Вы здесь

Седьмое небо в рассрочку. Часть вторая. Два стана и одна цель (Лариса Соболева, 2014)

Часть вторая

Два стана и одна цель

1

Ранним утром Маша понеслась домой, ведь без нее земля под домом провалится, дочки помрут с голоду, а муж с горя повесится на первом суку. Неожиданно к ней в машину забралась Сабрина:

– Теть Маша, я – к вам. Мне нужна помощь дяди Володи.

Для пущей убедительности она потрясла перед ее носом заготовкой – агрегатом, напоминающим моторчик. Маша с техникой не дружила, самое большое ее достижение в данной области – умение управлять автомобилем и бытовыми приборами. Другое дело муж, у него самолет полетит без крыльев, автомобиль поедет без колес, так что желание Сабрины встретиться с ним по части моторчиков вполне естественное и подозрений не должно вызывать. Все бы ничего, если б не ночной диалог, к тому же Сабрина не частая гостья в их доме, выходит, ей что-то нужно? С другой стороны, муж в дом Таты не придет даже под страхом смертной казни, Сабрина это знает. Кстати, дочь подруги вовсе не походила на потерянную девочку, какой Маша застала ее ночью, а с мужем они когда-то заключили договор: историю Леньки и Таты – никому и никогда! Тем более дочери! Да ни за что!

Успокоившись, Маша привезла Сабрину домой, проводила через сад, в котором, благодаря стараниям мужа, растительность разрослась будто по волшебству и в отдельно взятом государстве с особым климатом. Владимир Витальевич оборудовал за садом два сарая под мастерские, а делать умел… легче сказать, чего не умел.

Он повертел агрегат жилистыми руками и вопросительно взглянул на девушку. Личико Сабрины осталось бесстрастным, лишь глазки она скосила на Машу, дескать, тетя здесь лишняя. Немного подумав, он небрежно бросил жене:

– Маруся, принеси нам компотика… Нет, лучше кофейку свари.

Простодушная Маша побежала варить кофе, уверенная, что ее Володя (человек моральных принципов) при всей нелюбви к Тате не внесет раздора между дочерью и матерью. Едва шаги жены перестали слышаться, он кинул на ржавый железный стол агрегат, не без удивления поинтересовавшись:

– Зачем тебе мотор от мопеда? Потянуло на ретротранспорт?

– Это предлог. Тетя Маша не хочет говорить правду, а я хочу знать.

– Что именно?

– Почему отец ушел от нас?

Есть мужчины, которые добираются до полтинника и на них смотреть противно, они выжатые и сморщенные, как вялый корнеплод, к отталкивающему виду плюсуется дурной характер. Стройный Владимир Витальевич, если его одеть в приличный костюм, постричь по моде серебристые волосы, в пятьдесят шесть заткнет за пояс щеголя не старше сорока. Но это внешняя оболочка, а вот нрав у него тяжелый. Сабрину он считал испорченной куклой наподобие Таты, никогда не лез к ней с разговорами, она тем более игнорировала его, а сегодня озадачила.

– Чего это вдруг приспичило? Не поздновато спохватилась?

Сабрина знала: ложь он чует, юлить с ним не имеет смысла; не всегда дядя Володя деликатен, зачастую вспыльчив, но, как говорится, с ним в разведку можно идти смело. Собственно, принцип общения с ним она продумала до того, как появилась пред его очами, посему без паузы сказала правду, но утаила причину, развернувшую ее к родному отцу:

– Мне не удается наладить отношения с папой…

– Сама виновата. Гонор у тебя зашкаливает.

– Наверное. Но если он негодяй, как говорит мама…

– Кто? Леха негодяй?

– …должна же я это знать? Знать хотя бы для того, чтоб не питать иллюзий. Вы до сих пор дружите с ним, значит, он того стоит, да?

Провокационно задан вопрос. И Владимир Витальевич клюнул на провокацию, устроился в полуразвалившемся кресле, закурил трубку, закинул ногу на ногу и поедал глазами Сабрину. Нужно еще что-то сказать ему, более убедительное и действенное – что же? А она вдруг расклеилась, скорей всего, себя стало жаль, вот и навернулись слезы, голос предательски задрожал:

– Сожалею, что так вышло. Я ревновала его к Пашке, мне казалось, он не так меня любил, не так заботился обо мне… Вы правы: приспичило. У меня проблемы… собственно, это не интересно… В общем, мне и стыдно, и обидно… Так кто там виноват, дядя Володя?

