Посвящается Галине Федченко.
Замечательной наставнице, которая научила меня
журналистике и честности в отношениях с людьми
События романа происходят в начале 2000-х годов, когда компьютеры были редкостью, мобильники – роскошью, а телевидение снимало на видеоплёнку. Сюжет романа выдуман, характеры списаны с реальных людей, настроение тех времён сохранено.
Сон в оказался руку. Даже не сон, а что-то вроде видения, эгрегор его разберёт, что такое! Про эгрегора она прочла в книжке, что ей попалась накануне. Книжка учила, как управлять своей жизнью, автор с броской фамилией, из тех, что сразу застревают в памяти, рассказывал, как остановить мысли. Остановить, чтобы ни о чём не думать, и тогда первое, что придёт в голову – подсказка и ответ на твой вопрос от некоего эгрегора. Ну, вроде как от ангела-хранителя, который и рад бы тебе рассказать, как жить дальше, да голосок его слабый теряется в той болтовне, что обычно у людей в головах крутится.
В то утро в гостинице Натка проснулась рано, заняться было нечем, ну она и потренировалась. Всё, как в книжке сделала: расслабилась, почувствовала в руках-ногах тепло и тяжесть и чтобы другие мысли вытеснить завела в голове шарманку: «Что меня ждёт через неделю, что меня ждёт через неделю?». Минут через пять внутреннего бормотания она впала в дремотное состояние, и тут ей картинка привиделась. Высокая лестница, ступени накрыты красной дорожкой, дорожка приводит наверх. Наверху – стол письменный. Из-за стола встает и уходит в сторону Нина Степнова, директор их студии телевидения. Уходит, словно место кому-то освободила.
Натка удивилась тогда, с чего это ей Нина привиделась. Она в Москве и думать про неё не думала, вообще про работу не вспоминала. Вернулась в Северск – и нате вам, пожалуйста.
Журналистка Северской студии телевидения Наталья Никитина стояла перед доской приказов и таращилась на свеженький листок, где черным по голубому (видимо, белая бумага в принтере закончилась) было написано, что в связи с увольнением Степновой Н.А. по собственному желанию заместителем председателя по телевидению назначается Прянишников И.Я. И подпись нового председателя их телерадиокомпании – С.В. Пузанов. Так, значит. Нина ушла, а Кеша теперь начальником.
То, что Гудков хочет спихнуть Ревнёва, председателя Северского филиала государственной телерадиокомпании, было ясно давно. Не устраивал губернатора чужой человек на идеологическом передовом крае. Слишком долго и тяжело шел Гудков к своему губернаторству, чтобы пустить на самотек собственный пиар. Своей волей спихнуть не мог – нужно было в Москве договариваться. И вот прошёл слух, что договорился.
В аккурат перед Наткиным отъездом на сессию студия три дня стояла на ушах. Слух прошёл, что Ревнёва не просто снимают… На его место сажают Раису Ненашеву. И вот это было катастрофой!
Сорокашестилетняя Раиса, когда-то работавшая здесь диктором, несколько лет назад организовала в городе коммерческую студию телевидения «Товарищъ». И обрела себя! Из четырёх часов ежевечернего вещания два она отводила себе любимой. В ежевечерней передаче «Дорогие мои северцы» Раиса в начесе, бусах и макияже на уже расплывшемся, но еще миловидном лице по два часа беседовала со зрителями. Читала письма про протекающие потолки и холодные батареи, про ветхие дома и очереди на квартиры, про зарплату учителям, задержанную на три месяца, про наглых продавцов, которые обсчитали и обвесили. Читала с надрывом, со слезой в голосе и безмерным сочувствием к автору, говорила «дорогие мои горожане» и «родные мои земляки», призывала потерпеть и не отчаиваться, обещала лично пойти к злодеям и призвать их к ответу, а потом показать этот ответ честному народу. И действительно: ходила и показывала. Совала микрофон в унизанной перстнями руке ошалевшему директору теплосети, и тот клялся, что в квартирах потеплеет – мэрия нашла деньги на закупку угля, топить будут. Показывала заместителя мэра, который неубедительно бормотал об отсутствии денег в городском бюджете на ремонт домов и что на учительскую зарплату купили уголь для котельных, чтобы город не замерз. А зарплату отдадут, когда из Москвы денег пришлют на уголь. Призывала к ответу директоршу гастронома, которая с перепуга пообещала уволить всех продавцов разом, чтобы не обманывали честных граждан. И с каждым из собеседников Ненашева обязательно делила кадр, красовалась своей норковой шубой, шапкой, посверкивала бриллиантами на пальцах, сжимавших микрофон. Микрофон обличительно вонзался в собеседников, отчего те косели, сведя глаза к решётчатому набалдашнику с названием «Товарищъ».
