Глава VII
В то время когда Марк тревожно прохаживался по окраине залива, рисуя в своем воображении очаровательный образ Дады и придумывая самые убедительные доводы, которыми он надеялся тронуть ее сердце, в плавучем убежище семейства певцов наступила непробудная тишина. Легкий беловатый туман расстилался над Мареотийским озером, как воздушное покрывало, сотканное волшебницей-ночью из лунного света и влажных испарений.
Работы на верфи были давно прекращены, и могучий остов недостроенного корабля отбрасывал причудливые тени, напоминавшие черных крабов, тысяченожек или гигантских пауков, расположившихся на посеребренном луной дощатом помосте.
Из города не доносилось сюда ни единого звука. Александрия безмолвствовала, как будто в тяжелом забытьи. Римские солдаты очистили улицы; огни в домах, на улицах и площадях были потушены, но над крышами зданий разливалось фосфорическое сияние месяца, и, как ночное солнце, светилась верхушка далекого маяка на северо-восточной оконечности острова Фарос[21].
В просторной спальне, занимавшей заднюю часть корабля, поместились обе девушки. Их постель состояла из шерстяной подстилки, покрытой простынями. Агния лежала с открытыми глазами, задумчиво смотревшими в темноту. Дада давно уже крепко спала, но ее дыхание было тревожно и пурпурные губы иногда сжимались, точно в испуге. Она видела во сне, что на нее опять напала уличная чернь, но на выручку к ней подоспел бесстрашный Марк, избавивший ее от преследований. Потом Даде снилось, будто бы она упала в воду с доски, перекинутой с берега на корабельный борт. Дамия, увидев это, стала над ней смеяться, не думая показать помощь утопавшей. Дада обычно спала очень спокойно, и ее ночные грезы были приятны, но сегодня девушку преследовали пугающие сновидения, хотя этот вечер принес ей большую радость.
Вскоре после возвращения Дады с прогулки по городу на корабль явился домоправитель Порфирия и вместе с приветствиями от своей престарелой госпожи передал присланную ей в подарок великолепную одежду. Кроме того, им была приведена египетская рабыня, хорошо разбиравшаяся в женских туалетах. Дада могла пользоваться ее услугами до самого отъезда из Александрии.
Роскошное платье привело в восторг юную красавицу. Нижняя его часть и сам пеплос[22] были сшиты из мягкого бомбикса цвета морской волны и отделаны широкой каймой, по которой извивалась гирлянда распустившихся роз вперемежку с розовыми бутонами. Этот красивый рисунок был исполнен необыкновенно искусной вышивкой. Пеплос поддерживался на плечах драгоценными застежками в виде мозаичных медальонов с изображением розы в овальной золотой рамке. В отдельном ящике лежал золотой пояс, золотой браслет в виде змеи, золотой полумесяц с изображением розы и металлическое зеркало безукоризненной полировки.
Присланная рабыня – женщина средних лет – помогла Даде нарядиться в этот изящный наряд и красиво убрала ей волосы, не переставая расхваливать во время одевания красоту молодой певицы.
Агния с улыбкой присутствовала при туалете подруги, подавая египтянке булавки и ленты и любуясь радостным оживлением Дады, ее разрумянившимся личиком и стройной фигурой.
Окончательно одевшись, девушка вышла в большую каюту. Карнис, Орфей и певец Медиус, встреченный стариком на улице, осыпали Даду восторженными похвалами. Даже Герза, несмотря на свою недавнюю ссору с племянницей, не могла не улыбнуться от удовольствия. Она погрозила пальцем и сказала хорошенькой плутовке:
– Я вижу, почтенная Дамия вздумала окончательно вскружить твою легкомысленную голову. Ее внимание к тебе очень лестно, однако оно даст пищу злым языкам. Помни, что ты дочь моей родной сестры. Я со своей стороны никогда этого не забуду и стану зорко следить за тобой!
Орфей поспешил зажечь все светильники и лампы, которыми в изобилии была уставлена роскошно убранная каюта. Увидев разряженную Даду в блеске множества огней, Карнис окончательно пришел в восхищение.
– Ты изящна, как дочь какого-нибудь сенатора! – воскликнул он. – Да здравствует красота!
