Глава 2. Брак и семья у восточных славян VIII – конца X вв.
Чтобы разобраться в проблеме семьи и брака, давайте сначала немного пройдёмся по общетеоретическим вопросам и поймём, какие в целом общественные отношения сложились у восточнославянских племен к V—IX вв. Здесь нам помогут известия иностранных авторов, анализ сведений Повести временных лет и данные археологии. Начнем с последних.
Многие исследователи (П.Н.Третьяков, В.В.Мавродин и др.) пытались использовать для определения уровня общественных отношений у восточных славян размеры и типы жилых и общественных сооружений. Например, В.В.Мавродин считает одним из основных признаков семейной общины маленькое городище с несколькими землянками или наземными домами, служившими жилищем для нескольких десятков человек близких родственников19. Крупные дома в нижних горизонтах культурного слоя в Старой Ладоге или связанная переходами, как это одно время считали, система жилищ на роменско-боршевских поселениях рассматривались как признак существования у восточных славян патриархальной семейной общины. Однако сами по себе размеры жилищ не могут определять характер обитавших в них семей. К тому же предположение о связанных между собой роменских жилищах оказалось ошибочным, а староладожские большие дома отражают этнографические, а не социальные особенности их обитателей20.
Более чёткое представление об основной социальной организации восточных славян дают особенности погребальных сооружений. Весьма вероятно, что сооружение таких коллективных погребальных насыпей, как длинные курганы на территории кривичей (VI – IX вв.) и сопки в Приильменье (VIII – X вв.), в том числе, около четырех десятков сопок в Старой Ладоге21, отражает общественное строение племен, оставивших эти усыпальницы. Они могли принадлежать только большой патриархальной семье – крупному брачно-родственному коллективу, ведшему в сложных условиях лесной зоны Восточной Европы общее хозяйство (освоение новых земель, очистка от леса пахотных участков и т.п.).
В VI – VII вв. и в южных районах восточнославянского расселения сохранились ещё такие крупные патриархальные семейные коллективы. Об этом говорят и курганы с большим числом захоронений, и гнездовой характер расположения поселений. Исследователь славянских древностей в Молдавии И. А.Рафалович полагает, что на существование патриархальных общин у славян середины и третьей четверти I тысячелетия н.э. указывают и малые размеры поселений, и их планировка, и единичность производственных комплексов22.
В целом третью четверть 1 тысячелетия н.э. можно считать переходным этапом от семейной общины к территориальной, соседской.
И.И.Ляпушкин, обобщая результаты исследований памятников роменской культуры (VIII – X вв.), пришел к заключению, что в жилищах на этих поселениях жило по 4—6 человек, т.е. малая семья. Бытовой и хозяйственный инвентарь и запасы продовольствия, обнаруженные в этих жилищах, говорят о том, что этот небольшой коллектив вел индивидуальное хозяйство. Следов коллективной деятельности, которые могли бы свидетельствовать о существовании патриархальной общины, среди материалов роменской культуры не наблюдается23.
Если обратиться к материалам других восточнославянских поселений, синхронных роменским, то нигде каких-либо следов большой патриархальной общины уже нельзя обнаружить. Исследования жилищ и находок в них, как в южной, так и в северной части восточнославянской территории свидетельствуют о том, что главной социальной организацией славян была малая семья и территориальная община. Это подтверждают и материалы могильников. В VIII – IX вв. на смену коллективным погребальным усыпальницам всюду приходят небольшие по размерам курганы с индивидуальными (семейными) захоронениями.
Сложно сказать, когда и как происходил у славян распад большесемейной общины. Возникновение в VI – VII вв. таких поселений, как городища Зимно на Волыни, Пастырское в Черкасской области Украины и др. показывает, что патриархальная семья в ряде мест восточнославянского ареала начала распадаться уже в третьей четверти I тысячелетия н.э.
