Вы здесь

Сентименталь. Глава III (Виктор Колюжняк)

Глава III

Мой господин во многом был прав. Несмотря на бытовавшие среди необразованных людей мнения, восток в ту пору был не таким варварским, как его было принято изображать. И до этого множество просвещенных ученых появлялось там, но во времена расцвета алхимии количество их поистине достигло невероятных масштабов. Достаточно вспомнить Джабира ибн Хайяна, который первым из алхимиков обратился к проблемам философского камня и созданию гомункулов, или же Ар-Рази, усовершенствовавшего теорию металлов.

И это только некоторые. А если взять врачей, философов и поэтов – становилось ясным, что мнение о диком востоке выросло на старых обидах за набеги, когда народности, жившие там, предпочитали кочевой образ жизни. Несомненно, масла в огонь подливала и церковь, считавшая молодую исламскую религию большой для себя угрозой.

Это же косвенным образом касается и моего господина. Из рассказов Клауса фон Дирка я выяснил, что он отправился воевать лишь затем, что ничего другого не оставалось делать. Много чего он испробовал в жизни, но ничто по-настоящему не смогло увлечь его. А на востоке, помимо прочего, можно было взглянуть на изнанку чужой жизни.

По сути своей, так и получилось. Узрев иной уклад и познакомившись со многими мусульманами, Клаус фон Дирк был допущен к алхимикам. Именно там состоялось его знакомство с тем, что церковь считала происками дьявола.

Поэтому сейчас можно было сказать, что блудный сын возвращался домой возмужавшим и с надеждой на помощь родителей. Зная, насколько мой господин дорожил воспоминаниями о тех годах своей жизни, думалось мне, что надеется он небезосновательно.

Мои же знания о востоке на тот момент были весьма туманны и противоречивы. Я, конечно, как истинный католик знал о другой религии и о том, что она противна господу нашему; но как человек просвещенный, не мог не признать, что ее постулаты во многом схожи с заветами Христа. Именно поэтому для меня было странным столь суровое противостояние.

Так же, порой, мне удавалось увидеть заезжих торговцев. Они по большей части были смуглыми, голоса их гортанными, а одежда необычной. Однако те торговцы все же мало чем отличались от обычных людей. Все это было внешним, а как доказали войны – внутри текла такая же красная кровь. И души их, как я смел думать, отличались от наших не столь уж серьезно.


***


Как уже было сказано, мы присоединились к каравану купцов, который отправлялся в Багдад. Вынужден признать, что поначалу подобное предприятие внушало мне недоверие. Слишком часто среди этих людей попадаются те, кто готов поживиться чужим имуществом. Нередки истории, когда купец оборачивался разбойником, стоило лишь оказаться в диких землях. Однако вскоре мне предстояло убедиться в своей неправоте.

Начальником каравана оказался бывший военный. Это было видно по выправке и по тому, как он держался со своими подчиненными. Спокойствие и сила, исходившие от этого человека, казалось, окутывали весь караван, и вскоре я уже был уверен, что ничего плохого с нами не случится. А если что-то и произойдет, то Зигфрид достойно встретит опасность.

Да, его звали Зигфрид и более подходящего имени, как мне кажется, сложно было придумать. Об этом же как-то заметил мой господин.

– Вот человек, которого зовут Зигфрид, – сказал он, сопровождая проезжающего воина взглядом. – Он не только дьявольски силен и потрясающе прозорлив. Образование его пестрит пробелами, но ум жив и впитывает в себя новые знания и открытия. Ничего он не допускает на веру, не найдя доказательств. Но нет и того, что будет отброшено сразу же, без малейшей попытки задуматься. Воистину, глядя на этого человека, сразу начинаешь верить, что это достойнейший из достойнейших.

Остальную часть каравана составляли купцы и люди, которые подобно нам присоединились к нему для безопасного путешествия. С первыми все было просто. Они отличались лишь внешностью и говором, в то время как в каждом из них билась торговая жилка, а в крови кипел азарт. На привалах купцы то и дело пытались сторговать друг другу что-нибудь или же играли в кости на свои товары.

Пожалуй, только Хасим Руфди – как он представился нам – отличался от остальных. Родом из Багдада, он представлял дела своей семьи в Европе. Чуть более сдержанный и задумчивый, купец с востока предпочитал уединение, а не большие компании. С ним мой господин любил подолгу беседовать. Оказалось, что у них в Багдаде есть общие, пусть и не очень близкие, знакомые. К тому же Хасим Руфди был начитан и образован, благодаря чему в скором времени, он стал постоянным собеседником Клауса фон Дирка.

Я же был предоставлен самому себе, поскольку с караваном ехали слуги, которые занимались обустройством лагеря на ночлег, если нам выпадало ночевать на свежем воздухе; а так же остальными мелкими поручениями и делами, возникавшими во время путешествия. С этими людьми, честно говоря, я так и не смог сойтись. Хотя я и сам любил поговорить, но за годы службы у философа и алхимика привыкаешь к более содержательным беседам, нежели обсуждение интимных сторон жизни знакомых и господ и самого рассказчика. Именно этим, к моему прискорбию, и занимались слуги, когда им выпадала свободная минута.