Вероятно, отчаяние, а именно это чувство лидировало среди разнообразнейших и противоречивых эмоций, он принял за искреннее раскаяние. Не заметил, что Сабрина не договаривает, следовательно, ее правда прилично обрезная. Указав ей глазами, куда сесть – на деревянный ящик, Владимир Витальевич обрадовал Сабрину:

– Не вижу причин для отказа. Но тебе будет неприятно слушать, к тому же вряд ли я обойдусь без комментов.

– Переживу, я девочка большая.

– Не перебивать! – погрозил он пальцем.

Звезда его очей

Когда-то Тата, молодая и красивая, авансом получила весь набор из торбы госпожи Удачи, по тем временам набор был офигенным, но аванс нужно отрабатывать. Кстати, небеса более требовательны к долгам, компромиссы они не приемлют. Очутившись на гребне успеха и взлетев по социальной лестнице где-то близко к вершине Олимпа в отличие от мужа (Ленчик числился кочегаром), Тата потеряла платформу под ногами. Оторвалась она от земли и парила, как стрекоза, тогда как муж ползал по электричкам, мотаясь почти каждую неделю за «грязью» и рискуя надолго сесть туда, откуда небо видят только в однообразную клеточку.

Поначалу Ленчик не обращал внимания, что жена постоянно зудит: не так сидишь, не так ешь, не то говоришь. Замечания делались в полушутливой форме, а он давно относился к себе критически и прислушивался без обид. Но существует закономерность: разрешаешь близкому человеку (другу, жене, мужу) хамить в малом, жди большого свинства. Так и случилось, правда, до этого раздражительность Таты и вечную усталость он списывал на завистников, мешающих жене проводить реформы, она же у него – о, ух, ах! Нежданно-негаданно, как это всегда бывает, Ленчик получил мощнейший удар, выражаясь фигурально, прямо по голове, отчего та из заоблачных высот вернулась на плечи и укрепилась там навсегда.

Накануне вечером Тата поставила мужа в известность, что едет на деловую встречу. Навела она марафет, облила себя французскими духами (безумной стоимости) и наносила последние штрихи, подчеркивающие красоту, как вдруг Ленчик – оп-ля! Тата как стояла перед зеркалом, так и застыла, глядя на его отражение, не сообразив хотя бы закрыть рот и повернуться к мужу анфас. А он, жуя спичку, облокотился плечом о стену и пассивно произнес:

– Ты еще дома? Может, тебя отвезти?

Тата потерялась и расстроилась, не сумела скрыть этого:

– За мной Машка обещала заехать… Ты же сегодня на дежурстве! Признавайся, что-то случилось?

Интуиция… О, эта ехидная и древняя дама, сидящая в каждом человеке, не преминет подсказать: внимание, тревога, берегись, остановись. Но кто ж ее, интуицию, слушает-то? И Тату не подвела старушенция, обратила ее царственное внимание, что Ленчик какой-то необычный, что между ними образовалась прослойка из недосказанности, отчуждения и решимости, которую выдавали глаза мужа. Но Шатун, быстро соорудив невинную физиономию, заверил:

– «Что-то случилось» ко мне не относится, потому что я планирую все случайности. Сигналят, слышишь? Машка приехала, не заставляй ее ждать.

– Ну, пока.

Благоухающая, сверкающая, шагающая впереди моды благодаря дураку Ленчику, Тата дежурно чмокнула его в щеку и поскакала к машине, из окна которой выглядывала Машка – худышка и хохотушка с задорными ямочками на щечках. Растянув рот до ушей, Шатун помахал ей и, как только «жигуль» общей подружки растаял в клубах серой дорожной пыли, сменил мимику на выражение бездомной собаки, у которой отняли сахарную кость. Так ведь отняли! И кто?! Тата.

Некоторых ложь ранит смертельно, например, Ленчика. Тата солгала, и он об этом узнал. С тех пор Леха Шатун ненавидит, когда ему лгут, само собой ненавидит и тех, кто лжет. Любимая жена (действительно, любимая) заливала, будто едет чуть ли не на симпозиум кабатчиков решать вопрос по ценам, а сама отправилась на банальный банкет по случаю повышения ресторанной шишки на должность городского «министра» общепита.

