Опять «котлета» (1941 г.)
Постоянно приходили особисты. Пытались меня допрашивать. Я их искренне и от души посылал по пешему аморальному маршруту, с садистским удовольствием чувствуя их беспомощность. Им нечем было на меня надавить – я уже не от мира сего, одной ногой в могиле. И пытать меня бесполезно. Каждая минута жизни для меня и так была пыткой. Меня никто не пытался оперировать. Сразу вправили кое-как ногу, зашили руку, не пытаясь срастить сломанные кости, так и оставили, ожидая моей смерти. Хотя перевязки-пытки делали. Я чувствовал собственную вонь. Вонь гниющего заживо тела. О-хо-хо, беда!
Сколько это продолжалось, я не знал. Я был связан, глаза завязаны, часто и надолго терял сознание. Но приходить в себя совсем не хотелось. Обморок нёс хоть краткое, но избавление. От боли. Но приходили эти видения. Того мира, мира будущего. Мира без неё. Тяжело. Больно. Врагу не пожелаешь того, что испытал я.
Судьба Голума
(наше время)
Там или тут? Как назвать моё существование в двадцать первом веке? Не важно. Я заливался спиртным. До обморока. Там – боль и война, тут – боль и потеря Любви, Радости, Смысла жизни. Но, что необычно, переваливаясь из одного мира в другой, я сразу же забывал тот другой. Так, смутные отголоски, как от ночного кошмара после пробуждения.
Мной овладела такая тоска и апатия, что свет померк. Смутно помню похороны, поминки, какие-то допросы в ментуре, дознания, протоколы. Я их все читал, но…
Всё изменил один человечек. Я сидел пьяный у дерева напротив дома. Идти в дом не хотелось – без неё он потерял значение «дома». Но и идти было некуда и незачем.
– Это у тебя жену убили и сожгли? – услышал я.
Я поднял голову.
– Ну?
– Я знаю вашу машину. Я был на пляже в тот день. И видел, как вслед за твоей поехала другая машина. Это было подозрительно. Потому я запомнил номер. Менты мне не верят. Эх, вижу, ты невменяемый. Ладно, засуну бумажку в карман. Может, добьёшься чего. Говорят, связи у тебя неплохие.
Только на следующий день, наткнувшись на писульку, я вспомнил этот разговор. Долго-долго пялился в бумажку, часа два. И мир мой менялся. В нем появился смысл. Точнее, цель.
Сначала я хотел обратиться к своим ментовским знакомым, но передумал. Какое-то смутное беспокойство было. Как предчувствие. Но я его неправильно понял. Стал копать. Сам. Не совсем же я дурень. И спешить мне некуда. Всё уже случилось. Что могло случиться, уже случилось.
Номер и описание машины соответствовали машине, принадлежавшей довольно известной в городе структуре. Это была бизнес-структура типа холдинг-групп, владел ею большой авторитет, в нашем городе, конечно. В прошлом бандит, настолько умный и хитрый, что выжил в девяностые, легализовался, стал бизнесменом. Я знал его дочь, тихую умницу, – учились на параллельных потоках в университете, знал его сына, охеревшего от вседозволенности отморозка. Не знал только, что он не завязал с криминалом.
Понятно стало, почему менты не стали крутить этот след. Муторно, хлопотно, а ничем не кончится. От такого человека ничего не добьёшься.
И я тоже решил быть аккуратней. Пить я притормозил, но дурака валять продолжал. Пусть думают, что я продолжаю пить. Недееспособный алконавт. Спроса меньше. И шляться можно везде. Слушать, смотреть.
Многое услышал, многое увидел. Мир мне открывался с другой стороны. С той стороны, которая была в тени, была не столько скрыта, сколько неинтересна, брезгливо оббегаема глазами. Мы живем с этим теневым миром рядом, но параллельно, в отвращении не замечая его. Обходя эти «тени», как лужи грязи, в боязни заляпаться.
С работы меня уволили. Что меня устраивало. В план моей вендетты такая загруженность не вписывалась. Но деньги-то нужны? Нужны. Очень. Но работа нужна особая. Чтоб свободного времени побольше. Помог кум. Устроил меня сторожем. И к кому! В гаражный комплекс того самого холдинга того самого авторитета. Менты в открытую дружат с бывшими (или не бывшими?) бандитами. Но не до морализаторства.
