнакомец был удивительно похож на Перси: смуглый, кареглазый, с внимательным теплым взглядом, словно читающим мысли. Правда, в отличие от Барса в человеческом обличье, у гостя были короткие волосы и мощная фигура, не оставлявшая сомнений в том, что в случае чего он может кулаком вогнать в доску гвоздь.
– Ты отец Перси? – брякнул Генри, потому что сходство было поразительное. Вот таким бы Перси и вырос, если бы не был болен, ну и если бы тренировал мускулы лет этак двадцать подряд.
Тут Генри запоздало сообразил, что никто, кроме людей во дворце, не знает, что великий Барс на самом деле – хилый подросток, но гость расхохотался так, будто понял вопрос и нашел его уморительно смешным.
– А ты умеешь польстить, Генри. Нет, мы с ним не родственники, но, знаешь, творение иногда бывает похоже на своего создателя больше, чем последнему хотелось бы.
Гость натянул капюшон плаща, грузным шагом подошел к той стене, где висели портреты волшебников, и сел в кресло под одним из них.
– Ты – Странник. Четвертый волшебник, – выдохнул Генри, переводя взгляд с нарисованной фигуры в низко надвинутом капюшоне на такую же, но настоящую.
– Собственной персоной. – Странник качнулся вперед в каком-то сидячем подобии вежливого поклона. – Тебе повезло, Генри: не могу вспомнить ни одного смертного, которому удалось бы познакомиться со всей четверкой волшебников. Да ты и вообще счастливчик – в твоем последнем приключении я буду сопровождать тебя, а такая честь не всякому выпадает. – Его губы внезапно тронула мягкая, добрая улыбка. – Не волнуйся. В отличие от Тиса, я хороший наставник и не брошу, когда нужен.
– Звучит обнадеживающе, – пробормотал Генри. – А можно уточнить насчет «последнего приключения»? Надеюсь, ты имел в виду, что я разделаюсь с Хью и буду жить спокойно, а не то, что я протяну ноги?
Странник снял капюшон и откинул голову на спинку кресла. Он больше не улыбался.
– Перси вечно надеется на лучшее, вот так он своей силы и лишился, – негромко сказал он. – Такому, как Хью, подобная сила не по зубам, он не сможет держать ее в узде, и тогда погибнут люди. К счастью, у нас есть оружие на крайний случай, и этот случай стремительно наступает. – Странник поднялся и взял Генри за оба запястья. – Идем, Генри. Ты можешь покончить с этим, пока Хью не натворил дел.
Генри выдернул свои руки из его хватки. Он уже чувствовал, куда клонится разговор.
– Мой дар не действовал на Барса, я прикоснулся к нему и не обжег. И на Хью не подействует. Мы найдем другой способ с ним разобраться.
– Ты не желал Барсу смерти, а еще ты был слаб, но сила разрушителя – понятие растяжимое.
Генри выдавил короткий, отрывистый звук, надеясь, что это сойдет за невозмутимый смешок.
– Если я стану сильнее, я не смогу контролировать огонь. Превращусь в чудовище, которое будет хуже Хью, и не смогу больше стать собой, обычным человеком, вернуться назад и… – Генри всмотрелся в лицо Странника и медленно проговорил: – Но этого ведь в твоем плане и нет, верно? Я – просто оружие.
– Ты не обычный человек, ты разрушитель, – негромко сказал Странник. – Бояться самого себя – путь в никуда, Генри. Тебе придется пустить дар огня в ход, хочешь ты или нет. Я всего лишь предлагаю сделать это, пока никто еще не погиб. Сейчас ты слишком слаб. По сравнению с Хью – просто котенок. Тебе нужно заставить огонь вырасти во много раз, вот тогда у тебя будет шанс.
От гнева Генри едва не задохнулся. Произнося все это, Странник казался таким спокойным, что хотелось ударить его по лицу.
– Мы успеем остановить Хью, у нас тут самые умные люди в королевстве. – Генри сделал широкий жест, имея в виду всех, кто в замке: Эдварда, Перси, Освальда. – Мы найдем способ решить все мирно.
– Хорошо иметь верных соратников. Но тот, кто хочет сделать что-то великое, всегда остается один, – пожал плечами Странник и каким-то мальчишеским, вызывающим движением сунул руки в карманы штанов. Под плащом одежда у него была самая обычная, неприметная и темная. – Чтобы совершить невозможное, приходится отдавать все без остатка, а победить Хью, считай, невозможно. Он очень силен, я чувствую, и одолеть его можешь только ты, один на один: твой дар против его силы.
