Вы здесь

Секретный дневник доктора Уотсона. Мой тайный дневник (Фил Гровик, 2012)

Мой тайный дневник

Мой дорогой потомок!

Во-первых, прошу прощения за такое краткое приветствие, но я не знаю, кто ты и чем занимаешься; я даже не знаю, существуешь ли ты! Ведь я пишу этот дневник в середине зимы, чуть менее суровой, чем мировая война, после которой она наступила; ты еще не появился на свет, а моему сыну Джону всего двенадцать лет. События, о которых я вскоре расскажу, совсем не радостные, в них нет и половины того счастья, которое уже успел испытать мой мальчик.

Во-вторых, я еще раз прошу у тебя прощения – за поздний час, в который тебя просили явиться. Но по мере прочтения дневника ты поймешь, почему я оставил такие указания: я хотел, чтобы ты получил информацию именно в этот момент.

То, что я собираюсь тебе открыть, не могло быть рассказано раньше. Законом о государственной тайне запрещено предавать огласке информацию, которая угрожает безопасности страны, а также любые сведения, являющиеся жизненно важными для Великобритании, в течение семидесяти пяти лет после событий, которых они касаются. А факты, которые я здесь раскрываю, представляют собой не только все вышеперечисленное, но и значительно больше. То, что ты сейчас узнаешь, противоречит всем историческим книгам всех стран, противоречит любым убеждениям верноподданного Короны. Будучи доведенной до сведения общественности, эта информация вызовет гнев и проклятия всего мира в адрес Британии. А поскольку я знаю, что ты во время чтения дневника будешь находиться в безопасности в конторе моих адвокатов, я не боюсь, что ты рухнешь от шока, который тебя ждет.

Все знают, что в ночь с 16 на 17 июля 1918 года в Ипатьевском доме в Екатеринбурге, сибирском российском городе, царь Николай II, царица Александра и их дети, царевич Алексей и четыре великие княжны, Ольга, Мария, Татьяна и Анастасия, были жестоко убиты местными большевиками.

Это ложь. Ужасная, вероломная ложь, искажение правды. Чрезвычайно важно, что в то время в нее поверили, и она породила еще много лжи – столь мерзкой, извращенной и циничной, что я проклинал свое английское происхождение.

Почему я так уверен? Именно мистера Шерлока Холмса и меня отправили спасать Романовых. И ты узнаешь из этого дневника, как развивались события на самом деле.

И хотя я писал, что Холмс мирно оставил дела, отправившись в 1903 году в Суссекс, на самом деле его последней миссией стало оказание величайшей услуги своему любимому монарху.

А теперь я расскажу всю правду о том засушливом сибирском лете, когда в России шло противостояние красных и белых и миллионы приносили в жертву свои жизни, чтобы решить судьбу семи несчастных людей – членов семьи Романовых.


13 июня 1918 года

Ранним утром, когда солнце еще не встало, а мы с женой спокойно спали в нашем доме на улице королевы Анны, пребывая в счастливом неведении о том, что происходит в бодрствующем мире, кто-то принялся отчаянно барабанить в нашу дверь, разбудив нас. Моя жена перепугалась до смерти, а я бросился вниз по лестнице, громогласно требуя, чтобы стучать немедленно прекратили.

Представь мое удивление, когда я, открыв дверь, увидел на пороге мистера Шерлока Холмса. Я был просто поражен, но распахнул дверь пошире, и великий сыщик прошел мимо меня в дом.

– Уотсон, Уотсон, Уотсон… – только и бормотал он, пребывая в каком-то полубезумном состоянии и явно не в силах успокоиться.

– Джон, с тобой все в порядке? – прозвучал сверху голос Элизабет. – Кто там?

– Холмс, дорогая. Всего лишь Холмс.

– Мистер Холмс? В такую рань? Что случилось?

– Пока не знаю, дорогая. Он ведет себя довольно странно даже для Холмса.

– Но ты уверен, что все нормально?

– Да, успокойся и возвращайся в постель. Не сомневаюсь, что мой друг сейчас все объяснит.

– Хорошо, Джон. Передай от меня привет мистеру Холмсу.

Я выполнил ее просьбу, после чего предложил детективу располагаться. Он уселся у камина, а я устроился напротив него.

На лице Холмса отражались противоречивые эмоции – ликование, ужас, неуверенность. Впервые я видел его в таком смятении и ни разу не встречал такой сложной гаммы чувств ни у одного другого человека. Это удивляло и пугало меня, однако я молчал, пока мой друг не заговорил снова:

– Уотсон, пока я не буду ничего объяснять, но скажите мне: если я попрошу вас сопровождать меня в одной поездке, которая должна оставаться тайной для всех, даже для миссис Уотсон, и может стать очень опасной, поскольку нам наверняка придется рисковать жизнью, – вы согласитесь поехать со мной?

Меня самого удивил собственный ответ, потому что его породил своего рода непроизвольный рефлекс, безусловная реакция подчиненного, стоящего по стойке «смирно», на приказ старшего по званию офицера.

– Да, сэр! – выпалил я.

– Сэр? – Холмс откровенно рассмеялся.

Я смутился, но между тем меня снедало любопытство:

– Холмс, о чем речь? Что это за рискованное дело, которое заставило вас с такой силой колотить в мою дверь?

– Друг мой, мы должны вот-вот взяться за дело, которое способно напугать и Геракла.

– У Геракла не было ваших мозгов, Холмс, – возразил я.

Сыщик улыбнулся:

– А мне в нынешнем возрасте недостает его силы.

Мне странно было слышать подобное замечание из уст Холмса, поскольку он всегда ценил способность размышлять гораздо выше умения махать кулаками. Также он никогда не поднимал вопрос возраста, хотя мы оба уже не были теми молодыми людьми, которые пережили вместе немало приключений. Я внимательно изучил его лицо, пытаясь отыскать следы физического напряжения или нездоровья, но ничего не нашел, отчего меня еще больше обеспокоило настроение моего друга.

Едва ли не впервые с момента нашего знакомства Холмс, похоже, боролся с сомнениями, и это не давало ему покоя.

Затем он заговорил, причем так тихо, что голос звучал чуть громче шепота:

– Уотсон, мы отправляемся в Россию.

– В Россию? – Я резко выпрямился. – В Россию?!

Глаза Холмса округлились при виде моей реакции. Но он снова с легким кивком обреченно повторил:

– В Россию.

– Но зачем? Там идет гражданская война, причем такая яростная, что на ее фоне наше противостояние с Германией кажется игрой в крокет. Они убивают друг друга с таким ликованием и беззаботностью, что Аттила позавидовал бы. Они – варвары, Холмс, варвары! Я помню, что обещал поехать с вами, но это самоубийственное безрассудство.

Теперь я был весьма возбужден, и Холмс, зная меня столь же хорошо, как я, по-моему, знал его, ждал, пока я успокоюсь.

– Но зачем, старина, зачем? – снова воскликнул я. – Почему именно в Россию?

Холмс ответил самым спокойным, ровным и уверенным тоном, невозмутимо глядя на меня:

– Потому что мы там нужны, друг мой. Мы там нужны.

Поразительный рассказ Холмса

После этого Холмс принялся за рассказ о невероятных событиях предыдущего вечера. Услышь я подобные слова из любых других уст, я тут же посчитал бы, что место рассказчика в сумасшедшем доме.

Холмс поведал мне следующее. Точно в двадцать две минуты десятого накануне вечером, когда он задумчиво играл на скрипке в кабинете своей тихой виллы, которую выбрал из-за великолепного вида на Ла-Манш, он испытал настоящее потрясение: в дверях внезапно появился довольно крупный мужчина с крайне серьезным лицом. Его сопровождал другой джентльмен, еще более крупный и с таким же суровым выражением.

Холмс сразу понял, что ему не следует бояться этой парочки: будь у них дурные намерения, они уже расправились бы с ним. Однако их появление весьма заинтриговало прославленного детектива.

– Что вам угодно? – спокойно поинтересовался он.

– Вы должны одеться, мистер Холмс, и поехать вместе с нами.

– Я? Должен? А кто вы такие и куда я должен с вами ехать?

Более крупный из двух мужчин шагнул к Холмсу:

– Одевайтесь, сэр. У нас приказ.

– Должен сказать, джентльмены, что я удивлен: два столь крупных и на вид неповоротливых человека, как вы, застали меня врасплох во время медитации. Если бы я не подозревал о вашей истинной профессии, то мог бы решить, что вы оба связаны с балетом – судя по вашей изящной манере двигаться.

Холмс признался, что они пропустили его едкое замечание мимо ушей, и, вероятно, это было к лучшему, учитывая габариты и мощь обоих типов.

Детектив попросил подождать, пока он одевается в спальне, заверив своих стражей, что не собирается сбегать, так как они разбудили его любопытство. Но гости не отреагировали на просьбу и последовали за ним наверх, не желая ни на минуту упускать его из виду.

Выбирая, что надеть, Холмс полушутя поинтересовался, каким должен быть его костюм – официальным, для охоты, для дружеских визитов и так далее. И был весьма удивлен, когда ему ответили самым серьезным образом:

– Одевайтесь так, чтобы не опозориться перед людьми, занимающими более высокое положение, чем вы.

Как только Холмс привел себя в порядок, эти двое подхватили его под руки с обеих сторон и повели вниз по лестнице к большому черному автомобилю с занавесками, скрывающими заднее стекло и боковые окна.

Автомобиль тут же тронулся с места и поехал к железнодорожной станции Истборн, где уже ждал поезд: локомотив и единственный пассажирский вагон, где все занавески тоже были задернуты.

Холмс повернулся к менее крупному из двух мужчин и заметил:

– Так-так, прекрасная мысль: прокатиться на поезде среди ночи. Замечательно. Но вам следовало меня об этом предупредить, чтобы я мог собрать вещи. Планируется долгое путешествие?

Ни один из двух стражей ничего не ответил, они лишь сопроводили Холмса в поезд, усадили на сиденье и сами устроились с обеих сторон. Они не произнесли ни слова и смотрели строго перед собой.

– Как я предполагаю, вы не столь любезны, чтобы сообщить, куда меня везет этот поезд.

– Домой, Холмс, – бросил более крупный мужчина.

Второй усмехнулся.

– Очень забавно, – заметил Холмс.

Поездка продолжалась примерно полтора часа, и, как мой друг и подозревал с той самой минуты, едва увидел поезд, они оказались на лондонском вокзале Виктория. Два непрошеных компаньона доставили его с перрона прямиком к еще одному черному автомобилю.

Судя по направлению движения и продолжительности поездки, Холмс сообразил, что они следуют к несколько неожиданной цели.

Проехав ровно двенадцать минут – посреди ночи, в самом сердце столицы Британии, объятой войной, – автомобиль остановился. И хотя Холмса с обеих сторон по-прежнему сопровождали «няньки», как он стал их называть в дальнейшем, он был счастлив очутиться по самому знаменитому адресу в Англии, за исключением Букингемского дворца. Он был на Даунинг-стрит, дом 10.

Сам детектив не мог бы точно сказать, почему его так обрадовал знакомый адрес: то ли ему приятно было получить подтверждение собственного умения определять направление и дедуктивных способностей, то ли успокаивал тот факт, что теперь он наверняка находится в безопасности.

Дверь перед тремя мужчинами раскрылась, словно их приближение запустило какой-то потайной механизм. Холмса провели через холл в кабинет самого премьер-министра, Дэвида Ллойда Джорджа. Тот явно ожидал их прибытия.

Минуло несколько минут с тех пор, как часы пробили полночь.

Едва Холмс с «няньками» вошел в кабинет, те прекратили его удерживать и удалились, закрыв за собой дверь.

– Господин премьер-министр, – произнес великий сыщик.

Ллойд Джордж явно нервничал и на обращение не ответил. Хотя Холмс почти не удивился, встретив премьер-министра в конце полуночного путешествия, причины его спешной доставки в этот дом все еще интриговали его. Но последующие события по-настоящему поразили детектива.

Ллойд Джордж, так и не произнеся ни слова, открыл дверь в соседнее помещение и жестом пригласил Холмса пройти туда.

Свет в комнате не горел, и Холмс смог вначале различить очертания лишь двух предметов. Первым был камин с искусно вырезанными горгульями; огонь, пылавший в нем, был слишком жарким для июньской ночи, пусть и необычно прохладной.

Вторым и наиболее привлекающим внимание предметом оказалось огромное кресло с подголовником, развернутое к огню и почти полностью скрывающее человека, который в нем сидел. На виду оставалась лишь правая рука с идеальным маникюром, так напряженно вцепившаяся в подлокотник, что костяшки пальцев почти побелели.

Холмс обратил внимание на единственный перстень на этой руке, но не успел его стремительный ум оценить значение этого перстня, как человек неловко поднялся.

Лицом к лицу с Шерлоком Холмсом, королем детективов-консультантов, стоял не кто иной, как его величество король Георг V.


– Мистер Холмс, с вашей стороны было очень любезно сюда приехать, – произнес король.

– Ваше величество, при сложившихся обстоятельствах выбора у меня не было.

– Да, верно. Я приношу извинения за доставленные вам неудобства и беспокойство. Пожалуйста, присаживайтесь.

Холмс вежливо подождал, пока его величество снова опустится в кресло, но тот не садился. Поэтому и сыщик остался стоять, но король этого даже не заметил – так глубоко он был погружен в свои мысли.

– Мистер Холмс, просьба, которую вы сейчас услышите, исходит от меня, и только от меня, – наконец произнес король. – Мое правительство не должно знать о ней, но вам я сообщаю, что лично велел премьер-министру вызвать вас ко мне. Мистер Холмс, я хочу, чтобы вы разгадали, пожалуй, величайшую загадку в вашей карьере и по возможности предотвратили величайшее преступление в истории…

– Я отлично понимаю, – спокойно ответил Холмс. – Вы хотите, чтобы я спас царя и его семью.

Король Георг пораженно уставился на детектива:

– Но, мистер Холмс, как?.. Откуда вы могли?..

– Ваше величество, уверяю вас, это не божественная магия, а простая логика. Меня вызвали в дом номер десять по Даунинг-стрит среди ночи. Не нужно большого ума, чтобы понять: то, для чего я понадобился правительству, следует держать в строжайшем секрете. А раз уж меня встретил сам мистер Ллойд Джордж, я, конечно, понял, что дело имеет исключительную государственную важность. Увидев, с какой силой ваши пальцы сжимают подлокотник кресла, я сразу же понял, что вы – кто бы вы ни были – крайне обеспокоены и отчаянно пытаетесь найти решение вопроса, которое, как вам представляется, найти невозможно. Далее. Только слабоумный не знает о ваших тесных семейных и личных отношениях с его императорским величеством, русским царем, и только болван не понимает, что его жизнь и жизнь членов его семьи находятся под угрозой. Как только вы упомянули о загадке и предотвращении ужасающего преступления, мне не потребовалось много усилий, чтобы прийти к выводу, о какой именно задаче идет речь.

В эту минуту его величество прошептал себе под нос:

– Ах, Алексей, бедный маленький Алексей!..

Ненадолго воцарилось неловкое молчание, потом король заговорил снова:

– Мистер Холмс, в силу занимаемого мной положения и позиции Англии я не могу официально просить свое правительство помочь царю и его семье. – Король не мог сдержать горечи, и она нарастала с каждой новой причиной бездействия, которые он представил Холмсу: – Премьер-министр твердит, что я – конституционный монарх; что мы по-прежнему участвуем в войне, причем самой ужасной из всех, которые когда-либо вела наша страна; что британцев радуют несчастья моего кузена; что у нас в стране то и дело вспыхивают народные волнения, которые будут только шириться и множиться. По всем этим причинам наше правительство не может выступить спасителем того, кого здесь считают тираном и угнетателем. Пусть мой собственный кузен с семьей лучше погибнет, чем найдет приют на английской земле. Неужели кабинет министров не в курсе, что я понимаю все резоны? Или они считают, что я недостаточно умен и удовольствуюсь положением марионетки? Боже мой, мистер Холмс, никого в целом свете еще не душили столь тяжкие цепи, какие опутали меня в эти минуты!