Работа – супер! Сутки через трое. Сутки сидишь в караулке, палец о палец не ударишь, три дня – делай что хочешь. А зарплату положили в два с половиной раза больше, чем у мастера путейцев. Зарплата, правда, в конверте, но мне-то до этого прохладно. До пенсии ещё дожить надо. Моей жене все эти пенсионные и страховые фонды уже глубоко параллельны. И мне – тоже.
Комплекс – шесть боксов под авто. Утром машины уходят, вечером водилы пригоняют машины, купаются в душе и расходятся по домам. Я всё закрываю, и можно ложиться спать. Весь комплекс обнесён бетонным забором, но вернее заборов охраняет имущество авторитет хозяина комплекса.
С первой же зарплаты я дёшево купил подержанный скутер, что резко повысило мою мобильность – в нашу машину я сесть больше не мог. Поставил её в гараж и запер.
Дело не в том. Моё расследование потихоньку продвигалось. За искомым авто были закреплены двое братков. Они были мелкими порученцами для несложных заданий. Подай-поднеси, уйди, не мешай. Для этого им и была выделена машина. Но в данный момент их в городе не было. Куда-то запропастились. Совпадение или нет? Спецом отослали?
У каждого исполнителя должен быть начальник. И у этих двоих должен быть. А вот и нет! У всех людей в этом холдинге были старшие, даже у меня. Надо мной стоял суровый мужичок, что отвечал за всех сторожей на всех объектах, раскиданных по городу и области. А у этих двоих – не было. Потом оказалось, что и сами они не совсем свои. В структурах холдинга не состояли. Это были личные обезьянки сына хозяина. Беспредельщика. Отморозка. И распоряжаться ими мог только он. Вот так вот. И выяснить цель их слежки за моей любимой можно только у него. У Отмороженного.
Запахло жареным. Это подгорала моя задница. Даже попытка разговора с этим пареньком выйдет мне боком. Стало ясно, что разговор, может, и состоится, но только один, только силой, и после него мне придётся резко потеряться. А так как мне не безразлична судьба дорогих мне людей, то и разговор должен быть инкогнито.
Согласен, версия так себе, но другой нитки, способной меня привести к убийцам, не было. Так что будем тянуть эту.
В процессе размышлений выстроился план действий.
Потеряться надо не после разговора, а до. И больше не показываться. Так будет легче сохранить инкогнито.
Я продал машину, завел пластиковую карточку «Сбербанка», кинул на неё все деньги, что были. Приехал к тещё. Пообедал с ними. Попросил сына проводить меня. Мы сели на лавочку под тремя берёзками.
– Ты уезжаешь?
Я вздохнул. Отвернулся.
– Да.
– Надолго?
– Да.
– Может, не надо?
– Надо.
– Обещай, что вернёшься!
– Всё будет нормально, обещаю. Вот карточка. Я на неё буду деньги высылать.
– А когда ты вернешься?
– Я не знаю, сынок. Как отболит.
– Так у меня тоже болит! – закричал он.
Я почувствовал, как глаза наполнились слезами, обнял его, буркнул:
– Прости!
Потом сел на скутер и уехал.
Домой мне было возвращаться не с руки.
Я уже выкинул симку сотового, купил краденый телефон с левой симкой.
Я сидел на заборчике, ограждающем территорию магазина на центральной улице города, и высматривал ту, что подходила по моим выдуманным критериям. Вечер уже подходил к восьми, похоже, сегодня тоже ничего не сложится.
А эта? Похожа на загнанную лошадь. Прёт тяжеленные пакеты. Не шибко ухоженная, типичная разведёнка-бухгалтер. Кольца нет. Взгляд разведёнки. Давно и безнадёжно одинокой. Ну, попробуем?
– Вам помочь? – спросил я, подходя к ней и подхватывая пакеты в её руках.
Она испугалась. Верно я угадал. Ничего хорошего от мужиков она не ждёт.
– Не бойтесь, я лишь хочу помочь. Мне нечего делать, скучно, а вам тяжело. Я вам помогу, вы скажете мне «спасибо», я буду горд собой, и день пройдёт не зря.
Она отпустила сумки, но глаза так и остались глазами испуганной коровы.
– Вам куда?
Она проблеяла название улицы, я пошёл, она посеменила вслед.
Я шёл и что-то трепал языком. Не помню, что. Да и она, скорее всего, не вспомнит. Не важно. Что-то о том, что надо помогать людям, потому что всё в мире взаимосвязано. Надо делать добро. И другую подобную благостную пургу. И дальше – то же ля-ля.
