Глава 2. Алекс Форк
В момент, когда я открыла глаза, меня окружали до боли знакомые стены моей палаты. Значит, это все же был сон. Я спала. Просто спала. Очень долго спала. Несколько минут спустя открылась дверь, и в палату вошел доктор Альберт Стивенс – мой лечащий врач и, по совместительству, заведующий этим корпусом.
– Клавдия! Слава Богу, вы проснулись!
– Я долго спала, доктор?
Альберт Стивенс посмотрел на меня поверх очков своими чистыми голубыми глазами. Кто-то может принять его за добряка и простофилю, но это будет большой ошибкой. Этот доктор хитер, расчетлив и ничего не делает просто так.
– Вы проспали практически четверо суток. Обычно вы спали не более двенадцати часов в сутки.
Четыре дня во сне? Практически четыре дня я провела в том, другом, мире. Я спала? Или все же это было явью?
– Клавдия, с вами все в порядке? Вы не здоровы?
– А в моем положении может оказаться здоровый человек, а, док?
Его напугал мой сарказм. Разумеется, пока я здесь – я больна шизофренией. Шизофреники не используют в своей речи саркастические нотки. Это насторожило бы моего адвоката, если бы он был здесь. Но его здесь нет. Нет ни адвоката, ни родных, ни друзей, нет никого.
– Клавдия, как вы себя чувствуете? Сонливость может быть побочным эффектом моей новой терапии. Именно после приема новых препаратов вы так долго спали. Скажите, у вас что-то болит? Хотите ли вы есть?
Ну и что мне ему сказать? Правду? Соврать? Я не верила этому человеку с первого дня. Если я буду молчать, то он продолжит травить меня своими «новыми препаратами», и я точно сойду с ума.
– Доктор, все это время, пока я спала, мне снился очень долгий, странный сон. Словно я очутилась в другом мире, который очень похож на Средневековье, но при этом там были новейшие технологии, которых нет даже сейчас, и которые появятся у нас с вами только в далеком будущем.
Он очень внимательно смотрел на меня. Смотрел так, словно ожидал услышать все что угодно, кроме этого. Но замешательство длилось недолго. Несколько секунд спустя доктор Стивенс окончательно овладел собой и загнал все эмоции в глубину своих удивительных глаз.
– Ну что же, это вполне может быть реакцией организма на лечение. Вполне может быть. Скажите, а в детстве вы мечтали жить в Средневековье? Принцессы, рыцарские турниры, не правда ли, романтично?
– Альберт, мы оба знаем, что я не сумасшедшая. Я здесь только потому, что это выгодно моему мужу. В противном случае он остался бы нищим после развода. Доктор, у меня нет шизофрении, и вы это прекрасно знаете. Ваше лечение меня скорее убьет, чем принесет пользу. Именно этого вы и добиваетесь, да? Вы знаете, что я здорова, но всеми силами стараетесь это исправить, так? Сколько из моих денег Алекс платит вам за мое заключение? Я могу дать вам больше, если вы выпустите меня отсюда и перестанете меня травить вашими таблетками.
– Клавдия, я – врач. Я не могу вам навредить. Все, что происходит с вами в пределах этой палаты, происходит для вашего же блага. И я, и ваш супруг очень надеемся на ваше выздоровление. Вы не можете трезво оценить риск для вашего здоровья, которому вы подвергнете себя вне стен этой клиники. К сожалению, я не могу взять на себя ответственность за выписку больного пациента, а вы пациент, Клавдия. Простите, мне очень жаль.
Он ушел. Я сидела на кровати больничной палаты, поджав под себя ноги, и пыталась понять, что же на самом деле со мной происходит. Я не могу быть сумасшедшей. Я здорова. Но здоровый человек не может спать четверо суток. Летаргия? Может быть, то, что я вижу, вовсе не шизофрения, а летаргические сны?
Я не знаю, что делать, но я обязательно что-нибудь придумаю, я выберусь отсюда, самое главное – не спать. Как можно дольше не спать, может быть, все это закончится, и я добьюсь своего освобождения из этого ада. Я просидела так несколько часов, изредка вставая, чтобы размять затекающие ноги. Я сидела на кровати или мерила шагами палату. В голове была страшная, пугающая пустота.
Бесконечность спустя закончился обход, и на коридоры больницы опустилась ночь. Это будет очень долгая ночь.
