Вы здесь

Сербия о себе. Сборник. Внутренняя политика ( Коллектив авторов)

Внутренняя политика

Дубравка Стоянович

Порочный круг сербской оппозиции[79]

До 1990 г., согласно основным критериям[80], Югославия относилась к государствам реального социализма. Однако известная специфика югославского коммунизма[81] обусловила и его специфичную «имплозию» и иное посткоммунистическое развитие. Политическая система реального социализма не была низвергнута в результате массового бунта населения, как это произошло в других странах Восточной Европы, где коммунистический режим был упразднен, а «власти» и «оппозиции» пришлось сесть за стол переговоров. В Югославии бунта не было, и создается впечатление, что ритм политических преобразований скорее задали перемены в Восточной Европе, чем глубокий экономический и общественный кризис. Эти особые обстоятельства, связанные с кризисом государства, повлияли и на положение возникавших политических партий, на их характер, тип, политические и идейные установки. Поэтому вначале необходимо обозначить хотя бы некоторые особенности, присущие политической ситуации в Сербии и Югославии в конце 1980-х гг.

Предпосылки плюрализма

I. Коммунистический режим в Сербии и Югославии укоренился глубже, чем в других странах европейского востока, и пользовался значительно большей поддержкой в обществе, чем режимы остальных периферийных государств «реального социализма». В пределы Югославии не вторгался «русский танк», насаждая социализм, здесь произошла аутентичная революция, которая в облике народно-освободительной борьбы вышла победителем в гражданской и мировой войне. У массовой поддержки революционных преобразований были народные корни в социально слабо стратифицированном, преимущественно аграрном обществе, которое в прекращении только что начавшихся гражданских противоречий видело возможность создания эгалитарной модели. Тем самым подтверждается тезис о том, что неразвитые общества из-за длительности промежутка между началом реформы (индустриализации, модернизации и создания правового государства) и ее первыми результатами стремятся вернуться к дореформенной общественной модели, а их радикальные элиты формулируют это как «проект ускорения истории и сокращения пути развития», на базе которого создана модель революций ХХ века. Идейные корни этого политического проекта уходят глубоко в историю политических идей в Сербии. Это идейное направление с непрерывной преемственностью еще со времен Светозара Марковича (1846–1875) определяло народническую концепцию революционных преобразований, задачей которых было во имя будущего выдвинуть старую модель общественного равноправия и на этом основать «новый, а по сути анахронический» порядок. Продолжительное существование этих концепций в истории политических идей в Сербии является самым убедительным доказательством их социального, политического и исторического происхождения.

II. Режим, уже рушившийся в Восточной Европе, в Сербии с 1987 г. с приходом к власти Слободана Милошевича переживает возрождение и вновь основательно утверждается. Под лозунгом «антибюрократической революции» старый режим выступил в роли нового и создал с политической точки зрения парадоксальную ситуацию: партия, правившая в течение 40 лет, ухитрилась посредством нового, как тогда говорили, «очищенного» руководства, стать одновременно и властью, и оппозицией. Сохраняя непрерывность власти, Союз коммунистов Сербии (СКС) стремительным образом пополнил ряды оппозиции, выступив как политический противник предыдущему руководству, которое было стремительно сменено, создавая впечатление, что произошли великие перемены, высвободившие «новые силы» свежих идей. В то же время этот обновленный, укрепленный СКС станет оппозицией и в рамках Союза коммунистов Югославии, а вступив в конфликт со всеми остальными республиканскими руководствами СФРЮ, положит начало коллективному национальному объединению и абсорбирует ни много ни мало весь оппозиционный потенциал, существовавший в Сербии. Политические разногласия внутри СКЮ (завершившиеся его распадом на XIV съезде в январе 1990 г.) подтолкнули СКС к союзу с зарождающейся политической оппозицией ради совместной борьбы за сербские национальные интересы в рамках Югославии. Таким образом, власть и оппозиция оказались не противоборствующими сторонами, а единым фронтом, противостоящим интересам других югославских народов и их элит.

III. Третьим компонентом, важным для понимания отношений власти и оппозиции в Сербии, является тот факт, что коммунистический порядок там преобразился благодаря обращению к сербскому национальному вопросу, который до прихода к власти Милошевича традиционно был прерогативой оппозиционных движений. Дело в том, что в 1970–1980-е гг., за исключением немногочисленных либерально и гражданственно настроенных кругов, отпор существующему режиму в основном строился на национальной аргументации, на идее, что власть намеренно поработила собственную нацию и угрожает ее существованию, но еще большая национальная угроза (что важнее для рассматриваемой темы) исходит от других югославских народов. Таким образом, новое сербское руководство, провозгласив защиту сербства своей первейшей задачей, практически выхватило эту программу из рук оппозиции, лишив ее идеологической идентичности. От этого удара оппозиция не может оправиться до сих пор.

IV. Для понимания отношений власти и оппозиции важно также и то, что усиливавшийся тоталитаризм в Сербии после 1987 г. подавлял всякие ростки плюрализма, возникали ли они в других республиках или в самой Сербии. Газета «Политика» изобилует примерами жесткости, с которой сербская правящая партия пресекала любую форму альтернативной организации, включая движение за мир, антиядерное или даже феминистское.

Становление оппозиции

Под давлением оппозиции, событий в Восточной Европы и уже сложившейся многопартийной системы в других республиках власть в Сербии была вынуждена принять насущные законы, легализовать партии и назначить первые многопартийные выборы на декабрь 1990 г. Многое свидетельствует в пользу того, что это был скорее тактический ход в момент, когда власть Социалистической партии Сербии полностью контролировала государство и общество, чем действительное принятие веяний парламентской демократии. Власть не обеспечила институциональных основ политического плюрализма, это видно из серьезных недостатков закона о политических партиях, закона о выборах, о печатных изданиях, а также из того, что правящая партия унаследовала все имущество СК и Социалистического союза, уклонилась от принятия закона о финансировании политической деятельности и свела на нет равноправие ведущих СМИ. Поэтому, рассматривая действия оппозиции в Сербии, надо иметь в виду, что установившаяся политическая система по основным характеристикам соответствовала не системе парламентской демократии, а некоей переходной, гибридной форме.

