I. Савенко
Основные действующие лица
Савенко из 19-го века, крестьяне, крестьянки и солдаты.
Варвара, Петрова дочь, в замужестве САВЕНКО, солдатка в 1871–1878 годах, девичья фамилия неизвестна, умерла в 1894 году, родилась в промежутке от 1845 по 1855 год.
Иван, Прокофьев сын (иногда Иван, Андреев сын, вероятно, писал отчество то по отцу, то по воспреемнику), САВЕНКО, давший Варваре и детям её свою фамилию.
Иван Иванович САВЕНКО, мой дед, рожденный, по его словам, 25 июня 1888 года, а там Бог его знает.
Так же, как и другие лица, обитатели слобод Масловка и Бобровская слобода и других населенных пунктов Воронежской губернии.
В 2004 году в марте умер отец мой – Вениамин Иванович Савенко, в городе Харькове, прожив свою жизнь скромнее, чем мог бы. Скромнее, поскольку, я полагаю, он мог бы рассчитывать на успех в жизни, между тем сподобился умереть бессильным и обезножевшим, с черепом, ссохшимся, как грецкий орех. Успехом такой конец не назовешь, это неудача.
Последние пару лет он не вставал с постели, мать, надрываясь, водила его в туалет, по дороге он падал, пока сосед по лестничной клетке, украинский дядька Лёня, не прорезал в раздобытом по случаю старом венском стуле дыру в сидении. Мать, плача при этом, взваливала кое-как некогда красивого мужа-офицера на этот жалкий трон, и он гадил в дыру, в подставленное под стул ведро.
По воспоминаниям матери, Вениамин Иванович ничем, собственно, не заболел, но в один прекрасный день лишился желания жить и не встал с постели.
Оф, конечно же, тут чистейший эгоизм, он взвалил на свою верную спутницу – мою мать – всю тяжесть заботы о своём организме. Чтобы оправдать его, хочу заметить, что, прожив с моей матерью шесть десятков лет, Вениамин Иванович давно стал считать себя и её единым организмом.
…Умер он через пять дней после своего 86-летия, легко, во сне, вздохнув лишь глубже, чем обычно, и засопев, представился или преставился, вот уж не знаю, как правильно.
Тут я вздохнул, ибо что хорошего. И я хотел бы, чтобы было по-иному.
Отец родился в 1918 году, увлекался музыкой и радиотехникой. В семье была фотография, где отец висит, укрепившись ножными железными кошками на деревянном столбе, устанавливает электрические провода и белые фарфоровые изоляторы и улыбается.
Ещё одна фотография, недавно мною полученная, запечатлела отца, сидящим с мандолиной в руках, среди целого состава музыкантов оркестра струнных инструментов, в оркестре только две девочки, остальные мальчики-подростки, а в центре сидит по-видимому руководитель оркестра – седой дядька с тёмными усами.
Внимательно поизучав лица четырнадцати юных музыкантов, включая двух девочек, я пришёл к выводу, что двенадцать из них явно рабоче-крестьянские парубки, а вот лицо моего отца и ещё одного мальчика, он стоит в профиль, изобличают другую породу, лица более обработаны, детализированы, что ли, они тоньше. Из оставшихся двенадцати прямо над отцом стоит со скрипкой и смычком явный мальчик-цыган, но цыган, что с него взять.
Как мой отец выглядел. Среднего роста, скорее хрупкого соразмерного сложения… Есть фотография: отец в ковбойке, волнистые, но уже видно, что слабые, волосы. Надпись на обороте «Веня перед уездом в Красную Армию. Лето 1938 г.»
Есть ещё фотография, тот же отец, в той же ковбойке, с прильнувшей к нему двоюродной сестрой, Лидой. Надпись: «Веня и Лида, лето 1938 года». У отца хорошие тонкие длинные брови.
А вот фото, подписанное карандашом «Лиде от Вениамина», дальше идёт стёршаяся короткая надпись, начинающаяся со слова «научись…»
Ещё одна фотография, недавно мною полученная, запечатлела отца, сидящим с мандолиной в руках…
…с прильнувшей к нему двоюродной сестрой, Лидой. Надпись: «Веня и Лида, лето 1938 года».
…фото, подписанное карандашом «Лиде от Вениамина», дальше идёт стёршаяся короткая надпись, начинающаяся со слова «научись…» И подпись – Вениамин, Воронеж, 1939 г.
И подпись – Вениамин, Воронеж, 1939 г. На фото коротко остриженный солдат с эмблемами (молнии) связиста на петлицах. Возмужавший за год. Слегка отъетый.
То есть уже в армии.
Фуф, наваждение от этих фотографий на меня нашло. Я не собирался писать жизнеописание моего отца, перебирая его годы жизни.
Видимо, осенью 1938 года он вошёл в армию, а вышел из неё только уже в 1968 или 1969 году, вот я даже и не знаю точно, хотя в те годы ещё жил в России. 30 лет он отдал армии, в армии он занимался и электротехникой, и его музыкальные способности ему пригодились, когда он некоторое время был начальником клуба. Есть фотографии, где он сидит среди девок-солдаток с мандолинами, гитарами и баянами, как на той подростковой фотографии, но уже в центре, с офицерскими погонами.
Удивительно, но его военная карьера не только не поднималась, но даже как-то сползала. После должности начальника клуба, которую он вынужден был уступить капитану Левитину (я писал об этом в какой-то из моих книг), отец некоторое время был политруком, и очень хорошим. Помню его мелкий, но чёткий уверенный почерк в его конспектах, заметках к политзанятиям. (Кстати, куда они делись, все эти тетради с заметками, возможно, уничтожила осторожная моя мать?)
