Глава шестая. Отцы и дети
Виктор с Натальей возвращались в Ленинград. До Ростова-на-Дону решили ехать автобусом. На подъезде к Ростову пошел мокрый снег и вскоре залепил окна автобуса так, что ничего видно не было. Только впереди у водителя со скрипом елозил по стеклу дворник, и в треугольнике лобового стекла черная колея дороги упиралась в белое марево неба. Когда вышли из автобуса, снег шел уже сплошной стеной, снегопад превратил город в белую с серыми пятнами панораму. Привокзальная площадь и ближайшие дома перечеркивали белые, колышущиеся полосы тяжело падающего непрерывными потоками снега. Ни снующие у входа в вокзал люди, ни отъезжающие и подъезжающие автомобили еще не растолкли, не испачкали снежного покрывала и город явился вышедшим из автобуса в белоснежной чистоте.
– Я здесь прожил почти пять лет, – Виктор стоял лицом к белой реке проспекта Энгельса, поднимающегося в город, – по этому проспекту я впервые вошел в Ростов. Вот отсюда, от вокзала и до мореходки пешком шел, расспрашивал встречных и шел. И дошел.
– А я здесь только проездом бывала, и с твоим Ростовом через аэропорт знакомилась, – Наташа щурилась от летящего в лицо снега.
– Где же наш встречающий? – Виктор аккуратно снял с Наташиных ресниц налипшие снежинки и огляделся по сторонам.
А Наташа уже улыбалась стоявшему у Виктора за спиной человеку.
– Здравствуйте, гости дорогие!
Их встретил сын дяди Лени Панасюка, с которым Виктор познакомился на похоронах отца. Отец, надо полагать, заранее составил список тех, кого мать должна была известить о его смерти. Он никогда не говорил, чтобы их приглашали на похороны, нет, он просил «известить». Виктор сам ходил на почту и отправлял телеграммы. С двух адресов пришли ответы с соболезнованием и извинениями, что адресат не может сам быть на похоронах. Другие адресаты вовсе не ответили. А из Ростова приехал старик с сыном. Приехали на новенькой «Волге» с водителем. Это был сослуживец отца, прошедший с ним всю войну. Виктор вспомнил, что отец с матерью не раз называли фамилию этого человека – Панасюк, или просто Лёня. Были письма от него, да и отец, не раз ездивший в Ростов, видимо, встречался со старым другом. Пережил друг отца и приехал проститься с ним. Полный, неповоротливый, с ногами тумбам, ходил он с трудом, опираясь на две палочки. Очки с толстыми линзами надел один раз, когда подошел к гробу друга. Остальное время смотрел в землю или, подняв глаза на голос, незряче, не мигая, смотрел над головой говорящего и, казалось, улыбался чему-то. С Виктором поздоровался и долго не выпускал его руку, держа своими двумя ладонями подушечками с плохо гнущимися пальцами. В какой-то момент присели рядом.
– Виктор?
– Да.
– Витя, – помолчал, – знаешь, почему он тебя Виктором назвал?
– Нет.
– Трое нас было. В начале войны. Понял?
– Понял. А какой он был, третий?
Панасюк молчал, глядя в землю.
– Вот такие мы друзья были.
Выставил вперед ладонь с негнущимися пальцами. Но торчащий вверх большой палец обозначил желаемый жест.
– Вот такие у меня фронтовые друзья были. Оба. А я-а, – махнул рукой, – ладно. Обязан я им. Обоим. И Витьке и Пашке. И не расспрашивай меня, – почему-то рассердился, – не расскажу.
Потом положил руку на колено Виктора.
– Просьба у меня. И я думаю, что Пашка меня бы поддержал. Наладьте с моим сыном Женькой хорошие отношения. Не обязательно дружить. Я знаю, что такое дружба. Её никому не навяжешь. А вот помогать друг другу – это дело нужное. С Женькой я уже об этом говорил. Очень я хочу, чтобы вы продолжили нашу… дружбу. Очень, – глаза старика влажно заблестели, – уважьте старика. Женя, подойди на минутку.
