Пироги, или Здравствуй, девочка
Пироги были с картошкой, с картошкой и сыром, с сыром и зеленью, с мясом и самые вкусные – со свекольной ботвой. Бабушка, русская по национальности, так и не постигла премудрость печь такие пироги, как у ее подруги – местной гадалки, усатой Варжетхан.
Бабушка честно пыталась.
– Что ты туда положила? – спрашивала Варжетхан, глядя на бабушкин пирог не пирог, а вздутый с одного края пончик.
– Так дрожжей. Немножко совсем, чтобы попышнее, – оправдывалась бабушка.
Варжетхан произносила по-осетински фразу, которую можно было перевести так: «Руки тебе оторвать надо за такие пироги».
Варжетхан пекла пироги в маленькой кухоньке, на заставленном банками столе. Она рукой отодвигала их в сторону, «отгребая» себе маленькое пространство. Вода, масло, соль и мука – тесто получалось воздушное, мягкое. Она отщипывала для меня кусочек – чтобы я тоже сделала лепешечку. Я смотрела, как она снимает с каждого пальца оставшееся тесто, делает аккуратный колобочек, закрывает тряпкой кастрюлю, и потихоньку отщипывала и ела сырой комочек теста.
– Кишок паварот будет, – говорила мне Варжетхан.
А я не могла понять, кто такой «кишок» и куда он повернет.
Начинку она делала в большой кастрюле. Только в ней. Никогда в другой.
Наступал черед раскатки теста. Варжетхан разминала его руками, тремя пальцами руки. Скалки у нее никогда не было. Была, правда, палка, которой она раскатывала тонкие листы для домашней лапши, но скалки не было.
Руки Варжетхан смазывала подсолнечным маслом, а мукой не посыпала стол, как делала бабушка. Брала щепотку и краем ладони отодвигала лишнее. В конце у нее получался аккуратный бортик из муки.
Из кастрюли доставалась начинка – до последней капельки. Указательным пальцем Варжетхан водила по стенками и что-то шептала.
Однажды, когда бабушка предприняла очередную попытку испечь пирог под присмотром Варжетхан, у них случился скандал. Бабушка бросила в мойку кастрюлю с остатками начинки.
Варжетхан стукнула палкой по полу.
– Что опять не так? – ахнула бабушка.
– Это ты свое здоровье и деньги бросила, все в кастрюле оставила, – сказала ей по-осетински подруга.
– Ой, ну не буду я, как ты, вымазывать пальцем. А здоровья у меня и так нет, и денег не будет. Ты же умная женщина, что за предрассудки? – ответила ей бабушка по-русски.
Они всегда так общались: одна говорила по-осетински, другая отвечала по-русски, и отлично друг друга понимали.
А я тогда поверила, что на дне кастрюли, в остатках начинки, хранятся здоровье и благополучие. И до сих пор, как Варжетхан, вымазываю кастрюлю указательным пальцем до последней крошки.
Что такое голод, знали и бабушка, и Варжетхан, и мама. Нельзя было не доесть и оставить кусок на тарелке. Не дай бог выбросить.
– Он за тобой ночью будет гоняться, – пугала меня бабушка. От нее я запомнила присказку: «Хочешь кушать – ложись спать». И совет: если голодная – попей водички. Бабушкино поколение так выживало, мое так худеет.
Мне Варжетхан доверяла сделать последний штрих – кусочком сливочного масла смазать пирог и обязательно по краям, а оставшийся кусочек утопить в серединке.
В общем, слух о том, что к бабушке при-ехала внучка из концлагеря, достиг самых дальних домов деревни. И в каждом доме, куда я забегала к подружкам, меня встречала цокающая языком бабушка или мама.
– Ой, какая дэвочка, – качали головой женщины, – замуж не выйдешь, муж о твои кости колоца будет, и ему будет нэприятно. А будешь толстой, будет приятно.
Меня сажали за стол и начинали кормить. Пирогами. Чтобы в каком-то доме не было пирога – такого не случалось. И обязательно с картошкой или с мясом. И только однажды мне достался пирог с ботвой. Мама моей подружки чуть не плакала, что накормила «дэвочку» «травой». А когда я попросила еще один кусок, она разрыдалась уже в голос – то ли от собственного позора, то ли от жалости ко мне.