Дав собеседникам чего-нибудь пролепетать, Раиса разворачивалась к камере и, оттеснив бедолагу (с её-то статями – повела бедром, и готово дело!), опять выдавала нечто вроде «Как видите, дорогие мои земляки, Пал Палыч Имярек пообещал нашему корреспонденту, что безобразия, которые отравляют нам жизнь, обязательно прекратятся. А мы, родные мои северцы, будем внимательно следить, как люди, которые обязаны делать нашу жизнь в этом суровом и красивом городе радостной, весёлой и достойной, справляются со своими непосредственными обязанностями. Пишите нам, дорогие мои, обо всем, что вас волнует, о том, что мешает вам жить в нашем прекрасном северном городе, и мы обязательно от всей души, от всего сердца откликнемся на ваши письма…» и ля-ля-ля и бла-бла.
Ненашева в такие моменты походила на обряженную в меха и бриллианты пародию на Валентину Леонтьеву и американского проповедника-иеговиста одновременно. А жанр её работы северские журналисты с чьей-то едкой подачи стали называть «сопли в сахаре». Телевизионщики над Раей подхихикивали – чего ещё ждать от выпускницы торгового техникума. Дикторша, она дикторша и есть. Жалели двух корреспондентов, довольно толковых ребят, которых она выпестовала и которые делали новости в той же местечковой, многословной, изобилующей эпитетами и междометьями манере. Хотя отдавали должное Раисиной хватке и выносливости. Ненашева лично ездила с губернатором по области, носилась за ним с микрофоном в своих мехах и на шпильках. А затем, пока ГТРК «Северск» старалась не засорять эфир излишками губернаторской деятельности, еженедельно устраивала специальные выпуски минут на шестьдесят, где доверительно сообщала «дорогим северцам», чем озабочен их избранник-губернатор. И перемежала свои выступления обильными цитатами корявых губернаторских изречений. Так что в эфире «Товарища» царили двое – Гудков и Ненашева.
И вот теперь, похоже, к этому царству решили присоеденить и «Северск». От таких известий всем стало не до смеха. Одно дело хихикать, как Раечка блистает на своём канале, тем более, что благодарные бабушки-пенсионерки от неё млеют и все свои горести «телевидению» выкладывают. Другое дело пустить эту козу в свой огород. Который Степнова, между прочим, целый год пропалывала и засевала.
Натка помнила времена, когда ТРК «Северск» занимался примерно тем же, чем сейчас занималась Ненашева. Журналисты-ветераны с тридцатилетним стажем вещания, закостеневшие в своей маститости, выходили в эфир и подолгу вещали на разные темы. Называлось это телеобозрением, зрители обозревали в основном говорящие головы. А в промежутках между на канале крутили кинозарисовки семидесятых годов. Тоска! Ещё здесь показывали спектакли местного кукольного театра. Их снимал тогдашний председатель телевидения Герман Штоц, телережиссёр по образованию. Снимал халтурно, одной неподвижной камерой, издалека, чтобы всё поместилось, и толком не выстроив звук. На экране куклы суетились где-то вдалеке и пищали невнятное, не разглядеть, не расслышать.