Теперь король повернулся прямо к Холмсу, сверля его горящим взглядом, как позднее выразился мой друг, «повелевающего монарха». Возможно, это был единственный раз в жизни, когда великий сыщик почувствовал себя будто под гипнозом.

– Мистер Холмс, я прекрасно знаю, какую услугу вы оказали своей стране, – продолжал король. – Я имею в виду дело, которое доктор Уотсон описал под названием «Морской договор». Только одно это дало вам ценный опыт в щекотливом вопросе международной дипломатии. Но вы не входите в правительство, вы оставили практику, ваша репутация не запятнана, и нет оснований полагать, что вы в настоящее время заняты расследованием какого-либо преступления. Я не собираюсь апеллировать к вашему патриотизму; не стану и напоминать о верности подданного слову короля. Я взываю к вашему человеколюбию и прошу поверить мне: во всей империи только вы способны совершить это чудо.

Его величество умолк и сделал маленький робкий шажок к Холмсу. Взгляд Георга все еще магнетизировал прославленного детектива, который чувствовал себя мухой, увязшей в паутине. Затем король протянул обе ладони к собеседнику:

– Вы поможете мне, мистер Холмс?

Это был не столько вопрос, сколько приказ – негромкий и спокойный, но тем не менее приказ.

Моему другу не оставалось ничего другого, кроме как ответить:

– Да, ваше величество.

Сделка

Когда Холмс вернулся в личный кабинет Ллойда Джорджа, премьер-министр по-прежнему нервничал. Однако на этот раз он заговорил:

– Ну, мистер Холмс, слишком много событий для одного вечера, как я погляжу?

– Истинная правда, господин премьер-министр.

– Мистер Холмс, когда вы помогли правительству с этим неприятным морским делом, я, как вам известно, еще не занимал этот пост. Мое отношение к щекотливым международным делам сильно отличается от философии, которую проповедовал мой предшественник. Мы участвуем в этой проклятой войне с четырнадцатого года, а теперь хотя бы забрезжил какой-то конец. Американцы давят, и благодаря им ситуация меняется. Мы, так сказать, весьма нуждаемся в их оружии и в их масле; в особенности нашим людям нужно масло. Американский президент, мистер Вильсон, с моей точки зрения, все еще страдает наивностью и, несмотря на все свои поучительные речи, не понимает географических реалий, а тем более концепцию империи.

– Возможно, понимает, и даже слишком хорошо.

Ллойд Джордж сурово посмотрел на сыщика:

– Избавьте меня от поучений в столь поздний час, мистер Холмс, да и в любой другой тоже…

Холмс перебил его:

– В таком случае, премьер-министр, при всем уважении к вам, избавьте меня от урока мировой политики в приходской воскресной школе.

Выражение лица премьер-министра изменилось. Теперь он, кажется, осознал, что ввязался в битву умов, и не без оснований подозревал, что проигрывает.

– Я понял, мистер Холмс. Тогда я перейду к сути. Мое правительство не может изменить ни политическую ситуацию, ни военное положение. Тем не менее я прекрасно понимаю, что не могу отказать своему монарху в просьбе, иначе меня до последних дней будет мучить совесть, а вина тяжким грузом ляжет на мою душу. Есть некоторое количество людей – назовем их невидимками, – которые полностью разделяют мои чувства. Однако есть и те, кто воспользуется информацией о сегодняшней встрече для усиления тайных республиканских настроений. Есть откровенные враги, которые обернут эту ситуацию против нас на внешней и внутренней политической арене. И еще есть те, кому попросту не нравится нынешний кабинет министров, – они не погнушаются слухами, чтобы устранить меня в середине войны.

Премьер-министр замолчал на мгновение и продолжил:

– Мистер Холмс, в России уже работают наши люди. Они были отправлены туда до начала военных действий в августе четырнадцатого года, а то и до начала столетия. Они поставляют жизненно важную информацию нашим секретным службам. Несколько особо доверенных лиц подготовили все необходимое. На данном этапе я не хочу и не могу сказать вам больше, однако заверяю вас, что вы получите любую помощь, которую только возможно оказать, а также доступ к любой информации, которая потребуется. Теперь вам необходимо как можно скорее собраться, потому что вы отправляетесь в Россию в составе экспедиционных войск.

– Экспедиционных войск? А-а, Архангельск, – кивнул Холмс и стал с довольным видом ждать неизбежной реакции премьер-министра.

– Боже мой! Откуда вы знаете? Или у кого-то язык болтается, как флаг Адмиралтейства на ветру?

– Успокойтесь, премьер-министр. Я вовсе не выудил эту информацию у какого-нибудь неосторожного офицера. Наоборот, все военнослужащие, с которыми мне доводилось встречаться, вели себя крайне осторожно и осмотрительно.

– Но тогда откуда у вас эти сведения?

– Сэр, нет никакой географической головоломки! Раз уж англичане высадились в Мурманске…

Тут Ллойд Джордж немедленно перебил сыщика:

– Учтите: по просьбе большевиков. По их просьбе.

– Разумеется. Так вот, самым близкими к Мурманску и достаточно крупным для принятия экспедиционных войск портом является Архангельск. Поэтому логично было назвать именно его. А поскольку Гражданская война особенно яростно ударила именно по этой части России, у меня естественно возникли подозрения, что союзники захотят контролировать эту область.

– Вы имеете в виду – обеспечить ей нейтралитет?

Холмс слегка прищурился:

– Конечно, речь идет именно о нейтралитете.

Казалось, Ллойд Джордж впервые с начала разговора вздохнул свободно:

– Знаете, мистер Холмс, я неоднократно читал о ваших подвигах и уникальных дедуктивных способностях, но до этой минуты не имел счастья оценить их лично.

– Ну, это была одна из самых простых задачек.

– Может, тогда попытаетесь предсказать исход войны? Я имею в виду ее конкретные итоги, поскольку уже очевидно, что теперь мы наверняка победим.

– Премьер-министр, в тот день, когда началась война, я описал ее возможный ход, потом положил свои записи в конверт, запечатал и отдал на хранение доктору Уотсону с четкими инструкциями: не открывать до окончания сражений.

– Правда? И что же вы там предсказали?

– Не предсказал, господин премьер-министр, а вычислил с помощью дедукции, благодаря умозаключениям. Но, поскольку я отдал эти записи на хранение доктору Уотсону со вполне определенными указаниями, я предпочел бы не испытывать преданность моего верного друга и твердость его обещаний, отменяя собственные поручения.

Холмсу было ясно, что им с Ллойдом Джорджем не найти общего языка ни при каком раскладе. В дальнейшем детектив признался мне по секрету, что отчетливо чувствовал: не будь он так необходим для выполнения деликатного задания, Ллойд Джордж с удовольствием избавился бы от него.

Я уточнил у Холмса, что он имеет в виду. Он заглянул мне прямо в глаза, словно пытался сообщить ответ одной лишь силой мысли, и произнес:

Добро и зло один обман –

Летим в сырой, гнилой туман[2].

Судя по ужасающим событиям, которые происходили на протяжении следующих нескольких месяцев, и легких намеков, отпускаемых Холмсом, я не мог не задумываться, не было ли у моего дорогого друга предчувствия безвременного конца его жизни. После разговора с королем великий сыщик не мог не понимать: как только миссия будет выполнена, он не просто рискует – он должен будет так или иначе исчезнуть.


Между тем разговор между Холмсом и Ллойдом Джорджем продолжался.

– Очень хорошо, мистер Холмс. Оставьте свои прогнозы при себе. Пока горит Рим, вы играете на скрипке. Пусть будет так, как вы хотите. Но я надеюсь, что четко обрисовал свою позицию: мы с вами никогда не встречались; вы тут никогда не были; человека, с которым вы разговаривали в соседнем помещении, не существует, даже самого помещения не существует. Все это разве что галлюцинация, навеянная кокаином. Насколько я понимаю, вам такое состояние хорошо знакомо.

Холмса едкое замечание возмутило, но он предпочел не доставлять премьер-министру удовольствия своей реакцией.

А Ллойд Джордж продолжал напирать:

– Вы должны собрать вещи и отправляться в путь незамедлительно. Те два джентльмена, которые доставили вас сюда, проводят вас до дома, а потом к месту посадки на корабль. Вы не должны ничего рассказывать людям, которых встретите, пока не окажетесь вместе с теми, кто будет вас сопровождать. Я ясно выражаюсь, мистер Холмс?

– Столь же ясно, как в ходе объяснений по так называемому делу Маркони, – ответил Холмс, имея в виду финансовый скандал, в связи с которым в палате общин в 1913 году проводилось расследование; между прочим, весьма темное дело.

– Но вы меня поняли.

– Я уяснил задачу, поставленную джентльменом, которого не существует, уже с момента начала разъяснений и в полной мере понимаю последствия и принимаю все условия – за исключением одного. Мне потребуется помощь одного человека, без которого, я уверен, дело провалится.

– И скажите на милость, кто же это может быть?

– Доктор Уотсон.

– Доктор Уотсон? Ваш хроникер? Об этом не может быть и речи.

Холмс улыбнулся:

– И чем доктор Уотсон обязан такому небрежному отказу от его услуг?

– Судя по тому, что мне рассказывали, ваш доктор Уотсон – просто надоедливый прилипала. – При этих словах улыбка исчезла с лица сыщика. – Мальчик на побегушках, обладающий весьма скромным литературным талантом, при помощи которого он превращает вашу помощь Скотленд-Ярду в байки для обывателей.

– Учитывая тиражи журнала «Странд», премьер-министр, я думаю, вы несколько недооцениваете литературный талант доктора Уотсона.

Замечание никак не поколебало уверенности Ллойда Джорджа:

– Доктор Уотсон, как и все прочие ваши знакомые, не должен знать о разговоре, который имел место сегодня вечером.

– Наоборот, премьер-министр: доктор Уотсон будет меня сопровождать, или вам придется обратиться за помощью к кому-то другому.

– Как вы смеете разговаривать со мной в подобном тоне?

Ллойд Джордж так разошелся, что в кабинет ворвались «няньки» Холмса. Премьер-министр яростно замахал на них руками, приказывая снова удалиться.

– Кем вы себя возомнили, мистер Холмс? – продолжал он бушевать.

– Человеком, который вам требуется, – последовал спокойный ответ.

– Ага, надменность вкупе с предательством?

– Предательством? Вы называете меня предателем? Разве я не согласился на выполнение этой задачи, прекрасно осознавая, какой риск она представляет для самой моей жизни? Я – предатель, потому что требую помощи того единственного человека, которого искренне считаю незаменимым для успеха поставленной цели? Возьмите свои слова обратно, сэр, и прямо сейчас, или, клянусь, я вернусь в ту комнату, где сидит несуществующий джентльмен, чтобы он узнал о том, как вы выполняете его просьбы.

Ллойд Джордж был в дикой ярости, но тем не менее смолчал. Рассказывая мне об этом эпизоде, Холмс, как всегда беспристрастно, отметил, что премьер-министр все-таки смог справиться с собой и сдержать гнев, чем заслужил невольное уважение сыщика. Однако усы Ллойда Джорджа при этом воинственно топорщились, как щетина у кабана, и мой друг даже заподозрил, что под ними прячутся клыки.

Наконец министр успокоился, уселся в кресло, уронил сцепленные в замок руки на стол и покорно спросил, не глядя на собеседника:

– Ну почему вы не можете обойтись без этого доктора Уотсона, мистер Холмс?

Улыбка вернулась на лицо великого детектива:

– Сэр, я сложный человек, и требуется время, чтобы ко мне привыкнуть. Доктор Уотсон не просто преуспел в этом незавидном деле: на протяжении многих лет и бессчетных расследований, которые он помогал мне вести, у нас установился некий симбиоз, ставший второй натурой для нас обоих. Доктор Уотсон не только хроникер, описывающий мои дела, как вы выразились, – он неотъемлемая часть каждого из них. Буквально каждого! Он подставлял мне дружеское плечо в тяжелую минуту, он помогал мне не сойти с ума, я получал его поддержку всякий раз, когда просил о ней, и на протяжении всего этого времени он бесконечно верил в меня. Ни один человек не может желать лучшего друга или даже брата – а доктор Уотсон поистине стал им для меня. Даже с моим родным братом Майкрофтом у меня не было таких близких отношений. Кроме того, доктор Уотсон – врач, как понятно из его имени. И если память мне не изменяет, одному особенно важному члену группы, о которой мы говорим, врач требуется постоянно, не так ли? Насколько я знаю, он страдает гемофилией?

– Я вас понял, мистер Холмс. – Ллойд Джордж уставился на сыщика с ненавистью, типичной для чиновника, вынужденного уступить. Холмс сидел напротив, и сама его близость требовала ответа от премьер-министра. – Мистер Холмс, чем больше людей будут вовлечены в выполнение поставленной перед вами задачи, тем больше риск провала. Мы не можем допустить ошибок, их и так было слишком много в последние годы.

– В этом случае провала не будет.

– Какие гарантии вы можете дать?

– Я думал, что это и так понятно. Мою жизнь, – просто ответил сыщик.

– Это не гарантия. Вас может сбить кэб, когда вы переходите Пиккадилли, – резко бросил Ллойд Джордж.

Его слова прозвучали как плевок. Была ли то угроза? Или предупреждение?

– Там, куда я направляюсь, нет кэбов.

Ллойд Джордж разжал пальцы, встал, пересек кабинет по направлению к двери и раскрыл ее. Когда Холмс уже выходил, премьер-министр внезапно схватил его за левую руку:

– Ладно, берите своего доктора Уотсона. Однако помните: его судьба в ваших руках. Если вы провалитесь, погибнут не только вполне определенные лица; в результате будут раздавлены – причем буквально – и те, кто участвовал в этом деле.

Холмс высвободил руку:

– А вы разве не включены в этот список, премьер-министр?

– Вы забываете, мистер Холмс, что сегодняшней встречи просто не было.

С этими словами Ллойд Джордж захлопнул дверь, и Холмс снова вышел в черноту ночи. Его опять сопровождали два «няньки-неандертальца», без попечения которых он с удовольствием обошелся бы.

Так или иначе, Холмса сразу же доставили к моему дому, где он и принялся стучать во входную дверь, разбудив нас с женой.

Теперь я знал всю подоплеку событий и прекрасно понимал, почему нам следует отправляться в Россию. Но что сказать Элизабет? Эта мысль мучила меня.

Словно прочитав мои мысли, Холмс предложил:

– Я сам поговорю с миссис Уотсон, друг мой. Вам не придется что-то скрывать от нее и лицемерить из-за меня.

Сыщик заявил, что сейчас же отправится собирать вещи и кое-какое оснащение, которое ему потребуется, – его он планировал получить у неких знакомых в Лондоне. Таким образом, у меня будет время подготовиться. Что касается моей жены, то он намеревался ответить на ее вопросы по возращении. По его подсчетам, он должен был вернуться за мной через несколько часов.

Когда мы обо всем договорились, я проводил Холмса до двери и там впервые увидел нянек, о которых говорил Холмс. Они стояли у большого черного автомобиля, и когда мой друг спустился со ступенек и на мгновение остановился у машины, я осознал, насколько мощные у них фигуры.

Холмс сел в автомобиль; более крупный мужчина устроился прямо за ним. Второй вроде бы – хотя я в этом не уверен – слегка кивнул мне, словно желая сказать: «Не волнуйтесь». После этого он тоже залез внутрь, и автомобиль с опущенными занавесками понесся в город, где только начинало светать.