А вот по данным погребений видно, что большая патриархальная семья у восточных славян существовала вплоть до VIII – IX вв. Очевидно, что в течение длительного времени на восточнославянской территории сосуществовали несколько форм общественной организации. Параллельно малым семьям, входившим в территориальную общину, сохранялись большие семейные коллективы, ведущие хозяйственную деятельность общими усилиями (семейные общины под названием «дворищ» в Полесье и «печищ» на севере сохранялись вплоть до XVII – XVIII вв. и даже позднее). Сохранение таких коллективов было обусловлено самими условиями жизни в лесной полосе, необходимостью осваивать лес под пашню и т. п.
Основной социальной организацией восточнославянского общества постепенно становилась сельская община. Она объединяла людей не по родственному, а по территориально-хозяйственному принципу, хотя в ее состав, очевидно, входили, прежде всего, близкие родственники24. Из семейной общины («верви») выделяется ряд малых семей, отдельных брачных пар, уже ставших хозяйственно самостоятельными единицами. Отдельные малые семьи, вооруженные новой земледельческой техникой, расходятся из старого общинного центра во все стороны, выжигая и выкорчевывая леса под пашню, заселяя и осваивая ранее пустынные пространства. Здесь на новых землях они владели всем, «куда топор, коса, соха ходили», ставя свои «знамения» на дубах и соснах, на бортных деревьях, оберегая свои угодья от «чужаков», сходясь с ними лишь на «игрища межи села», умыкая невест и собираясь на религиозные празднества.
Подобное расселение впоследствии привело к появлению так называемых «гнёзд», состоящих из двух-пяти поселений (селищ), расположенных компактно (на территории в поперечнике до 2 км), и «кустов», включающих несколько «гнёзд», располагающихся на сравнительно небольших (как правило, 2—4 км) расстояниях друг от друга25. Конечно, возникновение подобного способа расселения далеко не всегда связано исключительно с распадом больших семейных коллективов, а могло быть обусловлено конкретными природными условиями, отсутствием подходящих площадок для устройства крупных поселений. Зачастую именно стремление к компактному проживанию, и, одновременно, невозможность обеспечить его на одном поселении при пересеченном рельефе, по мнению Н.А.Макарова, и приводило к образованию групп из близко расположенных селищ26. Но, очевидно, отношения внутри «гнёзд» и между ними всё больше строились на соседской, а не родственной основе.
Таким образом, особенностью общественного строя восточных славян в VIII – IX вв., которую необходимо учитывать при рассмотрении частных вопросов, касающихся семьи и положения в ней и в древнерусском обществе в целом отдельных ее членов, являлся переход от большой семейной общины к малой соседской. Кстати, смена семейной общины соседской отразилась и на верованиях языческих славян: по мере перехода к индивидуальным семьям божества Род и Рожаницы (покровители рода в целом) отходят на второй план, а их место занимают покровители отдельных семей – домовые.
Давайте же теперь от общетеоретических, хотя и крайне важных, вопросов перейдём к анализу конкретных свидетельств иноземных авторов о семейных обычаях славян. К сожалению, мы сразу вынуждены констатировать, что сведений этих немного, они крайне скудны, а выводы, сделанные на их основе, изобилуют различными допущениями.
Первое, что отмечали иностранцы (в частности, Псевдо-Маврикий в своем военном трактате «Стратегикон»), была преданность славянских женщин своим мужьям. В качестве аргумента приводился факт добровольного удушения вдовы на могиле супруга27. Однако вполне возможно, что перед нами – не красивое выражение супружеской верности, а лишь отчаянный шаг женщины из-за невозможности дальнейшего существования, например, в связи с отсутствием каких-либо прав на имущество после смерти кормильца. Ещё одно предположение, которое напрашивается из этого же свидетельства византийского автора – наличие у населения Восточной Европы моногамной семьи, так как упоминается одна вдова. Но не исключено, что семья эта все же полигамная, так как позднейшие источники говорят именно о полигамной семье, а Псевдо-Маврикий, скорее всего, узнал об обряде удушения вдовы от третьих лиц, которые просто не объяснили ему, что у покойного было ещё несколько жен.