Но у Ленчика-то знакомых куча. Икорку куда он сплавлял? В те же кабаки, кафешки, бары, ну и частным лицам кидал по цене чуть ниже ресторанной. Его знали и уважали, конечно же пригласили на банкет, передав приглашение вместе с Татой, а она… она решила оставить мужа дома!

Ленчика захлестнула обида. Это же пренебрежение им, унижение, оскорбление. Это удар ниже пояса, выстрел в голову… Он места себе не находил и обошел дом – все комнаты, все этажи, включая цокольный, словно искал в закоулках прошлое, которое прожил в счастливом заблуждении.

И нашел все восемь лет – в балках и лестницах, в стульях и креслах, занавесках, коврах, хрустальных вазонах… Везде, куда ни кинь взгляд, стояли, лежали, висели его восемь лет! Риск, тяжесть, бессонные ночи в электричках, проблемы с позвоночником, сухомятка и то не всегда, сбивчивый режим, вернее, полное его отсутствие, усталость… все делалось для Таты. Даже если б она воровала из кабака ящиками, то не построила б этот дом, не забила б шкаф дорогим шмотьем, не имела б домработницу, не… не… не…

Что об этом говорить! Ясно одно: солгала. Зачем? А у старухи интуиции ответ готов… и этот ответ еще страшней, чем предварительная ложь.

Ленчик прилег на диване перед теликом. Следовало выждать время. Из двух программ по телику остановился на той, где демонстрировали оперу, – не новости же слушать про удой молока. Музыка брала за душу, хотя Шатун, сколько ни пытался, а не понимал великое искусство оперы. До этого дня, оскверненного ложью, не понимал. Собственно, некогда было вникать…

Одним из первых в городе он выстроил двухэтажный райский шалаш, приобрел четыре колеса. Купить машину запросто, как сейчас, было невозможно, даже отечественную тарантайку, не говоря об иномарках, которые советские граждане видели лишь в заграничных кинофильмах. Видеть – видели, но даже не мечтали о них.

Тата одевалась только в фирму´, а прикид подбирал муж. Каким-то образом Ленчик разбирался в моде, качестве, имел вкус, что до сих пор являлось для всех загадкой, и это были единственные его достоинства – по мнению Таты. Просмотрев бирки и швы, Ленчик с ходу определял: подделку или фирму´ ему загоняют, впрочем, мало кто рисковал предложить Шатуну самопал. Но тут стоит внести поправку: Ленчик со вкусом одевал жену, давал ценные советы той же Машке, что ей пойдет, сам же как напялит что-нибудь несусветное – караул кричи.

Она просто купалась в сливочном масле (между прочим, и масло было дефицитом), но работу Тате не позволяло бросить честолюбие. А где бы она форсила в нарядах и бряцала золотыми побрякушками, на кухне, что ли? Однажды Тата робко высказалась, что ей грозило бы повышение, если б имелось высшее образование. А Ленька что:

– Да поступай в институт, кто против?

Но она чуток подзабыла, чему училась в техникуме, разумеется, отдавала отчет: вступительные экзамены завалит с треском. А для чего у нее муж – опора, фундамент и таран? Ленчик нанял репетитора (члена приемной комиссии), потом кинул на лапу тому-другому и сделал женушку студенткой. Училась Тата сначала на дневном отделении, потом перешла на заочное обучение, так как ей предложили место заведующей кафе. Редчайший случай тех лет – через полгода после института она стала директором нового ресторана. Общепит принадлежал государству, следовательно, снабжение получали от него же, государства, а поскольку заведение не кровно-родное, то и воровство цвело махровым цветом. Это сейчас Тата за украденную булку в горло вора зубы вонзит, потом выгонит, а тогда…

«Куртизаны – исчадья порока…» – стенал горбун на экране. Ох, как сильно он стенал, аж душа рыдала. Но Шатунов полагал, что рыдать пока преждевременно, и оставил пять процентов на избитое недоразумение, хотя интуиция посмеивалась над неубедительными процентами. Он, как и Тата, тоже не хотел ее слушать, не хотел, а слушал, потому что сердце кровью обливалось, словно заглянув в ближайшее будущее и ужаснувшись.

– Вы слушали оперу Джузеппе Верди «Риголетто», – сказала красивая дикторша в телике. – Партии исполняли…

Как ни странно, а запомнил и непривычное имя композитора, и название оперы, а также сильные слова про куртизан – исчадья порока. Впрочем, с памятью у него проблем не было, схватывал он на лету.