При такой системе власти оппозиция была вынуждена прибегнуть ко внепарламентским средствам политической борьбы. Между тем уже первые демонстрации, на которых оппозиция требовала принятия закона о партиях и назначения даты выборов, показали, что власть, полученная с кровью, и передана не может быть без крови. Демонстрации закончились столкновением мирной группы демонстрантов во главе с Драголюбом Мичуновичем и Бориславом Пекичем, пикетировавшей здание белградского телевидения, с отрядом полиции. Свою жестокость власть проявила 9 марта 1991 г., когда во время массовых оппозиционных демонстраций произошли кровавые стычки и на белградские улицы вышли танки. Не менее жестокими были арест и избиение Вука Драшковича в ночь на 1 июля 1993 г. и его полуторамесячное заключение под стражу.

Вытеснение оппозиции в сторону внепарламентской деятельности и физические расправы полиции и армии с оппозиционно настроенными гражданами свидетельствуют о нежелании власти иметь каких-либо политических соперников. В то же время своей нетерпимостью и жестокостью власть радикализировала оппозицию, способную подстрекать массовые собрания запуганных граждан своими резкими требованиями. Со своей стороны, власть использовала подобное поведение оппозиционеров для пропаганды, показывая на телевизионных экранах оппозиционное движение как разрушительное и антинародное, называя его «силами хаоса и безумия».

Высокомерное и вызывающее поведение сербской власти отличалось от предвыборного поведения властей других восточноевропейских стран. Политические аналитики считали это тогда выражением политической слабости Слободана Милошевича, но, как показало время, это было выражением силы и дерзости. Они проистекали из природы правящей политической системы и режима Милошевича, однако коренились они в истории, являясь частью традиции политической культуры и политического поведения власти в Сербии.

Сравнительно недавняя история сербского государства отличается исключительной жесткостью политических конфликтов. Междинастические распри, убийства и изгнания правителей, частые бунты и заговоры с XIX века формировали политически нестабильное сербское государство. В начале ХХ века сербский парламентаризм постоянно сопровождала тень политического, особенно же предвыборного терроризма, политических убийств, заговорщической деятельности «Черной руки»[82], а юридически гарантированная свобода выборов была практически обессмыслена акциями министерства внутренних дел в предвыборный период и перед самим голосованием. О былой атмосфере в Сербии красноречивее всего свидетельствуют слова Л. Давидовича (1906): «Политических противников считают врагами; против них все средства хороши». Аналогичная ситуация сохранялась и в Королевстве сербов, хорватов и словенцев. Дополненные национальным компонентом, буквально наводнившие страницы газет политические конфликты привели к убийству в скупщине в 1928 г. и королевской диктатуре[83].

Этот краткий и поверхностный экскурс в историю свидетельствует, что нынешнюю политическую систему Сербии следует рассматривать не как частный случай, но как явление, порожденное одной из устойчивых культурных моделей данной страны[84].

Корни доминантной сербской модели надо искать в революционном рождении сербской державы и в постоянных попытках национального единения, продолжавшихся более столетия. Такое историческое развитие сербского государства предопределило потребность в сильной централизованной власти, опирающейся на репрессивный аппарат, особенно на армию. Существенная политическая роль армии обеспечивалась постоянным стремлением к национальному освобождению в военном состязании с соседними царствами. Кроме того, армия в слаборазвитых обществах является наиболее организованной и интегрирующей институцией, надежной опорой всегда авторитарной власти. На такой исторической и политической почве и создается доминантная авторитарная культурная модель власти, являющаяся и продуктом, и инструментом мощного бюрократического централизованного государства. Несмотря на то, что эта модель возникла благодаря особому историческому развитию сербского государства, она неотделима от авторитарной культурной модели сербского патриархального общества. Будучи частью одной и той же модели, власть и общество вступают в своеобразную взаимосвязь. Схожие по своей авторитарной сути, они дополняют и «подпитывают» друг друга.

Между тем именно в силу авторитарной сути у власти и общества нет взаимного контакта. Общество превращается в некий абстрактный объект, которым управляют, а власть – в абстрактную данность, существование которой не ставится под сомнение. Отношения власти и подданных приобретают некие квазирелигиозные свойства, особенно характерные тем, что власть такого типа не предлагает никаких рациональных политических проектов, а только систему моральных ценностей. Сакрализованная власть подвергает гонениям противников, то есть предает анафеме и осуждает «еретиков». Связанная с подвластным обществом единой длящейся культурной моделью, власть пользуется массовой поддержкой в преследовании «неверных». По этому принципу строится и система политических отношений.

Предопределенные такой исторической традицией и конкретными политическими условиями, отношения власти и оппозиции отличались от тех, какие сложились в других восточноевропейских странах и югославских республиках. Особенности сербского авторитаризма с элементами тоталитаризма обусловили и характер оппозиции. За неимением более сильной альтернативной культурной и политической модели, которую можно было бы взять за основу, оппозиционные партии по своей структуре и идеологической платформе стали частью той же самой модели, что и правящая партия.

Историческое подобие нынешней власти и предшествовавших форм политического поведения таит в себе более глубокие причины, сформировавшие современную историю сербской политики. В Сербии ни в конце, ни в начале ХХ века не было общественных предпосылок для настоящего политического плюрализма. В преимущественно монолитном, структурно не стратифицированном обществе возникают монолитные политические системы, отличительной чертой которых является преобладание одной партии, контролирующей все уровни государства и общества. У слабо дифференцированного общества слабо дифференцированы интересы, поэтому политические партии не могут эти интересы представлять и через них влиять на деятельность государства. В эгалитарном обществе с минимальными различиями и потребностями равновесие достигается не политическим разнообразием, контролирующим и ограничивающим власть, а сильным государством и властью в качестве гаранта стабильности. Политическое разделение не есть естественное и спонтанное выражение общественного разделения, а следовательно, и политические партии не суть представители отдельных частей общества и защитники их интересов перед государством. Поэтому плюрализация посткоммунистического пространства представляет собой любопытный исторический эксперимент, ибо истоки этого процесса не в плюрализации общества, как на Западе, но имеют совершенно противоположный смысл: она зарождается как вероятное условие развития общества и его дифференциации. Теория демократии из-за недостатка аналогичного опыта пока не может дать ответ, к чему ведет такая инверсия.

Появление и доминирование политических организаций, претендующих на слияние с целым народом, объясняется тем, что в неразвитых обществах нет ни «отдельного гражданина, ни демоса, ни профилированных субъектов демократического процесса». В таких предгражданских обществах невозможно конституирование отдельного гражданина, который как политический субъект стал бы носителем политического плюрализма и парламентаризма. Гражданин – неотъемлемая часть коллектива, для него нет разницы между своим и коллективным интересом, и, как правило, ему близки великие миссионерские коллективные идеи, долженствующие изменить до сего момента понятный мир. Поэтому самые бедные общества очень часто выбирают политический популизм, который на самые сложные вопросы дает самые простые ответы.