Женька подошел. Сын был такой же плотный, начинающий полнеть молодой мужчина, явно ровесник Виктора, с добродушным лицом и неожиданно крепким мужским рукопожатием.
Все это время он неотступно следовал за отцом, но никогда не поддерживал во время ходьбы. Даже когда отец замирал в неудобной позе. Сын просто шел рядом, останавливался рядом. Чувствовалась какая-то давняя договоренность между ними, позволявшая отцу сохранять видимость независимости. Пока они разговаривали, сын сидел в стороне, но чувствовалось, что в любую секунду он окажется рядом с отцом, по какому-то незаметному другим сигналу. Вот он и подошел. Познакомились сыновья бывших фронтовых друзей.
Потом Панасюк посидел у гроба друга, пригладил седую прядь покойнику, пробурчал что-то. Стуча палками, вышел во двор, постоял, поговорил с вдовой. Успокоил. Ты, говорит, Надя, если не успела чего Павлуше сказать, скажи мне, я скоро у него буду – передам. И улыбнулся, глядя в бледное зимнее небо бледными незрячими глазами. Еще сказал:
– Не горюй очень, радоваться надо, мы так много лет после войны прожили. А ведь, бывало, ждали её, смертишку, каждый день. Да, Надюша, чтобы не забыть, там Женя, сын на кухне корзинку оставил с продуктами, ты присмотри. На поминки это.
– Лёня, – мать заплакала, обняв Панасюка, – ну зачем ты? У нас все есть. Всего достаточно.
– Лишнего не бывает, там икорка, балычок, коньячок…, на помин души Паши, лишнего не бывает, – погладил мать по плечу, – а мы с Женей на поминки не останемся, уедем. Тяжело мне.
– Ох, Леня, трудно мне без него будет, – мать заглянула в незрячие глаза старого друга мужа.
– Знаю. Я ведь Сару семь месяцев и четыре дня, как похоронил. Знаю.
Помолчал, горько качая головой.
– Во-от. Сара с Пашкой вчера там встретились. Ох, спешить мне туда надо. Пригляд за ними нужен. Не доверяю я твоему красавцу.
– Лёнька! – мать горько улыбнулась, – ты все такой же.
На поминки Панасюки не остались. И на кладбище не поехали. Старик пожаловался, что плохо себя чувствует, они откланялись и уехали. Перед отъездом Виктор с Евгением договорились, что Морозы на обратном пути заедут в Ростов и оттуда уже улетят самолетом в Ленинград. Женя обещал им машину по Ростову и билеты на самолет без проблем. Он показался Виктору покладистым, добрым малым. На вопрос, где он работает, махнул рукой и, как показалось Виктору, смутился.
– Я все больше по партийной линии, – сказал, – партийный чиновник.
– В горкоме партии? – прямо спросил Виктор.
– Ага, – кивнул головой Женя, – в обкоме.
– А чем же ты там занимаешься? – Виктор постарался сделать максимально уважительное лицо.
– Мой сектор, это пресса, культура и все такое, одним словом – идеология.
– Ого! Ты, брат, крупная птица, я тебя, пожалуй, буду по имени отчеству называть.
– Прекрати, Витя. Ты вот меня братом назвал. Так, в чем дело? Давай побратаемся. Мне отец всего не рассказывал, но кое-что я понял. Твой отец – моего, практически от смерти спас. Как уж оно там было, мы видимо не узнаем, но война, сам понимаешь, – война. Мы когда сюда ехали, он слезу пустил, знаешь, все пытался мне что-то рассказать, но так и не решился. А потом говорит, что, мол, он Павла, отца твоего, не успел до конца отблагодарить, так вот я должен закрыть его долги. Какие долги? Давай с тобой контакты наладим, друг другу помогать будем по-братски. Я за честь сочту иметь, хоть и названного, брата капитана дальнего плаванья. Ты ведь капитан?
