Секретный дьяк. Часть II. Путешествие из Санкт-Петербурга в Якутск. Февраль 1722-август 1723 гг. (Г. М. Прашкевич, 2015)

1

– Гони!

Пока крепкое винцо плескалось в дорожной баклаге, пока это крепкое ржаное винцо обдавало желудок жаром и радужно махом согревало кровь, даже само постоянное и постепенное отдаление от Москвы радовало душу. А о Санкт-Петербурхе и вспоминать не хотелось. Дальше! Как можно дальше! Все время хотелось как можно дальше умчаться от низкого плоского Санкт-Петербурха, от страшного, серого! Схватывало льдом сердце при одной мысли о том, что кто-то мог потребовать возвращения в Парадиз, что кто-то мог вернуть в серый нечеловеческий город.

Ни за что! Подальше от Парадиза! Подальше от мрачных подвалов, от дворцов, мостов, площадей. Впадая в отчаяние, самого себя не умея понять, Иван совал потную руку под полость, которой кутал зябнущие ноги, вынимал деревянную дорожную баклагу и, пугливо отворачиваясь от господина Чепесюка, но при этом как бы нисколько его не боясь, всем видом показывая, что ну совсем не боится названного господина, делал большой глоток.

Скушные заставы, проломленные деревянные мосты, колодцы, иногда с высокими деревянными журавлями, броды, займища, деревушки, заброшенные погосты и вдруг какое крупное село! А потом опять – лес, грязные проселки, дикие гати, расчистки. Сам черт не разберет пути, однако ямщики разбирали.

Некоторые области Иван проехал зажмурившись, как во сне.

Да и чего жалеть? Как ни вспоминай, как ни жди чудесного и возвышенного, появляющееся впереди неизменно напоминало оставленное за спиной. Все те же колодцы, полосатые шлагбаумы, непролазная грязь, всякие броды. И ямщики везде похожи: носят на простых нитяных поясах мошну с кресалом да нож и одинаково взвизгивают, вдруг вырывая из-за пояса короткий кнут. Так же одинаково, услышав визг, вздрагивают и ускоряют бег лошади. Только господин Чепесюк всегда сидел одинаково молча, как чугунная статуя.

Входя на очередном яме к смотрителю, господин Чепесюк молча бросал бумаги на стол и отворачивался. И никогда ни разу не случилось так, чтобы господину Чепесюку отказали в лошадях. Правда, три казака предусмотрительно скакали впереди, вырвавшись на сутки вперед, и заранее оповещали смотрителей о скором появлении господина Чепесюка. Из тех трех скакавших впереди казаков Иван позже двоих увидел в Якуцке, а третий, говорили, разбился в дороге, умер где-то под Илимском. Иван даже не знал их имен. В голову не приходило спросить их имена. Зачем? Он одного хотел: как можно дальше отдалиться от страшного Санкт-Петербурха. Глотнув ржаного винца, печально затягивал военную песню, потом не выдерживал, прерывал песню и поворачивал голову. Прикрыв грешный рот потной ладонью, соразмеряясь с тряской возка, спрашивал растерянно:

– Как же так, господин Чепесюк?

На большее никогда смелости не хватало.

Впрочем, господин Чепесюк все равно не откликался, сидел неподвижно, будто чугунная статуя, на которую накинули черный дорожный плащ. Такую же черную дорожную шляпу господин Чепесюк низко опускал на лоб, пряча под шляпой страшное изрубленное сабелькой лицо, не отвечал страждущему Ивану даже пожатием плеча.

Тогда Иван оборачивался к ямщику:

– Когда ж станция? Почему, ямщик, нет никакой станции?

– Верст через десять непременно будет, – охотно откликался очередной ямщик. – Вишь, сколько проехали, теперь осталось меньше. Они, ямы-то, так и идут друг от друга – не тридцать, так пятьдесят верст. Чтобы, значит, лошадь чувствовала себя в работе. А здесь, – тыкал кнутовищем в какую-нибудь особенно дикую избу, не к месту торчащую на обочине или совсем в стороне от дороги, – живут зимовщики. Провиант запасают, фураж для лошадок. Ба-а-альшие у нас дороги. Ка-а-аждая далека.