Румяные пироги с аккуратной дырочкой посередине, из которой выглядывала начинка, нежно-золотистые… Это вкус моего детства.
Бабушка, бросив печь пироги, вернулась к пышкам. Пышки она пекла вместо хлеба, в большой сковороде, почти доверху залитой шкворчащим маслом. Две пышки – и неделю можно не есть. Сверху она их посыпала «песком» – «сахар» никто не говорил, только «песок». Покупался он мешками, чтобы хватило и на варенье, и на компоты.
Почему-то бабушка считала, что пышки нужно давать на завтрак и на ночь.
Через два месяца приехала мама. Мы с бабушкой встречали ее на вокзале. Бабушка была в нарядном платье, застегнутом от волнения не на ту пуговицу.
Волнение было понятно – мама приезжала с инспекцией: посмотреть на меня и сказать все, что она думает. Бабушка была настроена решительно и даже воинственно.
– Ладно, лучшая защита – это нападение, – сказала она, когда мы шли на вокзал.
Я тоже готовилась к встрече с мамой. Бабушка даже разрешила закипятить бигуди – такие палочки, которые нужно было бросать в ковшик и потом накручивать. Я очень хотела быть с кудрями и всю ночь лежала без сна, представляя, какая я буду красавица и как удивится мама.
Поезд все никак не подходил, и я убежала в магазин за халвой. Там была очередь, и момент, когда мама выходила из вагона, я пропустила.
Бабушка маму не узнала. Она была в новом модном сарафане, сильно утянутом в области груди. Так утянутом, что грудь наполовину вываливалась. К тому же сарафан был короткий – по колено.
– Кто это? – спросила воинственно бабушка, тыча пальцем в маму.
– Это я, – ответила мама.
– Нет, это не моя дочь. Это… какая-то… падшая женщина! – нашла наконец подходящие слова бабушка.
На самом деле у нее на языке вертелись совсем другие слова, но она хотела сказать самые обидные и самые точные, поэтому выразилась литературно.
– Я с тобой голой не пойду! – заявила бабушка и уперла руки в боки.
– А у тебя пуговицы не так застегнуты, – ответила мама. – И вообще, где Маша?
– Перед ребенком бы постыдилась! Она в магазин ушла за халвой. Сейчас прибежит. Давай открывай чемодан и переодевайся, пока никто не видит.
– Мама, я взрослая женщина! Не буду я переодеваться! Пойдем за Машкой.
Но тут бабушка увидела знакомую, замахала ей рукой и пошла поговорить. В этот момент подошла я, слизывая с пальцев халву.
– Привет, – сказала я.
Видимо, не очень внятно, потому что рот был набит.
Мама повернулась, посмотрела на меня и отвернулась. В общем, я пережила главный детский кошмар.
– Привет! – сказала я маминой спине, проглотив кусок.
Мама опять повернулась и раздраженно бросила:
– Здравствуй, девочка.
Она отвернулась, не узнав меня, а я так и продолжала стоять с открытым ртом.
– Мама, привет, – глубоко вздохнув, сказала я.
Мама повернулась и посмотрела на меня с нескрываемым ужасом.
Толстая девочка с не расчесанными после жесткой завивки кудрями называла ее мамой.
– Машенька? – все еще надеясь, что девочка ошиблась, переспросила мама.
– Да, – кивнула я.
– Нет. – Мама покачала головой, как будто пытаясь избавиться от морока.
Тут уже подскочила бабушка и гордо показала на меня:
– Вот!
– Кто это? – спросила мама, тоже показывая на меня рукой.
– Ольга, прекрати поясничать, – обиделась бабушка.
– Ты в кого ее превратила? – сдвинула брови мама.
Они разговаривали, показывая на меня, как будто я была неживым предметом, например клумбой, которая была разбита перед зданием вокзала.
– В нормального ребенка я ее превратила! – закричала бабушка.
– Это нормальный ребенок? – Мама опять ткнула в меня пальцем.
– Да! – решительно ответила бабушка и тоже ткнула пальцем в область моего живота, на котором туго был натянут сарафан.