– Да, есть немножко, – Виктор пожал плечами, – а что? Я не против. Уважим отцов. Думаю, кровью расписываться не будем, а так, по-мужски…
Они пожали друг другу руки, похлопали по плечам и договорились встретиться в Ростове.
– Так, друзья мои, машина вас ждет, накрытый стол вас ждет, а полетите вы в Ленинград послезавтра, билеты вам забронированы на самый удобный рейс.
Женя улыбался открыто и радостно, так, будто был уверен, что он говорит о том, о чём гости мечтали.
– А почему послезавтра? – почти в один голос удивились супруги Мороз, – мы планировали сегодня, в крайнем случае – завтра.
– Дорогие мои, у нас запланирована культурная программа, мы к ней готовились, и нарушать её нельзя. А потом, нам ведь надо поближе познакомиться, породниться.
Разговор шел уже по дороге к стоящей в стороне машине. Вещи приехавших подхватил подошедший с Женей водитель. Наташу посадили впереди, а мужчины устроились сзади. Женя не замолкал ни на минуту. Он сообщил, что они с женой очень бы хотели ближе познакомиться с Морозами, подружиться, породниться. А почему – нет? Жену Жени звать Маргарита, и она будет счастлива, принять гостей из Ленинграда. Квартира, слава Богу, большая, практически в центре города, с окнами в парк.
Наташа оглянулась с первого сиденья, и они с Виктором буквально устроили молчаливый диалог взглядами. Не готовы они были к такому предложению. Договорились. По взгляду Натальи Виктор понял, что она сомневается, но решение вопроса оставляет за ним.
– Вот это я понимаю! – Женя восхищенно наблюдал за этим молчаливым «диалогом», – и о чем, позвольте вас спросить, вы договорились?
– Поехали, – Виктор обреченно махнул рукой, – напор у тебя, Женя, кавалерийский.
– А как иначе! Дорогие мои, Витя, Наташа! Вы не пожалеете. Я, конечно, понимаю, – лицо Жени стало серьёзным, – мы и дядю Пашу помянем еще раз. Мой отец тоже ждет вас, рад вам будет. А жизнь, она что? Она продолжается!
Женя снова расцвел жизнерадостной улыбкой. И так до самого порога квартиры. Из-за густого мокрого снега Виктор не разобрался, куда они приехали, в какой район города. Понял только, что ехали не долго, и что находится дом практически в центре города. Да-а, Виктор про себя усмехнулся, Женя оказался серьёзной фигурой. Милиционер, видимо случайно оказавшийся за столиком в просторном подъезде, козырнул Евгению Леонидовичу.
Маргарита, жена Евгения Леонидовича, встретила их в большой прихожей, представилась:
– Маргарита Львовна, можно просто – Марго.
Невысокая, худенькая женщина в бордовом длинном платье, больше похожем на домашний халат со стеганым широким воротником, с внимательным взглядом зеленых глаз под прямой линией почти сросшихся густых бровей на холеном, красивом лице сдержанно улыбнулась и легким движением, почти не поднимая руки, указала в сторону.
– Гардероб у нас здесь.
За тяжелой шторой оказалась небольшая комната со шкафами и большое трюмо с зеркалом до потолка. Наташа послала Виктору выразительный взгляд, позволила Жене снять с себя пальто, переобулась в домашние тапочки, услужливо подставленные ей прямо под ноги, и задержалась у зеркала. У неё за спиной появилась хозяйка.
– Всем, что здесь стоит, можете пользоваться, – она указала на предметы туалета и флаконы, стоящие на полке трюмо, – и скажите, как мне вас звать.
– Маргарита Львовна, а может быть мы, как и мужчины перейдем на «ты»? Меня звать Наташа. А вас, если не возражаете, я буду звать – Марина. Хорошо?
Наталья так мило и искренне улыбнулась, что Марго после секундной задержки тоже улыбнулась и махнула рукой.
– Действительно, что это я? Хорошо. Приводите себя в порядок, не стесняйтесь. И проходите в гостиную. Не буду вам мешать. Виктор, вот в нише тапочки, они тебе подойдут.
И уже выходя:
– А Мариной меня в школе звали. А я уже и забывать стала.