Вслед за «Стратегиконом» наступает разрыв в наличии письменных источников, продолжающийся вплоть до IX века. Следующим подробно описывает славянский обряд погребения Ибн Русте (1-я половина Х в.): «Женщины же, когда случается у них покойник, царапают себе ножом руки и лица. На другой день после сожжения покойника они идут на место, где это происходило, собирают пепел с того места и кладут его на холм. И по прошествии года после смерти покойника берут они бочонков двадцать больше или меньше меда, отправляются на тот холм, где собирается семья покойного, едят там и пьют, а затем расходятся». Далее у арабского автора следует подробное описание самоубийства вдовы, в котором мы видим прямое указание на существование у славянских племен многоженства: «И если у покойника было три жены и одна из них утверждает, что она особенно любила его, то она приносит к его трупу два столба, их вбивают стоймя в землю, потом кладут третий столб поперек, привязывают посреди этой перекладины веревку, она становится на скамейку и конец [веревки] завязывает вокруг своей шеи. После того как она так сделает, скамью убирают из-под нее, и она остается повисшей, пока не задохнется и не умрет, после чего ее бросают в огонь, где она и сгорает»28. По-видимому, обряд совместного сожжения мужа и жены, кроме чисто житейского (отсутствие средств существования у вдовы), несет в себе и религиозный смысл. Скорее всего, мужчина не мог достичь полного счастья в потустороннем мире без женщины, он не должен был испытывать недостатка в необходимых ему вещах даже после смерти, будь то оружие, пища или жена. Это подтверждает и Аль-Масуди (Х в.), который тоже говорит о существования у славян обычая ритуального самосожжения вдовы: «Когда умирает муж, сжигается с ним жена его, а она – живая». Хотя он и указывает, что подобный обычай нужен, дабы женщина могла попасть в рай («жены их стремятся к самосожжению, чтобы войти в рай»), очевидно, что ритуал совершался именно для достижения блаженства мужчиной: «Если умер у них кто неженатый, женят его посмертно». Получается, что обычай добровольного самоубийства вдовы (или посмертный свадебный обряд) – целиком в интересах мужчины, потому что женщине, чтобы достичь загробного счастья, достаточно было выйти замуж вторично и взойти на погребальный костер второго (и любого последующего) мужа уже в преклонном возрасте. Тем более что «если умирает жена, муж не сжигается»29.
В своем свидетельстве Ибн Русте, возможно, указывает на большую патриархальную семью, так как смерть одного человека становится трагедией для всего рода. Тем более, если под поминальным пиром автор подразумевает тризну (набор действий, включающих как погребальный пир, так и различные действа – песни, пляски и различные состязания), то в ней непременно должны участвовать и мужчины (отец, братья, сыновья умершего), и женщины, которые и упоминаются. Но если тут имеется в виду не тризна, а только страва (поминальная трапеза), то тогда понятно упоминание в погребальной церемонии исключительно женщин – нескольких жен покойного и, возможно, его незамужних дочерей. Но тогда уже это не большая, а малая индивидуальная семья, полигамная по своему устройству.
Говоря о славянах начала IX века, Гардизи в своем произведении «Краса повествований» отмечает, что «между ними распространены прелюбодеяния, и если женщина полюбит мужчину, то сближается с ним, и когда он берет себе жену, если она окажется девственницей, то делает ее женой, если же нет, то продает». Но тут же отмечает, что, хотя прелюбодейство и было распространено, среди замужних женщин оно не допускалось: «Если же, став женой, предается прелюбодеянию, то убивает ее, не принимая извинений»30.
Таким образом, можно предположить, что женщина, пользовавшаяся до свадьбы известной свободой, после нее становилась полной собственностью мужа, который был вправе распоряжаться ее жизнью.
Интересно отметить, что существует и несколько иной перевод данного свидетельства арабского автора, к примеру, у В.В.Бартольда: «Прелюбодеяний между ними не бывает…». И далее: «Если кто-нибудь совершит прелюбодеяние с замужней женщиной, то его убивают [по-видимому, родственники женщины], не принимая от него никаких извинений»31.