Мы отправляемся в путь

Холмс вернулся через три часа. Я не видел его таким возбужденным и даже счастливым со времен разгадки тайны, которую я назвал «Второе пятно».

Холмс выглядел необычайно бодрым, и я, прекрасно зная, какое тяжелое испытание ждет нас впереди, посчитал, что он ведет себя по меньшей мере неадекватно ситуации.

– Что это вы так веселитесь, Холмс? – ворчливо спросил я.

– Я просто смакую наши будущие проблемы и то, как я с ними справлюсь.

– Но позвольте, старина, на нас лежит огромный груз! От такой ноши впору опускать плечи, а не расправлять, ведь она не может не давить.

– Нет-нет, Уотсон. Моя главная проблема не имеет никакого отношения к той ноше, которую вы имеете в виду.

Я покачал головой, поставленный в тупик. Я совершенно не понимал и не мог расшифровать последнее замечание Холмса. Какая проблема могла быть важнее чудовищного груза ответственности? И только теперь, по прошествии времени, я смею предположить, что мой друг говорил о неких сложностях, связанных с Дэвидом Ллойдом Джорджем. О каком-то скрытом противостоянии этих двоих, которое тем не менее оба прекрасно осознавали. Но что это было? Возможно, всему виной резкие слова, которыми они обменялись во время той тайной встречи? Или они оба питали друг к другу интуитивную неприязнь?

Ты, мой потомок, узнаешь об этом позднее. Хотя мне все-таки придется, несмотря на мою великую печаль, объяснить тебе причины проблем Холмса, на нынешнем этапе я хочу сохранить тайну, надеясь, что ты сам доберешься до сути еще до того, как я разложу факты по полочкам.

Если ты задашься вопросом по поводу моей, казалось бы, совершенно нелогичной таинственности, то ее легче всего объяснить скрывающимся в глубине моей души желанием найти в тебе мои черты. Или даже нет, не так: я хочу, чтобы ты открыл в себе Холмса. Такая нерациональность со стороны врача, возможно, кого-то удивит. Но мне кажется, что тебе необходима подобная проверка из разряда тех, которым так часто подвергал меня мой дорогой друг.

Пока я размышлял над словами Холмса, он заметил, что сейчас, возможно, самое подходящее время для разговора с миссис Уотсон. Я искренне согласился, так как с огромным трудом выдержал допрос моей милой женушки, оказавшийся куда более детальным и подробным дознанием, чем те, которые могли бы учинить мистер Шерлок Холмс и Скотленд-Ярд, вместе взятые. Однако я стойко выдержал испытание и не сказал жене ни слова.

Мы с Элизабет поженились в 1903 году. В дальнейшем Холмс жаловался, что в мое отсутствие был вынужден сам описывать дело, которое он назвал «Воин с бледным лицом». Однако великий детектив заметил, что этот опыт показал ему, насколько труднее рассказывать читающей аудитории о расследованиях, чем он предполагал.

Миссис Уотсон сидела на веранде и нервничала в ожидании Холмса, который пересказал мне их разговор уже во время нашего путешествия. Он утверждал, что воспроизводит его дословно, но в дальнейшем я выяснил, что это было не совсем так.

Как бы то ни было, начала беседу моя супруга:

– Ну, мистер Холмс, куда вы теперь, после стольких спокойных лет, тащите нашего Джона?

– Тащу, миссис Уотсон? Разве вы видите веревку, привязанную к поясу Уотсона, и меня, маниакально дергающего за другой ее конец?

– Не надо играть словами, мистер Холмс, ведь мы оба любим Джона, не так ли?

– Истинная правда. И именно поэтому я могу честно сказать вам, что лучше умру сам, чем допущу, чтобы что-то случилось со стариной Уотсоном.

– Я это тоже знаю, мистер Холмс. Вы – лучший друг Джона. Тем не менее я чувствую, что нынешнее дело чем-то сильно отличается от других. Просто женская интуиция, если хотите, но я уверена в своем предчувствии не меньше, чем в том, что завтра утром взойдет солнце.

– Миссис Уотсон, мы с вашим мужем очень многое вместе пережили. О некоторых наших приключениях вы читали или слышали и поэтому прекрасно знаете, что есть вещи, о которых мы не можем говорить.

– Я прекрасно понимаю вас, мистер Холмс. Но это дело, как я уже сказала, кажется мне отличным от других и внушает непонятный, даже суеверный страх.

– Уотсон намекал на опасность?

– Мистер Холмс, я вас умоляю! Вы знаете не хуже меня, что Джон таинственен, как сфинкс, когда дело касается вас. Нет, меня пугает то, что он не сказал, а не то, что сказал.

– Тогда, пожалуйста, выслушайте меня. Да, там, куда мы с Уотсоном сейчас направляемся, опаснее, чем было в Афганистане. Но его служба на благо страны в том жутком месте стала одним из самых ярких этапов его жизни. Он гордится шрамами, полученными на службе Англии. Не забывайте об этом и помните, что вашему сыну, юному Джону, есть на кого равняться. Кстати, где он? Я что-то его не вижу.

– Он у моих родителей в Йоркшире. Сейчас все начинает цвести; такое время – самые приятные воспоминания моего детства. Мы с Джоном хотим, чтобы и наш мальчик каждый год видел это буйство природы. Но, пожалуйста, не меняйте тему, мистер Холмс.

– Миссис Уотсон, ваш муж любит вас и вашего сына больше всех на свете. Но есть другие мужья и отцы, которые в наше трудное время несут службу на благо страны. Им не повезло в той степени, как вашему мужу. И Уотсон это знает. И теперь, когда родина наконец решила попросить его об услуге, он знает, что обязан ее оказать. Старина Уотсон не был бы собой, если бы отказался; не был бы тем человеком, которого вы так преданно любите; не был бы преданным другом и названым братом, которого я себе выбрал.

– Что ж, тогда я отпускаю его с вами, мистер Холмс, и вверяю вам его душу и безопасность. Я знаю, что вы вернете его мне. Мистер Холмс, пусть вас хранит Господь. Пусть и благодаря Джону, но я тоже научилась ценить вас.

С этими словами Элизабет обняла Холмса, вероятно вызвав у него некоторый дискомфорт, и попросила позвать меня.

Я шел к ней с большей неохотой, чем куда бы то ни было. В тот момент даже встреча с дикими афганцами казалась мне гораздо более привлекательной. Поэтому я приблизился к жене с некоторой нерешительностью:

– Ты хотела меня видеть, дорогая?

– Да, Джон, конечно хотела. Я хочу видеть тебя каждый день, каждую минуту. Я хочу видеть, как смеются твои глаза, когда ты смотришь на Джона-младшего. Я хочу видеть твою грусть, когда ты не в состоянии помочь какому-то несчастному пациенту. Я хочу видеть, как ты спишь ночью, почти в такой же позе, как и твой сын. Я хочу видеть, как ты молча улыбаешься мне, когда мы остаемся с тобой наедине. Но на какое-то время мне придется смириться с тем, что я совсем не буду тебя видеть, и я не знаю, сколько мне тебя ждать. Джону-младшему я скажу, что вы с мистером Холмсом отправились заниматься еще одним делом, подобным вашим прошлым знаменитым приключениям, – знаю, это доставит ему удовольствие, как и всегда. А сама буду убеждать себя, что твое путешествие окажется не богаче событиями, чем поездка в экипаже по сельской местности. Я готова лгать сама себе, чтобы тебе не пришлось лгать мне. Каждый вечер, отправляясь спать, я буду надеяться, что ты вернешься к нам утром. А вставая каждое утро, буду ждать, что ты появишься на пороге вечером. Я люблю тебя, Джон. И я буду молиться, чтобы ты вернулся побыстрее.

После этого жена поцеловала меня с такой нежностью, как никогда прежде, и я со слезами на глазах повернулся к поджидавшему меня Холмсу. Тогда я и представить не мог, что не увижу жену и сына больше года.

Харвич

«Няньки» Холмса уложили мой багаж в автомобиль, и мы тронулись в путь. Наши стражи сидели впереди, рядом с водителем, а мы с Холмсом устроили на заднем сиденье.

Поскольку «няньки» молчали, я тихонько поинтересовался у Холмса, умеют ли они говорить, на что он рассмеялся и кивнул. Тем не менее на протяжении всей поездки, которая длилась около трех часов, мы с ними не обменялись ни словом. На самом деле они даже ни разу не повернули к нам головы и не взглянули друг на друга.

Конечно, на этом этапе я совершенно не представлял, в какую сторону мы направляемся, и через некоторое временя с начала путешествия поинтересовался у Холмса, куда, по его мнению, мы едем.

– Очень своевременный вопрос, Уотсон, – заметил он. – Если я правильно ориентируюсь, то, думаю, мы едем в Харвич.

Харвич в период мировой войны являлся одной из важнейших военно-морских баз. Холмс, как и всегда, мог очень точно определить свое местонахождение, и сейчас же сообразил, что Чатем, еще одна военно-морская база, хотя и расположен ближе, но находится на юго-востоке. Мы же направлялись на северо-восток, и логично, что единственным пунктом назначения мог быть Харвич, до которого требовалось проехать семьдесят девять миль.

Мне ни разу не приходилось видеть базу флота во время войны, ведь я был гражданским лицом и жил в центре Лондона. Поэтому первая же встреча на месте произвела на меня большое впечатление: у ворот нам преградили путь щеголеватые моряки в полном обмундировании. Они мгновенно оценили важность документов, которые предъявил наш «нянька» поменьше ростом, и старший матрос махнул рукой вправо. Они с сопровождающим обменялись несколькими фразами, которых мы не слышали.

– Теперь уже недолго, Уотсон, – успокоил меня мой друг. – Через несколько минут мы встретимся с офицером разведслужбы, который проводит нас на корабль и, не исключено, сообщит какую-то новую информацию.

Холмс оказался прав. Прошло не более четырех минут, и автомобиль остановился перед небольшим и явно временным сооружением. Тот же «нянька» отправился внутрь, а через несколько минут вернулся и жестом велел нам присоединиться к нему.

Когда мы заходили в здание, я заметил, что матросы уже занимаются нашим багажом. «Нянька» повыше ростом остался в автомобиле, совсем не обращая на нас внимания. А вот менее крупный внезапно заговорил, когда мы с Холмсом проходили мимо него. Он показал на помещение, в которое нам следовало зайти, и произнес.

– Мистер Холмс, доктор Уотсон, я доставил вас в целости и сохранности до пункта назначения. Так мне было приказано, и я выполнил все полученные инструкции. Еще кое-что… – Он явно колебался. – Удачи вам, джентльмены, каким бы ни было ваше задание.

Произнеся эти слова, которых мы от него не ждали, мужчина закрыл дверь и присоединился к товарищу в черном автомобиле, после чего машина осторожно поехала прочь. Больше она не казалась нам зловещей.

Я посмотрел на своего спутника:

– Что вы обо всем этом думаете, Холмс?

– Гораздо больше, чем ожидал, – ответил детектив и пошел по коридору.

Я последовал за ним в кабинет и с удивлением обнаружил там весьма молодого офицера, который в этой обстановке выглядел совсем юнцом. Он приблизился к нам, чтобы поприветствовать, и заискивающе улыбнулся.

– Мистер Холмс? Я даже мечтать не мог о такой встрече, – пролепетал он, протягивая руку, которая подрагивала от напряжения.

– А вы выдаете себя, капитан. Вам сообщили, что следует ждать очень важную персону, однако не предупредили, кого именно, потому что недостаточно вам доверяют.

– Сэр? – Офицер явно метался между благоговейным ужасом и трезвой оценкой дедуктивных способностей Холмса. Найти внятный ответ ему не удалось.

– А это означает, Уотсон, что нас будут передавать от одного звена цепи к другому, и таких звеньев будет много, – добавил Холмс так тихо, что услышать его мог только я один. – И каждое звено не будет знать силу или слабость соседних с ним, и вряд ли кто-то из них окажется готов к разрыву цепи.

Я уже собирался прокомментировать это замечание, но теперь офицер протянул руку мне.

– Это доктор Уотсон, капитан, – представил меня сыщик.

– Я рад знакомству с вами не меньше, чем знакомству с мистером Холмсом.

– Спасибо, капитан, – поблагодарил я.

После рукопожатий и улыбок молодой офицер предложил нам присесть.

– Простите, джентльмены, но я был так возбужден, что, похоже, забыл представиться. Меня зовут капитан Уильям Ярдли, и я буду сопровождать вас в Харвиче. Я провожу вас на корабль перед самым объявлением о посадке. – Он посмотрел на часы у себя на письменном столе: – Ждать осталось совсем недолго.

Молодой офицер кого-то мне очень сильно напоминал, но пока мы с Холмсом не переглянулись, я никак не мог вспомнить, кого именно. А тут сразу же понял: офицер был очень похож на молодого Холмса. Не знаю, заметил ли это мой друг: хотя обычно от его взглядя ничто не ускользало, в тех случаях, когда дело касалось его собственной внешности и одежды, великий детектив, казалось, терялся. Возможно, его это попросту совершенно не интересовало. Однако я из-за этого сходства чувствовал себя очень неуютно рядом с молодым офицером.

– Скажите, капитан, вы случайно не знаете, куда мы с доктором Уотсоном отправляемся? – спросил Холмс.

– Боюсь, что нет, сэр. Подозреваю, информация секретная. Так или иначе, я не желаю вас обидеть недоверием, джентльмены, но от меня ничего не зависит. Мне приказано проследить, чтобы вам было комфортно в Харвиче, и обеспечить вашу безопасность здесь, а потом посадить вас на корабль, который сейчас готовится к отплытию.

– Послушайте, но вы хотя бы можете сказать название корабля?

– Э-э-э, думаю, да, сэр. Пожалуй, это разрешено. Вы должны сесть на «Внимательный», это легкий крейсер. Командир корабля – прекрасный человек. На самом деле так получилось, что он – давний друг нашей семьи. Его фамилия – Дэвид. Капитан Джошуа Дэвид.

– Прекрасно, капитан, – кивнул Холмс. – Подобные высокие библейские ассоциации очень меня успокаивают[3].

Мы все рассмеялись.

– Джентльмены, не желаете ли пообедать? Или, может, чего-нибудь выпить? – спросил офицер.

– Обед будет очень кстати, капитан, очень кстати, – ответил я с готовностью, поскольку завтракал еще до рассвета, к тому же находясь под впечатлением непреходящего возбуждения Холмса, и с тех пор ничего не ел.

– А вы будете обедать, мистер Холмс?

– Не нужно хлопотать ради нас, капитан.

– Разумеется, он должен накормить над обедом, Холмс, – возразил я. – Ведь он здесь как раз для этого, или вы забыли?

– Это совсем несложно, мистер Холмс, – засуетился Ярдли. – Конечно, меню будет не таким, к какому вы привыкли, но здесь хорошо готовят, несмотря на военное время.

– Если вас это не особо затруднит, капитан, – сдался Холмс и закурил.

Офицер вышел из комнаты, однако очень скоро вернулся. Он был явно расстроен.

– Джентльмены, – обратился он к нам с несчастным видом, – мне только что сообщили, что вы должны немедленно подняться на борт «Внимательного». Простите за доставленные неудобства и изменение планов.

– Не беспокойтесь, капитан. Вы сами знаете, что планы часто меняются, – сказал я, вспоминая время на действительной военной службе.

– Ваш багаж уже подняли на борт. Пожалуйста, следуйте за мной.

С этими словами Ярдли открыл дверь, вышел вслед за нами в коридор, а потом повел нас к кораблю.


