Глава вторая
Царев терпеть не мог пьянки с сослуживцами. К счастью, на кафедре фармакологии работали в основном интеллигентные дамы средних лет, фантазия которых не простиралась дальше шампанского с тортом.
Другое дело – Спирин. Его дружный коллектив гулял часто, со вкусом и размахом. Георгий Иванович был зван на каждую вечеринку – Спирин думал, что Царев обидится, если его не пригласят, а тот, в свою очередь, боялся обидеть коллегу отказом.
Каждая вечеринка начиналась пафосной речью босса: «Мы избрали себе самого страшного врага – смерть!..» Георгий Иванович, уважавший Спирина, но не выносивший надрыва, из-за этих речей не мог относиться к нему с полным доверием.
После первого тоста Царев всегда незаметно уходил, вот и сегодня уже поднялся, но вдруг увидел Лену и передумал.
Праздновали дни рождения сразу нескольких сотрудников, поэтому собрались не в клинике, а арендовали небольшой зал в кафе напротив. Это дороже, зато можно расслабиться, не опасаясь возмущения больных.
Когда включили музыку, Лена с вежливой улыбкой выскользнула за дверь. Георгий нашел свою куртку и поспешил за ней.
– Лена! – Его голос гулко резонировал в пустом холле. – Вы уже уходите?
– Да. Сейчас начнутся танцы. Скучно.
– Я провожу вас?
– Ну что вы, время еще детское. Думаю, моей безопасности ничто не угрожает.
– И все-таки…
Она засмеялась, и Георгий завороженно уставился на ямочки на ее щеках.
Они вышли на улицу и зашагали к автобусной остановке, лавируя между лужами.
Лена жила в двух остановках от больницы, и Георгий расстроился, что они приехали так быстро. Он очень давно не провожал девушек…
– Может быть, зайдете на чашечку кофе?
Услышав эти слова, он обомлел. Ах, зачем она подвергает его такому искушению?
– Но это, наверное, неудобно, – промямлил он.
– Перестаньте! – Она засмеялась и потянула его за рукав.
– Я так счастлив… Лена, мне никогда не было так хорошо, как теперь с тобой. Знаю, всегда так говорят, но в моем случае это правда.
Они не успели выпить кофе – начали целоваться сразу в прихожей, и Георгий до сих пор не понимал, как такое могло получиться. Как только его губы коснулись губ Лены, в мозгу словно зажглась тысяча звезд. Он наслаждался каждой секундой этого блаженства, сливаясь воедино с самым прекрасным созданием на земле. Каждая клетка его тела совпадала с Лениной, и это было страшно.
Завернувшись вдвоем в одно одеяло, они побрели на кухню курить.
– Я все-таки сварю кофе? – неуверенно предложила Лена.
– Прошу тебя, не беспокойся. Просто прижмись ко мне, больше ничего не нужно. Знаешь, а я ведь тебя люблю…
– Не шути так.
– Если бы! Я действительно тебя люблю, как только может стареющий мужчина любить молодую красавицу, и даже еще сильнее. А тебе я хоть немного нравлюсь?
– Ты еще спрашиваешь? Зачем я, по-твоему, вожусь с твоей вакциной столько времени?
– Я думал, тебе интересно…
– Ха! Да я половины не понимаю!
– Лена, это же очень просто. Я тебе сейчас все объясню.
– Спасибо, обойдусь. Главное, я вижу: вакцина работает лучше других иммуномодуляторов. И уволь меня от деталей.
– Как скажешь. Наверное, мне пора идти?
– Если хочешь, оставайся. Не знаю только, как на это посмотрит твоя жена.
– Никак не посмотрит. Она сегодня дежурит, сын у бабушки…
Он очень надеялся, что утром избавится от наваждения. Что проснется не в прекрасной сказке, а просто в чужом доме рядом с чужой женщиной. Он так хотел почувствовать себя неуютно в маленькой ванной, где не было его бритвенных принадлежностей, так хотел затосковать по собственной уютной кухне и родной жене с горячим вкусным завтраком… Но выяснилось, что для него нет ничего милее Лениного заспанного личика, а на все остальное ему плевать.
Он ковырял неудобной вилкой пережаренную яичницу с колбасой, мрачно думая: «Надо же было так вляпаться», – и чувствовал себя самым счастливым человеком на земле.