Моя жизнь с Алексом началась примерно восемь лет назад или около того. Мне было двадцать, когда мы поженились. Моя семья была против этого брака. Теперь я их понимаю, но тогда это была любовь с первого взгляда. Мы познакомились на одном из концертов в клубе, где я часто бывала с подругами. Я была девочкой из хорошей семьи. Мама и папа, конечно же, давно спали в разных спальнях, а папина подружка была мне представлена как старый друг семьи. Но ведь это неважно. Всех все устраивало. Я как раз окончила институт и встретила Алекса. Он был басистом группы с совершенно отвратительным названием, и он резко контрастировал с теми мужчинами, что окружали меня всю жизнь. Папа и кузен ездили на немецких машинах и носили английские костюмы. Алекс носил кожаный костюм и гитару наперевес. Он был беден и чертовски обаятелен.
В тот вечер Джейн, моя лучшая подруга, опаздывала, и я коротала время за барной стойкой. Группа Алекса как раз закончила издавать ужасающие звуки на сцене, и он спустился выпить пару-тройку коктейлей. Мы разговорились. Совершенно ни о чем и обо всем сразу. А потом его забрала полиция. Вместе со всей его группой и особо пьяными фанатами. На танцполе началась драка, которую затеял их барабанщик. Охрана вызвала полицию. Тем же вечером я внесла залог за музыкантов и оставила Алексу свой телефон.
Следующие полгода мы играли на концертах, пешком ходили домой, ночевали в общежитиях и прожигали жизнь всеми доступными нам средствами. У меня были деньги, у него была свобода. Мы были прекрасным дуэтом. Музыка, секс и алкоголь. Естественно, я изменилась. Естественно, это не радовало моих родных, которые всегда пытались сделать из меня леди. Дома начались скандалы.
Еще через год я устроилась работать продавщицей в цветочный киоск и арендовала небольшую квартиру на окраине города. Я работала в течение полутора месяцев, прежде чем решила рискнуть и организовать компанию по доставке цветов. Где я взяла деньги, сложно сказать, часть принадлежала мне, часть дал мне кузен, часть взялась совершенно непонятно откуда. Я была единственным сотрудником в красивом стеклянном павильоне, заставленном вазами с орхидеями и розами. Все деньги, что у меня были, ушли на аренду этого самого павильона, цветы, вазы, неоновую вывеску и визитки. У меня не осталось ни цента на еду или проездной на автобус, и мне пришлось ездить на велосипеде. Практически месяц не было ни одного покупателя, разве что забегали редкие студенты и выгребали мелочь, чтобы расплатиться за розу для возлюбленной. Цветы вяли, моя уверенность вяла вместе с ними.
Но как-то в один промозглый осенний день в мое цветочное царство вбежала женщина в дорогом драповом пальто. Ей просто нужно было позвонить, а мой павильон оказался в спасительной близости.
– О, вы просто спасли меня, – произнесла она, закончив разговаривать по телефону и допив чашку кофе, которую я ей принесла. – А у вас тут довольно мило.
Она придирчиво осмотрела помещение, поковыряла ногтем самые дорогие орхидеи, которые остались, и в целом осталась довольна.
– Меня зовут Алисия Блок, – она протянула мне визитку. – Я организатор свадеб для особо значимых клиентов.
Я как сейчас помню, что мои губы тронула саркастическая улыбка после слов «особо значимых клиентов».
– Клавдия Штивлер, – протянула я ответную визитку, – хозяйка данного магазина.
Алисия сцапала мою визитку своими длинными наманикюренными пальцами и долго и придирчиво ее рассматривала. Если я не ошибаюсь, она ее даже понюхала. От визитки пахло орхидеями, и это привело ее в неописуемый восторг.
– Клавдия… Клавдия… Вы русская?
– Нет.
– Имя очень похоже на русское.
– Это римское имя, правда, оно не особо популярно сейчас.
Она смахнула со лба промокшую челку и решила мою судьбу одним взмахом ручки над чековой книжкой.
– Как я уже сказала, я организую свадьбы самых влиятельных персон этого города. У меня свое агентство и широкая сеть партнеров. Но теперь у меня нет флориста. Этот хмырь только что разорвал контракт со мной. Я закуплю цветов на три тысячи долларов для проведения завтрашней свадьбы при условии, что вы успеете привезти цветы к месту торжества ровно к двенадцати ноль-ноль завтрашнего дня.
