Семья, брак и родительство в современной России. Выпуск 2. Раздел I. Проблемы современной семьи: теория и практика сопровождения ( Коллектив авторов, 2015)

А. А. Алдашева, М. Е. Зеленова (Москва)

aigulmama@mail.ru mzelenova@mail.ru

В статье рассматривается профессия «замещающий родитель». Проанализированы теоретические и эмпирические работы, затрагивающие вопросы приемного родительства. Выделены уровни анализа профессиональной успешности кандидатов в замещающие родители, с опорой на которые возможно построение психограммы специалиста данного профиля.

Ключевые слова: дети-сироты, приемная семья, профессия «замещающий родитель», профессиограмма, психограмма, личностные особенности.

Проблема сиротства продолжает оставаться одной из сложнейших социальных и научных проблем современного общества. Российский и международный опыт свидетельствуют о наличие разнообразных форм жизнеустройства детей-сирот. Опыт показывает, что каждая из существующих форм семейного жизнеустройства детей-сирот имеет свою целевую группу детей, при этом общим признаком для них является низкий уровень социализации, как результат семейной депривации (Гайсина, 2013; Прихожан, Толстых, 2007; Ослон, 2006; и др.).

В последние десятилетия убеждение в том, что дети-сироты должны воспитываться в семье, стало основой государственных социальных программ, направленных на решение проблемы сиротства. Помещение детей в приемные семьи, где родители имеют необходимые навыки и опыт ухода за детьми (в том числе детьми-инвалидами), получая фиксированную плату за свою заботу, предполагает разрешение многих проблем, связанных с воспитанием детей-сирот в России (Астахов, 2014). Государство материально и информационно поддерживает создание приемных семей, проводятся конференции, привлекаются негосударственные общественные организации, способствующие развитию института приемной семьи. На практике можно констатировать появление новой социономической профессии – «замещающий родитель», что предполагает вычленение определенных критериев и требований к профессионалам данного профиля, а также необходимость разработки и учреждения системы подготовки будущих приемных родителей как квалифицированных специалистов (Алдашева, 2012; Алдашева, Махнач, 2010; Алдашева, Зеленова, Рунец, 2015).

Профессиональный замещающий родитель предоставляет социальные услуги государству по воспитанию детей-сирот, несет ответственность за жизнь, здоровье и благополучие приемного ребенка. Основным инструментом работы приемного родителя является его личность, а также его знания и умения в сфере воспитания детей и организации семейной среды, ее материальных и психологических ресурсов, взаимодействия с другими социальными группами, государственными институтами. Замещающее родительство можно определить как интегральное психологическое образование личности, включающее совокупность ценностнно-смысловых ориентаций родителя, его установок, убеждений и ожиданий, принятие родительской позиции и родительской ответственности, стиля семейного взаимодействия, переживание родительских чувств. Это многогранный социально-психологический феномен, имеющий сложную структуру и являющийся нравственным продуктом, наработанным в ходе жизненного пути. Компетентность замещающего родителя включает готовность и способность профессионального приемного родителя применять знания для принятия эффективных решений по воспитанию приемного ребенка (Алдашева, Иноземцева, 2014).

Приемная семья представляет собой малую социальную группу. Она может рассматриваться как многоуровневая, многокомпонентная система, все подструктуры которой тесно взаимосвязаны и базируются на общности быта, многосторонних личных и социальных взаимоотношениях, взаимной ответственности и взаимопомощи. Создание приемной семьи и успешность ее дальнейшего существования как открытой многокомпонентной системы, находящейся в состоянии подвижного равновесия, является сложным процессом. Устойчивость приемной семьи и ее целостность как системного образования закладывается уже на этапе отбора кандидатов в замещающие родители, определяется множеством факторов и напрямую зависит от успешности адаптационного периода. Как известно, прохождение адаптационного периода, формирование и укрепление внутрисистемных связей позволяет любой системе приобрести новые качества и способность к позитивному поступательному развитию в будущем. В ситуации, когда адаптационные трудности преодолеть не удается, система утрачивает свою целостность. Она либо распадается, либо начинает функционировать на более низком уровне, приобретая все большее число деструктивных признаков (Ломов, 1996).

Основные проблемы приемного родительства (отбор кандидатов, воспитание и развитие ребенка в замещающей семье, сопровождение приемных семей и т. д.) рассмотрены в работах многих ученых. Анализ исследований, посвященных созданию и функционированию приемных семей, показал многообразие авторских подходов, среди которых можно выделить социально-психологический, мультимодальный, экзистенциально-гуманистический, ресурсный и др. (Котова, 2011; Махнач, Лактионова, Постылякова, 2014; Куфтяк, 2008; Ослон, 2006; и др.). При этом наблюдается разнонаправленность позиций и акцентирование преимущественно конкретных компонентов и подструктур семьи, что в значительной степени затрудняет понимание специфики деятельности приемного родителя. Отсутствует профессиограмма профессии «замещающий родитель», в которой представлен перечень требований и условий труда приемного родителя, а также базирующаяся на этих требованиях ее составная часть – психограмма, позволяющая получить портрет успешного профессионала с психологических позиций.

Анализ источников с целью выделения профессионально значимых качеств, социально-демографических и психологических характеристик людей, готовых взять на воспитание ребенка-сироту, позволил получить следующие данные. Как правило, приемными родителями желают стать зрелые люди в возрасте 30–45 лет, имеющие высшее или среднее специальное образование. Что касается семейного статуса, то, по данным одних исследователей, среди кандидатов преобладают семейные пары, более половины которых имеют родных детей; согласно другим, кандидаты – это в основном одинокие женщины (вдовы или разведенные), имеющие своих детей и родительскую семью, в истории которой нередки случаи многодетности и есть факты принятия детей на воспитание. В целом, опираясь на эти данные, можно сказать, что успешность приемного родительства определяется такими социально-демографическими факторами, как: наличие в семье собственных взрослых детей; наличие собственного родительского опыта; ориентация родителей на выбор детей младшего возраста. Что касается психологических составляющих, то анализ показал, что при отборе кандидатов и формировании замещающих семей необходимо учитывать следующие большие группы переменных: мотивы приема ребенка в семью и ценностные ориентации замещающих родителей; характеристики приемной семьи как малой социальной группы (особенности внутрисемейных взаимоотношений и взаимодействия с ближайшим окружением и социумом). Выявлено также, что успешные и неуспешные приемные родители отличаются рядом личностных особенностей, отношением к ошибкам детей, характером переживания собственного опыта детско-родительских отношений, предпочтением методов воспитания, способами разрешения проблемных ситуаций.

Особый интерес представляют данные, свидетельствующие о возможном появлении негативных последствий в приемных семьях. Именно учет подобных фактов требует тщательного осмысления при создании концептуальной модели профессионала «замещающий родитель» и построении профессиограммы специалиста. Например, установлено, что у кандидатов в замещающие родители, по сравнению с обычными семьями, значимо ниже уровень удовлетворенности разными сферами жизни, кроме того, у них ниже рефлексивность (особенно в сфере профессиональной деятельности). Опрос экспертов показал, что обследованные кандидаты в замещающие родители часто нуждаются в психологической помощи (Котова, 2011). Установлено, что приемные родители характеризуются высокими показателями шкалы «ригидность аффекта» (Махнач, Прихожан, Толстых, 2013). Приемные родители на статистически достоверном уровне чаще отказываются от детей подросткового возраста.

В целом, по результатам эмпирических исследований, замещающий родитель предстает как человек активный, имеющий внутреннюю систему взглядов и убеждений, помогающих ему противостоять стрессам и справляться с жизненными ситуациями. В приемном родительстве он видит либо самоактуализацию себя как родителя, либо альтруистическую помощь ребенку-сироте. В процессе самореализации он предпочитает опираться на эмоциональный опыт, умеет не расстраиваться по пустякам и в любой ситуации способен находить положительные моменты. Кандидаты в приемные родители, у которых присутствует представление о том, что они «хозяева жизни» и способны влиять на нее в соответствии со своими целями и представлением об осмысленности жизни, обладают способностью идентифицировать эмоции других людей и сопереживать им. Будущие приемные родители оптимистично смотрят на жизнь, стремятся преодолевать возникающие трудности, способны конструктивно решать конфликты и находить выход из сложных ситуаций (Алдашева, Иноземцева, 2014; Николаева, 2013; Николаева, Япарова, 2007; Проблема сиротства…, 2015; и др.)

Проведенное с позиций социальной психологии труда с целью построения концептуальной модели и профессиограммы профессии «замещающий родитель» обобщение эмпирического материала, позволило выделить три уровня анализа.

Первый уровень анализа – приемная семья как воспитательное пространство. На данном уровне учитываются: демографический состав семьи (возраст приемных родителей и членов семьи), тип отношений, сложившийся между супругами, между родителями и кровными детьми, культура общения не только внутри семьи, но и в социуме. Принятие решение о возможности кандидата быть приемным родителем на данном уровне анализа следует оценивать с учетом физических и личностных свойств кандидата. Критерии выбора признаков отбора должны обосновываться с позиции обеспечения не только безопасности ребенка, принятого на воспитание, но и безопасности замещающей семьи в целом. Следует обращать внимание на профессию кандидата. Как показывает практика, замещающее родительство чаще выбирают представители социономических профессий: педагоги, социальные работники, воспитатели. Перечисленные профессии, по имеющимся в психологии данным, характеризуются высокой степенью риска профессиональной деформации личности, эмоционального и профессионального выгорания (Барабанова, 2011; Водопьянова, Старченкова, 2005; Дикая, 2015; Доценко, 2009; Зеленова, Кабаева, и др.). Учет такого рода информации удовлетворяет требованиям к безопасности воспитательного пространства семьи и контролю за возможными источниками неблагополучия, приводящими не только к отказу от ребенка, но и представляющих опасность для жизни и психологического благополучия как приемного ребенка, так и замещающей семьи в целом.

Второй уровень анализа рисков замещающей семьи предполагает оценку характера материальных и духовных потребностей, навыков распределения средств на удовлетворение этих потребностей семьи (в пище, одежде, предметах быта, образовательных и культурных нуждах). При отборе следует учитывать потребность кандидатов управлять образовательным и культурным развитием, их направленность на всестороннее развитие приемных детей. Особое внимание на данном уровне анализа следует уделить рентным установкам претендентов. В поле зрения специалистов, привлеченных для отбора приемных родителей, должен быть анализ степени преобладания и устойчивости данной установки в структуре потребностей кандидата, так как недостижение материальных устремлений часто приводит к переживаниям психологического неблагополучия (Эммонс, 2004). При рентной установке приемных родителей, согласно Э. Фромму, ребенок может воспринимать себя как товар, который обладает определенной ценностью на рынке и который можно выгодно продать или обменять (Фромм, 1990).

Третий уровень анализа замещающей семьи – это рассмотрение физического и духовного развития детей. При отборе приемных родителей исследуется потенциал семьи как организатора жизни и деятельности ребенка, установки и направленность на развитие личности ребенка. Здесь важным критерием потенциала приемной семьи выступает мировоззренческая позиция кандидатов, в которой основными признаками являются осознание возлагаемой на себя миссии и понимание всей ответственности за свой выбор. По мнению исследователей (Овчарова, 2006), успешное родительство тесно связано с такими понятиями, как ответственность, готовность и доверие. Работа аспирантки О. В. Рунец, показала, что, по сравнению со специалистами других помогающих профессий, кандидаты в замещающие родители в большей степени склонны к более детальному осмыслению разнообразных жизненных ситуаций и взвешенности принимаемых решений, что свидетельствует о социальной ответственности представителей данной группы (Рунец, 2015).

Подводя итоги, можно сказать, что анализ литературных источников, опыт собственных исследований и работа с кандидатами в замещающие родители явились базисом для разрабатываемого пилотного варианта профессиограммы специалиста-профессионала нового вида социономической профессии «замещающий родитель». Работа над концептуальной моделью продолжается в рамках проекта РГНФ. Особое внимание направлено на разработку психограммы, позволяющей получить портрет успешного профессионала в терминах психологии труда.

Абульханова-Славская К. А. Типология активности личности // Психологический журнал. 1985. Т. 6. № 5. С. 3–18.

Алдашева А. А. Профессиональная компетентность: понятие и структура // Вестник Адыгейского государственного университета. Сер. 3: Педагогика и психология. 2012. № 4 (109). С. 121–128.

Алдашева А. А., Махнач А. В. Социально-психологические предпосылки изучения профессии «приемный родитель // Социальная психология труда. Теория и практика. Т. 2 / Отв. ред. А. Л. Журавлев, Л. Г. Дикая. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2010. Т. 2. С. 232–251.

Алдашева А. А., Иноземцева В. Е. Опыт психологической подготовки к деятельности замещающих родителей // Методы психологического обеспечения профессиональной деятельности и технологии развития ментальных ресурсов человека / Отв. ред. Л. Г. Дикая, А. Л. Журавлев, М. А. Холодная. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2014. С. 194–212.

Алдашева А. А., Зеленова М. Е, Рунец О. В. Профессиональная компетентность замещающих родителей как фактор психологической безопасности приемных детей // 7-я Российская конференция по экологической психологии: Тезисы / Отв. ред. М. О. Мдивани. М.: ФГБНУ «Психологический институт РАО»; СПб.: Нестор-История, 2015. С. 17–20.

Астахов П. России нужны профессиональные приемные семьи: Интервью каналу LifeNews. URL: http://lifenews.ru/news/147986 (дата обращения 10.10.2015).

Водопьянова Н. Е., Старченкова Е. С. Синдром выгорания: диагностика и профилактика. СПб.: Питер, 2005.

Гайсина Г. И. Семейное устройство детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей: российский и зарубежный опыт. М.: РГНФ, 2013.

Дикая Л. Г. Профессиональное выгорание и безопасность труда в социально-ориентированных профессиях // Социальные и гуманитарные науки на Дальнем Востоке. 2015. № 3 (47). С. 43–53.

Доценко О. В. Эмоциональная направленность как личностная детерминанта выгорания у представителей социономических профессий // Актуальные проблемы психологии труда, инженерной психологии и эргономики. Вып. 1 / Под ред. В. А. Бодрова, А. Л. Журавлева. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2009. С. 509–534.

Зеленова М. Е., Кабаева В. М., Барабанова В. В. Уровень жизнестойкости, Я-концепция и профессиональное здоровье учителей // Социальная психология и общество. 2011. № 3. С. 40–53.

Котова Т. Е. Социально-психологические и личностные характеристики готовности к замещающему родительству: Автореф. дис. … канд. психол. наук. Ярославль, 2011.