В большой комнате, представленной как гостиная, стоял большой стол с расставленными вокруг стульями с высокими спинками. На диване в нише фонарного окна сидел отец Жени, старший Панасюк. Он при появлении Морозов приветственно поднял руку. Рядом с ним сидели две девочки. Разного возраста, но так похожие между собой и одновременно на отца, что понятно стало, что это дети Евгения и Маргариты. Старшую сестру можно было уже считать девушкой. На вид ей было лет шестнадцать, а очки делали её более взрослой и серьёзной по сравнению с сестрой. Младшая если и была моложе, то не на много. Сестры встали, поздоровались с вошедшими, приветливо улыбнулись и кивнули головами. И тут же сели на место. Дед Леня с места громко поинтересовался, как доехали. Показал за спину на окно и посетовал на погоду.
– Я вот сегодня и на улицу не выходил. Снегопад, извольте видеть. Это вы северяне, вам не привыкать. А я, мало того, что на ногах еле стою, да еще и плохо вижу.
Внучки одновременно повернулись к деду, а младшая даже дернула его за рукав.
– Дед, а когда ты, вообще, последний раз выходил из квартиры? Вы как приехали, ты за дверь ещё ни разу нос не высунул.
– Татьяна! Постеснялась бы!
Мать сказала тихо, но так, сестры положили руки на колеи и, продолжая улыбаться, замерли взглядами на гостях. Дед подслеповато поискал глазами Виктора и смущенно сказал:
– Все бы им подшутить над дедом.
Стол был уставлен блюдами с салатами, в центре тесной группой батарея разнообразных бутылок. Женя помог отцу подняться и подвинул ему стул. Видимо дома старший Панасюк не стеснялся помощи.
– Я рюмашку с сынами выпью и уйду.
А хозяйка рассаживала гостей. Подходила к стулу, клала руки на спинку и говорила, кто здесь будет сидеть. Она все говорила тихо.
– Горячее я сама подам, – мужу, – Валентину я отпустила.
Уловив взгляд Наташи, пояснила:
– Домработница. Я решила, что мы без неё свободнее себя будем чувствовать. И девочки мне помогут.
Девочки сморщили одинаково носы. Наконец все расселись. Женя предложил помянуть Павла Петровича. Не чокаясь, выпили по рюмке. Старший Панасюк вытащил платок и приложил к глазам. С трудом вылез из-за стола, сын помог ему встать и вывел из комнаты. Через пару минут Женя вернулся.
– Плачет. Слезливым стал, как дитя малое. Говорит, что последний он остался из всех, кого помнит. Не поймет, за что ему такая честь.
Сестры похихикали и ушли к себе. Выпили еще по одной. Марго пила наравне с мужчинами, во всяком случае, в начале. Наталья с первой рюмки только пригубливала. После второй рюмки наладился разговор. Расспрашивали друг о друге, постепенно у женщин сложился свой разговор, у мужчин свой. Виктор предложил покурить, и они с Евгением вышли на застекленную лоджию. Здесь стоял маленький столик и два плетеных кресла. Уселись, закурили.
Первый раз оказался в такой роскошной квартире, – Виктор с интересом оглядывался, – у тебя лоджия, по размерам, как моя спальня. А сколько в этой квартире комнат?
Четыре, – Женя пожал плечами, – а у тебя, что квартира хуже? Ты же капитан?
Капитан-директор.
Вот. Тебе что, ваше министерство не выделило соответствующую квартиру? – Женя не скрывал удивление.
В Мурманске, Женя, я думаю, вообще квартир такого уровня нет. И все капитаны, насколько я знаю, живут в обычных квартирах. У кого-то трехкомнатные, у кого-то и двушки. Все нормально. А я, кстати, не живу в Мурманске. Давно в Ленинград переехал.
Ну, хорошо. А как же ваше областное партийное руководство живет? Мурманск ведь областной центр?