– Знаешь, а я понял, в чем твоя беда. Ты не привык искать помощь, ты всегда один, – захлебываясь от злости, пробормотал Генри. – Эдвард говорил, ты вечно скитаешься по королевству, про тебя даже сказок не рассказывают, у тебя нет друзей, никого у тебя нет. А мы теперь все вместе, и вместе мы победим его, не превращая меня в зверя.
Генри обернулся на спящего Эдварда. Он был дома, с семьей, и это придавало ему таких сил, каких никогда не придавало одиночество. Но наверное, после многих лет одиноких скитаний Страннику было этого не понять.
– Думаешь, я хоть чего-то не сделаю, чтобы их защитить? Но только не это, только не то, о чем ты просишь. Я уже четыре раза победил, не используя дар, смогу и в пятый. Спасибо за попытку помочь, а теперь вали отсюда, я не собираюсь тебя слушать, не собираюсь поддаваться огню, или умирать, или чего еще ты там от меня хочешь. Нет уж, не в этот раз. Я хочу жить, мне есть теперь ради чего, и я выживу. И одержу победу без всякого огня. Это ясно?
Странник примирительно поднял руки и сделал шаг назад.
– Твое самомнение, Генри, однажды тебя убьет. Ладно, как знаешь. Если передумаешь…
– Не передумаю.
– … то позови, и я приду.
– Дашь мне склянку вызова, как Тис? – ядовито спросил Генри. Раньше ему было так легко оставаться спокойным, но сейчас он чувствовал упоительную злость, чувствовал себя живым как никогда. – Давай, я ее на твоих глазах в окно вышвырну, чтобы до тебя наконец дошло мое «нет».
Странник невесело, скупо улыбнулся:
– Лично мне все эти сказочные штуки не нужны – просто мысленно позови меня, и все. До встречи, Генри.
Он исчез, а Генри тяжело опустился в кресло. Он вдруг понял, что его встревожило: и Джоанна, и волшебные существа были потрясены, узнав об истинном обличье того, кто их создал, а вот Странник, кажется, всегда знал настоящее имя Барса. Что, если четвертый волшебник куда могущественнее трех остальных? Что, если он прав, и стать огненной тварью – единственный способ разобраться с Хью?
Генри успел провалиться в эти размышления так глубоко, что с трудом от них оторвался, когда Эдвард заворочался и приподнялся на локте.
– С кем ты разговаривал? – сонно спросил он.
– Ни с кем, – неестественно бодрым голосом сказал Генри, глядя в окно. Сейчас ночь, сейчас же ночь, ничего не случится до утра. – Можешь рассказать мне все, что знаешь про Странника?
И тебе доброе утро. – Эдвард, кряхтя, сел и бережно переложил книгу на стол. – Ладно, слушай. Никто не знает, что он может, как выглядит, плохой или хороший. В сказках он появляется редко и всегда в надвинутом на лицо капюшоне. Самый таинственный волшебник из всех. Считается, что каждый может встретить его в дороге, а еще, помню, в одной сказке говорилось, что у него есть особая сила, которую он открывает одному из тысячи, только не сказано, что надо сделать, чтоб попасть в число этих счастливчиков. – Эдвард зевнул, старательно прикрывая рот рукой. – Так, секундочку. По-моему, еще глубокая ночь. Ты не против разойтись спать по своим комнатам? Пружины в этом диване, кажется, сговорились меня прикончить.
– Что, если где-то что-то уже случилось? – пробормотал Генри.
– Угу. За те несколько часов, пока окружающий мир был без твоего присмотра, треснула небесная твердь, и люди начали ходить на головах. Эй! Генри, стой, я же шучу! – Эдвард догнал его и загородил собой дверь. – Ничего не случилось, балда! Ты до утра дожить не можешь, не спасая всех направо и налево?
Генри сделал рывок в сторону, а когда Эдвард подался следом, резко сменил направление, скользнул под его рукой и выскочил в коридор. Там было тихо, все обитатели дворца, кажется, мирно спали, но вопрос, который он хотел задать, до утра ждать не мог.
– Ты дома, больше не обязательно быть героем круглые сутки, – частил Эдвард, не отставая от него. – Кстати, я знаю, чем мы займемся с утра: надо бы подобрать тебе комнату. Гостевая спальня, где тебя поселили, слишком скромная для принца, а в твоей детской теперь живет Перси, но ты можешь выбрать любую дру… Генри!