Куфтяк Е. В., Тихонова И. В. Приемная семья: особенности подбора и адаптации: Методическое пособие для специалистов служб сопровождения семьи. Кострома: КГУ им. Н. А. Некрасова, 2008.

Ломов Б. Ф. Системность в психологии. М.: Изд-во «Институт практической психологии»; Воронеж: НПО «Модэк», 1996.

Ломов Б. Ф. К проблеме деятельности в психологии // Психологический журнал. 1981. Т. 2. № 5. С. 3–22.

Махнач А. В., Прихожан А. М., Толстых Н. Н. Психологическая диагностика кандидатов в замещающие родители: Практическое руководство. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2013.

Махнач А. В., Лактионова А. И., Постылякова Ю. В. Программа психологической диагностики личностных и семейных ресурсов в практике отбора, обучения и сопровождения замещающих родителей // Методы психологического обеспечения профессиональной деятельности и технологии развития ментальных ресурсов человека / Отв. ред. Л. Г. Дикая, А. Л. Журавлев, М. А. Холодная. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2014. С. 166–193.

Николаева Е. И. Психология семьи: Учебник для вузов. СПб.: Питер, 2013.

Николаева Е. И., Япарова О. Г. Особенности личностных характеристик детей и родителей в эффективных и неэффективных приемных семьях // Вопросы психологии. 2007. № 6. С. 37–43.

Овчарова Р. В. Родительство как психологический феномен: Учеб. пособие. М.: Московский психолого-социальный институт, 2006.

Ослон Н. В. Жизнеустройство детей-сирот: профессиональная замещающая семья. М.: Генезис, 2006.

Прихожан А. М., Толстых Н. Н. Психология сиротства. М.: Питер, 2007.

Проблема сиротства в современной России: психологический аспект / Отв. ред. А. В. Махнач, А. М. Прихожан, Н. Н. Толстых. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2015.

Фромм Э. Искусство любить. Исследование природы любви. М: Педагогика, 1990.

Эммонс Р. Психология высших устремлений: мотивация и духовность личности. М.: Смысл, 2004.

atv-psy@mail.ru

В статье обсуждаются проблемы и задачи оценки эффективности психотерапии, анализируются общие для различных психотерапевтических подходов компоненты и механизмы психотерапевтического воздействия – эмоциональная поддержка, инсайт, обратная связь и др. – с точки зрения их лечебного действия на разных этапах психотерапевтического процесса. Рассматриваются на примере практических случаев такие критерии оценки эффективности системной семейной терапии, как уменьшение симптоматики и удовлетворение явного и скрытого запросов.

Ключевые слова: эффективность психотерапии, системная семейная психотерапия, работа с симптомом, явный запрос, скрытый запрос, изменения в семейной системе.

С тех пор как в начале 50-х годов прошлого века Г. Айзенк «бросил вызов» практикующим психотерапевтам, эмпирически доказав, что по своим результатам психотерапия не эффективнее пребывания больных в психиатрических лечебницах без получения ими систематической психотерапии (Лаутербах, 1995; Карвасарский, 2002; Александров, 2009), в науке активно обсуждается вопрос оценки эффективности последней. Исследуются результаты работы психотерапевтов всех существующих школ и направлений, выделяются критерии оценки эффективности, выдвигаются требования, которые должны обеспечить научную обоснованность и объективность таких критериев.

Опубликованные в 1994 г. результаты мета-анализа исследований эффективности психотерапии, проведенного К. Граве с соавторами, поразили научный мир своей фундаментальностью, качеством и количеством исследованных работ. Из 3500 опубликованных за 30 лет (до 1984 г.) исследований психотерапии они отобрали 897 исследований психотерапии взрослых пациентов, проводимой различными методами и соответствовавших требованиям научного анализа, основанными на разных теоретических подходах, а также 41 исследование (до 1991 г.), в которых проводился сравнительный анализ эффективности разных видов психотерапии (Лаутербах, 1995; Александров, 2009).

Из выводов, сделанных К. Граве с сотрудниками относительно научно обоснованной эффективности когнитивно-поведенческого, гуманистического, психодинамического, психоаналитического, интерперсонального и других видов психотерапии, следует, что различия большинства ведущих направлений психотерапии гораздо меньше выражены, чем этого можно ожидать. Сравнительные исследования более позднего времени также показали, что психотерапевтическая эффективность разных подходов приблизительно одинакова (Калмыкова, Кэхеле, 2000).

Статистическое сопоставление таких видов психотерапии, как разговорная психотерапия по К. Роджерсу, психоанализ, семейная (системная и поведенческая) психотерапия и поведенческая терапия, проведенное Л. Граве с соавторами позволили сделать следующий вывод. Раскрывающие методы, помогающие клиенту ответить на вопросы, почему и как возникла проблема, по степени эффективности (силе эффекта) существенно «проигрывают» поддерживающим методам – методам семейной и когнитивно-поведенческой психотерапии, помогающим преодолевать жизненные проблемы клиента (Лаутербах, 1995). Ответ на вопрос «почему?» способствует лучшему пониманию клиентом самого себя (своих мотивов, потребностей, ценностей, своего поведения) и может стать действенной психотерапией для интеллектуального, образованного, успешного клиента с мало выраженной симптоматикой. Ответ на вопрос «зачем?» – ключевой в системной семейной терапии – открывает путь оказания помощи клиенту в преодолении проблемы, а, как отмечает В. Лаутербах, «большинству пациентов нужна помощь в преодолении своих проблем, а не в обнаружении скрытых мотивов» (Лаутербах, 1995, с. 41).

При доказанной равнозначности выраженности эффекта основных психотерапевтических направлений для каждого из теоретически обоснованных методов психотерапии выявляется симптоматика или заболевания клиента, в терапии которых этот метод является эффективным. Однако большинство психотерапевтических школ претендует на лечение не определенных патологических состояний, эффективность психотерапии которых собственными методами продемонстрировало и доказало, а претендует на компетентность в терапии большинства патопсихологических и социально-психологических «диагнозов» пациента. На практике мы сталкиваемся с ситуацией, когда клиент попадает к психотерапевту той или иной направленности в большей степени «волей случая». Эта претензия катализирует процесс поиска общих факторов психотерапии, детерминирующих улучшение состояния пациента (клиента), а также способствует процессам интеграции психотерапевтических методов, имеющих в своей основе различные теоретические позиции.

В дискуссии по вопросу разработки критериев эффективной психотерапии авторы выдвигают ряд условий, которым эти критерии должны удовлетворять. Многие исследователи сходятся во мнении, что они должны достаточно полно характеризовать наступившие у клиента изменения не только непосредственно к концу терапии, но и пролонгированно – в катамнезе в трех сферах: соматической, психологической и социальной. Оценка эта должна производиться как с объективной позиции – желательно сторонним исследователем, а не самим психотерапевтом, так и с субъективной – самим пациентом (Карвасарский, 2002).

Наблюдаемые в последние десятилетия процессы интеграции в психотерапии ставят и задачу дополнительного анализа факторов лечебного действия психотерапии, анализа механизмов, с помощью которых психотерапевт добивается желаемых изменений в мышлении и поведении пациента. Эти категории описываются авторами по-разному – в соответствии с используемым теоретическим подходом и особенностями применения форм психотерапии (индивидуальной, групповой, семейной). А. А. Александров предлагает содержательную сборную классификацию, составленную на основе взглядов таких авторов, как Р. Корзини и Б. Розенберг, И. Ялом, С. Кратохвил (Александров, 1997). Представим данную классификацию в виде таблицы (см. таблицу 1).

За основу взято отнесение Р. Корзини девяти факторов лечебного действия психотерапии, описываемых им как наиболее важных при групповой психотерапии, к трем сферам – когнитивной, эмоциональной и поведенческой. Как отмечал Р. Корзини, когнитивные факторы лечебного действия психотерапии сводятся к древней как мир заповеди «познай себя», эмоциональные – к «люби ближнего своего», поведенческие – к «делай добро» (Александров, 1997).

При описании факторов лечебного действия приводится альтернативная терминология, используемая другими авторами при описании схожих феноменов. Например, такой механизм, как перенос, основанный на эмоциональных связях между пациентом и психотерапевтом или между участниками психотерапевтической группы, близок по своим сущностным характеристикам к понятию «коррективный эмоциональный опыт» Ф. Александера, и к понятию «коррективное повторение первичной семьи» И. Ялома. Мы не смогли не добавить к выделяемым Р. Корзини факторам основанный на эмоциональном отреагировании «катарсис» как один из важнейших факторов, выделяемый И. Яломом и другими авторами.

В представленной таблице мы попытались отразить и некоторое соотнесение факторов лечебного действия. Так, «инсайт», относясь к когнитивному научению, вместе с эмоциональным коррективным опытом и опытом нового поведения объединяется И. Яломом в категорию интерперсонального научения (Александров, 1997). Мы взяли на себя смелость предположить, что факторы «представления информации», «эмоционального отреагирования» и «обратной связи» посредством запуска соответствующих им механизмов позволяют достичь в психотерапии изменений неадекватного поведения, названных И. Яломом «первым витком адаптационной спирали», которая зарождается внутри психотерапии, а потом выходит за ее пределы. Рассматриваемые с позиции соотнесения с динамикой психотерапевтического процесса факторы «универсальности», «эмоциональной поддержки» – «альтруизма» и «самораскрытия» могут выступать в качестве основы построения психотерапевтической системы (в терминологии системной психотерапии), имея свое особое значение на начальном этапе терапии.

Представленная попытка расширить анализ факторов и механизмов терапевтического процесса, ведущих клиента к изменениям, целиком соотносится с гипотезой о том, что «различные терапии включают в себя определенные общие для всех компоненты, оказывающие лечебное воздействие, хотя и не занимают центрального места в присущем данной школе теоретическом обосновании психотерапевтического изменения» (Александров, 2009, с. 33). Однако выделение критериев оценки эффективности каждого из направлений психотерапии исходит из особенностей подходов психотерапевтических школ к цели и задачам этого процесса, а также из трактовки понятия «симптом» и часто связанного с ним понятия «запрос» на терапию.

Как отмечает А. В. Черников, существующие различия в определении цели семейной психотерапии практиков разных направлений не мешает им прийти к согласию по поводу минимальной задачи терапии, определяемой как «решение представленных семейных проблем и облегчение симптомов без возникновения новых симптомов у каких-либо членов семьи» (Guerin, 1976, цит. по: Черников, 2001, с. 93).

Таблица 1

Факторы лечебного действия психотерапии (классификация на основе Р. Корзини, Б. Розенберга, И. Ялома, С. Кратохвила)

Пример. За помощью обратилась семья из трех человек: папа, мама и дочь 11 лет (носитель симптома). Симптом – утренняя тошнота, рвота, появляется в момент сборов в школу. Симптом отсутствует во второй половине дня и в выходные. Обследования у гастроэнтерологов и педиатров показали, что девочка здорова и нет никаких соматических причин для таких ее болезненных состояний. Родители сделали вывод, что это «точно психосоматика», и с таким запросом пришли к психологу. На сессии при исследовании проблемы выявилось циркулярное взаимодействие членов семьи, включающее симптом. Утром, с момента появления «болезненного состояния» дочери и до «4–5-го урока» (примерно с 8 до 12 часов), мама настойчиво «решает проблему», стараясь привести физическое состояние дочери к удовлетворительному и «отправить дочь в школу». Это вызывает у мамы сильное раздражение. Особенно в те дни, когда ей необходимо идти на работу в офис. Из-за этих проблем она перенесла всю возможную работу домой, а при необходимости выехать на работу ей приходится «вызывать» мужа, отрывая того от его работы. В этих случаях папа «сменяет на посту» маму, продолжая (более спокойно) попытки приведения дочери в «рабочее состояние». К 12 часам родители понимают, что в школу дочери идти уже бессмысленно. Все успокаиваются. Состояние дочери нормализуется, она способна даже обедать, после чего мама с дочерью до вечера «делают уроки». До следующего утра дочь чувствует себя великолепно. Вечером мама вынуждена еще выполнять свою работу. Папа, придя с работы, «помогает по хозяйству» и проводит время с дочерью. «После отбоя» дочери у родителей «нет сил ни на что».

Из выявленных особенностей структурных параметров этой семьи стоит упомянуть размытость границ супружеской и детской подсистем и перевернутую иерархию. Раскрыв символический смысл симптома для этой семьи (в том числе через дразнилки девочки одноклассниками на тему токсикоза при беременности и «от чего наступает беременность»), выйдя в сферу отношений в супружеской подсистеме, психотерапия семьи подошла к связи между «психосоматикой» дочери и проблемами интимных отношений супругов. Поскольку супруги приняли решение «сделать еще один шаг» в терапии, психотерапевт «отправил девочку за дверь», тем самым воздействуя на границы подсистем семьи и существующую иерархию.

С родителями был заключен контракт на следующую встречу по запросу относительно супружеского взаимодействия. Когда девочку вернули в комнату, семье было дано домашнее задание: до следующей встречи с психотерапевтом родителям – утром дочь не будить, в школу не отправлять («она все равно там практически не бывает»), дочери – делать уроки дома в полном объеме, как обычно. Взрослым было дано еще одно задание на укрепление супружеской подсистемы, втайне от дочери (главным была форма подачи – «у взрослых есть свои тайны»).

Накануне назначенной встречи позвонил папа и сообщил, что они не смогут прийти из-за болезни жены и что первое задание они не выполнили, поскольку дочь на следующий день после встречи с терапевтом утром встала сама, собралась и ушла в школу. И за прошедшие 6 дней на приступы тошноты не жаловалась. Встречу супругов перенесли. Однако и на нее супруги не пришли: позвонила мама и радостным, уверенным тоном сообщила, что с девочкой с «того дня все замечательно», уже скоро месяц как ходит в школу, без проблем; в связи с этим мама «вернулась в работу» и у нее столько дел, что совсем нет времени выбраться на психотерапию; о задании «для взрослых» они сначала забыли, а теперь «как-то некогда».

М. А. Бебчук и Е. А. Рихмаер предлагают все многообразие существующих психотерапевтических подходов классифицировать, по признаку единицы психокоррекционного воздействия на подходы, ориентированные на симптом (проблему), на личность, на систему (семью, группу, организацию). С точки зрения первого подхода, в котором ставится задача воздействия на симптоматическое поведение и результатом психотерапии является избавление от симптома, рассмотренный случай является примером эффективной психотерапии. Но давайте посмотрим с другой позиции – с точки зрения системной терапии. Основной единицей психотерапевтического воздействия тогда будет выступать семья, а основной задачей – изменение особенностей ее коммуникативных и структурных параметров и переход семейной системы на иной, более функциональный уровень жизни. И с этой точки зрения, избавление от симптома дочери не позволяет нам уверенно говорить об эффективности проведенной работы. Семья «заменила» один симптом другим: похоже, что мама стала «трудоголиком», чтобы супруги и дальше «не имели возможности» решать назревшую в супружеской подсистеме проблему. Закон гомеостаза пока «победил» закон развития системы и в дальнейшем вполне вероятно появление новых стабилизаторов в этой семейной системе.