Это был знак свыше. Я кивнула, потому что говорить уже не могла. Алисия выложила на стол адрес, по которому надо было доставить цветы, список цветов всех возможных сортов и чек на три тысячи долларов, который я еще успевала обналичить.
Потом были подписание контракта и куча формальностей, которых я уже не помню. Я прибежала в банк за четверть часа до его закрытия. Три тысячи долларов наличкой. Это было потрясающее зрелище. После я позвонила поставщику, у которого покупала цветы, и попросила подготовить все наименования из списка. Это было началом моего успеха.
Ровно в восемь утра я приехала к Смиту. Смит Джонс был владельцем оранжереи, в которой я покупала цветы. Смит Джонс продавал мне цветы в кредит. Смит Джонс не прогадал, поверив в меня. Только что он заработал полторы тысячи долларов. Еще пятьсот заработал его племянник, который отвез меня и это маленькое цветочное море к месту проведения торжества.
Свадьба начиналась ровно в тринадцать ноль-ноль. Контрольное время для персонала, поваров, официантов и флориста – двенадцать. Я была на месте в десять часов пять минут. У меня было потрясающее настроение. Я расставила цветы в зале и развесила гирлянды по своему вкусу. К одиннадцати приехала Алисия, и она осталась довольна.
– Доброе утро, Клавдия! – она была собрана, бодра и одета в прекрасный шелковый костюм молочного цвета.
Так я заработала свою первую тысячу долларов без единого сотрудника. Алисия принесла мне удачу. После этой свадьбы звонки в Shtivler’s Flowers не смолкали даже после закрытия. Основным заказчиком долгое время было агентство Алисии. Потом ко мне пришли ее конкуренты. Алисия Блок принесла мне состояние. Я называю ее «Херувим в драповом пальто». Мы дружим до сих пор, точнее дружили до тех самых пор, пока я не попала сюда.
Совершенно незаметно мы с Алексом начали жить под одной крышей. Я заведовала цветами, он начал давать уроки гитары.
По коридору начали разноситься крики женщины, которую недавно сюда привезли. Она постоянно кричит. Иногда она начинает петь, но это редко. На одном из утренних обходов я слышала, что ее привезли сюда после передозировки наркотиков. Она была актрисой какого-то Богом забытого театра.
На улице стояла ночь. Холодная осенняя ночь без сновидений. Наверное, через пару дней взойдет луна, и тишина в больнице закончится. Полнолуние завораживает не только поэтов и художников, сильнее всего оно действует на душевнобольных.
Знаете, а ведь здесь много красивых женщин. Изредка по коридорам разносятся высокий женский визг и мужская брань, сопровождаемая треском разрываемой больничной пижамы. Пятнадцать, максимум двадцать минут, и крики стихают, сменяемые тихими рыданиями. Это происходит в смену Большого Бэнджамина. Большой Бэнджамин – санитар, который работает здесь последние пять или шесть лет. Он один из первых сотрудников этого заведения. Бэнджамин – садист. Да, именно садист в самом прямом смысле этого слова. Пока существуют государственный сектор и врачебный произвол, Бэнджамин не останется без развлечения.
Персонал больницы знает обо всем, но никто не может ему запретить, не может или не хочет. Тут уж как посмотреть. Доктор Стивенс большой авторитет в своей области. Он пишет статьи, проводит исследования, а на деле такой же садист, как и Бэнджамин. Вся разница лишь в том, что он не насилует больных, он их убивает. Убивает медленно, основательно и всегда на пользу психиатрии. Ведь каждая смерть сегодня – это победа ста смертей в будущем. Это его любимая отговорка на вопросы молодых практикантов, которые приходят сюда, чтобы помочь. Им требуется время, чтобы научиться убивать столь же хладнокровно, что и их наставник. И это время у них есть.
Временами мне кажется, что я никогда не выберусь отсюда. Мысли о смерти меня завораживают, но я должна жить. Жить хотя бы для того, чтобы отомстить мужу. Я должна жить, и именно поэтому я рисую. У меня есть блокнот, в котором я периодически делаю зарисовки или заметки. Это позволяет мне держать свой разум и способность мыслить в тонусе.