– Каждая? Почему так говоришь? – пугался Иван.

– Так в песне поется, – пояснял ямщик.

Что ж… Песня… Собравшись с мыслями, Иван вновь лез с вопросами к ямщику.

Все казалось, что вот-вот услышит какую-то правду.

Но ямщик правды не говорил. Зато серый Санкт-Петербурх, его плоские прешпекты и линии, тесная канцелярия, деревянный шкап с книгами и маппами и даже дружные кабаки на сумеречных сырых площадях – все это осталось далеко позади.

Сделав глоток, пропев несколько строк военной песни, Иван снова впадал в тоску:

– Трудно тебе, ямщик?

– Да как тут легко будет?

– Всякое, небось, видал?

– Всякое.

– Ну так расскажи! – требовал Иван, припадая к баклаге.

Ямщик привставал, раскручивал кнут, лошади дружно вздрагивали, ускоряли ход. Ощерив крупные зубы, ямщик смеялся, оборачиваясь: мы всякое умеем. Зимой, к примеру, в сильные морозы так умеем править санями, что полозья сами как бы наигрывают веселую песню, а то печальную.

А еще, оборачивался, черти балуют. Вот, к примеру, летит тройка, а на ней нечистый в виде ямщика. Увидит местного крестьянина, обязательно пригласит сесть, подвезти по дороге. Особенно любит, когда крестьянин пьян. По дороге, понятно, завяжется разговор. «Вот смотри, – скажет нечистый крестьянину, – у меня ведь не лошади». – «А кто?» – удивится крестьянин. «А только горькие пьяницы, – нехорошо усмехнется нечистый. – Как умрет пьяница насильственной смертью, так его сразу ко мне. А я уж умею запрячь, обкатываю пьяниц». Спросит: «Узнаешь кого?» Крестьянин присмотрится и впрямь узнает. Вон мужик Лука из Грибной, а вон Савелий из села Пятова. Даже окликнет: «Да как же так, Савелий? Да как же так случилось, что ты попал в лапы нечистого?» И, теряя хмель, жалуется: «Да неужто на том свете вот так вот ездят на людях?» – «А чего баловать?» – весело отвечает нечистый.

– Эх, не балуй! – Ямщик оборачивался на Ивана.

А Иван мучился. Вот говорит, пропадают от пития.

Но как не выпить, если вся жизнь – дорога? Если вся жизнь так и тянется – как дорога. Едешь и остановиться нельзя.

– А что за тем поворотом? – спрашивал вслух. – Куда дорога бежит?

– К смерти…

Это господин Чепесюк, не поднимая головы, даже не глянув на Ивана, глухо, как из бочки, чугунным голосом без всякого выражения замечал: «К смерти…» И сразу становилось скушно и ясно: как ты ни крутись, даже самая длинная из дорог, как она ни вейся, все равно к смерти. И никогда по-другому не бывает.

– Да почему к смерти? – не верил, пугался, борясь с ледяным холодком. – Почему непременно к смерти? Всем известно, что одна дорога ведет к Москве, а другая, к примеру, на Якуцк. Так и ямщик говорит.

– К смерти…

Иван мелко крестил обожженные крепким винцом и постоянным ветерком губы, отворачивался с ненавистью от проклятого спутника. Вот поговори с таким. Чугунный идол, может, каменный. И фамилия соответствующая – господин Чепесюк. По-другому к господину Чепесюку никто никогда не обращался. Наверное, уже в детстве все к нему так обращались – господин Чепесюк. Говорят, сам Усатый, никогда не позволявший офицерам иметь даже подобие какого-либо братства с солдатами, мог тем не менее любого из солдат приобнять, ободрить, подарить ему табаку, а то и собственную глиняную трубку, а вот господин Чепесюк никогда никого не замечал. Хоть толпа окружи его, молчал часами, будто вообще не знал никаких человеческих слов. Сутками мог молчать, неподвижно, как чугунная статуя, взирая на окрестности, будто правда видел там что-то невидимое неподвижным чугунным взглядом. Светлые, по краям уже совсем как инеем подернутые брови сведены, на переносице совсем срослись, глаза как мутное олово, ничего не отражают, а лоб, щеки, все белое, как береста, все лицо густо расписано неровно заросшими сабельными шрамами. С первого взгляда лицо господина Чепесюка походило на лоскутное одеяло. Даже нос был изрублен, – сильно, видать, рассердил когда-то господин Чепесюк неизвестного злодея.