А когда дошли, я внаглую спросил:
– Чаем напоите? Пить хочется.
Она впала в ступор. Я взял её за подбородок, слегка нажал, опуская голову:
– Это делается так: «Да, конечно, у меня есть и чай, и кофе, и кое-что покрепче».
Неожиданно её отпустило. Она ухмыльнулась, в глазах мелькнули, видимо, уже забытые, блядские искорки:
– А то так пить хочется, что переночевать негде?
– Ну, вот! Приятно иметь дело с умной женщиной.
– Ладно, пойдём.
Типичная двухкомнатная хрущёвка. Комната подростка-дочери (лет пятнадцати), гостиная, она же, видимо, её комната, кухня малюсенькая, совмещённый санузел. Обстановка старомодная, бедненько, но чисто, аккуратно.
Дочка в немом удивлении смотрела на меня.
– Привет, я Гоша.
– Он же Гога?
– Почти. А ты?
– Не важно.
– Ладно, Неважно, показывай, где пакеты ставить.
Потом хозяйка готовила ужин, я развлекал её. Мне непонятна эта тяга женщин, чтобы кто-то смотрел на их процесс стряпни. Я же не люблю, когда кто-то смотрит. Но сидел, благостное ля-ля разговаривал. Неважно сидела у себя, как мышь. Она и была как серая мышка. Какая-то вся никакая, усредненно-незаметная. Угловатая, высокая, ещё бесформенная, русые волосы в обычном хвосте, светлые брови и ресницы, будто их и нет.
Да и мама такая же, только крупнее по-женски, мясистее.
Готовила она, кстати, так себе. Хотя сойдёт. Поужинали почти в молчании. Потом Неважно ушла, мы пили растворимый кофе.
– Уйдёшь? – спросила, наконец решившись, она.
Я пожал плечами:
– Прогонишь – уйду.
М-да, если бы заставил попросить остаться – не попросила бы. Но и выгнать не может.
Принесла полотенце. Пока я принимал душ, постелила постель.
Я старался произвести впечатление. Можно было не стараться – там давно и никто не оставлял впечатлений, но я старался. Поэтому утром, когда мы пили кофе, она спросила:
– А ты придёшь ещё?
– Да.
– Когда?
Я пожал плечами.
Проводил её до работы, я угадал – контора. И когда я сказал:
– До свидания!
Она ответила:
– Я буду ждать.
Перевалочная база заложена.
Раньше мне казалось, что сутки через трое – уйма времени, но оказалось, опять времени не хватает. Выспаться не могу. Надо было хоть где-то спать нормально. Просто спать. Поэтому я на объекте, который охранял, сделал вот что. Купил несколько китайских веб-камер, два датчика движения, привёз с гаража свой древний комп, на нём ещё стоял самый первый «Celeron», и пузатый монитор. Камеры были развешены, датчики установлены, провода протянуты, комп отформатирован, и софт нужный установлен. Нет, всё, конечно, не так просто и не так быстро, но кого волнуют проблемы блох и солдат? Не рассказывать же об этом. Это скучно. А вот заработавшая система видеонаблюдения, при включении датчиков движения ещё и пищавшая на подъехавших к воротам и шлявшихся в периметре, заинтересовала моего начальника.
Он сурово смотрел в выпуклый монитор, где транслировалось изображение с четырех камер.
– Сам?
Я хмыкнул:
– Не, спецов вызывал.
– Я тебе что, клоун дешёвый? Конь педальный! – почему-то взбеленился он.
– Извини, не хотел обидеть. Я тебя уважаю, ты конкретный пацан.
– Я тебе не пацан. Где научился всё это делать? – его палец уткнулся в экран.
– Да нигде! Вот тут и научился. Помогает скоротать время.
Старшой нахмурился и свалил. А в следующее моё дежурство припылил с каким-то типчиком полусладкой наружности и секретуткой смазливо-длинноногой. Оказалось, полусладкий – менеджер, деваха – кассир. Я подписал договор с ООО «Табурет-три-ножки» и холдингом на установку системы видеомониторинга на объекте «Гараж номер дцать». И сумма в графе «стоимость работ» такая, что глаза на лоб. На руки, правда, только треть, но всё одно до… по пояс, в общем.
– Сколько времени тебе нужно для установки такого же на другом объекте? – спросил старшой. Я пожал плечами.
Одним словом, тут же подписали ещё договор, получил на руки аванс, и меня перевели на другой объект – «Гараж номер ндцать».
