Глава 5
Слава Грязнов узнаёт, что пишут на заборах
– Нет, ты погоди. Ты, Слава, вникни…
Старые друзья, Грязнов с Турецким, превосходно общаются в быту, производя впечатление мирных, учтивых людей. Но когда доходит до уголовного дела, над которым они работают вдвоем, – другое дело! Вежливость летит ко всем чертям, а почтенные немолодые люди превращаются в заядлых спорщиков, которые, кажется, готовы подраться, как мальчишки. Особенно их обоих вводит в раж несогласие по каким-то мелким, но кажущимся обоим принципиальными вопросам. Вот и теперь Вячеслав Иванович Грязнов, выказывая полное отсутствие эрудиции в вопросах современного искусства, никак не мог взять в толк, почему тех, кто рисует на заборах всякую ерунду, нужно признавать художниками.
– А чего мне, Саня, вникать? Было бы во что вникать. Подумаешь, глубины какие! А по мне, так: если человек портит стены – никакой он не художник, а заурядный хулиган. Если какой-нибудь малец нацарапал на стене гвоздем слово из трех букв, его тащат в отделение милиции, так? А если он то же самое слово написал на стене краской из баллончика, его посылают на международную выставку, так, по-ихнему, по-графферскому? Ну и к чему мы придем? Нет, ты как хочешь, ты у нас образованный, но, по-моему, молодежь с этими граффити придумала какую-то ерунду.
– Ну если и молодежь, – Турецкий понизил голос, что служило у него признаком уверенности в себе, – то очень древняя. Потому что термин «граффити», да будет тебе известно, генерал, восходит еще ко временам древнего Рима…
– Что, неужели и тогда на стенах писали? – не поверил Грязнов. Беломраморный Рим, знакомый ему по историческим фильмам, где расхаживали сенаторы в длинных простынях и солдаты с перьями в виде панковских «ирокезов» на шлемах, уж никак не представлялся ему разрисованным анилиновыми красками.
– Ну так, как сейчас, – нет, конечно. Материальная база была слабовата, красителей таких еще не изобрели. Но вот царапали – это точно. Кто чем: гвоздями, щепками, холодным оружием. Термин «graffito» ведь и значит «нацарапанный». И если ты думаешь, что выцарапывали только латинскую матерную брань, то ошибаешься. Писали объявления, предвыборные лозунги (демократия уже тогда существовала и цвела махровым цветом), рисовали карикатуры на политических противников. Случалось рисовать и кое-что аполитичное, для души. Можно сказать, это и были первые граффити. Но кое-кто из энтузиастов движения утверждает, что история его еще древнее и что граффити существовали еще в первобытные времена. Что такое, скажем, наскальная пещерная роспись, как не граффити? Обоев первобытная промышленность не выпускала, а украсить скучную серую среду обитания чем-то ярким уже хотелось. Стимул к творчеству – точь-в-точь как у современных райтеров…
Слава слушал и удивлялся.
– Погоди, Сань. Я, конечно, в курсе, что ты у нас не лыком шит, но все-таки – откуда ты это все знаешь?
– Позавчера еще не знал, Слава. А вчера попросил – не в службу, а в дружбу – Рюрика Елагина, чтобы он поискал мне в Интернете подходящую информацию. Он и сделал…
– Так он еще и с компьютером на «ты»? Золотой парень!
– А как же! Попрошу, пожалуй, включить его в нашу группу… Так вот о граффити. Это ведь, Слава, не праздное любопытство. Помнишь, у нас и раньше бывали дела, связанные с искусством? Главное, что я уяснил: не вредно знать, с чем имеешь дело, потому что в каждой избушке – свои игрушки, то есть, по-нашему, по-простому, свой криминал. Это во-первых. А во-вторых, знания предмета всегда пригодятся для доверительных бесед со специалистами. Так рассказывать дальше про граффити?
– Ну давай, – разрешил Слава. – На чем мы остановились – на древнем Риме или на пещерах?
– Ну, Слава, пещеры, римляне – сегодня не актуально, это для справки. По-настоящему история современного граффити начинается с семидесятых годов, вместе с рождением хип-хоп культуры. Некоторые райтеры, особенно те, которые терпеть не могут хип-хоп, это отрицают, но факт остается фактом: если хип-хоп и граффити – не одно и то же, зародились они одновременно.