Дойдя до нужной двери, Генри не стал стучать, просто распахнул ее и, подойдя к маленькой кровати, громко кашлянул. Впрочем, вежливый кашель на Перси не подействовал, и Генри молча усадил его, крепко держа двумя руками за плечи. Тот сонно моргнул и попытался лечь обратно, но Генри не отпускал.
– Ты что творишь! – зашипел Эдвард. – Он же сотни лет не спал!
– Я и забыл, как громко бьется сердце, когда тебя трясут со сна, – пробормотал Перси, не открывая глаз. – Как же хорошо быть живым: веки слипаются, в голове туман. Волшебное чувство.
– Кто такой Странник? – выпалил Генри. – Ясно, что он волшебник, но… Если его вызвать, он может нам помочь? На что он способен?
Перси распахнул глаза, и на его лице проступило выражение, которого Генри там еще не видел: страх.
– Нет, Генри, – медленно проговорил он, разом проснувшись. – Звать его было бы верхом безумия, и, надеюсь, он нам в пути не встретится. Выбрось эту идею из головы и обещай, что никогда, никогда не позовешь его сам.
Генри медленно выдохнул. От облегчения у него шея взмокла: он же чувствовал, чувствовал, что этому здоровяку в капюшоне нельзя доверять, как же хорошо, что он оказался прав.
– Обещаю, – быстро ответил он. – А теперь надо всех будить: Хью вторые сутки разгуливает по королевству с огромной силой, пора с этим разобраться.
Перси сел, опираясь спиной на подушку, и взглянул на Генри неожиданно острым взглядом – не ребенка, а мудрого волшебника, пусть и растерявшего свою силу.
– Думаю, Хью пока тратит время на исполнение всех желаний, какие посещали его при жизни. Отведать лучшие блюда, пожить в роскоши, поцеловать красивую девушку. – Перси широко зевнул. – Но скоро он кое-что поймет: ирония его положения в том, что человеческие развлечения больше не приносят радости, потому что он не совсем человек. И тогда, думаю, он испугается и вернет силу на место. Все эти восхитительные ощущения – усталость, сон, голод, сытость – ни на что не променяешь.
– Вы же променяли, – тихо сказал Эдвард.
Он смотрел на этого встрепанного сонного мальчика как на чудо, подобного которому никогда не видел. И Генри вполне разделял его чувства: его поражало, что Перси не горюет о потере своего величия.
– У меня была цель, – фыркнул Перси. Щека у него дергалась даже со сна, но и от этой половинчатой улыбки Генри почувствовал, что начинает улыбаться сам. – Я хотел сделать нашу печальную землю королевством волшебства, а мечтатели всегда готовы идти на неудобства. Но Хьюго не производит впечатления человека, мечты которого простираются далеко, и, думаю, он быстро наиграется. Ну или есть еще вариант: он поумнеет и решит использовать силу для чего-нибудь полезного.
– Либо решит поубивать всех вокруг, – покачал головой Генри.
– Я всегда надеюсь на лучшее, – безмятежно сообщил Перси. – Давайте изо всех сил поверим, что Хью исправится. Иногда помогает.
И с этими словами он упал обратно на кровать, завернулся в одеяло и, кажется, немедленно заснул.
– Он прав, – шепотом сказал Эдвард. – Уверен, Хью образумится или просто будет сидеть тихо.
Генри поднял брови. Он думал, Эдвард придет в восторг оттого, что надо побороть еще одного врага, совершить подвиг, проучить обидчика, – в общем, сделать что-нибудь героическое. Но Эдвард глядел встревоженно, и нерешительное, просящее выражение его лица сказало Генри больше, чем слова.
– Ты не хочешь с ним драться, – медленно проговорил Генри. – Он же тебя… Он тебя убил. Он убил скриплеров, и кошек, и Освальда, и…
– Вот уж кого не жалко, – вставил Эдвард.
– И после этого ты считаешь, что Хью будет сидеть тихо?
– Ну, если мы явимся к нему со словами «эй, паскуда, мы пришли тебя побеждать», тут он точно даст сдачи. Не надо пороть горячку, давай подождем.
Генри вытаращил глаза. Слышать такое от Эдварда было все равно что услышать от волка: «Я тут подумал и решил перейти на овощи».
– Ты дома, – свирепо сказал Эдвард. Он был весь красный, не то от злости, не то от стыда. – Тебя тут долго ждали. Может, дашь нам хоть немного насладиться твоей компанией, прежде чем нестись куда-то сломя голову? Нет! – Он резко поднял руку, увидев, что Генри собирается ответить. – Больше никаких подвигов, хотя бы до утра.