Дверь ординаторской распахнулась, и на пороге возник Спирин. Марина немного смутилась: ведущий хирург больницы застал ее за питьем чая.
Она восхищалась Спириным еще со студенческих лет, как недостижимым идеалом. И не только хирурга. Его мужественная физиономия с крупными суровыми чертами частенько фигурировала в ее мечтах. Хорошо, что она познакомилась с ним, уже будучи замужем, иначе, наверное, совсем пропала бы. Даже сейчас, приближаясь к пятидесяти годам, Спирин выглядел великолепно: тело бугрилось хорошо прокачанными мышцами, рыжая шевелюра блестела, а зеленые глаза светились молодым задором.
– Хотите чаю? – предложила она.
– Спасибо, нет. – Спирин обвел взглядом ординаторскую. – Узнаю отделение общей хирургии. Через минуту после конца рабочего дня ни одной живой души! И мои помощнички тоже все разбежались. А ведь хирургией нужно болеть, иначе нет смысла ею заниматься!
Марина глупо кивнула.
– А я к вам по делу, Мариночка. Ко мне сегодня женщина поступила. Кишечная непроходимость на фоне рака толстой кишки. Как ее лечили, вы себе не представляете!
Спирин сел на диван и энергично ударил себя по колену.
– Поставили ей диагноз по ирригоскопии[1], взяли на операцию, при ревизии увидели плотный конгломерат с поражением забрюшинного пространства и благополучно зашили. Отправили к онкологам, те назначили какое-то невразумительное лечение, на фоне которого у женщины развилась непроходимость. Но доблестные онкологи объяснили упорную рвоту действием химии и общей интоксикацией. Слава богу, ее муж ко мне обратился. Как говорится, лучше поздно, чем никогда. Так что, прооперируем?
– Сегодня?
– Естественно.
– Эдуард Андреевич, я не против, но вы не хотите ее подготовить? Сколько она уже с непроходимостью живет?
– Почти две недели.
– Ого! Давление-то она хоть держит? Представьте, какое там обезвоживание! И электролитный баланс наверняка ни к черту. Я не говорю уже про белковый дефицит, его мы все равно восполнить не успеем. Может, лучше положить ее в реанимацию, прокапать как следует, а завтра взять?
– Здраво рассуждаете. А про вторичный перитонит вы забыли?
– Тоже верно… Но до утра всего шестнадцать часов. Вполне укладывается в стандартный срок подготовки. Ну, хотите, в семь утра начнем?
Спирин заговорщицки ей подмигнул:
– Открою вам маленький секрет. Завтра я по плану оперирую одного очень важного человечка и отменить его никак не могу.
– А отложить на несколько часов?
– Тоже не могу. У меня весь день расписан по минутам. А послезавтра будет уже слишком поздно.
– Хорошо, давайте сегодня. Во сколько ей начали капать?
– Около двенадцати.
– Маловато. Пусть она хотя бы еще часика три в реанимации побудет.
Спирин нехотя согласился и сказал, что съездит домой, а ровно в девять вернется. Договорились, что к этому времени Марина уже возьмет больную в операционную и начнет делать доступ, чтобы профессор мог сразу приступить к основному этапу.
До половины девятого Марина работала в приемном отделении, увлеклась и чуть не забыла о назначенной операции, пока ей не позвонил анестезиолог и железным голосом не поинтересовался, какого черта она еще не в операционной.
Марина поморщилась. Дежурный анестезиолог обожал принимать и пылко отстаивать свои решения, точно зная, что ответственность за них нести не ему. Сколько Марина наслушалась от него шпилек, сколько упреков в некомпетентности! Между тем, по общему мнению врачей больницы, он вовсе не был блестящим специалистом, допускал ошибки при ведении наркоза, и лишь страстность суждений и имидж правдоруба позволяли ему производить впечатление. Как-то Марина, будучи человеком незлопамятным, защищала его от гнева коллег и заметила: «Ну, он по крайней мере не проходимец». С тех пор прозвище Непроходимец крепко к нему прилипло. Неизвестно почему, но Спирин верил в анестезиологический талант Непроходимца. Тот, в свою очередь, признавал профессора единственным авторитетом в больнице.
Вообще-то Марина должна была сначала осмотреть больную и решить, можно начинать операцию или еще рано. Но ясное дело, по сравнению со спиринским ее слово ничего не значило.