Став постарше, я не раз убеждался, что отец мой умный человек. Говорил он мало, но мне запомнились несколько его суждений, позволяющих догадываться, что он придерживается не совсем обычных для его времени оценок действительности.
Так, в день смерти Сталина мать разбудила нас (она вставала раньше всех) трагическим «Сталин умер!» и включила радио, где диктор стальным торжественным голосом произнёс «скончался генералиссимус Советского Союза Иосиф Виссарионович Сталин», и я заплакал.
Отец, он отсыпался после дежурства, приподнял голову с подушки и произнёс: «Заткнись! Не знаешь, о ком плачешь!» И перевернулся на бок, закрыв ухо другой подушкой.
Второй раз. Я приехал из Москвы, это был 1968 или 1969 год и рассказал ему, что прочёл Солженицына, и там «такое». «Что ваш Солженицын знает, если бы я написал, все бы…» Тут он замолчал, но было понятно, что Солженицын поблёк бы в сравнении.
Он уходил в отставку чуть ли не старшим лейтенантом, и только на пороге отставки ему присвоили воинское звание капитана, в благодарность, что ли. Или извиняясь?
Между тем, солдаты его любили и, демобилизовавшись, бывало, приезжали ему засвидетельствовать почтение. Ну, пить с ним они не приезжали, поскольку он не пил. И не курил.
Он хорошо стрелял и был одно время чемпионом дивизии, а потом и военного округа в стрельбе из пистолета. В войну войска ОГПУ/НКВД отсылали его в удмуртскую тайгу, где он ловил дезертиров. Мать моя как-то говорила мне, что там, в Удмуртии, у отца появилась было вторая семья и родился сын, примерно такого же возраста, как и я.
У меня в книге «Молодой негодяй» есть сцена, где подросток Савенко, отправившись встречать отца на вокзал «из Сибири», обнаруживает своего отца-офицера начальником конвоя, выводящего зэков из вагона. Это правдивая сцена, она не придумана. В последние годы в армии отец служил в конвойных войсках.
Мне всегда было трудно понять, почему отец не сделал хотя бы нормальную карьеру в Советской армии, ну, пусть не выдающуюся, но хотя бы до полковника он за 30 лет службы мог бы дослужиться. Умный, толковый, любимый солдатами. Я подозревал, что у него что-то не то с родословной, ещё когда жил с родителями.
У меня была волнующая юность, мой характер, бурный и непокорный, бросал меня в переделки. Хотя, стройный и мускулистый подросток, я нравился девочкам, но девочки рабочего поселка казались мне банальными, я писал стихи, хотел стать выдающимся бандитом, потом я уехал в Москву, затем за границу. Мне было некогда призадуматься глубже над необычным человеком – моим отцом, долгое-долгое время. И уж тем более не было времени попытаться дорыться до правды.
А он таки был необычным человеком. Красивые руки, красивое тонкое лицо, правильная русская речь, несмотря на то, что мы после войны жили в Донбассе и на Украине по местам службы отца (например, в Луганске, тогда Ворошиловограде, я «служил» с отцом в 1946 году).
В возрасте 15 лет я сочинил себе свою версию отца. Я придумал, что отец мой сын графа. И, в свою очередь, – граф. Потому что мне хотелось объяснить своего отца. Мои измышления я записал в красную тетрадь, которую прятал в принадлежащей нам секции подвала под домом по улице Поперечной. Мать нашла тетрадь и устроила мне скандал. Отец сидел и улыбался, не вмешиваясь. Сидел чуть в стороне на стуле.
Ещё я запомнил его экстремальную странность. Он ухаживал за своими ногтями с непонятной мне страстью и постоянной тщательностью. У него был швейцарский нож со множеством лезвий и ножничками. С помощью этого ножа он подрезал ногти и доводил их до совершенства с помощью пилочки этого же ножа. Более того, после всех этих операций он покрывал ногти бесцветным лаком!!!
Офицеры Советской Армии того времени были довольно грубоватые ребята. Поэтому, конечно же, такой фрукт, как мой отец, выглядел белой вороной. Он постоянно стирался и чистился с помощью матери. Целые десятки его подворотничков висели у нас на веранде на верёвке. Для чистки сапог у него были несколько щёток и бархотка, да не одна.
Пуговицы на мундирах он чистил, загонял в специальный станок из дерева, намазывал их вонючей жидкостью под названием «асидол» и потом драил их щётками. Когда я подрос, он стал доверять эту операцию мне.
Блестяще играл на гитаре и пел чистым баритоном русские романсы.
Такими постсоветские фильмы обычно изображают сейчас белогвардейцев, но тогда было другое время, белогвардейцев ещё не изображали.
Он был молчалив и горд большую часть своей жизни.
А когда не смог больше оставаться молчаливым и гордым, тогда стал овощем и, не желая жить, быстро умер.
Словесный портрет моего отца
Среднего по тем временам роста, где-то 170 см, небольшие ноги в прилежно начищенных всегда сапогах: размер либо 40-й, либо, максимум, 41-й. Совсем тонкий в годы моего детства, даже изящный, рано поредели волосы, были тонкие, уже годов после тридцати полысел лоб и крышка черепа, только на затылке и за ушами остались седые кучки волос.
К возрасту лет пятидесяти фигура одряхлела, есть один фотоснимок его в трусах, изображающий физически неразвитого, но всё ещё тонкого человека.
Есть в моей памяти эпизод, в котором он вывел меня из остановившегося вдруг трамвая (обнаружив в трамвае, я куда-то ехал с товарищами), а трамвай остановился, ввиду того, что внезапно прекратилась подача электричества, такое в те годы бывало часто. И я подчинился. Мне было лет пятнадцать. Отец был в тогда только что введённой «полевой» форме: тёмного хаки. Форма ему шла. Фуражка, пистолет на боку, он ехал утром домой с дежурства.