Эдвард сердито распахнул дверцы огромного шкафа, порылся на полках и вытащил пыльную деревянную доску, разрисованную белыми и черными квадратами.
– Раз не хочешь спать и другим не даешь, вернемся в библиотеку и сыграем.
– Не уходите, – внезапно пробормотал Перси. – Даже во сне приятно побыть в хорошей компании.
С этими словами он закрыл глаза, и в ту же секунду его дыхание снова стало глубоким и ровным.
– Вот как надо засыпать, учись, – весело сказал Эдвард, садясь в кресло рядом с небольшим столиком, и высыпал из холщового мешочка черные и белые фигурки.
Генри взглянул за окно. Все, чего он хотел, – это остаться в теплой, уютной комнате, заваленной детскими вещами, в комнате, где он и сам чувствовал себя ребенком. Остаться рядом с братом, который его защитит и научит играть в шахматы, рядом с мальчиком, который однажды создал королевство, а теперь спит, обняв подушку.
«Тебе надо идти, тебе пора, мирные времена не для таких, как мы с тобой, – сказал огонь, и Генри вздрогнул. Этот злой, азартный голос, шепчущий на ухо изнутри, до сих пор заставал его врасплох. – Пойдем, дружочек. Мужик в плаще был прав, я тебе пригожусь. Сейчас наше время».
– Валяй, расставляй, – сказал Генри, падая в кресло напротив Эдварда. Слушать советов огня, древней злобной сущности, уж точно не стоило. – Я помню, как дед нас учил играть, но не помню, что надо делать.
– Ничего, три минуты, и ты все поймешь. Сам с собой я часто играл. Заметь, всегда выигрывал!
Вместо трех минут потребовался час, чтобы до Генри начало доходить, как устроена вражда этих фигурок.
– Прекрати все время ходить ферзем! Я вижу, что это твоя любимая фигура, но не подставляй ее так! – возмущался Эдвард. – Пусть в твоей команде все действуют вместе – пешками можешь жертвовать, ими хорошо отвлекать внимание от важных фигур. Попытайся продвинуться вглубь доски и навести в моих рядах панику.
Они сыграли три партии – Генри проигрывал так быстро, что не успевал даже разобраться, как можно было этого избежать, – и как раз начали четвертую, когда в дверь тихонько постучали. Эдвард посмотрел на громоздкую конструкцию с двумя гирями, висевшую на стене, и Генри вспомнил, что вот по таким штукам – часам – определяют время те, кому недостаточно солнца, теней и звезд. Впрочем, теперь часы пришлись как нельзя кстати – за окном было светло, как в полдень, у неумехи Хью даже солнце не двигалось по небу, так и висело на одном месте, как приклеенное, – и только часы напоминали, что ночь в разгаре: половина третьего.
– Войдите, – громким шепотом сказал Эдвард.
Перси даже не пошевелился – видимо, за тысячи лет и правда соскучился по сну. Дверь приоткрылась, и в комнату заглянул Джетт. Глаза у него сияли.
– Удобный у вас дворец, сам выводит, к кому хочешь! Генри, я тебя искал, думал, вдруг ты тоже не спишь. А тут услышал голоса за дверью и решил зайти.
Он просочился в комнату, прикрыв за собой дверь, и Эдвард неодобрительно щелкнул языком:
– А разрешения спросить не надо?
– Не в такой чудесный день! То есть ночь. – Джетт шлепнулся на пол рядом с их столом. – Мама заснуть не могла, я играл ей на губной гармошке, и, представляете, помогло: она меня вспомнила! Действительно поняла, что я – это я, а не ее выдумка, и что мы правда во дворце! Она потом заснула, а я так и не смог, и, в общем, у меня к вашему высочеству два вопроса. – Он развернулся к Эдварду. – Вопрос первый: можно мы с ней тут останемся? Идти-то некуда. Уверен, мой друг король возражать не будет, но я решил прощупать вопрос со всех сторон.
– И на каком же основании вы собрались поселиться во дворце? – поинтересовался Эдвард.
– На том, что я лучший друг вашего чудесным образом найденного брата, а тот никогда не бросит человека в беде. – Джетт подмигнул Генри. – Еще я могу играть на гармошке, а ваш дорогой отец как-то сказал мне, что звуки гармошки поднимают ему настроение. Ну как, не возражаете?
– Не королевский замок, а проходной двор, – проворчал Эдвард.