И такое положение устраивало всех. Тогдашнего председателя северсокй ТРК, считавшего дни до пенсии и достраивавшего кооператив в Тамбове. Алкоголика Штоца, своими спектаклями выполнявшего план по эфирному вещанию. Маститых тележурналистов, которые исправно получали гонорары и премии за возможность потрясти зрителей своим авторитетным мнением. В общем, нормальная госконтора, осваивающая бюджетное финансирование. А что до зрителей… Кому не интересно, может переключить.
За два с половиной года до того, как Гудков стал губернатором, вместо тамбовского пенсионера в ТРК прислали Ревнёва, по слухам, высланного за какие-то провинности из самарской студии. Поначалу Ревнёв призывал маститых сделать хоть что-то приемлемое, но всё как в вату уходило в замшелый профессионализм телеветеранов. Да нормально всё. У нас высокоинтеллектуальный эфир! Тогда-то Ревнёв и уговорил Нину Степнову перейти из редактора газеты главным редактором на телевидение. Ему понравилась её толковость, цепкий взгляд и живой слог. Вот так бы на телевидении!
Телеветераны встретили её в штыки. Ха, явилась, какая-то выскочка-газетчица! Мы – каста. А она кто? Специфики не знает, в кадре не работала, какой из неё главный редактор!
Нина спорить не стала. Пригляделась к порядкам на студии и через месяц предложила создать мобильную бригаду и выпускать десятиминутные свежие новости. Под это дело приняла на работу молодого корреспондента и оператора, и новости пошли параллельно «головам». Потом настояла, чтобы все передачи приносили ей ещё на стадии сценария и принялась эти сценарии править и отдавать на переделку, убирая долгие монологи ведущих. Ветераны принялись обижаться, хлопать дверью и в знак протеста уходить на пенсию. Когда освободилось несколько вакансий, Степнова устроила кастинг и набрала «с улицы» способную и задорную молодёжь. Молодёжь фонтанировала идеями и энтузиазмом и выдавала такие материалы – пусть сыроватые и немножко ученические, зато живые! – что зрители стали переключать каналы всё реже. Северское телевидение стало интересно смотреть!
Натка сама пришла на студию на этой волне призыва. Как раз раздумывала, чем бы теперь в жизни заняться. У неё новая полоса начиналась в честь тридцатидвухлетия. Они с Генкой только-только в Северск переехали из райцентра, где прожили девять лет. Ей, инженеру по образованию, в райцентре, посёлке на десять тысяч человек, работы по специальности не нашлось. И к тридцати годам Натка много чего попробовала. Инженером вневедомственной охраны поработала – чуть не сбесилась от безделья и рвения лейтенантика, который по минутам засекал, когда она приходит и уходит. Больше ведь ему заняться нечем было, только контролировать. И бухгалтером в обществе охотников и рыболовов она побыла – окончила трёхмесячные курсы и устроилась. Бухгалтерша из неё получилась аховая: цифры всё время путала, деньги в кассе по три раза пересчитывала, а отчёт в несколько строк переписывала по восемь раз. На два года её хватило. А школы, где в младших классах ритмику преподавала, и вовсе на полгода. В школу попала случайно. Приятельница уезжала из посёлка, попросила её классы до лета довести, Натка взялась – а чего там, с детками поплясать! Всю жизнь ведь танцами занималась! Ну и поплясала… Утрамбованные авторитетными учителями детишки в танцклассе бесились так, что музыки не было слышно, не переорать. Ушла, когда надоело орать, и устроилась в местном клубе балетмейстером. Опять с детишками плясать, но – с тихими. Успела отчётный концерт провести, когда муж Генка придумал заняться торговлей. Ему как раз перестали платить зарплату, вот он и решил организовать ларёк на рынке.