И вот на землю легла ночь темная, летняя, теплая. Ленчик подскочил: пора. Перед выходом он надел два золотых перстня на натруженные, с черными полосками под ногтями пальцы, так ведь топил углем, который лопатой забрасывал в топку, черная пыль въелась в кожу, как у шахтера. Перстни делались по заказу, золотых гаек с набалдашниками для тростей в магазинах не продавали, а Ленчик хотел, чтоб «печатки» издалека видели. В спортивном костюме, но с «пэрстнями», Ленчик завалил в кабак, покручивая на пальце ключи от «жигуленка» да насвистывая мелодию из только что слышанной оперы.

Никто не сделал ему замечания, мол, что это вы, Леонид, одеты по-домашнему? Гайки на пальцах (каждая граммов по сто) считались верхом достатка, потому о безвкусице и речи вестись не могло в данной среде, ведь там, где золото, – вкусно всегда, но спортивный костюм… А никто не посмел! Приняли его уважительно, за стол усадили, правда, кое-кто воровато по сторонам зыркал, и Ленька понял, в чем дело: Таты не было. Но она же где-то здесь… Ух, снова интуиция, забежав вперед, строила ему ехидные рожи.

Ленчик не бросился на поиски жены, дождался, когда интерес к нему угас, одновременно замечая, как две шестерки из администрации города бегают туда-сюда и беспокоятся, беспокоятся… Нет, не в туалет бегали. Ленчик все понял! Но требовалось убедиться лично, собственными глазами у-ви-деть. Улучив момент, он выскользнул из зала, в холле юркнул за дверь, туда (приметил) ныряли по очереди парни.

Прошел длинный коридор, перед кабинетом директора остановился и прислушался… Почему-то решил, Тата именно там, хотя директор пил водку в зале. Кстати, он-то и психовал, ему не нужен скандал, а у Ленчика на физии написано: «Будьте осторожны, я из Погореловки». Во-вторых, ни одному деляге, а именно эта несознательная (по тем временам) прослойка гуляла, не придет в голову терять ценного поставщика из-за какой-то дуры бабы.

За дверью Леха услышал возню, сопение, мычание и стоны… Но не видел! Видеть! – вот главное, необходимое, жизненно важное условие! Чтоб уж без колебаний…

Выскочив в глухой двор, Ленчик застыл – высоковато. Да разве это преграда? Тем более когда слабый электрический свет в окне обещал полную картину происходящего, всегда найдешь способ туда добраться. В его случае подошел мусорный бак для пищевых отходов с надежной крышкой, Ленчик придвинул его, взобрался и наконец-то…

Кабинет крошечный, в нем не разгуляешься, само собой, и выбор поз крайне мал. Татуля стояла к окну анфас, упираясь ручками о стол, и судорожно хватала ртом воздух при каждом порывистом движении партнера сзади. У нее было отвратительно похотливое лицо озабоченной соитием самки, невидящий взгляд, а платье, которое покупал муж, вырвав у фарцовщиков лучший товар, платье болталось на бедрах. И две груди, которые Ленчик самозабвенно ласкал ночами, когда Тата допускала его к телу, грубо тискал сынок партайгеноссе Гена Белик.

Ленчик не рассматривал обстановку, натюрморт сам собой отпечатался в голове: бутылка армянского коньяка наполовину пустая, две рюмки (одна, упавшая набок), закуски на тарелке, конфеты в коробке. М-да, парочка давно уединилась, в перерывах они потягивали коньяк, слегка утоляли голод, затем утоляли другой голод – известно какой.

Ленчика словно опустили в чан с кипятком, потом – со студеной водой, потом – снова в кипяток… Появилась потребность присесть и переждать, пережить состояние взрыва внутри и полного умирания. Да, так: разрыв всего тела, грохот, осколки и… адский покой, где нет ни земли, ни неба, ни жизни, ни одной божьей твари.

А он отправился в зал. Кто-то услужливо поднес рюмочку, Ленчик отказался, показав ключи от машины, дескать, за рулем я, нельзя. А его и не тянуло залить крах всей своей жизни спиртным, без этого подогрет он был достаточно. Но стоило принять малость, Шатун разгромил бы кабак, и куда попал бы?