Но встает вопрос: не идеализирует ли Гардизи истинное положение вещей? Ведь даже в Повести временных лет упоминаются «игрища межю селы»32, в которых, по-видимому, участвовали и женщины. А в «Уставе Ярослава о церковных судах» (1 051 – 1 054 гг.) одним из поводов к разводу является самостоятельное (без разрешения супруга) участие замужней женщины в подобных «игрищах»33. Скорее всего, супруги могли присутствовать на этих «игрищах» только совместно. Кроме того, нигде в памятниках письменности (ни в литературных, ни в законодательных) не отражен факт продажи или убийства женщины из-за потери ею невинности. К тому же, если брать за основу перевод В.В.Бартольда, то получается, что в обычном праве восточных славян был уже достаточно развит институт защиты чести замужней женщины – матери семейства. По-видимому, ещё до принятия христианства в обычаях некоторых славянских племен наметилась тенденция к утверждению моногамной семьи. В любом случае, к свидетельству Гардизи необходимо относиться критически.
Но если на иноземных авторов нравы и обычаи языческих славян производили, в целом, благоприятное впечатление, то первый русский летописец вовсе не так к ним благосклонен. За исключением полян, все славянские племена у него описаны черными красками: «Поляне бо своих оць обычаи имуть, кротокъ и тихъ, и стыденье къ снохамъ своимъ, и къ сестрамъ, къ мтрмъ и к родителемъ своимъ, къ свекровемъ и къ деверемъ велико стыденье имеху, брачный обычаи имяху, не хожеше зять по невесту, но приводяху вечеръ, а завътра приношаху по ней, что вдадуче, а Древляне живяху звериньскимъ образомъ, жиоуще скотъски, оубиваху другь друга, едяху вся нечисто, и брака оу нихъ не бываше. но оумыкиваху оу воды двця, и радимичи и Вятичи, и Северъ одинъ обычаи имяху, живяху в лесе, такоже всякий зверь, едуще все нечисто, срамословье в ни предъ отьци и предъ снохами, браци не бываху въ ни, и игрища межю селы схожахуся, на игрища на плясанье и на вся бесовьскае игрища, и ту оумыкаху жены собе, с неюже кто съвещашеся, имяху же по две и по три жены»34.
В этой части летописи прослеживается существование у восточных славян большой патриархальной семьи (так как перечисляются родственники трех поколений, живущие, по всей видимости, совместно). Эта семья сохраняется у отдельных групп восточных славян до начала XII века. Также летописец указывает на наличие брачного обряда двух видов: 1) более архаичный – сговор между родами («межю селы») у древлян, радимичей, вятичей и северян с последующим «умыканием» невест; 2) более «цивилизованный» обычай у полян, когда невесту приводили родичи в дом жениха. Здесь же содержится и первое указание на приношение вместе с невестой приданого («приношаху по ней, что вдадуче»). Подробнее вопрос о приданом мы рассмотрим ниже.
С.М.Соловьев в своей «Истории России» справедливо подмечает, что «летописец преимущественно обращает внимание на семейные нравы и обычаи племен, в них полагает различие между последними. Основа семьи – это брак; отсюда понятно, как важно было различие во взгляде на это явление у разных племен; это-то различие в обычае брака летописец и приводит как основное нравственное различие между племенами»35. Но неверно будет вслед за монахом начала XII века отрицать вообще существование браков у перечисленных им славянских племен. Говоря так, он имеет в виду узаконенные формы церковного брака и привычную ему форму брачного обряда, когда родители жениха договариваются с родителями невесты о заключении брака. «Умыкание» же – древняя языческая форма брачного обряда, на что указывают предварительный сговор жениха с невестой и связь «умыкания» с языческими празднествами, например, у вятичей, радимичей и северян. У древлян «умыкание» совершалось «у воды» (озера, реки, родника), что подчеркивает её ритуальное значение в языческом свадебном обряде, сопровождаемом дарами водяным божествам и трапезой с гаданиями. И эта роль «воды», скорее всего, обусловлена природными условиями жизни древлян. Из фольклора известна и другая форма свадебного обряда: вождение жениха и невесты вокруг дуба и ракиты, которые также имели ритуальное значение.