Организовали. Всё лето Генка возил товар из Северска, а Натка стояла за прилавком. Шутила с покупателями, беседовала с налоговиками, лаялась с шушерой, изображавшей рэкетиров и между всем этим – торговала. За три месяца такой работы она перестала бояться всех и всякого, научилась быстро считать купюры, приобрела бойкость речи и усвоила проблемы российского предпринимательства. К осени неплохо заработали, и Генка раздухарился продолжать семейный бизнес. Мол, откроем магазин, ты будешь заведующей, а я – товар возить. Но Натка к тому времени устала закрывать собой амбразуру. Беспечный супруг не особо морочился насчет сертификатов качества и прочих бумажек, привозил иногда откровенную липу. А она потом отбрехивалась и отбивалась от проверяльщиков, которые ходили к ней каждый день и всё норовили составить какой-нибудь акт. Один раз даже составили, в суд отнесли, и на Натку наложили какое-то там взыскание. Хоть и на символическую сумму, а всё равно обидно было. Генка ленится правильной бумажкой разжиться, а с неё спрос. В общем, отказалась она продолжать торговлю и уговорила Генку уехать в областной город. Мол, там твоим торговым талантам разворот пошире будет.
Они купили квартиру в Северске, и Генка действительно развернулся. Вместо забастовавшей жены нанял себе помощницу-бухгалтера, арендовал несколько ларьков по городу и занялся делом. А Натка принялась соображать, кем же она теперь может поработать. Тут-то северское телевидение и объявило набор молодых талантов. А она пошла. Пусть не очень молодая, зато бойкая. Зря, что ли институт заканчивала, в самодеятельности танцевала и за прилавком крутилась! Школа жизни всё-таки.
Помимо школы жизни телевидение требовало ещё ряда качеств: телегеничности, хорошего голоса и дикции. Ну, и мозгов. На кастинге выяснилось, что Натка камеры не боится, и камера к ней благосклонна. На пробной съёмке она выглядела вполне прилично и голос, читавший отрывок вчерашних новостей, звучал глубоко, и дикция была правильной. Худсовет призадумался…
В худсовет входили Нина Степнова, уже сменившая Штоца на посту руководителя студии, по-прежнему пьющий Герман Штоц, теперь главный режиссер, тучная одышливая Дуся Бубнова, последняя из ветеранов телевидения, толковая режиссёрша, проработавшая на студии сорок лет. Еще был редактор Федор Федорчук, сорокалетний журналист с пятилетним теле стажем, замашками плейбоя-диджея, в прошлом – учитель истории. И тридцатилетний обозреватель Кеша Прянишников, сам пришедший на телевидение полгода как, но, учёный-биолог по образованию, уже показавший себя толковым журналистом. В результате проб Дуся, Федорчук и Кеша Натку забраковали. Дуся из-за, по её мнению, недостаточно солидной внешности, а Федорчук и Кеша – из-за преклонных лет. «Мы же молодежь набираем, а ей уже за тридцать!». Склонный к философии из-за возраста и алкоголизма Герман Штоц держал нейтралитет, высказавшись насчет сексапильности, которую можно и нужно раскрыть в каждой телеведущей. И только Степнова, прочитавшая Наткино эссе на тему «Как я сражалась с налоговым инспектором» – эссе было первым этапом конкурса – решила взять её на испытательный срок.
Так Наталья Никитина пришла на телевидение. И ей настолько там понравилось, это оказалось настолько её занятием, что она занырнула туда с головой. Её сюжеты, на первых порах не очень техничные и отдающие самодеятельностью, получались в таком неожиданном ракурсе, с такой энергетикой, что цепляли и запоминались. Работалось ей легко и в кайф, и даже всякие уколы и бяки ее не очень цепляли. Уколы и бяки устраивали коллеги-старожилы, которых раздражала прыть новенькой, заметно выделявшейся на фоне молодёжного призыва.
Была на студии такая традиция, «разбор полетов» за неделю, когда по понедельникам все, включая инженеров и осветителей, собирались в большом съёмочном павильоне и слушали от дежурных критиков, что так и что не так было сделано на неделе. Вот на этих разборах Никитиной и доставалось. Веселова, очень опытная журналистка, разнесла её сюжеты, не объясняя причин. Плохо, мол, да и все тут. Не понравилось! Дуся, авторитетная режиссёрша, вдруг пускалась в пространные рассуждения, что некоторым начинающим журналистам не хватает мастерства и выпускать в эфир непрофессионалов – издевательство над зрителем. Федорчук то и дело осаживал прыткую «выскочку», а потом на всякий случай с ней не здоровался, заранее определив Никитину в свои врагини. Ведь он-то точно затаил бы злобу, скажи ему так! Даже Кеша, который сам ещё только пробивался в профи в журналистике и своей стремительной карьерой был обязан в большей мере репутации своих родителей – как же, сын ведущего радиожурналиста и телережиссера, это же такие гены! – взял за правило разбирать сюжеты Никитиной и ехидно комментировать слабые места.