Ну, я у них в квартирах не бывал. Сказать не могу. Но если бы в городе были квартиры такого уровня, мне кажется, я бы знал. Хотя…
Виктор подвинул к себе ближе стоящую на маленьком столике пепельницу, стряхнул пепел и, прищурившись, заглянул Жене в лицо.
– Скажи, а почему вы в таких исключительных условиях живете? Это ничего, что я такие вопросы задаю?
– Ты партийный?
– Коммунист. Иначе бы я капитаном не был.
– Да-да. Разумеется. Хочешь откровенный разговор? Ты не волнуйся, все между нами останется. Я в душе демократ, – широко улыбнулся, – ты же знаешь, у нас демократический централизм.
– Я, Женя, не волнуюсь. Я тебя боюсь вопросом в неловкое положение поставить. Так что ты на вопрос не отвечаешь? Почему у нас такая разница в возможностях? Я ведь почему так прямо спрашиваю? Мы с тобой договорились, да? Жить по братски. Как отцы наши на войне жили. Я бы у другого этого не спросил. Я не скрываю, что квартира твоя меня поразила.
_ Чем, Витя?
– Роскошью. Ты мне поверь, я всякого повидал. Профессия у меня такая. Но вот такого я не ожидал увидеть.
С лица Жени ушла добродушная улыбка, он встал, приоткрыл форточку и выпустил в неё струю дыма. Постоял, глядя в окно, выбросил в форточку сигарету, сел в кресло, и они с Виктором некоторое время, молча, разглядывали друг друга.
– Не могу понять, – прервал молчание Женя, – почему это тебя так задело? Ты ведь незаурядный человек, должность, вон какая, – он поднял указательный палец, – капитан-директор! Надо полагать, денег – куры не клюют. За границей валюту получаешь. Так ведь? Жена – инженер. Да?
– Технолог. Руководитель отдела в институте.
– Вот. Все это должно было, просто автоматически, отбить у тебя даже намек на такую дурную человеческую черту, как зависть.
– Стоп, Женя. Вот чего в моем вопросе нет, так это зависти. Я вообще никому не завидую. Вообще! Никому! Я так интересно живу, что в дурном сне не могу себе представить, что можно поменять эту мою жизнь на чей-то достаток. И давай больше не будем касаться личностей. И вопрос мой, уверен, что ты понял. Я ведь имел в виду не нас с тобой.
– Понял, и на вопрос твой отвечу. Отвечу, чтобы у нас тобой с первого дня недосказанностей не было. Так вот. Ты говоришь, что по свету походил, посмотрел, как там люди живут, какой у них достаток. Я тоже поездил по заграницам. И в капстранах пришлось побывать и в странах соцлагеря. Посмотрел. И выводы сделал. Свои, собственные. И не всегда, заметь, совпадающие с линией партии. Да-да. Не перебивай. Слушай дальше, раз спросил. Зачем революция делалась? Зачем партия власть в свои руки брала, и продолжает держать? И не собирается никому отдавать. Ради собственного удовольствия? Чтобы народ в нищете держать? Давай, капитан, я тебе полноценную лекцию прочитаю.
– Мужчины, вам без нас не скучно? – приоткрыла двери лоджии Марго.
– Закрой двери, солнце моё, мы здесь накурили. И еще курить будем. Займите сами себя. Покажи Наташе библиотеку.
Марго кивнула и ушла.
– Теперь ты меня уже не остановишь. Я просто обязан высказаться. Иначе…, я боюсь, что у нас уже не будет повода поговорить. Уж больно ты вопрос ребром поставил.
Виктор дернул плечом, криво улыбнулся и промолчал. Закурил, встал у форточки вполоборота к Жене.
– Я бы мог, конечно, сделать вывод, что ты за границей набрался тлетворного духа западного общества потребления. Нет. Я сам, Витя, после поездок туда задумываюсь. И очень меня долго сомнения мучают. А потом все становится на свои места. Да, все становится ясным и понятным. И никто, поверь, меня не переубеждает, никому я со своими сомнениями на фиг не нужен. Скажу тебе больше. Партия сегодня, я имею в виду руководящие её органы, как никогда, засорена разложившимися элементами, по-настоящему отравленными западными «ценностями». Да, братишка, и я являю собой, пожалуй, самое консервативное звено в её рядах. Несмотря на все свои сомнения. Потому, что я знаю куда идти. И нас таких достаточно, чтобы партия не свернула с правильного пути. Пока…, достаточно. Есть, конечно, и дремучие консерваторы, закостенелые догматы, но…, они скоро сами уйдут.