Вопрос о непосредственных и долгосрочных эффектах психотерапии в системной семейной терапии может звучать, согласно метафоре Ф. Кливера «Семейная пара, живущая в доме с трещинами в стене, может их оштукатурить и оклеить обоями, что даст краткосрочное решение проблемы. Пара может выбрать другое направление и, прежде всего, укрепить фундамент, чтобы стены не трескались; это – более надежный подход с долговременным результатом» (Кливер, 2005, с. 338).

Системная теория изменений говорит об изменениях первого (адаптация), второго (метаадаптация) и третьего (сдвиги в самовосприятии системы) порядка (Черников, 2001). Адаптация не затрагивает структуру и основные правила функционирования системы и, если проблема серьезная, она не приводит к возвращению нормального функционирования семьи. Метаадаптация предполагает изменение организационных основ системы, происходит переструктурирование семьи, что, в свою очередь, приводит к желаемому результату в психотерапии. Сдвиги в самовосприятии системы, в том числе своей способности к изменениям, безусловно, помогают семейной системе обрести (восстановить) свою функциональность, перейти на следующую фазу развития, эффективно решать стоящие перед ней задачи.

Пример. На прием к семейным психотерапевтам (работающим в котерапии) пришла семья – мама, папа и дочь 15 лет. Два года родители «боролись» с проблемным поведением дочери – проведением ею времени в «дурной компании» подростков. «Что только ни делали», «к кому только не обращались за помощью» (к слову, на прием к психотерапевту семья собиралась прийти около года), ничего не помогало: дочь оставляла компанию на неделю, не больше, а потом «все возвращалось». Пару месяцев назад девушка приняла решение окончательно разорвать отношения с этой компанией и до сих пор «держится: проводит вечера дома, снова послушная, хозяйственная, замечательная дочь, даже стала сама зарабатывать на свои карманные деньги – водит соседскую девочку в художественную школу». На вопрос, для чего в такой ситуации семья пришла к психологам, родители ответили: «понять, почему было так, как было, чтобы больше не допустить возвращения дочери в ту дурную компанию».

Для удовлетворения такого запроса семье был предложен контракт на две встречи. При помощи техник системной семейной психотерапии (циркулярного интервью, скульптуры семьи, волшебных вопросов и др.) психотерапевты подвели членов семьи к осознанию связи между привычно дистантными отношениями родителей и проблемным поведением дочери, которое сближало родителей, вынужденных вдвоем спасать дочь. Стала ясна циркулярная последовательность и ключевые события, запускающие проблемное поведение. Предъявленный семьей запрос был удовлетворен.

Оценивая проведенную работу, котерапевты разошлись во мнениях: один считал ее вполне эффективной, другому мешало «смутное чувство тревоги», проанализировав которое он пришел к выводу, что в работе был упущен важный момент – котерапевты так и не выявили скрытый запрос семьи, формулирование и удовлетворение которого обычно ведет к повышению функциональности семейной системы. Волей случая этот момент прояснился буквально на следующий день. Живя в одном районе с семьей клиентов, психолог увидел в одном из дворов компанию подростков, курящих и распивающих алкогольные коктейли, среди них – ту самую девушку. Скрытый запрос зазвучал следующим образом: «Верните нам наш симптом!»

Именно исчезновение симптома, стабилизировавшего последние годы семейную систему, испытывающую трудности при переходе к следующей стадии своего жизненного цикла, трудности в решении задачи сепарации повзрослевшей дочери, привело эту семью к специалистам. Поняв, «как это работало», семья получила возможность «вернуть все, как было», восстановить status quo.

Подводя итоги представленного анализа частных вопросов проблемы эффективности психотерапии, мы можем представить следующие выводы.

1. Наблюдаемые в последние десятилетия процессы интеграции в психотерапии ставят задачу дополнительного анализа факторов лечебного действия психотерапии и анализа механизмов, с помощью которых психотерапевт добивается желаемых изменений в мышлении, поведении клиента. Некоторым подтверждением гипотезы о том, что различные психотерапевтические подходы включают в себя определенные общие для всех компоненты, оказывающие лечебное воздействие, служит сопоставительный анализ когнитивных, эмоциональных и поведенческих факторов, выделяемых этими подходами, и соотнесение их с этапами психотерапии.

2. Факторы лечебного воздействия «универсальность», «эмоциональная поддержка» – «альтруизм», «самораскрытие», могут выступать в качестве основы построения психотерапевтической системы, имея особый вес и значение на начальном этапе психотерапии. Факторы «представление информации», «катарсис» и «обратная связь» позволяют достичь в психотерапии первичных изменений основ организации семейной системы, ее переструктурирования, как основной задачи следующего этапа психотерапевтического процесса. На завершающем этапе психотерапии особый статус приобретают факторы «осознание», «коррективный опыт», «проверка нового поведения», приводящие к изменениям в самовосприятии системы и создающие условия для долгосрочного психотерапевтического эффекта. 3. Общая теория систем, обогатив теорию и практику психотерапии, одновременно подняла планку для психотерапии в вопросах ее целей, задач, критериев оценки ее эффективности. Одним из решающих в психотерапии становится вопрос: зачем у пациента как члена семейной появляется и закрепляется в поведении конкретный симптом.

Александров А. А. Интегративная психотерапия. СПб.: Питер, 2009.

Александров А. А. Современная психотерапия: Курс лекций. СПб.: Академический проект, 1997.

Бебчук М. А., Рихмаер А. Е. Симптом. Личность. Система. URL: http:// www.familyland.ru/library/sciencearticle/sciencearticle_66.html?-templat... (дата обращения 12.10.2015).

Калмыкова Е. С., Кэхеле Х. Психотерапия за рубежом: история и современное состояние (краткий обзор) // Психологический журнал. 2000. Т. 21. № 2. С. 88–99.

Кливер Ф. Слияние и дифференциация в браке // Теория семейных систем Мюррея Боуэна: Основные понятия, методы и клиническая практика / Под ред. К. Бейкер, А. Я. Варга. М.: Когито-Центр, 2005. С. 305–338.

Лаутербах В. Эффективность психотерапии: критерии и результаты оценки // Психотерапия: От теории к практике: Материалы I съезда Российской психотерапевтической ассоциации. СПб.: Изд-во Психоневрологического института им. В. М. Бехтерева, 1995. С. 28–41.

Психотерапия: Учебник. 2-е изд. / Под ред. Б. Д. Карвасарского. СПб.: Питер, 2002.

Черников А. В. Системная семейная терапия: Интегративная модель диагностики. Изд. 3-е, испр. и доп. М.: Независимая фирма «Класс», 2001.

alladamirovna@yandex.ru lab6510@list.ru

В статье представлен анализ субъект-объектных и субъект-субъектных коммуникаций в детско-родительских отношениях на примере частного случая психотерапевтической работы с родителем. Показано, что формирование объектного типа взаимодействия с ребенком, когда детско-родительские отношения направлены на подчинение родителю, на игнорирование внутреннего мира детей, что связано с повторением родителем семейного сценария, его личностной незрелостью и дисфункцией родительской ответственности. В ходе психотерапевтической актуализации субъектного потенциала родителя скорректирован тип взаимодействия родителя с ребенком, усвоенный первым в его родительской семье. Поставлена проблема диагностики уровня субъект-объектности в детско-родительских отношениях и актуализации потенциальных ресурсов субъект-субъектного типа взаимодействия в семье. Обсуждается феномен родительской ответственности, способствующей развитию личности ребенка и стимулирующей достижение им более высоких результатов.

Ключевые слова: родительская ответственность, дисфункциональная семья, детско-родительские отношения, образ семьи, субъект-объектный тип взаимодействия, субъект-субъектный тип взаимодействия.

Развитие субъектной парадигмы в постнеклассической психологии представлено системно-субъектным подходом и психологией человеческого бытия, которые естественным образом связаны с психологией развития и психологией семьи (Сергиенко, 2008, 2011; Знаков, 2013; и др.). На современном этапе в социальной и клинической психологии семьи существует множество теоретически разнородных подходов к объяснению механизмов функционирования семьи как системы, раскрывающих особенности супружеских и детско-родительских отношений, причины семейных конфликтов и разводов (Варга, 2001; Лидерс, 2007, 2011; Никольская, 2015; Эйдемиллер, 2003; и др.).

Эволюционный подход предполагает развитие субъектности с самых ранних этапов психического развития человека. Е. А. Сергиенко подчеркивает, ссылаясь на труды А. В. Брушлинского, что раскрытие природы целостности субъекта указывает «на неразрывную взаимосвязь природного и социального на всех стадиях развития человека, начиная с пренатальной стадии, когда появляются самые первые, простейшие психические явления у еще не родившегося младенца» (Сергиенко, 2002). В ряде исследований представлены данные о зарождающейся субъектности детей, их способности организовывать психологические ресурсы для достижения цели, и подчеркивается роль средовых факторов, среди которых особенности родительского отношения влияют на скорость и траектории развития контроля поведения (Виленская, 2008; Сергиенко, 2013).

В. В. Знаков определяет предмет психологии бытия как «смысловые образования, выражающие ценностное отношение субъекта к миру» (Знаков, 2013). Приоритетным здесь становится изучение целостных единиц событий, «в которые субъект попадает при взаимодействии с другими людьми и которые отражаются в его внутреннем мире» (Знаков, 2013). Системное отношение субъекта психической активности (человека или другого существа) и окружающей среды, представляющей ее субъекты, является методологическим основанием экопсихологического подхода к развитию психики (Панов, 2014). В рамках системно-субъектного подхода субъект-субъектная или субъект-объектная коммуникация представляют коммуникативную функцию субъекта (Сергиенко, 2011, 2012). В. В. Знаков, раскрывая понятия субъект-объектных и субъект-субъектных коммуникаций, рассматривает их в связи с выраженностью маскулинных и фемининных признаков человека и макиавеллизмом. Люди с выраженными маскулинными качествами склонны к субъект-объектному типу коммуникаций, т. е. они чаще интерпретируют слова других людей «как проявление излишней опеки над собой, стремление командовать, манипулировать», подозревают, «что другие люди обращаются с ним/ней не как с равноправной личностью, субъектом познания и общения, а как с «вещью», объектом, не имеющим своего внутреннего мира, который следует принимать во внимание и уважать». При выраженности фемининных признаков люди ориентированы на диалогическое общение, которое «включает убеждение человека в том, что, если собеседник что-то говорит, то он обращается к нему как равноправному партнеру, подлинному субъекту общения», т. е. преобладает субъект-субъектный тип коммуникации. Люди с высоким значением показателя макиавеллизма больше склонны понимать высказывания по субъект-объектному типу, а с низким значением – по субъект-субъектному (Знаков, 2002). В. И. Панов выделяет три типа экопсихологического субъектного и объектного взаимодействия, где за субъектность принимается активность (инициативность), а за объектность – реактивность (формальность) взаимодействия: 1) объектно-объектное, т. е. формальное общение; 2) объектно-субъектное или субъект-объектное, когда лидер в позиции субъекта подчиняет себе объект; 3) субъект-субъектное, когда обе стороны активно взаимодействуют друг с другом (Панов, 2011). Таким образом, в зависимости от разных ситуаций, в которых оказывается человек, может меняться его тип взаимодействия с окружающими, однако существуют личностные предпосылки к преобладающему типу взаимодействия субъект-объектному и субъект-субъектному (Знаков, 2002).

Семейная среда рассматривается как многомерное социальное образование (Панов, 2011). Исследование особенностей модели семьи как социального института и как генетически первичной среды воспитания ребенка необходимо для определения направлений психологической поддержки (Вовчик-Блакытна, 2012). Исследования семейной среды в качестве основы для развития и реализации регуляции поведения, проведенные с позиций системно-субъективного подхода, подчеркивают значение повседневного взаимодействия между родителями и детьми, в них обращается «внимание на родительскую ответственность за собственное поведение, самоорганизацию, саморегуляцию, которые могут являться основой для адаптации и жизненной уверенности их детей» (Ковалева, 2012). Фактором риска личностного развития ребенка и его субъектности может выступить переживание чувства эмоциональной отчужденности родителей, а также любое воздействие на него со стороны воспитателя, когда ребенок выступает в качестве объекта каких бы то ни было психологических воздействий: например, перфекционистских (Андреева, 2015), т. е. взаимодействие ребенка и среды осуществляется в субъект-обьектном типе или, по определению Е. О. Смирновой, предметном (Смирнова, 2010). Поэтому остаются актуальными исследования возможности снижения данного фактора риска, т. е. объектного типа родительского отношения к ребенку.

С этой целью предпринято эмпирическое исследование психологической коррекции объектного типа родительского воздействия. В качестве объекта исследования, осуществленного в формате работы со случаем, выступила семейная история Татьяны Г., 32-х лет, матери 12-летнего сына. Предмет исследования – актуализация в ходе консультативной сессии потенциальных ресурсов субъектности родительско-детского взаимодействия. Гипотеза исследования – представляется возможным, используя определенную технику психологического консультирования, сформировать субъектный тип отношения к ребенку у родителя, находящегося с этим ребенком преимущественно в объектном взаимодействии.

Консультации Татьяны Г. проходили в рамках системного подхода семейной психотерапии с использованием следующих методов: беседа, опросники «Родительский перфекционизм», «Модифицированный вариант интерперсональной диагностики Т. Лири»; генограмма, семейная социограмма; рисуночные тесты (Андреева, 2015; Варга, 2001; Венгер, 2001; Лидерс, 2007; Никольская, 2010; Собчик, 1990).

В результате психологического обследования Татьяны Г. были выявлены симптомы дисфункциональной (неэкологичной) семейной среды, в которой воспитывалась клиентка. Ниже представлены часть этих симптомов (условий среды), в которых росла девочка, и показано, как эти симптомы трансформировались в ее взрослой жизни:

а) Родительская семья Татьяны Г.: 1) По семейной легенде, до заключения родителями брака тетка отца («к ней все ездили на поклон») дала согласие на свадьбу с условием, что ей отдадут на воспитание первого родившегося ребенка. На момент рождения Татьяны Г. тетка умерла, а девочка из-за «бытовых проблем» была отдана на проживание родителям матери, у которых она жила до семи лет. Вместе с родителями всегда жила ее младшая на год сестра; 2) Супружеские отношения родителей были конфликтными, после окончания Татьяной Г. средней школы родители развелись; мать повторно удачно вышла замуж, а у отца отношения не сложились, и он ведет маргинальный образ жизни. Супружеские отношения бабушки и дедушки, у которых до семи лет проживала клиентка, также были и остаются конфликтными; 3) Проживая с бабушкой и дедушкой, Татьяна Г. неоднократно слышала разговоры о том, что если бы они с сестрой были мальчиками, то родители жили бы дружно. В семье детей одевали в одежду стиля «unisex».