Иногда Натке было обидно до слез. С чего такая критика? Что она им сделала плохого? Кому дорогу перебежала?
Иногда ей действительно начинало казаться, что она делает всё неправильно и не так. И если бы Нина не хвалила Наткины работы, даже переделывая вместе с ней закадровый текст и объясняя, как правильно выстраивать сюжет. А через три месяца Натка поехала в командировку в свой район, сама, с водителем и оператором, в автономное плавание на десять дней. И навезла оттуда столько материала, что сюжетами выстреливала больше месяца, да ещё и две передачи собрала. Критики притихли. А ещё через три месяца Степнова организовала для неё направление в московский институт повышения квалификации работников телевидения и радиовещания.
И вот накануне её последней московской сессии разразилась эта буря с Ненашевой, как возможным председателем ТРК «Северск». Ежу понятно, что эта себялюбивая дикторша начнет лезть в их телевидение всеми четырьмя лапами. И в три счета превратит его в «товарищеский» канал с мыльным сериалом «Дорогие мои и губернатор». Теленарод решил воспротивиться, написал коллективное письмо в Москву, в головную компанию и передал его по своим каналам.
И вот теперь кульминация истории. Раисе в телеэфире не быть, но и Степнову тоже вышвырнули. Вместо умницы-Нины балбес Кеша Прянишников, а вместо Ревнёва сомнительный Пузанов.
– О, Никитина, привет! Ты когда прилетела?
Натка оглянулась. Здоровалась Дина Дубинина.
– Динка, привет! Сегодня и прилетела. Зашла вот разведать, что здесь и как, завтра на работу выхожу. А здесь у вас вон, события… Не обошлось, значит. Расскажи хоть, что тут без меня было.
– Пошли, я покурю и расскажу.
Натка пошла, отметив, что хотя Степновой нет, правила её действуют. Сама курящая, Степнова в редакции курить не разрешала, и народ послушно бегал на улицу.
Дина Дубинина действительно могла рассказать всё, как есть. Она вместе с Кешей Прянишниковым делала и вела еженедельную аналитическую передачу «Курсив», так что была в курсе.
– В общем, весело ту было.
Дина затянулась так, что сразу треть тонкой сигаретки превратилась в серый столбик пепла, и стряхнула столбик в сторону, не глядя.
– Гудков примчался из Москвы через день, как Нина с Веселовой письмо отправили Собрал всех наших в павильоне – зверем глядит. Мол, вы, да против меня, да о чём вы думали, «пися в Москву письма про меня», да я вас! Веселова ему: «Иван Прокофьевич, мы лично против вас ничего не имеем, мы вас уважаем!», а он ей «И нечего мне тут лить саванну!»
– Это в смысле лить елей или петь осанну? – попыталась угадать Натка. Северский губернатор отличался редкостным косноязычием, и журналисты коллекционировали его перлы, всякий раз гадая, что он имел в виду.
– Да фиг его знает. Наверное, всё сразу. Поорал минут двадцать и заявил: хотите профессионала – вот вам профессионал. Пузанов. Вы его хорошо знаете.
– Да уж, – покрутила головой Натка.