Он что-то говорил мне, но немного слов, мы шли вдоль трамвайной линии, в мареве, покачиваясь, было лето. Что-то скупое вроде: «мать тобой недовольна… ведёшь себя неподобающе. Будь добр… вот станешь скоро совсем взрослым…»
Обычно непроницаемый, я почувствовал себя тогда с ним заодно.
Физически он был слабее моих старших товарищей того времени: шпаны, Кота, Лёвы, а тем более Сани Красного, несмотря на пистолет на боку.
Мы шли вдоль трамвайной линии на нашу Салтовку. Трамвайная линия была слева, а справа был выгоревший до серости высокий забор завода «Серп и молот». Я после того случая не перестал быть подростком-гадёнышем со всеми моими выходками, но меня качнуло в сторону отца.
Тогда же, может быть, чтобы стать ближе ко мне, он купил красный мотоцикл «Ява», и мы куда-то ездили с ним, сидели на берегах каких-то рек и смотрели молчаливо на воду.
Физически я ощущал его хрупкость, и мне она внушала тревогу, подростки хотят быть сильными. И я ещё совсем не замечал этой хрупкости в себе.
Позднее, когда я стал работать на заводах, вместо того чтобы пойти учиться в институт, отец как-то отшатнулся от меня, может быть, испугался своего рабочего сына. И я, приходящий после третьей смены утром, он в это время как раз уезжал на работу по-прежнему на свою Холодную гору, через весь город, теперь мне кажется, чувствовал меня назойливым, грубым поселенцем в его мирном жилище.
Однажды он вернулся с дежурства опечаленным, и я слышал, как он сказал матери:
– Представляешь, Рая, мне сегодня впервые уступили место в трамвае.
Я много писал уже о том, с каким постоянным прилежанием он ухаживал за своими ногтями, упоминал его швейцарский ножик, бесцветный лак.
Он явно был особого сорта человек. И неудивительно, что и я, его сын, с годами отряхнув с себя часть грубости и настырности, стал и тоньше и, как бы это выразиться, слабее, что ли.
Мать и отец учили меня исподволь хорошим манерам, иногда это проявлялось карикатурно. Однажды нас, школьников, схватили на кладбище (их было целых три, кладбищ, целый комплекс, старое еврейское, старое русское и одно общее – новое), так меня видели вытирающим ноги, перед тем как войти в халупу «копачей» – так называли у нас могилокопателей.
Меня учили не чавкать, а отец рассказывал матери с восторгом о каком-то своем солдате, который ест беззвучно.
Временами судьба подбрасывала мне разгадки такого отца, лет в пятнадцать я же придумал, что настоящий отец мой – граф, потому что я чувствовал натиск благородства внутри меня самого и стеснялся его. Нужно было как-то это несносное благородство объяснить. И вот я объяснил его тогда в дневнике, спрятав его между картошкой и углем в нашем сарае под домом. Я написал, что мой настоящий отец граф. Я двигался в правильном направлении. Но придумал «настоящего отца», вместо того чтобы пристально приглядеться к моему реальному отцу и увидеть в нём этого графа, ну, отпрыска этого графа.
На Салтовском посёлке эталоном мужественности считались физическая сила и драчливость. В моём отце не было ни физической силы, ни драчливости. Я, его сын, стал шпанить и заниматься гантельной гимнастикой с 15 лет и потом всю жизнь делал это. Я хотел стать противоположным моему отцу. Я себе никогда этого не сказал. Но я слышал многократно повторенное моей матерью о моем отце: «наш отец как девушка», – а моя мать его, моего отца, очень любила.
Можно сказать, я выдавливал из себя моего отца по каплям, делая это ежедневно, всякий раз, когда пыхтел с гантелями, наращивал мышцы.
Но вот сейчас, на склоне лет, я к нему стремительно приближаюсь. Наши души подлетают друг к другу. Моя душа старше и главнее, она властная, мой отец в сравнении со мною слабак и растяпа, но это мой отец. Это от него, перенесенное поколениями, я унаследовал благородство. И не разжиженное какое-нибудь, а подлинное. Оглядываясь на свою жизнь, могу без скидок себе сказать:
Я был и справедлив, и честен. Не каждый может утверждать такое.
В 2011 году, в декабре 10-го числа партия (теперь она называлась «Другая Россия») потерпела самое сокрушительное поражение в своей истории. Вместе со всей оппозицией, но от этого не легче.
Пребывая в союзе с либералами с 2006 года, мы неслись с ними на американских горках событий, только ахая от ужасов и восторгов.
В 2006-м летом создали коалицию «Другая Россия» (по названию моей книги, написанной в тюрьме).
В 2006–2007 годах провели несколько успешных, многолюдных и разрушительных для властей «Маршей несогласных». 14 декабря 2006-го, 3 марта 2007-го, 14 и 15 апреля 2007-го и последний (увы) – 24 ноября 2007-го.
Далее наши союзники Каспаров и Касьянов стали ссориться, «Марши несогласных» по трусости Каспарова были прекращены. Хотя на этом пути мы уверенно шли к победе.
Потом я придумал для них «Национальную Ассамблею», но уже на первом её съезде произошёл разрыв: нацболы хотели объявить Национальную Ассамблею параллельным правительством России, а либералы (их было большинство в Совете Нац. Ассамблеи) переиграли нас.
Далее, поклявшись, что никогда больше не буду иметь дела с либералами, я запустил «Стратегию-31», суть её состояла в том, чтобы каждое 31-е число тех месяцев, в которые есть тридцать первые числа, выходить на Триумфальную площадь на несанкционированные митинги. Первый несанкционированный митинг состоялся 31 января 2009 года.
