Картина первая
Двор возле Дусиного дома. Во дворе худая женщина с больной девочкой, завернутой в одеяло, согнутая пополам старуха Сучкова, Надька – молодая баба, красивая, но с подбитым глазом, беременная Вера, совсем юная, почти девочка. Поодаль, привалившись спиной к забору, дремлет одетый в городскую изношенную одежду Голованов.
Из дома слышится стройное пение. Поют акафист Божьей Матери. Пение, то затихая, то усиливаясь, то переходя в ритмическое чтение псалмов, будет звучать все время.
Антонина, в монашеском одеянии, в апостольнике подходит к крыльцу с полными ведрами. Увидев посетителей, выплескивает воду на землю и уходит откуда пришла.
ВЕРА. Уж который раз за водой идет. Чего ж она ее все выливает?
ХУДАЯ. Видать, не в воде дело. Смотри, колодец-то радом, а она вон куда ходит…
СУЧКОВА. В колодце вода низовая, мутная да кислая. А там ключ святой.
ВЕРА. А чего ж она ее выливает? А в тот раз прям с крыльца выплеснула.
СУЧКОВА. Это по Дусину слову: если зверь нечистый или человек сренется, или колокол грянет, или еще чего, не знаю, то вода и портится. Уж ни на мытье, ни на питье Дуся нипочем ее не примет.
ХУДАЯ. А правду говорят, что она не ото всех берет?
СУЧКОВА. Не, брать берет. Еду только не ото всех есть станет. Другой раз возьмет, да и раздаст. А подарки-то она брать любит. Платки как еще берет, и простые, и хорошие. И шали у нее есть, даже и золотого шитья. Она любит. А сама носит только платок белый, простой, вроде как фатой его повяжет и постирать не дает. А тут было годов десять или поболе платки у ней в сундуке сами собой погорели. Запахло вдруг тлелым у нее в келье, и уж по всей деревне понесло. Обыскались, где тлеет. А на другой день сделался у ней в келье воздух черен и дух смрадный, открыли сундук, а там одни уголья от платков.
ВЕРА. Ну и что она, Дуся-то?
СУЧКОВА. Дуся – в слезы. Как же, говорит, я теперь моих доченек одену, без платочков-то… Это, говорит, все Маня Горелая, она навела. Но тут-то она ошиблась, Маня в ту пору в Дивеево ходила, ее тут и не было.
Вера подбирается к окну, заглядывает внутрь.
ВЕРА. Батюшки-светы! А хлебов-то, хлебов! И несут, и несут. И считают. На что им столько?
НАДЯ. Отберут, если прознают. Нас с Пасхи два раза обкладывали. Сперва хлебом обложили, а потом медом. Знают, что мой Петр Фомич пчелок водит. Дай-ка гляну…
СУЧКОВА. Молчала бы лучше.
Надя оттесняет Веру от окна, заглядывает. Хватается за макушку.
НАДЯ. Ой!
ВЕРА. Ты чего?
НАДЯ. Вроде камушком кто лупанул… Смотри-ка!
Появляется Маня Горелая. Зипун на голове.
Подол задран, в подоле камушки. Достает камень, бросает в Надьку.
НАДЯ. Ой!
СУЧКОВА. Мань, ты чего обижаешь-то ее? Она, может, за помочью пришла, цельный день ждет, ты за что ее…
МАНЯ. Шуба волчья сукном крытая да ложек дюжина из барского дома… Ой, придавили тебя, придавили…
СУЧКОВА. Какая шуба, Маня, какая шуба? Ты чего на меня наговариваешь? Не брала я никакой шубы.
МАНЯ. Брала, брала. На спине и лежит. О, придавила-то как. И ложечки серебряные… Все воры, все… Кроме Дуси. Она дура. Иди, иди к Дусе, она тебя выпрямит. А ты потом будешь серебряными ложечками по огненной сковороде шкрябать…
Сучкова крестится, пятится.