Рассвет я встретила, сидя на подоконнике и записывая свой недавний сон. Хотя мне казалось, что это было путешествие в мир, который я старалась теперь описать в мельчайших подробностях. Я напишу книгу, и она станет бестселлером. «Записки мира шизофрении». Так себе название, если честно, но ничего другого в голову пока не приходит.
– Доброе утро, Клавдия.
Альберт Стивенс стоял в дверном проеме и улыбался мне настолько фальшиво, насколько это позволяли сделать мышцы его уже давно не молодого лица.
– Альберт, вряд ли это утро, как и многие другие, можно назвать добрым. Ты не находишь?
– Меня радует, что у тебя еще остаются силы для сарказма, Клавдия. Это дает мне надежду на твое выздоровление.
– Может, вы порадуете меня сегодня более аппетитным завтраком, чем обычно. Мне хочется бекона и крепкого кофе, у меня была бессонная ночь.
– Ты начала бояться спать, Клавдия?
Голубые глаза пригвоздили меня к месту словно щенка. Неужели все так очевидно?
– Нет, Альберт. По-моему, я выспалась на пару недель вперед. К тому же я рисовала.
– Ты не возражаешь, если я взгляну? – аристократическая рука Стивенса уже практически коснулась обложки.
– Не стоит, доктор Стивенс.
Он отдернул руку и внимательно заглянул мне в глаза. Он искал ответы на вопросы, которые просто не имел право мне задавать. И он боялся. В день, когда меня сюда привезли, я стояла на коленях и умоляла. Шло время. Я словно избавлялась от шелухи, которая закрывала стальной стержень моего характера. Меня до сих пор не сломали, и я становлюсь опасной. Он понимает это. Равно как и понимает то, что этот спектакль в пациентку и лечащего врача рано или поздно должен закончиться. Либо у него не останется выбора, и меня отпустят. Либо он достигнет цели, и меня действительно придется лечить.
– К вам посетитель, миссис Форк.
Минуту спустя в мою палату вошел Алекс Форк, мой несбывшийся бывший муж. Он был одет в дорогой твидовый пиджак и тончайшую шелковую сорочку небесно-голубого цвета. Алекс Форк был красавцем и порядочной сволочью. Никогда не стоит забывать о том, что человек может быть сволочью.
– Здравствуй, любимая!
Мне вот интересно, он что сделал неудачную подтяжку лица, что его так перекосило, или действительно думает, что я куплюсь на слащавые улыбочки. А тем временем диалог Алекса с ним же самим продолжался.
– Ты не очень-то рада меня видеть, Клавдия, не так ли?
– Алекс, окажись ты на моем месте, ты бы вел себя иначе?
– Ты сама во всем виновата. Ты больна, Клавдия. Признай это.
– Оставьте нас, доктор Стивенс.
В моем голосе начали выплавляться стальные нотки, которые насторожили обоих. Альберт Стивенс бросил вопрошающий взгляд на мужа, ожидая разрешения уйти.
В момент, когда за ним захлопнулась дверь, я продолжила:
– Алекс, послушай меня. Наш брак давно стал напоминать дуршлаг для варки лапши. Такой же дырявый и с кучей этой самой лапши внутри. Мне уже давно стало безразлично, с кем ты спишь, Алекс. Но в момент, когда ты решил самостоятельно отчислять деньги на свой счет из моей компании, которую я строила с нуля, строила, поставив крест на себе и на семье.…Тут уж, извини, но мое терпение не безгранично. Ты оставался нищим после развода, признай это. Ведь иметь сумасшедшую жену очень выгодно, хотя бы экономически. Я здорова, Алекс Форк, и тебе это прекрасно известно. Так вот, я предлагаю тебе сделку. Ты получишь половину моего состояния в тот день, когда меня выпустят отсюда. Подумай, Алекс, это хорошие деньги.
– Довольно, любимая, пока ты больна, я буду заботиться обо всем твоем состоянии. Не переживай, ты очень скоро выздоровеешь. Доктор Стивенс мастер своего дела, правда, Альберт?
– Да, мистер Форк, я делаю все возможное, чтобы ваша супруга как можно скорее вернулась к полноценной жизни.
Черт, я пропустила момент, когда этот, с вашего позволения, доктор вернулся в мои роскошные апартаменты.
Господин Форк удалился, захватив с собой доктора и оставив меня вдвоем с Марж Уинслет, моей медсестрой. Она единственный человек среди всего этого сборища дилетантов и садистов.