– Женя, я ведь не об этом тебя спросил. Сейчас, конечно, самое время послушать политинформацию…
– Не сказав того, о чем я говорю, я тебе вразумительно ответить не смогу. Слушай. Или ты может быть, еще по стопочке желаешь? Марго, – Женя крикнул в приоткрытую дверь, – Марго, организуй нам здесь фуршет.
– А что это ты сказал насчет того, что знаешь куда идти? А наше политбюро, там, в Кремле, знает эту дорогу?
– Только не иронизируй, Витя. Не надо. Человек такой суровой профессии, руководитель большого коллектива людей, казалось бы, да? Не к лицу тебе это, поверь мне.
– Да, понимаешь ли, не верится, что ты мне сейчас что-то новое откроешь. Ты, конечно, диалектический материализм лучше меня знаешь, но я ведь не о том спрашиваю. У меня непонимание текущего момента простое, приземленное.
– А если я тебе сейчас признаюсь в использовании служебного положения в корыстных целях, тебе легче станет? Ты в это сразу поверишь?
– Нет, не производишь ты, на первый взгляд…, потому и спрашиваю.
– Тогда слушай и не перебивай.
Дверь на лоджию приоткрылась, и обе женщины протиснулись с подносами.
– Витя, ты посмотри, каковы агрессоры. Они четыре рюмки принесли. И что вы этим хотите сказать?
– А что хотите, то и думайте, – тихо заявила Марго, – но в компании секретов нет. Наташа, пойдем за стульями, мужчины сами не догадаются.
Попытался встать Виктор, но Женя его буквально руками удержал.
– Не дергайся, Витя. Инициатива наказуема. Пусть присутствуют. Моя в курсе моих дел, да и Наташа, я вижу, умница. И красавица, – Женя погрозил Виктору пальцем, – везет вам, капитанам. Да. Так вот. Мы ведь о достатке людей говорили. Я действительно видел жизненный уровень людей за границей. И проникся. Но, вот давай без всякой пропаганды. Ни для кого не секрет, что сразу после революции наша страна находилась в, мягко говоря, недружественном окружении. Согласен? Нам со всех сторон войной грозили. И что бы сейчас о Сталине не говорили, но все его волюнтаристские, порой жестокие решения привели к тому, что к войне мы все-таки успели подготовиться. Не возражаешь?
Женщины уже вернулись на лоджию, но не уселись за столик, а стали у окна. Они молчали, и было заметно, что обе прислушиваются к разговору. За окном продолжался тихий снегопад, вечерний парк белыми шапками деревьев, желтыми пятнами фонарей завораживал, очаровывал. Виктор разлил по рюмкам, они с Женей чокнулись и, молча, выпили. Женщины сделали вид, что это их не касается.
– Потом по миру прокатилась война, – Женя продолжил, – и мы получили вторую после революции жесточайшую разруху. И теперь заметь, остальные государства, из которых не все были разрушены войной, начали коллективное восстановление. Поддержанное награбленным у всего мира добром. Продолжая эксплуатировать малоразвитые страны, он быстро восстановились после войны. А что же мы? А мы, поднимаясь сами, вынуждены были поднимать еще и свои заброшенные, практически неосвоенные пространства, поднимать из руин страны соцлагеря. Представляешь?
– А рыночная экономика, как ты думаешь, сыграла роль в их, я имею в виду западные страны, развитии?
– Вот оно что! Я тебя недооценил. Прошу внимания, – сделал театральный жест в сторону женщин, – перед нами живой рыночник. Носитель либеральных идей.
– Зачем ты так? Мне с капиталистами приходится иметь дело, что в этом удивительного?