Казалось, Холмс осматривает каждый квадратный дюйм базы, по которой мы шли вместе с капитаном Ярдли. Я посмеивался про себя, наблюдая за множеством моряков, которые сновали во всех направлениях: несомненно, каждый из них считал, что именно от его миссии зависит скорейшее окончание войны.

Вскоре мы приблизились к нашему кораблю, и офицер провел нечто вроде официального представления. Он сделал широкий жест рукой, пытаясь охватить корабль, и сказал:

– Вот это и есть «Внимательный», джентльмены. Не буду вводить вас в заблуждение и убеждать, что это самое лучшее и быстрое судно, которое я видел.

Затем Ярдли остановился у сходней и снова протянул руку к Холмсу:

– Не знаю, какое приключение ждет вас на этот раз, мистер Холмс, но я счел бы за честь отправиться вместе с вами. Удачи, сэр.

– Спасибо, капитан. Надеюсь, мы снова встретимся с вами после окончания войны. Но… – Прославленный детектив не закончил предложение и стал подниматься вверх.

– Присматривайте за ним, доктор Уотсон, – заботливо велел мне Ярдли. – Британии нужны такие люди, как он.

– «Присматривайте за ним»! А за мной кто присмотрит? Разве Британии не нужны такие люди, как я?

Конечно, я просто подтрунивал над офицером, но по его помрачневшему лицу сразу же понял, что очень сильно его задел.

– Капитан, я просто пошутил, – поспешил я исправить оплошность.

– Спасибо, сэр, – покраснев, кивнул он. – Я не хотел вас обидеть, уверяю вас.

– Никаких обид, парень. Удачи, капитан.

Мы с чувством пожали друг другу руки. Когда я поднимался вверх по сходням, то остановился где-то на середине и оглянулся. Офицер стоял по стойке «смирно», отдавая нам честь. Это стало одним из моих самых трогательных воспоминаний.


Мы с Холмсом поднялись на борт, почти не запыхавшись, и нас провели в нашу каюту, которая показалась мне тесной даже для небольшого военного корабля. Багаж уже стоял там. Потом нас проводили в каюту командира корабля, где он ждал нас, чтобы поприветствовать лично.

– Джентльмены, пожалуйста, проходите и садитесь. Очень рад познакомиться с вами, мистер Холмс, – сказал командир корабля, обхватив руку Холмса обеими ладонями и энергично ее тряся. – Не меньшая честь для меня и знакомство с вами, доктор Уотсон. – Мне он просто пожал руку. – Меня зовут капитан Джошуа Дэвид.

Командиру корабля было лет пятьдесят пять, и я бы сказал, что на нынешнем жизненном этапе он уже оставил карьерные устремления. У него были густые темные волосы, которые, как я подозреваю, он подкрашивал, а передвигался он так осторожно, словно ходил по яичной скорлупе, и руки при этом держал за спиной. Если не считать этой весьма специфической походки, то я не заметил в нем ничего особенного.

– Итак, я вижу, что вы информированы лучше, чем ваш молодой коллега, – заметил Холмс, присаживаясь. – Он не знал, кого ждать.

– Вот как? А я и не подозревал, что вас доставили не прямиком ко мне. Вы о ком говорите? У нас тут, знаете ли, много молодых офицеров. У вас возникли какие-то проблемы?

– Никаких, – ответил я. – Просто мы собирались пообедать, когда нас позвали сюда.

– О, простите, господа. Эту проблему я быстро решу.

Капитан позвал стюарда и приказал принести в каюту обед.

– Молодого офицера зовут Ярдли, капитан. Уильям Ярдли.

Командир корабля изобразил типичные ужимки человека, который пытается напрячь память, – потер подбородок, почесал голову, наморщил лоб:

– Ярдли… Ярдли… Нет, не вспомнить. Не знаю такого, – признался он наконец.

– Но… – открыл я было рот, однако не успел я произнести даже полсловечка, как в разговор быстро вступил Холмс:

– Это не важно, капитан. Лучше скажите, если можете, куда мы направляемся. – Мой друг встал и прошел к большой карте, висевшей на дальней стене каюты: – На этой карте, наверное, можно найти наш пункт назначения.

– Найти-то, конечно, можно, мистер Холмс. Но пока я не получу приказ, это остается для меня такой же тайной, как и для вас обоих.

– Вы хотите сказать, что окончательный приказ получите уже после выхода в море?

– Именно так, мистер Холмс.

– Но вы хотя бы можете сказать, когда мы отплываем?

– Могу и скажу. В самое ближайшее время. Я очень удивлюсь, если мы не покинем Харвич в течение получаса.

Нам принесли обед, чуть тепловатый и почти безвкусный, но я все равно был счастлив и ел с удовольствием. Холмс мало говорил во время еды, поэтому я развлекал нашего хозяина армейскими байками. Возможно, это была не лучшая тема для разговора, поскольку мы находились во власти военно-морского флота, но если подумать, мы все участвовали в одной и той же войне.


По возвращении в нашу каюту Холмс проверил коридор – нет ли там кого-нибудь. Убедившись, что коридор пуст, он уселся на койку и, как я видел по выражению его лица, принялся складывать, вычитать, делить и сортировать информацию, причем на бешеной скорости.

– Ну, Уотсон, что вы обо всем этом скажете? – наконец задал он вопрос.

– Вы имеете в виду капитана Дэвида, якобы не знающего Ярдли?

– Причем Ярдли предположительно знаком с Дэвидом. Да, и об этом тоже. Но для начала скажите: заметили ли вы что-нибудь любопытное в Харвиче?

– Что вы имеете в виду?

– Вспомните: предполагалось, что мы войдем в состав экспедиционных войск, следующих в Архангельск.

– Да, я помню. И, похоже, так и есть. Разве нет?

– Ни в коей мере, Уотсон. Начнем с того, что для серьезной операции по вторжению нужны и соответствующие силы. Скажите мне: сколько солдат вы видели?

– Солдат? Ну… – Я изрядно смутился.

– Вот именно. Не было никаких солдат. В Харвиче мы видели только моряков, входящих в персонал базы. И ни одного судна для перевозки войсковых частей. Что-то я не помню ни одного успешного вторжения без участия армии, которая и проводит это вторжение. Скажу больше: когда такое было на протяжении всей истории британского военно-морского флота, чтобы командир корабля отправлялся в плавание с важным заданием и при этом не получил четких указаний, куда он должен прибыть и когда? Неужели, Уотсон, они с таким пренебрежениям относятся к моим способностям, что решили, будто я поверю этому капитану Дэвиду?

– Я не понимаю, Холмс. Ведь Ллойд Джордж сказал вам про вторжение, не так ли?

– Нет, это было мое предположение. Он только подыграл, и блестяще. Заставил меня поверить, что я благодаря своим дедуктивным способностям раскрыл важную военную тайну.

– Я все равно не понимаю.

– Уотсон, мы с вами знаем, какая задача стоит перед нами в России. Но что, если о ней знаем только мы, Ллойд Джордж и круг самых приближенных к нему лиц, о существовании которых мы не подозреваем?

– Теперь вы меня совсем запутали, Холмс.

– Я хочу сказать следующее: а что, если каждое из звеньев, о которых я упоминал на берегу, не знает не только других участников, но и нашей цели? Допустим, им отдали приказ всего лишь, например, доставить нас из пункта А в пункт Б. Тогда кто может сказать, зачем мы туда едем? Никто не подозревает о наших намерениях и задачах! Нашей секретной миссией вполне может быть сбор пыльцы! Уотсон, теперь вполне очевидно, что Ллойд Джордж умело направлял меня, как тренер уловками направляет упирающегося породистого скакуна к опасному препятствию. И разве не может быть, что он умышленно напустил туману? А если так, то возможно все – все что угодно.

– А как насчет его величества, Холмс? Разве сам король не говорил, что выбрал вас для этого дела?

– Говорил. И это единственная часть пазла, которая не встает на место.

– Но если мы направляемся не в Россию, Холмс, то куда же тогда?

– Я все еще считаю, что цель нашего путешествия – попытаться успешно выполнить поставленную перед нами задачу. А если так, то мы должны следовать в Россию. Но не в Архангельск, а скорее всего в Кронштадт.

– Кронштадт?

– Да, это ближайшая к Санкт-Петербургу[4] военно-морская база, находится от него примерно в сорока милях. Она охраняет подступы к столице[5]. Если большевикам хватило политической прозорливости пригласили столь нежеланных гостей, как англичане, в Мурманск, чтобы охранять столицу от фланговой атаки немцев и финнов, то готов поспорить, что в Петербурге планируется что-то еще. Думаю, намечается или уже ведется гораздо более хитрая и сложная игра, чем мне дали понять. Я-то думал, что все просто: есть красные, есть белые; все равно что выбор вина к обеду. Но все глубже, Уотсон, гораздо глубже. Пока я не могу вычислить намерения обеих сторон, но, какими бы они ни были, я считаю, что нам позволят спокойно пройти прямо в Кронштадт. А если вмешается германский флот, дело станет еще интереснее.

С этими словами Холмс улегся на койку и впервые за два дня, а то и больше, заснул. Я последовал его примеру.

Когда я проснулся примерно через четыре часа, то обнаружил, что мы уже вышли в Северное море. Харвич остался далеко позади, но мы лишь чуть-чуть приблизились к решению, которое искал Холмс.


Позднее тем же вечером, за ужином в офицерской кают-компании мы встретились со старшими чинами команды. Офицерскому составу сообщили, что мы являемся особыми посланниками, вызванными по просьбе нового петербургского правительства, чтобы помочь найти бесценные драгоценности Романовых. Будучи проданными крупным капиталистам, эти сокровища должны принести пользу русскому народу.

За ужином Холмс ел мало, потому что очень старался вытянуть какую-то информацию из капитана Дэвида. Дэвид выпил один глоток бренди после ужина, встал и принялся ходить вокруг стола все той же своеобразной походкой, заложив руки за спину.

– Надеюсь, вы хорошо спали, доктор Уотсон? – поинтересовался он у меня.

– Если честно, капитан, то я заснул бы и на вершине пирамиды Хеопса.

В ответ на эту реплику все засмеялись.

– Насколько я понимаю, вы не очень довольны размещением? – продолжал расспрашивать Дэвид.

– Вовсе нет, – покачал я головой. – Просто я сухопутное существо: многие поколения моих предков жили исключительно на суше, и мое тело не понимает, что происходит. Оно не ожидало подобных встрясок и, похоже, считает, что земля не должна двигаться; только тогда оно счастливо.

Все снова рассмеялись, и на этот раз веселились дольше и громче прежнего.

Командир корабля подождал, пока стихнет смех, а затем обратился ко всем присутствующим с очень серьезным видом:

– Мистер Холмс, доктор Уотсон, господа офицеры, я понимаю, что многие из вас гадают, куда мы направляемся. Вы пытаетесь определить место по полученным координатам. Что ж, хватит считать, я назову вам наш пункт назначения.

Все моряки и мы с Холмсом подались вперед, как обычно поступает толпа на завершающем этапе скачек.

Командир корабля расправил большую карту Европы, а затем начал объяснять с размеренностью учителя географии:

– Итак, господа, вот куда мы идем. Впереди у нас Бремерхафен. Примерно через одиннадцать часов мы обогнем полуостров Ютландия. – При упоминании знакомого названия моряки застучали по деревянному столу. – Затем идем вверх по проливу Скагеррак, вниз по Каттегату, как можно ближе к острову Лесё, затем по проливу Эресунн. Таким образом мы окажемся достаточно близко от Киля, где немцы, возможно, нас уже поджидают. Однако если мы все еще останемся на плаву, то пойдем на северо-восток по Балтике к Кронштадту.

Сдержанные комментарии офицеров свидетельствовали о том, что они надеялись поучаствовать в каких-нибудь боевых действиях.

Я посмотрел на Холмса с восхищением – как всегда, когда его теории подтверждались, – но мой друг по-прежнему внимательно изучал карту.

– Простите, капитан, но в чем важность острова Лесё? – вступил я в разговор.

– Доктор Уотсон, неужели такой старый вояка, как вы, не знает этого острова?

– А вы смогли бы, капитан, отыскать островки Лангерганса[6] во время первого в вашей жизни вскрытия? – парировал я.

– Достаточно, сэр, – рассмеялся Дэвид. – Будьте милосердны, и я спущу флаг.

– Хорошо, капитан, – согласился я. – Но все-таки почему вы упомянули остров Лесё?

Теперь уже никто не смеялся, а капитан Дэвид напустил на себя важный вид истинного командира корабля. Он обвел взглядом собравшихся и снова остановил его на мне:

– Все очень просто: мы вынуждены заходить в нейтральные воды и Дании, и Швеции в попытке избежать столкновения с противником. А там крайне узкое место; нельзя заранее сказать, сможем ли мы его преодолеть.

– Сэр, вы считаете, что нам придется вступить в бой? – спросил лейтенант Лестер, возможно самый младший из присутствовавших офицеров.

– Лейтенант, судя по словам Ньюсома, противник там везде. И на поверхности моря, и под водой. Если хотите знать мое мнение, то наших врагов следовало бы именовать полчищами крыс, а не волчьими стаями[7].

После этого замечания моряки рассмеялись и согласно закивали.

Я изучающе осмотрел лица всех офицеров. Теперь все до одного были мрачными и задумчивыми.

Холмс резко встал, словно сработала тугая пружина:

– Капитан, джентльмены, спасибо за ужин и просветительскую беседу. Если можно, мы с доктором Уотсоном хотели бы прогуляться по борту корабля.

– Мистер Холмс, тут вам не круизный лайнер с палубами для променада, но в такую красивую ночь, я думаю, можно нарушить правила военного времени. Так и быть, идите.

– Благодарю вас, капитан.

Холмс кивнул мне, чтобы я последовал его примеру, и я тоже поднялся, поблагодарив Дэвида и остальных собеседников.

Офицеры пожелали нам хорошего вечера и собрались вокруг карты, а мы с Холмсом покинули кают-компанию и отправились на прогулку по палубе.

– Ну, Холмс, что заставило вас вылететь оттуда, словно ядро из невидимой пушки? – поинтересовался я.

– Ньюсом, старина, Ньюсом.

– А кто это такой?

– Если фамилия произносится так небрежно, между делом, то это означает, что с названной персоной ведутся частые и неофициальные беседы. Другими словами, это старый знакомый или даже друг.

– И чем для нас важен этот Ньюсом? – продолжал недоумевать я.

– Не только для нас, Уотсон, но и для всей Британии, – пояснил великий детектив. – Потому что я очень сильно подозреваю, что тот Ньюсом, на которого так небрежно сослался капитан Дэвид, – не кто иной, как сэр Рэндольф Ньюсом, заместитель директора Разведывательного управления военно-морского флота. И с каких это пор замдиректора разведки ВМФ лично ставит в известность простого командира какого-то крейсера, причем легкого, о возможной встрече с противником? Такие данные обычно сообщают мелкие клерки из статистического управления.

– Я понял вас. Значит, вы подозреваете, что Ньюсом тоже замешан в этом деле?

– Может, замешан, а может, и нет. Я знаю одно: предполагается, что крейсер отряжен для выполнения одной-единственной задачи – доставить нас с вами в Кронштадт в целости и сохранности. И даже высокопоставленные лица из правительства, включая премьер-министра, не могут себе позволить рисковать таким трофеем, как этот корабль, в военное время. Нет, Уотсон, мне кажется, что нам предоставляются все возможности для спасения семьи русского царя. Но я, как осел, должен бесконечно следовать за морковкой, которую держат у меня перед глазами.

С этими словами Холмс развернулся и исчез в темноте, которая окутывала нос корабля.


Я заставил себя заснуть, но внезапно что-то разбудило меня, и я так резко вскочил, что стукнулся головой о верхнюю койку. Яростно потерев ушибленное место, я заметил, что Холмса в каюте нет.