К лету поняв, что без помощи, одним, нам с проектом не справиться, нам не хватало людей, я пошёл к Людмиле Алексеевой, правозащитнице, и попросил подсобить. Правозащитники согласились.
Они почти сразу же пытались оттягать проект себе, но предали нас окончательно только 31 октября 2010 года. Потом был роковой день 10 декабря 2011 года, либералы, договорившись с властью, увели толпы возмущённых выборами «рассерженных горожан» на Болотный остров.
Все эти события есть в моей книге «Дед», так что можете найти там более или менее подробное описание.
Кое-как пережив Болотное предательство и поражение, мы было воспряли духом, когда начались украинские события. Нацболы рванули вначале в Крым, а из Крыма, где российские «вежливые люди» обошлись и без нашей помощи, рванули в Донбасс. Однако там уже сидела большой задницей на Донбассе официальная Московия, к тому же я неудачно выбрал для нацболов руководителя.
Мы там потеряли несколько человек убитыми, получили несколько человек увечными (один потерял ногу, ещё один живёт с шестью осколками в черепе, ещё у одного не работает рука). Призвав через основанную партией для сбора добровольцев в Донбасс организацию «Интербригады» туда около 2 тысяч добровольцев, мы всех их умудрились подарить чужим дядям, и их рассеяли по подразделениям. Наши попытки внедриться в политику ДНР и ЛИР были пресечены. Посетив в декабре 2014-го ЛИР, я увидел неприятные для себя и партии результаты.
Вся эта ситуация в Донбассе неплохо зарисована в моей книге «…и его демоны». Прочтите, будет время.
Если тебе нельзя в будущее, то куда можно?
Правильно, в прошлое.
В 2015 году, в августе я отправился в городок Бобров Воронежской области, где в 1918 году родился мой отец Вениамин Иванович Савенко.
Серебристо-чёрный наш «хуиндаи» свернул с трассы «Дон» на узкую местную дорогу, и сразу стало тихо и хорошо. Дорога меж могучими деревьями, обсаживающими её, шла по странно-изумрудным, неестественно спокойного цвета полям, как будто путешествуешь не в реальности, но в такой успокоенной и остановившейся мистической сказке.
Через некоторое время въехали в одноэтажный городок, тоже спокойный. Дома располагались в небуйной, лаконичной, но уверенной зелени.
Вот тут родился мой отец, сообщил я охранникам. И добавил, что сейчас в Боброве числятся 19 тысяч жителей. – Смотрите, спокойно так, дома одноэтажные…
Охранники одобрили город. Сообщили, что, мол, вполне человеческое поселение, жить тут можно, это тебе не потная, неистовая, дьявольская Москва.
Появились пирамидальные тополя, для меня, бывшего жителя Харькова, пирамидальные тополя всегда были признаком юга.
Получалось, что отец мой до армии жил на юге всё же, хотя и не на Кавказе каком-нибудь, но на приемлемом русском юге, в верховьях Дона. Жители этих мест, прочитал я перед выездом в Бобров в Интернете, всегда причисляли себя к донским казакам.
У двухэтажного всё же здания местного ЗАГСа нас ждал крупный нацбол Костя в армейских шортах цвета хаки. Выбравшись из «хуиндаи», мы цепочкой просочились в двустворчатые двери Отдела записей гражданского состояния, в дом, где содержат в документах прошлое.
В доме было прохладно, как бывало в подобного рода государственных учреждениях во времена моего детства в городе Харькове. По выщербленным пятнистым ступеням из мраморной крошки прошли на второй этаж. В коридоре, спинами к закрытым окнам, лицом к дверям, стояли скамейки, но на них никто не сидел. Людей в коридорах не было. Бобровские жители, судя по этому безлюдью, совсем не интересовались прошлым, а предпочитали за стенами ЗАГСа на улицах городка активно заниматься настоящим.
Массивный Костя проник в нужную дверь и затем пригласил туда меня. Встретил меня запах бумаг, на которых было записано прошлое. Девушка – младший хранитель прошлого – стояла за прилавком, где товаром было прошлое. Я обратился к ней с речью, из которой она, я полагаю, ничего не поняла. Впрочем, именно такой реакции, непонимания, я и ожидал.
Я сказал:
– Мой отец родился тут у вас в городе Боброве в марте 1918 года. Однако свидетельство о рождении его было выдано Бобровским уездным ЗАГСом только 25 мая 1927 года. Мне ничего не нужно, отец мой умер в городе Харькове 25 марта 2004 года.
– Ну, это обычная практика в те годы. – сказала девушка-хранитель прошлого. – Не до этого было, не до оформления детей.
– Так чего вы от нас хотите?
– Вот заявление. – Я достал из портфеля и протянул ей бумагу.
В ЗАГС г. Боброва
Воронежской области
от Савенко Эдуарда Вениаминовича
г. Москва <…>
ЗАЯВЛЕНИЕ
Прошу предоставить мне сведения о моем отце САВЕНКО Вениамине Ивановиче, родившемся в г. Боброве Воронежской области 20 марта 1918 года (свидетельство о рождении от 25 мая 1927 г. за номером 29) и умершего в г. Харькове (Украина) 25 марта 2004 года.
В частности, меня интересует его отец Иван Иванович САВЕНКО, даты его рождения и смерти, профессия и все иные сведения, которыми располагает ЗАГС.
С уважением,
/подпись/
Савенко Э. В.
10 сентября 2015 г.
В прохладном, отдающем запахом лежалых бумаг воздухе я почувствовал переданное мне эфирными частицами замешательство. – Подождите минутку, я позову старшую.
– Мне выйти в коридор?
Она кивнула.