– И сразу второй вопрос, – бодро продолжил Джетт, подбрасывая на ладони шахматную пешку, хотя Генри даже не заметил, как та оказалась у него в руке. – У вас нет каких-нибудь видов на Агату? То есть, проще говоря, интересует ли она вас в возвышенно-любовном, поэтическом смысле или путь свободен?
На скулах Эдварда начал проступать гневный румянец.
– Ах ты, наглец. Это самая высокородная невеста во всем королевстве, и ты думаешь, что она…
– Да не кипятитесь вы! – беззаботно махнул рукой Джетт. – Слушайте, она мне нравится, и у меня, по-моему, есть шанс. Я – парень хоть куда! Нам всем было не до любовных песен – ну, знаете, Освальд, Предел, мои односельчане, смерть вашего высочества и все такое, – но теперь мне уже хочется жить нормально. Не бежать, как заяц, а с мамой где-то обжиться, девушку найти. Да, я понимаю, Хью обрел силу Барса, и это ужасно, но, может, он как-то… ну… подзабудет про нас? Или подавится этой своей силой? – Джетт перевел дыхание и тут же зачастил снова: – Так как насчет Агаты? Она свободна? И как у вас вообще все это устроено? У нас в деревне, когда девушка нравилась парню, он просто подходил к ней и говорил: «Может, поженимся?», а она обычно отвечала: «Ну ладно, давай». Деревня маленькая, и, чтобы одной не остаться, надо соглашаться. Но у вас тут, наверное, этого маловато будет.
– Вообще-то ее когда-то прочили мне, – процедил Эдвард, покрасневший уже до цвета бордовых бархатных штор на окнах. – Она дочь хранителя казны и главной придворной дамы, а ты – простолюдин, который не умеет даже…
– Давайте проще: любите вы ее или нет? – перебил Джетт.
Эдвард с утомленным видом прикрыл глаза, но ответить не успел: в дверь опять постучали.
– Да уж заходите, – проговорил он, взглянув на часы. Без четверти три.
В комнату заглянула Агата. Она хотела уже показать Генри какую-то табличку – говорить она по-прежнему не могла, – но тут заметила, как все на нее смотрят, и настороженно замерла.
– Ну что же ты, проходи. Тебе, наверное, тоже не спалось, – сказал Эдвард тем дурацким медовым голосом, который использовал только для общения с женщинами.
Агата попыталась отступить обратно за дверь, но Джетт вскочил, подошел к ней, прихрамывая еще сильнее, чем обычно, и с небрежным видом оперся на притолоку.
– Приветик, – тем же тоном, что и Эдвард, проговорил он. – Как дела? Необычная сегодня погодка.
Генри прикрыл лицо рукой. Агата прожигала его таким взглядом, будто это он виноват, что все внезапно сошли с ума.
– Присаживайся на диван, мы рады твоей компании, – пророкотал Эдвард.
Генри едва не застонал, но Эдварда было уже не остановить: судя по всему, дело было даже не в том, чтобы понравиться Агате, а в том, чтобы позлить Джетта. Эдвард взял Агату под руку и проводил до дивана. Та с опаской села и попыталась незаметно положить в карман табличку, но Джетт, несмотря на возмущенное мычание Агаты, ловко выхватил табличку у нее из рук.
– «Генри, не спалось из-за солнца, искала тебя», – прочел он вслух.
– Это невоспитанно! – возмутился Эдвард, но, услышав следующие слова Джетта, замолчал.
– «Давай обсудим, как разобраться с Хью. Я могу быть полезной, я хочу всем это доказать, только не оставляй меня тут. Мама жаждет выдать меня хоть за кого-нибудь, раз уж Симон куда-то пропал». – Джетт помолчал, а потом лицо у него просветлело. – Я знаю, как решить этот вопрос.
– Не вздумай, – сердито перебил Эдвард. – Не до такой степени «хоть за кого-нибудь».
Оба уставились на Агату, и та, бросив на них подозрительный взгляд, вытащила из сумки, перекинутой через плечо, пачку картонных табличек с готовыми надписями. Перебрала их – Генри успел заметить: «Привет», «У меня дар понимать, как работают вещи» и «Я это починю» – и высоко подняла ту, на которой было написано «Что случилось?».
– Ничего, – быстро сказал Эдвард. – Кстати, ты прекрасно выглядишь.