– Ничего, Витя, все нормально. Но есть еще один важный вопрос в этом. А почему в некоторых капстранах, в таких, например, как скандинавские, социальные вопросы подняты на такой уровень, что нам впору признать их лидерство? Ты удивляешься, что это говорит партийный работник?
– Да-а, Женя, удивляюсь, не то слово. Я тобой восхищаюсь. Я тобой горжусь!
Марго, не поворачивая от окна головы, тихо похлопала в ладоши.
– Виктор Павлович, вы сейчас видите только верхушку айсберга, – она улыбнулась одними губами, – когда здесь собираются его коллеги по партии, да превышают норму, то такого наслушаешься, – покачала головой.
Присела за стол, налила себе и Наташе по пол рюмки и одна выпила. Взяла из вазочки дольку лимона и прикусила.
– Мара, не шокируй гостей. Я вижу, что Виктор к этому не готов. Так вот, давай закончим тему. Партия ставит своей целью улучшение благосостояния всего населения нашей страны, всего советского народа. Так ведь? Мы должны жить так же, как и они там, даже лучше. У нас для этого больше возможностей. И прав больше. Мы социалистическое государство, развивающееся по социальным законам, справедливым. Для всех!
Виктор молчал, наблюдал за захмелевшим оратором, только бровями играл. Марго жевала лимон и смотрела в темнеющее окно. Внимательно слушала Женю только Наташа. Она скрестила на груди руки, спиной прислонилась к подоконнику и смотрела по очереди на мужчин.
– Пора прекращать в нашей стране осуждать достаток! – начинал горячиться Женя, – пора поощрять хорошо работающих, умных, инициативных, да просто умеющих жить, – хлопнул по столу ладонью, – поэтому, Витя, я буду жить так, как могу себе позволить. Должен же кто-то начинать? Люди должны видеть, что жить в нашей стране можно. И хорошо можно жить!
– А «начинать с себя» моральные принципы не мешают? – Виктор доброжелательно улыбнулся.
– Нет, братишка, не мешают. Я исхожу из того, что сколько людей, столько и взглядов на моральные принципы. Я вот, например, не понял, что ты подразумеваешь под моральными принципами.
– У вас все в обкоме так думают? – спросила Наташа.
– Конечно – нет, – Женя потянулся к бутылке, – у нас в обкоме старая гвардия. И их там, таких – легион.
– Может быть, хватит, Жека? – Марго успела перехватить бутылку, – расхорохорился.
– Да, правильно, хватит. А то уже моральные принципы рассматривать стали. Пошли, горяченького поедим?
Постепенно переместились за стол, женщины ушли на кухню и скоро на столе появился запеченный гусь и блюдо с жареной картошкой. Разговор продолжился за столом, но спокойный, доброжелательный. Чувствовалось, что общий язык был найден, все были друг другу симпатичны и интересны. Закуски, все, без исключения вкусные. Гости хвалили хозяйку, произносились тосты за её здоровье, за благополучие этого дома. Хозяева рассыпались в благодарности за визит таких замечательных, интересных гостей. Виктора просили рассказать о море, о рыбаках, о заполярье. Вечер удался. Спать легли поздно. Гостям выделили комнату, и Виктор с Наташей заснули, не успев, как следует, обменяться впечатлениями.
Проснулись поздно, завтракали долго, с разговорами. Жени дома не было, он рано уехал на работу, и гости были в полной власти Марго. Под её руководством была осуществлена та самая культурная программа, о которой при встрече говорил Женя. Днем они втроем гуляли по городу вблизи дома. Легкий мороз закрепил вчерашнюю красоту, из-за туч ненадолго выглядывало солнце, красиво серебрило пока еще чистые, заснеженные улицы. Не сговариваясь, пришли в парк Горького. После вчерашнего снегопада парк превратился в зимний лес со скамейками. На скамейках уже устроились старики, сверкали на прохожих очками, блаженно щурились на яркое солнце и далеко провожали взглядами молодых мам с саночками. Виктору захотелось пройти к своему мореходному училищу, от парка к нему было минут пятнадцать пешего перехода. Женщины его не поддержали, Марго сказала, что скоро обед, на который обещал приехать Женя и, погуляв еще часик по парку, они отправились домой.