Бабла-то, бабла! Я был в шоке. Всю жизнь работал, как пахарь, на все внеурочные и выходные соглашался ради лишней пятихатки, а тут сразу и столько! А хорошо жить у бандитов. Легализовавшихся.
Хотел выспаться, а впрягся ещё в одно ярмо. Денежное, но ярмо.
Деньги на карточку сына сбросил. Я знаю, теща их сразу снимает, не верит она в электронные деньги. Только в те, что можно пощупать. Оно и к лучшему.
Я освоил ещё одну специальность. Нет, не установщик видеосистем. Угонщик. Скутеров. И мотоциклов. Я их угонял, катался за отморозком, потом бросал скутер. Теперь я довольно чётко себе представлял режим жизни Отморозка. Беда была в том, что Отморозок нигде и никогда не оставался один. Нигде и никогда. Как подобраться к нему? Через его сопровождающих? Ствола у меня нет. И не достать его. Да и убивать их я не хочу. Даже Отморозка. Мне только и надо, чтоб он ответил – зачем его шакалы мою жену пасли.
А на перевалочной базе, где я теперь жил, когда надо было где-то переночевать, начались проблемы. Откуда не ждал. Проблемы и у Хозяйки. И проблемы с Неважно. Я ей тут купил дешёвенький китайский (корейский, по названию) смартфон. Цыгане их что-то очень дёшево продают.
– Зачем? – спросила она. Странная она. Надо бы радоваться. Она нахмурилась. Подвоха ждёт?
– Задобрить хотел. Чтоб не смотрела на меня как на вошь.
Я теперь тут был полноправным жильцом. У меня был ключ от входной двери, я помогал в уборке по дому и «вносил квартплату». Так я это называл. Помогал, в общем, немного. К чему я это? А, в общем, я уже был «дома», когда пришла Хозяйка. Она задержалась и пришла заплаканная. Она, конечно, пыталась это скрыть. Но тщетно – и я, и дочь увидели.
– Что случилось? – спросил я.
– Опять он? – спросила Неважно одновременно со мной.
А вот это интересно! Я уставился на подростка, но она, поняв, что сболтнула лишнего, убежала в свою мышиную норку, куда вход мне заказан.
Вечер был испорчен. Неважно носа не показывала, Хозяйка тупила. Слова не вытянешь. Дождавшись, когда она пошла в душ, я вломился в ванную, вырвав шпингалет (там шпингалет-то!).
– Что ты делаешь? Уйди! Пошёл вон!
Не обращая внимания на её истерику, я её крутил и так, и сяк, рассматривая. Синяки на руках, шее, груди, бёдрах.
– Кто это сделал? – спросил я.
Она меня не слышала. Билась в истерике.
– Кто это сделал? – заорал я ей в лицо. Но даже крик не пробился до неё.
Я отпустил её, повернулся. В дверях стояла с воинственным видом, между прочим – с молотком в руках, и огромными глазищами (голубые, оказывается) Неважно. Я отобрал у неё молоток:
– Поранишься.
Сжал за плечи, приподнял, переставил, прошёл, отпустил.
– Успокой мать.
И ушёл. Не люблю истерик. Особенно у женщин, которые тебе безразличны.
Я сидел у подъезда на вкопанной покрышке, курил. Подошла Неважно, села на соседнюю покрышку:
– Дай закурить!
– Перетопчешься.
Я докурил сигарету, раздавил бычок о покрышку, закурил ещё одну.
– А у тебя нет семьи?
– Не ипёт!
– А зачем ты спросил, зачем тебе знать – кто это сделал? – наконец спросила она.
– Надо. Кто он? Ты ведь знаешь. Говори!
– Зачем тебе?
– Я любопытный. Ну?!
– Начальник отдела физлиц, – выдохнула она, закрыв лицо руками, а руки на колени, вся сжалась, будто бить её буду. Что за реакция шизанутая?
Она была в том же халате. А телефон-то она успела из коробки вынуть. Вот он, в кармане лежит. Современные телефоны такие большие, широкие. Не как «Нокии» первые, но всё же. Я достал смартфон, запустил интернет, поисковик, нашел её организацию, структуру, персонализацию. Узнал фамилию. Поиск по фамилии вывел меня на одну из соцсетей. Вот и фото.
Неважно уже с интересом следила за моими манипуляциями.
– Он?
– Он, с…
– Ну-ну, некрасиво так на уважаемого человека, примерного семьянина.
– Да он!..