Оказывается, разбудил меня жалобный вой сирены, и я тут же понял, что он означает. Быстро натянув брюки, я схватил пиджак и спасательный жилет, открыл дверь и обнаружил, что моряки мечутся по палубе туда-сюда, словно потеряв ориентацию в пространстве.

Я сделал шаг вперед и оказался посреди этого сумасшедшего дома. Ко мне тут же подбежал матрос с взъерошенными волосами:

– Доктор Уотсон, вы должны следовать за мной!

– Показывайте направление, – с готовностью ответил я.

Паренек тут же сорвался с места, будто молодой жеребчик. Ему пришлось дважды ненадолго останавливаться, чтобы я его догнал.

Когда мы добрались до места, где должны были находиться по боевому расписанию, мне сообщили, что был замечен перископ и корабль приведен в боевую готовность. Холмс отсутствовал.

Я фактически замер на месте, а все вокруг меня находились в постоянном движении. И впервые с начала путешествия я задался вопросом: а что я здесь делаю?

Наконец из тумана прозвучал голос Холмса:

– Неплохая ночка для купания, а, старина?

– Очень смешно, Холмс, – проворчал я. – Почему вы меня не разбудили, когда выскочили из нашей каюты?

– Успокойтесь, Уотсон! Вы же меня хорошо знаете. Меня даже не было в каюте, когда все это началось.

– Я так и подозревал. И где же вы были?

– Наслаждался прекрасной ночью, Уотсон. Наслаждался чудесной ночью.

– Ну, она перестанет быть чудесной, если нас выбросит в море.

– Я в этом очень сильно сомневаюсь, мой дорогой друг. В конце концов, для спасения существуют шлюпки. В любом случае нам остается только держаться вот за эти поручни и ждать.

И мы принялись ждать. Через несколько мгновений вдруг наступила мертвенная тишина. Все моряки заняли места по боевому расписанию, головы вертелись во всех направлениях, глаза отчаянно пытались пронзить тьму, чтобы заметить движение противника или хотя бы силуэт корабля.

Меня прошиб пот, хотя в Северном море было весьма прохладно, и я с радостью заметил, что испарина выступила и на лбах и лицах людей, находившихся поблизости от меня.

Внезапно корабль резко накренился вправо, и я выпустил поручень из рук. Именно Холмс подхватил меня, когда я начал падать:

– Я вас держу, Уотсон.

– Спасибо. По нам попали?

– Не думаю, никакого взрыва не было. Возможно, это была просто попытка уклониться: корабль совершил слишком крутой поворот.

Затем вновь последовал весьма продолжительный период ожидания, или он лишь показался долгим от напряжения. Но больше ничего не происходило. Наконец прозвучал сигнал отбоя тревоги, и мы с Холмсом позволили себе выдохнуть. Всюду раздавались нервные смешки, перемежающиеся короткими тихими репликами. Мы с облегчением перекрестились.

Возвращаясь в каюту, мы с Холмсом встретили молодого лейтенанта Лестера.

– Что ж, теперь не будет упреков, что мы не предоставили вам развлечений после ужина, – широко, по-мальчишески улыбнулся он.

Мы снова пожелали ему доброй ночи и рухнули на койки не раздеваясь. На сей раз нас никто не будил до завтрашнего дня.


14 июня 1918 года

Проснувшись на следующее утро (на самом деле было уже довольно поздно), я снова обнаружил, что Холмса в каюте нет. Меня всегда поражало, как мало времени ему нужно для восстановления сил. Будучи врачом, я читал о случаях, когда людям хватало всего двадцати минут ночного сна. Мне же для нормального самочувствия требовался полноценный восьмичасовой отдых.

Я переоделся и начал бриться, подстраиваясь под корабельную качку, которая изрядно мешала делу. Несколько раз я едва не порезался бритвой, но вскоре приноровился, и рука стала действовать уверенно. С гордостью могу сказать, что результат получился прекрасный. Пожалуй, мои достижения можно сравнить с полевой операцией во время яростной схватки с дикими афганскими горцами.

Наконец я проследовал в офицерскую кают-компанию, где принял участие в очень позднем завтраке. Мне сказали, что тревога предыдущей ночью оказалась ложной и мы вскоре будем проходить мимо Ютландии.

Я пошел на верхнюю палубу и нашел Холмса возле борта. Как я предполагаю, он высматривал прославленное место боев[8]. Но не успел я к нему подойти, как снова наткнулся на лейтенанта Лестера.

– Доктор Уотсон, я надеюсь, с вами все в порядке? – поинтересовался молодой офицер.

– Да, вполне. Спасибо.

К этому времени мы добрались до Холмса. После обмена сердечными пожеланиями доброго утра лейтенант Лестер заметил лукавым заговорщическим тоном:

– Джентльмены, вы должны понимать, какая вам оказана честь.

– Честь? – переспросил Холмс. – Вы о чем?

– Ну как же, вчера ночью старик устроил такое шоу! Подозреваю, что он просто пытался произвести на нас впечатление. Ведь он на корабле недавно.

– Вы уверены, что он недавно командует судном?

– Да, мистер Холмс. Капитан Дэвид присоединился к нам примерно пять дней назад. Наш командир корабля, капитан Стэнли, пошел на повышение, на какую-то штабную работу в Адмиралтействе. Надеюсь, вы не рассердитесь, если я скажу, что команде его до сих пор очень не хватает. Наверное, наш новый командир корабля – тоже хороший специалист, но нам никак не выяснить, кто он и откуда. Предполагается, что во время Ютландского сражения он командовал другим легким крейсером, «Пегасом». И тут начинаются странности. Понимаете, у меня есть друг, офицер, который тогда служил на одном эсминце, так вот он помнит, «Пегасом» командовал капитан Бартоломью. Наверное, это просто какая-то путаница, кто-то что-то недопонял. Так или иначе, мне пора. Надо идти, пока команда не взбунтовалась. Надеюсь, увидимся позднее.

Лейтенант щегольски отдал честь и быстро зашагал прочь. Этот юноша явно нашел свое призвание и был счастлив на своем месте, гордясь собственными способностями и уверенно глядя в будущее.

– Ну, Уотсон, – заметил Холмс, – независимо от того, командовал ли наш добрый старый капитан «Пегасом» или нет, он определенно старый морской волк – судя по тому, как легко он управляется с командой и держится на палубе. Вряд ли на нынешнем этапе нам удастся сорвать с него маску. Но теперь у нас есть подтверждение, что капитан Дэвид – это второе звено, причем гораздо более важное и внушительное, чем первое.

Не прошло и часа, как мы оказались у полуострова Ютландия. Он выглядел гораздо масштабнее, чем я предполагал. Мы с Холмсом наблюдали, как офицеры и матросы ненадолго выстроились на палубе и отдали честь.

Еще через три дня мы преодолели пролив Эресунн и должны были вот-вот войти в немецкие воды.

Сражение

Точно в одиннадцать семнадцать утра мы с Холмсом и моряки «Внимательного» увидели то, чего втайне надеялись избежать: корабль противника. Причем очень большой корабль.

Прозвучал сигнал, который означал приказ занять места по боевому расписанию. В дальнейшем нам пояснили, что наш крейсер повстречал рыскающий в поисках добычи немецкий эсминец. Его ни в коем случае нельзя было назвать самым мощным кораблем вражеской флотилии, но для меня, мирного доктора, выглядел он достаточно угрожающим. Нас с Холмсом отправили с палубы вниз.

Я думаю, что мы оба чувствовали одно и то же во время короткого столкновения: бессилие. Нас не пускали участвовать в сражении. Мы не могли внести свой вклад в борьбу. Однако здесь могли пригодиться мои врачебные навыки, да и Холмс со своими знаниями человеческой анатомии тоже определенно не был лишним.

Судя по тому, что нам рассказали после сражения, случилось следующее.

Наша команда увидела немцев до того, как они заметили нас. Наш командир корабля сразу же приказал всем занять места по боевому расписанию и приготовиться отступать, поскольку крейсеру с эсминцем не справиться. У немцев были десятидюймовые орудия против наших шестидюймовых; к тому же «Внимательный», как и другие легкие крейсеры, строился для проведения стремительных разведывательных действий, сопровождения других судов и налетов. Поэтому корабль был гораздо легче вооружен и слабее защищен, чем более крупные боевые военно-морские машины. Так что капитан Дэвид рассчитывал на скорость и удачу. Он получил и то, и другое – в разумных пределах.

Мы находились примерно в десяти милях, когда немцы произвели первые выстрелы. Они промазали, и наши моряки приветствовали ошибку противника радостными воплями.

Но один из снарядов, выпущенных во время второго залпа, нашел цель и поразил среднюю часть судна. Двухсотфунтовый фугасный снаряд немцев угодил в пусковую установку, и те ракеты, что были непосредственно готовы к запуску, взорвались. Все жертвы среди личного состава стали результатом этого прямого попадания, поскольку больше по нашему кораблю не ударил ни один снаряд. Нам удалось увильнуть от немцев, и с наступлением темноты он прекратили обстрел, хотя наш корабль пылал и светился в ночи, как маяк.

В средней части судна полыхал пожар и валил дым. Жар быстро распространялся вниз, дым становился гуще. Нам с Холмсом не повезло, так как мы находились ниже места взрыва и стали свидетелями многих ужасных последствий. Моряки превращались в живые факелы. Конечности отрубало или отрывало массивными стальными кусками, которые летали, как стрелы. Жуткие крики с призывами о помощи терялись среди еще более отчаянных воплей. Везде воняло обожженной человеческой плотью.

Когда пожар наконец погасили и всем раненым была оказана необходимая помощь, мы с Холмсом отправились осматривать палубы. Это было жуткое путешествие. Через некоторое время мы наткнулись на молодого лейтенанта Лестера. Он сидел, прислонившись спиной к стене, и ждал, когда врачи смогут им заняться. У него была наспех перевязана голова, но больше я не заметил никаких повреждений. Когда я посмотрел ему в глаза, чтобы проверить зрачки, Лестер узнал меня и произнес со слабой улыбкой:

– Видите, доктор Уотсон, у нас нет недостатка в развлечениях, – и с этими словами испустил дух.

Я пытался что-то сделать, но Холмс, в отличие от меня, понимал, что это бессмысленно. Через некоторое время сыщик просто мягко увел меня прочь, в нашу каюту, подальше от ада, в котором мы только что оказались вместе с пятьюстами моряками.

Обычно в этот период ночи стоит самая глубокая тишина. Но наш корабль больше не подчинялся законам природы. Мы только что прошли измерение, известное лишь демонам, и многим из нас больше не суждено было оттуда вернуться.

Однако «Внимательный» доказал, что заслужил славу стремительного военного корабля, как и говорил капитан Ярдли, а команда явила истинно британскую стойкость. Урон быстро оценили и занялись ремонтом, скорость движения поддерживалась, и мы продолжали быстро продвигаться вперед. И, как и сказал Холмс, кем бы ни был капитан Дэвид, он продемонстрировал отвагу и матерство старого морского волка.

Ближе к вечеру все моряки собрались для проведения торжественной церемонии похорон. Шестнадцать душ отправились вниз, в бушующие волны. Тела были завернуты в британский флаг, и по мере того как погибших отправляли в море, я гадал, который из них лейтенант Лестер.

Теперь мы уже вышли в Балтийское море, и конец путешествия был ближе, чем его начало. Я погрузился в размышления о том, кто и что ждет нас в России.


18 июня 1918 года

Этот день, слава богу, прошел в обычной рутине. Раненые отдыхали и шли на поправку, но поврежденный корабль не отдыхал ни минуты. Он шел вперед.

Кронштадт

19 июня 1918 года

Этим утром командир корабля послал за нами и велел готовиться к сходу на берег. Если все пойдет хорошо, то мы должны были к вечеру прибыть на остров-базу Кронштадт.

Мы собрались, и во второй половине дня, когда начало вечереть, «Внимательный» пришел к месту назначения. Командир корабля вышел на палубу, чтобы проводить нас.

– Джентльмены, ваше морское путешествие не было счастливым, – сказал он, пожимая нам руки. – Желаю, чтобы здесь вам повезло больше.

Мы поблагодарили его, а Холмс добавил:

– Капитан Дэвид, вы очень достойно проявили себя в сражении. Вы продемонстрировали свои способности и ум. Мы желаем, чтобы на пути домой вам сопутствовала удача.

– Да, хорошо бы, – вздохнул капитан. – Но мы на какое-то время задержимся здесь – нужно провести более серьезные ремонтные работы, чем мы могли себе позволить в море, а потом сразу же отправимся домой. Подозреваю, что кайзер Вилли постарается сделать наш обратный путь еще более насыщенным событиями. Сами знаете, война еще не закончилась.

Капитан Дэвид отдал честь, и мы сели на пакетбот, чтобы на нем отправиться непосредственно в Кронштадт. На подходах к базе мы с Холмсом имели возможность наблюдать, сколь немногое осталось от русского Северного флота, который так яростно сражался против немецких орудий и мастеров морского дела. Прожекторы только усугубляли впечатление от царящей во влажном воздухе атмосферы смерти и обреченности, которая, казалось, намертво окутала это полное меланхолии место.

После 3 марта – дня подписания Брест-Литовского мирного договора, в результате чего русские прекратили участие в активных военных действиях, – об этом месте будто забыли и оно напоминало склад ненужных вещей, людей и кораблей. Их словно бросили в предназначенное только для них чистилище.

По мере приближения к причалу мы с Холмсом увидели большой черный автомобиль, который спереди и сзади сопровождал военный эскорт. На крыше машин трепетали красные революционные флаги.

Когда мы ступили на берег, русский солдат открыл заднюю дверцу, и из автомобиля вышел офицер, неторопливо направившийся навстречу нам. Он остановился совсем рядом, внимательно осмотрел наши лица, сделал глубокий вдох и поприветствовал нас на безупречном английском:

– Добро пожаловать, товарищи. Меня зовут полковник Релинский.

Рейли

Релинский, как мы выяснили позднее, на самом деле был Сиднеем Рейли. У этого жилистого мужчины за сорок в первую очередь обращало на себя внимание лицо, словно выточенное из камня и напоминавшее безжизненный лик статуи. Однако взгляд умных глаз оказался настолько пронзительным, что Холмс, как он признался мне впоследствии, сразу же почувствовал, что этот человек обладает очень высоким интеллектом.

Когда в автомобиле Рейли снял головной убор, мы увидели угольно-черные волосы, тщательно зачесанные назад. Было очевидно, что наш провожатый держит себя в строгих рамках. И хотя в то время ни Холмс, ни я не имели ни малейшего представления о том, кем он на самом деле является, я гораздо позже выяснил, что он одинаково важен не только для выполнения нашей задачи и для Британии – но также и для всего дела союзников.

Если взять всех людей, с которыми мне довелось столкнуться на протяжении жизни, Сидней Рейли является в той же мере исключительным и выдающимся, что и Шерлок Холмс. Я искренне в это верю.

Однако имелось и множество отличий. В то время как прославленный детектив воспитывался внутри английского общества, Рейли оказался за его пределами (он появился на свет в России в семье ирландца, капитана корабля, и русской женщины из Одессы[9]). Холмс с рождения обладал превосходным умом и культивировал его, занимаясь самообразованием и читая книги, пока не получил практический опыт, в то время как Рейли, похоже, с самого начала обучался на практике, и его навыков хватило бы на несколько жизней. Холмс использовал свои знания и возможности исключительно во благо, для помощи другим людям, тогда как Рейли пускал свои способности, включая впечатляющее владение семью языками и диалектами, не столько на благо выбранной им родины – Англии, сколько на благо самого Сиднея Рейли.