Она поднялась в операционную. Непроходимец уже интубировал больную, поэтому Марина заторопилась, быстро вымыла руки и почти вбежала в зал, где сестра держала наготове халат.
«Интересно, – подумала Марина, – он хоть созвонился со Спириным? Вот будет весело, если профессор опоздает! Конечно, наложить обходной анастомоз[2] между тонкой и толстой кишкой я могу не хуже, чем он, но таким образом я его подставлю, ведь женщина ехала сюда затем, чтобы ее оперировал именно Спирин. Родственники будут очень недовольны, узнав, что он передоверил работу какой-то бабе. Особенно если больная умрет, а это вполне может произойти. Эх, рано мы ее берем…»
Но ровно в девять, как раз когда Марина сделала лапаротомию, ограничила операционное поле и начала ревизию, Спирин появился в операционной. Пока он одевался, Марина успела ввести длинный зонд в тонкую кишку, чтобы убрать газ, иначе раздутые петли не давали работать.
Спирин подошел и, насвистывая какую-то классическую мелодию, принялся осматривать брюшную полость. – А что ж вы одна, голубушка? Неужели некому помочь?
– Некому! В приемном такой завал, травматолог еле справляется. Да я уж привыкла одна, аппендициты постоянно вдвоем с сестрой делаю.
– Могли бы кого-нибудь из дома вызвать, есть же у вас молодые? Или они не хотят стать хирургами?
Завел пластинку, раздраженно подумала Марина. Спирин считал, что героизм есть образ жизни хирурга. Его сотрудники были обязаны гореть на службе, причем искры, дым и чад от этого процесса разносились далеко вокруг.
– Эдуард Андреевич, да неужели мы вдвоем не справимся? Делов-то – соустье наложить. Вы шить будете, я – нитку вести, третьему тут и делать нечего.
– Соустье? Нет, это все надо убирать.
– Опомнитесь, Эдуард Андреевич! – Оттого что приходилось перечить самому Спирину, Марина говорила очень тихо. – В условиях такой дегидратации мы имеем право только на минимальный объем вмешательства! Опухоль уберете вторым этапом, когда женщина немного окрепнет.
– Да что вы говорите, Мариночка! – Спирин саркастически улыбнулся, она поняла это, хотя его лицо закрывала маска. – Уж поверьте, я тоже кое-что понимаю в хирургии. Нам придется накладывать анастомоз, так почему бы заодно и опухоль не удалить?
– Потому, что это удлиняет операцию и увеличивает кровопотерю. Больная и так на ладан дышит!
– Но опухоль на грани операбельности, и кто знает, насколько она вырастет, пока мы будем готовить больную к следующей операции? Термин «раковая интоксикация» вам что-нибудь говорит? Все, я решил! Делаем гемиколэктомию[3]. «Решил он! Вообще-то я – ответственный дежурный хирург, а не вы!» Но Марина не посмела произнести этого вслух. Спирин – главный хирург больницы, профессор, и больная приехала к нему. Пусть делает что хочет.
– Прошу вас, подумайте! – Все же она предприняла еще одну попытку его образумить. – Да и опухоль, посмотрите, какого странного вида. Биопсию же не делали. Может, это и не рак?
– А что тогда?
– Ну, карциноид[4], например… Гистологию возьмем, нам через неделю скажут. Вдруг это вообще туберкулез?
– Вы сами-то в это верите?
Марине пришлось признаться, что нет. Тогда она попробовала зайти с другой стороны:
– Эдуард Андреевич, больная давление еле держала…
– Но держала же! Анестезиолог у нас сегодня прекрасный, прорвемся.
Марина очень сомневалась, что мастерство Непроходимца представляет собой серьезный аргумент против тяжести состояния пациентки, а от оптимизма Спирина ее просто кинуло в дрожь. Как непринужденно он распоряжается чужой жизнью! Что же ей делать? Отказаться ассистировать? Но один Спирин вообще ничего не сможет, а пока ему ищут другого помощника, пациентка будет находиться в наркозе, с открытой брюшной полостью!
Марина согласилась…
Заканчивали они уже на трупе. Непроходимец продолжал еще вентилировать легкие и даже регистрировал на кардиомониторе единичные сердечные сокращения, но все это делалось только ради того, чтобы формально смерть была зафиксирована в реанимации, а не на операционном столе.