б) Собственная семья Татьяны Г.: 1) двенадцатилетний сын клиентки с годовалого возраста постоянно проживает с отцом. Через два месяца после рождения ребенка Татьяна Г. устроилась на работу и бросила институт; за сыном стал ухаживать муж, продолжавший учебу в мединституте. Уходя от мужа, когда ребенку исполнился год, Татьяна Г. забрала мальчика, но практически сразу «отдала» отцу, мотивировав это тем, что отец ребенка – врач и он лучше, чем она, помогал мальчику во время приступов астмы; 2) Примерно два раза в месяц Татьяна Г. забирает сына на выходные и ездит с ним в загородный дом к бабушке и дедушке, у которых она жила до семи лет. Часто оставляет его с ними, с прабабушкой и прадедушкой мальчик проводит летние каникулы. К моменту обследования Татьяна Г. старалась ограничивать общение мальчика с прабабушкой и прадедушкой, так как услышала от них «упреки» в адрес мальчика в том, что он очень «похож на девочку, занимается танцами и посещает художественную школу»; 3) У Татьяны Г. успешно сложилась карьера; после 25 лет она увлеклась тяжелой атлетикой и борьбой, стала мастером спорта. После расставания с мужем у нее были устойчивые отношения с тремя мужчинами. Татьяна Г. рассказала, что хотела бы родить второго ребенка и воспитывать его «как все», но постоянно проживать с сыном не хочет, несмотря на то, что перестала «бояться» его приступов астмы, рецидивы которых связан у мальчика с ее домашними питомцами (попугаями).

Таким образом, в семье Татьяны Г. прослеживается: 1) повторение сценария, созданного, согласно семейному мифу, еще до ее рождения: проживание ребенка отдельно от матери; нарушение эмоционального контакта между матерью и ребенком; 2) нарушение половой идентификации и ролевого поведения Татьяны Г. (идентификация с маргинальной ролью отца), выраженные черты маскулинности и макиавеллизма, поощряемые в семье бабушки и дедушки; опасения по поводу нарушений в поло-ролевом поведении сына; 3) стремление компенсировать родительскую ответственность, «отыграть» роль матери рождением второго ребенка.

По результатам диагностики типов межличностных отношений (тест Т. Лири) получены низкие показатели по шкале «подчиняемость» (3 балла), умеренные показатели агрессивности (6 б.), подозрительности (8 б.), зависимости (7), дружелюбия (8) и альтруистичности (7), высокий показатель авторитарности (11) и экстремальный показатель эгоистичности (13). Таким образом, для Татьяны Г. характерен властно-лидирующий и независимо-доминирующий типы межличностных отношений, что дает основание считать ее склонной к установлению субъект-объектного типа взаимодействия (Мусликова, Карпушина, 2011). По результатам опросника «Родительский перфекционизм», получен средний показатель уровня родительского перфекционизма – 8 баллов, т. е. Татьяна Г., несмотря на доминантность и эгоизм, склонность строить «объектные», подчиняющие себе отношения с окружающими, в общении с ребенком старается проявлять «конструктивный перфекционизм», способствующий развитию ребенка. Она стремится к «субъектному» взаимодействию с сыном, которое стимулировало бы его к достижению более высоких результатов, но не приводило бы к негативным психологическим переживаниям (Андреева, 2015). Однако в реальности отношения Татьяны Г. с 12-летним сыном дисфункциональны, что связано со средой, в которой она росла. Но, несмотря на нарушения в отношениях между матерью и сыном, нежеланием Татьяны Г. принимать на себя функции родительской ответственности, «идеальный» образ семьи у нее связан с присутствием сына. По методике «Семейная социограмма» (Никольская, 2010), в «идеальной семье» Татьяны Г. нарисовала на первом плане себя вдвоем с сыном, а затем в отдалении «предполагаемых» мужа со вторым ребенком и подчеркнула, что на данный момент ей наиболее комфортно, когда она вдвоем с сыном. Потенциально испытуемая стремится к «субъектному» взаимодействию с сыном, не вызывающему у ребенка негативных психологических переживаний, в реальности же она не способна к такому взаимодействию и остается в границах объектного типа отношений, обусловленных родительской семьей, в которых она росла, усвоив объектный тип родительского воздействия в отношении ребенка. Выявленный конфликт испытуемой явился основанием для психологического коррекционного воздействия.

Наиболее информативным приемом диагностики стала работа с рисунками «Сон, который меня взволновал» и «Сон, который повторяется», где у Татьяны Г. присутствовал сюжет о том, что она держит в руках предмет, который ей не нужен, но она не может выпустить его из рук. Рисуя и проговаривая сон, Татьяна Г. самостоятельно идентифицировала этот предмет с образом сына. Произошло, таким образом, «порождение актуальной психической реальности», в которой общение с сыном приняло межличностный характер. В отношении к ребенку мать осознала, что ее сын так же одинок в семье, как и она в ее детских и взрослых отношениях с родителями. Эта мысль легла в основу переоценки ею жизненных ценностей и появлению «субъект-субъектного» в варианте «субъектно-порождающего» и возможно «субъектно-совместного» типа взаимодействия между взрослым и ребенком (Панов, 2014).

Таким образом, по результатам анализа случая коррекции субъект-объектной родительской позиции, показана возможность изменения типа взаимодействия родителя, усвоенного им в его родительской семье. Объединение присущих Татьяне Г. маскулинного с феминным типов взаимодействия способствовало снижению эмоционального напряжения в общении с сыном. Коррекционный эффект достигнут благодаря актуализации субъектного потенциала испытуемой. Проблема диагностики актуального уровня субъект-объектности в родительско-детских отношениях нуждается в разработке специализированного инструментария. Выявление потенциала развития субъектности представляется важной задачей для эффективной работы с семьями, создания методик комплексной оценки системных семейных ресурсов и жизнеспособности семьи в русле существующих в отечественной психологии теоретических подходов (Махнач, Постылякова, 2012) и может, в свою очередь, обогатить эмпирический арсенал системно-субъектного подхода.

Андреева А. Д. Перфекционизм современных родителей как дисфункция чувства ответственности // Человек как предмет междисциплинарного гуманитарного познания: Сборник научных статей Международной научно-практической конференции. СПб., 2015. С. 245–250.

Варга А. Я. Системная семейная психотерапия: Краткий лекционный курс. СПб.: Речь, 2001.

Венгер А. Л. Психологическое консультирование и диагностика. Ч. 1–2. М.: Генезис, 2001.

Виленская Г. А. Роль взаимодействия с родителями в раннем онтогенезе контроля поведения // Психологические исследования: Электронный научный журнал. 2008. № 2 (2). URL: http:// www.psystudy.ru/index.php/component/content/article/16-n2-2/ 102-vilenskaya2.html (дата обращения: 28.09.2015).

Вовчик-Блакытна Е. А. Одиночество ребенка как маркер неэкологичности семейной среды // 6-ая Российская конференция по экологической психологии: Тезисы. Москва, 25–26 октября 2012 г. / Научн. ред. М. О. Мдивани. М.: ФГНУ «Психологический институт» РАО, 2012. С. 80–81.

Знаков В. В. Субъект-объектные и субъект-субъектные типы понимания высказываний в межличностном общении // Психология индивидуального и группового субъекта / Под ред. А. В. Бушлинского, М. И. Воловиковой. М.: Пер Сэ, 2002. С. 144–160.

Знаков В. В. Теоретические основания психологии человеческого бытия // Психологический журнал. 2013. Т. 34. № 2. С. 29–38.

Ковалева Ю. В. Роль семейной среды в становлении регуляции поведения // Психологические проблемы современного российского общества / Отв. ред. А. Л. Журавлев, Е. А. Сергиенко. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2012. С. 521–528.

Лидерс А. Г. Психологическое обследование семьи: Учеб. пособие-практикум для студентов факультетов психологии высших учебных заведений. 2-е изд., стер. М.: ИЦ «Академия», 2007.

Махнач А. В., Постылякова Ю. В. Жизнеспособность семьи: психологические ресурсы как защитный фактор семьи // Психологические проблемы современного российского общества / Отв. ред. А. Л. Журавлев, Е. А. Сергиенко. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2012. С. 529–550.

Минаева О. А., Лидерс А. Г. Методологические основы представлений о семье // Теоретическая и экспериментальная психология. 2011. Т. 4. № 2. С. 71–87.

Мусликова М. Р., Карпушина Л. В. Влияние социально-психологических характеристик супругов на уровень удовлетворенности браком // Экопсихологические исследования / Под ред. В. И. Панова. М.: ФГНУ «Психологический институт» РАО; СПб.: Нестор-История, 2011. С. 221–232.

Никольская И. М., Пушина В. В. Семейная социограмма в психологическом консультировании: Учеб. пособие для врачей и психологов. СПб.: Речь, 2010.

Панов В. И., Капцов А. В. Экопсихологические типы коммуникативного взаимодействия: социально-психологический аспект. Экопсихологические исследования / Под ред. В. И. Панова. М.: ФГНУ «Психологический институт» РАО; СПб.: Нестор-История, 2011. С. 221–232.

Панов В. И. Экопсихология: Парадигмальный поиск. М. – СПб.: Психологический институт РАО; Нестор-История, 2014.

Проблема субъекта в психологической науке / Под ред. А. В. Брушлинского, М. И. Воловиковой, В. Н. Дружинина. М.: Академический проект, 2000.

Сергиенко Е. А. Ранние этапы развития субъекта // Психология индивидуального и группового субъекта / Под ред. А. В. Брушлинского, М. И. Воловиковой. М.: Пер Сэ, 2002. С. 270–310.

Сергиенко Е. А. Психология субъекта: поиски и решения // Психологический журнал. 2008. Т. 29. № 2. С. 16–27.

Сергиенко Е. А. Развитие психологии субъекта и субъект развития // Психологический журнал. 2011. Т. 32. № 1. С. 120–131.

Смирнова Е. О., Холмогорова В. М. Конфликтные дети. М.: Эксмо, 2010.

Собчик Л. Н. Диагностика межличностных отношений. Модифицированный вариант интерперсональной диагностии Т. Лири: Метод. руководство. М.: Московский кадровый центр при Главном управлении по труду и социальным вопросам Мосгорисполкома. Консультационная фирма, 1990.

Эйдемиллер Э. Г., Добряков И. В., Никольская И. М. Семейный диагноз и семейная психотерапия: Учеб. пособие для врачей и психологов. СПб.: Речь, 2003.

ltnrb4@gmail.com

Целью исследования явилось изучение психологической адаптации ребенка, перенесшего онкологическое заболевание и находящегося на этапе ремиссии, в контексте особенностей функционирования семьи. В пилотажном эмпирическом исследовании были выявлены взаимосвязи между психологическими особенностями ребенка и эмоциональным состоянием матери ребенка: уровнем агрессивности матери и частотой и значимостью социальной поддержки ребенка, уровнем тревожности матери и степенью тревожности ребенка, уровнем фрустрации матери и познавательной активностью ребенка; а также между психологическими особенностями ребенка и структурной организацией семьи: семейной сплоченностью и частотой социальной поддержки, уровнем адаптации семьи и самооценкой ребенка во внеурочной деятельности.

Ключевые слова: хронические соматические заболевания, социально-психологическая адаптация, онкологические больные, психологическая помощь семье, семейная система, структура семейной системы.

За последние годы накоплен значительный объем данных о психологических и медицинских аспектах хронических заболеваний у детей. Однако преимущественно исследования нацелены на заболевание в острой фазе. Условия благополучной психологической адаптации ребенка, находящегося уже на этапе ремиссии, остаются малоизученными. Очевидно при этом, что процесс социально-психологической адаптации ребенка, перенесшего онкологическое заболевание, невозможен без учета семьи ребенка и существующих в ней семейных взаимоотношений.

Целью исследования явилось изучение взаимосвязи психологических особенностей ребенка, пережившего онкологическое заболевание и находящегося на этапе ремиссии (его самооценки, эмоционального состояния, восприятия эмоциональной поддержки от других) с особенностями структурной организации его семьи, эмоциональным состоянием матери ребенка.

Исследование проводилось с октября 2014 г. по май 2015 г. на базе ЛРНЦ «Русское поле». Выборка состояла из 23 детей (14 мальчиков и 9 девочек) с диагнозами ОЛЛ (общий лимфобластный лейкоз) (n=21), лимфома (n=2). Возраст детей – от 10 до 16 лет. Средний возраст хронически больных детей – 12 лет. Возраст матерей: от 33 до 50 лет, средний возраст – 41 год.

Для исследования особенностей структурной организации семьи использовался Шкала семейной гибкости (адаптации) и сплоченности Олсона (FACES-3) (Лидерс, 2008), в которой первый параметр характеризует, гибкость реагирования семейной системы при воздействии на нее стрессоров, а второй – степень эмоциональной связи между членами семьи. Для исследования «эмоционального» состояния использовалась методика «Самооценка психических состояний» Г. Айзенка (Дмитриев, 2010). Эти методики заполнялись матерями детей. Ребенку предлагались:

– опросник Г. Айзенка (Дмитриев, 2010), направленный на изучение психических состояний личности: тревожность, фрустрация, агрессивность, ригидность;

– шкала социальной поддержки детей и подростков К. Малецки (Лифинцева, Рязгунова, 2013), который выявляет оценку ребенком частоты и степень важности различных форм социальной поддержки, получаемой им от его социального окружения – родителей, учителей, одноклассников, друзей (Белаконь, Минакова, 2013). Оценка частоты состоит из 6-балльной шкалы Лайкерта – от 1 (никогда) до 6 (всегда). Оценка субъективной значимости состоит из 3-балльной шкалы Лайкерта – от 1 (неважно) до 3 (очень в а ж но);

– шкала оценки своей компетентности С. Хартер (Чернышева, 2012) описывающей оценку ребенком успешности («компетентности», «умелости») в различных сферах его деятельности (в познавательной деятельности (учебе), общении со сверстниками, занятиях спортом, подвижных играх).