– Здравствуй, Марж.
Мое настроение было окончательно испорчено.
– Добрый день, миссис Форк.
Она говорила теплым грудным голосом, хотя вовсе не была толстой или крупной. Мне кажется, что не будь тут ее, я бы давно упала духом.
– Марж, хотя бы ты мне веришь? Ты веришь, что я не сумасшедшая?
– Миссис Форк, мне вовсе не надо вам верить. У вас анализы совершенно здорового человека, но это очень опасно, миссис Форк.
– Опасно быть здоровым человеком?
– Опасно быть здоровым человеком здесь.
– О, девушки, я вижу, вы уже нашли общий язык.
Доктор Стивенс снова вошел незаметно, наверное, это стало входить у него в привычку.
– Мисс Уинслет, скажите, вы подготовили документы для мистера Пенди из сорок седьмой палаты?
– Пока нет, но…
– Никаких но. Отправляйтесь и займитесь своей работой вместо того, чтобы тревожить миссис Форк.
– Прошу прощения, Доктор Стивенс, я уже ухожу.
– Живее, Уинслет.
Марж ушла. Альберт Стивенс остался.
– Клавдия, как вы себя чувствуете после визита вашего супруга?
– Как в могиле.
– Вам кажется, что вы скоро умрете?
И тут меня начал душить хохот. Звонкий гомерический хохот, который доктор Стивенс, вероятно, хотел принять за предсмертные конвульсии.
– Нет, док, этого вы не дождетесь!
Если честно, я совершенно не понимаю, почему ему так не нравится мое чувство юмора. Он совершенно молча измерил мне артериальное давление, температуру тела, прощупал пульс, посветил фонариком в глаза и задумчиво сел на подоконник, чего ранее с ним не случалось.
– Клавдия, давайте будем откровенны. То, что вам начали сниться очень долгие сны, не совсем нормально. Признаться честно, я не ожидал такого поворота событий, но теперь я как врач не могу оставить данный факт без внимания. В вашем сознании начинаются изменения, которые могут быть необратимыми…
Мне показалось, что в моей голове взорвалась граната. «Начинаются изменения, которые могут быть необратимыми…» Дальше я не слушала. Я схожу с ума, я по-настоящему схожу с ума. Он все говорил и говорил, а я сидела, пытаясь сдержать слезы ненависти ко всему этому миру. Я не могу, я не должна сойти с ума. Мне так много еще надо сделать. У меня было столько планов. Это просто неправильно, это не честно, в конце концов. Почему я? Почему не Алекс, не Марж, не черт знает кто еще. Почему я? За что?
Альберт Стивенс ушел так же незаметно, как и появился. Я сидела на мягкой больничной кровати и пыталась уместить все происходящее в моей голове, которая уже была похожа черт знает на что. Вероятно, я так просидела несколько часов, потому что мое внимание привлек звук тележки, на которой развозили обед по палатам. Сейчас будет обед, потом прогулка, потом вечерний осмотр, и на больницу снова опустится ночь. Моя вторая ночь без сна. Не знаю, сколько еще я так выдержу. Самое главное – не спать, не спать как можно дольше. Потому что, уснув, я рискую не проснуться.
Появление горячего обеда слегка отодвинуло медленно, но уверенно подступавшую ко мне апатию. Поковыряв вилкой жаркое и залпом опустошив стакан сока, я начала задумываться о каннибализме. Нет, ну вот честно. В ресторанах жаркое готовят из мяса, а не из стопроцентной сои. А пока я размышляла о том, что можно приготовить из медсестры, которая принесла мне обед, эта самая медсестра удалилась, разрушив мои планы. Ну что ж, не получилось сегодня, получится завтра.
А еще я заметила, что с каждым днем, проведенным здесь, мое чувство юмора становится все более извращенным. Сегодня мне, впервые за много дней, стало интересно, как я выгляжу. В палатах нет зеркал. Нет стекол. Даже раковины и унитазы здесь безопасны настолько, что проще перегрызть себе вены, чем покончить с собой при помощи этих предметов. Насчет перегрызания вен я серьезно. В палате, справа от моей, раньше содержали женщину, которая каждое утро требовала зеркало. Причем требовала очень интересным способом – разбегаясь и врезаясь головой в стену, что доставляло мне массу неудобств. Причем после того, как ей приносили зеркало, она заливалась слезами и начинала биться в конвульсиях, умоляя унести прочь это «дьявольское создание». В одно из полнолуний она перегрызла себе вены и скончалась.