– Господи, какой кошмар… – Мама сказала это так, что я почувствовала себя самой страшной девочкой в мире и заплакала от горя.
– На себя посмотри, – огрызнулась бабушка. – Пойдем, Манечка, не слушай эту… падшую женщину… А ты иди подальше, не позорь нас, – сказала она маме.
Так мы и дошли до дома: бабушка с гордо вскинутой головой и горящим взором, я – ревущая белугой, и в двух метрах за нами мама, с чемоданом, сигаретой в зубах, матерящаяся, как последний грузчик.
Дело в том, что бабушка отказалась садиться с мамой в машину, и нам пришлось идти пешком через всю деревню. Видимо, бабушка решила, что пройти по улице будет меньшим позором, чем сесть с мамой на одно сиденье.
Знакомые, которые попадались через каждые пять шагов – да вся деревня знала бабушку, меня и маму, – кричали кто со двора, кто от водопроводной колонки:
– Мария! – Меня назвали в честь бабушки. – Твоя дочь, что ли, приехала?
– Нет! – кричала, не поворачивая головы бабушка. – Это ее знакомая из Москвы, погостить.
– Здравствуй, Ольга! – кричали соседи моей маме. – Ты юбку забыла надеть?! И кофту тоже?! – Соседки заходились хохотом. – Ты в зеркало на себя смотрела, когда из дома выходила?
Мы шли дальше.
В зеркало перед выходом из дома надо смотреть. Это я точно знаю. Мой сын повторяет мою судьбу. Бедный ребенок. Он даже не представляет, насколько я его понимаю. А история была такая.
Сын оканчивал начальную школу. Детям собрались устроить настоящий выпускной. Наш родительский комитет решил гулять на теплоходе.
За неделю до этого мероприятия я уже плавала на теплоходе. Нарядилась я тогда, как на яхту – каблуки, дизайнерский комбинезон, легкая куртка. Муж смотрел на меня с жалостью, но молчал.
– Может, ты все-таки свитерок возьмешь? – сказал наконец он. – Обещали шквалистый ветер и дождь.
– Тогда я уйду с палубы.
Светило солнце, и я звонко цокола каблуками по пристани. Там, на теплоходике, уже собрались гости – в спортивных штанах, кроссовках, джинсах и теплых куртках.
– Почему ты меня не предупредил? – зашипела я на мужа. – Я опять буду как дура.
На палубе красиво я просидела недолго – как и предсказывал муж, начался шквалистый ветер.
От выпитого коньяка и недостатка еды меня штормило почти так же, как и теплоходик. Я куталась в чужой платок и пыталась согреться в чужом свитере. Но даже не это было самое страшное. Дизайнерский комбинезон не расстегивался на талии, а снимался целиком весь – красиво падал на пол одним движением. На суше, в комнате, это выглядело очень эффектно. В грязном туалете теплоходика с незакрывающейся дверью и очередью перед ней – не очень. Хорошо, что меня никто не видел. Я стояла голая, держа комбинезон руками, чтобы он не свалился в лужу мочи, плескавшейся на полу. Женщины за дверью громко спрашивали, что я там делаю. Они же не могли предположить, что мне нужно сначала раздеться донага, а потом одеться. Мои свеженакрученные кудри на ветру разметались, встали дыбом, лезли в рот, и я все время отплевывалась, как кошка, наевшаяся собственной шерсти.
На стоянке – живописной лужайке, – пока пьяные мужчины играли в футбол, а пьяные женщины «болели», я месила свежую травку и сбивала каблуками чернозем. Злая была к тому времени как собака, потому что коньяк кончился, а я протрезвела от холода. Комбинезон все-таки свалился на пол в туалете, и я пахла грязной сантехникой.
Когда мы приплыли на пристань, я вывалилась на берег, мутная и дурная от голода, коньяка и качки. Еле добралась до дома, где первым делом съела бутерброд с колбасой, которым меня благополучно и вырвало.
И вот мне говорят, что дети тоже плывут на теплоходе. Я хмыкнула и, как умная, опытная женщина, нацепила джинсы поплоше, свитер и теплую куртку. Сына я одела соответствующе – в «дачную» униформу. До этого я успела съездить на рынок, в магазин, притащить картошки, сварить суп и поговорить по телефону – мама из родительского комитета просила подъехать к школе и забрать еще парочку детей, которых не могли отвезти к пристани родители.