Общественные условия в Сербии «основной матрицей конституирования „демократического“ политического пространства сделали надиндивидуальный, коллективный – национальный интерес». Партии возникали не спонтанно и постепенно, зарождаясь из различных, противоречивых нужд общественных групп, а из политических идей их лидеров. Такой способ организации партий, сверху, создает преимущественно вождистский, харизматичный их тип, они идентифицируются по руководителю, а не по программе. Партийный вождь становится символом, несравненно более важным, чем проводимая партией политика, а его разрекламированные личные качества – знаком отличия и предпочтения для избирателей (например, романтический бунтарь Вук, успешный и талантливый Джинджич, вдумчивый и принципиальный Коштуница, сильный и непримиримый Шешель).

Типичным примером в этом отношении является Сербское движение обновления (Српски покрет обнове) и его харизматичный вождь Вук Драшкович[85]. Это была первая партия, возникшая по принципу пирамиды. Во главе такой партии стоит неприкосновенный лидер, чьи права практически не ограничены уставом. Затем идет узкий круг руководства (чаще всего состоящий из друзей председателя). В случае Демократической партии Сербии (ДПС) существовал и негласный институт советников председателя, которые не могли быть членами партии (например, Леон Койен[86]). Далее идет более широкий круг партийных функционеров, далее члены, затем избиратели, и в основании пирамиды – народ, собирающийся на митинги.

Вопрос о партийной форме не менее важен, чем содержание программы. Напротив, анализ программ покажет, что оба эти аспекта тесно связаны и что организационные перемены в Демократической партии и Демократической партии Сербии произошли как следствие перемен в их политике со смещением от гражданского центра к правым, национально ориентированным партиям. В результате приближения к популизму эти партии утратили структуру современных партийных институций, которую они вначале тщательно соблюдали. Демократическая партия публично провозглашала приверженность принятию решений в рамках партийных органов – Исполнительного и Главного комитетов (тогда еще отдельных), которые созывались по поводу каждого более или менее важного политического вопроса. Отказавшись от демократической формы и процедуры, Демократическая партия (ДП) и Демократическая партия Сербии (ДПС)[87] стали вождистскими, частью авторитарной культурной модели, доказывая ее актуальность и поныне. Лучше всего это демонстрируют результаты Демократической партии на выборах: в период своей приверженности процедуре и центристской политике она на выборах 1990 г. получила всего 7% голосов, а в период Джинджича на выборах 1993 г. – 16,4%.

Вук Драшкович, председатель СПО

Косовская и югославская проблемы в национальных программах

Политическая и общественная обстановка в Сербии, условия возникновения партий и тип их организации решающим образом влияли на их идеологию и политическую деятельность. Анализ источников показывает, что политику сербской оппозиции следует рассматривать на двух уровнях: на уровне программы и на уровне политической деятельности.

Изучение партийных программ, программных и предвыборных речей лидеров, а также источников, сообщающих об основном политическом курсе партий, свидетельствует, что соперничающие партии выдвинули одни и те же национальные программы. Такую же программу предложила и правящая Социалистическая партия Сербии (СПС)[88], таким образом сербский плюрализм заключался в дилемме между коммунистическим и антикоммунистическим национализмом. Имея единую с режимом программу, партии тратили время, соревнуясь друг с другом и с властью в «патриотической» игре, причем власть имела в ней значительные преимущества (например, армию). Партии пытались оппонировать власти, углубляясь в национальный экстремизм, в результате чего потеряли демократический облик, упустили возможность поставить насущные для брошенного на произвол судьбы сербского общества вопросы и доказать, что можно действовать и мыслить иначе. По текстам, опубликованным в церковных вестниках и еженедельнике «Книжевне новине» («Књижевне новине») видно, что впервые будущая оппозиция затронула национальный вопрос в 1986 г. Проблема Косова была поднята именно так, как ее сформулировал Слободан Милошевич, критикуя конституционный порядок Югославии: как право Сербии на государственность и право сербского народа на равноправие. Эта демагогическая формула несла в себе суть программы, которая впоследствии приведет к распаду Югославии.

В конце 1980-х гг. часть сербской интеллектуальной элиты, которая позднее организует оппозиционные партии, сформулировала косовскую проблему на мифологическом уровне и подготовила интеллектуальную базу политики Милошевича. В мае 1987 г. Любомир Симович[89] (позднее член непартийной части ДЕПОС[90]) с трибуны Союза писателей произнес слова, с которыми четыре месяца спустя Слободан Милошевич пришел к власти. «Сейчас или никогда, – сказал Симович, – первые слова, произнесенные униженным и оскорбленным народом, вновь обретшим дар речи… Этот народ восстал и теперь выдвигает требования и назначает сроки тем, кому до сих пор покорно подчинялся». Позднее эти идеи будут использованы властью как «воля народа».

О «гласе народа» как важнейшем доводе заговорила в середине 1980-х гг. национально ориентированная интеллигенция и те ее представители, кто впоследствии сформировал партии. «Народ» как политически значимое явление они противопоставили тогда еще неприкосновенному «рабочему классу», создав иллюзию, что речь идет о новой и иной политической концепции. Иллюзия новизны основывалась на изображении «народа», который, имея душу и плоть, стенает под тяжестью истории и своей «реальностью» заменяет уже изживший себя, абстрактный «рабочий народ». Замена одной коллективной силы на другую сделала невозможными глубокие политические перемены, а переход от «рабочих» к «сербскому народу» позволил незаметно подменить тоталитаризм во имя класса тоталитаризмом во имя нации.

Между тем будущие вожди оппозиции сформулировали не только новые идейные концепции, но и большую часть конкретных политических проектов, которые позднее подхватит Слободан Милошевич. Так, например, Милан Комненич (заместитель председателя СДО)[91] в апреле 1988 г. во Дворце молодежи на встрече сербской интеллигенции с представителями албанцев сказал буквально следующее: «Положа руку на сердце, мне с вами не о чем говорить. Вы уже достаточно ясно высказались и поступили, как хотели. На том вам горькое спасибо … Господа, мы с вами в состоянии войны, что уж скрывать. Часть албанского народа, не знаю какая, без объявления развязала войну против сербского народа».