Полученные данные обрабатывались методом корреляционного анализа с использованием статистической программы SPSS (22 версия). Для выявления взаимосвязи между параметрическими переменными (показатели по шкалам методик К. Малецки, С. Хартер и Г. Айзенка) использовался коэффициент корреляции Пирсона, для выявления взаимосвязи между непараметрическими переменными (сплоченности и адаптации семейной системы) – коэффициент корреляции Спирмена.

Корреляционный анализ показал наличие взаимосвязи между следующими переменными:

– уровень агрессивности матери и частота предоставляемой поддержки (т. е. оценкой ребенка того, насколько часто он получает поддержку от его окружения) (r=0,428; р=0,041);

– агрессивность матери и значимость социальной поддержки (оценка ребенком того, насколько важна ему поддержка социального окружения) (r=0,525, р=0,01).

Можно предположить, что в ситуации перенесенного онкологического заболевания на этапе ремиссии агрессивная позиция матери, которая в опроснике Г. Айзенка описывается как «повышенная психологическая активность, стремление к лидерству путем применения силы по отношению к другим людям» (Дмитриев, 2010) парадоксальным образом играет функциональную роль. Эта позиция позволяет ей быть целеустремленной во взаимодействии с врачами и общественными организациями, занимающимися организацией лечения ребенка, что косвенным образом способствует более успешной адаптации самого ребенка.

Также была выявлена положительная взаимосвязь между уровнем тревожности матери и степенью тревожности ребенка (r=0,419; р=0,046). Это свидетельствует о том, что при повышении уровня тревожности у матери тревожность ребенка также возрастает. По-видимому, такая корреляция является следствием тесного эмоционального контакта, возникающего у матери с ребенком во время болезни.

Была обнаружена отрицательная корреляция между показателем фрустрации матери, возникающей вследствие реальной или воображаемой помехи, препятствующей достижению цели и показателем познавательной активности ребенка (r=–0,486; р=0,019). Выраженная фрустрация матери означает снижение мотивации к достижениям, преодолению трудностей и низкую самооценку. При наличии фрустрации у матери учебная мотивация ребенка и, соответственно, общая оценка себя как «знающего», «умеющего», может также снижаться.

На следующем этапе исследовались взаимосвязи между особенностями структурной организации семьи и психологическими особенностями ребенка. Была выявлена корреляция между семейной сплоченностью в реальной семье и общим показателем частоты социальной поддержки ребенка (r=–0,465; р=0,036). Чем более мама видит семью сплоченной, тем более незначительной кажется ребенку социальная поддержка. Возможно, «слитность» в отношениях ограничивает возможность ребенка замечать и адекватно оценивать этот вклад, что может привести к ухудшению адаптации самого ребенка.

Что касается выявленных взаимосвязей между адаптацией (гибкостью) семейной системы и психологическими особенностями ребенка, то чем чаще мама оценивает семью как хаотичную, тем выше у ребенка показатель ригидности в поведении (r=–0,477; р=0,021). Хаотичная семья определяется Д. Олсоном как семья с низким контролем, нечеткими ролями и правилами. Возможно, поведение ребенка выглядит ригидным потому, что в семье есть сложности с контролем и дисциплиной, при этом ригидность ребенка в этом случае является компенсаторной. При этом чем более хаотична семейная система, тем менее ригидно поведение матери (r=–0,488; р=0,018). Можно предположить, что способность матери к гибкости поведения в большей степени проявляется в семье, в которой отсутствуют стабильные ролевые позиции и правила. По-видимому, это является «сохранившемся» способом поведение матери, которое было функциональным на период болезни ребенка, но является уже не столь функциональным сейчас. Также нами была выявлена взаимосвязь между уровнем адаптации семьи и самооценкой ребенка во внеурочной деятельности (r=–0,643; р=0,01). Чем более «хаотичной» видит мать свою семью, тем менее значимой для ребенка является внеурочная деятельность (игры с одноклассниками, спорт, хобби). Другими словами, при отсутствии достаточной семейной стабильности познавательная и игровая активность ребенка снижается.

На основании полученных результатов формулируем следующие выводы:

– активная позиция матери, проявляющаяся как агрессивность, может опосредованно способствовать социальной адаптации ребенка, перенесшего онкологическое заболевание;

– эмоциональное состояние матери имеет связь с двумя состояниями ребенка: тревожность и познавательная активность;

– восприятие матерью семьи как сплоченной имеет отрицательную взаимосвязь с восприятием ребенком степени социальной поддержки от окружающих;

– чем более гибкой мать видит семью, тем больше ригидности проявляется в поведении ребенка. При этом уровень гибкости семьи прямо пропорционально связан с уровнем гибкости матери;

– чем более «хаотичной» видит мама свою семью, тем менее значимой для ребенка является внеурочная деятельность.

Полученные данные могут быть полезными психологам и психотерапевтам, работающим как непосредственно в отделениях реабилитации, так и занимающимся семейным консультированием. Проведенное исследование несомненно представляет интерес также и для врачей, медицинского персонала, работающих в отделениях реабилитации, так как полученные данные описывают особенности взаимодействия семьи и ребенка, специфику адаптации детей, перенесших онкозаболевание.

Белоконь А. П., Минакова Д. М. Пилотажная проверка психометрических свойств многомерного опросника социальной поддержки для детей и подростков // Материалы Международного молодежного научного форума «Ломоносов – 2013» / Отв. ред. А. И. Андреев, А. В. Андриянов, Е. А. Антипов, М. В. Чистякова. М.: МАКС Пресс, 2013. Секция «Психология». Ст. 11.

Дмитриев М. Г., Белов В. Г., Парфенов Ю. А. Психолого-педагогическая диагностика делинквентного поведения у трудных подростков. СПб., 2010.

Лидерс А. Г. Психологическое обследование семьи. М., 2008.

Лифенцева А. А, Рязгунова А. В. Адаптация методики «Шкала социальной поддержки детей и подростков» К. Малецки // Клиническая и специальная психология. 2013. № 2.

Чернышева Н. С., Маркова Д. М. Шкала самооценки компетентности и социального принятия дошкольника (С. Хартер и Р. Пайк) // Вестник КРАУНЦ. Гуманитарные науки. 2012. № 2 (20). С. 155–164.

marina@raudsepp.ru nataly.kharlamenkova@gmail.com

Представлены результаты исследования уровня посттравматического стресса и психопатологической симптоматики у матерей, посещавших «Курсы психиатрической грамотности» после впервые возникшего психического заболевания у совершеннолетнего ребенка. Выявлен средний с тенденцией к высокому уровень посттравматического стресса и показана его связь с психопатологической симптоматикой. Обосновывается значение психообразовательной работы для профилактики симптомов стресса у матерей и снижения уровня психологического неблагополучия. Выявлено, что данный вид работы способствует снижению симптомов депрессии, соматизации, обсессивности – компульсивности, фобической тревожности, уровня выраженности посттравматических стрессовых реакций.

Ключевые слова: посттравматический стресс, психическая болезнь, психопатологическая симптоматика.

Психологические последствия влияния на человека стрессоров высокой интенсивности включают в себя когнитивно-личностные и эмоциональные изменения у индивида, вызванные воздействием психотравмирующего переживания (Тарабрина, 2009).

Среди факторов, приводящих к серьезным стрессовым состояниям, таких как участие в боевых действиях, насильственные действия, смерть близкого человека, катастрофы, природные катаклизмы, тяжелые соматические заболевания и др., выделяется такой фактор, как впервые возникшее психическое заболевание у близкого родственника.

Распространение психических заболеваний, специфическое поведение больного в период острого проявления болезни, наличие мифов и предубеждений по отношению к психиатрическим больным – лишь некоторые дополнительные факторы, приводящие к дезадаптации семей и отдельных их членов, столкнувшихся с заболеванием родного (Ривкина, Сальникова, 2009). Среди многообразия проявлений психических заболеваний острое начало болезни с психотическим состоянием становится наиболее тяжелым психологическим стрессом для окружающих, приводит к стигматизации, самостигматизации родственников больного (Солоненко, 2006; Ениколопов. 2013), что подтверждает необходимость разработки и внедрения психообразовательных программ в состав реабилитационных мероприятий (Гурович и др., 2007).

По современным стандартам психиатрическая помощь базируется на биопсихосоциальной модели (Хритинин и др., 2015). Задача данного подхода состоит не только в уменьшении и купировании симптомов психического заболевания, но и в социально-психологическом восстановлении пациента и его реабилитации. Такой подход наиболее эффективен при возникновении первых психотических эпизодов, когда вся семья переживает глубокий психоэмоциональный стресс, сопровождающийся искажением самоидентификации пациента и семьи, изменением структуры внутрисемейного и социального взаимодействия (Эйдемиллер и др., 2006). Образовательная программа для родственников, наряду с другими лечебно-реабилитационными мерами, становится значимой частью помощи пациентам с первым психотическим эпизодом и фокусируется на близких пациенту людях как на ресурсах для его выздоровления (Гурович и др., 2007).

В настоящее время достоверно подтверждено значение сочетания фармакотерапии и семейно-ориентированного влияния, в котором участвует хотя бы один родственник пациента, испытывающий большую часть семейной нагрузки – физической, эмоциональной и финансовой (Костенко, 2014). Именно такой ухаживающий родственник играет определяющую роль в последующей социальной адаптации пациента. Однако психологическое благополучие и состояние родного остается за пределами многих исследований, сфокусированных на изучении влияния семейных форм поддержки на течение заболевания, предупреждение частых и повторных госпитализаций.

Обязанности по уходу за больным чаще всего ложатся на плечи матерей пациентов как наиболее близких и способных обеспечить максимально возможную поддержку (Савина, Чарова, 2002). Совершеннолетний сын или дочь, в условиях нормальной динамики семейного взаимодействия и при отсутствии заболевания, должен постепенно сепарироваться от родителей и создать собственную семью, стать относительно независимым (Судьин, 2012; Харламенкова, Кумыкова, Рубченко, 2015). Но в условиях возникновения психической болезни этот естественный процесс нарушается, и семья обретает вновь беспомощного и требующего заботы ребенка (Бурмистрова, 2008; Кэхеле, Буххайм, Певнева, 2011; Шмукер, 2002).

Настоящее исследование проводилось с целью выявления уровня посттравматического стресса и психопатологической симптоматики у матерей в ситуации впервые возникшего психического заболевания у совершеннолетнего ребенка, а также изменения уровня посттравматического стресса и сопутствующей ему симптоматики после участия матерей в специальной психообразовательной программе.

Гипотеза исследования: у матерей, переживших первый психотический эпизод у своего совершеннолетнего ребенка, наблюдается высокий уровень посттравматического стресса и психопатологической симптоматики, который снижается после участия матери в специальной программе «Курсы психиатрической грамотности».

Для диагностики посттравматического стресса использовались методики, адаптированные Н. В. Тарабриной с коллегами: Миссисипская шкала (МШ), гражданский вариант; для оценки посттравматических реакций – Шкала оценки влияния травматического события (ШОВТС) – испытуемым давалась инструкция: пользуясь шкалой, указать, в какой степени они продолжают переживать впервые возникшее у сына или дочери психическое заболевание; опросник выраженности психопатологической симптоматики – SCL-90-R (Тарабрина, 2001; Тарабрина и др., 2007).

Исследование было проведено на выборке матерей пациентов с впервые возникшим психотическим эпизодом (давность стрессового воздействия от 2,5 до 6 мес.), посещающих «Курсы психиатрической грамотности» на базе филиала № 2 Психиатрической больницы № 14 (психоневрологического диспансера № 10 г. Москвы) и филиала № 2 Психиатрической больницы № 15 (психоневрологического диспансера № 16). Объем выборки – 54 чел. Возраст матерей – от 39 до 70 лет, по уровню образования – от среднего специального и выше. Около трети всех испытуемых – 16 матерей на момент прохождения курсов не имели работы, причем 5 из них оставили работу из-за болезни ребенка.

Диагностика проводилась на двух этапах исследования: в начале и в конце посещения матерями «Курсов психиатрической грамотности».

Для проверки основной гипотезы исследования средние данные, полученные с помощью Миссисипской шкалы для оценки посттравматических реакций и опросника выраженности психопатологической симптоматики – SCL-90-R были сопоставлены со средними значениями, ранее рассчитанными по этим показателям для разных выборок (Тарабрина и др., 2007). Результаты показали, что уровни психопатологической симптоматики и посттравматического стресса у матерей, переживших первый психотический эпизод у своего совершеннолетнего ребенка, превышают средние значения по показателям, выявленным в других группах респондентов, обследованных ранее (Тарабрина и др., 2007).

Сравнение показателей посттравматического стресса (МШ и ШО-ВТС), диагностика которых проводилась до и после «Курсов психиатрической грамотности» показало значимые различия между ними. Уровень посттравматического стресса снизился и при оценке общего значения ПТС (по Миссисипской шкале, p≤0,001) и при оценке признаков вторжения, избегания и физиологического возбуждения как психологических реакций матери на стрессовое событие – на первый психотический эпизод у своего ребенка (ШОВТС, p≤0,00).

Существенные и значимые сдвиги были выявлены при сопоставлении показателей психопатологической симптоматики до и после «Курсов психиатрической грамотности»: по шкалам «Соматизация», «Обсессивность – компульсивность», «Межличностная сензитивность», «Депрессивность», «Тревожность», «Паранойяльные симптомы», «Психотизм», по общему баллу GSI, индексу проявления симптоматики (PSI), индексу выраженности дистресса (PDSI) на уровне p≤0,05; по шкале «Враждебность» – на уровне p≤0,01. По показателю «Фобическая тревожность» значимых различий не наблюдалось.

Полученные результаты позволяют сделать вывод о верификации сформулированной гипотезы.

Дополнительно были получены коэффициенты корреляции между уровнем посттравматического стресса (по Миссисипской шкале) и психопатологической симптоматикой (опросник SCL-90-R), а также данными по методике ШОВТС. На начало «Курсов психиатрической грамотности» выявлены следующие связи общего уровня посттравматического стресса (МШ): с показателем ПТС по методике ШО-ВТС (r_s=0,67, p=0,00), а также со шкалами «Соматизация» (r_s=0,21, p=0,028), «Обсессивность – компульсивность» (r_s=0,24, p=0,013), «Межличностная сензитивность» (r_s=0,15, p=0,13), «Депрессивность» (r_s=0,15, p=0,13), «Тревожность» (r_s=0,15, p=0,12), «Враждебность» (r_s=0,297, p=0,003), «Фобическая тревожность» (r_s=0,048, p=0,64), «Паранойяльные симптомы» (r_s=0,17, p=0,093), «Психотизм» (r_s=0,38, p=0,00), общим баллом GSI (r_s=0,26, p=0,006), индексом проявления симптоматики (PSI) (r_s=0,31, p=0,001), индексом выраженности дистресса (PDSI) (r_s=0,17, p=0,086). Данные показали, что до участия в психообразовательной программе уровень посттравматического стресса у матерей тесно связан с различными симптомами и его повышение сопряжено с ростом показателей «Соматизация», «Обсессивность – компульсивность», «Враждебность», «Психотизм» и практически по всем индексам методики SCL-90-R.