Я вышел, и за мною она, чтобы процокать каблуками по коридору в его дальнюю даль.
В коридоре сидели и стояли все пассажиры «хуиндаи», привезшего нас сюда. Мои охранники, знакомые мне годами. Но ко всем нам уже примешалось нечто, чего не было с нами доселе. А именно – прошлое.
Младшая сотрудница ЗАГСа, старшая и я вновь вошли в то же помещение.
– Так какую справку вы от нас хотите? – спросила меня старшая.
– Я вам сейчас всё объясню. Отец мой умер в 2004-м на Украине, я не смог с ним проститься, поскольку был в черном списке украинских властей, среди persons non grata.
В 2008 году умерла моя мать. К тому времени чёрный список на Украине отменили, и я смог поехать в Харьков хоронить мать. Среди фотографий, которые я увёз с собой в Москву, я позже обнаружил жёлтую от времени, на солидном картоне по моде того времени фотографию моей бабки Веры Мироновны Борисенко, но это была лишь половина фотографии, ибо часть её, запечатлевшая мужчину в военной форме, была отрезана. От мужчины остался лишь крайний клочок погона и мелкий кусок тульи фуражки.
Обе сотрудницы ЗАГСа, и младшая, и старшая, смотрели на меня отсутствующими глазами.
– Не подозревайте меня в том, что я лунатик…
– Да нет, что вы, – они переглянулись.
– Я по профессии писатель. Я просто хочу знать для себя, кто был мой дед Иван Иванович. Если окажется, что он был белогвардеец, то это обстоятельство объяснит почему мой отец, человек и умный, и талантливый, не поднялся в армии выше капитана.
Вот смотрите, – я запустил руку в чёрную папку, выудив для этого папку из портфеля, – вот смотрите, вот эта фотография. Смотрите: вот моя молодая бабка – Вера Мироновна, а вот плечо военного и кусок тульи. А вот на обороте была надпись – она тщательно срезана, только несколько линий чёрной тушью остались…
Сотрудницы ЗАГСа вгляделись в кусок картона и в его оборот. На фотографии была бабка Вера, ещё глупая и не настрадавшаяся, в том же конверте, впрочем, была на другой поздней фотографии и другая бабка Вера – уже старая и вдоволь настрадавшаяся.
Я назвал сотрудниц ЗАГСа «добрыми женщинами», и они подобрели от такого библейского обращения.
Старшая принесла мне копию – пару листов из метрической книги, и сообщила, что мне нужна метрическая книга одной из бобровских церквей, скорее всего, Николаевского собора, за 1918 год, скорее всего, там найдётся запись о крещении моего отца, и о дате рождения его, и о родителях. Но там всё будет немногословно.
– Раньше метрические книги хранились у нас. Но совсем недавно их забрали на реставрацию, поскольку обветшали они. После реставрации они к нам не вернутся, но поступят в архив города Воронежа, – объяснила старшая.
Помолчала. – И ещё хочу вас предупредить, что 1918 год – самый нехороший год для записей актов гражданского состояния. Церковь продолжала кое-как вести свои метрические записи, а новая власть ввела новую систему ЗАГСов, потому и церковь уже плохо работала, спустя рукава вели метрические книги, и ЗАГСы ещё ничего не умели. Самый плохо документированный год.
Я подарил им по книге, а они, расчувствовавшись, дали мне телефон сотрудника Воронежского архива, в чьё ведение поступили метрические книги. Я тотчас ему позвонил. Он со мной довольно любезно поговорил, но дал не особенно обнадёживающие сведения: метрические книги по Боброву действительно находятся на реставрации. Дорогих реставраторов архив себе позволить не может, пользуется молодыми и неопытными, а эти будут возиться долго, дай Бог, чтобы в год уложились.
Таким образом, моё расследование зашло в тупик. На прощание сотрудник Воронежского ЗАГСа сообщил мне, чтобы я особенно не надеялся на метрические книги.
Во-первых, именно нужная вам метрическая книга могла и не сохраниться.
Во-вторых, там может быть просто вырван нужный вам лист, в те годы часто такое вытворяли, чтобы скрыть порочащее, с точки зрения новой власти, происхождение.
И в третьих, именно в 1918 году в делопроизводстве как раз ввели новые правила. В метрических книгах уже не писали, из какого сословия человек происходит. Сословия ведь революция отменила, все стали гражданами…
В Москву мы поехали сквозь жуткий ураган. Мускулистый, падавший гвоздями ливень грозил продырявить наш «хуиндаи», молнии грозились нас испепелить. Водитель Колян, обычно крепкий и выносливый парень, два раза, находясь в полном изнеможении, останавливался отдохнуть. Было такое впечатление, что высшие силы очень не хотят моего расследования.
Прошёл чуть ли не год. В середине марта 2016-го я перенес нейрохирургическую операцию, приобрёл негативный опыт, о котором написал в книге «…и его демоны».
В конце марта воронежский мощный Костя нашёл мне краеведа по имени Антон и по фамилии Климов. Климов писал свою фамилию в Интернете как Klimoff. Я договорился с Klimoff, что он за небольшую плату (время от времени я посылал ему по 5 тысяч рублей) начнет искать для меня, раскапывать семейные тайны.
14 апреля 2016 Klimoff прислал сообщение, что в метрической книге Троицкой церкви города Боброва за 1918 год он обнаружил такую запись о рождении моего отца:
Младенец по имени Вениамин родился 20 марта, крещён был 22 марта протоиереем Симеоном Ключанским.
Святой празднуется 31 марта.
Родители: Бобровского уезда, слободы Масловки гражданин Иван Иванович Савенко и законная жена его Вера Мироновна, оба православные.