Несколько месяцев спустя, летом 1988 г., по Сербии прокатилась волна митингов солидарности, адресованных властью Слободана Милошевича албанцам и всей Югославии и показывающих, что сербы больше не отступят, а правила игры существенно изменились. Тем летом телевидение Югославии транслировало сотни тысяч обезумевших, перекошенных лиц митингующих, чей транс «самопросветления» стал аргументом и поддержкой правящего популизма. Все это движение «культурной революции» было бы невозможно без идейной базы, которую загодя подготовила сербская интеллигенция. Поэтому на тот момент Милошевич нуждался в ней так же, как интеллигенция нуждалась в нем.

Можно привести пример. Широкое празднование 600-й годовщины битвы на Косовом поле стало апогеем митингов и указало на своего рода лобное место, откуда впервые была объявлена война, ибо сербская интеллектуальная элита приурочила злободневную косовскую проблему к торжественному событию. Один из виднейших представителей сербской интеллигенции, а позднее – центральная фигура ДЕПОС Матия Бечкович[92] за три месяца до годовщины сказал, что в день 600-летия Косовской битвы сербы должны открыто заявить о принадлежности Косова Сербии, и этот факт не зависит ни от албанской рождаемости, ни от сербской смертности. Там пролито столько сербской крови и находится столько сербских святынь, что Косово будет сербским, даже если там не останется ни одного серба. Бечкович объявил о новом политическом курсе, который будет основываться не на real politic, а на праве сильнейшего. Авантюра, в которую с того момента пустилась сербская политика, трудновыразима в современных понятиях, поскольку по сути своей анахронична. Политический проект, предписывающий сербскому народу претворение в жизнь идеи «свой на своем» (даже там, где «нет ни одного серба»), как, впрочем, любой проект, ставящий права одной стороны выше прав другой, необходимо было увязать с чем-то возвышенным, небесным или метафизическим. Несовременные идеи можно обосновать только несовременными мотивами и архаичными формами. Такую форму политике Милошевича придала национальная, а позднее оппозиционная интеллигенция, которая эту метасторону весьма конкретного плана сформулировала и озвучила во времена, когда сам Милошевич не отважился бы на это. Суть войны «потусторонней» (по ту сторону Дрины, Савы и Дуная), войны против живых во имя мертвых, лучше всего передал Бечкович в беседе с сербами в Северной Америке, состоявшейся в 1988 г.: «Могильный курган – величайшая святыня и древнейший храм сербского народа. Могильный курган – самая истинная наша вера. Мы все еще клянемся прахом и могилами, и нет у нас опоры тверже, лекарства лучше, веры крепче… За кости сражались государства, на костях государства зиждутся, кости – их твердыня и опора».

«Поэтическая» аранжировка политики Милошевича указывает на глубокий симбиоз новой власти и национально ориентированной, впоследствии оппозиционной элиты, которая часто проявлялась в открытой поддержке Милошевича. Высказывания М. Бечковича наиболее показательны в этом отношении. За двадцать дней до внесения поправок в Конституцию Сербии, что явилось правовой агрессией против конституционной системы Югославии, на внеочередном съезде Союза писателей Сербии Бечкович вновь «поэтически» сформулировал и поддержал суть новых поправок: «У Сербии – республики, которой нет, не может быть задач важнее тех, что стоят перед ней сейчас».

Молниеносных действий, нужных тогда Милошевичу, требовал и Вук Драшкович: «Мы (сербская интеллигенция) опоздали на Косово. За свою нерасторопность и легкомыслие мы дорого заплатим и, вероятно, утратим право на реабилитацию в истории, если только немедленно не определимся принципиально относительно наших дальнейших действий и приоритетов».

Похожий тон звучал и в словах Гойко Джого[93], одного из тринадцати основателей Демократической партии, сказанных на ее учредительном съезде: «Со времен Косовской битвы до сегодняшнего дня у сербов не было большей святыни, чем Косово. С этой святыней они связаны клятвой и вот уже шесть веков приносят ей самые драгоценные жертвы, жертвы кровью … Я не знаю, до каких пор, но знаю, что должны, ибо сербская держава без Косова то же, что серб с дырой в груди … Косово – сербская боль, и мы должны раз и навсегда унять ее».

Из приведенных цитат видно, что большинство будущих лидеров сербских оппозиционных партий говорили о Косово на один и тот же манер, больше напоминающий эпическое сказание, чем реальное видение злободневной проблемы и поиск возможных путей решения. Выстроив корпус политических идей, на которых впоследствии будет основываться конфликт Милошевича с предшествовавшим сербским руководством и его приход к власти, часть сербской интеллигенции выделила национальный вопрос как единственную и неотложную политическую проблему. Все прочие проблемы сербского общества (переживавшего глубочайший кризис) по сравнению со святынями и заветным замыслом казались мелкими, а их решение – слишком суетным. Таким образом, общественные потрясения и невзгоды, предвещавшие крах системы, упредили, заменив их проблемой 600-летней давности. Все государственные, общественные и экономические проблемы были замещены национальными и свелись к ним. Реформы отложили на неопределенное время, которое должно было наступить после решения национальных вопросов. Поскольку признание народа политической силой, а национального вопроса приоритетным подготовила и поддержала большая часть национальной элиты, а также те, кто позднее организовал оппозиционные партии, можно сделать вывод о неготовности Сербии к реформам.

Сербский национальный вопрос в Косово имел еще одно измерение. Подобно политике Слободана Милошевича, сербская оппозиция также использовала Косово как своего рода импульс для заострения сложнейшей проблемы перемещения центра тяжести межнациональных отношений в Югославии. Связь между косовской проблемой и сербским национальным вопросом четче всего сформулировал Матия Бечкович, сказав буквально следующее: «Косово уже давно достигло Ядовна[94]. Странно, что вся сербская земля не получила имени Косова». Таким образом, проблема взаимоотношений сербов и албанцев перерастала в проблему взаимоотношений сербов и всех остальных народов через постановку вопроса об их сути и о границах сербской земли. Из ответов на эти вопросы, несмотря на разницу в словесном оформлении, и будет, в сущности, состоять политика всех основных сербских оппозиционных партий.