Думный дьяк Матвеев, отправляя обоз, так сказал Ивану:

– Как далеко идете, о том знают только два человека – ты и господин Чепесюк. А об истинной цели пути – один только господин Чепесюк. Даже Сенат, Ванюша, голубчик, не знает того, что доверено государем господину Чепесюку. У него бумаги… – Матвеев оглянулся через плечо, будто боялся, что его подслушают. – У него такие бумаги, каких ни у кого нет. Ему, Ванюша, голубчик, воеводы и губернаторы не указ, он любому приказать может. Имеет личное секретное предписание от государя.

Усмехнулся:

– Говорят, господин Чепесюк и раньше не просто так махал сабелькой, а помогал государю чем-то важным, чем-то таким, о чем государь не забывает и в крепком сне. Впрочем, тебе, Ванюша, голубчик, знать о том вовсе не надобно. Ты всегда помни главное: пока жив господин Чепесюк, ты, наверное, тоже будешь жив. А один – пропадешь. Отстанешь по дороге – никто тебя не спасет и спасать не будет, сам погибнешь в лесу. Вздумаешь сбежать – от господина Чепесюка не сбежишь. Я просил господина Чепесюка внимательно следить за тобой. Не дай тебе Бог, Ванюша, голубчик, перечить в чем господину Чепесюку. Вы оба с ним теперь начальные люди, но ты, Ванюша, голубчик, будь все же благоразумен: все, что скажет господин Чепесюк, выполняй незамедлительно.

– А скажет – убить кого?

– Сразу убей.

– Ты что, дядя?

– Убей! – повторил думный дьяк, сердясь.

– А скажет, построй корабль?

– Сразу начинай строить.

– Да не умею же!

– Пока строишь, научишься. И господин Чепесюк подскажет.

– Он что ж, всё на свете умеет?

– Всё! – моргнул думный дьяк. – Он всё умеет. В особенно – молчать. И ты рядом с ним молчи. Захочется поговорить, все равно молчи.

– Так люди же на дорогах! Обязательно начнут расспрашивать, кто да откуда? Обязательно начнут расспрашивать – куда да зачем?

– Врать умеешь, придумаешь. Вот случай, когда правду не говори.

– Так ведь и не знаю всей правды.

– И хорошо, что не знаешь. Может, обережет Господь, не отрежут тебе язык.

Подсказал:

– Где станут люди надоедать, так прямо и говори, Ванюша, голубчик, что едете, мол, на изыскания, интересную руду искать. Например, железо сильно нужно России.

– Да какую руду, какое железо? У нас на телегах якоря лежат, снасть морская!

– А ты думай! – сердился Матвеев. – Врать горазд, придумаешь, что сказать. Твое дело живым дойти до Якуцка. – Поджал толстые губы. – А с господином Чепесюком, коль будешь молчать, может, и до Камчатки дойдешь.

2

А с чего столько веры чугунному идолу? Почему личное предписание государя дано именно господину Чепесюку, если вся секретная экспедиция затеяна по маппе Ивана Крестинина? Почему он, секретный дьяк, головой отвечает за все перед Усатым, а командует отрядом господин Чепесюк? Почему молчит все время?

Про последнее думный дьяк Матвеев совсем ничего не объяснил, а сам Иван не спрашивал. Или пьян был, или боялся. Из-за той боязни ловил себя на странных вещах. Ел, например, господин Чепесюк только левой рукой. Быстро ел, ловко, и через несколько времени Иван заметил – сам пытается, как господин Чепесюк, есть левой рукой! Как забудется, так перехватывает ложку в левую руку, будто заколдовали его.

Господина Чепесюка Иван боялся до дрожи.