Тем не менее он был настолько важным активом и для Великобритании, и для союзников, что фактически мог сам назначать свою цену. Позвольте мне привести всего три примера возможностей и несравненных достижений Рейли, о которых я узнал позднее.

Во-первых, еще до начала войны Адмиралтейству потребовалось выяснить немецкие планы по строительству подводных лодок. Именно Рейли придумал, как добыть эти планы, совершенно не привлекая к делу шпионов. Он получил должность агента по закупкам вооружений для установки на военно-морских судах, выступая от имени одной очень важной русской кораблестроительной компании. В роли такого агента его с радостью принимали на верфях Гамбурга представители компании «Блом и Фосс». Они так хотели подписать контракт с богатыми русскими, что с готовностью предоставили Рейли все планы, которые требовались англичанам.

Во втором случае Рейли въехал в Германию через Швейцарию в самый разгар войны, в 1916 году, получил доступ в немецкое императорское Адмиралтейство, представляясь офицером военно-морского флота, и вывез оттуда все шифры разведки германского военно-морского флота.

В третьем и самом невероятном случае британцы отправили Рейли в охваченную революцией Россию. Рейли превратился в товарища Релинского из ЧК – тайной полиции, которая сменила царскую охранку. Он так быстро и так высоко поднялся, что организованный им заговор чуть не дал ему в руки высшую власть, позволявшую даже обойтись без Ленина.

Вот такими способностями обладал человек, который теперь находился рядом и обращался к нам:

– Мы слышали, ваш корабль чуть не пошел ко дну. Надеюсь, вы не пострадали.

– Только наши души, – ответил я.

– Скажите, если можете, как офицер Красной армии… – заговорил Холмс.

– Не Красной армии, товарищ, а ЧК, – перебил его Рейли.

Мы оба с Холмсом знали о дурной славе этой зловещей организации и задумались о том, в каком положении оказались.

– Значит, мы под арестом? – уточнил мой друг.

Рейли рассмеялся:

– Наоборот, мистер Холмс, вы находитесь под моей защитой, и это отнюдь не простое покровительство.

– Благодаря чему же мы, британские подданные, оказались под особым покровительством большевистского ЧК?

– В силу того же выверта судьбы, который привел ко всему этому сумасшествию.

Рейли явно отвечал загадками. Шла ли речь о задаче, которую предстояло выполнить нам с Холмсом, о революции или о Гражданской войне в России?

Сыщик не отставал:

– Но тогда как получилось, что вы говорите на прекрасном английском, будто окончили Итон?

– Похоже, у вас прекрасный слух, сэр. А ответ прост: я наполовину англичанин – то есть ирландец, если быть абсолютно точным, – и в период становления личности провел много лет в непосредственной близости от настоящих англичан.

Это определенно была полуправда и попытки уйти от темы, поэтому Холмс переключился на другое направление:

– Тогда, может, вы скажете нам, на кого работаете – на нас или на них?

Услышав вопрос, Рейли искренне расхохотался:

– Я бы сказал, мистер Холмс, что вы не очень-то подбираете выражения, не правда ли?

– Когда на кон поставлены две жизни, а именно моя собственная и доктора Уотсона, тут уже не до любезностей.

Наш спутник серьезно и холодно посмотрел на детектива:

– Только две жизни, мистер Холмс?

После этого повисла долгая пауза, пока наконец Холмс не заговорил снова:

– Куда вы нас везете, полковник Релинский?

– Называйте меня товарищ, пожалуйста, – попросил Рейли, как мне кажется, с насмешкой. – Мы все здесь товарищи. И я – товарищ Релинский.

– Ну, я вам не товарищ, – заметил я раздраженно.

– Напротив, доктор Уотсон. И вы на самом деле им станете. Джентльмены, вам нечего опасаться меня или моих людей. Они настоящие русские и по-английски не говорят. Но они очень хорошо понимают Релинского. Вас не должно волновать, почему я являюсь высокопоставленным офицером ЧК и кто я такой на самом деле. Уясните одно: я ваш соотечественник, который оказался рядом в самом начале вашего путешествия по России. Здесь еще много людей, которые остаются верными предыдущему правительству страны. Имеются такие и среди моих подчиненных. Они называют себя белыми и жаждут возвращения старого порядка – или, по крайней мере, хотят слушаться какого-нибудь человека благородного происхождения, который им нравился бы. Привилегии и власть трудно получить, но гораздо труднее принять их потерю. Именно поэтому на этой земле бушует гражданская война, свирепствует варварство, и все это – ради власти и привилегий. Все остальное – риторика.

Рейли посмотрел на нас и улыбнулся:

– Я знаю, почему вы здесь, и мне приятно, что я буду помогать таким людям, как вы, в выполнении поставленной перед вами задачи. Дела далеко не всегда складываются так, как запланировали наши друзья в Англии. Но на этот раз, как кажется, у кого-то хватило здравого смысла. Насколько я успел убедиться, многим его недостает. А теперь отвечу на ваш вопрос, мистер Холмс. Я везу вас в безопасное место, где вы оба сможете отдохнуть, пока вас не посетит некто, получивший приказ с вами встретиться. Он очень важен для нашего совместного дела, потому что в настоящее время обладает очень большой властью. Однако эта власть может исчезнуть в любой момент – в зависимости от того, какие подуют политические ветры. Больше по интересующему вас вопросу я ничего не скажу. Вы узнаете столько, сколько нужно, когда придет время. А теперь мы должны сесть на небольшое судно, которое доставит нас на материк. Там для вас приготовлены весьма комфортабельное жилье и питание, которое в Петрограде теперь посчитали бы настоящим пиром. Там вы будете в такой же безопасности, как если бы сидели в парламенте. Единственное, что я могу вам сейчас посоветовать: русским не доверяйте вообще, а британцам доверяйте на одну десятую. Если говорить обо мне, учитывая процентную долю, мне вы можете доверять на одну двадцатую. – Рейли весело рассмеялся, довольный своей шуткой.

Следующий этап нашего путешествия прошел без приключений. Вскоре мы остановились вместе со следовавшим спереди и сзади эскортом перед домом, в котором когда-то явно жили богатые люди. Теперь на самом здании и вокруг него можно было заметить следы сражений. У дома стояла охрана.

Мы последовали за Рейли внутрь и увидели, что пир, который он упоминал, состоит из картошки, лука и скромного количества мяса. Рейли наблюдал за тем, как мы едим. Осведомившись, нравится ли нам угощение, он добавил, что помещение, в котором мы ужинаем, недавно использовалось в качестве морга. Раньше, похоже, интерьер был впечатляющим, но теперь всюду царила грязь и виднелись следы пуль.

Упоминание о морге было неприятным, но мы к тому времени как раз закончили ужин. Час был поздний, и Рейли спросил, не хотим ли мы чего-нибудь выпить перед тем, как отправиться спать. Я был согласен, да и Холмса не потребовалось уговаривать, потому что наш новый компаньон его совершенно очаровал. Впрочем, и я не избежал восхищения нашим провожатым.

Хотя все солдаты, которых мы видели в доме, вели себя по отношению к нему как подчиненные, однако мы чувствовали невидимую связь между ними и Рейли, крепкую как сталь. Позже Холмс предположил, что сотрудники Сиднея тоже являются британскими агентами, хотя мы оба сомневались в такой возможности. Мы также отказались от идеи о наемниках: мой друг считал, что в такие переломные времена люди с твердыми убеждениями с обеих сторон куда охотнее и глубже участвуют в действии. Возможно, ими двигают скрытые мотивы, однако, так или иначе, нам придется доверять Рейли и надеяться, что он способен держать под контролем своих подчиненных и ситуацию в целом.

Рейли разлил по стаканам «Наполеон», заверив нас, что это одна из последних бутылок во всем Петрограде. Холмс продолжил разговор, хотя некоторые охранники свободно перемещались по дому.

– Скажите, товарищ Релинский, а какое у вас на самом деле звание?

– Я же уже говорил вам: просто товарищ полковник.

– Ой, перестаньте! – Сыщик никак не мог успокоиться. – Это же ничего не значит.

Рейли снова рассмеялся:

– Да, вы абсолютно правы. Ах, товарищи, с каким удовольствием я предвкушаю время, которое мы проведем вместе! В последние месяцы мне редко удавалось потренировать свой интеллект участием в словесных баталиях с такими опытными мастерами риторики.

– Возможно, все дело в круге общения, – заметил Холмс.

Мы все рассмеялись – коньяк определенно снял напряжение.

– Говорю вам, товарищи, – продолжил Рейли, – нынче интересные времена. Мои подчиненные полностью преданы миссии, которую я выполняю, хотя никто из них точно не знает, в чем она заключается. Среди моей группы головорезов есть люди, которым я вынужден доверять свою жизнь. И я не раз действительно так поступал. Видите вон того невысокого мужчину позади меня с бритой головой? Это Стравицкий. Я с самого начала знал, что могу ему доверять, потому что он убил своего отца.

– Что?! – Не веря своим ушам, я резко вдохнул и едва не подавился ценным коньяком.

– О, это было связано с политикой и абсолютно приемлемо. Есть еще лишь один человек, который спас мне жизнь, но всего единожды, потому ему еще далеко даже вот до такого доверия. – Рейли соединил указательный и большой пальцы таким образом, что между ними едва ли можно было просунуть лист бумаги. – Этот человек сейчас стоит за вами и держит в руке револьвер.

У Холмса не дрогнул ни один мускул, он сидел неподвижно и наблюдал за Рейли. Но я быстро повернулся, чтобы оценить угрозу, и обнаружил впечатляющего вида громадного мужика с рано поседевшими вьющимися волосами. По виду это был типичный крестьянин с обвислыми усами, но никакой злобы от него не исходило. Он на самом деле держал револьвер, но тот был нацелен в пол. Крестьянин с любопытством разглядывал меня, словно я был голым бушменом, зашедшим в королевский дворец, чтобы станцевать котильон.

– Его зовут Сергей Александрович Оболов, – представил Рейли.

– И какое преступление он совершил? – поинтересовался детектив.

– Ни вы, ни я не посчитали бы это преступлением, мистер Холмс. Но когда большевики свергли Керенского, этот Оболов назвал товарища майора свиньей. Поэтому у него вырвали язык.

– Что вы имеете в виду? – спросил я, продолжая рассматривать мужчину.

– Он немой, – спокойно ответил Рейли. – Но очень умный.

– Значит, даже после того, как два этих прекрасных представителя мужественных русских спасли вашу жизнь, им ни в коем случае нельзя доверять, хоть вы и шутите, что вынуждены делать это? – уточнил Холмс.

– Не доверяйте им ни в коем случае, – подтвердил Рейли. – В конце концов, сегодня вы на одной стороне, а завтра можете оказаться совсем на другой.

– Должно быть, жизнь здесь полна ограничений, – заметил я.

– Можно сказать и так. Но я предпочитаю считать ее восхитительно рискованной, – сказал Рейли.

Теперь мы чувствовали усталость, накопившуюся за время путешествия, да и коньяк сыграл свою роль. Холмс предложил отправиться в отведенные нам комнаты. Рейли согласился и лично повел нас по великолепной полукруглой мраморной лестнице. Шествие завершали Стравицкий и Оболов. Рейли обернулся и спросил через плечо:

– Позвольте поинтересоваться, товарищи, что вы теперь думаете о матушке-России?

– Теперь? – переспросил я. – Пока мы встречали только солдат, убийц и мучеников.

Рейли остановился, резко развернувшись, и расхохотался, подняв глаза к небу (хотя в данном случае, конечно, он смотрел в потолок). Отсмеявшись, он взглянул на меня сверху вниз невинными глазами и воскликнул:

– Но, доктор Уотсон, только такие существа и составляют эту нацию!

Нам с Холмсом предоставили соседние комнаты. В ту ночь я спал хорошо, несмотря на своеобразную здешнюю особенность первой половины лета: ночью солнце практически не спускалось за горизонт. Мне также показалось, что в какой-то момент ночью дверь в мою комнату на мгновение открылась и внутрь заглянули чьи-то внимательные глаза, чтобы проверить обстановку.


20 июня 1918 года

Спустившись утром вниз, я застал Холмса и Рейли за оживленной беседой. На столе стояли кофе, чай и блюдо с черным русским хлебом.

Оба пожелали мне доброго утра, и мне показалось, что присутствующий здесь же Оболов тоже кивнул. Я сел за стол и налил себе чаю, пока Рейли рассказывал о планах на сегодняшний день:

– Я только что говорил мистеру Холмсу, что посетитель должен прибыть сюда примерно… – он бросил взгляд на великолепные часы, которые держал в кармане кителя, – через час. А пока я с радостью отвечу на вопросы, на которые мне разрешено отвечать.

Я повернулся к Холмсу:

– Что вам уже удалось вытянуть из нашего товарища?

– Боюсь, что совсем немного. Похоже, товарищ Релинский страдает спазмом челюсти. Это явно профессиональное.

– Ну, мистер Холмс, судя по тому, что я знаю о вас, ваша челюсть может быть столь же неподвижна, как и моя.

– Браво! – усмехнулся прославленный сыщик. – Но если отбросить юмор, мы ведь больше не услышим ни слова о вас или вашей связи с британским правительством, о которой мы с доктором Уотсоном догадываемся? Позвольте мне, используя мои скромные знания ситуации, представить вам нашу позицию для вашей экспертной оценки.

– Вы хотите попытаться проанализировать нынешний политический климат? – уточнил Рейли.

– Это и просто, и сложно, – сказал Холмс, – поскольку здешние политические течения, настолько я понимаю, меняют направление с пугающей частотой.

Рейли вернулся к столу, а Холмс описал свое в́идение России, обрушив на нас завораживающую смесь сарказма, жестокой прямоты и тревожных выводов:

– Если перефразировать Диккенса, то сейчас Россия переживает одновременно и самые лучшие, и самые худшие времена. Страна пребывает в эпицентре своей судьбы. Шаг влево – свобода; шаг вправо – репрессии.

Верховный Совет перевел правительство в Москву, где оно отчаянно пытается удержать власть и установить порядок во всей бывшей империи. Это практически неосуществимая задача, ведь Россия – не Англия и тем более не Великобритания.

С одной стороны действуют красные, революционеры. Они хотят нового мира для народа и рассказывают людям о том, что будет представлять собой этот новый мир. Будьте уверены: они добьются своего, даже если им для этого придется убить всех русских, включая самих себя.

С другой стороны выступают белые, мечтающие о восстановлении старого порядка, предположительно опирающегося на аристократов и людей, верных Романовым и Христу – хотя необязательно в этом порядке. Фактически же, наряду с упомянутыми выше лицами, существует гораздо больше ренегатов – солдат удачи и введенных в заблуждение авантюристов, полагающих, что аристократические титулы валяются на обагренном кровью снегу и их можно легко сцапать.

Эти две группы раздирают Россию на куски. Но есть еще и третьи. Внутри и красных, и белых существуют фракции, которые тянут на себя одеяло и стремятся к сепаратизму. Представьте, если хотите, Россию в виде гигантской карусели, которая крутится столь быстро, что выходит из-под контроля. Красные и белые летят по ходу движения, вытянувшись в полный рост и держась только одной рукой, а второй рукой отбиваются от ближайшего противника.

Верховный совет в Москве отдает приказы региональным советам, которые находятся от него в тысячах миль, и если местный совет соглашается с приказом, то все отлично. А вот если не соглашается, то на всех линиях связи наступает тишина. Связь на время обрывается – до тех пор, пока не поступят более приемлемые приказы. Местные советы – это феодальные вотчины.