Первое, на чем сойдутся все партии, – это идея, что Югославия должна быть «демократической федерацией». Так, Демократическая партия в своем «Проекте национальной программы» выскажется за Югославию как демократическую федерацию, в которой будет соблюдено полное равноправие федеральных единиц и граждан[95]. Для этого (поскольку практически это означало введение двухпалатной скупщины и принципа один человек – один голос) партия предлагала принять новую конституцию, которая предусматривала бы новый государственный порядок и отменила существующий, где преобладают элементы конфедерации. Это предложение несовместимо с югославским государством, где внутренние границы между федеральными единицами сдвинуты сообразно различным и друг другу противоречащим принципам – принципу этнической гомогенности и принципу культурно-исторической идентичности. Свое неприятие конфедерации ДП объясняла тем, что речь идет об исторически отжившей и недемократической государственной системе, которая пренебрегает свободой гражданина и стесняет национальный суверенитет, а также опасением, что переход к конфедеративному устройству может спровоцировать гражданскую войну.

Сербское движение обновления в первом варианте своей программы наряду с требованием объединить все сербские земли допускало возможность существования Югославии как федеративного государства, но при условии изменения конституции[96]. Они считали, что только такими изменениями (о них пойдет речь ниже) можно исправить историческую несправедливость, названную в программе раной сербского народа: «Еще не перечтены все могилы сербов, погибших в войнах этого века, а многие остались безымянными и неоплаканными. Но все войны отмечены знаком Югославии. С 1912 по 1918 г. полегло целое поколение ради рождения Югославии. С 1941 по 1945 г. сгинуло еще одно поколение ради обновления Югославии. Во имя процветания унитарной Югославии мы отреклись от веры, истории и традиции, надеясь, что тем самым обуздаем ненависть тех, кто не привнес в Югославию ни государственности, ни культуры, ни законов, ни династии, ни флага, ни святынь, ибо у них этого просто не было. Югославия обернула сербские победы ХХ века в сербские поражения».

Такие исходные пункты программы, отмеченные неприкрытыми уничижением и нетерпимостью по отношению к другим югославским народам, означали, что дальнейшие межнациональные отношения в Югославии сведутся к воображаемому «историческому счету», который подразумевает «плату» других народов за право вхождения в состав Югославии, а также справедливую «расплату». Фактически речь шла о концепции сербской Югославии, где по праву большинства доминировал бы сербский народ, как об ультимативном предложении другим югославским народам[97]. Последние же не были готовы принять такой проект.

Программа Сербской радикальной партии[98] была единственной, где отбрасывалась идея сохранения Югославии. Национальная цель здесь была сформулирована следующим образом: «Обновление свободной, независимой и демократической сербской державы, которая охватит все сербство, все сербские земли. Это значит, что в ее состав войдут (помимо сербской федеральной единицы в узком смысле и Черногории) сербская Босния, сербская Герцеговина, сербский Дубровник, сербская Далмация, сербская Лика, сербский Кордун, сербская Бания, сербская Славония, сербский западный Срем, сербская Бараня и сербская Македония».

Демократическая партия Сербии и Гражданский союз Сербии появились во времена, когда уже начался процесс распада Югославии, поэтому в их программах не было конкретных предложений относительно ее сохранения.

СДО и ДП признавали югославскую федерацию при условии существенных конституционных перемен. Программа ДП 1990 г. предусматривала обеспечение конституционных возможностей для образования территориальных автономий в рамках отдельных федеральных единиц по результатам референдума среди населения с особым этническим составом или культурно-исторической идентичностью. Окончательное решение об образовании автономных областей оставалось за скупщиной федеральной единицы.

Драголюб Мичунович, председатель ДП


СДО в своей программе, датируемой маем 1990 г., по тому же принципу, но называя конкретные территории, предлагало формирование автономных областей Сербской Крайны, Истры и Дубровника в Хорватии и четырех автономных областей в Боснии и Герцеговине. Спустя несколько месяцев события в Хорватии стали развиваться именно в этом направлении.

Наряду с этими проектами появляются и концепции устройства югославских территорий в случае распада страны. Будущие оппозиционные лидеры первыми в Сербии поставили вопрос о проведении в таком случае этнических границ, задолго до того, как этот вопрос был затронут в программе правящей партии. На внеочередном съезде Союза писателей в начале 1989 г. Вук Драшкович коснулся проблемы границ югославских народов: «Если начнется раздел, где западные границы Сербии? Это надо установить. Их определил Анте Павелич. Они там, где сербские ямы и могилы. Сербская национальная программа обязана обозначить эту межу … Хорваты должны заранее иметь в виду, что с распадом Югославии перестанут действовать авноевские и брионские границы и что право голоса тогда получат и Ясеновац[99], и Ядовно, и все наши ямы, и все сербы, которые после Второй мировой войны были изгнаны или выселены из Хорватии, Славонии, Боснии, Далмации, Герцеговины, Кордуна, Лики, Бании».

Через год, 7 января 1990 г., при образовании первой своей партии Сербского народного обновления (СНО) Драшкович даже не упомянул возможности сохранения Югославии, назвав целью своей партии «создание демократического и многопартийного сербского государства в его исторических и этнических границах».

В программе СДО, как уже отмечалось выше, допускалось сохранение демократической федеративной Югославии, однако было предусмотрено: «От нынешней Югославии нельзя отделить или в ущерб сербскому народу конфедерировать территории, которые на 1 декабря 1918 г. были в составе Королевства Сербии, а также области, где большинство населения до геноцида усташей составляли сербы. Эти территории являются неотчуждаемой, исторической и этнической собственностью сербского народа». Таким образом, сербские территориальные притязания основывались на двух различных принципах: историческом (по которому в будущее сербское государство должна была войти и Македония, в 1918 г. являвшаяся частью Королевства Сербии) и этническом (по которому, на основании естественного права, сербскому государству должны принадлежать области с сербским большинством населения).

В 1991 г., когда начались войны, которые можно было бы назвать «югославскими», Драшкович существенно сменил направление политической деятельности и предложил проект разрешения кризиса мирным путем. Этот проект вошел в программу партии 1994 г., где повторялось, что неминуемо проведение границы с Хорватией на основании этнической карты от 6 апреля 1941 г. Раздел югославской территории предполагалось осуществить следующим образом: «Часть Барани, западный Срем и сербские области восточнее Славонии должны войти в состав Сербии, а оставшаяся часть нынешней Сербской Крайны – в состав Боснии и Герцеговины. Хорватия взамен получит Западную Герцеговину, правее р. Неретвы». Вместе с кантонизацией Боснии и Герцеговины программа также предусматривала и создание объединенного государства Боснии и Герцеговины, Сербии, Черногории и Вардарской Македонии, что сходно с более ранней формулировкой насчет исторических и этнических сербских границ.