Спирин пытался сохранить лицо: делал массаж сердца, потом долго орал на Непроходимца, но Марина знала, что на этот раз тот все делал правильно: перелил достаточные объемы жидкости, не поленился притащить из реанимации импортный аппарат ИВЛ и не пожалел хорошего анестетика из личной заначки. Но объем операции был неоправданно большим.
– Леченье – гут, больной – капут! – мрачно сказала сестра, развязывая Маринин халат.
– Не надо так. Не шутите.
– Какие шутки, угробили человека.
– Ну уж вы-то ни в чем не виноваты.
Она старалась не смотреть на пациентку. Волей обстоятельств женщина так и осталась для нее безымянной и безликой.
Лучше ничего о ней и не знать.
За годы работы Марина не смогла привыкнуть к смертям. Она была очень осторожным хирургом, и если пациент умирал, точно знала, что дело не в ней, а в тяжести заболевания или травмы, которые привели несчастного на операционный стол. До сегодняшнего дня за десять с лишним лет практики у нее было всего три таких случая, и она во всех подробностях помнила каждый.
А сегодня… Пусть это был рак в последней стадии, но, поступи они так, как настаивала Марина, пациентка уже проснулась бы и почувствовала себя лучше, чем до операции. Несколько месяцев приличной жизни ей можно было бы гарантировать. Получается, женщина погибла из-за ее, Марининой, бесхарактерности.
Смотреть на Спирина было почти невыносимо, но она покорно записала с ним протокол операции и только после этого ушла.
…Время перевалило за полночь, в приемном отделении было необычно тихо, но сон не шел. Завернувшись в дежурный ватник, Марина стянула сигарету из Валеркиной пачки и вышла на крыльцо. Стояла холодная и прозрачная сентябрьская ночь, с тихим шелестом подкрадывалась осень, в тусклом свете фонаря посверкивала роса, и огонек сигареты казался единственным источником тепла в округе. Ее сегодняшняя пациентка уже никогда не увидит, как желтеют и опадают листья…
«А я увижу, и что с того? Что хорошего может случиться со мной? Сын вырастет и заживет самостоятельно, я останусь одна… Нет, хуже, чем одна, – с нелюбимым и нелюбящим мужем, который служит твердой гарантией унылости моего существования. Тяжелая работа и домашняя каторга – вот составляющие моей жизни».
Развод? Кому она нужна в тридцать шесть лет, да еще с диабетом? Остаться одной? Конечно, она и так все равно что одна, но рассказывать родным и друзьям, что развелась… Терпеть их злорадство, плохо замаскированное сочувствием? Это еще хуже. Ведь если быть честной, раздражает ее не сам Георгий как таковой, а собственные мысли о том, какой он эгоист.
Марина глубоко затянулась и затушила сигарету о железный прут перил.
«Ладно уж, что теперь поделаешь? Пойдем писать заметку. Что там у нас на очереди, каши?»
Манная каша – самая коварная, требует неусыпного внимания и чутья. Сварить вкусную манку – сложнейшая задача, одним старанием здесь не обойдешься. Во-первых, нужно хорошее молоко. Если у вас его нет, можете даже не начинать, ничего не выйдет. Во-вторых, путем долгих проб и ошибок требуется подобрать дозировку крупы. Я обычно беру полчашки на пол-литра, но вам такая пропорция может не подойти, да и какая уважающая себя хозяйка будет пользоваться мерными емкостями!
Технология такова: ставите молоко на маленький огонь и сразу начинаете тонкой струйкой сыпать манку, непрерывно помешивая. И продолжаете помешивать до полной готовности. То есть минут пятнадцать – двадцать. Манка – единственная каша, в которую сахар кладется не после, а в процессе приготовления, но перед самым концом. Так меньше шансов, что каша пригорит. Вкус манной каши можно разнообразить, добавив в нее ложку-другую какао-порошка. Только это должен быть обычный порошок, а не быстрорастворимый. Чтобы не образовалось комков, вводить его можно двумя способами – растерев с ложкой-другой теплого молока и влив в кашу или, проще, заранее перемешав с приготовленной крупой. Отдельные фанатирующие хозяйки развлекаются с манной кашей, прослаивая ее всякой фигней, делают из нее тортики, но, на мой взгляд, эта игра не стоит свеч.