Как же время и события меняют людей. Если бы кто-нибудь рассказал мне нечто подобное год назад, я бы решила, что человек садист или не в себе, раз так спокойно говорит о подобных вещах. А теперь я сама совершенно спокойно наблюдаю десятки смертей, которые случаются в этой клинике. Причем причины смерти чаще всего сильно отличаются от тех, что указаны в официальных документах, но это совсем другая история.
Близится время прогулки. Прогулка – это скудное развлечение, если честно. Все мы чинно ходим по лужайкам, сидим на скамеечках, кормим птиц и занимаемся подобной ерундой. У клиники довольно обширная прилегающая территория, но в большинство мест доступ пациентам закрыт. Есть четкие правила. Например, нельзя подходить к забору ближе, чем на пятьдесят футов, нельзя разговаривать с охраной, нельзя заходить внутрь служебных помещений.
Отсюда не сбегают. Больным здесь не так уж и плохо, ведь большую часть времени они проводят в своем внутреннем мире, который прекрасно заменяет им жестокую реальность. Что ж, теперь я начинаю медленно, но верно погружаться в свой, не менее богатый, внутренний мир. Черт, а ведь я никогда не думала, что добровольно признаю себя сумасшедшей. Доктор Стивенс действительно творит чудеса. Еще пару недель – и я буду радоваться его приходу и радостно хлопать в ладоши при виде пилюль, которыми он будет продолжать меня травить.
Отсюда надо выбираться, хотя, по правде сказать, мне кажется, что я выберусь отсюда только в пластиковом мешке, и мой путь на свободе будет лежать не дальше, чем до ближайшего кладбища.
– Миссис Форк, вам пора на прогулку.
Марж неслышно вошла в палату и ободряюще мне улыбнулась.
– Марж, мне обязательно выходить на улицу? Если честно, то у меня совершенно нет настроения куда-либо идти.
– Чем примерней вы будете себя вести, тем больше шансов, что доктор Стивенс сменит методы лечения, которые к вам применяют.
Может быть, она и права. Я накинула летнюю куртку и псевдободрым шагом направилась к выходу из палаты, возле которого, нас, как всегда, будут ждать санитары. День за днем все неизменно. Меня берут за локти и выводят на улицу словно преступницу.
А тем временем на улице стояла осень. Осень, которая заботливо укрыла тротуары золотой листвой. Очень скоро улетят птицы, и мы останемся тут совсем одни наедине со своими страхами и надеждами.
Шестьдесят минут на свежем воздухе, после которых я снова вернусь в свою темницу. Я люблю осень. Можно ходить и шуршать только что опавшей листвой, можно смотреть в пока еще голубое небо и думать о том, что так и не сбылось. Интересно, как там поживает Одноглазый Макс? Да и вообще мне кажется, что там сейчас лето. Все это волнует меня, но я не уверена, что стоит поддаваться сомнительному любопытству и возвращаться туда, хотя от меня ничего не зависит. Рано или поздно я все равно засну.
Алекс Форк наверняка сейчас обедает в каком-нибудь китайском ресторане, который позже пришлет счет в мой офис. Посредственность и прощелыга. Он не добился ничего, да и музыкант из него всегда был не очень. Хотя что-то же я в нем нашла в тот период, когда мне взбрело в голову выйти за него замуж.
Секунду спустя я уткнулась носом прямо в каменную кладку забора. Прекрасно, кажется, меня ждет очень увлекательный допрос, что я тут делала и не пыталась ли я, совершенно случайно, смыться отсюда. Да, так и есть. В мою сторону начали топать охранники, которые напомнили мне моих провожатых в город в том странном мире.
– Миссис Форк, вам нельзя тут находиться.
Раньше я думала, что они действительно запоминают наши имена. Позже я выяснила, что они просто читают то, что казенными стежками вышито на больничной одежде. Охранник был высок, плечист и вызвал во мне вполне себе естественные желания. Черт подери, у меня не было секса больше шести месяцев, с ума сойти.
– Миссис Форк, вы меня слышите?
Конечно, я тебя слышу, мой хороший. Жаль, что мы с тобой оказались в столь несовместимых ролях.
– Да, простите, я задумалась. Я помню правила.