Я приехала к школе, утрамбовала детей в машину, довезла до пристани и отошла в сторонку. Наш теплоход сверкал белизной и снаружи, и внутри. Детей ждали столы со скрипящими скатертями и отутюженные официанты. Девочки из нашего класса все как одна были в вечерних платьях, на каблуках, со струящимися по плечам локонами, мальчики – в костюмах. Родительницы сверкали шелковыми декольте и педикюром в открытых дизайнерских туфлях.
Я отошла за здание кассы позвонить и заодно пережить несоответствие дресс-коду. Из-за здания вдруг выглянули две девочки и стали шушукаться, показывая на меня пальцем. Потом они скрылись и вернулись с третьей. Опять пошушукались и привели уже целую компанию. Девочки переглядывались, кивали на меня и отворачивались, когда я смотрела в их сторону. На секунду, нет, на долю секунды, я подумала, что вот она – слава. Меня узнали! Я стала знаменитостью, и на меня показывают пальцем! Ведь я писательница и мои фотографии есть на обложках книг. Через секунду я вернула себе разум и схватилась за пудреницу. Лицо было на месте. Я пощупала ширинку, потому что у меня сын и я привыкла проверять ширинку на его брюках. И наконец, посмотрела на свои ноги. Я стояла в разных туфлях – синей на правой ноге и коричневой на левой. Самое удивительное, что если бы не девочки, то я бы этого даже не заметила.
– Как дела? – позвонила мне приятельница.
– Приперлась к сыну на выпускной в разных туфлях, – ответила я.
– Вот поэтому я никогда не покупаю туфли с одинаковыми каблуками, чтобы чувствовать разницу, – заявила подруга.
– Мама, я в разных туфлях! – пожаловалась я матери.
– Ну и что? – не удивилась она. – Я на работу в тапочках уходила, а недавно вышла из поликлиники в бахилах и полдня так проходила.
Надо сказать, Вася повел себя как и его отец. Он не шарахался от меня в сторону и не делал вид, что со мной незнаком. Он смотрел так нежно, так жалостливо, что я чуть не плакала. Зато я сразу забыла про свой свитер и драные джинсы. По сравнению с разными туфлями это была ерунда.
Дети повеселились и приплыли назад, где на причале их ждали родители.
– Ну как? – спросила мама одну девочку.
– Здорово! Представляешь, там одна женщина была в разных туфлях! – сказала девочка.
То есть по сравнению с аниматорами, играми и танцами я осталась в памяти ребенка самым ярким впечатлением.
Выпускной действительно удался. Я стояла на стреме и караулила учительницу, которая курила, прячась от детей. Как только они подходили к двери, ведущей на палубу, я их отгоняла гневными выкриками «Кыш отсюда!» и изображала пинок сначала коричневой, а потом синей туфлей. Затем мальчик Леша, с первого класса влюбленный в девочку Лизу, изображал на корме корабля сцену из «Титаника», и все мамы дружно начали всхлипывать и завидовать Лизе. И почему-то никто в тот момент не закричал: «Слезьте немедленно!»
На самом деле все было и вправду замечательно. Уже дома я сняла наконец разные туфли и пошла мыть руки. И только там, в ванной, увидела, что у меня накрашен только один глаз.
На самом деле круче меня оказалась только шестилетняя девочка Маша – дочка моей подруги. Она поступила в первый класс и поехала отмечать поступление на пикник.
Пикник не заладился сразу же. Детей не могли перевести через дорогу, потому что Маша отказывалась становиться в пару и давать руку мальчику. А когда ее ручонку все-таки впихнули в потную ладонь будущего одноклассника, Маша его укусила. Первую учительницу она облила соком и посадила на нее муравьев, а еще одну девочку, которая что-то Машуне не то сказала, отмутузила, как Валуев грушу.
– Маму в понедельник к директору! – закричала будущая первая учительница.
Так что Машуня установила своеобразный рекорд по вызову родителей в школу – еще до начала учебного года.
Вот я и думаю: что произойдет, когда мой сын будет праздновать следующий выпускной?