Агата с сомнением оглядела свое старое малиновое платье с невероятно облезлыми кружевами, и Эдвард поспешно прибавил:
– Да, отличное платье. Принадлежало матери твоего отца, верно? А до этого ее матери. Он подарил его тебе на шестнадцатилетие, как раз перед тем, как его убили. Хороший человек был твой отец. Помню, над тобой тогда из-за платья смеялись другие девушки – кружева ценная штука, надо было вашей семье получше их хранить, а так их моль съела еще в прошлом веке. А твой отец сказал, что его мать была самой красивой женщиной во дворце и с гордостью носила это платье, ведь женщины вашего рода не боятся быть смешными, потому что они храбрее всех.
Агата слушала его с широко раскрытыми глазами, и Генри услышал, как Джетт еле слышно пробормотал: «И кто еще тут ловкач без стыда и совести?» Тем временем Агата, вынув из сумки пустую табличку и кусок угля, торопливо нацарапала:
«Откуда ты все это знаешь? Ты десять лет бродил, как призрак, и ни с кем не разговаривал».
– Я следил, – со значением сказал Эдвард. – Следил за всеми. Иногда вы меня не замечаете, а я тут как тут. Поверь, я это умею.
– Буду теперь проверять каждый угол, заходя в комнату, – вставил Джетт.
– Ты действительно не боишься, что я прикажу тебя наказать за то, как ты разговариваешь с наследником престола? – уточнил Эдвард.
Джетт помотал головой и уселся на ковер у ног Агаты.
– Не. Мы теперь все будем жить долго и счастливо. Вы больше не выглядите как злобный, высокомерный козел. А ты, Генри, по сравнению с нашей первой встречей стал просто мастером веселья и душой компании. Олдус Прайд обрел дар летописца в ту эпоху, когда есть о чем писать. Придурок по имени Симон, за которого тебя, Агата, хотели выдать, затерялся на просторах королевства. Великий Барс пережил потерю силы и, как это ни странно звучит, умильно сопит в этой кроватке, – его, кажется, и барабанный бой не разбудил бы. В общем, если кто-то ждал счастливого финала, он именно сейчас. – Джетт запрокинул голову, чтобы увидеть Агату, и расплылся в такой улыбке, что она, кажется, действительно достигла ушей. – Кстати, моя мать меня вспомнила. Можно, я тебе расскажу, как было дело?
Агата кивнула. Вид у нее был растроганный, и Джетт торжествующе повернулся к Эдварду:
– А вы, ребята, валяйте, переставляйте деревяшки дальше.
– Это шахматы. Игра для умных, – запальчиво сказал Эдвард, но послушно опустился в кресло: то ли речь Джетта и на него произвела впечатление, то ли ему просто надоело спорить.
Пару минут Эдвард задумчиво барабанил пальцами по столу, а потом передвинул ладью – башенку с зубцами.
– Тебе шах, отбивайся, – довольным голосом сообщил он.
И Генри попытался отбиться, но с каждым ходом думать нужно было все сильнее, а положение его команды белых фигурок становилось все хуже. Четверть часа спустя Генри вдруг обнаружил, что не играет, а полулежит в кресле, размышляя над ходом, которого и вспомнить-то не может.
«Сейчас засну», – подумал он, и в голове у него стало спокойно и тихо.
Когда он открыл глаза, освещение в комнате было каким-то бледным, и в первую секунду Генри испугался, что проспал очередную беду, но, взглянув на часы и в окно, сообразил, что все как раз наоборот. Неестественно яркой луны в небе больше не было, только солнце – по-зимнему бледное, каким ему и положено быть в это время года в девять часов утра. От облегчения Генри едва не засмеялся. Все были правы: то ли Хью понял, что хватит валять дурака, то ли правда как-то лишился своих внезапных способностей, – вдруг все как-то само устроилось? И тогда можно целыми днями играть в шахматы, болтать с Джеттом, читать книги, кататься на лошадях, выбирать себе комнату, есть и спать, делать все, что захочется, и главное – больше никогда, никогда не быть одному.
Агата стояла у окна, обхватив себя за плечи, и Генри подошел к ней. Она подскочила, и Генри запоздало вспомнил, что он не на охоте и бесшумно подкрадываться было не обязательно.
– И кто из них тебе больше нравится? – спросил Генри.
Хорошее настроение переполняло его, покалывало изнутри, и так хотелось болтать о чем-нибудь приятном, не связанном с бесконечной силой, огнем или опасностью. Впрочем, Агата его порыва не оценила – она посмотрела на спящих Эдварда и Джетта с такой тоской, что Генри даже захотелось встать на их защиту.
– Ну не настолько они ужасные, – пролепетал он, увидев, что глаза Агаты стали какими-то влажными. – Симон, по-моему, был хуже.