Был в Нью-Йорке парень, работавший курьером: целый день туда-сюда бегал по Нью-Йорку. И чтобы совсем не спятить от такой работы, полюбил рисовать на стенах свою художественно выполненную подпись. Вслед за ним это стали делать и другие американские парни. Подписи эти у райтеров до сих пор называются «тэги», и каждый тэг настолько же индивидуален, насколько… ну как любая подпись человека. Когда их стало много, они начали соревноваться, чей тэг лучше выполнен. Рисовали чем угодно: маркерами, штемпельной краской, краской для обуви, которую научились загонять в пустые баллончики из-под дезодорантов. Те, кому совсем нечем было заплатить за эти премудрости, воровали нужный инвентарь из-под носа зазевавшихся продавцов. Так что кое в чем ты, Слава, прав: наши нью-йоркские коллеги-полицейские заинтересовались райтерами с самого начала, хотя бы по этой причине.
– А по причине того, что они портили заборы, их не ловили?
– Если бы только заборы, Слава! Граффити скоро и в метро пробралось. До райтеров быстро дошло, что самый смак – это разрисовывать движущиеся объекты, например поезда. Юные художники проникали в депо, а наутро поезда выходили оттуда, так сказать, преображенными. Веселенькой, не заводской, в общем, расцветки… В 1976 году разрисовали целый состав! Начальство нью-йоркской подземки долго боролось с райтерами и наконец выжило их из своих владений. Но и сейчас есть такие личности, которые даже из Европы приезжают в Нью-Йорк – колыбель граффити, – чтобы там оставить свой тэг. Засветиться, так скажем…
Слава Грязнов наморщил лоб:
– И тут метро, и там метро. Зам главы метрополитеновской милиции встречается с бывшим главой московских райтеров, и их убили. Не наводит ни на какие мысли?
– Наводит. На много мыслей сразу, но ни одной подходящей среди них не наблюдается. Фактов у нас маловато…
– А по граффити еще какие факты? Я имею в виду наши, криминальные?
– Криминальных, Слава, хоть отбавляй. Некоторые уголовные группировки в Америке поставили граффити себе на службу и метят таким образом места своего действия, чтобы не допускать на подвластную им территорию конкурентов. Может, и у нас что-то похожее есть, правда, лично я до сих пор не сталкивался.
– Надо бы покопать, – нахмурился Слава.
– Ну вот! А говоришь, «все ясно», «какие тут глубины»…
– Так чего ж ради мы с тобой спорим? – уперся Слава. – Я сказал всего-навсего, что те, кто пишут на заборах и на стенах, – хулиганы, а ты говоришь, что они – уголовники. Я тебе сказал, что граффити – это дурь, а не искусство…
– Так ведь в том-то и дело, что именно искусство! – Турецкий метался в поисках слов, нужных для того, чтобы переубедить несговорчивого друга. – Со своими творцами, своими потребителями, своими законами. Не говоря уже о том, что нацарапать на заборе слово из трех букв доступно каждому, а чтобы создать произведение граффити, новичку приходится потратить не один месяц, а то и не один год…
Слава Грязнов смотрел на друга такими кроткими увещевающими глазами, что объяснения мало-помалу увядали, пока вовсе не канули в пустоту.
– В конце концов, Слава, это красиво. Просто красиво – для людей, которые ценят такую красоту. Поверь.
Турецкий и сам не понимал, зачем ему нужно, чтобы Грязнов поверил в красоту граффити, к которой Александр Борисович и сам был не слишком восприимчив. Может быть, потому, что при игнорировании этого факта рассмотрение дела становилось слишком прямолинейным, из него исчезали какие-то неожиданные точки и углы зрения, которые могли оказаться решающим для разгадки.
Могли, впрочем, и не оказаться…
– Так и быть, Слава, оставлю тебя в покое. Можешь считать граффити искусством, можешь не считать. А мне пора уделить внимание человеку, для которого граффити – искусство, а не что-нибудь другое. Большую часть жизни она, образно говоря, под его сенью провела…