При этом знал, что без господина Чепесюка, без его казаков и гренадеров сам действительно бы погиб на первых же перегонах. Может, не доехал бы и до первых станций, выпал бы из дорожного возка, упал под дождем, под молнией, застыл в канаве. Одно дело, прижавшись к теплому обогревателю русской печи, в зимние ночи под сонное посвистывание сверчка грезить о том, как победишь долгий путь, как облака над тобой будут долго красиво плыть и птицы кричать, встречая рассвет над каким-нибудь хребтом горным, который ты пересек, поднялся аж к самым льдам, торжествуя; и совсем другое – клопы на станциях, жирная грязь на дорогах, вода, протухшая от жары, дорога, растоптанная сотнями ног, кромешный гнус, да вдруг живот схватит, да ноги натер, да невозможно уже и сидеть в возке – отбиты все внутренности…

Вместе с господином Чепесюком шли на Камчатку четыре гренадера, хорошо обученные военному делу – Карп Агеев да Пров Агеев – братья, Семён Паламошный, обладающий ложным провидческим даром, и крепкий Потап Маслов. А в обозе с прочими людьми – десять матросов, всякие мастеровые, плотники.

«Зачем столько плотников?» – спросил Иван у господина Чепесюка.

«Ставить виселицы, – ответил господин Чепесюк. – Производит отрадное впечатление».

Плохо было Ивану. Пил.

А господин Чепесюк молчал, будто так надо.

Гренадеры, освоившись, перестали подходить к Крестинину, с любым делом шли прямо к господину Чепесюку. От главного обоза давно оторвались, спешили вперед малым поездом из семи возков. В одном к полу был прикован ящик, обшитый железными полосами. Что в ящике – знал только господин Чепесюк. Наверное, деньги, может, золото. Выслушав гренадеров, господин Чепесюк, как правило, кивал. Этого было достаточно, чтобы гренадеры могли самостоятельно закупать провиант, сменить лошадей, телегу. Наверное, и Иван мог бы рассудить какую проблему, только в это никто не верил, и никто к Ивану не шел. Зато с самого выезда из Москвы Ивана бесы терзали. То подсунут под руку баклажку с ржаным винцом, то в придорожной корчме, к изумлению самого Ивана, подставят вместо квасу чего-то такого, из-за чего подняться нет сил. Можно только ругать тех бесов – сильно издевались над слабым человеком.

Вдоволь насмотревшись на такие причуды, один возок господин Чепесюк приказал отдать Крестинину. Передняя часть возка закрывалась кожаным фартуком, а сверху можно было опустить небольшую кожаную занавеску на случай дождя или метели, правда, Иван почти никогда не опускал занавеску, иначе было темно.

Получив отдельный возок, Иван несколько приутих.

Во-первых, видно стало теперь, что не простым человеком идет в поход, а во-вторых, упал на дно возка – и вообще тебя не видно. А все равно после первых ста верст братья-гренадеры Агеевы начали между собой держать спор: доберется государственный секретный дьяк Иван Крестинин хотя бы до Камня или где раньше придется его хоронить?

Иван сам это слышал.

На какой-то станции орали лягушки, толпилось над болотом непрозрачное облачко мошкары, теплая ночь позванивала комарами. Гренадеры во дворе у костерка варили кулеш. Один Агеев, кажется, старший – Карп, сказал, отмахиваясь от редких комаров: «Ну и дорога. Такая длинная». А другой Агеев, Пров, младший, как бы слегка придурошный, вечно все придумывал, ответил: «А какой еще быть дороге в Индию?»

«Как это в Индию? – вмешался в разговор Семён Паламошный, человек на вид неуклюжий, грубый, но сильно отличившийся в прошлой свейской войне. С удивлением вмешался: – Совсем даже не в Индию. Есть такой остров в океане, на нем – птицы величиной с лошадь и морские разбойники. Известно, царь любит все морское. Царю Петру Алексеевичу те морские разбойники поклялись в вечной дружбе. К ним и идем. От новой земли Камчатки повернем к острову с ужасными птицами. Там строгий господин Чепесюк возьмет на себя командование разбойниками. В пользу России».