Интересны восприемники:
Вятской губернии, Яранского уезда слободы Кукарки гражданин Пётр Неофитович Лутошкин и слободы Масловки гражданина Ивана Ивановича Савенко – дочь Наталия.
Пётр Неофитович Лутошкин или уже был женат на сестре Веры Мироновны Борисенко – Прасковье, либо женился на ней чуть позднее. У них родилась в 1922 году Лидия, впоследствии подруга юности моего отца Вениамина, приходящаяся ему двоюродной сестрой. Лидия Лутошкина прошла всю Великую Отечественную войну, служила офицером госбезопасности в СМЕРШ 1-го Белорусского фронта и умерла в Санкт-Петербурге в 2015 году, в возрасте, посчитайте сами, свыше девяноста лет. Завидное долголетие.
Klimoff в письме, сопровождающем и поясняющем своё открытие метрической записи о рождении моего отца, недоумевает по поводу восприемницы Натальи Ивановны: «…мне не совсем понятно, кто такая Наталья Ивановна – крёстная мать Вашего отца. Она дочь Ивана Ивановича, и ей не меньше семи лет. Это или дочь его от первого брака, или сестра (в том случае, если отца Ивана Ивановича тоже звали Иван Иванович)».
Ещё из апрельского 2016-го года письма от Klimoff:
«Вот что мне удалось узнать.
Вера Мироновна родилась 30 сентября 1892-го, умерла в Георгиу-Деж (Лисках) 21 января 1990-го.
Её дочь Валентина Ивановна Щеглова родилась 26 января 1926 года в Валуйках, умерла в Георгиу-Деж (Лисках) 7 января 1990-го.
То есть мать умерла через две недели после дочери.
Щеглов Александр Георгиевич – сын Валентины Ивановны – родился 11 мая 1949-го».
И ещё из того же письма от Антона Klimoff:
«Местом рождения Веры Мироновны была указана Сухая Елань. Это нынешний Балашовский район Саратовской области, и тогда, видимо, тоже была Саратовская губерния».
Передо мною справка о смерти деда моего Ивана Ивановича, наречённого Савенко.
Это третья часть листа, видимо, из бухгалтерской книги (бумага в 1945 году была редкая роскошь, видимо), и вот что на ней написано:
Лискинское районное бюро ЗАГС
24/XII – 1945
Лиски, Воронеж
Народный комиссариат внутренних дел СССР
(копия)
Отдел актов гражданского состояния
СВИДЕТЕЛЬСТВО О СМЕРТИ
Гр. Савенко Иван Иванович умер 17 декабря тысяча девятьсот сорок пятого года 1945 г. о чём в книге записей актов гражданского состояния о смерти за 1945 г. «24» числа декабря месяца произведена соответствующая запись 156.
Место смерти: город Лиски, район Лискинский, обл. Воронежская.
Возраст и причина смерти: 57, крупозное воспаление лёгких.
М 77. Зав. Бюро ЗАГС / подпись /
Делопроизводитель гор. Лиски
Передо мною справка о смерти деда моего Ивана Ивановича…
На оборотной стороне вот что написано:
1946 года апреля 18 дня. Я, Государственный нотариус Лискинской Государственной нотариальной конторы Горожанкина А. В., свидетельствую верность настоящей копии с подлинником её. При сличении настоящей копии с подлинником в последнем поправок, приписок, подчисток, зачёркнутых слов и иных особенностей не оказалось. Взысканы 2 руб. госпошлины.
По реестру № 893 Гос. нотариус / подпись /
(На подписи стоит круглая печать с надписью: «Нотариальная контора Лискинского р-на Воронежской обл».)
Есть ещё одна копия на листе школьной тетради в клеточку, её содержание идентично приведённой копии.
Свидетельства о рождении Ивана Ивановича Савенко или записи в метрической книге, в которой были бы названы его отец и мать, не существует.
В Расчётной книжке № 3, выданной Ивану Ивановичу Савенко 14 ноября 1929 года, значится:
Савенко Иван Иванович, время рождения 1888 г.
Принят на должность бухгалтера элеватора
пос. Таловая
Нанят 1 числа июля 1929 г.
Тарифная ставка 120 р. 50 к.
Заработная плата выдаётся два раза в месяц.
15-го и 30–31.
В Расчётной книжке № 4 (странным образом она выдана раньше книжки № 3, а именно 21 июля 1927 г.) также названо время рождения 1888 г.
И есть «список лиц, находящихся на иждивении участника»:
Жена: Вера Мироновна 1892
Дети: Вениамин 1918
Георгий 1922
Валентина 1926
Есть ещё билет профессионального союза транспортных рабочих СССР, но в нём ничего интересного. Год рождения тот же 1888, основная профессия – счетоводство.
Дед исправно платил членские взносы и перечислял деньги в фонд безработным товарищам.
В трудовой книжке Ивана Ивановича, которую видел летом 2016 года Антон Klimoff в доме моего двоюродного брата Александра Георгиевича Щеглова, есть точная дата рождения Ивана Ивановича – моего деда – 25 июня 1888 года.
Иван Иванович Савенко, мой дед
Дошла до нас трудовая книжка Ивана Ивановича Савенко, её в доме Щеглова Александра Георгиевича (мой двоюродный брат, сын сестры отца – Валентины) сфотографировал Антон Kлимoв-Klimoff.
Первые записи такие:
1. Работа 1905-го апрель 5, конторщиком в конторе имения Звегинцова, при слободе Масловке, Бобровского уезда Воронежской губернии по 7/IV 1907 г.
2. 1907 г. Апрель 7. Помощник волостного писаря в Ново-Покровском вол. правлении Бобровского уезда Воронежской губернии по 20/XI 1909 г.
Затем следует перерыв почти в четыре года.