Вскоре появилась Тата и… не заметила мужа – куда там заметить, после таких-то трудов! Села она на стул, выжатая, как мочалка, блудливо улыбалась, так же блудливо ее глаза двигались по залу, попадали на мужа, но… Тата его не видела. До него дошло, почему она испугалась, когда он приехал домой: если б муж отправился с ней на банкет, случка не состоялась бы. Но вот и самоуверенный Гена Белик, блондин с синими глазами и сладострастно смазливой рожей, приземлился на соседний стул, взял бутылку…

Ленчик скользнул глазами по лицам и горько усмехнулся. Он ловил на себе опасливые и жалостливые взгляды, значит, для всех этих кабатчиков не новость, куда и зачем уединялись Тата с Беликом. И никто даже намека… Обидно, что Ленчика держали за дурака. Он встал, громко попрощался со всеми, тогда-то жена, наконец, заметила его, а догнала уже у выхода:

– Леонид, подожди!

Честно говоря, он офонарел, когда Тата шла к нему: личико строгое, недовольное, голос отчитывающий:

– Ты в каком виде притащился! Тебе что, надеть нечего? Сам позоришься и меня позо…

Ленчик очень старался переродиться в белую кость и кровь голубую, воспитать в себе аристократа хотя бы духа, раз не тянул портретом. Но какой аристократ не врежет изменнице? Да что там, короли за измену по шее супруги топориком, топориком… Правильно делали! Вот и Ленчик не сдержался. Как дал наотмашь…

Оплеуха сбила Тату с ног, бедняжка проехалась по паркету на пятой точке и врезалась в стенку! Инстинктивно она обхватила дурную головушку руками, свернулась в позу эмбриона и не пикнула! Думала, он продолжит колотить ее, на крики сбежится кабацкий люд, она будет посрамлена уже тем, что ее, великолепную и прекрасную, метелит муж как простую бабу. А Ленчик пошел прочь. Он задыхался от нехватки воздуха, без которого даже рыбы не живут. Вот такая история…

2

В ее состоянии управлять автомобилем – равносильно самоубийству. Когда внутри клокочет от гнева, упускаешь из виду то светофор, то дорогу, пару раз Люка чудом избежала столкновения. Она с горем пополам добралась, влетела в дом и – на кухню, но мужчин там не было. Где они? Люка ворвалась в комнату Гектора и Хока, не постучавшись, а они конечно же еще спали. Она сдернула одеяло с Гектора:

– Гек! – Он повернулся на другой бок, зашарил рукой по постели, в это время Люка сорвала одеяло с Хока. – Подъем! Живо встали!

В группе из четырех человек бремя руководителя взял на себя сорокалетний Гектор не как старший по возрасту, а как профессиональный воин в недалеком прошлом. Получился подряд ликвидаторов из бывших спортсменов и военных, ведь Люка в свое время занималась биатлоном. Дожив до первых седин, Гектор не приобрел ничего, кроме машины седьмой модели и свободы. Но если семерка нужна как средство передвижения, то избыток свободы, прямо скажем, не большое достижение в жизни. Есть у него хрустальная мечта – создать ядро, вокруг него сплотить группу, которой сам черт не страшен, все зависят друг от друга, все связаны между собой. Связаны – значит, ответственны, все в одном кулаке, конечно, в кулаке Гектора.

А пока здесь и сейчас ему не дают насладиться хрустальной мечтой, которая приходит в снах. С маниакальным упорством Люка тормошила мужчин, словно в доме вспыхнул пожар, к тому же угрожала: если сию минуту оба не поднимутся, она выльет на них по ведру воды. С нее станется. После угроз Гектор принял сидячее положение, взглянул на часы и выпятил нижнюю губу:

– Ты что, не ложилась?

– У меня бессонница! – огрызнулась Люка. – И новости.

– А через пару часов нельзя рассказать? – потирая плечи, сонно пробормотал Хок.

– Нет! – рявкнула она. – Через пять минут жду вас на кухне! Не придете – пожалеете!

Сказала и – фрр из комнаты! С собой Люка унесла сгусток отрицательной энергии, которую сменила позитивная тишина, в самый раз упасть на подушку и часиков пять провести с хрустальной мечтой. Между прочим, полноценный отдых способствует качественному перевариванию плохих новостей, а новости, судя по Люке, из ряда вон.