После завершения «Курсов психиатрической грамотности» у матерей выявлены следующие связи общего уровня посттравматического стресса (МШ): с показателем ПТС по методике ШОВТС (r_s=0,77, p=0,00), а также со шкалами «Соматизация» (r_s=0,017, p=0,86), «Обсессивность – компульсивность» (r_s=0,14, p=0,15), «Межличностная сензитивность» (r_s=–0,004, p=0,97), «Депрессивность» (r_s=0,014, p=0,88), «Тревожность» (r_s=0,06, p=0,53), «Враждебность» (r_s=0,21, p=0,036), «Фобическая тревожность» (r_s=0,012, p=0,91), «Паранойяльные симптомы» (r_s=0,175, p=0,082), «Психотизм» (r_s=0,13, p=0,20), общим баллом GSI (r_s=0,089, p=0,35), индексом проявления симптоматики (PSI) (r_s=0,083, p=0,38), индексом выраженности дистресса (PDSI) (r_s=–0,009, p=0,93). Значимыми оказались только две связи – с показателем ПТС по методике ШОВТС и шкалой «Враждебность». Таким образом, после участия в психообразовательной программе у респондентов снижается уровень посттравматического стресса, а его связи с психопатологической симптоматикой (кроме показателя враждебности) становятся незначимыми.

Выявленные в работе зависимости в определенной степени можно сопоставить с данными разных исследований, выполненных под руководством Н. В. Тарабриной, в которых результаты, полученные с помощью Миссисипской шкалы, предварительно делились на высокие, средние и низкие. Корреляция МШ с психопатологической симптоматикой по опроснику SCL-90-R в каждой из выделенных групп (с высокими, средними и низкими показателями по МШ) позволила обнаружить следующее: в группе с высокими значениями ПТС данные, полученные по МШ, значимо коррелируют со всеми показателями опросника SCL-90-R; в группе со средними значениями ПТС показатели также взаимосвязаны, но значения коэффициента корреляции не так высоки, как в предыдущей группе; в группе с низкими значениями уровня ПТС показатель МШ не связан с психопатологической симптоматикой (Тарабрина, 2009, с. 266–269). «Таким образом, – пишет Н. В. Тарабрина, – основное различие в корреляционных плеядах показывает, что только высокий уровень ПТС тесно взаимосвязан с характеристиками психопатологической симптоматики, общим уровнем психологического дистресса, показателями депрессивности, личностной тревожностью и возрастом, что позволяет рассматривать эти взаимосвязи в качестве симптомокомплекса, описывающего на эмпирическом уровне феномен посттравматического стресса, корреспондирующий с клинической картиной посттравматического стресса» (Тарабрина, 2009, с. 269).

В настоящем исследовании удалось показать, что такое событие, как внезапно возникшее психическое заболевание у собственного ребенка, является интенсивным стрессором, который вызывает симптомы посттравматического стресса, причем при высоком уровне ПТС повышается и уровень сопутствующей психопатологической симптоматики, преимущественно уровень соматизации, обсессивности – компульсивности, враждебности и психотизма.

Участие родственников, прежде всего – матерей, в психообразовательных курсах позволило существенно снизить уровень посттравматического стресса, а также ослабить связь ПТС с психопатологической симптоматикой. Цель таких курсов состоит в обучении родственников больных основам психиатрической и юридической грамотности, поведению в семье, основам медицинской культуры в целях повышения качества жизни больного и его близких. Помимо психиатрической грамотности, курсы предоставляют родственникам психически больных знания и навыки, которые помогают им в решении проблем социального и юридического характера, а также в вопросах обеспечения необходимыми медицинскими средствами и предоставления профессионального лечения.

Полученные в исследовании данные имеют не только сугубо научную, но и практическую значимость, подтверждая значение «Курсов психиатрической грамотности» в повышении качества жизни больного и его близких. Также на основе выявленных в настоящем исследовании зависимостей можно выделить общие и специфические особенности влияния различных стрессоров на человека, учитывая эти особенности при оказании адресной психологической помощи.

Данные показали, что наиболее тесно с уровнем ПТС связаны враждебность и на уровне тенденции – паранойяльные симптомы. Аналогичные результаты получены в исследовании, проведенном на выборке женщин с диагнозом «рак молочной железы» (Тарабрина и др., 2010), а также на выборке больных с диагнозом «менингиома» (Тарабрина, Харламенкова, Никитина, 2015). Так, при исследовании больных с диагнозом «рак молочной железы» сравнение групп больных с высокими и средними показателями ПТС с группой больных с низкими показателями ПТС позволило говорить о так называемой триаде психопатологических симптомов – враждебности, фобической тревожности и паранойяльных симптомах. Было отмечено, что возникновение этих симптомов может быть связано со спецификой заболевания – калечащей операцией, страхом рецидивов заболевания, боязнью негативной оценки окружающих (Тарабрина и др., 2010), что, безусловно, характеризует и больных с диагнозом «менингиома». Выявленные в настоящем исследовании результаты, по-видимому, подтверждают факт не только психического, но и выраженного социального дефекта, который нарушает привычное функционирование человека в обществе, а также влияет на психическое состояние его родственников, вызванное у них страхом рецидива болезни близкого и ожидаемым социальным порицанием и последующей изоляцией.

Впервые возникшее психическое заболевание у совершеннолетнего ребенка можно рассматривать как стрессор высокой интенсивности, психологическим последствием которого для части родителей является посттравматический стресс и сопутствующая ему психопатологическая симптоматика.

Высокий уровень посттравматического стресса тесно связан с уровнем психопатологической симптоматики, а именно с соматизацией, обсессивностью – компульсивностью, враждебностью, психотизмом.

Участие близких родственников (преимущественно матерей) в психообразовательной программе «Курсы психиатрической грамотности» ведет к снижению уровня постстравматического стресса и ослаблению связей уровня ПТС с психопатологической симптоматикой.

Бурмистрова Е. В. Семья с «особым ребенком»: психологическая и социальная помощь // Вестник практической психологии образования. 2008. № 4. С. 81–86.

Гурович И. Я., Шмуклер А. Б., Сторожакова Я. А. Психосоциальная терапия и психосоциальная реабилитация в психиатрии. М.: Медпрактика-М, 2007.

Ениколопов С. Н. Стигматизация и проблема психического здоровья // Медицинская (клиническая) психология: традиции и перспективы (К 85-летию Юрия Федоровича Полякова). М.: Московский городской психолого-педагогический университет, 2013. С. 109–121.

Костенко М. А. Семейно-ориентированная социальная поддержка: институционализация инновационных практик в российской системе зашиты детства // Ученые записки Забайкальского государственного университета. 2014. № 4. С. 37–38.

Кэхеле X., Буххайм А., Шмукер Г. Развитие, привязанность и взаимоотношения: новые психоаналитические концепции // Московский психотерапевтический журнал. 2002. № 3. С. 32–50.

Ломов Б. Ф. К проблеме деятельности в психологии // Психологический журнал. 1981. Т. 2. № 5. С. 3–22.

Певнева А. Н. Психические состояния матерей детей с церебральным параличом как исходные предпосылки психологического синдрома // Психологическая наука и образование. 2011. № 2. С. 30–32.

Ривкина Н. М., Сальникова Л. И. Работа с семьями в системе психосоциальной терапии больных с шизофренией и расстройствами шизофренического спектра с первыми психотическими эпизодами // Социальная и клиническая психиатрия. 2009. Т. 19. № 1. С. 65–76.

Савина Е. А., Чарова О. Б. Особенности материнских установок по отношению к детям с нарушениями в развитии // Вопросы психологии. 2002. № 6. С. 15–22.

Солоненко А. В. Влияние некоторых внутрисемейных психологических факторов на трудоспособность пациентов с первым психотическим эпизодом // Сборник региональной научно-практической конференции «Социальная сфера Кубани: экономические и социально-психологические аспекты развития». Краснодар, 2006. С. 213.

Судьин С. А. Психическая болезнь и семья: субъективные и объективные проблемы // Вестник Нижегородского университета им. Н. И. Лобачевского. 2012. № 2 (1). С. 390–394.

Тарабрина Н. В. Практикум по психологии посттравматического стресса. СПб.: Питер, 2001.

Тарабрина Н. В. Психология посттравматического стресса. Теория и практика. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2009.

Тарабрина Н. В., Агарков В. А и др. Практическое руководство по психологии посттравматического стресса. Ч. 1. М.: Когито-Центр, 2007.

Тарабрина Н. В., Ворона О. А., Курчакова М. С., Падун М. А, Шаталова Н. Е. Онкопсихология: посттравматический стресс у больных раком молочной железы. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2010.

Тарабрина Н. В., Харламенкова Н. Е., Никитина Д. А. Уровень посттравматического стресса и психопатологическая симптоматика у больных, оперированных по поводу менингиомы // Консультативная психология и психотерапия. 2015. № 3. C. 32–49.

Харламенкова Н. Е., Кумыкова Е. В., Рубченко А. К. Психологическая сепарация: подходы, проблемы, механизмы. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2015.

Хритинин Д. Ф., Петров Д. С., Коновалов О. Е., Ландышев М. А. Микросоциальная среда и психиатрическая помощь. М.: ГЭОТАР-Медиа, 2015.

Эйдемиллер, Э. Г., Добрякова И. В., Никольская И. М. Семейный диагноз и семейная психотерапия. СПб.: Питер, 2004.

tdrobysheva@mail.ru

В статье рассматривается влияние условий ранней социализации личности на ее последующее развитие. Включение в семью наемного работника (няни) по уходу за ребенком в период с его рождения и до трех лет рассматривается как внешний фактор, обуславливающий специфику формирования детских представлений об отце, матери и семье в целом. Приведены результаты эмпирического исследования, целью которого явилось выявление различий в образе отца у дошкольников, воспитывающихся в раннем возрасте в семье с наемным работником (няней) и без него. Показано, что в качестве эффекта ранней социализации личности в условиях семьи с наемным работником могут быть рассмотрены проблемы полоролевой идентичности мальчиков, а также редуцированный образ отца в сознании детей.

Ключевые слова: образ отца, функции отцовства, ранняя социализация в семье, условия социализации, наемный работник по уходу за ребенком (няня), представления.

В современных условиях развития российского общества, отличающихся экономической нестабильностью, проблемами реформирования социальной сферы, снижением качества жизни населения, высокой напряженностью внешнеполитических отношений и т. п., наблюдаются изменения и в жизнедеятельности современной российской семьи. Так, исследователи отмечают: высокую мотивацию достижения молодых родителей, в первую очередь, в экономической и социальной сфере; их занятость; особенности структурирования свободного времени; отсутствие семейных традиций и праздников (они замещены государственными и религиозными) и т. п. Изменения коснулись и статусно-ролевых отношений супругов, детско-родительских и межпоколенческих отношений. К примеру, в настоящее время появились семьи, в которых мама финансово обеспечивает семью, а папа занимается воспитанием детей дома.

Начиная с 90-х годов прошлого века количество молодых мам, предпочитающих долго «не задерживаться» в декретном отпуске, готовых продолжать профессиональную деятельность сразу после рождения ребенка, существенно увеличилось. Как следствие на рынке труда вырос и спрос на услуги наемных работников по уходу за ребенком младенческого и раннего возраста. Однако, анализируя информацию на сайтах, посвященных деятельности няни в семье, специальную литературу, статьи в периодике и т. п., мы не обнаружили данных, указывающих на понимание сотрудниками агентств по подбору персонала того, что присутствие в жизни ребенка раннего возраста (от 0 до 3 лет) наемного работника, выполняющего функции матери по уходу за ним, может привести к изменению социализации личности на следующих этапах ее развития. В частности, в одном из исследований, проведенном нами с целью выявления различий в образе матери в представлениях детей дошкольного возраста, воспитывающихся в раннем возрасте в семьях с няней и без нее, было обнаружено следующее. Образ мамы в представлениях детей из семей с наемным работником (в сравнении с аналогичными представлениями их сверстников, воспитывающихся без няни) содержал признаки, указывающие на отсутствие у ребенка психологической близости с ней, наличие подавляемого либо скрытого чувства обиды на нее. В представлении обследованных детей образ мамы компенсировался образом отца. Причем когнитивный и эмотивный компоненты изучаемого образа матери были редуцированы: дети отмечали только социальную роль мамы («работает»), ее внешность («красивая») и ограниченно функции по ведению домашнего хозяйства («убирает, готовит еду»). Дети почти не упоминали о своих чувствах к матери и о ее чувствах к себе; затруднялись назвать формы совместного с ней времяпрепровождения и т. п. Все вышеизложенное подтвердило предположение о наличии признаков частичной материнской депривации в группе детей, воспитывающихся в семье с наемным работником (Дробышева, Бутякова, 2013). Образ отца в сознании данной категории детей ранее глубоко не изучался.

Как отмечают исследователи, восприятие ребенком отца и его роли в семье имеет важное значение не только для полоролевой идентификации личности, но и для ее психического, социального и психологического развития в целом (Ю. В. Борисенко, О. Г. Калина, И. С. Клёцина, Р. В. Овчарова, О. В. Удова, А. Б. Холмогорова и др.). По мнению О. Г. Калины и А. Б. Холмогоровой образ отца начинает формироваться с рождения и осуществляется под воздействием различных внутренних (половозрастные и ситуативные проекции, фантазии) и внешних (коммуникации со значимыми близкими людьми, культуральные стереотипы, взаимодействия с отцом) факторов, взаимосвязанных и взаимодействующих между собой (Калина, Холмогорова, 2011). Опираясь на работы западных психологов, авторы описали механизм формирования образа отца в сознании его ребенка. По их мнению, сначала для ребенка существует только мать, которая, заботясь о нем, удовлетворяет все его потребности. По мере его развития, диаду «мать – ребенок» дополняет «третий», т. е. тот, кто поможет ребенку открыть отношения, существующие за пределами первоначального эмоционального слияния, симбиоза с матерью. Этот «третий», с позиции О. Г. Калины и А. Б. Холмогоровой, должен обладать тремя важными качествами: быть особенно важным для матери и ребенка; быть более удаленным, чем мать; быть способным к эмпатичному восприятию ребенка (Калина, Холмогорова, 2011). В качестве этого «третьего» лица в исследовании рассматривается отец.