– Хорошо, ранее у нас не возникало с вами проблем, думаю, что на первый раз я не буду сообщать об этом вашему лечащему врачу. Отойдите от забора на положенное расстояние, миссис Форк.
Я демонстративно отошла ровно на пятьдесят футов, отмеряя шаги как можно комичнее. На прощание я обернулась и помахала рукой моим стражникам. Здесь никогда нельзя побыть одной: ни днем, ни ночью, ни на прогулке, ни даже сидя на унитазе. Каждую секунду ты находишься под незримым, но ощутимым наблюдением. На территории клиники, на площадках для прогулок и в парке постоянно дежурят охранники и санитары. В палатах установлены скрытые камеры и микрофоны. Каждый наш вздох ночью всегда будет услышан дежурным врачом, каждый крик от ночного кошмара будет занесен в историю болезни. В этой клинике очень часто практикуется экспериментальное лечение, поэтому камеры очень облегчают процесс наблюдения за реакцией человека на то или иное событие. Кажется, наше время вышло. Санитары начинают по одному отлавливать больных и разводить их по палатам. Не люблю, когда меня отлавливают. Именно по этой причине я отправлюсь в палату самостоятельно, ну практически. Держать за локти меня все равно будут, но это куда приятнее, чем удирать от санитаров по всему парку. Хотя, думаю, что и это развлечение можно будет попробовать как-нибудь в другой раз.
Скоро вечер, и мне предстоит еще одна бессонная ночь. Еще двенадцать часов борьбы с собственным организмом. Двенадцать часов борьбы, заведомо проигранной, ведь если я не засну сегодня, то я засну завтра.
В палате было пусто и одиноко. Давненько мне так не хотелось, чтобы меня обняли, послушали и пообещали, что все будет хорошо когда-нибудь. Всю свою сознательную жизнь я тянула одеяло на себя. Теперь одеяло тянуть больше не надо. Оно и так безраздельно принадлежит мне, как, впрочем, и все в этой в палате.
Мне надо спать. Если я не высплюсь, то у меня совершенно не останется сил бороться со всем этим миром. Если я не буду спать, то я действительно сойду с ума. Значит, мне придется заснуть этой ночью. Я не знаю, что меня будет ждать там, в мире, который кроется в моем подсознании. Новый день? Или, быть может, меня ждет новый, пока еще неизведанный мной, мир? А если нет, то скоро меня ждет встреча с Одноглазым Максом, который так бесцеремонно вернул меня в психиатрическую клинику.
Надо составить хоть какой-нибудь план действий. Скорее всего, я снова оказалась здесь после того, как потеряла сознание там. Что мы из этого можем получить? А ничего. Пока я в добром здравии в мире Селин Баст, здесь я сплю или без сознания. Пока я в здравом (или все же не очень?) уме и твердой памяти тут, Селин, скорее всего, находится в состоянии обморока или сна. Значит, сознание у нас с ней одно на двоих. Это радует. Держать под контролем сразу два мозга у меня явно не получится.
Кто такая эта Селин Баст? Средневековая убийца? Выпускница школы киллеров? И самый главный вопрос – какое отношение она имеет ко мне? В настоящий момент мне двадцать восемь лет. Ей тоже. Ее «биологический возраст» совпадает с моим. Я стараюсь не спрашивать себя, как я оказалась в другом мире, понимание этого для меня недосягаемо. Если ей столько же лет, сколько и мне, значит, она существовала все это время независимо от меня. Так куда же делась сама Селин, когда я бесцеремонно перенесла свое сознание в ее тело? Жива ли она или ее больше нет? Что сейчас происходит с ее телом? Мы с ней связаны – этот факт нельзя отрицать. Остается понять, как именно мы связаны и чем может обернуться эта связь.
Вопросов было слишком много. Гораздо больше, чем я могла позволить задать сама себе. Много вопросов – много мыслей и версий. Я отыскала блокнот, в котором изредка делаю рисунки, и записала в него все свои размышления по этому вопросу. Я писала и все силилась вспомнить что-нибудь из ее жизни. Как и где она училась, что любила есть на завтрак, ее первый секс, хоть что-нибудь, что могло бы помочь мне разгадать значение нашей с ней связи. Ничего. В голове нет никаких посторонних воспоминаний. Только мои собственные, признаться честно, уже замутненные временем, проведенным здесь.