Если вам некуда девать энергию, лучше испеките настоящий торт.
Если ваши домашние дружно отказались завтракать, не унывайте. Манная каша легко перерабатывается в шарлотку, нужно только добавить побольше яиц и пару ложек муки, чтобы изделие не рассыпалось.
Но если после завтрака осталась одна порция или меньше, смело выкидывайте. Не надейтесь, что вы это потом съедите. Не жалейте – вы можете себе позволить утопить в унитазе три-четыре рубля.
Вообще грамотное использование остатков – дело очень тонкое. В стремлении спасти остаток вы можете испортить им хорошее блюдо. Решая судьбу остатка, твердо помните об основном законе органической химии – если смешать килограмм повидла с килограммом дерьма, получится два килограмма дерьма.
Каша, какой бы вкусной она ни была, ни в коем случае не должна быть единственным компонентом завтрака. Иначе ваш дом будет стойко ассоциироваться у членов семьи с больницей, тюрьмой или пионерским лагерем – это уж кто где бывал. На столе обязательно должно присутствовать чтонибудь вкусненькое.
Уходя от Лены утром, он не обещал звонить. Самая счастливая ночь в его жизни должна остаться единственной. Всю оставшуюся жизнь он будет, как скупец золотые монеты, перебирать каждую секунду этой ночи, не давая ни одной затеряться в дебрях памяти, но ничего больше не прибавит к своему капиталу. У него семья, жена-диабетик, разве она виновата в том, что он полюбил?
Господи, да много ли ему надо? Видеть Лену, иногда касаться золотого облачка ее волос и вспоминать, вспоминать…
Новая встреча была неизбежна, не могла же Лена заявить, что больше не будет заниматься вакциной. Спирину просто некем ее заменить, другие врачи почти открыто смеются над его работой.
Но вдруг Лена потребует объяснений? Или, еще хуже, при встрече обнимет его, как постоянного любовника? Он ведь не сможет оттолкнуть ее…
Она приехала неожиданно, без предварительного звонка. Спокойно поздоровалась, сняла свой пестрый рюкзачок.
Царев подумал, что в кожаной куртке и толстом белом свитере с высоким воротом Лена похожа на полярного летчика, и улыбнулся.
Сев напротив, она вытащила из рюкзака термос и папку.
– Будете смотреть результаты?
Георгий взял папку, подержал ее в руке и рассеянно положил на угол стола. Впервые в жизни ему было наплевать на всю науку мира. Хотелось только смотреть на Лену, смотреть не отрываясь, чтобы все запомнить и продержаться до ее следующего визита.
– Вы бы хоть со мной поздоровались, – усмехнулась она, шаря в рюкзачке.
Ищет сигареты, догадался Георгий и молча подвинул ей свою пачку.
«Сейчас она докурит и уйдет, ведь ей нечего больше тут делать… Не ушла сразу, ну и что? Это совсем не значит, что я ей нравлюсь. Просто любая женщина хочет услышать хоть слово от мужчины, с которым делила постель».
Лена курила, глядя в окно, и он готов был отдать все на свете, лишь бы ее сигарета никогда не кончилась. Нужно собраться с духом и сказать ей все как есть – и о любви, и о жене.
Но его хватило только на тихое «не уходи», когда она встала и взялась за ручку двери.
…И для Царева наступила пора безумного, пьяного счастья. Каждое утро он, просыпаясь, улыбался и думал: «Неужели это происходит со мной? Неужели может быть так тепло и радостно на душе, только оттого что Лена существует?»
Они встречались в дни Марининых дежурств. Поначалу Георгий ощущал слабые уколы совести, но это быстро прошло. «Мы ничего ни у кого не отнимаем», – повторял он про себя как заклинание.
Гораздо больше теперь его мучило собственное финансовое положение: зарплату Георгий всегда отдавал жене, и наличности в его карманах водилось очень мало. Он выходил из дома без денег, с проездным билетом на метро и пакетом домашней еды. Даже сигареты ему покупала Марина – в какой-то только ей известной оптовой точке.