– Читай сама. Вишь, как красиво расписано. Ладно. Пора мне. Иди в дом, простынешь ещё.
Я ждал его. У его машины. Японец С класса. Ничё так. А стоянка эта, кстати, не оборудована видеонаблюдением. Но я всё равно шлем не стал снимать. А рядом с его машиной удачно стоял «уазик».
Я проколол все четыре колеса, сигнализация не сработала. Пришлось монтировкой высадить лобовое стекло. Вот тогда она и взвыла. Я отошёл за УАЗ.
Летит, летит, причитает. Встретил его подсечкой, свалил и стал бить. Больно, методично. По мягким тканям, по суставам, по почкам-печенкам, не трогая лицо.
– За что? – разобрал я среди его криков.
Я наклонился к нему и прямо сквозь затемнённое стекло шлема спросил:
– Приятно?
– Нет, не надо!
– А женщин бить и насиловать приятно?
– Нет, вы ошиблись, я никого не насиловал!
Я отходил его ногами.
– Вспомнил?
– Она сама! – завизжал он. – Сама! Ей так нравится!
Тут я засомневался – а мы вообще об одной и той же думаем?
– Кому нравится? Как её имя?
Он назвал. Нет, та самая. Теперь я бил этого борова с максимальной жестокостью, на которую был способен. Пока не вырубил. Потом сел на скутер и уехал. Скутер бросил, джинсовку и джинсы снял и положил в пакет, пошёл в шортах и майке к своему скутеру. Пакет выбросил в мусорный бак через пару кварталов.
И уехал на речку искупаться и успокоиться – после драки у меня всегда руки трясутся.
Пока обсыхал на берегу, думал – вот надо оно мне было? Ещё и прихватят за нанесение вреда здоровью. Но уж больно он меня взбесил. Такой весь правильный, хороший, а бабу регулярно насилует. Ладно бы просто склонил к сожительству, но ему же надо, чтобы она сопротивлялась. Ему так больше нравится? Крутым себя ощущает? А с другой стороны, он что-то там блеял, что она сама. Может, и правда. Их, баб-то, не поймёшь. Они всякими бывают. А, пох, уже свершилось.
Поехал на «работу». Жара спала, можно и по заборам с камерами полазить.
Когда я пришёл к ним в следующий раз, они опять смотрели на меня глазами испуганных коров.
– В командировку ездил, – сообщил я, ставя на стол пакет с продуктами, – как вы тут?
Они переглянулись. За ужином раздавили бутылочку коньяку, малой тоже налили. Выпив, Хозяйка осмелела, задала прямой вопрос – я ли отправил в больницу её обидчика. Я, улыбнувшись, ответил, что не понимаю, о чём речь. Мать очень строго зыркнула на дочь, та юркнула в норку и больше не показалась.
По утрам она уходила, меня не будила. Так должно было быть и в этот раз. Но сквозь сон я почувствовал нежные руки на своём теле, губы. Не просыпаясь, сгрёб женское тело под себя. Однако даже сквозь сонливость, наткнувшись на преграду, я почувствовал, что тела этого маловато. Должно быть мягче, мясистее. Отпрянул, открыл глаза.
– Давай же, что тебе стоит?! – взвизгнула Неважно.
Я сел на краю дивана, спиной к ней, накрыл её одеялом с головой. Она ревела, причитала. Потом кричала на меня, затем опять плакала, причитая, что она некрасивая настолько, что даже я побрезговал. А подруги её и так считают её бракованной.
Я повернулся, сдёрнул одеяло. В этот раз она прикрылась, закрыв девичьи груди ладошками.
– Девственность – сокровище. Его беречь надо. И подарить её тому, кто достоин, кто оценит. Тому самому, единственному и неповторимому.
– Нет таких.
– Есть. И твой где-то ходит, ждёт. И если ты пойдёшь на поводу своих падших подруг, то когда он встретит тебя, он пройдёт мимо. Зачем ему падшая?
– Это сказки для маленьких девочек. Жизнь – дерьмо.
– Дерьмовые люди, чтобы не чувствовать своей вони, стараются вымазать в дерьме всё, что ещё не вымазано. Когда все воняют – никто не воняет.
– Всё ты врёшь! Ты просто побрезговал. Неужели тебе не хочется целки?
– Нет, не побрезговал. Без одежды ты симпатичнее. Но не для меня. А целка… Уже было. Я тебе не сказку рассказал, а реальную историю. Мою и моей жены.
– А что ж ты тогда тут делаешь? – ехидно спросила она.