Скоро ужин. Надо подготовиться к путешествию, которое ждет меня сегодня ночью. Я еще несколько раз внимательно перечитала сделанные записи и внесла несколько корректировок в образы, которые заботливо подсовывала мне моя память.
Как только я закрыла блокнот, в коридоре раздались звуки вечернего осмотра. Каждый день перед ужином проходит вечерний осмотр палат на предмет запрещенных предметов: наркотиков, зеркал, острых предметов, продуктов питания и прочего, что может вызвать беспокойство пациентов. Примерно десять минут на каждую палату. Моя находится в самом дальнем углу коридора, у меня есть примерно час, чтобы подумать, куда можно спрятать мой блокнот. Мне совершенно не хочется, чтобы мои записи попали в руки Альберта Стивенса. Совершенно гладкие стены палаты, отсутствие решеток вентиляции, аккуратно застеленная кровать. Ни малейшей лазейки, ни единого укромного места, в котором можно спрятать хоть что-то. Но это только на первый взгляд. У меня есть один недостаток – я курю. Бросить курить я не смогла даже здесь. Разумеется, пациентам не положено ни табака, ни алкоголя, но я очень дружна с Марж, которая изредка, тайком, приносит мне мои любимые сигариллы, которые я умудряюсь украдкой выкурить на прогулке. Две или три сигариллы всегда надежно запрятаны под кусочком паркета, который мне удалось отковырять. Это было сложно. Сложнее всего было вычислить точку, которая не просматривается камерами наблюдения. Так называемая слепая зона. Я потратила на это примерно месяц. Каждый день раз за разом я творила различные бесчинства в разных частях палаты, сдвигаясь каждый день на несколько сантиметров в ту или иную сторону. Если камера захватывала точку, в которой я находилась, немедленно приходили санитары и меня начинали успокаивать, а иногда и просто привязывать к кровати. Наконец заведомый кусочек личного пространства был найден. Дальше оставался только физический труд. Отковырять несколько плиток паркета и выдолбить полсантиметра бетона. Это заняло еще месяц примерно. Зато теперь я единственная в этой клинике обладательница тайника. Больше ни у кого нет подобной роскоши. Большинству это просто не надо, а те, кто еще сохранил остатки мозгов, слишком ленивы, чтобы проработать эту схему. А я слишком люблю вкус сигарилл, чтобы научиться обходиться без них. Теперь мой тайник послужит иной цели, кроме как развитию у меня рака легких.
Я вырвала из блокнота исписанные листы и сложила их так плотно, как только могла. Все, теперь у меня в руках было самое дорогое – моя память о том мире, куда мне предстоит отправиться снова. Маленький квадратик бумаги довольно легко поместился между вырванных половиц паркета. Правда, с сигариллами все же пришлось попрощаться.
Я аккуратно замаскировала тайник как раз вовремя. В мои покои совершенно внезапно вошел сам Альберт Стивенс, владыка этого царства скорби.
– Здравствуй, Клавдия!
Голос он сделал слишком мягким. Ну что же, будем готовы к тому, что сейчас начнется очередное представление.
– Здравствуйте, док! Хотя мне кажется, что здороваться при каждой нашей встрече довольно утомительно. Ведь они не так редки, как мне бы того хотелось.
– Скажи, Клавдия, эту ночь ты планируешь провести так же, как и предыдущую? Будешь рисовать, смотреть в окно, лишь бы не уснуть?
– О, доктор, как раз наоборот, я бы хотела попросить у вас снотворного или успокоительного, потому что я слишком устала и боюсь, что заснуть самостоятельно у меня не получится.
Да, этот взгляд того стоил. Удивление моего персонального садиста стало прекрасной наградой за бессонную ночь и уникальные заметки в моем блокноте. Голубые глаза недоверчиво сверлили меня. Что ж, доктор Альберт Стивенс, на этот раз вы не прочтете на моем лице ничего, кроме саркастической улыбки.
Дальнейшее время прошло довольно быстро и без происшествий. Ужин был отвратителен, впрочем, как всегда. После ужина в мою палату вошла Марж Уинслет, в руках у нее был поднос с заветной таблеткой снотворного и стаканом воды. Поблагодарив медсестру, я залпом выпила стакан воды, отправляя снотворное в свой измученный организм.
– Готовься, Макс, я иду к тебе…