Где был Иван Иванович?
3. 1913. Март 27. Волостным писарем в Коршевском вол. правлении Бобровского у. Воронежской губ. По I/V 1915 г.
4. 1915. Май 1. Волостным писарем Ливенского волостн. правления Бирюченского у. Воронежской губ. по 10/V 1917 г.
5. 1917. Май 12. Конторщиком Сероярской экономии В. Скалой, при сл(ободе) Великий Бурлук, Волчанского у. Харьковской губ. по I/IX 1917 года.
6. 1917. Сентябрь 1. Старшим счетоводом Бобровского Упродкома по I/VII 1918 года.
7. 1917. Июль 1. Заведующим расчётным столом в том же Упродкоме по 15/III 1920.
8. 1920. Март 15. В Бобровской заготконторе Губпродкома. Бухгалтером по 1/янв. 1922.
9. 1922. Янв. 1. Ввиду упразднения должности 2-го бухгалтера перемещён на должность старшего счетовода /неразборчиво/ 5/XII – 1923 г.
10. 1923. Дек. 5, в Лискинском элеваторе Госбанка ст. счетоводом по 6/Х – 1925. В период I/V -1924 г. по I/VII – 1925 по совместительству исполнял обязанности кассира элеватора.
11. 1925. Окт. 6. По распоряжению ФУЭ откомандирован в Жердевский элеватор на должность бухгалтера, но ввиду изменившегося /неразборчиво/ данную должность не принимал.
12. 1925. Окт. 19. По распоряжению ФУЭ назначен на должность бухгалтера в Валуйский элеватор Госбанка.
13. 1927. Мая 16. Использовал двухнедельный очередной отпуск по мая 30 за 1926 год.
14. 1928 /неразборчиво/ использовал двухнедельный отпуск за 1927 год.
15. 1928/XI 30 /неразборчиво две строчки/ отпуск в 1928 г.
16. 1929/1 19. Исключён за переходом на службу в Таловский элеватор.
17. 1929/1 20. Зачислен на должность бухгалтера Таловского элеватора Союзхлеба.
18. 1930/IX 10. Назначен стар, бухгалтером районного Союзхлеба
(Далее трудовая книжка обрывается, не то Klimoff не сфотографировал заключительную часть, не то не дослал мне её.)
Ниже следует заключительная страница трудовой книжки.
Мой комментарий к записям в трудовой книжке Ивана Ивановича Савенко, моего деда.
Вызывает настороженность то обстоятельство, что и в качестве подтверждения даты рождения, и в качестве подтверждения своего воинского статуса Иван Иванович ссылается на некую личную книжку № 4, выданную ему Бобровским уездным военкоматом 28 марта 1923 года.
У него не было бумаги о его рождении или же он не хотел таковую, если она была, представлять?
Также обращает на себя внимание тот факт, что, декларируя профессией своей счетовод, он одновременно пишет в графе «образование»: низшее. На что в графе «основания» скептический писарь ставит ему скептическое: документами не подтверждённое.
И наконец, в графе «военный учёт» дед написал, что служил рядовым в кавалерии. А с первого взгляда загадочная цифра 53, как я выяснил, означает, что дед отбывал воинскую повинность в 53-м Донском казачьем полку с 1909-го по 1913 год.
Небезынтересно будет также узнать, что в следующем, 1914-м, году командиром 53-го Донского казачьего стал Николай Иванович Звегинцов, младший сын Ивана Александровича Звегинцова, владельца слободы Масловки.
Николай Иванович, рождения 1877 или 1878 года, был старше моего деда на 11 лет и, вероятно, до того, как стать командиром 53-го Донского казачьего, уже служил там же на офицерской должности.
Klimoff высказал предположение: не он ли, не Николай ли Иванович, отрезан на фотографиях с военными от моего деда? В советское время Николай Иванович представлял опасность, ибо с 1917-го по 1920-й был махровым белогвардейцем, командиром белогвардейцев в Мурманском крае, генерал-майор Николай Звегинцов. Если верить Википедии, то именно он «пригласил» англичан-интервентов в Архангельск…
Я обнаружил, что дед мой был унтер-офицером 53-го Донского казачьего полка, не сразу.
Вначале я лишь озадачился вопросом самому себе:
– Где был Иван Иванович с 20/XI 1909 года по март 27-е 1913 года?
И тут помогла фотография Ивана Ивановича в форме, которую я было принял за чиновничью. Сидит в сапогах, фуражке, отрезанный от группы, можно догадываться, что все на той фотографии, отрезанные, тоже были в форме.
Вот ответ военного историка Алексея Волынца мне на эту фотографию:
«По униформе И. И. Савенко на фото – это мундир унтер-офицера драгунского полка, период где-то между 1904–1910 годами. То есть он явно служил срочную службу в кавалерии и, как грамотный, был унтером (сержантом)».
Туда, в драгуны, Ивана Ивановича мог устроить либо Иван Александрович Звегинцов, владелец Масловки, либо Николай Иванович Звегинцов, сын владетеля усадьбы Масловки Ивана Александровича Звегинцова (именно в усадьбе начал работать конторщиком Иван Иванович в 17 лет, в 1905 году).
Среди бумаг, дошедших в мои руки, вот лежит длинная, жёлтая, на твердой бумаге. На обложке вверху даты: 1918–1923 г.
И тут помогла фотография Ивана Ивановича в форме,
ЮБИЛЯРУ
Савенко Ивану Ивановичу
В день празднования 5-летнего юбилея
Воронежского Губпродкома
23 марта 1923 года
г. Воронеж
Внутри текст с подписями:
Дорогой товарищ!
Нынешний праздник Воронежского Губпродкома – его пятилетний юбилей – это Ваш праздник по преимуществу:
Вы его юбиляр.