Лично она Пузанова знала только в лицо, хотя была наслышана. Со студии он ушёл еще до её появления. Точнее, его ушли. Талантливый журналист Сергей Пузанов на трезвую голову выдавал такие материалы – московские каналы брали с удовольствием. А на пьяную чудил и буянил. И после очередного загула, когда Пузанов ломился на студию и подрался со стариком-ВОХРовцем, разбил ему телефонный аппарат и кружку с чаем, а после утрамбовал несчастного деда в каптерке, подперев дверь табуретом, Ревнёв попросил Сергея Валентиновича написать заявление по собственному желанию. Жаждущий возмездия вахтер был готов подписать любые акты, и альтернативой увольнению по собственному было увольнение по статье. Пузанов ушёл недалеко – в пресс-службу Гудкова, тогда ещё депутата в Госдуме от области. Они отлично сработались: Пузанов снимал про него сюжеты, писал Гудкову тезисы выступлений, сам проводил с ним прямые эфиры. И, по сути, подготовил и провёл для Гудкова всю предвыборную кампанию, став для будущего губернатора и имиджмейкером, и спичрайтером и просто консультантом по взаимодействию со СМИ.
Карьера Пузанова при Гудкове окончилась внезапно и по-глупому. В одной из поездок в Америку, куда Гудков мотался накануне губернаторских выборов ещё как депутат и взял в свою свиту Пузанова, тот ущипнул за задницу горничную в гостинице. Выпивший был, возбужденный дорогой и заграницей. А девица так заманчиво крутила круглой попкой – как приглашала. Ну, он и приложился. Что тут началось! Горничная в крик про сексуальные домогательства, вызвала полицию. Гудков с трудом разрулил ситуацию, но визит был испорчен.
Все городские газеты на другой день писали, что в Сиэтл с официальным визитом к мэру прибыли русские сексуальные маньяки и Пузанов попал в опалу. По слухам, закодировался от пьянства, однако после победы на выборах Гудков его в свою команду не взял, и Пузанов уехал куда-то в Приэльбрусье. А теперь, значит, достали мужичка, обдули от нафталина и нате вам нового начальничка.
– А как же Кеша в замы по телевидению попал?
– Так и попал. То, что Нину Пузанов не оставит, это сразу понятно было. Во-первых, ревнёвский кадр, во-вторых у Пузанова на нее зуб. Помнишь, как он ей скандал закатил? Хотя это еще до тебя было… Требовал дополнительного времени в эфире для Гудкова сверх положенного депутатского часа, а она отказала. В общем, показал свою власть. А если начальника убирают, кого ставят? Кого-нибудь из замов. Зама у Нины было два, Прянишников и Федорчук. Ну не Федорчука же ставить, в самом деле!
– Действительно, – согласилась Натка. – Кеша, по крайней мере, в информации соображает и на подъём легкий. Вон, вполне прилично редакцией информации руководил. А Федорчук только и умеет, что собой любоваться. Павлин!
Натка мстительно фыркнула, припоминая сразу все мелкие обиды на Федорчука. Уж лучше Кеша, чем этот позёр! Интересно, всё-таки, чем же она ему так не нравится? Может, задевает за что-то мужское-сокровенное? Может, на первую учительницу похожа? До сих пор ведь разговаривает с ней через губу, всё показывает дистанцию между собой, асом тележурналистики, и ею, выскочкой. Правда, теперь это не работает, – она только первые полгода ёжилась от его демонстративного снобизма, а потом перестала обращать внимания. Ну не будешь же постоянно реагировать на хорошо знакомого человека, если у него горб. Или он хромает ежедневно на твоих глазах. Привыкнешь со временем. Вот и она привыкла – пусть себе хромает.
– А кто на Кешино место теперь, завредакции информации?
– Никого пока, Кеша совмещает. Так что завтра тебе на работу выходить к новому начальнику. У него как раз первый день работы в новом качестве, – резюмировала Дина и щелчком послала окурок в компанию собратьев, скромно, но тучно кучковавшихся под кустом шиповника возле крыльца. Жёлтые фильтры живописно прятались в яркой зелени свежей июньской травы.
Натка постояла на крыльце, обвела взглядом серую площадь, пока ещё едва зазеленевшие деревья. Задрав голову, посмотрела на телевышку. Макушка вышки царапала низкое серое небо. С моря тянуло зимним холодом. Да, с уже тёплой, летней и беззаботной Москвой контраст разительный.