По сути программа СДО осталась неизменной. Только теперь она составлена в модернизированной форме и модернизированным политическим языком, не столь эпическим, как раньше. Программно эта партия осталась верна принципу новой компоновки территории бывшей Югославии, который оставался прежним – создание государства, в котором должны жить все сербы независимо от того, обозначались ли границы изначально «сербскими черепами» или, во второй фазе, основывались на современных экономических, рыночных или политических резонах.

Комиссия Демократической партии, сформулировавшая в 1990 г. «Проект национальной программы», видела национальный интерес сербов в том же ключе – в образовании сербского национального государства. «Демократическая партия считает легитимным стремление любого народа объединить как можно большее число соотечественников в одно государство … Национальная политика сербского государства, равно как и других национальных государств, должна придерживаться курса объединения всех территорий, населенных по преимуществу сербами, в единое государство». В случае выхода тех или иных народов из состава Югославии «необходимо уведомить их, что в случае выхода из состава Югославии и создания независимых государств они лишаются прав на территории, населенные югославским народом другой национальности». Последняя фраза программы звучала так: «Эта политика сербского государства должна руководствоваться понятным национальным интересом: весь сербский народ или большая его часть должен жить в одном государстве». Итак, ДП, политический дискурс которой отличался от СДО и которая придерживалась центристских позиций, фактически приняла актуальную тогда национальную программу и тем самым подтвердила, что между властью и влиятельнейшими оппозиционными партиями по этому ключевому вопросу различий нет. Опасаясь изоляции и осуждения за недостаток национализма, партия поддержала национальную программу, противоречившую демократическим принципам, и уже с самого начала постепенно дрейфовала в сторону правых. Это являлось также и последствием необходимого компромисса в идейно разнородном партийном руководстве, впрочем, оказавшегося недостаточным, чтобы удержать всех тринадцать основателей в едином строю. Первым ряды партии покинул Слободан Инич, и именно вследствие несогласия с уклоном в национализм. Этот уклон, однако, оказался недостаточен для тех членов руководства, которые во главе с Костой Чавошки и Николой Милошевичем организовали правонационалистическую Сербскую либеральную партию, а также для тех, кто именно из-за этого (хотя были и иные причины) отделились в 1992 г. и основали Демократическую партию Сербии (лидер – Воислав Коштуница). Наконец, конфликт на почве национальной политики послужил одной из причин смены председателя партии Драголюба Мичуновича (1994), после чего крен в сторону национализма усилился, а новым шефом стал Зоран Джинджич. Эти размолвки и расколы в ДП демонстрируют суть программных блужданий сербской оппозиции, которая под давлением обстоятельств все больше отдалялась от своих демократических и гражданских принципов, принимая национальный критерий в качестве единственного политического мерила и тем самым постепенно смещаясь с позиций умеренного центризма.

Зоран Джинджич, председатель ДС


Сербская радикальная партия с момента основания отстаивала идею объединения сербских земель, поэтому в ее программе изначально отбрасывалась возможность сохранения СФРЮ. СРП отличалась от других партий также и тем, что ее вождь Воислав Шешель еще до начала югославских войн эффектно выразил этот программный курс известной формулой «Карлобаг – Карловац – Вировитица». В тексте программы 1994 года (как, впрочем, и 1991 года) национальная цель обозначена в первом пункте: «Обновление свободной, независимой, демократической сербской державы, которая будет охватывать все сербство, все сербские земли. Это значит, что в ее состав войдут нынешняя Республика Сербия, Республика Черногория, Республика Сербская и Республика Сербская Крайна». От первой партийной программы новый ее вариант отличается перечислением сербских областей по названиям непризнанных сербских государств, а также отсутствием в списке сербского Дубровника и сербской Далмации.

Воислав Коштуница, председатель ДПС


Только в ДЕПОСе в 1992 г. тон заявлений был несколько иным[100]. Эта коалиция высказывалась за обновленную Сербию, которая (по словам Вука Драшковича) будет «опираться на богатого и свободного гражданина, на культ мира, а не войны, жизни, а не смерти, примирения, а не истребления»[101]. В противовес сторонникам войны Любомир Симович с той же трибуны сказал: «Надо ответить „Брысь!“ всем тем, кто нам сейчас, в конце ХХ века, навязывает милитаризованное сербство, государственное единство штыка и солдатскую каску вместо головы, кто фанатично отстаивает „небесную“ Сербию, в которой нет ничего материального … Необходимо отказаться от „царствия небесного“ как политического проекта, поскольку это кратчайшая дорога в ад, иное название для замыслов и идей, которыми кичатся любители напустить туман, официальные пропагандисты и авторы некрологов». В духе примирения говорил и Вук Драшкович накануне выборов 1992 г.: «Мы протянем обе руки в знак примирения мусульманам, хорватам. В этой войне и мы, и они одновременно жертвы и палачи».

Однако ДЕПОС не воспользовался ни своим авторитетом, ни массовой поддержкой, чтобы предложить альтернативную национальную программу. Правда, политический дискурс существенно поменялся: оппозиция впервые затронула некоторые экзистенциальные общественные вопросы, равно как и впервые ясно дала понять, что Сербия не должна подчиняться «периферийным частям сербства», но этого было недостаточно для создания оппозиционной общности, основанной на принципиально иной программе, нежели правящая партия. Успех ДЕПОСа и Милана Панича (на выборах 1992 г. ДЕПОС получил 17,3% голосов) показал, что в то время, в момент, когда разгоралась ужасающая война в Боснии и вводились санкции против Югославии, в Сербии еще существовала возможность предложить программу, основанную на принципиально иной концепции, но никто не рискнул пойти на «национальное предательство». Впрочем, программы сплотившихся оппозиционных партий, составлявших эту коалицию, не допускали существенных отступлений от идеи объединения всех сербов.

Обзор программ свидетельствует, что самые влиятельные парламентские оппозиционные партии в период раскола Югославии не предложили сербской общественности никакой альтернативной национальной программы, которая хоть чем-нибудь отличалась бы от лозунга Слободана Милошевича «все сербы в одном государстве». Причин для этого множество. Возможно, сказалась недостаточно прочная общественная позиция, или на момент возникновения партий судьба Югославии уже была предрешена, и они попросту не успели разработать ясную альтернативную политическую платформу, поскольку начавшиеся процессы были необратимы. Может быть, отсутствие альтернативной программы объясняется распространенностью в сербских политических кругах идеи, что вопрос о разделе югославской территории еще открыт и у Сербии есть исторический шанс пересмотра результатов войн ХХ века, а также осуществления программы «сербского государства», которая дольше века существовала наравне с югославской программой. Всем казалось, что распад Югославии даст возможность «окончательно решить сербский вопрос», и никто не хотел возложить на себя ответственность за то, что этот шанс упущен. Стремясь разделить с Милошевичем историческую славу, оппозиционные партии оказались в ситуации, когда им пришлось делить с ним ответственность за развал Югославии, а тем самым и за войну. Так Сербия была втянута в военные конфликты, не имея альтернативного решения югославского вопроса, что сокращает ее шансы выхода из войны, равно как и возможность ее политического и общественного оздоровления.