Агата махнула рукой, словно хотела сказать: «Не мели чушь», и с ногами забралась на подоконник.
– Ты вообще не хочешь выходить замуж, да? – осторожно спросил Генри. Он уже не рад был, что начал этот разговор, но понятия не имел, вежливо ли будет перевести его на что-то, раз Агата явно собирается заплакать. – Хочешь делать что-нибудь важное, ни от кого не зависеть, быть мастером, так?
Агата сердито помотала головой и, вытащив из кармана пустую табличку и уголь, написала:
«Я должна быть одна».
Второе слово она подчеркнула два раза, и до Генри внезапно дошло.
– Твое заклятие. Джоанна мне сказала, что не может вернуть тебе голос, и оно падет, только если ты выполнишь какое-то там условие. – Он нахмурился. Какой же он болван: они уже месяц знакомы, а он даже вопрос ей не задал. – А в чем оно состоит?
Агата замотала головой с такой силой, что коса перелетела с одного плеча на другое. Губы у нее кривились.
– «Должна быть одна», – повторил Генри и едва не застонал от своей недогадливости. – Но не хочешь, верно? Ты сбежала с нами в поход из городка, где торговала предметами, потому что тебе было там ужасно одиноко, да?
Агата безнадежно кивнула, глядя на его отражение в окне, и Генри в порыве дружеского участия потрепал ее по плечу. Он уже выучил, что люди всегда прикасаются друг к другу, когда хотят утешить.
– Ну, рано или поздно угадаю, – пробормотал Генри. – Итак, ты не хочешь оставаться одна, но не можешь выйти замуж. Верно? Так, секундочку, подожди, я же могу… – Генри стянул с руки перчатку, и Агата отшатнулась. – Я вроде могу снимать заклятие прикосновением.
За месяц он про это даже не подумал, и теперь ему было стыдно, но лицо у Агаты просветлело, и Генри понял: она не злится. Он осторожно протянул руку и коснулся пальцем ее ключицы.
И ничего не произошло.
– Прости. – Генри натянул перчатку, стараясь не смотреть на красное пятно ожога, которое Агата мрачно спрятала, натянув повыше воротник платья. – Я…
«Во-первых, я тебе не собачонка, которую можно звать, когда понадобится, – скучным голосом сказал огонь, и Генри вздрогнул всем телом. – Во-вторых, я не могу снимать заклятия, у которых есть условие. Они будто заперты в теле, не уберешь».
Генри потер висок. Он ненавидел, когда огонь начинал нашептывать ему на ухо, и Агата будто почувствовала, что он чем-то расстроен. Она мягко сжала его локоть, словно это его тут надо было утешать, и Генри положил подбородок ей на голову. Волосы – не кожа, их он, наверное, не обожжет. Так они и стояли, слушая веселый птичий щебет за окном, и Генри хотелось улыбаться от тишины в собственной голове, от спокойствия, глубокого, как вода.
А потом в дверь громко, настойчиво постучали, и они отпрянули друг от друга. Эдвард, который во сне наполовину сполз с кресла на пол, дернулся и крикнул: «Войдите!», не успев даже открыть глаза. Перси в кровати и Джетт на ковре не шевельнулись, и Генри даже позавидовал их умению спать при любых обстоятельствах.
– Доброе утречко, – мрачно сказал Карл, вкатывая в комнату дребезжащий древний столик на колесах, уставленный чайной посудой. – Небесные светила заняли положенные места, но это еще не повод собираться в одной комнате вне различий пола и общественного положения.
Он прожег взглядом сначала Агату, потом Джетта. Агата в ответ нацарапала на картонке «Все это устарело», а Джетт просто показал Карлу язык.
– С кем ваше высочество только знакомство не водит! – проворчал Карл, переводя гневный взгляд на Эдварда. – Грязный рыжий проходимец, девушка, запятнавшая свою честь тем, что онемела и теперь не может рассчитывать на выгодного мужа, и, уж конечно, наш уличный герой! – Взгляд Карла наконец уперся в Генри. – Вы много подвигов насовершали, спасибо и все такое, но знайте мое мнение: вашу лесную родословную это не подправит, так что не стоит вам столько времени во дворце проводить, пора и честь знать.
Генри и Эдвард переглянулись.