«Да зачем?» – удивился Карп.

«Как зачем? Чтобы торговые пути крепко держать в руках».

«Нет, – твердо возразил Пров. – Я сам это слышал – в Индию!»

«А если в Китай? – неожиданно ввернул молчавший до того Потап Маслов. – Есть такая величественная страна Китай. Произносишь название, и по звуку слышно, как она пространственна».

«Ты што? В Китай! – обиделся Паламошный. – Нас всего-то – четыре багинета да господин Чепесюк! А китайцев сколько? Ты прикинь!»

«Так еще этот есть… – стоял на своем Потап Маслов. – Ну, господин Крестинин…»

Братья Агеевы обидно засмеялись, а Паламошный сказал: «Тоже мне, господин. Нам скоро хоронить придется того Крестинина. Много не сдюжит. Ну, прям не дьяк, а доходяга какой-то. Вот чувствую, скоро помрет. Не от ржаного винца, так от огорчений».

«Да нет, не помрет, – возразил Потап. – Знал я дьяков. Были среди них и такие, что выглядели похуже нашего. Душа ни в чем не держится, а пили много. Даже больше, чем маиор Рябов».

Вспомнив про никому не известного маиора Рябова, Потап Маслов от уважения даже глаза выпучил. Но все поняли Потапа по-своему. В основном так поняли, что дьяк Иван Крестинин – все-таки не жилец на этом свете. Пусть он и секретный дьяк, а все равно не жилец. Даже поспорили: похоронят дьяка Крестинина еще до Камня или все же увидит высокие горы дьяк?

Ивану разговор гренадеров страшно не понравился.

И без того было ему не по себе, а тут такое. Никакой веры у людей!

Одним утешился: что бы там ни болтали умные гренадеры умного господина Чепесюка, а он, секретный дьяк Иван Крестинин, дальше Камня идти и не собирался. Еще выезжая из Москвы, твердо решил: сбегу! Чего не видел я в Сибири? И тайный бес тоже точил, назойливо нашептывал Ивану: сбеги, сбеги! Ты, дескать, и не слушай никого, сбеги! Эти гренадеры, им что? Они сами по себе как лошади, с ними ничего нигде не сделается, в них шведы стреляли зажигательными бомбами, а они взяли и выжили, а ты? Вспомни, вспомни, Иван, маиора Саплина, тихонечко бес нашептывал. Вот неукротимый был маиор, а сжевала его Сибирь…

Точил, нашептывал бес.

Не отставал, рядом болтался.

Стоило отпить большой глоток, прикрыть глаза, как бес начинал рисовать блаженные картинки. Вот домик соломенной вдовы Саплиной – тих, уютен, клюшницы переругиваются, над мазаной трубой дым, во дворе тетю Нютю падучая бьет. А вот тихая канцелярия думного дьяка Матвеева – любимый темный шкап с маппами, всякие интересные книги, шкалик припрятанный. Многое рисовал хитрый бес перед мысленным взором Ивана. Сладкую сенную девку Нюшку, например, рисовал, ее крутой бок. Но возки, влекомые сильными лошадями, неслись и неслись на восток – навстречу солнцу. И чугунно молчал на ветру посеченный саблями, похожий на памятник господин Чепесюк. Если ехали вместе, Иван возьмет небольшой вес, разбудит способность к внутреннему разговору, к мечтаниям, к картинкам, встающим перед умственным взором, и начинает проборматывать военную песню или что-нибудь свое, например, про неудавшуюся жизнь. А господин Чепесюк молчит. Иван порой так увлечется, что даже господину Чепесюку готов протянуть деревянную баклажку: вот причаститесь, мол, добрый господин Чепесюк, пожалеем друг друга, как только русский человек может жалеть! Но господин Чепесюк молчал. Сидит рядом и молчит. Как понять такого странного человека?

У Ивана вдруг вспыхивали глаза, но это только бес играл, настоящий дьявол, видать, в нем еще не проснулся. Еще недалеко отъехали от России, от царского Парадиза, от зловонной Москвы, не надо торопиться…

Конец ознакомительного фрагмента.