Георгий знал, что если станет зажимать часть зарплаты, Марина не устроит ему скандала, даже не потребует объяснений. Но транжирить деньги на любовницу, когда жена пять лет не может купить себе новое пальто…
Сама Лена ничего у него не просила. Казалось, она тоже наслаждается их влюбленностью, но Георгию так хотелось ухаживать по-настоящему! Дарить цветы и разные милые пустячки, хоть изредка ужинать в ресторане, а еще – повести Лену в бутик и выбирать ей что-нибудь, чтобы она исчезала в примерочной с ворохом одежды, а потом появлялась перед ним преображенная и с радостно-озабоченным личиком…
Впервые в жизни он горько жалел о том, что не богат. С Леной у него все было впервые.
Закончив работу, Георгий выключил компьютер, потянулся и с чистой совестью отправился на кухню. Марина готовила на ужин яблочные оладьи, и вкусный запах привел его в превосходное настроение.
– Сваришь кофейку? – Он присел на подоконник.
Она молча взяла турку.
Он стащил одну оладушку и съел, обжигая пальцы и язык, но все равно было очень вкусно. Он засмотрелся, как жена ловко подбрасывает оладьи на сковородке, переворачивая, и не забывает при этом следить за кофе.
«А ведь Марина красивая женщина! – Он медленно обвел взглядом фигуру жены, облаченную в белоснежную футболку и спортивные штаны. – Крупная, конечно, но красивая же. Попа круглая, спина прямая… Сколько она, лет пятнадцать, у операционного стола стоит, а осанка как у балерины».
Марина убрала волосы в хвост, но для этого они были еще слишком короткими, пряди все время вылезали, и она раздраженно закладывала их за уши. Сколько Георгий помнил, с прической у нее всегда была беда. Примерно раз в год Марина с мрачной решимостью на лице отправлялась в самую дешевую парикмахерскую и возвращалась оттуда иногда симпатичной, а иногда – не очень.
«Ей бы прическу сделать красивую, похудеть! – продолжал удивляться он. – Даже странно, почему в институте никому не приходило в голову за ней ухаживать. Да и я сам влюбился не в нее, а в семейную жизнь – в треск яйца, выливаемого на сковородку, в запах борща и чаепитие на кухне по вечерам. В то, что когда ты лежишь больной, рядом сидит женщина и читает тебе вслух или рассказывает разную ерунду, а твое белье аккуратно сложено в стопки и пахнет лавандой. Я же рос в интернате и ничего этого не знал. Но я никогда не восхищался ее телом…»
Он покосился на Маринину руку – ну, рука и рука… Почему же от вида Лениного тонкого запястья ему хочется плакать?
Кофе загудел, как ракета перед стартом, над туркой показался краешек коричневой шапки, и Марина моментально выключила газ.
– Ты сейчас поешь, или Славика подождем?
– Подождем.
Она кивнула и разлила кофе по чашкам. Не спрашивая, добавила молоко и сахар Георгию, а себе насыпала заменитель.
– Ты бы лучше приучилась горький пить, – мягко упрекнул он, – эта химия для организма не подарок. Или вообще откажись от кофе.
– Я и так уже отказалась от всего вкусного, сладкий кофе для меня – единственная отрада. Кстати, у нас в приемном отделении все, кроме меня, пьют только чай, кто черный, кто зеленый, кто фруктовый. Меня это очень устраивает – если больной пачку кофе подарит, значит, мне достанется.
Георгий не удержался и опять стащил оладушку.
– Да ешь ты спокойно! Славик придет, еще раз поужинаешь. Варенье достать?
– Лучше сметану, – сказал он с набитым ртом.
– Знаешь, я хотела поговорить с тобой. Извини, что вмешиваюсь, но не надо тебе было у Спирина денег просить. Зачем? Мы же с голоду не умираем.
Смутившись, Георгий быстро принялся за еду. Он как-то упустил из виду, что Марина трудится в той же больнице, что и Спирин. Денег он не дал, но в любом случае ситуация не должна была стать известной жене, ибо все планировалось потратить на Лену.
– А теперь Спирин носится по больнице и орет, что настоящие подвижники перевелись, все на больных только зарабатывают!
– А сам-то он на больных не зарабатывает? – поинтересовался Георгий, чтобы перевести разговор и чтобы жена не задумалась, зачем ему, собственно, понадобились деньги. – «Лексус» свой он на зарплату купил?
Марина засмеялась.