Девушка подбежала к старому певцу и звонко поцеловала его, но, когда к ней приблизился Орфей и начал рассматривать искусно затканную кайму платья, художественную работу застежек и при этом повернул золотую змею, надетую повыше локтя на полной руке двоюродной сестры, она с досадой оттолкнула его. Медий, человек пожилых лет, старый друг Карниса, не сводил глаз с прелестной резвушки и шептал на ухо ее дяде, что она может соперничать с какой угодно красавицей в Александрии и обогатить своих родственников, не прибегая ни к каким предосудительным средствам.
По его желанию, Дада принимала разные живописные позы, представляя то Гебу, подносящую нектар богам, то Навсикаю[23], слушающую рассказ Одиссея, то Сапфо с лирой в руках.
Девушке нравилась эта забава. Наконец Медий, не отходивший от нее ни на шаг, вздумал уговаривать Даду показаться в этих позах перед избранной публикой на магических представлениях Посидония, чтобы в несколько месяцев обогатить своих родных. Молоденькая певица захлопала от радости в ладоши и призналась:
– Больше всего я хотела бы выкупить прекрасный виноградник отца! Отчего же для этого не выйти на сцену? Только, пожалуй, мне вздумается сделать зрителям гримасу. Если бы они не подходили слишком близко, то я могла бы…
– Тебе лучше всего играть ту роль, которую выберет для тебя сам Посидоний! – прервал девушку Медий. – Посетителям его театра хочется видеть на сцене добрых духов и тому подобные фантастические представления. Ты появишься за прозрачным навесом из облаков, и гении будут приветствовать тебя или преклоняться перед тобой, простирая руки.
Все это показалось Даде до того интересным, что она хотела тотчас согласиться на предложение Медия, как вдруг ее глаза нечаянно встретились с тревожным взглядом Агнии, которая смотрела на нее в упор, сильно покраснев от волнения. Молодой певице тотчас пришло в голову, что серьезная подруга стыдится ее тщеславия. Яркий румянец мгновенно вспыхнул у нее на щеках.
– Нет, я не хочу играть у Посидония! – отрывисто заметила она, повертываясь к гостю спиной и бросаясь на диван возле сосуда с вином, смешанным с водою.
Медий принялся уговаривать Карниса и Герзу, представляя им все выгоды своего предложения. Однако они ответили ему решительным отказом, прибавив, что через несколько дней уедут из Александрии. Между тем старый актер не отступал от своего намерения и, согласившись для виду с доводами своих хозяев, все-таки старался приобрести доверие и благосклонность Дады. Он начал смешить ее, представляя забавные сцены, показывал фокусы и разные штуки. Остаток вечера прошел незаметно при громком хохоте присутствующих, при звоне чаш и веселом пении, в котором пришлось принять участие и Агнии.
Только около полуночи Медий простился со своими друзьями, и тогда Герза заставила всех идти спать.
Египетская рабыня помогла раздеться своей молодой госпоже и вышла из спальни девушек. Агния хотела уже лечь в постель, как вдруг Дада бросилась ей в объятия и, порывисто целуя подругу, воскликнула:
– Ты несравненно лучше меня! Почему ты мгновенно умеешь отличить дурное от хорошего?
Прежде чем заснуть, она еще раз окликнула Агнию.
– Я уверена, что Марк непременно нас отыщет, – сказала Дада, – и мне ужасно хочется знать, чего он от меня добивается.
Несколько минут спустя она уже крепко спала, между тем как молодая христианка не могла успокоиться от своих тревожных мыслей.
Сегодня Агния пережила много такого, что глубоко взволновало ее душу. Беззаботное веселье, которому любило предаваться семейство Карниса, обыкновенно не действовало заразительным образом на молоденькую невольницу. Эти пирующие люди казались ей легкомысленными расточителями, которые проживают в короткий срок все свое имущество, чтобы после долгие годы терпеть нужду и лишения. Агния горевала о бедных погибших душах язычников, радуясь в то же время, что ей выпала завидная участь сделаться христианкой. Она изливала свои чувства в пламенной молитве и находила в ней поддержку и утешение. Но сегодня девушка почувствовала мучительный разлад со своей совестью, потому что в доме Порфирия ей встретился новый неожиданный соблазн.