Опираясь на результаты наших пилотажных исследований (Дробышева, Романовская, 2013, 2014), мы предположили, что в семье, в которой присутствует наемный работник (няня), выполняющий функции матери по уходу за ребенком. Другими словами значимым «третьим» может стать няня, которая выстраивает с ребенком (от рождения до 3 лет) близкую психологическую дистанцию. Конечно, не все няни стремятся к психологической близости с воспитанником. Как показало наше исследование, это зависит от мотивации и предпочитаемого стиля профессионального взаимодействия няни. Однако нельзя отвергать возможность влияния няни на взаимодействие матери и ребенка, которое является источником формирования образа отца.

Все вышеизложенное послужило основанием для проведения эмпирического исследования[5], целью которого стало выявление различий образа отца в представлениях детей дошкольного возраста с разными условиями ранней социализации в семье (с наемным работником по уходу за ребенком (няней) и без него). Мы предположили, что образ отца в сознании детей, воспитывающихся в раннем возрасте няней, отличается от аналогичного образа отца в представлениях их сверстников, не имевших няни, по выраженности положительных/отрицательных качеств личности, приписываемых образу, а также по реализации отцом родительских функций. Также мы предположили, что в группе детей, воспитывающихся в раннем детстве с няней, образ отца будет отличаться по оценкам его родительских и социальных функций в зависимости от половой принадлежности респондентов.

Выборка исследования состояла из детей от 5 до 6,5 лет, посещающих дошкольные образовательные учреждения г. Москвы. Объем выборки: 40 чел., разделенных поровну по полу и условиям ранней социализации в семье (контрольная и экспериментальная группы). В экспериментальную группу были включены дети, имевшие в раннем возрасте няню (от рождения до 3 лет), которая работала в семье полный рабочий день и не менее 3–4 дней в неделю. В контрольную группу вошли дети, посещающие те же самые детские сады (в исследовании участвовали дети из четырех детских садов), но не имевшие в раннем возрасте няни.

В качестве методов эмпирического исследования применяли: проективный метод «Рисунок семьи»; рассказы детей «Мой папа», «Моя мама»; опросник «Семья глазами ребенка» (Т. В. Дробышева, И. Н. Микиева); методику Р. Жиля «Межличностные отношения ребенка»; тест тревожности (Р. Тэммл, М. Дорки, В. Амен); методику «Лесенка» (В. Г. Щур), методику рефлексивной самооценку детей. Основой для интерпретации рисунков детей из двух групп послужили выделенные категории контент-анализа исследуемых образов. Данный прием количественно-качественного анализа применяли и к анализу детских рассказов. Матрица анализа рассказов включала несколько категорий и подкатегорий: А – личностные качества отца (А1 – положительные; А2 – отрицательные); Б – внешний облик отца (Б1 – позитивно оцениваемые детьми характеристики внешнего облика отца, Б2 – негативно оцениваемые, Б3 – нейтрально оцениваемые); В – деятельность отца (В1 – в семье, В2 – в обществе); Г – выполнение отцом своих родительских функций (Г1 – связанных с удовлетворением биологических потребностей ребенка, Г2 – психологических потребностей ребенка); Д – межличностные отношения отца и матери (Д1 – позитивно оцениваемые отношения, Д2 – негативно оцениваемые отношения родителей); Е – информированность ребенка о хобби и интересах отца. В качестве единиц анализа (ед. а.) выбрали слова и словосочетания, раскрывающие заявленные в работе категории и подкатегории анализа.

В исследовании, наряду с образом отца, выявляли особенности образа матери. Этот аспект работы был связан с поставленной задачей изучить взаимосвязь двух образов в сознании детей, различающихся по условиям ранней социализации в семье. Однако, в связи с ограничением объема публикации, ниже будут изложены только некоторые из полученных результатов.

Результаты исследования показали, что существуют различия в исследуемых образах отца в сознании детей, воспитывающихся в раннем возрасте в семье с няней и без нее (рисунок 1).

Как можно увидеть на графике (см. рисунок 1), наибольшее различие в образах отца в представлениях детей из двух групп связано: с восприятием детьми его положительных качеств (44 ед. а. в контрольной группе и 14 ед. а. – в экспериментальной), деятельности в семье (29 ед. а. и 1 ед. а.) и обществе (6 ед. а. и 18 ед. а.); с выполнением им родительских функций, направленных на удовлетворение психологических потребностей ребенка (теснота связей с отцом, содержание взаимодействия) (76 ед. а. и 28 ед. а.); с восприятием межличностных отношений отца и матери. Все респонденты, описывая своего отца, отмечали, что он: «добрый», «хороший», «справедливый», «милый», «ласковый», «заботливый», «умный», «храбрый», «смелый», «веселый» или «смешной». Причем в контрольной группе число упоминаний у девочек и у мальчиков было примерно одинаковое (21 ед. а. и 23 ед. а.). В экспериментальной же группе такими характеристиками наделяли образ отца преимущественно девочки (11 ед. а. – девочки, 3 ед. а. – мальчики). Отрицательные качества личности отца, упоминаемые детьми из двух групп, имели незначительные различия. Чаще всего дети указывали на то, что папа может быть «злобным», «сердитым», «жадным», «строгим» и «часто ругаться». Воспринимаемые детьми отрицательные характеристики образа отца (по числу единиц анализа) существенно уступали его положительным качествам личности. Интересно, что в обеих группах отрицательные качества отца отмечали девочки, а не мальчики. Данный факт указывает на полоролевую идентичность детей, сформированную к этому возрасту. По всей видимости, мальчики, отождествляя себя с отцами, игнорировали какие-либо негативные проявления его личности. Девочки же, наоборот, идентифицируя себя с другой группой, выделенной по признаку принадлежности к женскому полу, обращали внимание на разные по модальности личностные характеристики отца.

Рис. 1. Различия в характеристиках образа отца в представлениях детей из экспериментальной и контрольной групп (1 – положительные личностные качества отца; 2 – отрицательные личностные качества отца; 3 – позитивно оцениваемые детьми характеристики внешнего облика отца; 4 – негативно оцениваемые детьми характеристики внешнего облика отца; 5 – нейтрально оцениваемые детьми характеристики внешнего облика отца; 6 – характеристики деятельности отца в семье; 7 – характеристики деятельности отца в обществе; 8 – удовлетворение биологических потребностей ребенка; 9 – удовлетворение психологических потребностей ребенка; 10 – позитивно оцениваемые ребенком МЛО родителей; 11 – негативно оцениваемые ребенком МЛО родителей; 12 – информированность ребенка о хобби и интересах отца)

Функции отца, связанные с обеспечением им качества жизни своей семьи, поддержанием психологического климата в семье, воспринимались всеми респондентами как проявление деятельности отца в обществе (на работе) и в семье (дома). На графике наглядно представлена обратно пропорциональная выраженность оценок деятельности отца, осуществляемой им в семье и в обществе, в восприятии детей из двух групп. Так, дошкольники, воспитывающиеся в раннем возрасте в семье без няни, в своих рассказах много внимания уделяли «домашним делам» папы: «моет посуду», «пылесосит», «чинит что-то», «готовит кушать», «занимается с сестрой /братом», «собирает мебель», «вешает люстры» и т. п. (29 ед. а.). Интересно, что в этой группе высказывания о «мужской работе в семье», которую выполняет папа, в основном принадлежали мальчикам (27 ед. а.), а не девочкам (2 ед. а.), что также указывало на полоролевую идентичность респондентов. Представления детей из этой группы о деятельности отца в обществе включали следующие суждения: «ходит на работу», «работает поваром/банкиром/строителем и т. п.», «ездит в командировки», «зарабатывает деньги» (6 ед. а.). Все они поровну были распределены в группе мальчиков и девочек (по 3 ед. а.). Аналогичные представления детей из экспериментальной группы о деятельности отца в семье и обществе по содержанию мало отличались от представлений их сверстников из контрольной группы.

В их рассказах упоминание того, что делает папа дома – «моет, чинит, готовит и т. п.» встречалось только один раз, причем в рассказе девочек. По сути, содержание представлений о социальной значимости папы в данной группе ограничилось описанием его профессиональной деятельности, социального статуса, функции по финансовому обеспечению семьи («Папа ходит на работу. Их у него две: одна свинская, а другая, где деньги зарабатывают…», «Ему нравится заниматься работой в банке и сидеть в компьютере», «Папе нравится покупать еду, одежду, ходить на работу и ездить в командировки» и т. п.). Причем мальчики чаще упоминали о профессиональной деятельности отца (13 ед. а.), чем девочки (5 ед. а.). Также в этой группе детей было много высказываний, указывающих на времяпрепровождение отца дома: игра в компьютер, просмотр телевизора, разговор по телефону и т. п.

По результатам частотного анализа высказываний детей из двух групп, наибольшие различия были выявлены в их представлениях о выполнении отцом родительских функций, связанных с удовлетворением психологических потребностей ребенка. В контрольной группе все респонденты (в равной степени мальчики и девочки) чаще всего отмечали, что папа: «любит меня/нас», «заботится обо мне», «гуляет со мной», «играет со мной», «делает зарядку со мной», «смотрит мультики со мной», «читает мне книгу», «шутит со мной», «разговаривает со мной», «покупает/дарит мне игрушки» (76 ед. а.) и реже указывали, что он «кормит», «защищает» и т. п. (5 ед. а.). Детьми из экспериментальной группы совсем не упоминалось о том, что папа обеспечивает физическое существование ребенка («кормит», «одевает», «защищает»), но и высказываний об удовлетворении их психологических потребностей (в общении, принятии, любви) (28 ед. а.) было также существенно меньше. Интересно, что девочки, воспитывающиеся в раннем возрасте с няней, чаще отмечали (18 ед. а.), чем мальчики из этой же группы (10 ед. а.), то, что папа играет, гуляет с ними. В то время как мальчики рассказывали, что им нравится с папой «ездить на выставки по его работе», «выкидывать мусор», «играть в футбол». В целом, в рассказах детей из экспериментальной группы больше присутствовало суждений о том, что папе не нравится делать дома («мамины приказы», «когда я ною», «когда он говорит по телефону, а его тревожат», «когда с ним спорят» и т. п.), чем о том, что он делает вместе с ребенком.

Психологический климат в семье зависит не только от того, какие отношения складываются между родителями, но и от того, как воспринимает эти отношения ребенок. В нашем исследовании было обнаружено, что дети, не имевшие в раннем возрасте няни

и воспитывающиеся в семье только родителями, больше выделяли позитивных проявлений в отношениях своих родителей (21 ед. а.), чем их сверстники, воспитанные нянями (7 ед. а.). Они отмечали, что папа «заботится о маме, ждет ее, разговаривает с ней, любит ее, заваривает ей чай или кофе и т. п.», что они вместе с мамой любят «обниматься», «делать подарки» и т. п. Однако данные высказывания в экспериментальной группе принадлежали только девочкам (7 ед. а.), в то время как в контрольной группе – преимущественно девочкам (18 ед. а.) и в меньшей степени мальчикам (3 ед. а.).

Полученные в исследовании результаты частично подтвердили наше предположение о различиях в образе отца в сознании детей, воспитывающихся в разных условиях ранней социализации в семье.

Действительно, в восприятии детей 5–6-летнего возраста, не имевших в раннем возрасте няни, образ отца включал больше положительных качеств личности, чем аналогичный образ в отца в представлениях их сверстников, воспитывающихся с нянями. Для первой категории дошкольников (из семей без няни) деятельность отца в семье («домашняя мужская работа») воспринималась как более важная характеристика, чем его профессиональная деятельность, социальный или финансовый статус, особенно для мальчиков. По всей видимости, это связано с их половой идентификацией, присвоением ими функций отца в семье. Дети из этой группы много внимания уделяли описанию совместной деятельности с отцом (игра, общение, отдых, прогулки и т. п.). В их восприятии отец обеспечивает им защиту, любовь, принятие, заботу. Для девочек особенно важным явилось проявление отцом чувств к матери (помогать что-то делать, заваривать чай, обниматься, делать подарки, видеть ее, любить ее). Данная характеристика образа отца играет важную роль в формировании позитивного образа «Я как женщина» в структуре «Я-концепции» его дочери.

В сознании детей, воспитывающихся в раннем возрасте в семье с наемным работником (няней), образ отца положительными качествами наделяли преимущественно девочки. В восприятии мальчиков личностные качества отца в его образе представлены весьма ограниченно. Мальчики в большей степени были информированы о социальном статусе отца, о важности для него профессиональной деятельности, места работы, чем о его функциях и деятельности в семье. Детям было сложно назвать примеры совместной деятельности с отцом и, наоборот, легко рассказать о том, что не любит папа делать дома. Однако в восприятии девочек совместная деятельность с отцом имела больше положительных примеров (вместе рисовать, плавать, играть), чем в восприятии мальчиков.

Все вышеизложенное косвенно указывает, с одной стороны, на роль мамы в формировании образа отца в сознании ребенка, с другой – на «гендерную ассиметрию» в профессиональном взаимодействии нянь со своими воспитанниками. Как показали наши исследования, в содержании профессионального поведения нянь отсутствуют какие-либо действия, направленные на формирование образа отца в сознании воспитанника. Требования мам, предъявляемые няням относительно их деятельности в семье, также не включают соответствующие установки и ожидания (Дробышева, Бутякова, 2013; Дробышева, Романовская, 2013; и др.). Возможно и сами няни ограничивают информирование детей об отце указанием на его социальные характеристики (статус, профессиональная деятельность и т. п.). Поскольку в группе детей, воспитывающихся в раннем возрасте в семье с няней, образ отца в сознании мальчиков был более редуцирован, чем аналогичный образ в представлениях девочек, то можно предположить, что одним из негативных психологических эффектов ранней социализации в семье с наемным работником (няней), является угроза гендерной идентичности мальчиков.

Выявленные в исследовании факты, возможно, в настоящее время не представляют собой глобальной социальной проблемы. Однако они могут быть рассмотрены как латентные признаки ее вызревания на почве нарастающего кризиса института семьи.

Абульханова-Славская К. А. Жизненные перспективы личности // Психология личности и образ жизни. М.: Наука, 1987. С. 137–145.

Дробышева Т. В., Бутякова И. В. Образ матери в представлениях детей с частичной материнской депривацией // Личность в современном обществе: психологические проблемы и перспективы развития: Сборник научных трудов. Воронеж: Издат. – полиграфический центр Воронежского гос. ун-та, 2013. С. 420–423.

Дробышева Т. В., Романовская М. А. Представления в семье о статусе и деятельности современной няни как предмет социально-психологического исследования // Личность профессионала в современном мире / Отв. ред. Л. Г. Дикая, А. Л. Журавлев. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2013. С. 357–373.