– Спирин берет – будь здоров! Но он же великий хирург, первый после бога. Он со смертью борется, жизни спасает. Поэтому может и бабки брать, и других судить. А ты из одной пробирки в другую всякую фигню переливаешь. Для тебя другие правила жизни. А сколько ты у него просил?
– Ну, я ему сказал, что готовлю вакцину в свободное время, счастье еще, что мне позволяют кафедральные реактивы использовать, могут ведь заставить на свои деньги покупать. А пятьсот рублей, говорю, не такая уж большая сумма.
– Ты просил пятьсот рублей за укол?
– Не за укол, а за весь курс. И то выборочно, если больной совсем бедный, то ничего не надо.
Марина задумчиво вытащила из ящика стола сигареты. Георгий открыл рот, чтобы начать ругаться, но она жестом остановила его.
– Как интересно, – она медленно выпустила дым, – сумма ерундовая, а Спирин между тем ославил тебя как беспринципного человека, говорил, ты хочешь последней надеждой торговать, делать бизнес на человеческом страдании. Будто сам он занимается чем-то другим! Разница только в том, что он продается гораздо дороже. Вот если бы ты сказал с умным видом, что вакцина – твоя интеллектуальная собственность и ты оцениваешь ее в пять тысяч баксов с человека, все бы, наверное, восхитились: о да, это великий ученый! И платили бы, кстати говоря, без писка. – Потушив сигарету, Марина потянула руку к оладьям, но тут же отдернула. Ей, как диабетику, предстояло наслаждаться гречневой кашей. – Нет, ну каков Спирин! По пятьсот рублей, это сколько бы в месяц получалось?
– Тысячи две, наверное.
– Хоть бы за Славикову учебу платили без напряга!
Георгию стало стыдно. Определив сына в хорошую гимназию, он больше не думал об его образовании. В будущем маячили либо крупные взятки, либо плата за обучение в институте, но он и тут полагался на жену – она что-нибудь придумает. Конечно, он слышал, как Марина, вернувшись с родительского собрания, каждый раз ругается и стонет, но все же не верил, что поборы на охрану, второй язык и подарки учителям могут нанести существенный урон их бюджету. «Идиот, нужно было давно пойти к Спирину и сказать: вакцина стоит тысячу рублей. Платите – или пошли на фиг, я другой рынок сбыта найду». И как правильно заметила жена, профессор считал бы его не беспринципным человеком, а ученым, который себя ценит.
– Знаешь, я подумала, с чего это Спирин про тебя столько говорит? – прервала Марина его размышления. – Ну, попросил ты денег, он не дал, дело житейское. Ты же настаивать не стал?
– Нет, конечно.
– Я думаю, просто Спирин тебе завидовал, может быть, сам того не понимая. Твое бескорыстие для него вроде камешка в ботинке было. Вот он и обрадовался, когда ты оскоромился.
– Неужели он и тебе на меня жаловался?
– Да нет, это мне передали. А вчера он вдруг предложил мне перейти к нему на отделение. Совесть, что ли, замучила?
– Ты согласилась? – спросил Георгий, холодея. Мало того что жена и любовница трудятся в одном стационаре, а если еще в одном отделении…
– Отказалась, конечно. Неужели я пойду работать к человеку, который моего мужа поносит?! Сказала, что у него операции большие, а я с диабетом не могу по шесть часов выстаивать. Вообще странно, что я ему понадобилась, у него своих врачей хватает… Ты сам-то будешь с ним дальше дело иметь?
– А куда я денусь?
– Ну мало ли кто распространенными опухолями занимается! Да в любую поликлинику сходи, договорись…
– Не так все просто. Во-первых, у нас много неопубликованного материала, если мы разойдемся, он пропадет. Потом у Спирина связи, выходы на фармкомитет…
– А ты уверен, что он воспользуется этими выходами? Может, ему выгоднее держать тебя в роли подпольного волшебника, владеющего чудо-средством?
– Не думаю. После того, что ты рассказала, он свинья, конечно, но не воплощенное же зло! – Георгий сыто откинулся на стуле и вытащил сигарету. Давненько они с женой не разговаривали так откровенно и так долго.
Марина поднялась мыть посуду.
– Эх, зачем судьба свела вместе двух таких честных идиотов, как мы с тобой! – в сердцах бросила она.