Конечно, Гектор не улегся на кровать, он глянул в сторону Хока, с ухмылкой, кряхтя, опустил ноги на пол и растирал ладонями лицо, заставляя себя избавиться от остатков сонливости. Значит, требованию Люки он решил подчиниться. В редких случаях Гектор позволял ей покомандовать, данный тактический прием давал положительный результат: из мегеры выходил пар, и какое-то время она не демонстрировала строптивость.

Когда они пришли на кухню, керамические кружки уже дымились на столе, сама же Люка стояла у окна, держа в одной руке сигарету, в другой – кофе. Мужчин она не удостоила ни взглядом, ни поворотом головы (хотя бы), оба вынуждены были любоваться ее спиной и тугим задом, обтянутым короткой трикотажной юбкой. А это уже вызов. Гектор не терпел пренебрежительного отношения к себе и не упускал случая поучить «распоясавшийся личный состав» уважительности. Однако сегодня он не стал учить ее уму-разуму, уселся за стол, громко размешивая сахар в кружке, на спокойной ноте сказал:

– Мы слушаем тебя.

– Гек, ты знал, кого мы валим?

О, Люка взяла тон начальника колонии для несовершеннолетних, Гектор, напротив, оставался хладнокровным и миролюбивым:

– А в чем дело?

– Повторяю… – Наконец она развернулась к нему, уставилась в глаза, свирепая, как незнамо кто! – Ты знал, кого нам заказали?.. Молчишь?.. Значит, знал. Знал и не сказал нам!

Почуяв надвигающуюся грозу, тем более молнии из глаз Люка метала беспрерывно, Хок поднялся со своего стула, призывая к миру:

– Люка, Люка…

– Что?! – взревела она, ахнув кружкой по столу.

Кружечка – надвое! Остатки кофе растеклись по пластиковой столешнице грязными потеками с мелкими крупинками. Чтоб окончательно не потерять контроль, Люка отошла к окну и смачно задымила, ну прямо как пробудившийся вулкан.

– Спасибо, что не по голове, – индифферентно промямлил Гектор, глядя на кофейную кашицу.

Он человек мощного сложения, следовательно, как бы ни бунтовала Люка, сила на его стороне. Не только физическая. По лицу с крупными и не притягательными чертами, которые бросались в глаза из-за отсутствия прически (волосы у него стрижены коротко, как у зэка), любой без труда прочтет, что и морально Гектор способен раздавить. Его спокойствие напугало Хока, следовало остудить Люку, пока она не получила заслуженную оплеуху:

– Чего ты разоралась? Можешь нормально объяснить, что произошло?

– Могу! – К сожалению, ее состояние не поддавалось охлаждению. – Мне не спалось, я как чувствовала, что у нас большие проблемы. Поехала на рынок за продуктами, а там одна молочница другой молочнице, стоя за прилавком и разливая молоко, рассказывала, что у них в деревне прокуроршу завали… то есть застрелили. Значит, Гек, ты знал, что нам поручено завалить прокуроршу…

– Ну, узнала теперь и ты, что из того? – произнес он с показным равнодушием.

– Как – что?! – взмахнула руками Люка, хохотнула не без издевки, в следующее мгновение зло процедила: – Никогда – слышишь? – никогда я не пошла бы на прокуроршу, следака и даже полицая!

Внезапно Гектор выбросил руку, а в следующий миг Люка не только оборвала гневный монолог, ее как будто срезали саблей, она плюхнулась на стул. Только через паузу Хок заметил, что Гектор сжимает в своей лапище кисть ее руки, он-то и усадил Люку.

– А теперь меня послушай, родная! – внушительно сказал он. Она попыталась вырваться, однако Гектор гаркнул так, что в ушах зазвенело: – Сидеть! У меня правило: заказ – аванс – работа – бабки. Все! Ты что же, думала, сто косарей вечнозеленых за пенсионерку тетю Глашу отвалят? Не, дорогуша, тетя Глаша не потянет и на штуку рублей.

– Никакие деньги меня не приманили бы, – не унималась упрямица. – Потому что за своих они землю вспашут и найдут нас…

– А, ты хочешь за десятку валить мужей, с которыми жены не хотят делить квартиры?

– По крайней мере, риск меньше! Не люблю глупо рисковать.

– Как раз на десятке ты быстрей попадешься.