Когда проходили открытую концертную площадку, Виктор увидел молодежь перебрасывающуюся снежками. И в памяти, будто это было вчера, ожили картинки такого же снежного дня, здесь, на этой же площадке. Их, курсантов, трое или четверо, Виктор среди них, они бросают снежки в двух девчонок, сидящих на скамейках для зрителей. Девчонки смеются, приседают, прячутся за спинки скамеек, не обижаются и отвечают морячкам, бросают в них снежки. Виктор даже глаза закрывает и видит все, как наяву. Одна из этих девчонок – Тамара. Через несколько дней он первый раз проводит её домой.
– Виктор, – Марго оглянулась, – не отставай.
Они с Наташей идут впереди, под руку, о чем-то оживленно разговаривают. Виктору это видно, потому, что разговаривают громко, даже перебивают друг друга.
– Сдается мне, вам и без меня не скучно.
Ему очень не хочется уходить из парка. Он уже давно заметил за собой способность на малейшей ассоциации легко возвращаться в прошлое и чувствовать себя в нем реально, до звуков, казалось забытых голосов, до запахов. Ощущение это приносило иногда горечь, связанную, видимо, с раскаянием, о чем-то необдуманно совершенном, а иной раз просто щемящую грусть о светлых беззаботных днях. Но сейчас он вдруг осознал, что детство и юность уносились за бескрайний горизонт окончательно и невозвратно. Видимо уход отца стал последней разорванной нитью, соединявшей его с тем временем. Здесь, на аллеях Ростовского парка Виктору пришла мысль, что ему теперь все труднее будет общаться с прошлым. Да и надобности заглядывать туда становится для него все меньше. Затянувшаяся стоянка позволила ему по-новому увидеть жизнь на берегу, от которой он за прошедшие годы отвык. Жизнь оказалась многоцветной, заполненной событиями, интересными людьми и совсем не такой, какой представлялась она собеседникам на мостике в долгие месяцы промысла.
Продолжением культурной программы было посещение театра. В Ростове, неожиданно для зимнего сезона гастролировал Новосибирский оперный театр. Давали «Травиату». Виктор с Натальей первый раз смотрели оперу и были уверены, что им не понравится. Все оказалось иначе. Оба были в тихом восторге и от красного бархата кресел, от музыки, от игры артистов. Действие захватило их буквально с первых арий, а музыка не покидала даже после того, как закончился спектакль, как вышли они на морозный воздух, и до самого дома Панасюков. За поздним ужином разговоры были только о театре. Марго сыпала музыкальными терминами, объясняла Морозам, как справился с партиями тенор, сопрано, меццо-сопрано, что бас «Маркиза д”Обиньи» оказался слабоват, и что, видимо, им пришлось смотреть второй состав, с чем и связаны зимние гастроли. Наталья же была в полном восторге от вечера, благодарила хозяев, и поставила Виктору условие, что они теперь станут в Ленинграде завсегдатаями театра.
На следующий день Виктор с Натальей улетели в Ленинград. Женя попрощался с ними утром и уехал на работу, а Марго провожала их до самолета. В нужное время пришла машина и улетающих увезли в аэропорт. Прощались тепло, по- родственному. В самолете Наташа, положив голову на плечо Виктору, сказала:
– Вить, я не знаю, будут ли они нам, как родня, но друзей мы, мне кажется, приобрели.
– Посмотрим, – помолчав, ответил Виктор, – они мне тоже понравились. Я только не понял, а куда делись дядя Леня и девочки? Я их видел только один раз. В день приезда.
– А мне Марго сказала, что у них на площадке еще одна квартира, рядом. И эти квартиры дверью соединены. Там живут дедушка и внучки.
– Да-а! – Виктор покачал головой.
– Да, мой капитан. Вот как надо жить!