– Мою жену убили. Я мщу. Больше ни о чём не спрашивай.
– Убили? Прости, я не знала.
– Понимаю.
– А моя мать?
– Тебе честно или соврать? Правда ранит.
– Значит, с матерью – это на время?
– Да.
– А она – всерьёз.
– Мне жаль.
Я встал, не одеваясь, сходил на кухню, поставил на огонь чайник. Когда я вернулся, она лежала на боку, свернувшись калачиком, смотрела в спинку дивана. Услышав мои шаги, она посмотрела на меня, вернее, на мою готовность к «бою».
– Ты хочешь меня, – констатировала она. – Значит, я не страшная?
– Ты симпатичная.
– Между нами что-то могло бы быть?
– Могло, но не будет.
– А если я не буду целкой?
– Не будет. Тебе ещё жизнь строить, а я уже пропащий. Не стоит.
– А я хочу.
– Перехочешь.
Чайник закипел, засвистел.
– Кофе будешь? – спросил я, натягивая штаны.
– Буду.
Она пришла на кухню в чём мать родила. Вот ведь оторва! Измором меня решила взять?
– Решила не мытьём, так катаньем? – спросил я её.
Она улыбнулась:
– А вдруг?
– Если ты продолжишь в подобном ключе, ты меня больше не увидишь.
Она уставилась на меня. О чём она там думала, я не знаю, но спросила:
– Мне одеться?
– Сиди уж. Мне приятно, в конце концов. Но о нас даже не думай. Пей, остынет.
Молча пили кофе.
– Гош, я правда не страшная?
– Правда.
– А почему?.. – она замолчала, слова застряли в её горле, а слёзы выступили из глаз.
– Вопрос поставлен не так, потому и не можешь найти ответа. Вопрос – кто? И зачем им это нужно.
Она задумалась.
– Может, тебя гнобят не потому, что ты хуже, а потому что они – полный отстой? – убеждал я. – А если они отстой, стоит ли плакать? Тебе не всё равно, что о тебе подумает свинья? Или ты думала, что став шалавой, избежишь унижений? Нет, всё только усилится. Они не будут с тобой дружить. На дружбу способны только люди, способные осознать правду. А б… никогда правды не видят, никогда её не признают. Они живут в иллюзиях. Жизнь вне лжи их разрушает.
– Я ничего не поняла.
– Представь подругу, что больше всего тебя гнобит. Вот если все кругом начнут к ней относиться так, как оно должно. У неё много парней?
– Да.
– Она – б… И, представь: все начнут ей это в глаза говорить. Она будет убеждать: она со всеми и с каждым только по любви. А все смеяться: это же смешно. По любви? К чему? К палкам? Если она окажется в подобной среде, где она всего лишь то, что она есть – половая тряпка, то она умрёт.
– Мне кажется, ты не прав.
Я пожал плечами.
– Девочка, тебе сколько лет? А мне? Я чуток больше тебя видел, чуток лучше разбираюсь в жизни и людях. Потому в моей жизни была настоящая любовь. Чего и тебе желаю.
– А какая она, настоящая?
– Это не объяснить. Это надо осознать, почувствовать. Любые мои слова ничего тебе не скажут. Это то же, что слепому с рождения описать радугу.
– Как я узнаю, что это она?
– Не переживай, поймёшь.
– А если я полюбила, а он – нет?
– Тут или ты ошиблась, или время не пришло.
– В чём ошиблась?
– Что любишь.
– Я не ошиблась. Я люблю тебя.
Она смотрела мне прямо в глаза, упрямо и по-детски – непосредственно. М-да, убойное сочетание – голая девочка признаётся в любви. Мне.
– Нет. Ты не любишь меня. Это не любовь. Любопытство, желание – плотское, уважение, может быть. Даже дочерние чувства вот так выразились, но не любовь.
– Не решай за меня! Я люблю тебя, я хочу, чтобы ты стал первым! – она вскочила, встала передо мной, вся такая голая, тонкая, юная, страстная. Глаза горят, губы пылают, соски окаменели бордовым, трогательный девичий пупок, пушок на лобке, юношеская припухлость в бёдрах. Вся такая нежная, упругая, сладкая. А, проклятие! У меня аж скулы свело судорогой. Ага, скулы, хе-хе.
Я встал, взял её за подбородок, долго смотрел в её пылающие глаза, поцеловал в губы. По-взрослому, по-настоящему. Со стоном оторвался, метеором собрал свои вещи и сбежал.