Эти формы языческих свадебных обрядов ещё долго держались в народной среде, не желавшей принимать церковного таинства бракосочетания, потому как даже в 70-х годах XI века митрополит Иоанн говорил об отлучении от церкви тех, кто вступает в брак без благословенья церкви. Да и в начале XII века моногамный брак и свадебный обряд привода невесты в дом жениха были распространены лишь в Поднепровье, в земле полян.
Примечательно, кстати, отделение радимичей и вятичей от иных племен и совместное упоминание их в источниках. Их сходство отмечено и в ходе археологических раскопок, и в письменных источниках. Повесть временных лет ведет начало этих племенных союзов от двух братьев – Радима и Вятко. По-видимому, оба этих племени возникли в результате разделения одного рода, часть которого осела по реке Сож, а другая – по Оке. Упоминание же вместе с радимичами и вятичами северян, скорее всего, случайно.
Наряду со славянами, в арабских и византийских источниках упоминается народ русов (росов). Сразу оговоримся, что при рассмотрении особенностей семейно-брачных отношений этого народа мы будем опираться на теорию его скандинавского происхождения (т.н. норманнская теория). Поэтому ряд сведений о русах мы найдем и в скандинавских и исландских сагах, данные которых будем сопоставлять со свидетельствами первого русского летописца, выявляя определенные параллели или же, наоборот, противоречия.
Восточные авторы, описывая традиции народа русов, отмечали особенности обряда погребения: «Когда у них [русов] умирает кто-либо из знатных, ему выкапывают могилу в виде большого дома, кладут его туда, и вместе с ним кладут в ту же могилу его одежду и золотые браслеты, которые он носил. Затем опускают туда множество съестных припасов, сосуды с напитками и чеканную монету. Наконец, в могилу кладут живую любимую жену покойника. После этого отверстие могилы закладывают, и жена умирает в заключении»36. Ибн Русте указывает на существование в начале X века многоженства у русов («любимую жену»), а также, как и у славян, на необходимость «присутствия» жены для достижения счастья в загробной жизни. Кроме того, у Ибн Русте, Аль-Мукаддиси и Гардизи есть первые упоминания о порядке наследования имущества среди русов: «И если рождается [у них] сын, извлекают меч, кладут возле него, и отец говорит: «У меня нет ни золота, ни серебра, ни скота, чтобы оставить тебе в наследство. Вот твое наследство, сам себе [все] добудь мечом»37. Более того, Аль-Марвази (конец XI – начало XII вв.) и Мухаммед Ауфи говорят о том, что правом наследовать имущество главы семьи обладали у русов, в первую очередь, женщины (дочери), в то время как сыну доставался в наследство все тот же меч: «Они [росы] многочисленны и рассматривают меч как средство существования. Если умирает у них человек и оставляет дочерей и сыновей, то все имущество достается дочерям, сыновьям же дают только меч и говорят: «Отец твой добывал себе добро мечом, следуй его примеру»38. А это уже – указание на наличие пережитков матриархата у русов. Правда, в дальнейшем, в статьях «Русской Правды» эта норма претерпит значительные изменения.
Совершенно иной обряд погребения знатных русов описывает Ибн Фадлан, а вслед за ним – Аль-Истахри, Аль-Идриси, «Худуд ал-Алам» и Ибн Хаукаль. У последнего, в частности, описание краткое, но ёмкое: «Рус есть народ, который сожигает своих мертвецов. С богатыми же из них сожигаются их жены для блаженства их [имеются в виду мужчины, как и у славян] душ»39.