Дробышева Т. В., Романовская М. А. Современная няня в российской семье: наемный работник или член семьи? // Семья, брак и родительство в современной России / Под. ред. Т. Н. Пушкаревой, М. Н. Швецовой, К. Б. Зуева. М.: Когито-Центр, 2014. С. 79–82.

Калина О. Г., Холмогорова А. Б. Роль отца в психическом развитии ребенка. М.: Форум, 2011.

Ломов Б. Ф. К проблеме деятельности в психологии // Психологический журнал. 1981. Т. 2. № 5. С. 3–22.

Проблема субъекта в психологической науке / Под ред. А. В. Брушлинского, М. И. Воловиковой, В. Н. Дружинина. М.: Академический проект, 2000.

В статье изложены результаты исследования социально-психологических свойств личности детей дошкольного возраста, проявляемых ими во взаимодействии со сверстниками, в зависимости от условий воспитания в семье (с няней и без нее). Также показано, что социально-психологические характеристики мам детей, воспитывающихся в раннем возрасте с няней, являются внешним фактором, определяющим выраженность эмпатии и направленность детей на взаимодействие с другими. Наибольшее влияние на изученные свойства детей оказывают: высокий уровень мотивации достижений мамы, резкая смена стиля взаимодействия с ребенком, отсутствие запретов и санкций в сочетании с контролем за поведением ребенка.

Ключевые слова: ранняя социализация личности, факторы социализации в семье, социально-психологические свойства личности, социально-психологические характеристики мам, «нянечные дети».

Современные исследователи проявляют активный интерес к изучению вопросов принятия женщиной роли матери. Особенности взаимодействия матери и ребенка на ранних этапах онтогенеза изучались в психологической науке многими специалистами (Н. Н. Авдеева, Т. В. Архиреева, Дж. Боулби, Л. И. Божович, О. Ю. Дубовик, М. И. Лисина, А. М. Прихожан, Г. В. Скобло, Е. О. Смирнова, Э. Эриксон и др.). Большинство из них подчеркивает важность условий ранней социализации для последующего развития личности ребенка. В качестве специфичных условий социального развития личности в период раннего детства чаще всего рассматривают: сиротство, воспитание в семье с приемными (или замещающими родителями), пребывание ребенка в детском доме и т. п. (А. А. Алдашева, Дж. Боулби, А. В. Махнач, А. М. Прихожан, Н. Н. Толстых, и др.). С нашей точки зрения, включение в семью чужого взрослого (наемного работника), частично выполняющего функции матери по уходу за ребенком раннего возраста (няни), также изменяет направленность и характер социализации ребенка на следующем этапе его развития. Результаты пилотажных исследований, проведенных нами в течение последних двух лет, показали, что, по мнению родителей (нанимателей), няня должна заниматься формированием у ребенка навыков и умений в игре, придумывать сюжет игры, следовать правилам игры, эмоционально сопереживать сверстнику. Позиция няни в вопросах организации поведения ее воспитанника значимо отличалась. Так, большинство нянь считало, что учить ребенка сочувствию должны родители, а они должны научить правилам поведения в обществе (Дробышева, Романовская, 2012). Последующий анализ полученных данных позволил сделать вывод о том, что в ситуации взаимодействия мамы и няни, связанной с воспитанием ребенка, когнитивный конфликт в сознании мамы неизбежен. Этот конфликт происходит в представлении мамы из-за противоречия между идеальной (ожидаемой) и реальной няней, а также противоречия относительно содержания деятельности няни в семье уже в сознании самой няни и мамы. Интересно, что значительная часть обнаруженных нами противоречий между нанимателем (мамой) и наемным работником (няней) не касались жизнедеятельности ребенка (т. е. содержания деятельности няни по уходу за младенцем). Они были связаны с взаимоотношениями мамы и няни. Так, было выявлено, что мама, принимающая на работу няню, ожидала, что она безоговорочно будет выполнять все ее инструкции, просьбы, адекватно реагировать на замечания. Однако реальный опыт ее взаимодействия с няней показал, что наемный работник часто не соблюдает договоренностей. Впоследствии проведенное нами исследование типов взаимодействия современной няни в российской семье, подтвердило факт, что существуют няни с профессиональной позицией, которые открыто проявляют конформизм (соглашаются, но делают по-своему) в отношении требований нанимателей. Их близкая с ребенком психологическая дистанция может приводить к формированию эмоциональной привязанности у ребенка не с мамой, а с няней (Дробышева, Романовская, 2015).

Возникает вопрос, что же заставляет родителей (и, в первую очередь, маму) приглашать в семью наемного работника по уходу за ребенком раннего возраста? Какова мотивация решения мамы о переносе своих функций на чужого человека? И главное: осознает ли мама последствия воспитания няней ребенка раннего возраста?

При изучении проблемы детерминации личности в разных условиях ее социализации следует заметить, что не может быть единственной причины, порождающей следствие. Например, простое указание на наличие няни в раннем возрасте не дает нам понимания каузальной связи. Детерминация социального развития личности на раннем этапе ее социализации обусловлена рядом причин, одна из них – готовность матери к передаче своих функций наемному работнику, другая – с позицией самого наемного работника, принимающего на себя эти функции. Их комбинация определяет специфику социального развития, формирование личностных и социальных качеств ребенка, которые на следующем этапе (дошкольное детство) определяют процесс его самодетерминации.

Все вышеизложенное позволило нам сформулировать цель исследования – выявление факторов социально-психологических свойств личности, проявляемых ею во взаимодействии с другими, в зависимости от условий ранней социализации в семье. Мы предположили, что социально-психологические свойства личности в группе детей, воспитывающихся в раннем возрасте в семье с наемным работником (няней), зависят от мотивации достижения мамы, ее ценностных ориентаций, представлений о ребенке, предпочитаемого стиля воспитания ребенка. Данные характеристики выступают предпосылкой особенностей социализации «нянечного ребенка» на этапе становления его системы отношений со сверстниками.

В исследовании участвовало 76 детей в возрасте от 4,7 до 6 лет, разделенные на две группы по критерию присутствие/отсутствие няни в раннем возрасте, а также мамы этих детей (76 чел.). Группы детей были выровнены по критерию экономического статуса семьи, по составу семьи (полная), по полу (поровну мальчики и девочки). Все няни имели полную занятость в семье воспитанника. Присутствие няни в жизни ребенка с 0 до 3 лет контролировалось как дополнительная переменная. Программа исследования включала два блока методик, первый из которых был ориентирован на изучение социально-психологических свойств детей, проявляемых ими во взаимодействии со сверстниками (наблюдение; игра «Мозайка»; «Эмоциональные лица» Н. Я. Семаго, «Цветик-семицветик» И. М. Витковской, «Незаконченные истории» Е. О. Смирновой, В. М. Холмогоровой). Второй блок методик предполагал выявление у мам их отношения к ребенку (мини-сочинение), предпочитаемого стиля воспитания (методика «АСВ» Эйдемиллера, Юстицкиса), уровня мотивации достижения (методика Т. Элерс), согласованности/рассогласованности мотивационно-личностной сферы (методика А. Б. Фанталовой). Представим результаты, полученные на группе детей, воспитывающихся в раннем возрасте в семье с наемным работником (няней).

На первом этапе исследования выявляли различия в выраженности социально-психологических свойств личности (эмпатии, направленности, активности, самостоятельности) у детей из двух групп – экспериментальной (дети, воспитывающиеся в семье с наемным работником – няней) и контрольной (дети, воспитывающиеся в раннем возрасте без няни). Для выявления различий применяли критерий H Краскела – Уоллиса (при р<0,05) и дискриминантный анализ. Результаты дискриминантного анализа показали следующее. Две группы респондентов различаются по набору переменных (λ=0,785; χ²=17,04; р=0,014), указывающих на: проявление эмпатии во взаимодействии со сверстником, характер направленности, выраженность самостоятельности / зависимости детей от взрослого, а также на проявление активности детей в процессе взаимодействия со сверстниками.

В дискриминантную функцию вошли следующие переменные (все с положительным знаком): адекватность восприятия эмоций сверстника, предпочитаемые формы помогающего поведения, чувствительность к сверстнику (параметры оценки эмпатии); модальность направленности (эгоизм/альтруизм), оценка действий партнера по взаимодействию (параметры оценки направленности); привлечение внимания взрослого (параметр оценки самостоятельности); степень вовлеченности во взаимодействие со сверстниками (параметр оценки активности). В результате анализа получено 92,2 % правильно классифицированных случаев. Из числа испытуемых экспериментальной группы 4 чел. были ошибочно отнесены к контрольной и 2 чел. из контрольной группы по значениям вышеперечисленных переменных также ошибочно были внесены в экспериментальную.

Таким образом, социально-психологические свойства личности детей дошкольного возраста, проявляемые ими во взаимодействии со сверстниками и формирующиеся в разных условиях ранней социализации, т. е. в семье с наемным работником (няней) и без него, отличаются по уровню и выраженности 7 из 17 заявленных в анализе показателей: эмпатии, направленности, самостоятельности и активности личности. В экспериментальной группе обнаружены трудности проявления респондентами эмпатии как на уровне адекватности восприятия эмоций другого, так и на уровне оказания помощи сверстнику, проявления чувствительности по отношению к нему. Эгоистическая направленность данных детей на себя, свои интересы в процессе взаимодействия со сверстниками связана с негативными (иногда демонстративными) оценками действий и личности партнера по взаимодействию. Данные дети компенсируют трудности взаимодействия со сверстниками усиленным привлечением внимания взрослого (воспитателя, помощника воспитателя в детском саду), ситуации взаимодействия с которым для них более привычны (перенос сложившихся отношений с няней). Следует отметить, что выраженность всех исследуемых свойств личности, проявляемых детьми в процессе взаимодействия со сверстником (и чужими взрослыми) позволяет нам предположить, что уровень социально-психологической зрелости (Журавлев, 2007), характеризуемой по нескольким «специфичным признакам» в группе детей, воспитывающихся в раннем возрасте с няней, ниже, чем в группе их сверстников, воспитывающихся в раннем возрасте в семье без няни. Данные нашего пилотажного исследования, упоминаемого в начале статьи, показали, что именно няни (независимо от типа профессионального взаимодействия), выступающие посредниками в отношениях своих воспитанников со сверстниками на этапе ранней социализации, не считают формирование эмпатии, альтруизма и т. п. своей профессиональной задачей. По их мнению, этим должны заниматься родители (Дробышева, Романовская, 2015).

На втором этапе исследования выявляли взаимосвязь (по критерию Спирмена) между социально-психологическими характеристиками мам (отношение к ребенку, установки на воспитание ребенка, мотивация достижения и согласованность/рассогласованность мотивационно-личностной сферы) и выраженностью социально-психологических свойств личности детей, воспитывающихся в раннем возрасте в семье с няней. В анализ были включены только те характеристики, которые отличают «нянечных детей» от сверстников, воспитывающихся в раннем возрасте в семье без няни.

Выявлено, что наибольшее влияние мамы оказывают на неадекватность восприятия эмоций сверстника их ребенком, на отсутствие чувствительности во взаимодействии со сверстником, но не на формы помогающего поведения (возможно, предпочтение провокационной или прагматической помощи – есть результат влияния няни). Иными словами, они играют важную роль в формировании эмпатии у ребенка. Кроме того, следует отметить и негативное влияние исследованных мам на формирование несамостоятельности ребенка, проявляемой им во взаимодействии со сверстниками, его зависимости от поддержки взрослого, играющего роль «посредника» в отношениях с другими детьми. Эгоизм и склонность к провокационной помощи другому, проявляемые «нянечными детьми» во взаимодействии со сверстниками, также зависят от предпочитаемого мамой стиля воспитания, ее представлений о ребенке, уровня мотивации достижений и т. п. Как показало наше исследование, активность/пассивность ребенка во взаимодействии со сверстниками в наименьшей степени зависит от исследованных характеристик мамы. Однако степень вовлеченности ребенка во взаимодействие со сверстниками (по сути различающая две группы респондентов по критерию «самостоятельность – зависимость»), определяющая его готовность к активному сотрудничеству с другими детьми, связана с характеристиками мамы. В частности, низкая эмоциональность включения «нянечного ребенка» в игровые действия со сверстниками зависит от негативных оценок нравственных качеств ребенка, отраженных в представлениях его мамы.

Среди изучаемых нами социально-психологических характеристик мам чаще всего образовывали связи со свойствами ребенка, указывающими на его низкий уровень социально-психологической зрелости, следующие характеристики: высокий уровень мотивации достижений; тип воспитания ребенка, связанный с «воспитательной неуверенностью», «фобией утраты ребенка», «расширением родительских чувств», «проекцией на ребенка собственных нежелательных качеств», «неразвитостью родительских чувств», «внесением конфликта между супругами в сферу воспитания»; резкая смена стиля взаимодействия с ребенком; отсутствие запретов и санкций с доминирующим контролем за поведением ребенка. Амбивалентность и негативная модальность оценок нравственных, волевых, эмоциональных и социальных качеств ребенка в представлениях мам, по всей видимости, отражается в предпочитаемом ею стиле его воспитания. На этапе пилотажного исследования нами было обнаружено, что в семьях, где присутствует наемный работник по уходу за ребенком, свое представление о стиле воспитания мама переносит на няню. Можно только предположить, что неуверенность мамы в себе, своих способностях воспитывать ребенка при высокой мотивации достижений, а также, возможно, ее неудовлетворенность взаимоотношениями с мужем, которые она переносит на своего ребенка, и т. п. – все эти характеристики выступают предпосылкой готовности мамы к приему в семью наемного работника, выполняющего ее функции по уходу за ребенком.

Дробышева Т. В. Взаимодействие исследовательской и практической психологии в изучении конкретного социально-психологического феномена // Взаимоотношения исследовательской и практической психологии / Под ред. А. Л. Журавлева, А. В. Юревича. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2015. С. 538–555.

Дробышева Т. В., Романовская М. А. Системная детерминация эффектов ранней социализации: образ няни в представлениях мамы воспитанника // Развитие психологии в системе человекознания. Т. 2 / Отв. ред. А. Л. Журавлев, В. А. Кольцова. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2012. С. 354–357.

Дробышева Т. В., Романовская М. А. Типы профессионального взаимодействия современных российских нянь: социально-психологический анализ // Социальная психология и общество. М., 2015. Т. 6. № 3. С. 81–97.

Журавлев А. Л. Социально-психологическая зрелость»: попытка обосновать понятие // Феномен и категория зрелости в психологии / Отв. ред. А. Л. Журавлев, Е. А. Сергиенко. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2007. С. 198–222.