СУЧКОВА. Окстись, Маня. Не говори напрасно.
Антонина с полными ведрами проходит мимо Мани.
МАНЯ. Иди, иди. Исцелит тебя святая колода во имя пера, пуха и глухого уха! Исцелит… (Пляшет вприсядку.)
Антонина выплескивает воду из ведер, ставит ведра наземь. Машет рукой и снова уходит.
ХУДАЯ. Опять ей воду испортили…
СУЧКОВА (Мане). Что говоришь-то, сатана!
Сучкова прячется за угол дома. Маня достает камень и бросает в Надю.
НАДЯ. Ты за что меня бьешь, Манечка?
МАНЯ. Небось, меду принесла?
НАДЯ. Принесла.
МАНЯ. А на что принесла?
НАДЯ. А гостинца Дусе, Манечка. В другой раз и тебе принесу.
МАНЯ. Нужен мне твой мед. Намажь им дырку-то свою, кошель лохматый. Хочешь быть етой, а будешь битой.
Маня, почесываясь, отходит. Садится наземь, очищает босые пальцы ног от грязи.
Сучкова высовывается из-за угла.
СУЧКОВА. Вот ведь злодырка, всех оговорит… И всюду суется, всюду лезет. Все ей надо… Надь, а ктой-то тебя так? Петр Фомич, что ли?
НАДЯ. Петр Фомич ни в жисть меня не тронет. Это я малек загуляла в Степанищеве, и прибила меня мужикова баба. А Петр Фомич меня жалеет. Поди, говорит, к Дусе, попроси, чтобы отстать тебе от этого дела.
СУЧКОВА. Это ей ничто, ничто… Она тебе сухарика даст молёного, и отойдет. У ней молитва крепкая: и больных исцеляет, и бесов изгоняет. Лет, что ли, пять тому или семь в Латырино мальчонка утоп, так отец его бездыханного взял да верхами прямо к Дусе. Она мальчонку и подняла. Из мертвых восставила. Совсем здоров стал. Только через год обратно утоп.
ГОЛОВАНОВ (зашевелился, привстал). Милостивый государь Иван Густавович! Ужели вы не можете принять в соображение… Фу, какая гадость!
ВЕРА. А этот тоже за молитвой?
НАДЯ. Николай Николаич? Нет, он так упал. Шел мимо да упал. Тяжелое вино – вишь, как оно к земле клонит. (Подходит к нему.) Чего тебе, Николай Николаич? Может, попить принести?
ГОЛОВАНОВ. Ох…
Надя черпает воду в кадке, мочит ему лоб, Голованов хватает ее за руку, пытается поцеловать.
НАДЯ. Ты что, Николай Николаич? Ты отдыхай, отдыхай, милок.
ГОЛОВАНОВ. Чем больше хочешь отдохнуть, Тем жизнь страшней, тем жизнь страшней, Сырой туман ползет с полей…
Нет, другое…
Мы дети страшных лет России…
Чем жизнь страшней, чем жизнь страшней…
ВЕРА. Стихи знает.
НАДЯ. Он культурный очень.
ВЕРА. Оно и видно.
НАДЯ. Пойдем. Домой тебя сведу.
ГОЛОВАНОВ (ловит Надину руку, целует). Ангел, прости меня. (Надя его поднимает.)
НАДЯ (Сучковой). Сведу его.
ГОЛОВАНОВ. Густав Иванович! Иван Густавович! Мой ангел! Честь имею и… никогда не потерплю, чтобы в моем присутствии…
СУЧКОВА (Наде). Ждать-то боле не будешь? Ты ж хотела молитовку получить… али нет?
НАДЯ. Другой раз. (Уводит Голованова.)
СУЧКОВА. А в тот год в эту пору дожди были.
Маня кончает свой педикюр и подходит к худой женщине с ребенком.