А вот «Книга Ахмеда Ибн Фадлана» описывает обряд погребения холостого знатного руса куда более подробно, превращая это действо в своего рода свадьбу. Выбором «невесты» для умершего занималась его семья, но последнее слово оставалось всегда за самой новобрачной, являлось сугубо добровольным делом: «Если умрет главарь, то его семья скажет его девушкам и его отрокам: «Кто из вас умрет вместе с ним?» говорит кто-либо из них: «Я». […] Большинство из тех, кто так делает, – девушки». Но, назвавшись невестой добровольно, отказаться от своих слов девушка не имеет права. В дни, когда идут приготовления к погребению, «невесте» оказываются такие же почести, как если бы она выходила замуж за живого человека: «А девушка, которая сожжет сама себя с ним в эти 10 дней пьет и веселится, украшает свою голову и саму себя разного рода украшениями и платьями и, так нарядившись, отдается людям»40. Обряд совокупления родственников (и не только) умершего с его невестой, по Ибн Фадлану, – неотъемлемая часть посмертного свадебного обряда русов: «А девушка, которая хотела быть убитой, разукрасившись, отправляется к шалашам родственников умершего, ходя туда и сюда, входит в каждый из их шалашей, причем с ней сочетается хозяин шалаша и говорит ей громким голосом [видимо для того, чтобы слышал умерший]: «Скажи своему господину: «Право же, я совершил это из любви и дружбы к тебе». И таким же образом, по мере того как она проходит до конца шалаши, также остальные с ней сочетаются». По мнению А.П.Ковалевского, этот обряд – пример переживания группового брака у русов41.
Но вот на десятый день покойник извлечен из временной могилы и помещен в шатер на подготовленной к сожжению ладье. К кораблю подводят невесту, мужчины берут ее на руки и трижды поднимают выше палубы корабля. Она же в это время произносит ритуальные слова: « […] Вот я вижу своего отца и свою мать», – и сказала во второй раз: «Вот все мои умершие родственники, сидящие»42. Родители и родственники девушки упоминаются здесь не случайно. Поскольку обряд похорон руса представлял собой свадьбу, то девушка через него становилась законной женой умершего. Следовательно, на «свадьбе» необходимо присутствие и родственников со стороны невесты, и если бы она их не «видела», и они не оказались находящимися где-то вместе с ее будущим мужем, свадьба, пожалуй, не состоялась бы.
А. П. Ковалевский считает, что эта девушка не могла быть рабыней покойного, так как, в противном случае, никого из окружающих русов не интересовали бы её родственники (которых, возможно, «новобрачный» убил при захвате её в рабство)43. Однако Т. М.Калинина, анализируя терминологию арабского автора, считает, что девушка, хотя и не являлась рабыней, не была и свободной в полном смысле этого слова44. Она подчеркивает, что Ибн Фадлан называет эту девушку «джарийа», что в переводе с арабского обозначает «невольница», «наложница», «прислуга», в то время как умерший часто именуется её «господином». По мнению Т.М.Калининой, термин «джарийа» аналогичен древнерусскому «девка», использовавшемуся для обозначения дворовых служанок, которые выполняли различную работу по дому, но в случае чего, могли быть и проданы.
По мнению А. Стальсберг, подтверждением того, что девушка, согласившаяся сопровождать умершего руса в загробном мире, не была его законной вдовой, является значительная доля парных захоронений среди скандинавских погребений на территории Древней Руси45. Маловероятно, что оба супруга во всех случаях, как в сказке, «жили долго и счастливо, и умерли в один день». Скорее всего, вместе с мужем хоронили убитую наложницу. Тем более что в некоторых случаях выявлены погребения, где мужчина похоронен с двумя женщинами, и тут уж речь совершенно точно не о законных жёнах46. Да и социальный статус знатных женщин в Скандинавии и на Руси был весьма высок (свидетельство тому мы находим, к примеру, в договорах русских князей с греками, о которых мы поговорим чуть ниже), чтобы вот так запросто в расцвете лет всходить на костёр, пусть даже и горячо любимого мужа.