– Ты еще не слышал? – удивился Эдвард. – Нет у него никакой лесной родословной. Он…
– Неважно! – рявкнул Карл. Он, кажется, плохо выспался из-за яркого света, и теперь исправить его настроение не могло ничто. – Его величество приказал отвезти чай господину Генри, где бы в замке он ни был, но кто ж знал, что тут столько народу! Надо еще чашек принести, тут всего одна запасная. – Он уже положил руку на дверь, но вернулся. – А, чуть не забыл, вам записку просили передать.
Он сунул Генри в руку сложенный листок бумаги и захлопнул за собой дверь. Когда в коридоре стихли сердитые шаги, все рассмеялись – Генри даже не заметил, кто начал, порыв смеха просто подхватил всех, как ветер.
– Не ждите его обратно слишком быстро, он пошел жаловаться королю, – сообщил Эдвард с широкой ухмылкой, которую почти никогда не показывал, видимо, считая неподходящей для принца, и при виде нее Генри окончательно поверил, что все будет хорошо.
Генри убрал записку в карман – что бы там ни было, ему не хотелось портить такой момент, – подошел к столу, налил чаю и замер, не зная, кому по правилам хороших манер надо вручить чашку. Разбудить Перси и предложить чай ему? Дать Эдварду? Выпить самому? Он вопросительно посмотрел на Эдварда и улыбнулся, когда тот сразу понял его и незаметно указал на Агату. Та как раз собиралась тихо скрыться и уже почти подкралась к двери, но Генри перегородил ей путь и вручил чашку.
– Выпей чаю и можешь сбегать, я прикрою твое отступление, – сказал он, потому что сразу понял, что заставило Агату уйти: Джетт достал из кармана гармошку.
Агата фыркнула и взяла чашку обеими руками, глядя на Генри как на старого и дорогого друга. Генри обвел взглядом их всех: заспанного Эдварда, улыбающуюся Агату, безмятежно дремлющего Перси, Джетта, который изо всех сил старался придать себе молодцеватый и важный вид. Смотрел и не понимал, как люди ухитряются выражать любовь к друзьям и близким. Это чувство наполняло его до краев и не уместилось бы ни в какие слова. Генри отвернулся, наполнил вторую чашку и протянул ее Эдварду.
Но так и не донес, потому что слова настигли его – чужие, незнакомые слова, голос в голове, но только не огня, совсем не его.
«Говорят, все на свете однажды подходит к концу: игры и приключения, пироги и сказки…»
Внезапно чашка показалась Генри слишком тяжелой, пальцы разжались, и она полетела на пол. Но это падение было медленным, таким невыносимо медленным, словно секунду растянули, как кусок смолы. Генри видел, как чашка со скоростью улитки движется в сторону пола, но одновременно с этим видел и кое-что другое: просторную комнату с низким потолком и двумя очагами, людей в креслах у огня. А голос, юный, присвистывающий на букве «с», рассказывал ему историю, не похожую ни на что другое, потому что Генри не только слышал – он видел все глазами этой девушки, чувствовал все то же, что и она, пока она не перестала чувствовать, пока ее глаза не закрылись.
Чашка наконец ударилась об пол, разлетелась на куски, брызги чая взвились в воздух, и в ту же секунду время начало идти так, как ему положено, а Генри так и стоял, тупо глядя на осколки.
– Ты в порядке? – встревоженно спросил Эдвард.
Генри хотел сказать «да», но не смог разлепить губы, у него в ушах все еще стояло плачущее бормотание Свана, слова Мойры и ужасная тишина, когда они затихли. И кое-что еще кололо его в сердце, как заноза: Странник был тем самым гостем, который жарил пастилу на огне. Перед смертью Мойра подумала, что в комнате кого-то не хватало, и теперь, вглядываясь в ее воспоминания, Генри видел: кресло рядом со Сваном было пустым. Мало того, окровавленный лоскут ткани, который Хью вырвал из пустоты, был того же темно-зеленого цвета, что и плащ Странника. Значит, именно он запустил луной Хью в затылок. Значит, он на их стороне, и он был прав, во всем прав, Генри должен был остановить Хью раньше, а теперь они все погибли из-за него, из-за его трусости, из-за того, что он не подумал ни о ком, кроме себя и своей семьи.
Все собрались вокруг него, заглядывали в лицо, кто-то заставил его опуститься в кресло, и Генри с трудом поднял голову, но сказать ничего так и не успел – комнату встряхнуло, и свет померк.
Эдвард оказался у окна первым. Он отдернул штору, и лицо у него окаменело.
– Что за… – выдохнул Эдвард, и Генри закрыл глаза.
«Зря меня не послушал, – насмешливо прошептал огонь. – Поздравляю, ты опоздал».