МАНЯ. Чего сидишь дура дурой? Чего пришла?
ХУДАЯ. Дочка вот больная.
МАНЯ. А чего это она у тебя больная?
ХУДАЯ. Господь попустил.
МАНЯ. Ага, Господь попустил, а ты к Дусе, значит…
А по святым местам ходишь?
ХУДАЯ. Хожу.
МАНЯ. И в Киев ходила?
ХУДАЯ. Ходила.
МАНЯ. В Оптину ходила?
ХУДАЯ. Ходила, мамочка моя.
МАНЯ. В Дивеево ходила?
ХУДАЯ. Всюду, всюду ходила. К самому Иоанну Кронштадтскому ходила. Она еще махонькая была, как я ходила.
МАНЯ. И что, не помог тебе Иоанн Кронштадтский?
ХУДАЯ. Не помог. Царствие ему Небесное, ни чуточки не помог.
МАНЯ. А сама-то Богу молишься?
ХУДАЯ. Молюсь, матушка.
МАНЯ. Божью Матерь призываешь?
ХУДАЯ. Призываю.
МАНЯ. Не помогает?
ХУДАЯ. Не помогает.
МАНЯ. А доченька твоя, как ее святое имя?
ХУДАЯ. Елена. Еленочка.
МАНЯ. Твоя Елена, говорит она что?
ХУДАЯ. Какое говорит… бессловесная она. Смотрит только глазками.
МАНЯ. Не говорит, значит… А что, много ли грешит она?
ХУДАЯ. Мамочка моя! Какое грешит? Как грешить-то ей, ни ручкой, ни ножкой не шевелит, только-то и может, что плакать слезками бессловесными. Четырнадцатый годок уже.
МАНЯ (становится на колени, смотрит на девочку). Ангел небесный, ни словом, ни делом не согрешает… Что ты таскаешь-то ее, дура пешеходная, по белу свету, как котенка? Иди домой, дура, иди… Будет тебе и радость, и утешение, погоди чуток, недолго уже ждать.
Женщина укладывает девочку на землю, встает перед Маней на колени.
ХУДАЯ. Исцелится?
МАНЯ. Домой иди, тебе говорят. Не нужна тебе колода святая, Дуська-то. Бери своего ангела и проваливай. Утешишься скоро.
СУЧКОВА. Иди, иди… У ней слово верное. Как сказала, так и будет.
Женщина вынимает из-за пазухи платочек, развязывает, хочет дать Мане денежку.
МАНЯ. Иди, тебе самой скоро пригодится.
ХУДАЯ. Ох, разрешила ты меня, всю жизнь буду Бога о тебе молить…
Женщина взваливает девочку на плечо. Уходит. Маня размахивает рукой, как будто кадит, и поет дурным голосом «Со святыми упокой…». Потом садится на землю и, бросая мелкие камешки Дусе в окно, выкликает…
МАНЯ. Святая колода, моли бога о мне! Святая колода, моли бога о мне! Святая колода, моли бога о мне!
На крыльцо выходит хожалка Марья, выплескивает на Маню горшок. Маня валится на спину, сучит ногами.
МАНЯ. Ой, святая колода святой водой поссали! Исполать! Исполать! Исцелили! Освятили! Только мирром не помазали!
МАРЬЯ (говорит по-русски с мордовским акцентом, еле вяжет слова, но понимает все отлично). Иди отсюдова. Половина сатаны. День на крыша сидит, ночь на крыша сидит. Иди жопа.
Сучкова и Вера смеются.
МАНЯ. Чего смеетесь, дуры? Плакать будете. Ждите, ждите, дуры. Примет вас Дуся, напустит на вас святого духа, не продохнешь.
МАРЬЯ. И ты пошел вон!
ВЕРА. Я?
МАРЬЯ. Два пошел вон! Дуся бога молица. Все бога молица!
Маня, приплясывая и раскидывая камешки, уходит.