То же самое можно сказать и про белых, если говорить в общем и целом, только за ними стоят силы и деньги объединенных союзников. И в этом заключается другая смертельная опасность: Соединенные Штаты Америки, Великобритания и Франция поддержали бы и самого дьявола в нынешней войне против Германии. Получается, что три величайших мировых поборника свободы объединились с единственным великим тираном, русским самодержавием. В человеческой истории не найти лучшего подтверждения аксиомы о политике, выбирающей странных партнеров. Впрочем, что тут удивительного: враг моего врага – мой друг, не так ли?

Но тут приходят большевики, чтобы расколоть этот союз. Они заключают мир с немцами, высвобождая сотню закаленных дивизий, которые можно отправить на Западный фронт убивать поборников свободы. А что еще хуже, большевики, по капиталистической философии, это антихристы.

Так что внезапно Россия лишается всех союзников, а это означает, что она лишается и денег. Также это означает, что она больше ни в чем никому не верит, за исключением находящихся у власти людей. А у людей, находящихся у власти, свои интересы.

Теперь Россия не только лишилась союзников: былые друзья могут быстро стать врагами. Поскольку, как я сказал, союзники – капиталисты, они понимают: на чем проще всего сделать капитал, как не на богатстве Российской империи, которая не в состоянии охранять свои сокровища? Какой уважающий себя капиталист откажется от такой возможности? Определенно не Англия, основательница буржуазной философии, и не Америка, самая пылкая ее сторонница в мире.

Так что, суммируя сказанное, та самая гражданская война, которая топчет эту страну, заставляет голодать население и лишает б́ольшую часть следующего поколения самой жизни, – наш друг. Она прикроет нас щитом и спрячет, когда мы находимся на виду. Если бы удача была материальным веществом, нам потребовался бы всего наперсток этой субстанции, чтобы наше предприятие увенчалось успехом.

Я слушал пламенную речь Холмса чуть ли не с разинутым ртом. Возможно, это был величайший пример комплексного анализа. Рейли, которого я считал весьма поднаторевшим в политике человеком, просто посмотрел на прославленного сыщика и тихо произнес одно слово:

– Браво!

С планами Рейли нас не обманул: не прошло и часа, как прибыл высокий гость. Мы с Холмсом смотрели в окно и увидели, как перед домом остановился «роллс-ройс» с государственным флагом Великобритании, который даже не пытались скрыть. Охрана отдала честь, и из автомобиля вышел пассажир. Он выглядел официально и явно был напряжен, когда шел к двери. Это был не кто иной, как посол Великобритании в России сэр Джордж Бьюкенен[10].

* * *

Холмс слышал про сэра Джорджа от одного из своих многочисленных знакомых, неизменно появляющихся у людей, которые занимаются сыскной деятельностью. В дальнейшем Холмс подтвердил выводы, сделанные мной исключительно на основании личной встречи с Бьюкененом: это был типичный «раджа-солдафон», как мы в армии пренебрежительно называли придирчивых офицеров, ревнителей строгой дисциплины. Он был холодным, расчетливым и осторожным, но при этом прекрасно знал свое дело и легко справлялся со всеми обязанностями.

Внешность посла говорила сама за себя: светлые седеющие волосы, расчесанные на пробор; пышные, закрученные кверху эдвардианские усы; постоянно поджатые губы; очень официальный, даже для посла империи, костюм и стройное тело с крепкими мускулами, при умеренно высоком росте. Глаза были льдисто-серого цвета, напоминавшего воды Северного Ледовитого океана.

После очень короткого разговора с Рейли сэра Джорджа проводили к нам.

– Мистер Холмс, доктор Уотсон, – произнес Рейли, – я имею честь представить вам его превосходительство посла Великобритании в России сэра Джорджа Бьюкенена.

Нам крепко, быстро и корректно пожали руки, после чего Рейли предложил всем присаживаться. Сэр Джордж сразу же заговорил, причем мысли выражал кратко, не произнося ни одного лишнего слова:

– Джентльмены, ваша роль посланников в этот трудный час очень важна. Конечно, я знаю о ваших истинных намерениях и хочу выразить личную благодарность за то, что вы взялись за выполнение этой величайшей гуманитарной миссии. Я считаю, что ее следует называть именно так. Я связывался с нашим консулом в уральской столице, Екатеринбурге, Томасом Престоном, и он поставлен в известность о вашем прибытии, которого следует ждать в период между сегодняшним днем и первым июля, то есть примерно в течение десяти дней, если не возникнет непредвиденных осложнений. Полковник Релинский и несколько его подчиненных вас сопроводят. Вы будете руководствоваться планом, составленным лично полковником Релинским. В конце концов, именно полковник знает русских лучше нас всех, и у него есть опыт в таких делах. Я не давал ему разрешения разглашать вам план, но вскоре он это сделает. После успешного выполнения поставленной перед вами задачи и вашего прибытия в Архангельск вы сядете на корабль, который будет вас там ждать, и он заберет вас из этой забытой Богом страны.

Затем Бьюкенен внезапно замолчал и, стрельнув взглядом на Рейли, а потом снова на нас, словно давая указание, сказал Рейли:

– Ваш план.

Тот кивнул, подтверждая, что понял, и начал объяснять:

– План прост, как машина со всего несколькими движущимися деталями. Чем меньше деталей, тем меньше шансов, что машина сломается. Позиции плана будут обсуждаться в поезде на пути в Екатеринбург. Но сама идея состоит в том, что мы прибываем как специальное подразделение Верховного совета, ЧК. Мы должны забрать Романовых из Екатеринбурга, потому что белые подходят слишком близко, а Верховный совет решил их судить, причем так, чтобы это видел весь мир. Если местные большевики в Екатеринбурге откажутся передать нам Романовых, то мы предупредим, что им в таком случае придется иметь дело с контингентом регулярной Красной Армии, который отправлен для отражения наступления белых. Это не покажется им счастливой перспективой. Поскольку мои подчиненные и я уже входим в состав ЧК, наши слова будут достаточно убедительны. Если местные захотят телеграфировать в Уральский совет для получения подтверждения, то обнаружат, что линии связи перерезаны. Конечно, в этом обвинят белых партизан. По нашей информации, Романовых охраняют простые тюремщики – это не первоклассные военные, они не обладают острым умом. И как очень красноречиво выразился мистер Холмс, нам хватит всего наперстка удачи для выполнения плана. Относительно погони – если она вообще будет – вы будете поставлены в известность позднее. – После короткой паузы и характерной ухмылки Рейли спросил: – Вопросы будут?

Холмс ничего не сказал, и я тоже предпочел воздержаться, подозревая, что у моего друга есть основания промолчать.

– Отлично. В таком случае у меня есть еще пара слов, джентльмены, – обратился к нам с Холмсом сэр Джордж. – Я уверен, что это важнейшее и срочнейшее поручение в вашей жизни. Оно получено от самого высокопоставленного человека и представляет собой самую тяжелую ношу, которую только можно представить. Цель держится в строжайшем секрете, и во всей империи есть лишь несколько человек, которые осведомлены о деталях. Мы все рассчитываем на вас, а вы должны рассчитывать на полковника и его подчиненных. Вы можете вверять им свои жизни. Я безоговорочно им доверяю. – Сэр Джордж встал: – Сейчас я должен вас покинуть. Мне необходимо вернуться в Вологду до приезда товарищей Ленина и Троцкого. Там много дел.

Он пожал нам всем руки и уехал. Я посмотрел на Холмса, он посмотрел на меня, затем мы оба повернулись к Рейли.

– Ну, товарищи, – улыбнулся он, – что скажете про британского посла?


Холмсу требовалось подумать, он извинился и покинул здание. Он вышел на улицу, в сад, который находился за особняком. Выходя, он поманил меня за собой.

Я заговорил только на улице:

– Итак, Холмс, что вы обо всем этом думаете? В особенности о замечании Рейли о Бьюкенене?

Холмс нахмурился:

– Уотсон, я теперь уверен, что Бьюкенен, как и капитан Дэвид, – один из тех соратников Ллойда Джорджа, кого он называл невидимками. И хотя пока я не знаю наверняка, какая между ними связь, все они определенно в игре.

– Заодно? – спросил я.

– Мой дорогой друг, боюсь, что вопрос об их единодушии может оказаться той костяшкой домино, из-за которой посыплются все остальные. Они точно все в деле, но заодно ли они? Я уверен, что Релинский многое знает, но не все. Я считаю, что он может быть самым важным звеном в нашей цепи. И этот вывод – определенно не самый приятный. Более того, как я подозреваю, Релинский знает, что здесь затевается нечто интересное. Он будет выполнять полученные приказы, если таковые поступят, чтобы посмотреть, можно ли извлечь пользу из этой аферы.

– Холмс, я все равно не понимаю. Я не понимаю, как король замешан в эту «аферу», как вы ее называете, – что бы это ни было.

Холмс замер на месте и улыбнулся:

– Вот оно, Уотсон! Ну конечно, вот оно! Король вообще в этом не замешан! Я сглупил, позволив своим мыслям зайти в тупик. О, сколько времени я потратил, пытаясь расшифровать непосредственную роль короля, а теперь получен простой ответ: нет никакой непосредственной роли. Теперь я абсолютно уверен, что король ничего не знает о том, что тут перед нами разворачивается. Конечно, он и не может знать, потому что ему не положено, но он в любом случае не в курсе! А здесь это важно.

– Холмс, пожалуйста, объясните.

– Все очень просто, старина. Георг, будучи королем, и не должен знать ни о какой тайной деятельности правительства, которая может поставить под угрозу трон или привести монарха в смущение. Предполагается, что он выше этого. Поэтому, поскольку ему не следует знать о скрытых махинациях, по конституционному праву и по традиции считается, что он и не в курсе. Хотя на самом деле он может быть в курсе. Это игра, в которую правительства играют и в которую искренне верят, обращаясь к общественности. Но в нашем случае король на самом деле не осведомлен о событиях – как официально, так и неофициально.

– Холмс, вы снова изъясняетесь слишком туманно, – пожаловался я.

Мы оба улыбнулись. По крайней мере, я получил заверения в том, что король не участвует ни в каком заговоре, который готовится вокруг нашего дела.

Холмс тоже выглядел довольным. Он достал старую черную трубку, набил ее табаком, зажег, а затем продолжил прогулку по саду.


По словам Рейли, мы могли свободно пройтись по Петрограду, и у нас для этого имелось несколько часов. Нам предоставили небольшую группу охраны, чтобы не возникло никаких проблем. Рейли напомнил – хотя необходимости не было – о том, что, пока в Петрограде не наблюдается большого наплыва туристов из Великобритании, и без должной защиты нас могут принять за тех, кем мы на самом деле не являемся. Конечно, следовало бы перефразировать это предложение с точностью до наоборот: нас как раз могли принять не за Шерлока Холмса и доктора Джона Уотсона, а за тех, кем мы теперь на самом деле являлись, – за британских агентов.

Далее Рейли сообщил нам, что после прогулки по городу нам предстоит встреча с еще одним человеком. Вероятно, он уже будет нас ждать, когда мы вернемся.

Мы выбрали Стравицкого начальником группы охраны, и на протяжении следующих нескольких часов мне и Холмсу демонстрировали все еще живую историю царей, а также следы испытаний, свидетельствующие о большевистской революции и рождении нового мирового порядка.

Нашей первой остановкой стал Зимний дворец, официальная резиденция Романовых в столице, построенная Петром Великим. В сравнении с этим невероятным зданием Букингемский дворец, как мы с Холмсом вынуждены были признать, казался всего лишь уютным домиком аристократии. Однако нам это нравилось, так как мы, будучи англичанами, считали подобную кичливую роскошь совершенно неприемлемой для народа и для монархов. Такое изобилие подходило вкусам и потребностям праздных восточных монархов, облаченных в шелка, а не сильной и решительной династии Виндзоров.

Казалось, что все вокруг покрыто золотом, включая внешнюю часть этого памятника мегаломании: потолки, двери, стены, сам воздух. Где не было золота, его сменяли самые ценные экземпляры мрамора, оникса, драгоценных камней и дерева с инкрустацией. Повсюду изобиловали предметы искусства, даже потолки были украшены росписью. В Зимнем дворце размещалась крупнейшая в мире коллекция работ Рембрандта – благодаря Петру I, современнику этого несравненного голландского гения, с творчеством которого Петр познакомился во время изучения кораблестроительного дела в Голландии.

В дальнейшем Рейли сказал нам, что золото со всех поверхностей снимут и пустят на благо народа и все ценное будет продано и обменено, чтобы продолжать дело революции. Тем не менее его слова звучали как-то механически. В них не было искры или убедительности, они произносились безразлично, как реплики школьного учителя, который в тысячный раз проводит один и тот же урок. Определенно, пламенный красный революционер говорил бы по-другому.

Экскурсия продолжалась по бессчетному количеству апартаментов, пока мы не оказались в сердце дворца, Тронном зале. Здесь на самом деле стоял трон императора – или бога.

Рост Петра составлял почти семь футов, поэтому и трон, и зал не уступали размерами римскому или греческому храму. Я легко мог представить, что первым желанием любого подданного было пасть здесь ниц, чтобы выразить покорность царю. Это место легко принижало каждого человека и заставляло его следовать за Петром, которому не приходилось компенсировать рост волей и интеллектом, как некоторым другим императорам[11].

Нам доводилось видеть изображения Николая II. Судя по ним, это был человек немного ниже среднего роста. Он примерно равнялся по росту нашему монарху; когда оба были моложе, то выглядели почти как близнецы. Судя по истории правления, Николай явно не отличался прозорливостью суждений или даже простым здравым смыслом.

Неоспоримый факт состоял в том, что Николай II являлся самодержавным царем всей Руси, точно так же как Георг V являлся королем-императором страны, где сохранялась конституционная монархия. Но каков этот человек на самом деле? Какова его жена, царица? Соответствуют ли рассказы действительности? Точна ли информация в прессе? Справедливо ли его называли кровавым Николаем? Была ли царица одурачена – или что похуже – этим мерзавцем Распутиным? Как императорская чета на самом деле смотрелась в этом зале, больше напоминающем лондонский вокзал Виктория? Наполняли они его мистической помпезностью царского величия – или чувствовали себя униженными, поскольку внутри были лишены настоящего величия?

Мы знали, что должны оставить эти вопросы без ответа до личной встречи с царем и царицей. И многое, конечно, зависело от того, удастся ли нам прожить достаточно долго, чтобы эта встреча состоялась.

Мы медленно шли назад к нашему охраняемому автомобилю и размышляли об увиденном, а за нами внимательно наблюдал Стравицкий, словно пытаясь оценить наше впечатление. Не знаю, следил ли он за нами из интереса или по поручению своего начальника Рейли. Но увиденное произвело глубокое впечатление и на Холмса, и на меня. Ведь царь Николай и его семья были лишены всего этого неземного богатства и теперь, как бессчетные миллионы русских крестьян, могли только беспомощно ждать решения своей судьбы – или, в их случае, смерти.

Я подумал о цареубийцах, отправивших на эшафот Людовика XVI и Марию-Антуанетту, и провел параллели между этими жертвами и Романовыми. Точно помню, какое уныние меня охватило, когда я думал о будущем императорской семьи, учитывая такие прецеденты.

Затем нам показали крейсер «Аврора», большевистские орудия которого были направлены на Керенского и его правительство и заставили их наконец понять, что их благородный эксперимент с демократией вскоре станет жертвой детоубийства. Холмс жестом показал Стравицкому, что не желает останавливаться. Думаю, он хотел поскорее вернуться в отведенный нам дом. У него больше не было желания продолжать экскурсию.

Бездействие вкупе с нашей головоломкой давило на моего друга и сказывалось на его настроении. В отсутствие реального продвижения в решении поставленной задачи ему требовалось хотя бы физическое перемещение. Возможно, уже был готов поезд, который унесет нас из пораженной гниением столицы. Тогда Холмс получит стимул, который ему требуется; он сможет почувствовать скорость и услышать стук колес, сможет ощутить, что мчится навстречу своей судьбе, какой бы та ни была.