– Пока попался Аник, – прорычала Люка, вырвав все же руку, на запястье которой остались белые пятна от пальцев Гектора. – Если б он знал, что ищет прокуроршу, поостерегся и сейчас был бы с нами!

– Выходит, я виноват?

Еще чуть-чуть, и конфликт станет необратимым. Хок, обычно предпочитавший не вмешиваться в споры, решительно ударил ладонями по столу:

– Может, перейдем на мирные рельсы? Люка… Гек… Что сделано, то сделано, Ана не вернешь. Нужно срочно забрать бабки и дергать отсюда.

К его радости, Люка прикусила язык, взяла сигарету и нервно защелкала зажигалкой. Закурил и Гектор, но, сделав всего пару глубоких затяжек, вдруг загасил сигарету и двинул на выход:

– Я за бабками. Никуда не выходите.

Оба слышали, как он выехал со двора, закрыл ворота, скрипят и лязгают они – услышишь за закрытыми ставнями, а форточка была открыта, ведь на дворе стояло благолепное солнечное утро. Правда, весенний воздух, быстро вытеснивший сигаретный дым, теплым не назовешь, оттого Люка ежилась, докуривая сигарету. Потом она закрыла форточку и осталась стоять, глядя в окно. Хок понимал ее состояние: ночью дело вышло из-под контроля, застреленный Аник остался там изуродованным трупом, брошенным соратниками, как сломанный прибор на свалке. Кто хотел бы очутиться на его месте? Например, Хок остаток ночи провел на пару с кошмаром, он видел себя лежащим под дверью на третьем этаже особняка…

Будто бы это его застрелила та тетка, но он не умер вопреки логике, все ощущения с пониманием остались. Хок слышит и видит все: как Люка не может заглянуть за перегородку, боясь пуль; как тетка палит из пистолета вроде бы наугад, но проход надежно держит под пулями; как на выстрелы прибежал Гектор, выдержал паузу, на слух вычисляя местоположение тетки, и, когда жертва меняла обойму, он одновременно с Люкой… Хок все видит, а встать не может, даже пальцем пошевелить не получается. Наконец тетка охнула, и стало тихо. Итак, все кончено. Шаги… Это подошел скорым шагом Гек, присел у тела, распростертого на полу. Хоку хочется сказать, что он видит его, что с ним полный порядок, а не может. Словно они очутились в других мирах, которые тесно соприкасаются, но невидимую границу ни одному из них уже не пробить. Вдруг Гектор берет его и переворачивает лицом вниз, значит, собрался забрать Хока с собой, ему удобней с этого положения тела забросить безжизненную руку на свои плечи. И Хок радуется. Выходит, Гек все про него понял: он живой, ему нужно время, чтоб снова стать таким же, как был… Но раздается выстрел! И пуля… пуля проламывает затылок, пронзает мозг, натыкается на преграды, меняет курс и разбивает лицо. Хок чувствует и слышит, как в пол вонзаются его раздробленные кости…

Эти жуткие фантазии вызывали у него тошноту, которая поднималась от солнечного сплетения и надолго разливалась в горле неприятным сладковатым привкусом. Да и липкий пот покрывал спину, через минуту он леденил тело, как на холоде, а картина того, что произошло в особняке, не уходила. Меньше всего сейчас хотел бы Хок остаться один, меньше всего. Он приблизился к Люке, взял ее за плечи… Она тоже погрузилась глубоко в себя, наверное, думая о том же, потому вздрогнула от прикосновения.

– Знаешь, мне почему-то страшно, – поделилась она мыслями, повернувшись к нему лицом. Но что интересно – тональность Люки вовсе не соответствовала тому, о чем она говорила, то есть страху. – До вчерашнего вечера я не боялась, а сегодня… боюсь. Нелепость состоит в том, что я не знаю, кого или чего боюсь. Просто страшно, и все… Знаешь, непривычно так…

И это говорит отважная Люка! С изумлением он увидел в серо-голубых глазах и панику, и растерянность, ему казалось, эти напасти ей незнакомы. Она всегда выглядела бесстрашной, решительной, эдакой леди из стали и льда. Кстати, от распространенной клички Леди Люка отказалась, считая, что не относится к уголовной прослойке, где это прозвище-помело стало модным. Кличку дала себе сама, в сущности, придумывать не пришлось, она взяла от имени и фамилии по две начальные буквы.

Конец ознакомительного фрагмента.