Политическая практика оппозиционных партий

Временной отрезок с 1986 по 1994 год можно разделить на два периода. То же касается и деятельности политических партий. Первый период завершается с началом войны и характеризуется идейной инициативой оппозиции. Второй период начинается с разрастанием военных конфликтов весной 1991 г. Инициатива переходит в руки власти, а основным в поведении оппозиции становится выработка отношения к действиям Милошевича.

В первый период, когда идейная инициатива была за оппозицией, оппозиционеры разработали корпус идей, позднее подхваченных и проведенных в жизнь правящей партией. С 1986 г. и до того, как Милошевич пришел к власти, оппозиция сформулировала все идеи (от Косова до конституционного переустройства Сербии и Югославии), которые впоследствии легли в основу программы Милошевича и стали залогом его успеха.

После VIII съезда (1987 г.) еще не окрепшая власть затевает игру в союз с оппозиционно настроенной интеллигенцией. Ей разрешают печататься в до того момента недоступных изданиях: газете «Политика» и журнале «Недељне Информативне Новине» (НИН). Интеллигенция открыто поддерживает политику Милошевича. Добрица Чосич после двадцатилетнего перерыва вновь появляется на общественной сцене. Матия Бечкович становится лауреатом премии «7 июля». Миче Поповичу[102] вручена премия, которой его лишили по политическим мотивам в 1972 г. Союз длился с конца 1987 до второй половины 1989 г.

Но помимо сотрудничества эти две стороны соперничали, пытаясь использовать друг друга в политических целях. Сербская национальная оппозиция несколько недоверчиво относилась к коммунисту Милошевичу, планируя переложить на него «грязную работу», особенно проблему Косова, а потом перестать поддерживать его, обратив соперничество в свою пользу. Но на практике вышло, что расчеты Милошевича оказались точнее и игру он повел грамотнее. Милошевич использовал оппозиционеров с их мощным интеллектуальным авторитетом: сначала они подготовили ему плацдарм, а затем, имея идейную инициативу, продолжали разрабатывать новые, более щекотливые и сложные вопросы, которые Милошевич по мере надобности перенимал.

Конец этого тандема приходится на середину 1989 г., когда оппозиционеры ощутили недовольство действиями Милошевича, а крах коммунистической системы в восточноевропейских странах натолкнул их на мысль, что, захватив власть, они могли бы осуществить свою программу самостоятельно. Тогда Милан Комненич заявил: «Вместо робкой власти в Белграде мы поведем Сербию к смерти или к славе».

Между тем власть Слободана Милошевича уже стала сильной и стабильной, поэтому сотрудничество с сербской оппозиционной интеллигенцией ему больше не требовалось. Заняв простор национальных идей, Милошевич оттеснил их к экстремальным политическим позициям, тем самым с самого начала сократив число их потенциальных избирателей.

Наиболее яркая сербская оппозиционная партия – СДО – вплоть до первых выборов и сокрушительного поражения оппозиции критиковала власть с экстремально-националистических позиций, требуя от нее более жесткой позиции, эффективного и быстрого решения сербского вопроса. Таким образом, на долю СДО выпала роль спортсмена-бегуна, увлекающего за собой всех остальных и ускоряющего забег. Об этом свидетельствует тот факт, что с июля по декабрь 1990 г. треть предвыборных посланий СДО была связана с национальным вопросом, в то время как у ДП и СПС такого рода предвыборные послания занимали всего 6% от общего количества. Во многом благодаря СДО национальный вопрос распространился по всей территории Сербии и стал краеугольным камнем в политических разделах. Также заслуга СДО в том, что на его фоне национализм сербской власти выглядел умеренным, оставляя у избирателей впечатление мудрой, взвешенной политики, использующей все средства для спасения Югославии.

Несмотря на сходство программ, в которых основной акцент был сделан на национальном вопросе, политическая деятельность Демократической партии отличалась от СДО. Для ДП идея демократии была прежде всего, заняв 19% всех предвыборных посланий этой партии (у СДО – всего 10%). Если говорить о парламентаризме, независимом суде, равноправии граждан, частной собственности, то эта партия выглядела принадлежащей к гражданскому центру. С такой платформой на первых выборах ДП получила лишь 7,4% голосов.

Шок от поражения на выборах в начале 1991 г. поменял соотношения между оппозиционными партиями и их политический облик. СДО стало постепенно смещаться в сторону центра. Незадолго до военного конфликта в мае 1991 г. Вук Драшкович в интервью НИН, отвечая на вопрос о приоритетности между демократией и нацией, заявил буквально следующее: «Вполне понятно, какой курс необходим: сначала демократия, затем демократия и на третьем месте демократия. А все остальное придет само собой». Антивоенные речи Драшковича, произнесенные накануне войны, показывают, что он отрекся от национального экстремизма и что в надвигающиеся смутные времена лидер СДО предложил Сербии другую риторику.

Демократическая партия после провала своей избирательной платформы начала вести более открытую национальную политику. В мае 1991 г. депутат Мирко Петрович потребовал от скупщины Сербии определить «западные границы сербства», а Зоран Джинджич под аплодисменты социалистов заявил в скупщине, говоря о сербах в Хорватии: «Мы тоже за мирное решение, но мир на таких условиях – не мир, а капитуляция … Мира и сейчас можно было бы достичь ценой отказа от автономии, ценой проведения на Елачичевой площади митинга лояльности сербов хорватским властям … Такой мир иллюзорен, и мы не можем пойти на него, так как речь идет о наших жизнях».