Она снова слушала пение Горго и пела сама вместе с ней. Сколько жалоб, сколько страстной тоски и горячих порывов изливалось в этом голосе, обращенном к прекрасному могущественному божеству! Торжественная мелодия «Плача Исиды» наполнила сердце Агнии неизведанным блаженством, заставила ее трепетать и млеть, упиваясь чудными звуками. А между тем то было произведение языческих поэтов, посвященное греховному языческому культу.
Почему же оно так глубоко волновало ее сердце, вызывая невольные слезы?
Даже теперь Агния была принуждена сознаться, что она не могла придумать более прекрасного, чистого, возвышенного выражения для своей собственной печали, для своей собственной пламенной благодарности к Богу и надежды на загробную жизнь в вечном сиянии божественной славы. Горго, преданная идолопоклонству, не имевшая понятия о христианской религии, безусловно превзошла ее по глубине чувства и выразительности исполнения.
Непонятная тревога и даже что-то вроде зависти примешались к тому восторгу, который испытала Агния, слушая пение языческой девушки.
Как могло случиться, что Горго была способна точно так же чувствовать и точно так же выражать движения своей души, как она сама, христианка, получившая благодать свыше и просвещенная истинной верой?
Неужели ее собственные чувства направлены ложно вследствие постоянной близости к язычникам?
Это подозрение угнетало Агнию, и она имела к этому серьезные причины. Сегодня девушка только что хотела спросить, к кому обращен двухголосый гимн, который ей предстояло разучивать, как неожиданно старик Карнис принялся разбирать с ней ее партию. Сначала молодая христианка пела тихо и неуверенно, но потом мало-помалу ободрилась и в третий раз исполнила свою часть вместе с Горго безукоризненно. Красота мелодии и глубокая задушевность этой красноречивой жалобы невольно увлекали певицу.
Теперь Карнис объяснил Агнии, что означал разученный ею гимн.
То был плач Исиды об ее умершем супруге и брате – о языческое нечестие! – и этот умерший был бог Осирис! Скорбная вдова, призывавшая его обратно «немым языком слез», была та владычица языческих демонов, о греховном поклонении которой отец Агнии нередко отзывался с нескрываемым отвращением.
Но между тем в этой жалобе было столько неподдельного, искреннего, а горький плач богини был проникнут такой надрывающей душевной болью! Скорбящая Богоматерь могла точно так же молить о воскресении из мертвых своего Сына, именно так должна была Она призывать обратно и оплакивать Его, «Богоподобного», как называла Христа арианская секта[24], к которой принадлежал отец Агнии.
А между тем этот порыв возвышенного чувства, глубоко тронувший молодую певицу, был не что иное, как языческий обман, вымысел еретиков, наваждение дьявола, и она не могла о том догадаться, увлекшись греховной прелестью музыкальных звуков.
Теперь, когда мысли Агнии успокоились среди ночной тишины, ей стало ясно, что она была на один шаг от гибели. Она, как Иуда, чуть не предала своего Господа, если не за деньги, то за греховное наслаждение. Прекрасный голос язычницы и собственное тщеславие прельстили ее, помрачив рассудок. Агния увлеклась редкими совершенствами Горго, и, может быть, ее совесть была подкуплена перспективой стать наравне с богатой и знатной девушкой, пение которой приводило в такой восторг талантливого Карниса и Орфея.
Бедная девушка томилась безотрадными думами. Она не могла дать себе отчета в собственных чувствах, и ей приходили на память один за другим тексты Священного Писания, в которых заключался суровый приговор ее легкомыслию.
Блуждающий взгляд Агнии нечаянно упал в полумраке на роскошный костюм, подаренный Даде. В один вечер это красивое платье уже несколько помялось, через месяц оно окончательно утратит свою свежесть, а затем будет брошено, как негодная ветошь. Так происходит со всеми непрочными радостями земного существования. Агния в здешней кратковременной жизни была существом одиноким, жалкой невольницей, не имеющей пристанища, но зато ее ожидает вечное блаженство за гробом, если она решится пожертвовать за него земными благами. Знатность, богатство, красота и природные таланты не спасут грешников от осуждения.
Теперь Агния не колебалась более наотрез отказаться от пения в храме Исиды. Эта твердая решимость успокоила ее, и, когда на востоке заалел слабый свет утренней зари, девушка крепко заснула. Она проспала довольно долго. Карнис и Орфей торопили ее идти в дом Порфирия, и молодая христианка робко последовала за ними, потупив в землю глаза.