В течение пяти лет Вы были неизменным участником работы продорганов, отмеченной беззаветной преданностью социалистическим основам Октябрьской революции.
В силу особо неблагоприятных условий, существовавших в Воронежской губернии, продработа у нас сопровождалась почти неимоверными трудностями. Но ни тяжесть пережитого времени, ни обусловленные им года лишений, в каких протекала жизнь продовольственников, – не заставили Вас сойти с поста и покинуть Ваше учреждение.
Внося в исполняемую Вами работу все свои силы, Вы способствовали Губпродкому с успехом выполнять все предъявляемые ему требования.
С Вашей помощью он пережил самые тяжелые этапы своей деятельности и в настоящее время вышел на широкий путь социалистического строительства.
Среди бумаг, дошедших в мои руки, вот лежит длинная, жёлтая, на твердой бумаге…
От имени учреждения, честным работником и неизменной опорой которого были Вы, мы выражаем Вам глубокую благодарность. Надеемся, вместе с тем, и в дальнейшем видеть Вас в наших рядах, как дорогого товарища по работе на продовольственном фронте.
Печать
Подписи красными чернилами:
От Губпродкома (т. Енин)
Ячейки Гу бпродкома (т. Фёдоров)
Месткома (т. Левченко)
Губкома ВКП(б) (т. Иванцов)
Губпрофсовета (т. Подкувко)
Профсоюза Совраб. (т. Икорский)
« Пищев. (т. Ицкович)
« Граней, раб. (т. Мусс)
А вот удостоверение, выданное деду Ивану:
Р.С.Ф.С.Р.
Бобровская
Районная Заготовительная
контора
Ворон. Губпрод.
Дек. 5 дня 1923 г.
№ 2631
…удостоверение, выданное деду Ивану…
УДОСТОВЕРЕНИЕ
Бобровская заготконтора сим удостоверяет, что гражданин Савенко Иван Иванович действительно состоял на службе в заготконторе с 15 марта 1921 года по 1 января 1922 г. в должности бухгалтера финансового отделения бухгалтерии заготконторы, а с 1 января 1922 г. по день выдачи настоящего удостоверения занимал должность старшего счетовода, в то же время являлся заместителем главного бухгалтера заготконторы.
Состоя на службе, тов. Савенко действительно являлся опытным счётным работником бухгалтерии, все возлагаемые на него обязанности и поручения исполнял аккуратно и добросовестно, уволился со службы ввиду перехода на службу в Лискинский элеватор.
Печать
Завзаготконторой / подпись
/ Бухгалтер / подпись /
СССР
Комитет заготовок при С.Н.К.
Всесоюзное объединение «Заготзерно»
Лискинский укрупненный пункт з/зерна
Воронежской области
16/III 1938 г.
СПРАВКА
Выдана настоящая ст. бухгалтеру Лискинского Укрпункта «Заготзерно» – тов. САВЕНКО Ивану Ивановичу в том, что он действительно работает в хлебной системе с 1917 года, по настоящее время.
Выдано настоящее для представления в ГорФО гор. Свободы, Лискинского района Воронежской области.
Управляющий Лискинским
Укрпунктом з/зерно / Кузьмин /
Секретарь / Сторчакова /
Комментарий-исследование Данилы Дубшина к главе «Иван Иванович Савенко, мой дед», сделанный по моей просьбе. Чтобы вы не подумали что дед забился в угол, заделался тихим бухгалтером, вот вам объяснение, чем он на самом деле занимался в те годы. – Э. Л.
«Нынешний праздник Воронежского Губпродкома – его пятилетний юбилей – это Ваш праздник по преимуществу <…>
В силу особо неблагоприятных условий, существовавших в Воронежской губернии, продработау нас сопровождалась почти неимоверными трудностями. Но ни тяжесть пережитого времени, ни обусловленные им года лишений в каких протекала жизнь продовольственников, – не заставили Вас сойти с поста и покинуть Ваше учреждение».
За этими скупыми строчками поздравительного адреса, врученного бойцу продовольственного фронта Ивану Савенко, кроются жестокие реалии работы Губпродкома в годы Гражданской войны на юге России.
По сути это была война за хлеб.
Весной 1918 года Советская республика столкнулась с угрозой голода. Причиной его была растущая инфляция, при которой крестьяне не желали продавать хлеб за обесцененные деньги. Кроме того, по условиям Брестского мира Россия потеряла богатые хлебом районы, что усугубило продовольственный кризис.
В мае 1918 г. ВЦИК принял декрет «О предоставлении Народному комиссариату продовольствия чрезвычайных полномочий по борьбе с деревенской буржуазией, укрывающей хлебные запасы и спекулирующей ими». В стране установилась продовольственная диктатура: вводились монополия на торговлю хлебом и твердые цены для закупки хлеба.
Народному комиссариату продовольствия подчинялся Воронежский губпродком, ему – упродком, упродкому – волпродком. Во главе продовольственных комитетов стояли комиссары.
С целью недопущения местничества и кумовства это были органы центрального ведомства, наделённые большими полномочиями и не подотчётные власти на местах. Кроме основной задачи – изъятия всех излишков хлеба у крестьянства, – Губпродком занимался борьбой со спекуляцией, учетом населения, посевов, скота и распределением продуктов среди нуждающихся граждан.
10 июля 1918 г. в Воронеже состоялся губернский продовольственный съезд. Уездные комиссары по продовольствию, докладывая о положении дел на местах, рассказывали о том, с чем приходилось бороться: «приезжала масса мешочников, иногда организованных, с пулемётами, и доставала хлеб. Они вывозили от 30 до 70 вагонов в сутки».
Конец ознакомительного фрагмента.