Суета в оппозиционном лагере подготовила ситуацию, в которой с началом войны Милошевич полностью перехватил инициативу. Он вел эту войну, участвовал в переговорах, подписывал мирные договоры, а оппозиция, настаивая на той самой программе, из-за которой война была развязана, запуталась в выборе своего политического облика и постепенно утратила идентичность. Анализ ее деятельности приводит к заключению, что оппозиционные национальные партии вообще отошли от любой политики, любого принципа, программы или идеи, и основным выражением их политической деятельности стал Слободан Милошевич. Со временем они все меньше будут рассуждать о сербстве, войне, границах, Сербии, демократии, рыночной экономике или о каком бы то ни было другом вопросе и все больше – о Милошевиче и его действиях. Основной позицией оппозиционеров становится – быть против, даже если это повлечет за собой изменение партийной политики, раскол в партии или уклон в сторону экстремистских военных позиций руководства из Пале[103].

Прежде всего это касается Демократической партии, которая впервые разыграла карту противостояния Милошевичу в период баталий вокруг плана Вэнса в январе 1992 г. Неприятие демократами мирного плана ООН, поддержка книнского лидера Милана Бабича[104] и встреча Драголюба Мичуновича с Бабичем и Караджичем означали нежелание сохранить столь хрупкое перемирие в Хорватии. Тогда же партия начала себя вести так, что скорее обвиняла Милошевича в том, что из войны он вышел несолоно хлебавши, чем вообще в нее вступил. Это повторилось и нашло подтверждение в ситуациях, касавшихся плана Вэнса – Оуэна по мирному урегулированию в Боснии, плана Оуэна – Столтенберга и, конечно, плана Контакт-группы, когда в августе 1994 г. в конфликте Милошевича с Караджичем Зоран Джинджич безоговорочно принял сторону боснийского руководства и стал частым гостем в Палах.

Демократическая партия Сербии возникла как србиянская[105] партия со сливой на эмблеме. В ее программе 1992 г. говорилось, что «государство Сербии и Черногории – лучшее решение государственного вопроса», однако предусматривалась и возможность «преобразования Сербии в независимое и суверенное государство». Между тем в ходе политических распрей вокруг плана Вэнса – Оуэна партия сменила курс, став на сторону боснийского руководства. Такой резкий поворот пошатнул постулаты, на которых зиждилась партия и из-за которых она отпочковалась от Демократической (ДПС покнула коалицию ДЕПОС, ради которой она откололась от ДП, и сменила политику, сосредоточенную на проблемах Сербии). Существенно изменилась, по сравнению с первой программой, программа партии, принятая в 1994 г. Теперь, «исходя из права на самоопределение», ДПС «поддерживала праведную борьбу сербского народа за пределами нашего государства и все стремления к осуществлению сербского единства». Партия заняла такую позицию исходя из того, что «только в сербском государстве сербский народ может воплотить свой творческий потенциал, и поэтому, памятуя опыт первой и второй Югославии, Демократическая партия Сербии выступает категорически против всякого обновления Югославии или любых государственных образований с соседними народами».

Сербская радикальная партия со дня своего основания не оставляла ультранационалистических позиций. Ради осуществления своей программы СРП сформировала «парамилитарные отряды», состоявшие из добровольцев Сербского четнического движения и самой партии. Эти отряды участвовали в первых вооруженных столкновениях в Хорватии, а их жестокость породила военный психоз. О тех первых успехах Воислав Шешель сказал: «Предводительствуемые Оливером Деннисом Барретом, они завоевали сербам первую крупную победу в Борово село». Уточняя военный вклад своей партии, Шешель отметил, что помимо отправки добровольцев Сербская радикальная партия участвовала в сборе бойцов из разбитых армейских частей, улучшении мобилизации, устранении разрухи там, где они могли это сделать и куда могли попасть. Это относится и к военному конфликту в Боснии: «Добровольцы Сербской радикальной партии сражались на всех фронтах на территории бывшей Боснии и Герцеговины».

В середине 1991 г. со своим крайним национализмом Шешель занял место Драшковича в авангарде национальной сербской политики. Высказываемая им на центральном государственном телевидении ультрашовинистская позиция (от фраз, что с хорватами надо расправляться ржавыми ложками, до открытых заявлений о выдворении хорватов из Сербии) в военные времена послужила для общественности своего рода тестом на выдержку. Хотя коалиция с СПС так и не получилась, Шешель и на республиканском, и на союзном уровне выполнял за Милошевича всю «черную работу» (например, смещение с поста союзного премьера Милана Панича и президента СРЮ Добрицы Чосича). За все эти услуги Милошевич назвал лидера СРП своим любимым оппозиционером.

Конфликт между Шешелем и Милошевичем произошел в конце апреля 1993 г., когда президент Сербии принял план Вэнса – Оуэна по Боснии. В этой политической комбинации Шешель стал балластом для Милошевича, кроме того, в то время уже начались трения между властью и радикалами. Сам председатель СРП о разрыве с Милошевичем говорил следующее: «Если бы мы открыто против него не выступали, наших людей не арестовывали бы. Мы отдавали себе отчет в том, что Сербия каким-то непостижимым образом симпатизирует ему… С точки зрения наших партийных интересов, тоже не следовало бы его трогать. Но мы должны были „ударить его в лоб“, чтобы больше не было арестов наших людей».

С тех пор Шешель стал самым ярым противником Милошевича и даже на четыре месяца в 1994 г. попал в тюрьму за свои резкие высказывания. Помимо личного противостояния Милошевичу Шешель оппонировал политике правящей партии: верный своей цели «Сербия от Неготина до Книна», он всегда поддерживал руководство боснийских сербов, когда оно отвергало мирные планы мирового сообщества.

Этот краткий обзор показывает, что в военные годы три из пяти парламентских оппозиционных партий попытались обрести свою идентичность, встав на крайние националистические позиции, обвиняя Милошевича в национальном предательстве и настаивая на «объединении всех сербских земель». Такая политика полностью соответствовала их программам, которые, как говорилось выше, предусматривали создание сербского государства в случае распада Югославии. Однако ДП и отчасти ДПС в реальной политической деятельности были партиями гражданского центра, поэтому их переход к национализму изменил их сущность и привел к перестановкам на сербской политической сцене. Создав сильный правый блок, они образовали пространство, в которое в августе 1994 г. Слободан Милошевич вошел как миротворец. Впрочем, поворот Милошевича к политике мира был возможен еще и потому, что центристские партии не оспаривали смысл, цели войны и ответственность Милошевича, но в поисках собственного лица и в погоне за поддержкой избирателей представлялись партиями, которые войну повели бы лучше. Оставляя за Милошевичем «мир», оппозиционеры замкнули круг сербского политического позора, исключая возможность какого-либо катарсиса.

Конец ознакомительного фрагмента.