Стравицкий сразу же последовал нашей просьбе, и мы вскоре вернулись в особняк, теперь фактически превратившийся в военный штаб. Повсюду сновали представители отрядов Красной гвардии и солдаты регулярной Красной армии. Когда мы приехали, Рейли ждал нас у дверей. Он вышел, чтобы поприветствовать нас и, не успели мы с Холмсом что-нибудь спросить, предупредил, что у нас посетитель, он ждет и очень хочет увидеть нас. Гость находился в бывшем помещении библиотеки. Я пожал плечами, мы переглянулись с Холмсом и последовали за Рейли.

У двери дежурили восемь человек вооруженной охраны, которые при виде нашего полковника ЧК тут же встали по стойке «смирно». Один раскрыл дверь, и Рейли жестом пригласил нас пройти первыми, а потом зашел сам.

Как только мы оказались в библиотеке, дверь за нами закрылась. Невысокий, почти лысый мужчина с короткой острой бородкой и пучками рыжих волос, обрамлявших яйцеобразную голову, поднял взгляд от книги, широко улыбнулся и быстро направился к нам. Одну руку он протягивал Холмсу, во второй держал книгу и размахивал ею. Он был похож на одного из тех сумасшедших поклонников, которые бегают за известными артистами и которых нормальный человек всегда пытается обойти стороной в «Ковент-Гардене» и прочих театрах и концертных залах.

Рейли отступил в сторону и с видимым волнением обратился к нам:

– Мистер Холмс, доктор Уотсон, имею честь представить вам товарища Ленина.

Ленин

На какое-то время, которое показалось нам бесконечным, но, вероятно, заняло не больше доли секунды, когда успеваешь разве что моргнуть, мы с Холмсом остолбенели и только механически протягивали руки товарищу Ленину.

Перед нами стоял символ русской революции, причем оказался он довольно мелким. Рост мужчины составлял пять футов четыре дюйма; может, чуть больше или чуть меньше. Должен сказать, что я ни в коей мере не иронизирую, ведь я врач и не имею привычки смеяться над телосложением и ростом других людей. Мы с Холмсом с удивлением узнали, что Ленин является горячим нашим поклонником; Рейли выступал в роли переводчика.

Находясь в ссылке в Швейцарии, Ленин прочитал все мои рассказы о Холмсе и, казалось, считал прославленного детектива в некотором роде родственной душой. Он говорил своей жене и Троцкому, что мы – как раз те люди, которые нужны революции: Холмс – благодаря своему логическому уму и отсутствию лишних эмоций, а я как верный летописец, описавший его приключения. Такие способности, как у меня, Ленин очень высоко ценил, поскольку ему требовалась русская версия моей персоны, то есть хроникер революции, который описал бы ее для последующих поколений в том ключе, как выгодно Ленину.

Вождь предложил нам присесть – что мы и сделали – и стал через Рейли задавать Холмсу разнообразные вопросы о его дедуктивном методе и мнении о Скотленд-Ярде. Мой друг вежливо отвечал; казалось даже, ему льстит внимание Ленина. Но мне лично стало неуютно после вопросов о методах, используемых нашей полицией. Невольно я представил монументальное сооружение в центре Москвы с вывеской «Сибирь-Ярд». Вся эта сцена попахивала абсурдом.

Примерно через полчаса, на протяжении которых Ленин сыпал вопросами и откровенно льстил Холмсу и мне, он сказал, что ему нужно уезжать на встречу с Троцким, а затем по-настоящему удивил нас. Он протянул Холмсу книгу, которую держал в руке. Это оказалось русское издание моих работ. Ленин попросил нас обоих подписать экземпляр, что мы, конечно, сделали, причем Холмс оставил широкий росчерк, которого я никогда раньше не видел.

Ленин с таким восторгом смотрел на страницу с нашими автографами, что я вспомнил своего сына Джона: тот точно так же любовался ярко-красным игрушечным фургоном, который мы с женой подарили ему на Рождество, когда ему было пять лет. Затем Ленин осторожно закрыл книгу и пожал нам руки, после чего, гордо выпрямившись и снова превратившись в воплощение революции, покинул библиотеку.

Рейли посмотрел на нас с Холмсом, достал из кармана кителя лист бумаги и ручку и с иронией обратился к нам:

– Могу и я попросить вас оставить автографы?

Я спросил Рейли, почему он насмехается над Лениным, являясь одним из его подчиненных. Он ответил, что на самом деле Ленин в душе остается буржуа и, несмотря на всю риторику, не составляет и одной десятой каменной стены, которой является Сталин. Поскольку ни Холмс, ни я никогда не слышали про такого человека, Рейли пояснил, что Сталин родом из Грузии и по национальности он не русский. У него восточный ум, для которого типично коварство, и думает он только о власти. Также нам рассказали, что Сталин уже оценил потенциал Рейли как сильного будущего противника, и если Рейли не уберет Сталина, то Сталин определенно уберет Рейли.

Холмс хотел бы получить ответы на множество вопросов о Ленине, Троцком, Сталине и остальных, но поскольку теперь все было готово и нам предстояло вскоре уезжать, Рейли пообещал ответить только на один вопрос.

– Хорошо, – кивнул Холмс. – Что сказали Ленину о нашем пребывании здесь?

– Как вы сами видели, товарищ Ленин – ваш поклонник. Ему сообщили, что вы путешествуете инкогнито, чтобы поймать здесь вора, укравшего драгоценности. Он любит шпионский аспект.

– Вы хотите сказать, что он думает, будто мы работаем над каким-то делом? – с неверием в голосе уточнил Холмс.

– Ну а что еще вы оба могли бы делать в России, мистер Холмс? – ответил вопросом на вопрос Рейли.


Теперь события наконец стали развиваться. Рейли сообщил, что есть поезд до Перми, а там нам предстоит пересесть на другой, который идет в Екатеринбург. Нам выделили отдельный вагон, как положено по статусу крупному чину ЧК. Тот же вагон предназначался и для царской семьи на обратном пути – если мы, конечно, поедем обратно.

С одной стороны, я был очень благодарен. Холмса и меня заверили, что нас оставят одних; будет время отдохнуть и поразмышлять.

Тем не менее поездка, которую я воспринимал как приключение, практически сразу же превратилась в сплошное беспокойство о массах оголодавших русских детей, женщин и мужчин, атакующих центральный вокзал Петрограда. Мы видели множество неопрятных представителей Красной гвардии, обломки и мусор, оставшиеся от сражений, и отбросы человеческого общества. Вокруг были настоящие трущобы, словно вырванные из страниц «Оливера Твиста». Разложение и упадок сжирали людей заживо, и ни одно поле боя не казалось мне таким ужасным, потому что там в сражении не участвовали дети.

Наш автомобиль с вооруженной до зубов охраной спереди и сзади двигался, словно пила, причем с зубами саблезубого тигра, сквозь этот лес людей. Нас подвезли прямо к вагону, но мы с Холмсом не могли оторвать взгляда от прицепленных к нашему составу грузовых теплушек, в которые людей запихивали как скот. Несчастные крепко держали в руках скудные пожитки, чтобы не лишиться их во время полного опасностей путешествия.

Тяжелее всего было смотреть на голодающих детей: они ничего не понимали и были напуганы, отчаянно цепляясь за родителей. Если дети были слишком маленькими или просто не могли идти, матери и отцы держали их на руках, прижимая к себе крепче любых сокровищ. Красногвардейцы толкали и пинали бедных людей, прикладами заталкивая их в вагоны. Когда отправляющие решали, что вагон уже заполнен до предела, они задвигали деревянные двери и запирали их на засов. Никто больше не мог влезть, но никто не мог и выйти. «Гробы на колесах», – подумал я.

Это были те, кто бежал от революции. Они больше не могли жить в столице кровавой резни, им не хватало сил искать пропитание для своих семей и смотреть на то, как их любимые становятся чужими или умирают. Беженцы отправлялись в глубинку, где, как они считали, найдется еда и где они смогут снова буквально дышать воздухом, не зараженным ненавистью и смертью. Они сбегали в деревни, где можно тихо жить на природе, – в те места, куда новый мировой порядок, разрушающий их души, не доберется еще какое-то время. Это время они надеялись просто жить, ждать и выбирать, от чьей руки обрести вечный покой.

Глаза Холмса впитывали все доказательства этой трагедии, чтобы распределить по полочкам в самых дальних уголках подсознания. Его лицо не выдавало никаких эмоций. Тем не менее когда я отвел взгляд от лица сыщика, то обратил внимание, что обе его руки сжаты в кулаки, которые мнут низ пиджака, собирая полы в два тугих мятых шара. Ни одно слово не могло быть более выразительным.

Когда наши охранники прокладывали нам путь к поезду, Холмс внезапно потерял самообладание и бросился к ближайшему грузовому вагону. Это произошло так быстро, что я не успел среагировать, однако это сделали Рейли и Оболов.

Внимание Холмса привлекла одна особенно беззащитная семья, которую только что затолкали в вагон. Самого младшего вырвали из рук отца, и красногвардейцы начали закрывать дверь. Холмс подскочил к типу, который держал ребенка, и, выхватив малыша у него из рук, повалил красногвардейца на землю. Теперь Холмс протягивал мальчонку отцу в вагон, пока двери еще не заперли. Все это случилось в одно мгновение.

Упавший на землю красногвардеец уже нащупывал выпавшую винтовку, а находившиеся поблизости товарищи бежали ему на помощь. Но Рейли и Оболов подоспели раньше них. Оболов молча направил винтовку на бегущих красногвардейцев. Те мгновенно остановились. Между тем Рейли сунул дуло пистолета в рот красногвардейцу, лежавшему на земле.

Потянув оружие кверху, Рейли вынудил солдата подняться на ноги. Теперь тот лил слезы и был напуган до смерти. Он двигался в унисон с движением пистолета Рейли. К этому времени Холмс уже вручил ребенка отцу и повернулся, чтобы посмотреть на происходившее у него за спиной.

На лице Рейли появилась улыбка, но она была холодной – так мог бы улыбаться труп. Позднее он пересказал нам, что говорил красногвардейцу: «Не беспокойся, товарищ. Я не стану в тебя стрелять. Твоя кровь и мозги, если они у тебя вообще есть, запятнают мою форму. Но теперь я тебя запомнил. Я никогда не забываю лиц – даже таких неудачников, как ты».

Наконец Рейли вынул пистолет изо рта красногвардейца, и тот, обмочившись, упал на колени и затрясся всем телом. Оболов винтовкой показал другим представителям Красной гвардии, что им следует поднять товарища и унести прочь, что они тут же сделали, не произнося ни слова. Они только оглядывались назад, отступая.

Рейли повернулся к Холмсу:

– Больше никогда не изображайте героя, только если это не то дело, ради которого вас сюда отправили. Вы больше любого другого должны уметь сдерживать свои эмоции, в особенности сочувствие. Поберегите его для Екатеринбурга.

Рейли убрал пистолет в кобуру, Оболов снова оказался за его спиной, и все трое вернулись к месту, где стояли Стравицкий, другие чекисты и я.

Наконец, когда мы сели в поезд, Холмс обратился ко мне:

– Теперь я почти все понимаю, Уотсон. Ответьте мне, если можете, потому что это вопрос из вопросов. Сейчас начинается самый важный этап выполнения поставленной перед нами задачи, и мы вроде как должны победить этот хаос, – он махнул рукой в сторону вокзала, – а Релинский выступает в роли нашего спасителя. Но почему, Уотсон, мы с вами вообще находимся здесь?


– Что вы имеете в виду под «вообще»? Я считаю нашу миссию очевидной. По крайней мере, мне так кажется, – ответил я.

– Но я не вы, Уотсон, – покачал головой сыщик. – Отодвиньте в сторону, если можете, свои мысли по поводу ответственности перед королем, и откройте разум для логики. Если, как утверждал сэр Джордж, у Релинского есть непосредственный опыт в подобных делах и, кем бы он ни был, он занимает положение, которое позволяет воспользоваться преимуществами власти, что он сейчас в полной мере и продемонстрировал, – то зачем им я? Второе. Я не ставлю под вопрос ваши способности и возможности, но в России есть врачи. Зачем ввозить еще одного по первой же моей просьбе? А это ведет к вопросу, который охватывает все: зачем тратить столько усилий и времени, которого почти нет, чтобы отправлять нас с вами для выполнения этого задания?

Я откинулся на спинку сиденья. Вопрос Холмса обрушился на меня как снег на голову. У меня не было даже намека на объяснения, я мог только сидеть и молчать, как немой.

– Вы знаете, что я избегаю делать выводы, пока не соберу все факты по делу, – продолжал Холмс. – Но это определенно не наше обычное расследование. Это вообще не расследование. И в то время как никаких новых фактов не ожидается, определенно имеется состав участников, который постоянно расширяется. Я не буду больше ничего говорить, пока не узнаю что-нибудь новое. В этой несчастной стране моя душа страдает, с нее словно сдирают слой за слоем, с одинаковыми интервалами, с каждым вдохом. Если бы не семь вполне конкретных жизней, которые зависят от меня, то я прямо сейчас уехал бы отсюда.

Я больше не мог его слушать – для меня это было уже чересчур. Дело было не только в тех тревожных выводах, которые я мог сделать в связи с вопросами Холмса, но в его замечании о России, которое я был не в состоянии переварить. То, что мы видели в этот день и свидетелем чего я стал только что, оставило глубокие следы и в моей душе. Мое обычно ровное настроение совсем упало. Традиционно именно я проявлял эмоции, однако на этот раз сам Холмс высказал все, что думает о нашем окружении, а это означало, что с ним происходит нечто серьезное.

* * *

Мы с Холмсом сидели в выделенном нам на двоих купе вагона, в свою очередь выделенного Рейли. Поезд медленно выходил из покойницкой – так мне хотелось назвать вокзал. На составе развевались два больших красных флага, спереди и сзади. Наш вагон прицепили на том месте, где обычно в товарном поезде располагается служебный вагон. Купе, где мы сидели, находилось ближе к началу вагона, а б́ольшая часть охранников Рейли ехала или на крыше, или в тамбурах. Сам Рейли разместился справа от нас; Стравицкий и Оболов вместе ехали слева. На этот счет Холмс ограничился кратким замечанием по поводу Сциллы и Харибды.

Когда мы оставили позади вокзал и тронулись на восток по основной ветке Транссибирской железной дороги, нам с Холмсом удалось через окно осмотреть кое-какие виды Петрограда, которые мы пропустили во время утренней экскурсии. Я не буду о них рассказывать, потому что даже по прошествии времени и на фоне сцен вроде той, которую я только что описал, они навевают отчаяние и меланхолию. Очень трудно переживать снова все события тех дней и делиться своими впечатлениями и ощущениями. Тем не менее впереди нас ждали еще большее уныние, позор и разочарование, которые будто устилали путь нашего поезда.

Оказалось, что уже достаточно поздний час. Сыграли свою роль белые ночи – они нас обманули, как обманывают насекомых венерины мухоловки, и физически мы были измождены. Только теперь я наконец полностью осмотрел наше купе. Оно было действительно роскошным. Как нам в дальнейшем рассказал Рейли, раньше этот вагон принадлежал человеку, владевшему несколькими рудниками. Он сам в нем и путешествовал. По словам Рейли, когда началась революция, «горняки любезно продемонстрировали ему дно одной из его шахт. А поскольку, по их мнению, этому человеку там понравилось, они решили его там оставить, прикрепив цепью к одной из подпорок, чтобы он насладился всеми удовольствиями, которые можно получить в темном забое».

Конец ознакомительного фрагмента.