Из тех, кто подобно нам не принадлежал ни к купцам, ни к воинам, ни к слугам, можно было выделить пожилого юриста Вернера Дифенбаха с дочерью Эльзой; и ее жениха, Штефана Кноппа, представлявшего одну из гамбургских торговых компаний. Герр Дифенбах, как и подобает заботливому отцу, намеревался проследить, чтобы его дочь была окружена соответствующей статусу обстановкой. В Багдаде он намеревался пробыть до самой свадьбы.

Из разговоров слуг я узнал, что фрейлейн Эльза не любит своего жениха, несмотря на его молодость, красоту и удачно складывающуюся карьеру. Мне, человеку знакомому с капризами женского сердца, подобное казалось странным, но не удивительным.

А вскоре я и сам попал в плен женских чар. Казалось бы, прожив на этом свете без малого тридцать лет, мне давно было пора понять, что любовь, в сущности, есть не более чем болезнь, которую каждый претерпевает хотя бы раз. А дальше все зависит от шрамов, оставленных на душе и сердце.

На моем, к слову, подобных хватало. По молодости я часто увлекался и видел в каждом жесте благословление, а в каждой улыбке призыв. Но обжегшись несколько раз и весьма сильно, остепенился и позволил разуму главенствовать над чувствами. В последующие разы я руководствовался рассудком и брал то, что мне хотелось, отдавая взамен то, что хотелось девушке. Какое-то время мне казалось, что это идеальный способ существования, но после того как несколько женщин ушли из моей жизни весьма быстро, несмотря на то, что их вроде бы все устраивало, я разочаровался и в этом мировоззрении.

Нет, мне не суждено было превратится в затворника, однако я решил для себя, что уже староват для долгих ухаживаний. Иной раз, когда было видно, что девица сама не прочь, я удостаивал ее вниманием, а поутру мы расставались, довольные друг другом. Признаюсь, меня подобное всегда устраивало, ведь в тот момент я начал служить у Клауса фон Дирка, и, как мне думается, господин был бы против любой женщины в доме, в каком бы то ни было качестве, кроме, пожалуй, подопытной.

Порой мне казалось, что он в данном смысле святой. Однако, с вашего позволения, хватит об этом. Как я уже говорил, мне не нравилось обсуждение интимной жизни господ слугами при караване, а потому нет особого желания уподобляться им.

Так вот, девушку, которая покорила мое сердце, звали Агнетт. Она прислуживала фрейлейн Эльзе, но отношения между ними были скорее дружеские. Нередко, проходя мимо, чтобы вновь бросить взгляд на мою возлюбленную, я натыкался на веселый смех, от которого, к своему стыду, начинал чувствовать смущение.

Для меня не совсем ясно, что было тому причиной. Я знал, что недурен собой и нравлюсь женщинам, пусть уже и не молод. Однако я лишь бродил подле, не в силах сделать первый шаг. Злость моя к себе в те моменты была огромной.

Даже Клаус фон Дирк заметил мое странное состояние.

– Ганс, – сказал он как-то. – Признаюсь, еще несколько месяцев назад, твое поведение показалось бы мне загадкой. Я бы решил, что какая-то сущность вселилась в тебя и терзает душу, побуждая ее к мятежу. Однако теперь, о, теперь я знаю, что происходит.

Я попытался отговориться. Сказал, что не происходит ничего странного, и я просто не очень привык к долгим поездкам, а потому надо чаще прогуливаться, чтобы размять затекшие мышцы.

– Чаще прогуливаться в направлении того шатра? – господин показал рукой в сторону места, где остановился герр Дифенбах и хохотнул. – Разумеется, мой дорогой Ганс, разумеется. Прогуливайся, но не забывай, что гулять лучше всего не в одиночку.

Он вновь рассмеялся и отправился к Хасиму Руфди, прихватив с собой шахматы. В последнее время они полюбили эту игру. Кажется, всё началось с какого-то математического спора, но я не могу утверждать точно.

Я же вновь остался один и долгое время, вынужден признать, сердился на Клауса фон Дирка за его острый язык. Однако, вскоре мне удалось понять, что обвинять надо в первую очередь самого себя. Этот разговор дал мне пищу для размышлений, и я нашел причину своей трусости.

Агнетт нравилась мне столь сильно, что я боялся испортить все неосторожными словами и поступками, а потому предпочитал бездействовать.

«Ну же, Ганс, – зло сказал я самому себе. – Ты боишься даже попробовать, а между тем, вдруг от тебя ждут именно этого? В твоем возрасте даже шанс рискнуть предоставляется не так уж часто. Вскоре путешествие закончится, а если ты не воспользуешься этой возможностью, то будешь жалеть всю жизнь!»

Признаюсь, этот внутренний монолог не сразу возымел действие. И в той или иной форме мне пришлось проговорить его несколько раз, прежде чем удалось себя убедить.

Но перед этим произошли события, оказавшие влияние, как на путешествие, так и на мою судьбу, а также судьбы моего господина и некоторых других людей, ехавших с нами.