Как бы то ни было, но добрая воля девушки заканчивалась для нее со вступлением на палубу погребальной ладьи. Для достижения загробного счастья мужчине нужна была женщина, и он её получал, несмотря на сопротивление «невесты». После последнего совокупления с шестью родственниками умершего в его присутствии, девушку клали рядом с телом «супруга» и умерщвляли. Вся эта церемония заглушалась шумом, ибо, когда девушка вошла в шалаш на ладье, «мужи начали ударять палками по щитам, чтобы не был слышен звук её крика, впоследствии чего обеспокоились бы другие девушки и перестали бы стремиться к смерти вместе со своими господами»47. Вот и ещё одно подтверждение тому, что для достижения загробного счастья мужчина не был так уж необходим женщине, как она ему. Хотя формально он считался «господином», а она – «рабой».
Результаты археологических раскопок подтверждают свидетельства восточных авторов о существенной роли женщины для достижения мужчиной благополучия в мире ином. Так, парные захоронения выявлены во всех крупных древнерусских некрополях: в Гнёздово (до 15% всех изученных погребений)48 и в некрополе древнего Киева (погребение №120, вблизи Десятинной церкви, камерные погребения на Старокиевской горе, которые могут быть отнесены к периоду IX – X вв., и др.)49, в Чернигове (например, курганы Гульбище и Безымянный, отнесенные Б.А.Рыбаковым к началу – 1-й половине Х века, а также курган Черная могила, содержавший погребения двух воинов и женщины, датируемый не ранее середины Х века)50 и неподалёку расположенной Шестовице (в том числе курган Х, где П.И.Смоличевым найдено парное погребение, в котором мужчина, помещённый в камеру в сидячем положении, левой рукой обнимал женщину)51, в Тимерево Ярославской области (например, курганы 100 и 348)52, а также в Кветуни Брянской области (в кургане №6 мужчина захоронен с женщиной и молодой девушкой)53.
Наблюдение Ибн Фадлана о том, что девушка, согласившаяся стать избранницей умершего руса, «украшает свою голову и саму себя разного рода украшениями и платьями» также абсолютно справедливо. Погребальный набор свидетельствует, что женщину перед сожжением на костре наряжали не меньше, чем невесту на свадьбу. К примеру, в парном погребении у деревни Вахрушино Ленинградской области (курган CXVI, раскопки Н.Е.Бранденбурга) обнаружены, кроме прочего, овальная фибула с обрывком цепочки, бронзовый игольник, подвески-уточки, костяной гребень, браслеты, обломки перстня и подвесок, фрагмент проволочной гривны, обрывки цепочек, многочисленные пастовые, сердоликовые и хрустальные бусы54. В кургане Гульбище, кроме небольшого количества стеклянных бусин, найдено около двухсот слитков стекла, серебра и золота от расплавившихся украшений55. Нередки находки в курганах глиняных и шиферных пряслиц, проколок, остатков шёлковой, шерстяной и льняной одежды, в том числе, с золотыми нитями, височных колец, а также других предметов, необходимых и самой женщине, и для ведения совместного хозяйства в загробной жизни.
Само по себе любопытно и то количество родственников умершего, присутствующих на церемонии погребения вдали от родной Скандинавии. Либо в земле хазар во времена, описываемые Ибн Фадланом, существовала обширная поселенческая колония русов (аналогичная, к примеру, той, что образовалась в Гнёздово недалеко от Смоленска), либо в поход или торговую экспедицию отправлялись, преимущественно, члены одного родового клана, и в этом можно усматривать сохранение традиций большой семьи.
Интересно, что при анализе скандинавских и исландских саг можно увидеть, что в княжеских и дружинных семьях (как в самих скандинавских странах, так и на Востоке, в Гардарики) уже в X веке прочно закрепилась не только малая индивидуальная семья, но и традиция моногамии. Все без исключения авторы саг упоминают у конунгов только одну жену, которую, как правило, признают «мудрейшей из женщин»56. Уважением к женщине – жене великого князя, конунга, матери его детей – пронизаны все скандинавские повествования. Княгине отводится огромная роль в решении государственных дел, за ней признается возможность влиять на политику княжеского дома и т. п. Подробнее вопрос о положении женщины в княжеской и дружинной семье мы рассмотрим ниже, а пока стоит отметить, что авторы саг, конечно, несколько идеализировали истинное положение вещей. Потому как, вырвавшись за пределы родных земель, скандинавы уже не столь ревностно придерживались единобрачия, что и было подмечено восточными авторами.
Кстати, не исключено, что обряд, о котором говорит Ибн Русте, и церемония погребения, описываемая Ибн Фадланом, – это две стороны одного и того же ритуала. Вполне возможно, что Ибн Русте мог знать только о первой стадии погребения, когда тело умершего руса клали в большую могилу на 10 дней, которые отводились на подготовку второй стадии – обряда кремации в ладье, и, следовательно, рассказал только о ней. Либо же, и это подтверждается данными археологии, в начале X века у русов сосуществовали несколько видов погребального обряда, в том числе – ингумация в больших камерах57, кремация58 и ингумация в ладье59. При этом чести быть похороненным в ладье или в камере с большим количеством вещей удостаивались представители верхушки общества (князья, дружинники), поэтому доля таких погребений в общей массе относительно невелика. Одним из примеров может служить курган №7 Центральной группы Гнёздово, раскопанный С.И.Сергеевым в 1900 г. Хотя курган остался существенно недокопанным, при анализе документации было установлено, что имела место кремация в ладье, а погребальный набор, содержащий как мужские, так и женские вещи, позволяет предположить наличие в нём парного захоронения60. Камерное погребение мужчины и женщины, одно из самых богатых в Гнёздово, содержал так называемый «курган №97» (комплекс 14/VII-1899) из раскопок С.И.Сергеева (1899 г.)61. А вот в гнёздовском кургане Л-47, содержавшем кремацию в ладье, присутствовала и материковая яма, предназначенная, по мнению Ю.Э.Жарнова, для «временной ингумации», описанной Ибн Фадланом62.
На этом сведения письменных источников о славянах и руси до начала X века заканчиваются. Мы видим, что у восточнославянских племен сохранялась большая патриархальная семья, хотя в IX веке начался её постепенный распад и к соседской общине от общины семейной. В каждом славянском племени имелись собственные брачные обряды, при этом семьям было присуще многоженство. К сожалению, о брачных обычаях народа русов можно сказать ещё меньше. По-видимому, здесь также сохранялись традиции группового брака и полигамии, но постепенно (что видно из скандинавских и исландских саг) у русов начинает укрепляться малая индивидуальная семья и моногамный брак. В X веке традиции полигамии, по-видимому, сохраняются лишь у тех представителей народа русов, которые покинули Скандинавию и отправились в военные походы (или торговые экспедиции, что почти равнозначно) на Восток. Скорее всего, это следствие общения со славянскими племенами, результат некоторой ассимиляции пришельцев-скандинавов. Кроме того, в среде русов значительную роль играли женщины, по крайней мере, для достижения благополучия мужчиной в потустороннем мире их присутствие являлось необходимым условием. Вполне возможно, что подобная роль женщины – свидетельство о наличии у народа русов пережитков матриархата, как на протяжении всего IX века, так и много позднее.
C первых десятилетий X века появляется гораздо больше сведений о положении семьи и её членов в молодом Древнерусском государстве. Основным источником информации о браке и семье X – начала XI веков является, конечно же, Повесть временных лет, содержащая в себе договоры русских князей с греками (Олега, 912 года и Игоря, 945 года). Кроме того, что эти договоры сами по себе – ценное свидетельство развития внутрисемейных отношений, они к тому же позволяют получить более полное представление о юридическом положении отдельных членов семьи. Но сразу оговоримся, что все эти сведения касаются, в первую очередь, русов, составлявших верхушку государства Древней Руси, а вот среди основной (славянской) массы населения картина семейных отношений наверняка была несколько иной.
Конец ознакомительного фрагмента.